я от своей должности в
пользу генерала Гранта.
- Мы слышали из достоверных источников, что папа Пий Девятый назначил
своим преемником императорского принца.
- Говорят, что Фердинанд Кортес угрожает судом императору Наполеону
Третьему за покорение им Мексики.
После чтения "Ocean Time" господин Ивинг, красивый мужчина, обладавший
тенором, спел довольно грубо, чисто по-английски, "Beautiful of the sea".
Следующим номером было опять чтение, но оно показалось мне совсем
неинтересным. Англичанка госпожа Алловей бесцветно исполнила на рояле "Le
chant du Berger" и в заключение первого отделения доктор Т. пропел
шотландскую комическую песенку.
После десятиминутного антракта, во время которого никто не вставал с
места, началось второе отделение. Француз Поль В. сыграл два прелестных
вальса; ему много аплодировали. Молодой брюнет, корабельный доктор, прочел
комическую сцену, представлявшую собой пародию на драму "Lady of Lion",
которая была в большой моде в Англии.
Затем следовал "entertaiment". "Что подразумевает под этим название сэр
Андерсон: лекцию или проповедь", - думал я. Но оказалось, ни то, ни другое.
Сэр Андерсон встал, улыбаясь, со своего места, вынул из кармана колоду карт,
засучил рукава и стал показывать фокусы. Со всех сторон раздались
аплодисменты и крики "ура".
После номеров господ Норвилля и Ивинга по программе следовало: "God
Sare the Queen", но американцы стали уговаривать Поля В. сыграть им
французскую национальную песню. Мой покладистый соотечественник тотчас
заиграл неизбежную "Partant pur la syrie"; часть публики, требовавшая
Марсельезу, запротестовала, и послушный пианист, не заставляя себя долго
просить, тотчас перешел на песню Руже Делиля, которая имела огромный успех.
Затем все присутствующие встали и протяжно запели свой национальный гимн, в
котором подданные просят Бога о сохранении здоровья королевы.
Концерт кончился, и все стали расходиться. Я поискал глазами Фабиана,
но его не было.
^TГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ^U
В ночь с понедельника на вторник море было очень бурное. Перегородки
снова затрещали, и товарные тюки опять начали путешествовать с места на
место.
Около семи часов утра я поднялся на палубу. Шел дождь, и ветер
становился все сильней. Вахтенный офицер приказал спустить паруса. Корабль
сильно качнуло. Весь этот день, 2 апреля, на палубе никого не было. В залах
тоже было пусто. Пассажиры сидели по своим каютам, а некоторые даже не
выходили ни к завтраку, ни к обеду. Играть в вист или в шахматы не было
никакой возможности, так как столы ускользали из-под рук игравших. Одни
читали, растянувшись на диванах, другие спали. На палубе расхаживали матросы
в клеенчатых накидках. Помощник капитана, закутанный в непромокаемый плащ,
стоял на вахте. Несмотря на страшный ливень и шквал, его маленькие глазки
горели от удовольствия; очевидно, он любил бурю.
Серый туман окутывал корабль. Птицы с криком носились над нами. В
десять часов показалось трехмачтовое судно, но национальности его нельзя
было определить.
К одиннадцати часам ветер стих, дождь перестал, и сквозь тучи стали
проглядывать кусочки голубого неба. Запись показывала следующее:
Широта 46o29'
Долгота 42o25'
Расстояние 256 миль.
Несмотря на усилившееся давление пара, быстрота хода не увеличилась
вследствие того, что корабль шел против ветра. В два часа туман стал опять
сгущаться и, наконец, дошел до того, что офицеры не видели с мостика людей,
находившихся на носу корабля.
Туман очень опасное явление на море. Благодаря ему часто происходят
столкновения, которые гораздо страшнее всякого пожара. Вот почему во время
туманов офицеры и матросы относятся с особенными вниманием к исполнению
своих обязанностей. Около трех часов внезапно появилось трехмачтовое судно,
менее чем в двухстах метрах от "ГрейтИстерна"; столкновение казалось
неизбежным, и только благодаря поспешности, с которой вахтенные дали сигнал
рулевому, "Грейт-Истерн" успел повернуть и обойти встречный корабль.
К вечеру, несмотря на сильный ветер, качка значительно уменьшилась, так
как мы приближались к Ньюфаундлендской мели. В этот день был объявлен
"entertainment" сэра Андерсона. К назначенному часу публика собралась в зал.
Но на этот раз капитан уже не показывал карточных фокусов. Он рассказал
присутствующим о прокладке кабеля и познакомил их с помощью фотографических
снимков с главными машинами, которые способствовали успеху в этом деле. По
окончании лекции троекратно раздались громкие крики "ура", относившиеся
главным образом к одному из основателей этого предприятия, Киру Филду,
бывшему в это время в зале.
^TГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ^U
На следующий день, 3 апреля, с самого утра горизонт принял тог
особенный оттенок, который у англичан называется "beinck" и который
показывает близость льдов. Действительно, корабль в это время плыл на той
широте, где появляются первые ледяные горы, оторвавшиеся от сплошной массы и
выходящие из Девисова пролива. Приходилось следить за тем, чтобы эти
огромные глыбы не ударялись о корабль. С запада дул сильный ветер. Тучи
низко спускались к морю. Волны шумели и пенились.
Ни Фабиан, ни капитан Корсикан, ни доктор Пит-ферж не выходили еще на
палубу. Я отправился на нос корабля. Там, при пересечении двух стенок,
получался очень уютный уголок, в который я и забрался.
Встречный ветер, шумевший над головой, нисколько не беспокоил меня, и я
свободно мог предаваться своим размышлениям. Весь громадный корабль был
перед моими глазами. На первом плане марсовый караульный, уцепившись одной
рукой за ванту фок-мачты, с поразительной ловкостью работал другой. Внизу
взад и вперед ходил вахтенный матрос, пристально всматриваясь в туманную
даль. На мостике офицер, закутанный в плащ, изо всех сил боролся с ветром.
Моря сквозь туман не было видно, только вдали на горизонте виднелась
узенькая голубоватая полоска. Машины усиленно работали, и корабль быстро
двигался; пассажиры не ощущали никакой качки.
Повешенное в половине первого объявление показывало 44o6' западной
долготы. Мы прошли в сутки только 227 миль. Жених и невеста, вероятно,
проклинали корабль за его медленный ход.
К трем часам ветер разогнал тучи, и небо прояснилось. Однако на море
все еще вздымапись большие изумрудные волны, окаймленные фестонами из бетой
пены.
В тридцать пять минут четвертого с левого борта был замечен корабль. По
данному им сигналу оказалось, что это "Иллинойс", идущий из Америки в
Англию.
В это время лейтенант Г. сообщил мне, что мы проходим мимо
Ньюфаундлендской мели. Местность эта славится обильной ловлей трески.
День прошел без приключений. Пассажиры, по обыкновению, прогуливались
по палубе. До сих пор случай не сталкивал Фабиана с Гарри Драке, которого мы
с Корсиканом не теряли из виду. Вечером все собрались в общий зал. Музыканты
и певцы, уже мною раз развлекавшие публику своими полонезами, опять
принялись играть и петь, вызывая крики "браво" и аплодисменты своих обычных
слушателей.
^TГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ^U
Выйдя из зала, я поднялся на палубу вместе с капитаном Корсиканом. Ночь
была темная, на небе ни звездочки. Вокруг корабля царил полный мрак. С
большим трудом можно было различить вахтенных, медленно расхаживавших по
шкафуту.
Вдохнув полной грудью свежий морской воздух, капитан сказал:
- В зале очень душно. Здесь по крайней мере есть чем подышать! Сто
кубических метров свежего воздуха в сутки для меня положительно необходимы.
- Дышите, дышите хорошенько, - сказал я ему, - тут на всех хватит
свежего воздуха. Кислород действительно великолепная вещь! К сожалению, надо
признаться, что парижане и жители Лондона знакомы с ним только понаслышке.
- Да, - отвечал капитан, - они ему предпочитают углекислоту. Что ж, у
каждого свой вкус! А вот мне этот газ противен даже с шампанским.
Беседуя таким образом, мы прогуливались. Густые клубы дыма вместе с
искрами вырывались из черных труб. Стук машин смешивался с завыванием ветра
в железных вантах. Каждые четверть часа среди этого шума раздавались голоса
вахтенных матросов, выкрикивавших следующие слова: "All's well! All's well!"
Это означало, что все обстоит благополучно. Иначе, впрочем, и быть не могло,
так как все было предусмотрено для благополучного прохождения по этому
опасному пути, который часто загромождался льдинами. Каждые полчаса по
приказанию капитана матрос черпал ведро воды для изменения температуры, и
упади она хоть на один градус, капитан, не задумываясь, изменил бы путь. Ему
было известно, что две недели тому назад в этом самом месте затерло льдом
пароход "Pereiere", и он боялся подвергнуться той же участи. Всю ночь
продежурил он сам, стоя на мостике с двумя офицерами, из которых один следил
за работой колес, а другой наблюдал за вантом. Кроме того, лейтенант и два
матроса стояли на вахте на шкафуте, в то время как штурман с матросами
находились на стеме корабля. Благодаря предусмотрительности и деятельности
капитана пассажиры могли спать совершенно спокойно.
Обойдя весь корабль, мы с капитаном Корсиканом остановились на корме.
Нам не хотелось еще забираться в душные каюты, и мы стояли, беседуя как
мирные граждане па площади своего города.
Сначала нам показалось, что мы тут одни, но вскоре мы заметили
человека, неподвижно стоявшего у перил. Пристально вглядевшись в него,
капитан воскликнул:
- Это Фабиан!
Действительно, это был он. Я тоже узнал его. Он так был погружен в
какое-то немое созерцание, что не расслышал нас. Глаза его горели; казалось,
он не мог оторвать их от угла рубки. Я решил не беспокоить его, но Корсикан
подошел к нему.
- Фабиан? - позвал он.
Фабиан не отвечал. Очевидно, он не слышал этого оклика. Подойдя ближе,
Корсикан еще раз позвал его. Фабиан вздрогнул и быстро повернулся.
- Тише! - сказал он, указывая рукой на тень, которая тихо двигалась
вдали. Потом, грустно улыбнувшись, он прибавил:
- Это черная женщина!
Я вздрогнул. Корсикан схватил меня за руку, и я почувствовал, что он
тоже дрожит. Мы оба подумали, что это то самое привидение, о котором говорил
доктор Питферж.
Фабиан не сводил с него глаз. Я с замирающим сердцем всматривался в эту
фигуру, едва заметную в темноте. Но вот она стала обрисовываться все ясней и
ясней. Она то продвигалась вперед, то останавливалась, как бы не решаясь
продолжать путь, то опять направлялась к нам. Наконец, шагах в десяти от
нас, она остановилась. Я ясно различил женскую фигуру, закутанную в широкий
плащ, лицо ее было покрыто густой вуалью.
- Безумная! Безумная! Не правда ли? - прошептал Фабиан.
Как оказалось впоследствии, это была действительно безумная, но Фабиан
нас не спрашивал, он говорил сам с собой.
Между тем она подошла ближе. Сквозь вуаль было видно, как блестели ее
глаза, устремленные на Фабиана. Он замер. Остановившись перед ним, она
положила свою руку ему на сердце, как бы желая сосчитать его биение, затем
повернулась и скрылась во тьме.
Фабиан упал на колени.
- Это она! - прошептал он.
Потом, покачав головой, прибавил:
- Нет, это была галлюцинация. Капитан Корсикан взял его под руку.
- Пойдемте, Фабиан, пойдемте, - сказал он, уводя своего несчастного
друга.
^TГЛАВА ДВАДЦАТАЯ^U
Мы с Корсиканом не сомневались в том, что безумная женщина была Елена,
невеста Фабиана и жена Гарри Драке. По воле рока они все трое очутились на
одном корабле. К счастью, Фабиан не узнал ее, ему только казалось, что это
она. Однако он не ошибся, приняв ее за сумасшедшую. Елена, вероятно, не
могла перенести разлуки с любимым человеком и сошла с ума. Да, это
несомненно была она. Гарри Драке увозил ее в Америку, очевидно не желая
расстаться с ней. Капитан без содрогания не мог говорить об этом негодяе, я
вполне сочувствовал ему, но мы ничего не могли сделать для несчастной
женщины, - Драке был ее мужем, ее властелином. Теперь нужно было главным
образом позаботиться о том, чтобы Фабиан больше не встречался с Еленой. Он
мог узнать ее, и катастрофа была бы неизбежна.
К счастью, днем Елена не появлялась ни на палубе, ни в залах. Только
ночью выходила она из каюты подышать свежим воздухом.
Итак, мы были почти уверены в том, что нам удастся скрыть от Фабиана
присутствие Елены на корабле, тем более что до Нью-Йорка оставалось только
четыре дня, по на деле все вышло иначе.
Ночью корабль несколько изменил направление, взяв на юг, так как
температура воды оказалась на три, четыре градуса ниже нуля. Близость льдов
не подлежала сомнению. Утром небо как-то особенно заблестело, подул холодный
северный ветер, и, наконец, около десяти часов, пошел снег. Туман все
сгущался, и мы то и дело давали свистки. Испуганные чайки стаями поднимались
с рей корабля.
В половине одиннадцатого туман рассеялся и на горизонте показался
винтовой пароход. Белая оконечность трубы доказывала, что пароход этот
принадлежал компании Ипман, занимавшейся перевозкой эмигрантов из Ливерпуля
в Нью-Йорк. По сигналу мы узнали, что это был "City of Limerik>. Он
отправился из Нью-Йорка в субботу, следовательно, шел с большим опозданием.
Перед завтраком несколько пассажиров предложили устроить ставку, в
которой приняли участие все любители пари и разных азартных игр. Это была
так называемая лоцманская ставка, результат которой должен был выясниться
только через четыре дня. Всем известно, что при появлении вновь прибывшего
корабля с берега приезжает лоцман, который и проводит этот корабль в порт.
Итак, каждые двадцать четыре часа подразделяют на сорок восемь получасов,
или на 96 четвертей, это зависит от участвующих в ставке пассажиров. Каждый
ставит по одному доллару на получас, который выпадет ему по жребию, всю же
сумму в 48 или 96 долларов получает тот, в чей получас лоцман взошел на
корабль. Игра, как видно, совсем несложная.
Руководил ею канадец Мак-Альпин. Он легко собрал 96 человек, в числе
которых были и дамы. Я тоже поставил доллар, но мне сразу не повезло, так
как вынутый мною 64-й номер приходился на ночь. Дело в том, что, разделяя
сутки на 96 четвертей часа, счет обыкновенно ведут с полудня до полудня;
следовательно, некоторые четверти часа приходятся на ночь. Обладатели этих
последних имеют очень мало шансов на выигрыш, так как лоцман почти никогда
не приезжает на корабль ночью. По я не особенно огорчился этим.
Вернувшись в зал, я узнал, что вечером состоится лекция известного
миссионера на тему о мормонизме. Это меня очень заинтересовало, тем более
что я слышал о господине Хатче как о прекрасном ораторе.
Вывешенное в этот день объявление гласило следующее:
Широта 42o32' Долгота 51o59' Курс: 354 мили.
Около трех часов показался большой четырехмачтовый корабль. Это была
"Атланта", одно из тех огромных судов, которые ходят между Лондоном и
Нью-Йорком с остановкой в Бресте. Обменявшись с ним приветствиями, мы скоро
потеряли его из виду.
Дэн Питферж сообщил мне не без досады, что лекция Хатча отменена
благодаря нашим пуританкам, не желавшим, чтобы их мужей посвящали в тайны
мормонизма.
^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ^U
К четырем часам небо прояснилось, море успокоилось и корабль больше не
качало. Казалось, что стоишь на твердой земле. Такое благоприятное положение
корабля дало возможность пассажирам устроить бега, заменив лошадей
чистокровными шотландцами.
Весть об этом быстро распространилась, и со всех сторон стали сходиться
спортсмены и зрители. Англичанин Мак-Карта был назначен комиссаром. Шесть
матросов претендовали на первый приз "ГрейтИстерна".
"Бульвары" представляли собой беговой ипподром. Состязающиеся должны
были три раза обежать вокруг корабля, сделав таким образом около тысячи
трехсот метров, - дистанция довольно значительная! Скоро все трибуны были
переполнены публикой, вооруженной биноклями. Дамы были в нарядных туалетах.
Пестрая, оживленная толпа представляла чрезвычайно интересное зрелище.
Фабиан, капитан Корсикан, доктор Питферж и я уселись все вместе как раз
против столба, от которого бега начинались и где они заканчивались.
Со всех сторон стали завязываться пари. Огромные суммы ставились просто
по внешнему виду состязающихся. Я с беспокойством заметил Гарри Драке,
который громко разговаривал, не допуская никаких выражений. К счастью,
Фабиан, поставивший тоже несколько фунтов, довольно равнодушно относился ко
всему окружающему. Он был все так же задумчив и молчалив.
Между бегунами было двое матросов, особенно обращавших на себя внимание
публики. Один из них, шотландец из Дандн по имени Уилмор, маленького роста,
худой, очень живой, с широкой грудью и блестящими глазами, считался
фаворитом. Другой же, ирландец О'Келли, длинный, как беговая лошадь, по
словам знатоков, подавал больше надежды на успех, нежели Уилмор, Большая
часть публики ставила на него, я тоже хотел присоединиться к большинству и
рискнул несколькими долларами, но доктор остановил меня.
- Ставьте на маленького, - сказал он. - Уверяю вас, что большой "не
породист".
- Что вы хотите этим сказать? - спросил я.
- Я хочу сказать, - отвечал совершенно серьезно доктор, - что он
"нечистокровный". У него, может быть, и есть рысь, но он скоро сдаст.
Шотландец, напротив, породист. Посмотрите, как он прямо держится и какая у
него широкая, гибкая грудь; видно, что он много упражнялся в беге на месте,
то есть перескакивая с ноги на ногу и делая таким образом двести движений в
минуту. Ставьте на него, уверяю вас, что вы не раскаетесь.
Я последовал совету доктора и поставил на Уилмора. Кроме этих двух
матросов было еще четверо, но они вовсе не заслуживали внимания.
Бегуны выстроились в ряд; затем по сигналу, данному комиссаром, и под
громкие крики "ура", они пустились бежать. Знатоки сейчас же заметили, что
Уилмор и О'Келли были профессионалы, тогда как остальные только любители.
Слегка наклонив корпус вперед, прижав к нему локти и высоко подняв голову,
они спокойно двигались, не обращая внимания на опередивших их соперников. На
них не было никакой обуви. Пятки их не касались земли, и они, видимо,
старались сохранить полную соразмерность движений.
На втором круге Уилмор и О'Келли, все время шедшие по одной линии,
опередили своих утомленных соперников. Эти последние тяжело дышали и
наглядно доказывали справедливость аксиомы, повторяемой доктором:
- Бегают не ногами, а грудью. Крепкие икры иметь хорошо, но крепкие
легкие - еще лучше!
На предпоследнем повороте публика стала поощрять своих фаворитов
криками "ура" и "браво", раздававшимися со всех сторон.
- Вы увидите, что выиграет Уилмор, - сказал доктор. - Посмотрите, как
свободно он дышит, тогда как его соперник запыхался.
Действительно, Уилмор был совершенно спокоен, О'Келли же выбивался из
последних сил, чтобы не отставать от своего соперника. Вот они миновали
рубку, пробежали мимо люка, ведущего в машинное отделение, и, наконец, мимо
столба.
- Ура! Уилмор! - кричали одни.
- Ура, О'Келли! - не унимались другие.
- Уилмор выиграл!
- Нет, они пришли вместе.
В действительности выиграл Уилмор, опередив своего соперника почти на
полголовы, что и было подтверждено комиссаром. Спор долго не прекращался.
Державшие за ирландца, особенно Гарри Драке, утверждали, что произошло "dead
head", что бега эти недействительны и что следует начинать сначала.
В это время Фабиан, подойдя к Гарри Драке, холодно сказал ему:
- Вы не правы, милостивый государь. Победил, конечно, шотландский
матрос.
- Что вы сказали? - угрожающим тоном спросил Драке.
- Я сказал, что вы не правы, - спокойно ответил Фабиан.
- Ну да, конечно, вы за Уилмора, потому что вы на него ставили.
- Я ставил, как и вы, на О'Келли, - возразил Фабиан: - Я проиграл и
потому плачу.
- Милостивый государь, - воскликнул Драке, - вы, кажется, собираетесь
меня учить!
Не успел он окончить фразы, как Корсикан вмешался в спор и, желая
привлечь на себя внимание Драке, наговорил ему резкостей. Но этот господин,
очевидно, хотел иметь дело только с Мак-Эльвином и потому, как бы не замечая
Корсикана, снова обратился к Фабиану.
- Вы, сударь, кажется, нуждаетесь в заступничестве ваших друзей? -
сказал он с саркастической улыбкой.
Фабиан побледнел и бросился к Гарри Драке, но я удержал его. Приятели
этого негодяя, в свою очередь, подбежали и увели его.
- При первом удобном случае я дам пощечину этому грубияну, - спокойно
сказал Мак-Эльвин, спускаясь с нами по лестнице.
^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ^U
В ночь с пятницы на субботу "Грейт-Истерн" перерезал Гольфстрим.
Течение это выделяется среди Атлантического океана не только темным оттенком
и повышенной температурой воды, но и тем, что самая поверхность его слегка
выпуклая. Это настоящая река, которая течет между водяными берегами. По
величине она занимает первое место на всем земном шаре; Миссисипи и Амазонка
- ручьи в сравнении с ней.
Ночью измерили температуру воды, и оказалось, что она поднялась с
двадцати семи градусов по Фаренгейту до пятидесяти одного.
Пятого апреля восход солнца был великолепен. Волны блестели. Дул теплый
юго-западный ветер. Наступали настоящие весенние дни. На континенте
благодаря теплым лучам солнца луга покрываются травой, а у нас на корабле
благодаря тем же лучам дамы появились в легких туалетах. Природа запаздывает
иногда с переменой своего зимнего одеяния на весеннее - модницы же никогда.
Толпа гуляющих на "бульварах" все увеличивалась. Казалось, что находишься на
Елисейских Полях в майский, солнечный день.
Мне захотелось поговорить с Фабианом, и я отправился к нему, но каюта
его была пуста.
Поднявшись снова на палубу и не встретив там никого из своих друзей, я
решил пойти поискать место заключения несчастной Елены. Неужели Гарри Драке
оставлял ее по целым дням одну? Или, может быть, он поручил кому-нибудь
ухаживать за ней? Но разве можно положиться на грубую сиделку или
корабельную горничную? Все эти вопросы волновали меня, и я во что бы то ни
стало хотел разыскать Елену, хотя бы для того, чтобы предотвратить новую
встречу, которой я так опасался.
Начав свои поиски с кают большого дамского отделения, я обошел все
закоулки обоих этажей. На двери каждой каюты была прибита дощечка с именем
пассажира, которому каюта эта принадлежала, но имени Гарри Драке я не
встретил нигде. Это меня, впрочем, нисколько не удивило. Драке должен был
поместить свою больную жену в более уединенной части корабля, куда я и
отправился.
Однако там тоже все каюты были заняты, на всех дверях были карточки, но
имени Гарри Драке опять не оказалось. Я думал, что осмотрел уже все закоулки
нашего плавающего города, но проходивший мимо слуга сообщил мне, что за
столовой было еще около сотни кают.
- Как же туда пройти? - спросил я.
- По лестнице, которая выходит на палубу позади рубки, - ответил слуга.
- Хорошо, спасибо. А не знаете ли вы, где каюта господина Гарри Драке?
- Не знаю, сударь, - сказал он и пошел дальше.
Снова поднявшись на палубу, я нашел наконец лестницу, указанную мне
слугой. Она вела не в залы, а в полутемный коридор, по обеим сторонам
которого находились каюты. Гарри Драке не мог найти более подходящего места
для того, чтобы скрыть свою жену от пассажиров корабля.
Большая часть этих кают пустовала. Переходя от одной двери к другой и
читая прибитые на них карточки, я опять не нашел имя Гарри Драке. Огорченный
безуспешностью своих поисков, я хотел уже уходить, как вдруг с левой стороны
коридора мне послышался шепот. Я бросился туда и, прислушавшись, ясно
различил какое-то жалобное пение, слов, однако, я никак не мог разобрать.
Пела женщина, и голос се выражал глубокую скорбь. Тихонько подошел я к
каюте, находившейся в самом конце коридора. На дверях ее значился номер 775,
но карточки никакой не было.
Голос несчастной теперь ясно доходил до меня. Это была не песня, а
просто целый ряд отрывистых, несложных фраз, как будто человек,
произносивший их, находился под влиянием гипноза.
Я не сомневался более в том, что это была Елена. Так петь могла только
безумная.
Постояв несколько минут около каюты, я направился к выходу, как вдруг
па площадке раздались чьи-то шаги. Думая, что это Гарри Драке и не желая
встречаться с ним здесь, я притаился в темном углу коридора.
Шаги затихли, пение тоже прекратилось. Я не двигался с места. Но вот
опять послышалось пение, пол снова заскрипел под чьими-то тяжелыми шагами, и
в конце коридора появился какой-то человек; несмотря на полумрак, я тотчас
же узнал Фабиана.
Это был он, мой бедный друг. Но как попал он сюда? Случайно ли зашел он
в этот закоулок корабля или же он раньше меня открыл убежище Елены? Я
положительно не знал, что думать. Фабиан медленно двигался вперед. По мере
того как он приближался, пение становилось все тише и тише. Дойдя до каюты,
в которой находилась несчастная, он остановился.
С какой болью в сердце должен был он слушать эти печальные звуки! Голос
этот, наверно, вызывал в нем тяжелые воспоминания. О присутствии Гарри Драке
на корабле он не знал, следовательно, не мог подозревать и того, что это
была Елена. Он шел сюда просто потому, что эти грустные звуки находили
отклик в его наболевшей душе.
Фабиан не отходил от дверей каюты. Я следил за ним, боясь, что он
позовет Елену или что она сама вдруг выйдет к нему. Между тем пение
постепенно замирало, наконец оно совсем затихло, и вдруг раздался ужасный,
раздирающий душу крик.
Вероятно, Елена инстинктивно почувствовала присутствие Фабиана.
Мак-Эльвин был вне себя. Боясь, что он выломает дверь, я бросился к нему.
Он тотчас узнал меня. Взяв под руку, я повел его из коридора, он не
сопротивлялся.
- Не знаете ли вы, кто эта несчастная? - взволнованным голосом спросил
он меня, поднимаясь по лестнице.
- Нет, не знаю, - ответил я.
- Это безумная, - сказал он. - Знаете, мне кажется, что нужно только
немножко преданности и любви, и эта женщина будет здорова.
Как только мы поднялись на палубу, Фабиан расстался со мной; но я не
терял его из виду, пока он не вошел в свою каюту.
^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ^U
Несколько времени спустя я встретил капитана Корсикана и рассказал ему
обо всем случившемся. Мы решили еще тщательнее следить за действующими
лицами этой драмы, развязка которой могла быть очень печальной.
В этот день ожидали появления парохода "Australasian", шедшего из
Нью-Йорка в Ливерпуль. Он вышел из Америки в среду утром и теперь должен был
встретиться с нами, однако его не было видно.
Около 11 часов англичане устроили подписку в пользу раненых матросов,
из которых многие не могли еще подняться с коек. Подписка эта вызвала
крупные недоразумения и даже ссору между некоторыми пассажирами.
В полдень было вывешено следующее объявление;
Долгота 58o37' Широта 41o41'11" Курс: 257 миль.
Жених и невеста с неудовольствием прочли это объявление.
Желая хоть сколько-нибудь развлечь своих пассажиров, капитан Андерсон
устроил гимнастические упражнения. Около него собралось с полсотни людей, не
знавших, что делать от скуки. Каждый из этих импровизированных гимнастов,
вооружившись палкой, тщательно подражал всем движениям капитана, не позволяя
себе проронить ни единого слова.
Вечером был назначен новый "entertainment", но я не присутствовал на
нем, так как мне уже начали надоедать эти однообразные развлечения.
Поднявшись на палубу, я стал любоваться небом, усыпанным мириадами
звезд. Несмотря на то, что начиналась качка и море шумело, предвещая дурную
погоду, небо было великолепно. На горизонте красовалось созвездие Пегаса.
Плеяды поднимались вслед за Близнецами. Телец смотрел на Бегу, недалеко от
нее, как ряд бриллиантов, горел Северный Венец. От качки казалось, что
созвездия эти двигаются, При каждом колебании корабля грот-мачта описывала
дугу от Большой Медведицы до Орла, Луна низко стояла на горизонте, и край ее
как будто погружался в воду.
^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ^U
Ночь была бурная. Корабль немилосердно качало. То и дело раздавался
грохот падавшей мебели. Ветер все усиливался.
Около шести часов я с большим трудом поднялся на палубу. Доктор Питферж
был уже там. Усевшись спиной к ветру и зацепившись правой ногой за решетку,
он делал мне знаки головой, так как руками он крепко держался. Ползком
добрался я до него и, уцепившись тоже за перила, поместился рядом с ним.
- Однако и не везет же "Грейт-Истерну", - громко сказал он, - точно по
особому заказу для него был приготовлен циклон.
За ветром я не расслышал всего сказанного доктором, но слово "циклон"
ясно долетело до меня.
Всем известно, как ужасны эти бури, называемые ураганом в океане,
самумом в пустыне и тифоном в китайских морях, - бури, которые угрожают
опасностью даже самым большим кораблям.
- Катастрофы нам не миновать! - повторял доктор. Кругом ничего не было
видно. Около семи часов поднялась ужасная буря. Волны вздымались все выше и
выше, корабль невыносимо качало.
- Из нашего теперешнего положения есть два выхода, - сказал доктор с
апломбом опытного моряка. - Один из них - это остановка, другой же - поворот
назад; но капитан Андерсон не сделает ни того, ни другого.
- Почему? - спросил я.
- Да просто потому, что с "Грейт-Истерном" должно случиться несчастье.
Я оглянулся и увидел капитана, его помощника и старшего инженера.
Завернувшись в кожаные плащи и крепко держась за перила, они стояли на
мостике. Их то и дело окатывало брызгами с головы до ног. Капитан, по
обыкновению, улыбался; помощник смеялся, показывая свои белые зубы, оба они,
казалось, нисколько не смущались тем, что корабль чуть не переворачивался
вверх дном.
Меня поражала настойчивость, которую капитан проявлял в борьбе со
стихией. К половине восьмого океан принял ужасающий вид. Что-то
величественное было в борьбе колосса с волнами. Я не мог оторваться от
дивного зрелища, и мне стало понятно упорство капитана в этой неравной
борьбе. Но я забывал, что нет ничего, созданного человеческими руками, что
могло бы устоять против бесконечного могущества моря. И как бы ни был велик
и силен наш паровой корабль, он все-таки должен был в конце концов отступить
перед бурей.
Около восьми часов вдруг раздался страшный удар - это громадный шквал
ударил в передний бакборт корабля.
- Вот так-так, - сказал доктор, - это уже не пощечина, а настоящий удар
кулаком!
Как оказалось, "удар кулаком" не прошел для нас без последствий; на
поверхности волн появились большие куски дерева. Я никак не мог понять, были
ли это части нашего или же останки другого судна. По команде капитана
"Грейт-Истерн" сделал четверть поворота, чтобы обойти осколки, могущие
попасть в колесо. Присмотревшись внимательнее, я заметил, что волной унесло
обвесы с левого борта, которые, однако, находились в пятидесяти футах от
поверхности моря. Несмотря на удары, "Грейт-Истерн" бойко шел вперед. Надо
было как можно скорее убрать обломки, загромождавшие переднюю часть корабля,
и для этого необходимо было повернуть, но капитан ни за что не хотел
отступать. Офицер и несколько матросов были отправлены для очистки палубы.
- Ну, быть беде! - сказал доктор. Прижавшись к подножию мачты, мы
следили сквозь туман за удалявшимися моряками. Вдруг новый шквал, сильнее
первого, с яростью бросился на корабль, открыл брешь в фойтборте, оторвал
металлическую доску, которая покрывала битенги, разбил перегородки левого
борта и унес их за собой.
Люди были отброшены назад. Офицер с трудом поднялся на ноги, но, увидя
матроса, лежащего в бессознательном состоянии на лапе якоря, бросился к
нему; взвалив на плечи, он понес его в лазарет. В трюме было около четырех
футов воды. Море покрылось новыми обломками, между которыми плавало
несколько тысяч кукол, которые мой соотечественник собирался распродать в
Америке. Все эти маленькие фигурки, выброшенные морем из ящиков, прыгали по
волнам; при других условиях эта сцена могла бы рассмешить, но теперь было не
до того, так как течь все усиливалась и корабль рисковал затонуть.
- Прекрасно, - сказал доктор, в то время как шквал сорвал и унес шляпу
с его головы.
Продолжать путешествие в таком состоянии корабль не мог; дальнейшее
сопротивление морю было бы безумием, и корабль походил бы на человека,
желающего плавать по волнам с открытым ртом.
Капитан Андерсон наконец понял это. Подбежав к маленькому рулевому
колесу, он стал сам управлять кораблем. Пар тотчас же наполнил задние
цилиндры, румпель повернулся по ветру, и колосс, лавируя, как лодка, побежал
от бури.
Обычное спокойствие капитана покинуло его, и он с гневом воскликнул:
- Мой корабль опозорен!
^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ^U
Как только корабль повернул кормой к ветру, качка совершенно
прекратилась. Подали завтрак. Пассажиры, ободренные спокойствием корабля,
отправились в столовые и принялись за еду. Было так тихо, что ни одна
тарелка не упала со стола и ни один стакан не опрокинулся. Но спустя три
четверти часа мебель снова заходила, койки начали раскачиваться, и на полках
в кухне застучала посуда. Все это произошло вследствие того, что
"Грейт-Истерн" опять пошел на запад.
Мы с доктором отправились на палубу и встретили там продавца кукол.
- Ваши маленькие люди погибли, - сказал ему доктор. - Верно, им не
суждено было пожить в Соединенных Штатах.
- Ничего, - ответил торговец, - товар мой застрахован, а секрет мой
остался при мне; в случае надобности я могу изготовить их еще больше.
Как видно, мой соотечественник был не из унывающих. Раскланявшись с
ним, мы отправились на кормовую часть корабля. Там мы разговорились с
рулевым, который сообщил нам, что момент между двумя ударами моря был очень
опасен, так как рулевые цепи в это время запутались.
- А что с этим несчастным матросом, которого офицер унес на плечах? -
спросил я у доктора.
- Он тяжело ранен в голову, бедняга! Это его первое трансатлантическое
путешествие. Он еще совсем молодой человек, рыбак по профессии. Дома у него
остались жена и двое детей. Корабельный доктор уверяет, что он выздоровеет,
но я сильно сомневаюсь в этом. А впрочем, посмотрим.
- Однако, - сказал я, - мы, кажется, опять идем в прежнем направлении.
- Да, опять на запад против ветра и прилива, - ответил доктор. - И это
чувствуется, - прибавил он, схватившись за крюсор, чтобы не упасть. - Знаете
ли, что бы я сделал с "Грейт-Истерном", если бы он принадлежал мне? Я
устроил бы на нем роскошнейшие помещения и за каждое место брал бы по десяти
тысяч франков. На нем ездили бы только миллионеры и люди, которым некуда
спешить. Можно было бы употребить месяц или полтора на путешествие между
Англией и Америкой, но зато никогда не было бы на нем ни качки, ни сильного
ветра и мои пассажиры были бы застрахованы от морской болезни.
- Что ж, это очень хорошая идея, - ответил я.
- Да, так можно было бы заработать хорошие деньги и доставить
удовольствие пассажирам.
Разговор наш был прерван проливным дождем, заставившим нас спуститься в
зал. После дождя ветер стих, буря улеглась, тучи на западе рассеялись и небо
прояснилось. В десять часов ураган совсем прекратился, а в полдень можно
было довольно точно определить следующее:
Широта 41o50' Долгота 61o57' Курс 193 мили.
Уменьшение расстояния объяснялось ужасной бурей, которая всю ночь и все
утро бросала корабль из стороны в сторону. Один из пассажиров,
переправлявшийся через океан в сорок четвертый раз, уверял, что он никогда
не видел ничего подобного. "Грейт-Истерн" выдержал эту бурю и не лишился
возможности продолжать путь только благодаря своей великолепной постройке и
двойному корпусу.
Но как бы ни был вынослив и крепок корабль, подвергать его опасности,
вступая в борьбу с ураганом, все-таки безрассудно. Ничего нет позорного в
отступлении перед силой стихии, и капитан должен помнить, что он не имеет
права рисковать жизнью людей для удовлетворения своего самолюбия.
^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ^U
Во время бури на "Грейт-Истерне" образовалось целое озеро морской воды;
насосы усердно работали, возвращая ее океану. Дождь перестал, небо
прояснилось, но ветер все дул с возрастающей силой. Несмотря на поздний час,
мне не хотелось уходить с палубы. Каюты и залы были ярко освещены. Вокруг
корабля царила глубокая тьма. Впереди шумели колеса, а надо мной слышался
лязг рулевых цепей.
Подойдя к окнам зала, я увидел в нем массу публики. Аплодисменты не
смолкали. Очевидно, все ужасы этого дня были забыты, никто и не думал о
раненом или, быть может, умирающем матросе. Публика с удовольствием следила
за представлением труппы корабельных "Ministrels". Так называются темнокожие
странствующие певцы, переходящие из одного английского города в другой. На
корабле их изображали матросы или слуги, вымазанные сажей. На них были
надеты какие-то старые тряпки, украшенные пуговицами из морских сухарей, и
каждый держал в руках бинокль, сделанный из двух связанных вместе бутылок.
Они потешали публику пением веселых куплетов, шутками и каламбурами. Чем
больше им аплодировали, тем больше они кривлялись. Представление закончилось
неподражаемой пляской одного из матросов. Несмотря, однако, на интересную
программу, далеко не все пассажиры собрались на это представление. Многие
толпились вокруг карточных столов в переднем зале. Там шла крупная игра.
Одни играли с целью увеличить свой выигрыш, другие же просто желая
отыграться. Все волновались и кричали. Выкрикивания банкомета, проклятия
проигравшихся, звон золота и шелест бумажных денег - все смешивалось в общий
шум. Какая-нибудь отчаянная ставка приводила толпу в оцепенение, и на минуту
все замолкало; но как только результат игры выяснялся, все принимались
кричать больше прежнего.
Я редко заглядывал в этот зал, так как вообще терпеть не могу карточной
игры. Это, по моему мнению, очень грубое и вредное удовольствие. Страсть к
игре непременно влечет за собой разные пороки, а иногда даже и преступления;
к тому же и общество игроков большей частью бывает самое смешанное.
Доминирующим лицом в игорном зале был, конечно, Гарри Драке. Несколько
подобных ему авантюристов окружали его.
Случайно попав в этот конец корабля, я решил пройти мимо игорного зала,
как вдруг оттуда раздались страшные крики, проклятия и брань. Я невольно
остановился и прислушался. Среди общего шума я совершенно ясно различил
голос Фабиана и, не теряя ни минуты, бросился в зал. Посреди толпы игроков,
лицом к лицу, стояли Фабиан и Гарри Драке. Последний оскорбил Мак-Эльвина,
который, в свою очередь, замахнулся, чтобы ударить его, по Корсикан схватил
своего друга за руку, и удара не последовало.
- Надеюсь, вы признаете за оскорбление эту неудавшуюся пощечину? -
насмешливо спросил Фабиан Гарри Драке.
- Да, - ответил тот, - и вот моя карточка.
Итак, несмотря на все принятые нами предосторожности, судьба все-таки
столкнула этих двух врагов, и дуэль была неизбежна. Взглянув на Корсикана, я
заметил, что он был более огорчен, нежели взволнован.
Между тем Фабиан взял карточку Драке, которую тот бросил на стол.
Корсикан побледнел. Сердце мое усиленно забилось. Держа карточку двумя
пальцами, как бы боясь запачкать о нее руки, Фабиан прочел: "Гарри Драке".
- Так это вы! Вы! - диким воплем вырвалось у него из груди.
- Да, капитан Мак-Эльвин, это я, - спокойно ответил соперник Фабиана.
Предположение наше оправдалось, Драке отлично знал о присутствии
Фабиана на "Гр