и бледное напряженное лицо. Она погладила ему щеку, и он коротко кивнул -- жест выражал одновременно власть и покорность. Потом она пошла к дому, и он, как и я, смотрел, как она уходит своей походкой Железного Дровосека. Когда она скрылась в доме, он сел на мотоцикл, лихо развернулся и угудел прочь. Я вернулся в дом, в его пустую и холодную внутренность. В шкафу на кухне нашлась банка растворимого кофе, и я поставил греться кастрюльку с водой. Потом я стоял у окна и смотрел на поднимающееся багровое солнце и на то, как Алисон осторожно, на цыпочках, появилась из-за угла дома, дошла до окна, где еще горел свет, и бесшумно забралась на подоконник. После двух чашек крепкого кофе; после завтрака из двух яиц с поджаренным хлебом на круглом деревянном столе в кухне; после добавки новых грязных тарелок к тем, что уже лежали в мойке; после одевания в ванной с изучением моего выпирающего живота; после бритья и всего прочего я все еще не мог работать. Я сидел за столом и изучал карандаши, не в силах думать ни о чем, кроме того ужасного сна. Хотя на улице быстро теплело, мою комнату, казалось, наполнил холод, и я невольно связал его с холодной дрожью, охватившей меня во сне. Я сошел вниз и снял со стены в комнате фотографию Алисон, которую поставил у себя на столе. Потом я вспомнил, что там была и другая фотография -- среди многих, которые Дуэйн, вероятно, снял при ремонте и вынес вместе с мебелью. На этой фотографии, снятой отцом Дуэйна летом 55-го, были изображены мы с Алисон, стоящие перед ореховым деревом, держась за руки. Одна мысль об этой фотографии вызывала у меня дрожь. Я взглянул на часы. Было только полседьмого. Я осознал, что в такой час и в таком настроении никакая работа невозможна. Во всяком случае, до ленча. Мне хотелось уйти из комнаты, где машинка, ручки и даже сам стол казалось упрекали меня. Я сошел вниз и опустился на неудобный диван Дуэйна, где перед этим пил вторую чашку кофе. Я думал о Д.Г.Лоуренсе. Думал о ночных экскурсиях Алисон Апдаль, которые в целом одобрял, хотя считал, что она могла бы выбрать спутника получше. Зато дочь будет опытнее отца и не будет строить никаких Волшебных Замков. Потом мои мысли опять заполнил Д.Г.Лоуренс. Середину книги я в основном написал, конец тоже был намечен, но как начать -- я все еще не имел понятия. Нужно было первое предложение, что-нибудь казенное, из чего с легкостью вытекли бы тридцать -- сорок вступительных страниц. Я вернулся в кухню, в ее прохладу, и поставил чашку в раковину. Потом подошел к телефону и взял с полки телефонный справочник -- тоненькую книжку толщиной с первый поэтический сборник с пасторальным фото на обложке -- двое мальчиков удят рыбу. Мальчики, босые, но в толстых свитерах, сидели над синей холодной рекой, а за ними сплошной стеной громоздился лес, похожий на лохматые брови разбойника. При ближайшем рассмотрении фото показалось мне уже не пасторальным, а пугающим. Я тоже был босоног и тоже стоял -- во сне -- над холодной синей поверхностью воды. Я скорее открыл справочник и нашел нужный номер. Пока телефон на другом конце посылал сигналы в пустоту, я всматривался сквозь строй ореховых деревьев в Дуэйна, уже едущего на своем тракторе к дальнему краю поля. Там он легко, как мотоцикл, развернул трактор и послал обратно. На третьем гудке она сняла трубку. -- Тетя Ринн? Это вы? -- Конечно. -- Это Майлс, тетя Ринн. Майлс Тигарден. -- Я знаю, что это ты, Майлс. Говори погромче, я не пользуюсь всеми этими новомодными штучками. -- Дуэйн говорил, что сообщил Вам о моем приезде. -- Что? -- Дуэйн говорил... Тетя Ринн, можно я сейчас к вам заеду? Я не могу спать и не могу работать. -- Понятно. -- Так можно заехать? Сейчас не слишком рано? -- Майлс, ты знаешь деревенских. Даже старики рано встают и работают. Я накинул куртку и пошел через покрытую росой лужайку к своему "фольксвагену". Когда я выехал на дорогу в том месте, где накануне Железный Дровосек прощалась с парнем -- по всей видимости, Заком, -- голос моей бабушки тихо, но отчетливо произнес те самые слова, что она говорила во сне: "Зачем ты вернулся?" Она как будто сидела сзади меня, и я даже ощущал ее запах -- запах дыма. Я остановил машину и какое-то время сидел, обхватив голову руками. Я не знал, что ей ответить. Лес начинался там, где от дороги отходила тропа к дому Ринн, и постепенно становился выше и гуще. Бледный утренний свет освещал грузные, заросшие мхом стволы деревьев. Впереди показалось светлое пятно -- залитая солнцем стена курятника тети Ринн. Это было высокое здание, выкрашенное красной краской, с узкими окошками, похожими на кусочки головоломки. Дальше стоял ее дом, по-прежнему белый, но уже порядком облезший. Деревья вторглись на ухоженную когда-то лужайку и сомкнули ветви над крышей дома. Ринн уже стояла на крыльце, когда я вылез из машины, в ветхом синем платье, резиновых сапогах и старой армейской куртке со множеством карманов. -- Добро пожаловать, Майлс, -- сказала она с норвежской певучестью. Лицо ее, еще более морщинистое, чем раньше, лучилось приветливостью. Один глаз закрывала молочно-белая пленка. -- Ты не был здесь с детских лет, а теперь ты уже мужчина. Красивый, высокий. Ты похож на норвежца. -- Еще бы, -- сказал я, -- с такими предками. Я нагнулся поцеловать ее, но она протянула мне руку, и я пожал ее. Она носила перчатки без пальцев, и рука ее на ощупь напоминала кости, завернутые в ткань. -- Вы отлично выглядите, -- заметил я. -- Ты очень добр. У меня есть кофе, если хочешь. В своей маленькой кухоньке она клала в печь поленья, пока стоящий на печи железный горшок не закипел. Потянуло запахом свежего кофе. -- Ты на ногах в такую рань. Что-то случилось? -- Не знаю. Просто я не могу взяться за работу. -- Но дело не в твоей работе, Майлс. -- Не знаю. -- Мужчины должны работать. Мой жених хорошо работал, -- ее глаза, такого же цвета, как у Алисон, но куда более мудрые, внимательно изучали меня сквозь кофейный пар. -- Дуэйн хорошо работает. -- Что вы знаете о его дочери? -- спросил я. -- Ее неправильно назвали. Дуэйну надо было назвать ее Джесси, в честь моей сестры. Это имя ей больше бы подошло. Непослушная девчонка, ей нужна строгость, -- Ринн достала тарелку с плоскими печеньями, которые я хорошо помнил. -- Но она лучше, чем многие думают. -- Вы все еще делаете лефсу? -- я был приятно удивлен. В детстве это было для меня одной из самых привлекательных сторон долины. -- Конечно. Я еще не разучилась орудовать скалкой. Я взял толстое печенье и намазал слоем масла. На вкус лефса по-прежнему напоминала хлеб, который едят ангелы. -- Ты собираешься быть один этим летом? -- Я и сейчас один. -- Одному лучше. Тебе, -- она специально подчеркнула это. -- Да, мне не очень везло в любви. -- Везло! -- фыркнула она и наклонилась ко мне через стол. -- Майлс, не ввязывайся в это. -- Во что? -- я был изумлен. -- В долине сейчас большая беда. Ты слышал. Не вини себя ни в чем, просто держись в стороне и делай свою работу. Ты чужой здесь, Майлс, и люди знают это. Тебя в прошлом уже коснулась беда, и ты должен избегнуть ее сейчас. Джесси боялась, что ты попадешь в беду. -- Да? -- вот таких разговоров я и пугался, когда был маленьким. -- Ты невинен, -- те же слова, что говорила моя бабушка во сне. -- Но ты знаешь, о чем я говорю. -- Не беспокойтесь. Девочки меня не очень привлекают. Но что вы сказали о невинности? -- Это значит, что ты слишком многого хочешь, -- сказала она. -- Съешь еще или поможешь мне собрать яйца? Я помнил, что она сказала о работе, поэтому встал и пошел за ней к курятнику. -- Иди тише, -- предупредила она. -- Их легко перепугать, и в панике они могут покалечить друг друга. Осторожно она отперла дверь высокого красного здания. Сперва мне в нос ударил ужасный запах -- смесь золы, помета и крови, -- потом глаза мои привыкли к темноте, и я увидел кур, сидящих в клетках рядами, как книги на полках. Сцена показалась мне пародией на лонг-айлендский лекционный зал. Когда мы вошли, несколько птиц закудахтали. Я стоял в месиве из грязи, навоза, перьев и яичной скорлупы. -- Смотри и делай, как я, -- велела Ринн. -- Я не вижу при таком свете, но знаю, где они все. Она подошла к ближайшей клетке и подсунула руку под курицу, которая начала дико вертеть головой. Рука появилась с двумя яйцами, нырнула обратно и вернулась с еще двумя. К яйцам прилипли перья и еще что-то белое. -- Начинай с того конца, Майлс. Там корзина на полу. Она уже прошла свою половину, а я выгреб из-под несчастных кур всего с десяток яиц -- толстый бинт Дуэйна сильно мешал мне. Куры волновались все больше; одна из них чувствительно клюнула меня в руку. Наконец мы завершили свой труд и выбрались на воздух. Я несколько раз глубоко вдохнул, очищая легкие. -- Спасибо за помощь, -- сказала Ринн. -- Из тебя может получиться хороший работник, Майлс. Я взглянул сверху вниз на высохшую фигурку в ветхой одежде: -- Так ты расскажешь мне, о чем ты говорила с бабушкой Джесси? И вообще, что это значит? Она улыбнулась и стала похожа на китайскую статуэтку. -- Это значит, что я говорю с ней, -- невозмутимо сказала она, и прежде чем я успел вмешаться, продолжила. -- Джесси наблюдает за тобой. Она всегда тебя любила и хочет тебя уберечь. -- Мне это лестно. Быть может... -- я хотел пересказать ей свой сон, но не решался, боясь, что она придаст ему слишком большое значение. -- Что? -- старуха выглядела встревоженной. -- Что ты говоришь? Я иногда плохо слышу. -- Почему ты боишься, что я попаду в беду с Алисон Апдаль? По-моему, это слишком даже для меня. Ее лицо посуровело, утратив всю приветливость. -- Я имела в виду Алисон Грининг, Майлс. Твою кузину Алисон. -- Но, -- я хотел сказать "Но я же люблю ее", но вовремя удержался. -- Извини. Я не могу больше говорить, -- она отошла от меня, потом обернулась. По-моему, она смотрела на меня глазом, который закрывало бельмо. Она казалась мне рассерженной, но, быть может, это была просто усталость. -- Тебе всегда рады здесь, Майлс, -- с этими словами она взяла корзины, свою и мою, и направилась к дому. Я уже проехал церковь, когда вспомнил, что хотел купить у нее дюжину яиц. Я поставил машину и вошел в дом. Внутри по-прежнему было холодно, хотя температура на улице поднялась за семьдесят. Наверху я сел за стол и попытался думать. Д.Г.Лоуренс казался еще более чужим, чем накануне. Последние слова тети Ринн о моей кузине взволновали меня. Слышать, как кто-то другой говорит об Алисон Грининг, было равносильно тому, как кто-нибудь пересказывал бы мне мои сны. Я пролистал страницы "Белого павлина", но читать не мог. Упоминание ее имени выбило меня из колеи. Я использовал его в качестве оружия против Дуэйна, а теперь тетя Ринн побила этим же оружием меня. Снизу послышался какой-то шум. Хлопнула дверь? Следом -- звук шагов. Конечно, это Алисон Апдаль. Я согласен был с тетей Ринн -- она лучше, чем кажется, -- но в этот час я не настроен был терпеть ничье вторжение на мою территорию. Я отодвинул стул и спустился вниз. В комнате никого не было. Тут что-то звякнуло в кухне. -- А ну выходи! -- скомандовал я. -- Если хочешь ко мне в гости, дождись приглашения. А сейчас мне нужно работать. Звяканье прекратилось. -- Давай-давай, выходи из кухни! Передо мной предстала крупная бледнолицая женщина, вытирающая руки о полотенце. В ее глазах, увеличенных толстыми очками, застыл ужас. -- О Боже, -- простонал я. -- Кто вы? Ее губы беззвучно зашевелились. -- Простите, ради Бога. Я думал, это кто-то другой. -- Я... -- Простите, простите. Садитесь, пожалуйста. -- Я миссис Сандерсон. Я думала, все в порядке. Я пришла работать, дверь была открыта... Вы -- вы сын Евы? -- она отодвинулась от меня и чуть не упала, запнувшись о порог кухни. -- Да сядьте вы! Я правда сожалею. Я не хотел... -- она все еще отступала от меня, заслоняясь полотенцем, как щитом. Глаза ее были выпучены, что под очками выглядело еще ужаснее. -- Вам нужна уборщица? Дуэйн на той неделе сказал, чтобы я пришла сегодня. Я не знала, нужно ли приходить после этого... после этого ужаса, но Ред сказал, чтобы я пришла, "не бери в голову", сказал он. -- Да, да. Я хотел, чтобы вы пришли. Прошу вас, простите. Я не знал, что это вы. Пожалуйста, присядьте. Она тяжело опустилась на один из стульев. Лицо ее пошло красными пятнами. -- Я рад вам, -- сказал я тихо. -- Думаю, вы знаете, что вам нужно делать? Она кивнула. -- Я хочу, чтобы вы приходили утром, готовили мне завтрак, мыли посуду и убирали дом. И то же самое на ленч. Вы согласны? И еще -- комнату, где я работаю, я хочу убирать сам. -- Комнату... -- Наверху, -- показал я. -- Я по утрам буду сидеть там и работать, поэтому вы будете звать меня, когда завтрак будет готов. Вы делали когда-нибудь такую работу? На ее испуганном лице промелькнуло негодование: -- Я сорок лет вела дом. -- Да, конечно. Я об этом не подумал, простите. -- Дуэйн сказал вам, про машину? Что я не могу водить? Вам придется самому покупать продукты. -- Да, конечно. Я как раз сегодня поеду. Хочу посмотреть Арден. Она так же испуганно смотрела на меня. Я понимал, что обидел ее, но не мог остановиться. Она раздражала меня. Будь на ее месте Железный Дровосек, я бы не вел себя так. -- Я прошу пять долларов в неделю. -- Не глупите. Это стоит не меньше семи. К тому же, я могу за первую неделю заплатить вам авансом. Я достал из бумажника семь долларовых бумажек и разложил перед ней на столе. -- Я сказала -- пять. -- Назовите остальные два прибавкой за вредность. И сегодня можете не беспокоиться о завтраке. -- Я встал рано и уже позавтракал. Ленч у меня около часа. Вымоете посуду после ленча и можете идти, если комнаты внизу кажутся вам достаточно чистыми. Хорошо? Я правда жалею, что накричал на вас. Повторяю, что принял вас за другого. -- Угу. Я сказала -- пять. -- Я не хочу эксплуатировать вас, миссис Сандерсон. Для успокоения моей совести, возьмите еще два доллара. -- Фото пропало. Из гостиной. -- Я взял его наверх. Ладно, я займусь своей работой, а вы займитесь своей. Показания Туты Сандерсон 18 июля Такие люди всегда ведут себя странно. Он вел себя, как ненормальный, и еще пытался подкупить меня лишними двумя долларами. Но с нами здесь такое не пройдет, правда? Ред сказал, чтобы я не ходила к нему, но я пошла, иначе как бы я узнала столько о его замыслах? Хотела бы я, чтобы Джером был жив. Уж он поговорил бы с этим типом по-мужски. Но скажите мне -- кто мог знать, что все так случится? Я тупо сидел за столом, не в силах выдавить из себя ни одной мысли касательно Д.Г.Лоуренса. Я осознал, что мне у него ничего не нравится, кроме двух романов. Если я опубликую книгу о Лоуренсе, я буду обречен заниматься им до конца своих дней. В любом случае, работать я не мог. Я положил голову на стол и сидел так некоторое время, чувствуя, как фотография Алисон легко касается моих волос. От нее, казалось, распространяется тепло, от которого вена на моей шее начала пульсировать. Спускаясь вниз, я заметил, что у меня дрожат колени. Тута Сандерсон, склонившись над кастрюлей, наблюдала краем глаза, как я вхожу в кухню. Похоже, она боялась получить от меня пинка под зад. -- Да, вам письмо, -- пробурчала она. -- Забыла сказать. Я взял с буфета лежавший там конверт и вышел. На кремовой бумаге была написана моя фамилия. Больше ничего. Садясь в "фольксваген", я разорвал конверт и достал оттуда... чистый листок. Я перевернул его. И там ничего. Я застонал. Потом снова изучил конверт. Никакого адреса. Опущено в Ардене прошлым вечером. Я пулей вылетел на дорогу; услышав скрежет шин, Дуэйн на своем тракторе повернул голову. Я спешил прочь, как убийца с места преступления. Конверт и чистый лист лежали на сиденье рядом со мной. Вспыхнули фары, будто их зажгла рука невидимого духа. Инстинктивно я посмотрел в сторону леса. На опушке никого не было: ни волка, ни охотника. Если это шутка, то чья? Какой-нибудь старый враг в Ардене? Может, такие и были, но я сомневался, что враждебность жены Энди простирается так далеко. Если это знак? Я опять взял конверт. Никаких опознавательных знаков, кроме почтового штемпеля Ардена. "Черт", -- прошептал я и бросил конверт на сиденье. С этого момента все и начало катиться кувырком. Ошибка с Тутой Сандерсон, дурацкое письмо -- быть может, я действовал бы более разумно, если бы не сцена в таверне в Плэйнвью. Но тогда я понял, что собираюсь делать в Ардене. И еще -- мне показалось, что я узнал почерк на конверте. Не сбавляя скорости, я гнал к Ардену по дороге, петляющей меж холмов. Навстречу летели указатели и рекламные щиты: "Лучший хлеб у Банни", "Доильные аппараты Серджа", "Корм для нутрий", "Шоссе 93", "Пшеница Декальба" (оранжевые слова на зеленом фоне). На вершине холма, откуда открывался безмятежный, как на итальянских пейзажах, вид на зелень полей с белыми домиками и редкими группами деревьев, высился щит, извещавший, что в казне города Ардена должно быть 4500 долларов -- ни больше ни меньше. Я включил радио и услышал голос Майкла Муза: "Никакого прогресса в расследовании ужаса..." Я повернул настройку и включил на полную громкость ненавидимую мною рок-музыку. Каркасные дома Энди Харди, мотель РДН и сразу же -- Мейн-стрит и сам Арден, лежащий у подножия крайнего холма. Над кирпичной крепостью городского центра кружили голуби, и в странной тишине вокруг я слышал, как хлопают их крылья. Потом я свернул к стоянке за универмагом и выключил мотор. Хлопанье крыльев не смолкало; выйдя из машины, я заметил, что птицы взлетают с крыши центра и летают над Мейн-стрит. Кроме них, единственным живым существом в пределах видимости был старик, сидящий на ступенях бара Фрибо. Где-то сзади звякала на ветру оторвавшаяся вывеска. Во всей обстановке было что-то зловещее, будто за закрытыми дверями Ардена пряталось неведомое зло. Я зашел в магазин и набрал продуктов на неделю; две женщины у прилавка странно поглядели на меня, стараясь не встречаться со мной глазами. Их враждебность казалась почти театральной. Они как будто спрашивали: "Кто ты и что здесь делаешь?" Я положил деньги на прилавок и отнес сумки в "фольксваген". Мне еще нужно было купить бутылку виски. По улице, из-за угла между гостиницей "Аннекс" и баром Энглера, шел навстречу мне пастор Бертильсон со своей постного вида супругой. Я всегда недолюбливал его и теперь не знал, куда укрыться. На другой стороне улицы стояло двухэтажное здание с вывеской "Зумго". Я вспомнил, что уже слышал это название; по словам Дуэйна, здесь работал Пол Кант. В отличие от таверны Плэйнвью, "Зумго" явно не пытался идти в ногу с веком. Помимо воли я принялся разглядывать старомодный интерьер помещения -- деревянные прилавки, скрипучие дощатые полы, вентиляторы под потолком. Вскоре я заметил признаки упадка заведения -- все было каким-то обшарпанным, даже продавщицы, взирающие на меня со страхом, к которому я уже начинал привыкать. Несколько толстух рылись в куче нижнего белья, разложенной на столе. Нет, я не мог представить Пола Канта в таком месте. Женщина, которую я спросил, казалось, тоже не могла этого представить. Сверкнув вставными зубами в вымученной улыбке, она осведомилась: -- Пол? Вы друг Пола? -- Я просто хочу его видеть. Он работает? -- Нет. А вы его друг? -- Вы хотите сказать, что он здесь не работает? -- Когда он здесь, то работает. Сейчас он болеет. Так, во всяком случае, он сказал мисс Норд. Что он сегодня не придет. Так вы его друг? -- Да. По крайней мере, был. По какой-то причине, это вызвало у нее приступ веселья. Еще раз показав мне зубы, она окликнула товарку: -- Это друг Пола. Говорит, что не знает, где он. Та присоединилась к ее веселью: -- Друг Пола? -- Господи, -- пробормотал я, отворачиваясь от них. Я спросил: "Не знаете, будет ли он завтра?" -- но в ответ получил только недоуменные взгляды. Я заметил, что покупательницы тоже смотрят на меня, и вспомнил слова тети Ринн. Они явно чувствовали во мне чужака. Пока продавщицы продолжали хихикать и обмениваться впечатлениями, я прошел вглубь магазина. Я шел мимо неописуемых предметов одежды, свирепых игрушек и ярдов материи, годной разве для лошадиных попон. Раздражение ощущалось все сильнее. На втором этаже я обнаружил прилавок с книгами. Одна из обложек привлекла мое внимание -- ее написал мой профессор литературы, знаменитый филолог. "Волшебный сон". Унылая монография о поэтах девятнадцатого века в развеселой обложке, на которой длинноволосый юноша, похоже, одурманенный каким-то зельем, нежился в объятиях сильно раздетой красавицы -- очевидно, Музы. По внезапному побуждению я взял книгу и сунул ее в карман куртки. Именно это издательство должно было, по всей видимости, опубликовать мою грядущую книгу о Лоуренсе. С опаской оглянувшись, я убедился, что мое воровство осталось незамеченным. Проходя мимо кассы, я все же положил рядом пятидолларовую бумажку и поспешил на улицу. И попал чуть ли не в объятия Бертильсона. Клянусь, что в первую очередь его розовое лунообразное лицо с вечной лицемерной улыбкой обратилось к моему карману, где лежал "Волшебный сон", и лишь потом он посмотрел на мое лицо. Потолстевший и облысевший, он показался мне еще неприятнее, чем раньше. Его жена, прямая, как палка, и несколькими дюймами выше него, стояла рядом, глядя на меня так, будто каждую минуту ожидала какой-нибудь пакости. И, признаюсь, у нее были для этого основания. Когда мы с Джоан только что поженились, пастор неустанно изводил нас своими поучениями, и в одну пьяную ночь я написал ему издевательское письмо. По-моему, я написал, что он недостоин носить свой воротничок. Он это тоже помнил, и за всегдашней слащавостью в его глазах сверкали ледяные искорки. -- Молодой Майлс. Какая встреча! Молодой Майлс. -- Мы слышали, что вы вернулись, -- добавила его жена. -- Я хотел бы видеть вас завтра на службе. -- Что ж, я... -- Я опечалился, услышав о вашем разводе. Большинство браков, которые я совершал, так не кончались. И очень немногие из повенчанных мною оказались так остроумны, как вы и ваша... Джуди, кажется? Немногие писали мне такие письма. -- Ее звали Джоан. И мы никогда не разводились в том смысле, в каком вы думаете. Она погибла. Пасторша поперхнулась, но Бертильсона было не так-то легко сбить. Он продолжал смотреть на меня в упор: -- Мне жаль. Искренне жаль вас, Майлс. Быть может, хорошо, что ваша бабушка не дожила до того, как вы... -- Как я что? -- Вы, похоже, обречены оказываться рядом, когда гибнут молодые женщины. -- Меня даже не было в городе, когда убили эту девушку. И когда погибла Джоан, меня тоже не было рядом. С тем же успехом я мог объяснять что-то бронзовому Будде. Он улыбнулся: -- Я должен извиниться. Вы меня не так поняли. Но, раз уж вы упомянули об этом, должен сказать, что мы с миссис Бертильсон находимся в Ардене с миссией, которую я мог бы назвать миссией милосердия, именно в связи с событием, к которому вы объявляете свою непричастность. Он привык говорить в терминах проповедей, но понять его было можно. -- Извините, но мне нужно идти. -- Мы были у ее родителей, -- он все еще улыбался, но теперь улыбка выражала печальную серьезность. -- Так вы знаете об этом? Слышали? -- Слышал. Я пойду. Неожиданно заговорила его жена: -- Вам было бы лучше уехать туда, откуда вы явились, Майлс. Вы оставили здесь слишком плохое впечатление. Ее супруг продолжал фальшиво улыбаться. -- Тогда пришлите мне еще один чистый лист, -- сказал я и ретировался через улицу в бар Фрибо. Там я пропустил подряд несколько рюмок и, вслушиваясь в неразборчивое бормотание Майкла Муза по радио и разговор мужчин у стойки, принялся раздирать книжку "Волшебный сон". Сперва я оторвал обложку, потом вырвал несколько страниц и стал вдумчиво рвать их на части. Подошел обеспокоенный бармен. -- Я написал эту книгу и понял, что она ужасна, -- объяснил я ему, спрятав обложку, чтобы он не мог прочесть фамилию. -- Может же человек разорвать в баре свою собственную книгу? -- Вам лучше уйти, мистер Тигарден, -- сказал бармен. -- Вы можете прийти завтра, -- я даже не обратил внимания, что он называет меня по фамилии. -- Нет, могу я разорвать мою книгу? -- Послушайте, мистер Тигарден, -- сказал он. -- Вчера вечером убили еще одну девушку. Ее имя Дженни Странд. Мы все ее знали и теперь немного волнуемся. Это случилось так: Тринадцатилетняя Дженни Странд пошла в кино с четырьмя подружками посмотреть фильм Вуди Аллена "Любовь и смерть". Ее родители запрещали ей смотреть его; им не нравилось название, и они не хотели, чтобы их дочь училась сексуальным отношениям по голливудским фильмам. Она была единственной дочерью среди трех мальчиков, и отец, считавший, что сыновья вполне могут учиться сами, хотел учить дочь так, чтобы сохранить ее невинность. Из-за смерти Гвен Олсон родители были необычайно осторожны, когда Дженни сказала, что идет вечером в кино с подругами. "Будь дома к десяти", -- сказал отец. "Конечно, папа". Кино должно было кончиться еще до десяти, их опасения глупы, и она не хочет из-за чьей-то глупости терпеть ограничения. Ей не пришло в голову, что она и Гвен Олсон были очень похожи -- так похожи, что в большом городе, где не все знают друг друга, их могли бы принять за сестер. Несколько учителей замечали это сходство, но не Дженни. Гвен Олсон была на год младше, и ее убил маньяк -- так говорили все. Маньяки, извращенцы, цыгане -- опасные люди, но они приходят и уходят, и надо только держаться от них подальше и не быть дурой, как Гвен Олсон, которая зачем-то потащилась вечером к реке. Она встретилась возле дома со своей подругой Джо Слэвитт, и они прошли пять кварталов до кинотеатра, где их ждали еще трое девочек. Они уселись в один ряд, ритуально поедая конфеты. "Мои родители думают, что это нехороший фильм", -- прошептала она Джо, и та прикрыла ладошкой рот, притворяясь, что шокирована. На самом деле они обе считали, что фильм скучный. Когда все кончилось, они стояли возле кино. Идти, как всегда, было некуда. Они пошли по Мейн-стрит, вниз к реке. -- Я боюсь даже думать про Гвен, -- призналась Мэрилин Хикс, девочка с длинными светлыми волосами и золотыми коронками. -- Так не думай, -- отрезала Дженни. Эта Мэрилин вечно говорит глупости. -- Что, ты думаешь, с ней случилось? -- Ты знаешь, -- кратко ответила Дженни, которая не была такой невинной, как думали ее родители. -- Это мог быть кто угодно, -- дрожащим голосом сказала другая девочка. -- Ага, например Билли Хаммел и его друзья, -- насмешливо сказала Дженни, глядя на старших парней, слоняющихся перед зданием телефонной компании. Уже темнело, и она видела, как белые буквы на их форменных футбольных майках отражались в большом окне компании. Минут через десять парни устанут торчать здесь и уйдут. -- Мой отец говорит, что полиция в упор не видит настоящего убийцу. -- Я знаю, про кого он, -- сказала Джо. Они все знали, кого имел в виду отец Мэрилин. -- Я опять проголодалась. Давайте зайдем в кафе. Они пошли через улицу. Парни не обращали на них никакого внимания. -- В этом кафе кормят одной дрянью, -- заявила Дженни. -- Они подмешивают туда силос. -- Вот привереда, посмотрите! -- И кино дурацкое. -- Привереда! А все из-за того, что Билли Хаммел на нее не взглянул. -- Да, уж он-то точно никого не убивал. Внезапно они ей надоели. Они стояли вокруг не полукругом, с глупыми ухмылками. Билли Хаммел и его друзья в футбольных майках отправились по домам. Она устала от всего -- от кино, от этих парней, от своих подруг. Ей захотелось скорее вырасти. Я не пойду в кафе, заявила она. Пойду домой. -- Валяаааай, -- протянула Мэрилин, и этого оказалось достаточно, чтобы она повернулась и быстро пошла прочь. Она чувствовала, что они смотрят на нее, поэтому свернула в первый же переулок. Она шла по темной улочке, лишь кое-где освещенной окнами домов. Кто-то ждал впереди, неясная темная фигура -- должно быть, домохозяин моет машину или вышел подышать воздухом. Или женщина зовет домой детей. В тот момент она едва не спасла свою жизнь, потому что поняла, что все-таки голодна, и хотела повернуть назад, но это было невозможно. Поэтому она вскинула голову и пошла вперед, мимоходом отметив, что темный силуэт оказался всего-навсего кустом. Следующая улица была еще темнее. Со всех сторон над ней нависали громады деревьев. За собой она услышала медленные шаги. Но она не боялась, пока что-то твердое и холодное не коснулось ее спины. Она, подпрыгнув, обернулась, и когда она увидела глядящее на нее из темноты лицо, то поняла, что настал худший момент ее жизни. Четыре В тот момент я скептически отнесся к приглашению бармена, но тем не менее через двадцать шесть часов я снова был у Фрибо, но на этот раз не у стойки, а за столиком, и не один, а в компании. Я понял, что пьян, только когда на полной скорости гнал "фольксваген" домой, напевая про себя. Без сомнения, моя машина виляла на дороге так же, как у Алисон Грининг в тот вечер много лет назад -- в тот вечер, когда я впервые узнал вкус ее теплых губ и когда все мои чувства всколыхнулись от ее восхитительных запахов мыла, духов, пороха и чистой холодной воды. К моменту, когда я достиг итальянского пейзажа и плаката на вершине холма, я понял, что смерть Дженни Странд была причиной враждебности ко мне арденских обывателей. Я бросил машину возле гаража и, как вор, прокрался в дом. Странное письмо и конверт лежали у меня в кармане вместе с разорванными листками книги "Волшебный сон". В доме кто-то ходил. Я прошел по коридору, чувствуя холод пола даже в туфлях. Дом наполняли звуки, казалось Тута Сандерсон одновременно находилась в нескольких комнатах. -- Выходите, -- сказал я. -- Я вас не обижу. Молчание. -- Ладно. Можете идти домой, миссис Сандерсон. Я прошелся по комнатам нижнего этажа. Мебель Дуэйна сияла чистотой, но нигде никого не было. Я пожал плечами и отправился в ванную. Когда я вышел оттуда, звуки в доме, как по волшебству, стихли. Видимо, она в панике сбежала. Потом кто-то кашлянул -- без сомнения, в моем кабинете, куда я запретил ей входить. Рассерженный, я взлетел наверх и... Через окно я увидел грузную фигуру Туты Сандерсон, спешащую по дороге прочь с сумкой, болтающейся на плече; а в моем кресле безмятежно восседала Алисон Апдаль. -- Что... -- начал я. -- Мне не нравится... -- Похоже, вы ее напугали. Она и так была не в себе, но вы довершили дело. Но не волнуйтесь, она вернется. Показания Туты Сандерсон 18 июля Когда я увидела, как он выходит из машины, я знала, что он пьян, пьян в стельку, и когда он начал вопить, я решила, что мне лучше уйти. Теперь я знаю, что перед этим он спорил с пастором в Ардене, и думаю, что пастор правильно все сказал на следующий день. Он мог бы сказать и покрепче. Ред тогда вернулся из полиции -- конечно, в шоке от того, что он увидел, -- и он сказал мне: мама, не ходи больше к этому чокнутому. У меня были свои мысли насчет него, но ведь пять долларов -- тоже деньги, разве не так? А еще два доллара я положила ему под лампу. Да, так вот, я собиралась прийти снова, он меня не запугал. Я хотела понаблюдать за ним. Мы какое-то время молчали -- странно, но у меня было чувство, что это я вторгся в ее владения. Я видел, что она это тоже чувствует, и решил внести ясность: -- Мне не нравится, когда в мою комнату входят без разрешения. Это нарушает рабочую обстановку. -- Она сказала, что вы запретили ей сюда заходить. Потому я и здесь. Это единственное тихое место, где можно было дождаться вас, -- она вытянула ноги в джинсах. -- И я ничего не трогала. -- Дело не в этом, а в вибрациях. -- А я не чувствую никаких вибраций. А что вы тут делаете? -- Пишу книгу. -- О чем? -- Не имеет значения. Мне нужен покой. -- Книгу о других книгах. Почему бы вам не написать о чем-нибудь настоящем? О чем-нибудь важном для людей? -- У тебя есть тема? -- Зак хочет встретиться с вами. -- Вот радость. -- Я говорила ему о вас, и он очень заинтересовался. Он хочет узнать про ваши идеи. Зак очень интересуется всякими идеями. -- Я сегодня никуда уже не пойду. -- Не сегодня. Завтра в Ардене. Знаете бар Фрибо? -- Смогу найти. Ты знаешь, что убили еще одну Девочку? -- Еще бы. Все только об этом и говорят, -- она моргнула, и я увидел, что под ее напускным безразличием скрывается страх. -- Ты ее знала? -- Конечно. В Ардене все знают друг друга. Ее нашел Ред Сандерсон, потому старая Тута так разволновалась. Она была в ноле возле шоссе 93. -- Господи, -- я вспомнил, как обошелся с ней утром, и почувствовал, что заливаюсь краской. Так на другой день я второй раз оказался у Фрибо в компании Алисон Апдаль. Хотя она была несовершеннолетней, она вошла в бар с такой решительностью, будто готовилась разрубить голову топором первому, кто посмеет ее не пустить. Конечно, это была инсценировка, но такая блестящая, что я залюбовался. У нее явно было больше общего со своей тезкой, чем я вначале решил. В баре почти никого не было -- двое стариков с кружками пива у стойки и черная куртка за столиком в углу. У кассы окруженный светящейся рекламой стоял вчерашний бармен. Увидев Алисон, он нахмурился, но, поглядев на меня, только кивнул. Я пошел вслед за ней к столику, глядя на Зака. Рот его был сжат, глаза бегали. Он тоже выглядел очень молодым. Я знал этот тип по своей флоридской юности -- неудачники, слоняющиеся возле бензоколонок и магазинов, тщательно следящие за волосами и интересующиеся идеями. Опасные ребята. Я думал, такие уже вывелись. -- Вот он, -- сказала дочь моего кузена, имея в виду меня. -- Фрибо, -- Зак небрежно кивнул бармену. Когда я сел, я обнаружил, что он старше, чем мне вначале показалось -- уже за двадцать, на лбу и в углах глаз наметились морщины. В глазах его читалось какое-то беспредметное воодушевление, заставлявшее меня нервничать. -- Как обычно, мистер Тигарден? -- спросил бармен. Что закажет Зак, он, очевидно, знал, а на Алисон и вовсе избегал смотреть. -- Только пиво, -- сказал я. -- Он опять на меня не смотрит, -- пожаловалась Алисон, когда бармен отошел. -- Боится Зака. Иначе давно бы меня выставил. Зак заржал в лучших традициях Джеймса Дина. Бармен принес три пива -- мне и Алисон в бокалах, Заку в высоком серебряном кубке. -- Фрибо думает продать это место, -- сказал парень, улыбаясь. -- Может, купите? Хороший бизнес. От него пахло машинным маслом и копиркой. -- Нет уж, увольте. Я понимаю в бизнесе не больше кенгуру. Железный Дровосек ухмыльнулась. -- Ладно. Слушайте. Нам надо поговорить. -- Почему? -- Потому что мы не такие, как все. Вы не думаете, что у необычных людей должно быть что-то общее? -- Да, например у Джейн Остин и Боба Дилана. Брось. Как ты устроил, что здесь обслуживают твою подружку? -- Это же я, -- он ухмыльнулся, как Джейн Остин и Боб Дилан вместе взятые. -- Мы с Фрибо друзья. Он знает, что это в его интересах, -- новый прилив воодушевления. -- Каждый знает, что в его интересах. Вот в наших с вами интересах общаться, обмениваться мыслями, правильно? Я про вас кое-что знаю, Майлс. О вас тут много говорили, и я просто протащился, когда услышал, что вы возвращаетесь. Скажите -- люди вас достают? -- Я не знаю, что это. Если только то, чем ты сейчас занимаешься. -- Ооо, -- протянул Зак. -- Ловко. Понимаю. А вы не дурак. У меня к вам много вопросов. Какая ваша любимая книга в Библии? -- В Библии? -- я улыбнулся, отхлебывая пиво. -- Неожиданный вопрос. Даже не знаю. Иов? Или Исайя? -- Нет, не то. Так я и сам мог бы сказать, но что в глубине? Откровение -- вот основа всего. -- Чего всего? -- Плана, -- он показал мне большую грязную ладонь, словно на ней был отпечатан тот самый план. -- Вот это где. Всадники во тьме -- всадник с мечом, и всадник с луком, и конь бледный. И звезды упадут, и небо свернется, как свиток. Кони с головами львов и хвостами змеи. Я взглянул на Алисон. Она явно слышала это в сотый раз. Казалось, она разочарована. -- И там говорится о трупах на улицах, и о пожарах, и о войне в небесах. И о войне на земле, помните? И все эти великие звери. Звериное число -- 666. Один зверь был Алистер Кроули, а другой скорее всего Рон Хаббард. Они из тех ангелов, что зальют землю кровью на две тысячи миль. Что вы думаете о Гитлере? -- А ты? -- Ну, Гитлер наделал много глупостей со своими тупорылыми немцами, весь этот бред про евреев и про расу господ -- раса господ конечно есть, но это же не народ, верно? Но и Гитлер был одним из зверей Откровения. Он знал, что послан приготовить нас, как Иоанн Креститель, только наоборот, и он дал нам ключи к пониманию, как и Кроули. Я думаю, вы все это знаете, Майлс. Все, кто это знает, -- они как братья. Гитлер был сволочь, но он тоже это знал. Что до настоящей свободы и счастья будут кровь, и убийство, и всеобщий хаос. Он знал, что кровь -- настоящая реальность. Чтобы стать свободными, мы должны выйти за пределы механического порядка, а для этого нужно пролить кровь, быть может, ритуал, миф, да-да, ритуальная жертва природной душе. -- Природная душа. Седалище страсти и столп крови, -- я произнес это почти безнадежно. Последняя фраза Зака до отвращения напомнила мне некоторые идеи Лоуренса. -- Ух ты, -- сказала Алисон. Я, похоже, сказал что-то новое для нее. -- Вот, -- Зак опять ухмылялся. -- Видите, нам есть о чем поговорить. Мы могли бы говорить сто лет. Прямо не верится, что вы учитель. -- Мне тоже. Это привело его в такой восторг, что он хлопнул Алисон по коленке. -- Я так и знал. Люди про вас всякое болтают, я не очень-то в это верю, о том, что вы сделали. У меня еще вопрос. Вам снятся кошмары? Я вспомнил про синий кричащий туман: -- Да. -- Я так и знал. Вы знаете, что кошмары -- часть откровения? Они пробиваются сквозь все это дерьмо и показывают, что должно случиться на самом деле. -- Они показывают, что должно случиться в кошмарах, -- сказал я. Я не хотел, чтобы он принялся за толкование сновидений. Мы пропустили еще по пиву, и я заказал "Джек Дэниелс" для успокоения нервов. Зак смотрел на меня с вожделением, его бледное лицо резко выделялось в полурамке вороньих волос. Над ним плыл запах машинного масла. Когда принесли виски, я выпил его одним глотком. Я был в смятении. Знал ли я, что убийства могут быть ритуальными? Знал ли я, что на Среднем Западе реальность -- лишь тонкий слой, в любую минуту готовый прорваться? Разве две смерти не доказали это? Внезапно я рассмеялся: -- Что-то в этом напоминает мне Волшебный Замок отца Алисон. -- Замок моего отца? -- Да, тот дом возле Энди. -- Тот дом? Так это его? -- Он его выстроил. Я думал, ты знаешь. Она уставилась на меня. Зак выглядел недовольным тем, что его проповедь прервали. -- Он ничего об этом не говорил. А зачем он его построил? -- О, это старая история, -- я уже жалел, что завел этот разговор. -- Думаю, его считают домом с привидениями. -- Да нет, никто так не считает, -- сказала она, все еще глядя на меня с изумлением. -- Все играли там в детстве. Я вспомнил большую кучу сгнивших одеял и окурки на полу. -- Слушайте, -- сказал Зак. --