Съюзан Полвик. Огуречная подливка
Susan Palwick "Cucumber Gravy"
© 2001 by Susan Palwick and SCIFI.COM
© 2001, Гужов Е., перевод
Eugen_Guzhov@yahoo.com
--------------------------------------------------------
Я не слишком обрадовался, когда тем утром в мою дверь начали
тарабанить. Никого здесь не приветствуют, кроме службы доставки и
покупателей, а я не ждал никаких посылок, да и покупателям сначала требуется
позвонить и договориться. Новых покупателей должны рекомендовать люди,
которых я знаю. Таковы неукоснительные правила. Рекомендации я тоже
проверяю. Я не пускаю внутрь никого, за кого не поручились, но даже при всем
этом я удивлен, что здесь ни разу не побывали копы. Некоторые из моих
покупателей интересуются, почему я не легализовался, когда закон о
медицинской марихуане приняли четыре года назад, но такие вопросы задают
только безмозглые: мне не нужно, чтобы правительство ползало у меня на
заднем дворе и меня регулировало, так у меня гораздо больше покупателей и я
зашибаю гораздо больше баксов. Стать легальным, это только приобрести занозу
в заднице, даже если бы мне не приходилось заботиться о том, чтобы держать
людей подальше от космических огурцов.
Когда это произошло, моя последняя группа огурцов готова была начать
петь в любую минуту, и последнее, в чем я нуждался, это когда кто-то
толчется в доме. Еще и поэтому покупатели должны вначале звонить: в
зависимости от того, в каком состоянии огурцы, я говорю людям, что им надо
подождать, я не могу принять их сегодня.
Поэтому, когда затарабанили, я подумал, черт, правительство, и желудок
у меня сжался в комок. Мне хотелось прикинуться, что меня нет дома, но
нельзя также держать рядом севшего на мель водилу, и чем скорее позволить
ему воспользоваться телефоном или чем-то еще, тем скорее он уберется.
Поэтому, когда я услышал стук, выглянул и не узнал, кто там стоит - какой-то
бородатый мужик за сорок, то есть моего возраста, в джинсах, клетчатой
рубашке и горных ботинках, да, в общем, на нем просто написано было, что это
обнимающий деревья либерал - я схватил свое ружье и завопил через дверь:
"Кто там?" Так как мужик был один, то копы маловероятны, но, с другой
стороны, его машина стояла перед домом, миленькая маленькая Тойота, что
также делало маловероятной какую-то механическую поломку. Может, ему просто
нужно в туалет, в этом случае я скажу ему, что пустыня рядом. Хотя, если ему
нужна вода, то воду я ему дам. Здесь всегда дают людям воду. Считаешь, что
они должны бы знать, что в этом штате никуда нельзя выезжать без добавочного
баллона с водой в машине, но у тупых детишек из колледжа в Рино и идиотов,
приезжающих сюда из Калифорнии, средний IQ совсем не тот, что годится для
выживания в Неваде. Но этот мужик был чересчур стар для колледжа, поэтому я
отнес его в категорию калифорнийцев.
"Мистер Уайтвелл Смит?", крикнул он через дверь. "Велли?"
"Ну?" Только покупатели зовут меня Велли: Это своего рода пароль. Для
всех остальных я Уайт, правда не то чтобы я тут говорил со многими с тех
пор, как уехала Нэнси Энн. "Кто меня ищет?"
"Меня зовут Джим Хамфрис." Имя ничего мне не говорило. "Я друг Сэма
Мортимера."
Это имя говорило. Сэм был одним из моих самых лучших покупателей, бывал
здесь раз в месяц, пока вдруг примерно полгода назад совсем перестал
приезжать. Ни звонил, ничего. Я все думал, что с ним стряслось, но, правда,
все это не мое дело. Я знал его так долго, что почти начал думать о Сэме,
как о друге; несколько раз мы даже вместе палили по мишеням на моем участке.
"Ну и что? Раз вы знаете Сэма, то знаете, что должны позвонить перед тем,
как сюда являться. Сэм это знает."
"Я пытаюсь дозвониться уже три дня, мистер Смит. Ваш телефон не в
порядке."
Черт. Вот так я и узнал о поломке. Мне действительно никто не звонил
уже три дня, но в этом нет ничего необычного; бизнес иногда почему-то
замедляется, а никто другой мне не звонит. Но все-таки, эти слова могли быть
хитростью. "Подождите минуту", проорал я через дверь и побежал поднять
трубку. Мертво. Сигнала нет. Ничего. Это значит, мне надо вызывать сюда
телефонщиков, но дело может подождать, пока не уйдет последняя компания
огурцов. А пока что я включил свой сотовый на случай, если кто-то попробует
до меня дозвониться. Я не люблю сотовый телефон, мне не нравится, когда мои
разговоры разносятся в эфире до самого ада, да и правительству легко за ними
шпионить. Но сотку иметь надо на всякий крайний случай, точно так же, как
надо иметь в запасе воду. Если упускать покупателей, можно потерять бизнес.
"Окей", заорал я, снова подходя к двери. "Спасибо, что сказали о
телефоне, но я не могу вас впустить сегодня. Мы можем назначить встречу на
завтра..."
"Мистер Смит, чтобы добраться сюда, я проехал семьдесят миль, и у меня
крайний случай. Пожалуйста, откройте дверь."
Крайний случай. Такой подход ко мне до сих пор не применялся. Моя
травка не вызывает привыкания, это одно из свойств, которые мне в ней
нравятся. У двери не будут топтаться наркопсихи, что убьют собственную мать
ради очередного ширяния. Кому нужны такие хлопоты?
Я проверил часы. Огурцы начнут петь примерно минут через тридцать, но
иногда они отваливают раньше. Я никогда точно не знаю, когда они сюда
прибывают, что делает мои расчеты времени весьма гадательными, а это значит,
что я не склонен был отпирать. "Если случай крайний, мистер Хамфрис, то
звоните 911. А я не из службы спасения."
"Велли, пожалуйста. Сэм очень болен. У него рак. Четыре месяца назад
ему сделали операцию и теперь делают хемотерапию, а от нее он страдает хуже
собаки и предписанная травка на него не действует. Он говорит, что она
недостаточно крепкая. Он говорит, ваша самая лучшая. Он послал меня сюда и
дал двести пятьдесят долларов на покупку. Пожалуйста, не заставляйте меня
возвращаться к бедняге с пустыми руками."
"Ха", сказал я. Я не был удивлен, что правительство не может вырастить
добрую травку. Они, наверное, растят Орегано, а берут за нее, как за
настоящую; этим уродам просто нельзя доверять. Я начал с самой лучшей
рассады, когда только вошел в этот бизнес пятнадцать лет назад, а с тех пор
все улучшил. В старшей школе моим любимым предметом была генетика.
Я снова взглянул на часы. Я смог бы побежать, схватить мешочек на
четвертак, сунуть его в дверь и забрать у этого Хамфриса баксы, и все было
бы кончено за десять секунд. А если бы огурцы начали петь и он их услышал, я
сказал бы, что это телевизор. "Подождите здесь", сказал я. "Я сейчас
вернусь."
Я побежал, взял мешочек на четвертак и бумажный пакет, вернулся и
положил ружье на полку рядом с дверью, где сам мог бы быстро схватить его
при необходимости, а Хамфрис не мог бы просунуть руку и взять, поэтому я
приоткрыл дверь на щелочку, на сколько позволяла цепочка. "Вот", сказал я. Я
поднял мешочек, чтобы он его увидел, и бросил его в бумажный пакет. "Давайте
ваши деньги, потом получите это."
Он протянул пачку банкнот и сунул в дверь. Все по доллару и пятерками,
боже, о чем только думал Сэм? Вообще говоря, мешочка в четверть фунта весом
не должно хватить ему надолго, если еще вспомнить курительные привычки Сэма,
однако я предположил, что после рака у него осталось не так много денег. Он
наверняка копил их с тех пор, как начал химию, бедный ублюдок, ведь мое
лекарство страховкой не оплатишь. Я подумал было, не дать ли ему добавки
даром - ведь он долго был у меня очень хорошим покупателем - однако пока что
я начал пересчитывать бумажки. Старая привычка.
Пока я считал, Хамфрис произнес довольно сухо: "Сэм, говорит, ему вы
позволяли входить в дом." Теперь, с приоткрытой дверью, я слышал его более
отчетливо, и что-то в его голосе зацепило меня. У него был легкий акцент,
британский или, может, восточный. Где я совсем недавно слышал такой же
голос?
"Я знаю Сэма", сказал я, "не обижайтесь." Я закончил считать - все было
правильно - а потом протянул ему мешочек. И, делая это, я впервые
по-настоящему взглянул в лицо Хамфрису, и тут две вещи произошли
одновременно.
Первое, то, что я его узнал по телевизору. Просто не так уж много
видишь проповедников с восточным выговором, кормящих старушек в
теленовостях, особенно если у проповедника одно ухо деформировано, правое,
безобразное, шишковатое и сморщенное, словно цветная капуста. Я раньше не
видел это ухо, потому что выглядывая в окно я видел его только сбоку.
Вторым было то, что огурцы начали петь все трое сразу: вой, свист и
хрюканье, словно смесь звуковой дорожки порнофильма с оркестром чайников.
Глаза Хамфриса расширились: "Что это та..."
"Это телевизор", сказал я и попытался захлопнуть дверь, но не смог,
потому что он вставил ногу и уставился мне за спину, вытаращив глаза. Когда
я повернулся, чтобы взглянуть через плечо, то увидел, что один из огурцов
шатаясь вышел из берлоги, прочь от своих друзей и приятных теплых
обогревателей, и запрыгал маленькими трогательными кругами по моей гостиной.
Впервые почти за десять лет огурец вышел из того места, куда я его кладу,
когда они попадают в дом.
Похоже, у меня сегодня будет очень плохой день.
Космические огурцы начали приходить сюда через несколько месяцев после
того, как сбежала Нэнси Энн. Я не знаю, почему они выбрали это место - ведь
здесь просто сельский дом, стоящий бог знает где, на полпути между Рино и
Герлахом, где и посмотреть-то не на что, кроме полыни, ящериц и щелочной
пыли, где вокруг так плоско, что горы на горизонте кажутся похожими на мираж
- и я так и не знаю, как они ухитряются не привлекать внимания авиабазы в
Стиде. Там сидят государственные ублюдки, и я думаю, у них есть приборы и
инструменты, которые покажут, даже если подбросить монетку в воздух, а ведь
огурцам надо же прибывать на каком-то корабле и в любом случае спускаться
сквозь атмосферу. И все время видишь, как повсюду маневрируют самолеты и
коптеры с базы, поэтому я не понимаю, почему они никогда не засекали того,
что происходит. Думаю, просто огурцы умнее этих придурков. Не так уж тяжело
быть умнее правительства.
Я назвал их космическими огурцами, потому что они похожи на морские
огурцы, которых я когда-то видел - или, по крайней мере, они больше походят
на них, чем на что-то другое. Когда я был ребенком, родители взяли меня в
поездку в Сан-Диего, и мы сходили в аквапарк. Там были всякие животные:
страшные, вроде акул, умные, вроде дельфинов и китов, которые выполняли
разные трюки, но по какой-то причине я всегда больше всего вспоминал
морского огурца. Он лежал в баке с водой в том отделении, где они держали
домашних животных, и до него можно было дотянуться и потрогать. Он был
коричневый и очень, очень мягкий, а если бы кто-нибудь схватил его и начал
резать на куски, он не стал бы сопротивляться. Он не умел стремительно
плавать и выполнять трюки. Он вообще ничего не умел. Он просто сидел там.
Служительница аквариума сказала, что он питается, фильтруя из воды крошечные
съедобные частицы. Это было по-настоящему скучное животное, и я так никогда
и не понял, почему оно произвело на меня такое впечатление. Наверное,
потому, что я не мог понять, как такое тихое создание может выжить в океане
с акулами, омарами и ядовитыми морскими звездами. "Наверное, акулы считают
его невкусным", сказала аквариумная леди, но видно было, что она вообще-то
не знает. Этот морской огурец был загадкой.
Собственно, мои огурцы тоже загадка. Они появляются по двое-трое сразу
каждые пять-шесть недель. Я просто открываю утром дверь и они стоят там,
ждут приглашения на коврике. Они гораздо больше морского огурца из
Сан-Диего, около трех футов росту и толщиной с флагшток, но я не могу до них
дотронуться, потому что они завернуты во что-то похожее на пластик. Во
что-то вроде толстой облегающей оболочки. Может быть, это их кожа, не мне
так не кажется: я думаю, это что-то вроде космического скафандра, а само
животное - это то, что внутри, коричневатая пузырчатая цилиндрическая штука,
которая прыгает на девяти коротких маленьких ножках, прикрепленных к низу
цилиндра, словно щупальца. Прыгают они с трудом, это заметно - не думаю, что
именно так они обычно передвигаются там, откуда прибывают, поэтому обычно я
подымаю их и заношу внутрь. Откуда бы они не прибыли, они проделали большой
путь, чтобы добраться сюда, и я решил, что если могу что-нибудь сделать,
чтобы им стало полегче, то почему бы и нет? У них температура всегда как на
воздухе, или это температура их костюма, и они не так тяжелы, как ожидаешь
при их размерах. Я засовываю их под мышки, словно поленья.
Когда появились первые, я, конечно, перепугался. Огурцы казались бы
жутковатыми всюду, где бы ни появились, однако тогда Нэнси Энн только что
отчалила, и я был без ума от горя и гнева, выкуривая сам почти весь свой
урожай только для того, чтобы спать по ночам. Я чувствовал себя так, словно
сходил с катушек, и от появления космических огурцов на моем коврике мне
лучше не стало. Я ведь не знал, что это такое и чего они хотят. Я не знал,
хотят ли они убить меня, или захватить планету, или отравить источники, и я
не мог никого спросить, потому что вмешалось бы правительство, а даже если
бы я и доверял правительству, я не могу позволить чужакам топтаться вокруг
дома и обнаружить мои посадки, подсветку и разбрызгиватели в подвале. У меня
там до черта профессионального оборудования, я никак бы не смог оспорить его
использование, хотя владение им еще не является преступлением для человека
без медицинских предписаний.
В тот первый раз, когда она появились и попрыгали в дом, я просто
ощутил слабость в коленях и стал лепетать им что-то, пытаясь сообразить, что
же они хотят, пытаясь найти способ с ними общаться. Конечно, это не
сработало. Могут ли они говорить, понимают ли они меня, когда я с ними
говорю, за все эти годы я так ничего и не узнал и сказать не могу. Может
быть, их пение - это какой-то язык, вроде того, как у китов, но если и так,
то я его еще не понимаю, и не могу сказать, что они реагируют на то, что я
им говорю. В то первое посещение они все допрыгали до моего камина и
столпились вокруг, дрожа, и все сорок восемь часов, пока они не начали петь,
я не сомкнул глаз ни на мгновение. Я же не знал, чего они станут делать. Я
не осмелился пристрелить их, потому что не хотел давать им повода уничтожить
планету, да и еще я же не знаю, что хотя на них и натянут этот скафандр, но
если я его продырявлю и то, из чего они состоят, вырвется наружу, то какая
чума от этого начнется? Я не разу не вскрывал ни одного скафандра.
Конечно, в тот первый раз они ничего не делали, пока не начали петь.
Когда поднялся шум, я испугался и нырнул под свой кофейный столик, потому
что подумал, что они хотят напасть на меня. А когда нечего не произошло и
пение прекратилось, я просто крючился там в ожидании, пока примерно с
полчаса спустя первый из них не разжижился, а потом в течении следующего
часа остальные тоже не стали подливкой.
Знаете эти пакеты с подливкой, что бывают с некоторыми телевизионными
завтраками? Пластиковые мешки, которые бросаешь в кипяток, а потом берешь
баночку, открываешь ее и поливаешь соусом. Думаю, многие пользуются
микроволновками, но мне кажется, что кипяток лучше. Во всяком случае, именно
на эти пакеты похожи огурцы, когда разжижаются: гигантские мешки с
подливкой. Раздается сильный всплеск, а потом совершенно внезапно там, где
только что было что-то похожее на животное, остается только коричневое
месиво. Если потом берешь их на руки, кажется, что держишь мешок с густой
коричневой жидкостью, и, честно говоря, весьма отвратительной. Когда я
увидел это в первый раз, меня чуть не вырвало, а потом я еще больше
испугался, ожидая, что же произойдет дальше.
Ничего не произошло. После того, как они превратились в соус, ничего
вообще не произошло. Тогда я подумал, что они поумирали. Насколько я могу
сказать, они и приходят сюда умирать. Почему они приходят именно сюда, я не
имею ни малейшего понятия. Не думайте, что я над этим не размышлял, но
ничего имеющего смысл в голову так и не пришло. Первые несколько раз, когда
это происходило, я думал, что они просто разбиваются здесь, или садятся на
мель, вроде водил, что едут в пустыню без воды, и то ли Земля их каким-то
образом убивает, то ли я. Но такое происходит каждые пять-шесть недель в
течении десяти лет, поэтому теперь я считаю, что они приходят сюда
сознательно. Может, это для них какое-то паломничество; может, мой дом
выстроен на каком-то святилище пришельцев, что-то вроде Зоны 51. Я просто не
знаю. И в любом случае я могу ошибаться. Может, они совсем не мертвы. Может,
если б я вскрыл костюм, они вернулись бы к жизни.
Первое время я хранил несколько мешков с огуречной подливкой сложенными
в кучу там, где их могли видеть новые, когда появляются; я думал, что, может
быть, они покажут мне, что же с ними делать. Они совершенно не реагировали.
Словно этих пакетов с подливкой совсем не было. Не спрашивайте меня, что за
животные не узнают своих мертвецов. Потом я держал несколько первых пакетов
внизу в подвале, чтобы посмотреть, не станут ли они как-то изменяться со
временем, но они не изменялись. Думаю, эти костюмы хранили все, что внутри,
от дальнейшего разложения.
Теперь я их хороню. У меня здесь участок в сорок акров. Я не знаю, что
стану делать, когда моя земля заполнится. Думаю, отправлюсь в пустыню и
попытаюсь найти место, где меня не будут видеть люди, место, которое никому
не захочется. Застраивать. Кто знает, что может случиться, если бульдозер
перережет один из этих костюмов? Никого из тех, что я похоронил, никогда не
выкапывали койоты. Думаю, огурцы, мертвые или живые, так же невидимы для
койотов, как и для правительства. И насколько мне известно, правительство
тоже меня копающим не видело. Я перестаю рыть всякий раз, когда вижу или
слышу самолеты или коптеры, хотя никакой гарантии, конечно, нет.
Поначалу я думал, что, может быть, огурцы по-настоящему невидимы, что у
меня просто галлюцинации он потери Нэнси Энн. Я несколько раз мотался в Рино
и пользовался Интернетом в библиотеке - я не хочу иметь дома компьютер,
потому что не верю, что правительство не шпионит за тем, что я разыскиваю -
и вел исследования, пытаясь обнаружить, не сообщали ли кто-то еще о
космических пришельцах, похожих на морские огурцы. Ничего. Я продолжаю
проверять примерно каждые полгода, но если других людей и посещают, то я не
обнаружил никаких следов этого. Я читал о кругах на полях, о похищениях
людей НЛО-шниками и кучу всяких других дурацких сообщений, но никогда и
ничего о поющих огурцах в пластиковых костюмах, которые потом превращаются в
месиво.
Спустя несколько посещения я их больше не боялся. Они вполне
предсказуемы. Каждые пять-шесть недель я просыпаюсь, открываю дверь и нахожу
пару-тройку огурцов на своем коврике. Я никогда не вижу никакого яркого
света по ночам, никогда ничего не слышу, я просто открываю дверь - и они
тут. Огурцы запрыгивают в дом и сорок восемь часов спустя плюс-минус час они
начинают петь. Они поют от трех до семи минут и в течении часа после этого
превращаются в подливку.
Иногда я задумываюсь, на что походила бы моя жизнь, если б они не
начали прибывать? Жил бы я все еще здесь? Не забрал бы я все накопленные
деньги и не перебрался бы на Гавайи, как всегда планировали Нэнси Энн и я?
Не отправился бы я в кругосветное путешествие, о котором мечтал с детских
лет? Вообще-то говоря, три-четыре раза в год я сваливаю отсюда на
недельку-другую, всегда сразу после того, как идут на соус самые последние
огурцы. Я еду куда-нибудь развлекаться, куда-нибудь в такое место, которое с
успехом могло бы быть и другой планетой - в Нью-Йорк, в Нью-Орлеан или на
Бермуды - и оттягиваюсь там от души. Хорошие отели, добрая еда,
первоклассные шлюшки. Этим женщинам я нравлюсь. Хорошо плачу и отношусь к
ним, как к человеческим существам. Им не надо страшиться, что я буду к ним
гнусен, а мне не надо бояться, что они разорвут мое сердце. Годится для
всех. Конечно, я могу ездить и к невадским шлюшкам тоже, к легальным, да
иногда так и делаю, но это меньше походит на отпуск.
Я наслаждаюсь такими поездками. Но всегда возвращаюсь домой, потому что
знаю, что скоро очередная партия огурцов приземлится на мой коврик.
С годами я изучил, что им нравится, а может, это мне просто кажется. Им
нравится жара: они трясутся и дрожат тем меньше, чем ближе они к дровам в
камине или к чему-то другому теплому. Я не люблю, когда они находятся в моей
гостиной, где их каждый может увидеть, поэтому я довольно рано занавесил
окна в берлоге и достал несколько сильных обогревателей, самых мощных, что
смог найти в хозяйственном магазине. Я подумал, что огурцы не стали бы
подходить ближе к вещам, от которых они меньше дрожат, если уменьшение
дрожания не означало бы, что им удобнее или приятнее, поэтому я начал
обращать внимание, от чего они дрожат еще меньше. Мне становится не по себе,
когда они дрожат, это все равно что смотреть, когда кто-то собирается
чихнуть. Им лучше на мягких вещах, чем на полу, поэтому я стал покрывать пол
берлоги подушками, но как-то раз я поставил старое мягкое кресло в
черно-белый горошек и огурец, сидящий на нем, дрожал меньше, чем тот, что на
подушках. Я поэкспериментировал, меняя их местами - тогда я уже не боялся к
ним прикасаться - и, похоже, все они на мягком кресле чувствовали себя
лучше, хотя некоторые и на нем дрожали сильнее остальных. У них, похоже,
есть индивидуальные предпочтения, хотя по внешнему виду я их различить не
могу.
Поэтому я направился в магазин Уол-Март - нет смысла покупать что-то
модное, когда сойдет и дешевка - и приобрел несколько мягких кресел. Одно
было дико уродливого флуоресцентного розового цвета, и я обнаружил, что
огурцам оно нравится больше, чем кресла других цветов, поэтому я снова
направился в Уол-Март, но розовые у них уже кончились. У них остались
флуоресцентные оранжевые, желтые и зеленые, поэтому я взял такие. Огурцы
просто полюбили эти флуоресцентные кресла. Похоже, у них разные любимые
цвета, поэтому, когда они являются сюда, я трачу некоторое время, перемещая
их с места на место, чтобы понять, кому какой цвет нравится. Но всем
флуоресцентные кресла нравятся больше, чем все остальное.
Стены - другая штука. Большая часть моего дома украшена картинками из
Пентхауса и немного из Плейбоя. Это началось как месть после ухода Нэнси
Энн, но я продолжаю их держать, потому что они делают меня счастливее.
Женщины на картинках еще красивее тех шлюшек, что я нанимаю, и которых не
всегда выведешь на яркий свет. Однако, огурцы возненавидели эти картинки.
Как-то я поднял одного к своей любимой красотке из Пентхауса, вроде как в
шутку, и этот огурчик затрясся так, словно сейчас взорвется. Я попробовал
повторить это с несколькими другими - то же самое. Наверное, они считают
голых людей отталкивающими, как тьма народу посчитала бы отталкивающими сами
огурцы.
Поэтому я смотался в библиотеку, набрал кучу книг по искусству и начал
демонстрировать им картины. Не могу сказать, есть ли у них глаза, но если
поднести картинку к любому месту в середине огурца, он реагирует.
Французские художники, вот за что они проголосовали. Особенно, за Матисса и
Моне. Поэтому теперь я развесил плакаты Матисса и Моне по всем стенам
берлоги. Мне самому эти картинки кажутся такими же привлекательными, как
сухая штукатурка, и они совершенно не гармонируют с флуоресцентными мягкими
креслами, но я же не Марта Стюарт. Зато теперь, когда я приношу огурцы в эту
комнату, они почти совсем не дрожат.
Конечно, всегда можно сказать, что в этом деле я ошибаюсь. И если я
чему-то научился, так тому, что не стоит доверять внешности, даже у
представителей собственного вида. Я любил Нэнси Энн и думал, что она тоже
любит меня. Она была так же красива, как и красотка из Пентхауса, она была
радостной и научила меня готовить. Я любил ее даже после того, как она
ударилась в религию; я любил ее даже после того, как она начала говорить
мне, что я отправлюсь в ад за то, что вечно ругаюсь, за то, что выращиваю
травку и читаю Пентхаус, даже когда она сказала, что я обуреваем дьяволом. Я
думал, что она говорит мне все эти злые слова, потому что тоже любит меня и
не хочет, чтобы я отправился в ад, а я, хотя никогда и не верил в ад и
никогда в него не стану верить, я пытался сделать ее счастливой. Я, конечно,
не прервал свой бизнес, потому что нам нужны были деньги, если уж мы
собирались перебраться на Гавайи, чего всегда хотела Нэнси Энн. Вкусы у нее,
во всяком случае, было довольно дорогие: брильянты, духи и новая спортивная
машина каждую пару лет. Надо отдать ей должное: они закруглилась кое с чем
из этих штучек, когда ударилась в религию. Она говорила, что показуха - это
грех гордыни. Казалось, что все это у нее всерьез, поэтому я пытался меньше
ругаться и на время перестал выписывать Пентхаус, я даже пару раз ходил с
нею в церковь, послышать мычание преподобного Джебидии Чилкинса об Иисусе и
Сатане, об адском огне и о том, что мы должны жертвовать десятину Господу,
если хотим быть спасенными, аллилуйя, а вокруг люди кивали, стонали и
приговаривали: "О, да, говори, говори, брат". Та церковь была такая страшная
штука, пострашнее, чем все космические огурцы. Но я пытался любить Нэнси Энн
несмотря ни на что, по-настоящему пытался. И я думал, что меня она тоже
пытается любить. А потом, в один прекрасный день я вернулся домой из поездки
в город, где как раз купил ей какие-то любимые духи, потому что наступал
день ее рождения, а она заслуживала чего-то приятного на свой день рождения,
хотя и в любой другой день такими духами можно было гордиться. И я
обнаружил, что все ее вещи исчезли, а в записке на кухонном столе говорится,
что она не вернется, потому что нашла истинную любовь у Джебидии Чилкинса.
Они писала, что будет молиться за меня, о да, она будет молиться, чтобы я
изменил свои греховные пути прежде чем меня покарает Господь и я навеки
рухну в адское пламя.
Естественно, я, поэтому, не был счастлив заиметь у своей входной двери
проповедника, глядящего на космический огурец, что кругами ковыляет по моей
гостиной. Единственный раз за все время, когда у меня нежеланный гость - и
именно сейчас огурцы приспичило выйти и делать что-то необычное. Хотелось бы
сказать, что мне удалось спокойно со всем справиться, но врать я не могу. Я
попросту запаниковал. Не думаю, чтобы я хоть когда-то двигался быстрее: Я
сорвал с двери цепочку, схватил Хамфриса, вдернул его внутрь, зацепил с
полки свое ружье и прицелился в него. "Предохранитель снят", сказал я,
перекрикивая пенье огурцов, "И если сделаешь что-то забавное, я отстрелю
тебе башку, клянусь Господом!.."
Хамфрис поднял руки вверх и попытался что-то сказать, но из горла
раздался только писк. Он задрожал сильнее любого огурца, и я знал, что
огурец позади меня тоже трясется, хотя и не мог повернуться и посмотреть,
потому что нельзя было спускать глаз с Хамфриса. Не спрашивайте меня, что я
думал по поводу того, что он собирался делать: идти стучать правительству,
или начать реветь о Сатане и пытаться спалить мой дом. Я знал только то, что
не могу дать ему уйти, раз уж он увидел огурца, а я никогда прежде не убивал
человека и не имел намерения делать это сейчас, но у меня не было ни
малейшего представления, как по другому я могу выбраться из этой катавасии,
только соображал, что Сэм ждет Хамфриса с травкой, а если Хамфрис не
вернется, то Сэм заявит в полицию, и...
Видно, насколько ясно я тогда думал. Я только понимал, что обречен. Я
не видел никакого способа выбраться, который не кончался бы тюремной
камерой, а то и похлеще.
Потом Хамфрис обрел голос: "Пожалуйста, Велли", сказал он, "не
стреляйте в меня. Я не... я не..."
До меня тогда сразу дошло, что если я смогу быстро вернуть огурец в
берлогу, то, может, я смогу убедить Хамфриса, что у него просто глюки. А
ведь он только что купил у меня мешочек с травкой, что его тоже делает
преступником. Ему явно не захочется, чтобы об этом узнала его паства, за
исключением Сэма. Проповедники, конечно, лицемеры, но большинство пытается
это скрыть. Тут у меня появилась некая точка опоры.
Я начал остывать. Огурец в гостиной перестал петь, поэтому стало легче
думать. "Сядь", сказал я. "Прямо здесь. Спиной к стене." Он повиновался,
просто соскользнул вниз по стене все еще с поднятыми руками, а я сказал:
"Если не будешь дергаться, все будет прекрасно. Понял?" Он кивнул, глаза еще
выпученные, но следил он за мной и ружьем, а не за огурцом. "Закрой глаза",
сказал я, и он закрыл, все еще трясясь от страха, а я отступил, целясь в
него из ружья, нащупал проклятый бешеный заблудший огурец и взял его под
мышку, чтобы вернуть в берлогу.
Но огурец выбрал именно это мгновение, чтобы с шумом разжижиться, и
глаза Хамфриса резко распахнулись - думаю, он просто не выдержал - и он
увидел мешок с огуречным соусом, а от этого позеленел, задохнулся и все то,
что он съел за день, вышло из него обратно на его колени и мой ковер. Пока
он приходил в себя, я быстро отступил на шаг, открыл дверь в берлогу,
зашвырнул туда мешок с подливкой и снова захлопнул. Не знаю, увидел это
Хамфрис, или нет: он был занят разглядыванием содержимого собственного
желудка. Когда он закончил выбрасывать завтрак, он поднял на меня глаза и с
потным после рвоты лицом сказал: "Я извиняюсь. Я очень извиняюсь. Я все
вычищу. Если вы дадите мне немного воды с мылом и тряпку..."
"Не беспокойтесь", сказал я. "Я все вычищу сам. А вы просто убирайтесь
отсюда, преподобный. Убирайтесь отсюда и везите Сэму его лекарство. Вы
ничего необычного не видели, понимаете меня?"
Он покачал головой: "Что это было?"
"Ничего не было." Еще один из огурцов перестал петь, и я сказал: "Вы
ничего не видели и не слышали. А теперь отправляйтесь домой." Он просто
смотрел на меня. Заткнулся третий огурец, поэтому в доме вдруг стало очень
тихо. Я все еще продолжал целиться в Хамфриса из ружья, предохранитель все
еще был спущен. Я щелкнул им с сказал: "Преподобный, вам теперь надо ехать
домой."
Он с трудом сглотнул. Он перестал дрожать. Когда он снова заговорил,
голос был заметно спокойнее, чем до того. "Мистер Смит, я и прежде бывал под
дулом оружия. Самое худшее, что вы сможете сделать, это меня убить. Но мне
надо знать одно: это... это создание, которое я не видел, оно опасно?"
"То, что вы не видели, не может быть опасным, преподобный. Езжайте
домой."
Он снова покачал головой. "Хотелось бы, чтобы это оказалось правдой, но
это не так. Нам вредно то, что мы не желаем видеть. И если кто-то в
опасности..."
"Никто не в опасности, кроме вас, преподобный." Я снова понемногу начал
паниковать. Этот парень не хотел убеждать себя, что огурец был всего лишь
плодом его воображения. "Насколько я знаю, создание, которого вы не видели,
не опасно ни для кого. А теперь, езжайте домой!"
Он просто смотрел на меня. И выглядел очень печальным. "Если она не
опасно, тогда зачем вы убили его?"
Тут я растерялся. В одно мгновение все смешалось в моей голове: то, как
Нэнси Энн говорила мне, что я есть зло, и то, как она бросила меня, хотя я
пытался сделать ее счастливой, и вся работа, которой я занимался годами,
пытаясь содержать эти огурцы в уюте, не давая им дрожать. Джим Хамфрис
ничего не понимал, ничегошеньки. "Яне убил его! Оно просто умерло! Так они
все делают! Они умирают! Все умирают! Они прибывают сюда умирать уже десять
лет, а вы ни капельки об этом не знаете, но думаете, что знаете все, не так
ли? Вы думаете, что эти создания - порождения Сатаны, вы думаете, что я
отправлюсь в ад за то, что забочусь о них, за то, что у меня картинки голых
женщин по стенам, за то, что продаю травку, вам кажется, что вы можете
являться сюда и..."
"Велли!", сказал он. Он говорил так, словно я шарахнул его по башке
одним из мягких кресел. "Велли, если я считал бы, что вы отправитесь в ад за
продажу марихуаны, то зачем же я приехал сюда, чтобы приобрести немного для
Сэма?"
"Откуда мне знать! Распроповедуйте-ка мне об этом! Расскажите это Сэму,
скажите ему, что он отправится в ад! Он, наверное, признается, что курит,
потому что умирает, и боится за собственную душу, потому что ваши люди
просто подцепили его на крючок, точно так же, как подцепили мою жену! Держу
пари, вы и сами покуриваете, не так ли? Держу пари, вы встаете каждое
воскресенье и проповедуете, какой это грех - наркотики, и что всем людям
надо давать вам баксы, чтобы всех их можно было спасти, а потом вы приходите
сюда и тратите эти самые деньги на ту же травку для себя. Все эти пятерки
собраны с тарелки для пожертвований, не так ли? Маленькие старушки приносят
вам свой последний доллар, а вы поворачиваетесь и тратите его на..."
"Это деньги Сэма", сказал Джим Хамфрис. "И марихуана для него, Велли.
Можете позвонить и спросить его сами. У меня телефон в машине."
"Я не закончил!, сказал я. "Вы должны дослушать." Я чувствовал себя
чертовски хорошо от того, что держал этого человека на полу перед собой, да
под дулом ружья, от того, что высказывал ему все, что я думаю, а он ничего
не может с этим поделать. Я чувствовал себя как никогда лучше за долгое
время. "Я знаю таких, как вы! Не думайте, что не знаю! Я знаю, как вы,
священники, разглагольствуете на кафедре, пытаясь запугать простых людей,
которые просто хотят прожить свою жизнь и стараются, как могут, а потом вы
поворачиваетесь и сбегаете с чужими женами, а после того у вас еще хватает
говеной совести подымать дикий крик о дьяволе! Ваша сволочь воображает, что
она лучше всего остального мира, не так ли? Не так ли, преподобный? Вы
воображаете, что можете рассказывать мне все о том, кто я есть, и как я
должен жить, потому что бог сидит у вас в кармане! Ваша сволочь думает, что
для собственного спасения им достаточно придавить кого-то другого..."
"Мои люди", тихо сказал Джим Хамфрис. "считают, что всех чужестранцев
надо приветствовать, как Христа." Я прищурился на него, потому что не верил,
что он настолько спокоен, а он сказал: "Даже тех чужестранцев, которые не
люди. Мне нет необходимости что-то проповедовать вам об этом, Велли. Мне
кажется, вы тоже приветствовали чужестранцев, как Христа, в течении -
сколько вы сказали? Десяти лет? И если вы с ними обходитесь лучше, чем со
мной, что ж, это потому, что вы думаете, что я не чужестранец. Вы считаете,
что знаете, кто я есть. Но вы ошибаетесь, Велли. Я тоже чужестранец."
Я устыдился тогда, что орал на него с такой радостью. А потом
разозлился, потому что он заставил меня устыдиться, а именно этого всегда
старались добиться от меня Нэнси Энн и Джебидия. "Возвышенный и могучий, не
так ли? Ставлю на кон, вы думаете, что я отброс земли..."
"Я думаю, вы напуганы", сказал он. "Я думаю, что на вашем месте я бы
тоже испугался. И я думаю, что страшно тяжело наблюдать, как эти штуки вот
так здесь умирают десять лет подряд, и не иметь возможности ни с кем об этом
поговорить."
У меня перехватило горло, когда он это сказал. Меня это просто
поразило, потому что я не плакал с тех пор, как сбежала Нэнси Энн, и пусть я
буду проклят, если заплачу сейчас перед этим проповедником. "Это не совсем
так", сказал я. "Я не то чтобы их знаю. Они все выглядят одинаково и умирают
все одинаково, и я не знаю, как с ними разговаривать. Они являются сюда, и я
делаю для них все, что могу, но не придаю этому слишком много значения,
преподобный. Поэтому, не надо никакой сентиментальности."
Он улыбнулся, сидя на полу на собственной заднице. "Хорошо, не буду. Но
не станете же вы возражать, если я здесь вычищу пол?"
Выбросить его вон не получилось. Что ж, пусть вычистит все, что он тут
наделал. "Идите", сказал я, поведя ружьем в сторону кухни. "Ведро и тряпки
под раковиной." Я смотрел, как он наполнил ведро мыльной водой, как принес
его обратно в гостиную, как наклонился и вычистил грязь. Он хорошо работал,
осторожно и чисто. Когда он закончил, то унес все назад в кухню и все
выполоскал, а потом налил в ведро немного чистой воды, повернулся и
посмотрел на меня.
"Велли, я бы хотел... Можно мне навестить ваших гостей? Можно взглянуть
на них?"
Что за черт. Он уже и так чересчур много знал, мне просто некуда
деться, пытаясь удержать его. И, честно говоря, мне стало любопытно, что он
о них подумает. И мне кажется, я хотел, чтобы он увидел, что я не убиваю их.
Он задел струнку, о которой я и не догадывался.
Я посмотрел на часы. У нас оставалось максимум минут двадцать пять до
того, как остальные уйдут на соус, если они уже не ушли. Я не знал, что
нашло на того, кто забежал в гостиную. Может, он был свихнутый или больной,
иди огурцы начинают пробовать на мне какие-то новые хитрости, и в этом
случае ч не могу рассчитывать ни на что. "Яне знаю, живы ли еще остальные",
сказал я. "Они могли пойти на с... могли умереть, пока мы были здесь. Когда
они так поют, это значит, что очень скоро они умрут. Поэтому сейчас они
могут выглядеть, как тот первый. Я просто предупреждаю вас."
"Благодарю", сказал он. "Думаю, теперь мне не станет дурно." Поэтому я
повел его в берлогу. С нагревателями там довольно жарко, но так нравится
огурцам. Я все еще держал при себе ружье на случай, если Хамфрис попробует
что-нибудь выкинуть. Два других огурца еще оставались твердыми. Я никогда
прежде не брал ружья в берлогу и немного тревожился, как они на это
отреагируют, не начнут ли снова дрожать, но они, похоже, даже не заметили.
Было видно, что у Джима Хамфриса есть план. Он не обратил внимания ни
на что в этой комнате, кроме двух твердый огурцов. Он сразу встал на колени,
начал бормотать и поводить руками над водой в ведерке. Потом он окунул руку
в воду и вывел на каждом огурце знак креста - что было чертовски храбро, в
самом-то деле, потому что у меня заняло несколько месяцев чтобы просто без
опаски дотрагиваться до них, но, думаю, он видел, что со мной все в порядке
после того, как я брал одного в руки - и забормотал что-то. "Ну надо же",
сказал я, не зная, восхищаться, или испытывать отвращение. "Сказали, что вы
приветствуете всех чужестранцев как Христа, а тут пытаетесь изгонять
дьявола..."
Он, явно раздосадованный, поднял на меня глаза. "Совсем нет." Потом он
посмотрел застенчиво: "Это обряд спешного крещения. Хотя в чем-то оба обряда
схожи." Он перенес тяжесть тела на пятки, встал и спросил: "А теперь что?"
Я пожал плечами: "Теперь ничего. Теперь им осталось" - я взглянул на
часы - "минут пятнадцать."
Он тоже посмотрел на часы: "Я подожду здесь вместе с ними? Приемлемо?"
"Почему бы и нет?", ответил я. Он кивнул и уселся на пол, а я
примостился на одно из пятнистых кресел. "Один вопрос, преподобный. Вы сами
это сказали. Если все чужестранцы уже как Христос, зачем их крестить?"
Хамфрис улыбнулся: "Из вас вышел бы теолог. Хороший вопрос. В основном,
потому, что это все, что я могу сделать и знаю, как сделать, да и сам после
этого чувствую себя лучше."
"Ха! Вы думаете, им от этого тоже станет лучше?"
"Не имею понятия. Но не вижу, как им это может повредить." Он
осмотрелся в комнате, разглядел стены, потом поднял вопросительно брови:
"Матисс?"
"Им нравится Матисс. Или, скорее, мне кажется, что им нравится Матисс.
Не спрашивайте меня, почему, преподобный. Я не знаю ни черта. Я делаю так и
делаю этак. Я разыскал кресла и мне кажется, что они им нравятся. Я говорил,
что они умирают, но я могу в этом сильно ошибаться. Они же не отсюда. Они же
не кошки и не собаки, они совсем не такие животные, как мы. Я пытаюсь
держать их в покое и уюте, но, может быть, они совсем не в покое, может
быть, им больно. Может, я их мучаю все это время, сам того не желая. Может,
они вторгаются на Землю с плохими намерениями и я единственный, кто делает
это возможным, а в следующие десять лет все эти мертвые чужаки захотят
вернуться к жизни и завоюют наш мир..."
Он вслушивался в мою речь с лицом спокойным и серьезным. "Да, тяжело не
знать, поступаешь ли ты правильно, не так ли? Я не думаю, что кто-нибудь из
нас это вообще знает. Мы делаем все, что можем, и молимся, чтобы из наших
дел получилось больше добра, чем зла, Но нам остается только верить, что Бог
видит все, все в конце концов разберет и простит нас, если мы поступали
дурно."
Я отвел глаза: "Я не верю в бога, не обижайтесь."
"Я не обижаюсь, Велли."
"Хорошо. Скажите, что у вас с ухом? Я видел вас по телевизору, вы
кормили бродяжек с кошелками. И я вас узнал по этому уху."
"Родовая травма. У моей семьи не было денег на пластическую операцию."
Он пожал плечами. "Я ходил с длинными волосами, чтобы скрыть его, но теперь
оно меня больше не беспокоит. Честно говоря, она даже помогает мне в работе.
Ведь люди несут в церковь собственные страхи. Они несут те раны, которые
хотят излечить, но они и стыдятся их тоже. А когда они видят мое уродство,
им становится легче."
"Согласен", сказал я. У Нэнси Энн тоже был маленький шрам высоко на
внутренней части левого бедра. Он тоже остался с рождения, как ухо Хамфриса.
Но у Джебидии не заняло слишком много времени, чтобы увидеть его, не так ли?
В этот момент со всплеском умер второй огурец и мы с Хамфрисом чуть не
подпрыгнули от неожиданности. На сей раз Хамфриса не вырвало, он снова встал
на колени, еще раз перекрестил огурец и снова забормотал. Когда он закончил,
я подобрал второй пакет с соусом и положил в угол рядом с первым, с тем, что
я швырнул в берлогу из гостиной, а потом мы с Хамфрисом снова уселись ждать,
пока в подливку не превратится третий огурец. Теперь еще минут пять, не
больше.
"Как вы думаете, почему они приходят сюда?", спросил он.
"Разрази меня гром, если я знаю. Может быть, они больны и их народ
отсылает их прочь, чтобы они не заразили кого-то еще. Может быть, они уже
мертвы, когда добираются сюда, и Земля - их вечное воздаяние. Такое пугает,
правда? А вдруг, когда и мы умираем, то все приземляемся у двери
каких-нибудь чужестранцев и нам остается только надеяться, что у них
найдутся для нас удобные кресла и они сообразят, какое искусство нам
нравится." Но моем небе в кресле можно было бы полулежать, а на стенах были
бы развешаны красотки из Пентхауса, но мне не хотелось об этом рассказывать
Хамфрису.
Он улыбнулся: "В доме Отца моего много помещений."
"Что?" Но вдруг хлопнул последний огурец, поэтому я так и не узнал, что
имел в виду Хамфрис. Он снова совершил свое небольшое моление, а я положил
третий огурец в уголок к остальным двум.
Он посмотрел на мешки с соусом, потом на меня. "Как вы?.. Что вы
делаете с ними потом?"
"Хороню. Они лежат по всему моему участку."
Он кивнул: "Вам помочь?"
"Если вы управляетесь с лопатой так же, как с ведром, я воспользуюсь
вашей помощью, преподобный, благодарю."
Поэтому мы сложили мешки с соусом в мой пикап, я набросил на них
брезент и загрузил пару лопат, а потом покатил к месту очередного
погребения. Я отмечаю места, где лежат огурцы, поэтому каждый раз подбираю
другое место. Я захватил с собой ружье, но это на случай, если мы наткнемся
на змей или что-то подобное: за Хамфриса я больше не тревожился, не
тревожился сильно.
Лопатой он орудовал хорошо, напористо и быстро. Видно было, что он не
всегда работал проповедником. Когда-то он шуровал руками. Глядя, как он
роет, я почувствовал любопытство. Когда мы остановились передохнуть, я
спросил: "Так где же вы прежде побывали под дулом оружия?"
"В Африке." Он вытер пот с лица. "В Заире, в восьмидесятых. Наша группа
отстраивала церковь. Громилы Мобуту спалили ее чуть раньше, потому что
священники выступали против правительства. И когда мы работали, снова
заявились солдаты, выстроили нас у стены и угрожали всех расстрелять. Я так
и не знаю, почему они этого не сделали. Они ведь убили прорву народа, до нас
и после." Он посмотрел куда-то вдаль и сказал: "Все, с кем я там работал,
все сейчас мертвы."
"Это не честно", сказал я.
"Да, не честно." Он снова стал копать и я не стал ему мешать. Я знаю,
как помогает работа руками, когда чем-то расстроен. После отъезда Нэнси Энн
я собственными руками перестелил крышу.
Мы аккуратно похоронили огурцы, каждого в своей могиле, и Хамфрис над
каждым произнес небольшую молитву, а потом мы вернулись в машину, чтобы
направиться домой. Мне было неспокойно. Я соображал, как теперь быть, и как
мне было бы легко, если б я продолжал его ненавидеть. "Преподобный", сказал
я, "вы тогда были правы. Я испугался того, что произойдет, если все
обнаружится."
"Я не стану никому говорить", сказал он. "Все это запечатано печатью
церковной тайны, Велли. И к ней я отношусь очень серьезно."
Я не знал, верить ему или нет. Хотелось бы верить, но ведь это не одно
и тоже. "Надеюсь, что могу вам верить, преподобный."
"А я надеюсь, вы поймете, что можете надеяться. Я, конечно, не жду, что
вы мне поверите сейчас. Вы знакомы со мной всего несколько часов. Чтобы
завоевать доверие, требуется гораздо больше времени."
Я хрюкнул. Это был лучший ответ, чем дали бы многие. "Хорошо. Дайте мне
знать, когда умрет Сэм."
"Он может прожить еще очень долго. Надо надеяться, что химия сработает.
Надо надеяться, что он излечится. Но если он умрет, я вам, конечно,
позвоню." Хамфрис улыбнулся. "Но надо сразу предупредить: он заказал
церковную службу."
"Все равно позвоните." Мы подъехали к дому. Я остановил машину и
сказал: "Вы оставили свой мешочек внутри, верно?"
"Да, оставил."
"Подождите здесь, я вам вынесу. Я сейчас вернусь."
Бумажный пакет для ленча все еще лежал в коридоре рядом с тем местом,
где Хамфриса вырвало. Он намок от мыльной воды. Я выбросил старый пакет, а
потом для ровного счета бросил в пластиковый мешочек еще осьмушку. Я знал,
что Сэм это заметит, а такой жест хорошо для бизнеса, если, конечно, не
прибегаешь к нему слишком часто. Думаю, тем я делал ставку на то, что он
выживет. А если он скажет об этом Хамфрису, то, наверное, преподобный с
большей вероятностью станет держать рот на замке.
Я вынес пакет и вручил его Хамфрису. "У меня тоже есть для вас
кое-что", сказал он и вручил мне свою визитку. "Позвоните мне, когда
захочется поговорить, все равно о чем. Можете звонить в любое время. Здесь и
мой домашний телефон, и номер церкви."
"Спасибо", сказал я, хоты подумал, что позвоню, только если ад
замерзнет. "Благодарю вас, преподобный."
"Всегда буду рад вас услышать, Велли." Он протянул мне руку и я пожал
ее, потом он забрался в свою машину и укатил. Я смотрел вслед, пока машина
не скрылась из виду, потом вернулся в дом. Я почти что выбросил визитку, но
потом что-то заставило меня запихать ее в ящик кухонного стола. Не
спрашивайте, что именно. Не похоже, чтобы я планировал ему звонить. Это
просто суеверие, вроде того, что он сказал о спешном крещении. Иметь его
визитку мне скорее всего не поможет, но и не повредит.
Он работы по рытью могил мне было жарко. Я открыл холодильник, достал
банку пива и выпил ее одним глотком. Потом взял свою сотку, пошел в
гостиную, уселся в качалку и начал названивать в телефонную компанию.
Last-modified: Fri, 30 May 2003 04:26:46 GMT