-- А я и есть арендатор Мулино. Чем могу служить, полковник?
-- Хочу попробовать ваше масло, -- ответил Жорж, поспешно схватив свой
портфель.
-- Пьеротен, -- сказал Оскар, -- доставьте мои вещи к управляющему, я
пойду прямо в зeмок.
И Оскар решительно зашагал по тропинке, хоть и не знал, куда она ведет.
-- Эй! Господин посол! -- крикнул ему вслед дядюшка Леже. -- Вы так в
лес забредете! А в зeмок -- надо сюда, вот в эту калитку.
Оскару пришлось последовать его указаниям, и он с чувством полной
растерянности вступил на широкий двор замка, посреди которого раскинулась
огромная клумба, опоясанная цепями на столбиках. В то время как дядюшка Леже
разглядывал Оскара, Жорж, сраженный тем, что хозяином Мулино оказался этот
пузатый фермер, скрылся с такой прытью, что, когда удивленный толстяк
обернулся, ища своего полковника, того уже и след простыл. По требованию
Пьеротена ворота распахнулись, и он с горделивым видом понес в сторожку
бесчисленные свертки с кистями, красками и прочими принадлежностями великого
Шиннера. Увидев, что Мистигри и художник, свидетели его бахвальства,
располагаются в замке, Оскар окончательно пал духом. Пьеротен быстро
выгрузил поклажу художника, вещи Оскара и еще чей-то изящный кожаный
чемодан, который он с таинственным видом вручил жене привратника; затем,
щелкая кнутом, вернулся и покатил дальше по лесной дороге в Лиль-Адан,
причем на лице его блуждало то хитрое выражение, какое бывает у крестьянина,
подсчитывающего барыши. Теперь он был вполне счастлив -- завтра он, наконец,
получит вожделенную тысячу франков.
Оскар, все еще растерянный, бродил вокруг клумбы, ожидая, что будет
дальше с его двумя спутниками, как вдруг увидел г-на Моро, который вышел из
так называемой кордегардии и стал спускаться с высокого крыльца. На нем был
длинный до пят синий сюртук, желтоватые лосины и ботфорты, а в руках он
держал хлыст.
-- Вот и ты, мой мальчик? Как здоровье твоей милой маменьки? -- спросил
он, беря Оскара за руку. -- Здравствуйте, господа, вы, вероятно, живописцы,
относительно которых нас предуведомил господин Грендо, архитектор? --
обратился он к художнику и к Мистигри.
Поднеся ко рту ручку хлыста, он дважды свистнул. Показался привратник.
-- Отведите этим господам комнаты четырнадцатую и пятнадцатую, госпожа
Моро даст вам ключи; покажите им дорогу, они не знают; вечером затопите
камины, если там холодно, и отнесите туда их вещи! Я получил приказ от его
сиятельства предложить вам столоваться у меня, господа, -- продолжал он,
снова обращаясь к художникам. -- Мы обедаем в пять, как в Париже. Если вы
любите охоту, то вам здесь не будет скучно, у меня есть разрешение от
Лесного ведомства: здесь можно охотиться на двух тысячах арпанах леса, не
считая наших собственных земель.
Оскар, художник и Мистигри, все трое равно пристыженные, переглянулись,
но, верный взятой на себя роли, Мистигри воскликнул:
-- Наплевать! Семь бед -- один обед!
Молодой Юссон последовал за управляющим, который торопливо увлек его в
парк.
-- Жак, -- обратился он к одному из своих сыновей, -- поди скажи
матери, что приехал Оскар Юссон, а мне придется сходить ненадолго на ферму
Мулино.
Управляющий, мужчина лет пятидесяти, был брюнет, среднего роста и
казался очень суровым. Глядя на его желчное лицо, отличавшееся благодаря
деревенскому образу жизни яркими красками, можно было сделать ложный вывод о
его характере. Все способствовало такому неправильному заключению. В волосах
у него уже мелькала седина. Синие глаза и большой крючковатый нос придавали
ему мрачный вид, тем более что глаза были посажены слишком близко к
переносице; но для человека наблюдательного его толстые губы, овал его лица,
мягкость в обращении свидетельствовали о доброте. Оскар чувствовал к нему
большое уважение, вызванное его решительным характером, резкой речью и
проницательностью, объясняющейся любовью, которую он питал к сыну г-жи
Клапар. В присутствии управляющего Оскар всегда чувствовал себя мальчишкой,
так как мать приучила его высоко ценить г-на Моро, но по приезде в Прэль его
охватило какое-то беспокойство, словно он ждал неприятностей от этого
отечески расположенного друга, единственного своего покровителя.
-- Что это, Оскар, ты словно недоволен, что приехал сюда? -- сказал
управляющий. -- А время ты здесь проведешь недурно: научишься ездить верхом,
стрелять, охотиться.
-- Я не умею, -- промямлил Оскар.
-- Так ведь я тебя для того и пригласил, чтоб научить всем этим
премудростям.
-- Маменька наказывала мне не оставаться здесь больше двух недель, а то
госпожа Моро...
-- Ну, там видно будет, -- ответил Моро, слегка задетый тем, что Оскар
усомнился в его супружеской власти.
Тут к ним подбежал младший сын Моро, пятнадцатилетний подросток,
складный и резвый.
-- Вот тебе товарищ, -- сказал ему отец, -- отведи его к матери.
И управляющий быстрым шагом направился к сторожке, находившейся на
границе между парком и лесом.
Флигель, отведенный графом управляющему, был построен за несколько лет
до революции крупным подрядчиком, купившим знаменитые владения Кассан, где
известный откупщик государственных налогов Бержере, несметно богатый и
прославившийся своей роскошью не меньше, чем Бодары, Парисы и Буре , разбил
сады, провел речки, построил загородные дома, китайские беседки и потратил
уйму денег на прочие разорительные затеи.
Этот флигель, стоявший в большом саду, огороженном стеной, примыкавшей
с одной стороны ко двору, где находились службы Прэльского замка, некогда
выходил на главную деревенскую улицу. Купив имение, отец г-на де Серизи
разобрал ограду со стороны сада и заделал калитку, которая вела в деревню,
присоединив таким образом флигель к прочим службам. Он снес другую стену и
тем самым расширил парк, прибавив к нему все сады, приобретенные в свое
время откупщиком, желавшим округлить свои владения. В доме управляющего,
выстроенном из тесаного камня, в стиле Людовика XV (а это значит, что все
его украшения сводились к оконным наличникам и к прямым, строгим канелюрам,
как на колоннадах площади Людовика XV), в первом этаже была прекрасная
гостиная, смежная со спальней, и столовая, смежная с биллиардной. Эти
симметрично расположенные апартаменты разделялись лестницей, перед которой
была небольшая площадка с колоннадой, служившая передней; богато украшенные
двери в гостиную и столовую были расположены друг против друга. Кухня
помещалась под столовой; на крыльцо вела каменная лестница в десять
ступеней.
Перенеся жилые комнаты во второй этаж, г-жа Моро устроила в бывшей
спальне свой будуар. Гостиная и будуар, обставленные прекрасными вещами,
отобранными из прежней обстановки замка, не посрамили бы особняка любой
светской львицы. Стены гостиной, так же как и старинная позолоченная мебель,
были обтянуты бело-голубым штофом, в прежние времена украшавшим огромную
парадную постель с балдахином; тяжелые драпировки и портьеры были подбиты
белой тафтой. Картины, вынутые из старых, уже не существующих панно,
жардиньерки, отдельные изящные предметы современной обстановки, дорогие
лампы и хрустальная граненая люстра производили величественное впечатление.
На полу лежал старинный персидский ковер. Будуар, обставленный по
современной моде соответственно вкусам г-жи Моро, был обтянут светло-серым
шелком с синими шнурами и походил на шатер. Там стоял традиционный турецкий
диван с подушками и валиками. Жардиньерки, за которыми ухаживал старший
садовник, радовали глаз пирамидами цветов. Столовая и биллиардная были
красного дерева. Вокруг дома жена управляющего разбила цветник, который
содержался в большом порядке и доходил до самого парка. Купы экзотических
деревьев скрывали службы. Заботясь об удобстве своих гостей, жена
управляющего устроила на месте прежней, заделанной калитки новую.
Итак, супруги Моро искусно замаскировали зависимое положение, в котором
по своей должности они находились; им тем легче было сойти за людей
состоятельных, ради собственного удовольствия занявшихся имением друга, что
ни граф, ни графиня не стремились их "осадить". Кроме того, разрешение
пользоваться всеми благами, полученное от г-на де Серизи, давало им
возможность жить в довольстве, а это единственная роскошь, доступная в
деревне. Управляющий с женой жили по-королевски, получали в изобилии все
молочные припасы, яйца, птицу, дичь, фрукты, корм для домашних животных,
цветы, дрова, овощи и покупали только мясо, вино и колониальные товары.
Птичница пекла им хлеб. Кроме того, последние годы Моро расплачивался с
мясником свиньями со своего скотного двора, разумеется не в ущерб
собственному столу. Как-то графиня, не забывшая своей прежней камеристки,
подарила ей, вероятно на память о себе, небольшую, вышедшую из моды коляску,
которую Моро покрасил заново, и его жена стала в ней разъезжать на паре
лошадей, которых брали также и для работ в парке. Кроме этой пары,
управляющий держал еще и верховую лошадь. В парке был вспахан и засеян
участок, урожая с которого хватало на корм для лошадей. Моро собирал с него
девять тысяч пудов превосходного сена, а в приход вносил только три тысячи,
пользуясь довольно неопределенным разрешением графа. Полагающуюся ему долю
натуральных повинностей он не расходовал, а продавал. Он держал домашнюю
птицу, голубей, коров за счет парка; зато навоз с его скотного двора шел на
удобрение графского сада. Для каждого жульничества у него было оправдание.
Супруге его прислуживала дочь одного из садовников, работавшая и за
горничную и за кухарку. Скотница, ведавшая молочной фермой, тоже помогала по
хозяйству. Для ухода за лошадьми и для тяжелой работы Моро нанял отставного
солдата по имени Брошон.
И в Нервиле, и в Шоври, и в Бомоне, и в Мафлие, и в Прероле, и в
Нуэнтеле красивая жена управляющего была принята во многих буржуазных домах,
где не знали или делали вид, что не знают, кем она была до замужества. К
тому же Моро всем охотно оказывал услуги. Он обращался к своему хозяину за
одолжениями, которые кажутся пустяками в Париже, а в деревенской глуши --
немаловажны. Одному он исходатайствовал должность мирового судьи в Бомоне,
другому -- в Лиль-Адане, в тот же год добился отмены увольнения главного
лесничего и выхлопотал орден Почетного легиона бомонскому квартирмейстеру.
Поэтому ни одна вечеринка не обходилась без супругов Моро. Прэльский кюре и
прэльский мэр каждый вечер играли у них в карты. Трудно не прослыть
порядочным человеком, когда так ублажаешь соседей.
Жена управляющего, красивая женщина, но жеманница, как и все
камеристки, которые, выйдя замуж, стараются подражать своим бывшим хозяйкам,
была местной законодательницей мод; она носила очень дорогую обувь и
выходила пешком только в хорошую погоду. Муж определил ей на наряды всего
пятьсот франков, но в деревне это сумма немалая, особенно если тратить ее с
толком; и управительница, свежая, яркая блондинка лет тридцати шести, все
еще стройная, хрупкая и миленькая, несмотря на то, что родила трех детей,
старалась сойти за молоденькую и разыгрывала из себя принцессу. Г-жа Моро
ужасно сердилась, если кто-либо из приезжих, увидя ее в коляске по пути в
Бомон, спрашивал: "Кто это?", а местный житель отвечал: "Жена графского
управляющего". Ей льстило, когда ее принимали за владелицу замка. Ей
нравилось покровительствовать крестьянам, подражая знатным барыням. Не раз
подтвержденное фактами влияние ее мужа на графа охраняло г-жу Моро от
насмешек местных обывателей, а в глазах крестьян она была важной дамой.
Эстель (ее звали Эстель) вмешивалась в управление имением не больше, чем
жена маклера вмешивается в биржевые дела. Все заботы по хозяйству и по
накоплению капитала она тоже доверила мужу. Не сомневаясь в его
способностях, она была далека от мысли, что их благоденствию, которое
длилось уже семнадцать лет, может прийти конец; однако, узнав о решении
графа заново отделать великолепный замок Прэль, она почувствовала в этом
угрозу своему приятному житью и убедила мужа сговориться с Леже, чтобы
получить возможность переехать в Лиль-Адан. Ей было бы слишком тяжело снова
очутиться в зависимом положении, почти что на правах прислуги у своей бывшей
хозяйки, которая еще, пожалуй, стала бы смеяться над тем, как она по-барски
устроилась во флигеле, стараясь все собезьянничать с настоящих господ.
Причина глубокой неприязни между семьями Реберов и Моро коренилась в
обиде, нанесенной г-жой де Ребер г-же Моро в отместку за то, что, вскоре по
приезде Реберов, жена управляющего позволила себе колкость по отношению к
г-же Ребер, урожденной де Корруа, опасаясь, как бы та не вздумала притязать
на первую роль. Г-жа де Ребер напомнила, а может быть и впервые открыла
соседям тайну прежней должности г-жи Моро. Слово "горничная" переходило из
уст в уста. Завистники, -- а они у супругов Моро были, конечно, и в Бомоне,
и в Лиль-Адане, и в Мафлие, и в Шампани, и в Нервиле, и в Шоври, и в Байе, и
в Муаселе, -- столько судачили по этому поводу, что заронили искорку пожара
и в семью Моро. В течение четырех лет Реберы, изгнанные очаровательной женой
управляющего из ее кружка, столько натерпелись от почитателей супругов Моро,
что жизнь стала бы им невыносимой, если бы их не поддерживала мысль о мести.
Архитектор Грендо, бывший в приятельских отношениях с супругами Моро,
известил их о скором приезде художника, которому поручили закончить
декоративную роспись в замке, после того как основные полотна были написаны
Шиннером. Знаменитый художник рекомендовал для обрамления, арабесок и прочих
украшений того самого пассажира, которого сопровождал Мистигри, И г-жа Моро
все глаза проглядела, вот уже два дня готовясь к бою. Художнику предстояло в
течение нескольких недель быть ее гостем, а значит, ей надо было быть во
всеоружии. Когда в Прэле жил Шиннер, ему и его жене было отведено помещение
в замке и, по распоряжению графа, стол их ничем не отличался от стола его
сиятельства. Грендо, столовавшийся в семье Моро, относился с такой
почтительностью к великому художнику, что ни управляющий, ни его жена не
решились познакомиться с ним поближе. К тому же самые знатные и богатые
окрестные помещики наперебой приглашали к себе Шиннера и его жену и задавали
в их честь балы. И теперь г-жа Моро была очень довольна, что может
отыграться, хвастаясь своим художником, и собиралась разблаговестить повсюду
о его таланте, ничуть не уступающем таланту Шиннера.
Обворожительная г-жа Моро отлично учла свои возможности и, хотя в
четверг и пятницу уже щеголяла в изящных туалетах, все же приберегла самое
нарядное платье к субботе, ибо не сомневалась, что приезжий художник в
субботу уж непременно появится за ее столом. Итак, на ней были бронзового
цвета ботинки и фильдекосовые чулки. Розовое платье в мелкую полоску,
розовый пояс с золотой пряжкой тонкой работы, золотой крестик на шее и
браслетки из бархаток на обнаженных руках (у г-жи де Серизи были очень
красивые руки и она отнюдь не прятала их) -- в таком наряде г-жа Моро вполне
могла сойти за настоящую парижанку. На ней была прелестная шляпка из
итальянской соломки, украшенная букетиком роз от Натье , из-под полей шляпки
на плечи ниспадали блестящие белокурые локоны. Она заказала изысканный обед,
еще раз осмотрела комнаты и теперь, изображая из себя помещицу,
прогуливалась возле дома с тем расчетом, чтобы оказаться на фоне клумбы
перед парадным подъездом к моменту появления почтовых карет. Над головой она
раскрыла очаровательный розовый на белом шелку зонтик с бахромой. Тут она
увидела Пьеротена, который отдавал привратнице странный багаж Мистигри, но
пассажиров не было, и разочарованная Эстель пошла обратно, досадуя, что она
опять нарядилась зря. Как и большинство людей, разодевшихся в пух и прах для
приема гостей, она почувствовала, что не может ничем заняться, разве только
побездельничать у себя в гостиной в ожидании бомонского дилижанса, который
хоть и отправляется из Парижа в час дня, но проезжает мимо замка вскоре
после Пьеротена; и она вернулась домой, а наши художники тем временем
занялись своим туалетом. И молодой художник и его ученик уже успели
порасспросить садовника и, наслышавшись от него похвал очаровательной г-же
Моро, почувствовали необходимость прифрантиться и нарядились во все лучшее
для своего появления в доме управляющего; их туда отвел Жак, старший из
сыновей Моро, бойкий мальчик, одетый, по английской моде, в курточку с
отложным воротником. Каникулы он проводил в деревне, где мать его жила
владетельной герцогиней и где он чувствовал себя как рыба в воде.
-- Маменька, -- сказал он, -- вот художники, которых прислал господин
Шиннер.
Приятно пораженная, г-жа Моро встала, велела сыну подать стулья и
рассыпалась в любезностях.
-- Маменька, Оскар Юссон приехал, он с папенькой,-- шепнул Жак на ухо
матери, -- я его сейчас приведу...
-- Не спеши, займись с ним чем-нибудь,-- остановила его мать.
Уже по тому, как было сказано это "не спеши", художники поняли, что их
дорожный знакомый невелика птица; но в этих словах чувствовалась также и
неприязнь мачехи к пасынку. И в самом деле, г-жа Моро, которая за семнадцать
лет супружеской жизни несомненно слышала о привязанности своего мужа к г-же
Клапар и Оскару, не скрывала своей ненависти к матери и сыну; поэтому вполне
понятно, что управляющий долго не мог решиться пригласить Оскара в Прэль.
-- Нам с мужем поручено, -- сказала она художникам,-- принять вас и
показать вам замок. Мы очень ценим искусство, и особенно служителей
искусства, -- прибавила она жеманясь, -- и я прошу вас: будьте как дома. В
деревне стесняться нечего; здесь надо пользоваться полной свободой; иначе не
выдержишь. Господин Шиннер уже был у нас....
Мистигри лукаво взглянул на своего товарища.
-- Вы его, вероятно, знаете? -- спросила Эстель, помолчав.
-- Кто же его не знает, сударыня! -- ответил художник.
-- Знают, как белую корову, -- прибавил Мистигри.
-- Господин Грендо, -- сказала г-жа Моро, -- называл мне вашу фамилию,
но я...
-- Жозеф Бридо,-- ответил художник, которого чрезвычайно занимал
вопрос, с какого рода женщиной он разговаривает.
Мистигри в душе уже возмущался покровительственным тоном прекрасной
супруги управляющего, но он, как и Бридо, выжидал, не вырвется ли у нее
какого-нибудь словечка, которое сразу бы ему все разъяснило, или одного из
тех жестов, на которые у художников особенно наметан глаз; ведь они от
природы беспощадные наблюдатели и быстро подмечают все смешное, ценя в нем
пищу для своего карандаша. Обоим художникам сразу бросились в глаза большие
руки и ноги красавицы Эстель, бывшей крестьянки из окрестностей Сен-Ло;
затем два-три словечка из лексикона горничной, обороты речи, не
соответствующие изяществу ее туалета, помогли художнику и его ученику быстро
разобраться, с кем они имеют дело. Они перемигнулись и тут же решили с самым
серьезным видом позабавиться на ее счет и приятно провести время.
-- Вы любите искусство, сударыня? Может быть, вы и сами в нем
преуспеваете? -- осведомился Жозеф Бридо.
-- Нет. Правда, я получила недурное образование, но чисто коммерческое.
Однако я так глубоко и тонко чувствую искусство, что господин Шиннер каждый
раз, закончив картину, приглашал меня посмотреть и высказать свое мнение.
-- Совсем так же, как Мольер советовался с Лафоре , --вставил Мистигри.
Госпожа Моро не знала, что Лафоре была служанкой, и весь ее вид
свидетельствовал, что, по неведению, она приняла его слова за комплимент.
-- Неужели он не попросил вас служить ему натурой? -- удивился Бридо.--
Художники лакомы до хорошеньких женщин.
-- Что вы хотите этим сказать? -- воскликнула г-жа Моро, на лице
которой отразился гнев оскорбленной королевы.
-- На языке художников "натура" означает модель. Художники любят
рисовать с натуры красивые лица, -- пояснил Мистигри вкрадчивым голосом.
-- Ах, вот что! Я не так поняла это выражение,-- ответила она, бросая
на Мистигри нежный взгляд.
-- Мой ученик, господин Леон де Лора, -- сказал Бридо, -- проявляет
большую склонность к портретной живописи. Он был бы наверху блаженства, если
бы вы, чародейка, разрешили ему запечатлеть на память о нашем пребывании
здесь вашу прелестную головку.
Жозеф Бридо подмигнул Мистигри, словно говоря: "Да ну же, не плошай!
Она недурна!" Поймав его взгляд, Леон де Лора подсел на диван поближе к
Эстель и взял ее за руку, чему она не воспротивилась.
-- О сударыня, если бы ради того, чтобы сделать сюрприз вашему супругу,
вы согласились несколько раз, тайно от него, позировать мне, я бы самого
себя превзошел. Вы так прекрасны, так свежи, так очаровательны!.. Человек
бездарный, и тот станет гением, если вы будете служить ему натурой... В
ваших глазах столько...
-- А потом мы изобразим на арабесках ваших милых деток, -- сказал
Жозеф, перебивая Мистигри.
-- Я бы предпочла иметь их портрет у себя в гостиной; но, может быть, с
моей стороны это нескромное желание,-- подхватила она, строя глазки Жозефу.
-- Сударыня, художники боготворят красоту, для них она -- владычица.
"Прелестные молодые люди", -- подумала г-жа Моро.
-- Любите ли вы вечерние прогулки, после обеда, в экипаже, в лесу?..
-- О! о! о! о! о! -- вздыхал Мистигри от восторга при каждом слове. --
Прэль будет для нас земным раем.
-- И в этом раю будет Ева, молодая и очаровательная блондинка, --
прибавил Бридо.
Госпожу Моро распирало от гордости. Она парила на седьмом небе, но тут
ей пришлось спуститься на землю, как бумажному змею, когда его дернут за
веревочку.
-- Барыня! -- крикнула горничная, пулей влетая в комнату.
-- Что это значит, Розали? Кто разрешил вам входить без зова?
Розали не обратила ни малейшего внимания на замечание и шепнула
хозяйке:
-- Его сиятельство приехали.
-- Граф меня спрашивал? -- осведомилась г-жа Моро.
-- Нет... Но... граф спрашивают чемодан и ключи от своих апартаментов.
-- Ну так дайте, -- сказала Эстель раздраженно, стараясь скрыть свое
смущение.
-- Маменька, вот Оскар Юссон! -- воскликнул ее младший сын, таща за
собой красного, как пион, Оскара, который при виде расфранченных художников
остановился, не решаясь двинуться с места.
-- Ах, вот и ты, милый Оскар, -- сказала Эстель, поджав губы. -- Я
полагаю, что ты переоденешься, -- прибавила она, осмотрев его с ног до
головы самым бесцеремонным образом.-- Надеюсь, мать не приучила тебя обедать
в гостях в таком затрапезном виде.
-- Будущий дипломат должен знать, что как оденешься, так и оценишься...
-- Будущий дипломат? -- воскликнула г-жа Моро.
Бедный Оскар переводил взгляд с Жозефа на Мистигри, и на глаза ему
навертывались слезы.
-- Дорожные шутки, -- сказал Жозеф, из жалости стараясь выручить
Оскара.
-- Мальчик хотел поострить, вроде нас, и прихвастнул, -- не унимался
беспощадный Мистигри. -- Вот теперь и сидит как дурак на мели!
-- Барыня, -- сказала вновь появившаяся Розали. -- Его сиятельство
заказали обед на восемь персон; кушать они будут в шесть часов. Что
прикажете готовить?
Пока Эстель совещалась со старшей горничной, художники и Оскар
обменялись взглядами, в которых отразились их ужасные предчувствия.
-- Его сиятельство! Кто это? -- спросил Жозеф Бридо.
-- Да это граф де Серизи, -- ответил младший Моро.
-- Уж не он ли ехал с нами в "кукушке", -- заметил Леон де Лора.
-- Что вы, граф де Серизи путешествует только в карете цугом,-- сказал
Оскар.
-- Как приехал сюда граф де Серизи? -- спросил художник г-жу Моро,
когда она в полном расстройстве чувств вернулась в гостиную.
-- Ничего не знаю, -- ответила она, -- сама не могу понять, каким
образом и зачем приехал граф. И мужа как нарочно нет дома!
-- Его сиятельство просят господина Шиннера в замок, -- сказал вошедший
садовник, обращаясь к Жозефу, -- отобедать вместе с его сиятельством, а
также и господина Мистигри.
-- Влопались! -- весело воскликнул "мазилка".-- Оказывается, тот
пассажир в пьеротеновой карете был не мещанин какой-то, а граф. Правильно
говорят -- попался, который смеялся.
Оскар чуть не обратился в соляной столб; при этом известии в горле у
него запершило, как если бы он хлебнул морской воды.
-- А вы-то ему рассказывали о поклонниках его жены и о его тайной
болезни! -- напомнил Мистигри Оскару.-- Вот и выходит по поговорке: не зная
броду, не лезь на подводу.
-- Что вы имеете в виду? -- воскликнула жена управляющего, глядя на
художников, которые ушли, потешаясь над физиономией Оскара.
Остолбеневший и растерянный Оскар молчал, ничего не слыша и не понимая,
хотя г-жа Моро сильно трясла его за руку и не отпускала, требуя ответа. Но
ей пришлось оставить Оскара в покое, так ничего и не добившись, потому что
Розали опять позвала ее, прося выдать столовое белье и серебро и присмотреть
самой, как выполняются многочисленные распоряжения графа. Прислуга,
садовники, привратник с женой -- все суетились в смятении, вполне понятном.
Хозяин свалился как снег на голову. От Кава он пошел по знакомой ему
тропинке к сторожке и поспел туда задолго до Моро. Сторож был поражен, увидя
настоящего хозяина.
-- Значит, Моро здесь, раз здесь его лошадь? -- спросил у него г-н де
Серизи.
-- Нет, ваше сиятельство; но ему надо до обеда побывать в Мулино, вот
он и оставил здесь лошадь, а сам пока пошел в замок отдать кое-какие
распоряжения.
Сторож не подозревал, какое значение имел его ответ, который при данных
обстоятельствах для человека проницательного звучал как неопровержимое
доказательство.
-- Если ты дорожишь местом, -- сказал граф сторожу, -- садись на
лошадь, мчись во весь опор в Бомон и передай господину Маргерону записку,
которую я сейчас напишу.
Граф вошел в сторожку, написал несколько слов, сложил записку так,
чтобы ее нельзя было развернуть незаметно, и отдал сторожу, когда тот уже
сидел на лошади.
-- Никому ни слова,--сказал он. -- А если Моро удивится, не найдя здесь
своей лошади, скажите, что это я ее взял, -- прибавил он, обращаясь к жене
сторожа.
И граф устремился в парк, калитку которого сейчас же отперли по его
приказанию. Человек, самый привычный к политике, к ее волнениям и неудачам,
если душа его достаточно молода, чтобы любить, даже в возрасте графа,
страдает от измены. Г-ну де Серизи было так трудно поверить в подлость Моро,
что в Сен-Брисе он склонен был считать его скорее жертвой дядюшки Леже и
нотариуса, чем их сообщником. Поэтому во время разговора фермера с
трактирщиком он все еще думал простить управляющего, задав ему хорошую
головомойку. Странное дело! С той самой минуты, как Оскар рассказал о
почетных недугах графа, вероломство его доверенного занимало этого
неутомимого труженика, этого наполеоновского деятеля лишь как эпизод. Его
тщательно хранимую тайну мог выдать лишь Моро, вероятно издевавшийся над
своим благодетелем с бывшей горничной г-жи де Серизи или с бывшей Аспазией
времен Директории. Уйдя в боковую аллею, этот пэр Франции, государственный
муж, министр рыдал как ребенок. Он выплакал свои последние слезы! Он был так
глубоко оскорблен во всех своих человеческих чувствах, что теперь, позабыв
обычную сдержанность, шел по парку, разъяренный, как раненый зверь.
На вопрос Моро, где его лошадь, жена сторожа ответила:
-- На ней уехали его сиятельство.
-- Кто? Какое сиятельство? -- воскликнул он.
-- Его сиятельство, граф де Серизи, наш хозяин, -- сказала она.-- Он,
вероятно, в замке,-- прибавила сторожиха, чтобы отделаться от управляющего,
и тот в полном недоумении повернул к замку.
Однако вскоре Моро воротился, чтобы расспросить жену сторожа, так как,
поразмыслив, понял, что для тайного приезда графа и странного его поведения
должны быть серьезные причины. Жена сторожа испугалась, почувствовав себя
как в тисках, боясь и графа и управляющего; она заперлась в сторожке, твердо
решив не открывать никому до прихода мужа. Моро, беспокойство которого все
возрастало, побежал, хоть и был в сапогах, в контору и там узнал, что граф
переодевается. Попавшаяся ему навстречу Розали сказала:
-- Его сиятельство пригласили к обеду семь человек...
Моро направился домой; по дороге он увидал свою птичницу, которая
пререкалась с красивым молодым человеком.
-- Граф сказали: "Адъютант генерала Мины, полковник!" -- стояла на
своем девушка.
-- Я не полковник,-- возражал Жорж.
-- Ну, а звать-то вас как? Жорж?
-- Что случилось? -- прервал их спор управляющий.
-- Сударь, меня зовут Жорж Маре, я сын богатого оптовика, торгующего
скобяным товаром на улице Сен-Мартен и послан к графу по делу нотариусом
Кроттe, у которого я служу младшим клерком.
-- А я повторяю вам, сударь, что его сиятельство сказали мне: "Сюда
явится полковник по имени Кара-Георгий, адъютант генерала Мины; он приехал с
Пьеротеном, проводите его в приемную".
-- С его сиятельством шутить не следует, сударь, -- сказал управляющий.
-- Но как это его сиятельство не предупредили меня о своем приезде? И откуда
граф узнал, что вас привез Пьеротен?
-- По-видимому, граф и был тем пьеротеновским пассажиром, который, если
бы не любезность одного молодого человека, ехал бы зайцем, -- ответил клерк.
-- Зайцем в пьеротеновой карете? -- воскликнули в один голос
управляющий и птичница.
-- Судя по словам вашей девушки, это так, -- сказал Жорж Маре.
-- Но как же тогда..? -- промолвил Моро.
-- А вот как! -- воскликнул Жорж.-- Чтобы одурачить пассажиров, я
наврал им с три короба про Египет, Грецию и Испанию. Я был в шпорах и выдал
себя за кавалерийского полковника. Так, смеха ради.
-- Ну-ка, расскажите, каков на вид пассажир, которого вы считаете
графом? -- спросил Моро.
-- Лицо у него красное, как кирпич, волосы совершенно седые и черные
брови.
-- Так и есть, это он!
-- Я пропал! -- воскликнул Жорж Маре.
-- Почему пропали?
-- Я подшучивал над его орденами.
-- Ничего, он человек добродушный, вы его, верно, только насмешили.
Идемте скорее в замок, -- сказал Моро.-- Я пройду в апартаменты графа. Где
вы расстались с его сиятельством?
-- На самой горе.
-- Я теряюсь в догадках! -- воскликнул Моро.
"В конце концов я только пошутил, но ничем его не обидел", -- подумал
Жорж.
-- А вы по каким делам пожаловали? -- спросил управляющий.
-- Я привез заготовленную купчую на ферму Мулино.
-- Господи боже мой, ничего не понимаю! --воскликнул управляющий.
Когда Моро постучал в дверь и услышал в ответ: "Это вы, господин Моро?"
-- сердце у него так и упало.
-- Да, ваше сиятельство.
-- Войдите!
Граф был в белых панталонах и изящных сапогах, в белом жилете и черном
фраке, на котором с правой стороны сиял большой крест Почетного легиона, а в
левой петлице висел на золотой цепочке орден Золотого Руна. На жилете
выделялась голубая орденская лента. Граф причесался без посторонней помощи;
он был при всех регалиях, по-видимому для того, чтобы достойным образом
принять Маргерона, а может быть и для вящего величия.
-- Так как же, сударь, -- сказал граф, не вставая и не предлагая Моро
сесть, -- мы не можем заключить купчую с Маргероном?
-- Сейчас он запросит за ферму слишком дорого.
-- А почему бы ему не приехать сюда? -- сказал граф, напуская на себя
рассеянный вид.
-- Он болен, ваше сиятельство...
-- Вы в этом уверены?
-- Я был у него...
-- Милостивый государь,-- сказал граф таким строгим тоном, что Моро
испугался,-- как бы вы поступили с доверенным человеком, если бы он с
какой-то потаскушкой насмеялся над вашим недугом, который вы скрывали от
посторонних и о котором он знал?
-- Я бы избил его.
-- А если бы, кроме того, вы узнали, что он обманул ваше доверие и
обкрадывает вас?
-- Я постарался бы поймать его с поличным и отправить на каторгу.
-- Послушайте, господин Моро! По-видимому, вы судачили о моих болезнях
у госпожи Клапар и там же, вместе с ней, высмеивали мою любовь к графине,
ибо ее сын развлекал сегодня утром в моем присутствии пассажиров дилижанса,
посвящая их во все подробности моего лечения, да еще осмелился клеветать на
мою жену. Затем я узнал со слов самого дядюшки Леже, который возвращался из
Парижа в карете Пьеротена, план, придуманный вами двумя вместе с бомонским
нотариусом относительно фермы Мулино. И к господину Маргерону вы ездили
только затем, чтоб предложить ему сказаться больным; но он не болен и
приедет сюда к обеду. Ну, так вот, сударь, я прощал вам состояние в двести
пятьдесят тысяч франков, накопленное за семнадцать лет... Это я понимаю.
Если бы вы каждый раз просили у меня то, что брали самовольно, или то, что
вам давали другие, я бы вам никогда не отказал: у вас семья. Я думаю, что
при всей вашей бесцеремонности вы не так уж плохи, другой бы на вашем месте
вел себя еще хуже. Но вы знали мои труды на пользу отечества, на пользу
Франции, вы знали, что я не спал ночей ради императора, что я месяцами
работал по восемнадцати часов в сутки; вы знали, как я люблю графиню, и вы
прохаживались на мой счет перед мальчишкой, выставляли на посмешище какой-то
госпоже Юссон мои тайны, мою привязанность...
-- Ваше сиятельство...
-- Этому нет прощения. Нанести денежный ущерб -- пустяки, но обидеть
человека в его лучших чувствах... О, вы сами не понимаете, что вы наделали!
-- граф подпер голову обеими руками и несколько мгновений молчал. -- Я
оставлю вам нажитое состояние и постараюсь позабыть вас, -- продолжал он. --
Из чувства собственного достоинства, ради себя и ради того, чтобы не
обесчестить вас, мы расстанемся мирно; я не забыл, что ваш отец сделал для
моего отца. Вы договоритесь, и по-хорошему, с господином де Ребером, который
займет ваше место. Следуйте моему примеру, будьте сдержанны. Не выставляйте
себя на посмешище глупцам. Главное -- без дрязг и мелочности. Вы лишились
моего доверия, постарайтесь же соблюсти приличие, как подобает людям
состоятельным. А этого негодяя, что чуть не довел меня до смерти, вон из
Прэля! Пусть переночует на постоялом дворе. Если я его увижу, я не отвечаю
за себя.
-- Ваше сиятельство, я не заслужил такого снисхождения, -- сказал Моро
со слезами на глазах. -- Да, будь я совсем нечестным, я накопил бы уже тысяч
пятьсот. Предлагаю отдать вам полный и самый подробный отчет в моем
капитале. Но, ваше сиятельство, разрешите вам сказать, что я ни разу не
позволил себе смеяться над вами у госпожи Клапар, наоборот, я всегда выражал
глубокое сожаление по поводу состояния вашего здоровья и спрашивал ее, не
знает ли она какого-нибудь неизвестного врачам народного средства... О ваших
чувствах мы упоминали только тогда, когда сын ее уже спал (а он, значит, все
слышал!) и всегда в самых почтительных и сочувственных выражениях. К
несчастью, за нескромность несешь то же наказание, что и за преступление. Я
покорно принимаю все последствия вашего справедливого гнева, но я хочу,
чтобы вы знали, как было дело. Мы говорили о вас с госпожой Клапар в самой
задушевной беседе. Спросите мою жену, с ней я никогда не говорил об этих
вещах...
-- Довольно, мы не дети, -- прервал его граф, для которого все было
ясно. -- Решение мое бесповоротно. Ступайте, приведите в порядок и свои и
мои дела. Вы можете не выезжать до октября. Господина де Ребера с женою я
помещу в замке; главное, постарайтесь жить с ними в ладу и соблюдать внешние
приличия, как то подобает порядочным людям, даже когда они ненавидят друг
друга.
Граф и Моро сошли вниз; Моро был бел, как седины графа, граф сохранял
свое обычное достоинство.
Пока происходила эта сцена, у ограды парка остановился бомонский
дилижанс, отбывающий из Парижа в час пополудни. С ним приехал нотариус
Кроттe, которого, согласно распоряжению графа, провели в гостиную, где он
встретил своего весьма сконфуженного клерка в компании двух художников,
также очень смущенных взятыми на себя ролями. Сюда же пришел г-н де Ребер,
угрюмый человек лет пятидесяти; его сопровождали старик Маргерон и бомонский
нотариус с пачкой документов и ценных бумаг под мышкой. Когда в гостиной
появился граф в парадном мундире, у Жоржа Маре засосало под ложечкой, Жозеф
Бридо вздрогнул; только празднично одетый Мистигри, совесть которого была
чиста, довольно громко изрек:
-- В таком виде он куда лучше.
-- Плутишка, -- сказал граф, беря его за ухо, -- мы с тобой коллеги:
оба занимаемся украшением, ты -- стен, а я своей груди. Узнаете ли вы свои
произведения, дорогой Шиннер? -- спросил граф, указывая художнику на плафон.
-- Ваше сиятельство, я сознаю, что напрасно выдал себя из хвастовства
за прославленного художника; тем более чувствую я себя обязанным не ударить
лицом в грязь и прославить имя Жозефа Бридо.
-- Вы взяли меня под свою защиту,-- перебил его граф, -- и я надеюсь,
что вы не откажете мне в удовольствии вместе с зубоскалом Мистигри отобедать
у меня.
-- Ваше сиятельство, вы и не подозреваете, на что вы идете, -- сказал
озорник. -- Голодное брюхо к учтивости глухо.
-- Бридо! -- вдруг воскликнул граф, что-то вспомнив.-- Не родственник
ли вы одному из самых ревностных слуг Империи, начальнику дивизии, погибшему
жертвой своего усердия?
-- Я его сын, ваше сиятельство,-- ответил Жозеф, поклонившись.
-- Рад видеть вас у себя,-- сказал граф, пожимая руку художнику. -- Я
знал вашего отца, и вы можете рассчитывать на меня, как на... американского
дядюшку, -- прибавил он, улыбнувшись.-- Но вы еще слишком молоды, чтобы
иметь учеников; чей ученик Мистигри?
-- Моего друга Шиннера, который уступил его мне на время,--ответил
Жозеф Бридо. -- Его зовут Леон де Лора. Ваше сиятельство, вы не забыли моего
отца, соблаговолите же вспомнить о том из его сыновей, который обвинен
сейчас в государственной измене и предстанет перед судом пэров...
-- Да, верно! -- сказал граф. -- Я не забуду, можете быть спокойны. Ну,
а вы, князь Кара-Георгиевич, друг Али-паши, адъютант генерала Мины...
--сказал граф, подходя к Жоржу.
-- Вы это о нем?.. Да ведь это мой младший клерк! -- воскликнул Кроттe.
-- Вы ошибаетесь, Кроттe,-- строго сказал граф. -- Клерк,
рассчитывающий со временем стать нотариусом, не бросает важных документов в
дилижансах на произвол судьбы. Клерк, рассчитывающий стать нотариусом, не
тратит двадцать франков в трактирах между Парижем и Муаселем! Клерк,
рассчитывающий стать нотариусом, не рискует своей свободой, рассказывая
всем, что он перебежчик...
-- Ваше сиятельство, я мог забавы ради дурачить пассажиров, но... --
начал было Жорж Маре.
-- Не прерывайте его сиятельство, -- остановил его патрон, как следует
ткнув в бок.
-- Нотариус должен смолоду быть скромным, осторожным, проницательным и
уметь разбираться, кто министр, а кто лавочник...
-- Я признаю свою вину, но документов в дилижансе я не оставлял, --
сказал Жорж.
-- И сейчас вы опять виноваты, потому что опровергаете слова министра,
пэра Франции, дворянина, старика и вашего клиента. Где у вас проект купчей?
Жорж перебрал все бумаги у себя в портфеле.
-- Не мните зря бумаг,-- сказал граф, доставая из кармана купчую,-- вот
документ, который вы ищете.
Кроттe трижды со всех сторон осмотрел купчую: он никак не ожидал, что
получит ее из рук своего знатного клиента.
-- Как же это, сударь?.. -- сказал, наконец, нотариус, обращаясь к
Жоржу.
-- Если бы я не взял купчую, она могла бы попасть в руки дядюшки Леже,
и он догадался бы о моих планах, ведь он совсем не так прост, как вы
думаете; вы решили, что он глуп, только потому, что он расспрашивал вас о
сельском хозяйстве; наоборот, этим он лишь доказал