Шервуд Андерсон. Ну и дурак же я
Перевод Н.Семевской
--------------------------------------------------------------------------
Текст: Шервуд Андерсон. Рассказы. М: ГИХЛ, 1959. Стр. 350-362.
Электронная версия: В.Есаулов, yes22vg@yandex.ru, октябрь 2003 г.
--------------------------------------------------------------------------
То, что случилось, было для меня тяжелым ударом пожалуй, самым
тяжелым, какой когда-либо на меня обрушивался. А главное, все вышло из-за
моей же глупости. Даже сейчас, когда я иной раз об этом думаю, мне хочется
плакать, ругаться, колотить себя самого. Может быть, теперь, когда прошло
уже столько времени, мне станет легче, если я расскажу, как я тогда
опростоволосился.
Это началось в октябрьский день, около трех часов, когда я сидел на
трибуне ипподрома в городе Сендаски, штат Огайо. Сейчас должны были
начаться осенние бега.
По правде говоря, я чувствовал себя глупо уже оттого, что сижу на
трибуне. Тем летом я вместе с Гарри Уайтхедом и негром Бертом ушел из
родного города и стал работать конюхом при одной из двух лошадей, которых
Гарри готовил к осенним бегам. Мать плакала, а моя сестра Милдред - она
надеялась осенью получить место школьной учительницы в нашем городке -
целую неделю перед моим уходом бушевала и кричала на весь дом. Обе они
считали позором, что один из членов семьи станет; конюхом при беговых
лошадях. Милдред, мне кажется, даже боялась, как бы это не помешало ей
получить должность, которой она так давно добивалась.
Но, в конце концов, должен же я был работать, а никакой другой
должности не подвернулось. Здоровенный девятнадцатилетний верзила не может,
слоняться по дому, ничего не делая, а наниматься косить лужайки у богатых
людей или продавать газеты мне было не по возрасту. Такую работу, всегда
перехватывала мальчишки помоложе меня, наниматели жалели их за малый рост.
Я знал такого парнишку: ему поручали косить лужайки и чистить водоемы,
потому что он всем рассказывал, будто хочет заработать деньга на учение в
колледже, и я, бывало, не спал по ночам, думая о том, как бы мне изувечить
его и при этом самому не попасться. Я мечтал, что он угодит под телегу или
на голову ему свалится кирпич, когда он будет идти по улице. Впрочем, не о
нем сейчас речь.
Я стал работать у Гарри и очень полюбил Берта. Мы чудесно ладили. Это
был огромный негр с ленивой, вразвалку, походкой и с добрыми, ласковыми
глазами, но когда дело доходило до драки, он мог бы постоять за себя не
хуже самого Джека Джонсона {известный чемпион по боксу, негр}. На его
попечении был Буцефал, рослый воротной иноходец, который мог пройти, милю
за две минуты девять или десять секунд, а я ухаживал за небольшим жеребцом
по имени Доктор Фриц, который, в ту осень выигрывал все заезды, когда Гарри
хотел, чтобы он пришел первым.
В конце июля мы уехали из дому в товарном вагоне вместе с нашими
лошадьми, после этого до конца ноября кочевали с одних бегов на другие и с
одной ярмарки на другую. Славное это было времечко, поверьте мне! Иногда я
думаю, что мальчики, которые воспитываются дома и не имеют таких чудесных
друзей, как этот негр Берт, которые ходят в школу и потом в колледж,
никогда ничего не воруют, не выпивают помаленьку и не учатся ругаться у
ребят, знающих в этом деле толк, которые не пригуливаются перед трибунами в
рубашке с короткими рукавами и грязных рейтузах, в то время как трибуны
полны разодетой публики, да что об этом говорить!- такие молодые люди
вообще ничего не знают, у них просто, случая нет что-нибудь узнать.
Зато я узнал многое. Берт научил меня чистить лошадей скребницей,
перевязывать им ноги, после бегов прогуливать их и множеству других
полезных вещей, которые каждый должен знать. Берт умел бинтовать ноги
лошади так ровно, что если бы не разница в цвете, вы подумали бы, что это
не повязка, а кожа лошади, к тому же я уверен, что будь Берт белым, он стал
бы знаменитым наездником и достиг бы таких же высот, как Мэрфи, Уолтер Кокс
и другие.
Черт возьми, какая замечательная была жизнь! В субботу или в
воскресенье приезжаете вы в главный город какого-нибудь округа; ярмарка
начинается в ближайший вторник и длится до вечера пятницы. Доктор Фриц
бежит, скажем, во вторник и показывает две минуты двадцать пять, а в
четверг Буцефал побивает всех иноходцев в открытом заезде. У вас остается
уйма свободного времени, вы слоняетесь по городу, прислушиваясь к
разговорам о лошадях, и видите, как Берт сшибает с ног какого-то болтуна,
который очень уж разошелся. И узнаете многое о лошадях и людях и
запоминаете такие вещи, которые, если вы человек с умом и способны
переварить все, что слышали, видели и чувствовали, не раз пригодятся вам в
жизни.
А потом, в конце недели, когда бега заканчиваются и Гарри спешит
домой, чтобы заняться своей конюшней, вы с Бертом запрягаете своих лошадок
в тележки и едете к месту следующих состязаний, едете медленно, в свое
удовольствие, чтобы лошади не перегрелись, - и так далее, сами понимаете!
Ах, великий боже! По краям дороги растут орешник, бук, дуб и всякие
другие деревья, на них бурые и красные листья, и пахнут они так хорошо! А
Берт поет песню, которая называется «Глубокая река», а из окон фермерских
домов выглядывают девушки. Ну, чего стоят против всего этого ваши колледжи!
Я-то знаю, где я получил образование!
И вот, скажем, в субботу под вечер на вашем пути попадается этакий
городишко, и Берт говорит: «Давай, остановимся здесь», и вы так и делаете.
Вы отводите лошадей на постоялый двор, кормите их, достаете из
сундучка свою лучшую одежду и наряжаетесь.
В городе полно фермеров, которые таращат на вас глаза, - понимают, что
вы при беговых лошадях состоите. Многие мальчишки никогда раньше не видели
негра и разбегаются в страхе, когда вы двое появляетесь на главной улице.
Это было еще до сухого закона и всякой такой чепухи,, и вот вы двое
отправляетесь в салун, и вокруг вас собираются зеваки, и среди них всегда
кто-нибудь делает вид, - будто понимает в лошадях. Он заводит разговор и
начинает задавать вопросы, а вам остается только врать сколько влезет про
ваших лошадей. Я обычно говорил, что эти два коня мои собственные. Вдруг
кто-нибудь предлагает: «Не хотите ли стаканчик виски?», и Берт скосит глаза
и этак важно процедит; «Ну; уж ладно, я человек сговорчивый, разопью с вами
четвертушку». Эх, черт, хорошо!
Но не об этом я хочу вам рассказать. В конце ноября мы вернулись
домой, и я обещал матери навсегда расстаться с беговыми лошадьми. Иногда
приходится обещать матери кучу всяких вещей только потому, что она ничего в
них не понимает.
Однако получить в нашем городе работу было ничуть не легче, чем тогда,
когда я уехал с Бертом. Я отправился в Сендаски и нашел, там очень хорошее
место по уходу за лошадьми, принадлежавшими одному человеку, который давал
напрокат экипажи с упряжкой, содержал транспортную контору и склады,
торговал углем, а также занимался покупкой и продажей недвижимостей. Место
это было очень хорошее: кормили вдоволь, каждую недели давали свободный
день, спал я на койке в большом сарае, и вся-то работа была - насыпать овес
и задавать сено здоровенным конягам, которые на бегах не обогнали бы и
черепахи. Я был доволен и мог посылать деньги домой.
И вот, как я уже сказал вам, когда в Сендаски начались осенние бега, я
отпросился у хозяина и решил пойти. В полдень я надел свой лучший костюм,
коричневый котелок, купленный в прошлую субботу, и стоячий воротничок.
Прежде всего я пошатался по городу в компании франтоватых молодых
людей. Я всегда говорил себе: «Надо показать себя, каков ты есть», и так я
и делал. В кармане у меня было сорок долларов, и я отправился в большой
отель Уэст-хаус и подошел к стайке, где продавали сигары. «Дайте мне три
сигары по двадцать пять центов?» - потребовал я. В вестибюле отеля и в баре
толкалось множество наездников и посторонних людей и всяких разряженных
приезжих из других городов, и я затесался между ними. В баре мне попался на
глаза парень с тросточкой и с шикарным галстуком бабочкой; мне тошно было
смотреть на него. Я люблю, чтобы мужчина был одет как мужчина, а не
нацеплял на себя бог весть чего. Поэтому я довольно грубо отпихнул этого
парня в сторону и потребовал себе виски. Он посмотрел на меня так, будто
хотел огрызнуться, но передумал и ничего не сказал, а я выпил еще рюмку,
просто чтобы показать ему, что я собою представляю, и вышел. Не торопясь,
зашагал я к ипподрому. Я был один, но не скучал, и когда пришел туда, купил
себе отличное место на трибуне, но только не в ложе: это уж значило бы
слишком важничать.
И вот я сижу на трибуне, очень довольный, и посматриваю вниз на
конюхов, выводящих лошадей, на их грязные рейтузы и конские попоны,
наброшенные через плечо. Точно так выглядел я сам весь прошлый год. Мне
нравилось сидеть здесь в полном параде, но точно так же мне нравилось быть
там внизу и поглядывать вверх на разодетых зевак, чувствуя себя ничуть не
менее значительной особой. И то и другое одинаково хорошо, если правильно
рассудить. Я это часто говорю.
Ну, так вот, на трибуне прямо передо мной сидел молодой человек,
примерно моих лет, с двумя девушками. Это был славный молодой человек.
Похоже из тех, что ходят в колледж, а потом становятся адвокатами, или
редакторами газет, или еще чем-нибудь в этом роде, но он не задавался.
Хорошие ребята попадаются и среди тех, кто ходит в колледж, и вот он был
одним из таких.
С ним была его сестра и еще одна девушка, и вот его сестра стала
оглядываться через плечо, и ее глаза сначала случайно, - она вовсе не
думала заигрывать, не такая это была девушка, - стали встречаться с моими.
Знаете, как это бывает! Ах, что это была за девушка, просто персик! На
ней было легкое платье из какой-то голубой ткани; оно казалось простеньким,
но было хорошо сшито, и все такое, я в этих вещах разбираюсь.
Когда она посмотрела мне прямо в глаза, я покраснел, и она тоже.
Никогда в жизни я не видел такой милой девушки. Она не важничала и могла
говорить без грамматических ошибок, не напоминая при этом школьную
учительницу. Я хочу сказать, что девушка была первый сорт. Я думаю, ее отец
был человек состоятельный, но не такай уж богач, чтобы она от этого стала
задирать нос. Может быть, он был владельцем аптеки, или мануфактурного
магазина, или еще чего-нибудь такого. Она не говорила мне об этом, да я и
не опрашивал.
Если уж на то пошло, так моя родственники тоже в грязь лицом не
ударят. Мой дед был родом из Уэльса, и там, в Англии, он... впрочем, это к
делу не относится.
Первый заезд окончился, и молодой человек, сидевший с девушками,
покинул их и пошел ставить на лошадь. Я понял, что он собирается сделать,
хотя он не болтал, не шумел и не рассказывал всем кругом, какой он знаток
лошадей. Не такой он был человек! Потом он вернулся, и я слышал, как он
сказал девушкам, на какую лошадь он поставил. Начался заезд, они привстали
с мест и волновались и горячились, как все люди, когда играют на бегах и
видят, что лошадь, на которую они поставили, плетется в хвосте, а они
надеются, что она вдруг вырвется вперед, чего никогда не случается, потому
что в ней уже нет прежнего задора.
А потом вскоре вывели лошадей для следующего гита, на одну милю, и я
увидел знакомую лошадь. Она была с завода Боба Френча, но хозяином ее был
не он, а мистер Матерс из города Мариетты, штата Огайо.
У этого мистера Матерса была куча денег, ему принадлежали угольные
шахты или что-то в этом роде, а где-то в штате у него было великолепное
имение, и он был помешан на породистых лошадях. Но он был
пресвитерианин* {пресвитериане - пуританская религиозная секта, отличающаяся
фанатизмом и запрещающая своим последователям всякие «мирские» увеселения};
пресвитерианкой, да еще более строгой, чем он, была и его жена. Поэтому он
никогда не выпускал лошадей на бега под своим именем, и ходил слух, что
подготовив рысака к бегам, он передавал его Бобу Френчу, а жене говорил,
будто продал коня.
Итак, Боб получал лошадей и делал с ними что хотел. Его нельзя за это
порицать, я, по крайней мере, никогда его не порицал. Иногда он хотел
выиграть, а иногда нет. В то время, когда я ухаживал за лошадьми, это меня
не касалось. Я только старался, чтобы моя лошадь могла хорошо бежать и,
если нужно, могла вырваться вперед. И вот, как я уже сказал, Боб участвовал
в этих бегах с одной из лошадей мистера Матерса по кличке Бен Ахем, быстрой
как молния. Это был жеребец, и его рекорд был две минуты двадцать одна
секунда, но он мог сделать и две минуты восемь или две минуты девять.
В прошлом году, когда мы с Бертом ушли из дома, о чем я вам уже
рассказывал, у мистера Матерса работал негр, приятель Берта. И вот однажды,
когда наши лошади были свободны от бегов на ярмарке в Мариетте, а наш
хозяин, Гарри, ушел к себе домой, мы с Бертом навестили этого негра.
Там все, кроме него, ушли на ярмарку, и он водил нас по всему
шикарному дому мистера Матерса, и они с Бертом приложились к бутылке вина,
которую мистер Матерс прятал от жены в шкафу в своей спальне, а потом негр
показал нам этого конягу Бен Ахема. Берту всегда ужасно хотелось стать
наездником, но едва ли он мог этого добиться, потому что он был негр, а тут
они с приятелем вылакали целую бутылку вина, и он был под мухой.
И вот тот, другой негр позволил Берту вывести Бен Ахема и сделать на
нем милю на ипподроме, который мистер Матерс устроил здесь же на ферме
лично для себя. Но тут вернулась домой единственная дочь мистера Матерса,
девушка болезненная и не очень красивая, и нам пришлось наскоро водворить
Бен Ахема обратно в конюшню.
Я рассказываю вам это только затем, чтобы вы хорошо все поняли. В тот
день, когда я был на ярмарке в Сендаски, тот молодой человек с двумя
девушками сильно волновался: ведь он при них проиграл свою ставку. Вы
знаете, что делается с парнем в подобных случаях! За одной из девушек он
ухаживал, а другая была его сестрой. Я это сообразил.
«Ах, черт возьми, - сказал я себе, - надо его выручить!»
Когда я тронул его плечо, он очень вежливо повернулся ко мне. И он и
девушки были милы со мной с самого начала и до конца. Я их ни в чем не
виню.
И вот, когда он повернулся ко мне, я шепнул ему несколько слов про Бен
Ахема.
- Не ставьте на него ни цента в первом заезде, потому, что он будет
плестись, как вол, запряженный в плуг, но когда первый заезд кончится,
идите прямо в кассу и выкладывайте хоть все деньги, - вот что я ему сказал.
Ну, знаете, никогда я не видел, чтобы человек держал себя любезнее,
чем этот парень! Рядом с той девушкой, с которой я дважды встретился
глазами, причем, оба мы покраснели, сидел какой-то толстяк; и что бы вы
думали, сделал мой молодой человек? Он повернулся к толстяку и попросил его
поменяться со мной местами, чтобы я мог сидеть в их компании!
Ах, черт возьми! Вот повезло! Значит, я буду сидеть с ними. Но каким
же я был болваном, что ходил в этот бар в Уэст-хаусе и, увидев там
какого-то хлыща с тросточкой и в дурацком галстуке, хватил две порции
виски, только чтобы порисоваться!
Конечно, теперь когда я буду сидеть рядом с девушкой и дышать ей в
лицо, она почувствует запах виски. Я готов был вышвырнуть самого себя с
трибуны прямо на трек и гнать кулаками по всему ипподрому. Я побил бы при
этом все рекорды, какие любая из лошадей могла, поставить в этом году.
Ведь девушка эта была не какая-нибудь замухрышка! Чего бы я не дал за
палочку ароматной жевательной резины, или за мятную лепешку, или за кусочек
лакрицы. Хорошо еще, что у меня в кармане были те три двадцатипятицентовые
сигары. Одну из них я предложил молодому человеку, а другую закурил сам.
Тогда толстяк встал, мы поменялись местами, и я опустился на скамью рядом,
с девушкой.
Они представились мне. Оказалось, что невесту молодого человека зовут
мисс Элинор Вудбери, она была дочерью фабриканта бочек из местечка Тиффин в
штате Огайо. Самого молодого человека звали Уилбер Уэссен, а его сестру -
мисс Люси Уэссен.
Вероятно, именно то, что у них у всех были такие шикарные имена,
выбило меня из колеи. Конечно, парень, раньше работавший конюхом при
беговых лошадях, а теперь присматривающий за лошадьми человека, который
дает напрокат экипажи и содержит транспортную контору и склады, такой
парень ничем не лучше и не хуже других. Я об этом часто думал и говорил
вслух.
Но вы знаете, какова молодежь! Было что-то особенное и в ее милом
платьице, и в ее милых глазах, и в том, как она перед тем взглянула на меня
через плечо брата, и как я в ответ взглянул на нее, и как мы оба
покраснели.
Не мог же я доказать ей, какой я простофиля, правда?
И вот я свалял дурака. Я сказал, что меня зовут Уолтер Матерс и я живу
в городке Мариетта, штата Огайо, а потом я стал плести такое, что вы и
представить себе не можете. Я уверял, что Бен Ахем принадлежит моему отцу,
который временно дал его Бобу Френчу, потому что наша семья очень гордая и
никто из нас никогда не участвует в бегах, по крайней мере под своим
именем. Я сочинял без удержу, а они все наклонились ко мне и слушали, и у
Люси Уэссен блестели глаза, а я все врал и врал.
Я рассказывал о нашей ферме в Мариетте, о больших конюшнях и об
огромном каменном доме на горе над рекой Огайо, но у меня хватило ума не
слишком хвастаться. Я только намекал на некоторые вещи, а мои собеседники
выпытывали у меня остальное. Я делал вид, что говорю об этом неохотно. На
самом деле у моей семьи никогда не было фабрики бочек, и, сколько я себя
помню, мы всегда были бедны, хотя никогда ни к кому не обращались за
помощью, а мой дедушка был родом из Уэльса и там... ну, да бог с ним!
Так мы сидели на трибуне и болтали, точно знали друг друга уже много
лет. Я продолжал врать и сказал, будто мой отец опасался, что этот самый
Боб Френч поведет нечестную игру, и нарочно послал меня в Сендаску
последить за ним. Мне удалось разузнать, добавил я, как пройдет первый
заезд.
В этом первом заезде Бен Ахем будет плестись, как хромая корова, а
зато потом покажет себя. В подтверждение своих слов я вытащил из кармана
тридцать долларов, протянул их мистеру Уилберу Уэссену и попросил, если это
его не затруднит, пойти после первого заезда в кассу и поставить эти деньга
на Бен Ахема при любых встречных ставках. Сам я пойти не могу; не годится,
чтобы меня увидел Боб Френч или кто-нибудь из конюхов.
Вскоре первый заезд окончился. Бен Ахем сбился на прямой, казалось,
будто он не то болен, не то сделан из дерева, и пришел он последним. Тогда
этот самый Уилбер Уэссен отправился к кассе под главной трибуной, а я
остался один с обеими девушками, и когда мисс Вудбери на миг отвернулась,
Люси Уэссен чуть-чуть тронула меня плечиком. Не думайте, что она так уж и
толкнула меня. Но вы знаете, как делают девушки: придвигаются поближе, но
все-таки воли себе не дают. Да вы, наверно, знаете! Ах ты, господи!
А потом они устроили мне сюрприз. Не знаю когда, но она договорились
между собой решили, что Уилбер Уэссен поставит пятьдесят долларов на Бен
Ахема, а каждая из девушек добавит по десятке из своих личных денег. Мне
стало худо, когда я об этом узнал, но потом мне было еще хуже!
Насчет этого жеребца, Бен Ахема, и насчет их денег я ни капельки не
беспокоился. Все прошло гладко. В следующих трех заездах Бен Ахем мчался
так, точно он вез контрабанду мимо пограничной заставы, и Уилбер Уэссеи
выиграл девять на два за свою ставку. Нет, меня мучило другое.
Уилбер вернулся из кассы и теперь почти все время занимал мисс
Вудбери, а мы с Люси Уэссен словно остались одни на необитаемом острове.
Черт! Если бы только я не врал, или если бы я мог как-нибудь
выпутаться из этой лжи! Никакого Уолтера Матерса, как я назвал себя ей и
всем им, нет и не было, а если бы он и существовал, то, клянусь вам, я
завтра же поехал бы в Мариетту, штата Огайо, и застрелил бы его!
Какой же я был простофиля! Бега скоро закончились, Уилбер опять пошел
в кассу и получил наши выигрыши, а потом мы все отправились в город, и
Уилбер закатил шикарный ужин в Уэст-хаусе, даже заказал бутылку
шампанского.
Я сидел рядом с девушкой, и она почти ничего не говорила, и я тоже
почти ничего не говорил. Но я знал одно: ее тянуло ко мне не потому, что я
плел, будто у меня отец - богач, и все такое. Знаете, ведь это
чувствуешь... Великий боже! Есть девушки, которых встречаешь один раз в
жизни, и если вы не поспешите и не будете ковать железо, пока горячо, такая
девушка ускользнет от вас навсегда, вы можете бросаться с моста в реку! Она
смотрит на вас, и взгляд ее идет как бы из глубины души, и это не
кокетство, нет, вам хочется, чтобы эта девушка стала вашей женой, и вам
хочется, чтобы ее окружали красивые вещи - прекрасные цветы, красивые
платья, и вам хочется, чтобы у нее и у вас были дети, и вам хочется, чтобы
играла музыка, - хорошая, а не какие-нибудь джазы. Эх, что уж говорить!
Вблизи Сендаски, это ту сторону залива, есть местечко, называемое
Сидер-пойнт. После ужина мы вчетвером поехали туда на моторной лодке.
Уилбер, мисс Люси и мисс Вудбери должны были поспеть на десятичасовой
поезд, чтобы вернуться в Тиффин. Когда едешь с такими девушками, нельзя
быть ветреным, плюнуть на поезда и гулять всю ночь, как это можно себе
позволить с какими-нибудь шальными девчонками.
Уилбер раскошелился на поездку на моторной лодке, которая обошлась ему
ровным счетом в пятнадцать долларов, но я бы этого и не узнал, если бы
случайно не услышал. Он не был скупердяем.
В Сидер-пойнте мы не пошли туда, куда валил весь народ. Для лоботрясов
там есть танцульки и рестораны, но есть там еще и пляж, куда можно пойти
прогуляться и где немало темных уголков; вот туда-то мы и отправились.
Девушка почти ничего не говорила, и я тоже, но я думал о том, как
хорошо, что моя мать воспитанная женщина и всегда заставляла нас, детей,
есть вилкой и не позволяла нам лакать суп, грубить и шуметь, как делают те
молодцы, которых можно увидеть на спортивных соревнованиях,
Потом Уилбер со своей девушкой пошел вдоль берега, а мы с Люси селя в
темном уголке среди подмытых водой корней старых деревьев, и я совсем не
заметил, как прошло время и пора было садиться в лодку, чтобы поспеть на
поезд. Этот час промелькнул так быстро, что я и глазом моргнуть не успел.
Наверно, это было так потому что мы, как я уже сказал, сидели в темном
уголке, и корни какого-то старого пня раскинулись точно руки, и с воды
тянуло сыростью, и ночь была такая!.. Казалось, можно было протянуть руку и
ощупать эту темноту, такую теплую, мягкую и душистую, как апельсин!
Мне хотелось плакать и ругаться, прыгать и плясать. Я был так безумно
счастлив, и мне было так грустно!..
Когда показался Уилбер со своей девушкой и Люси увидела их, она
сказала;
- Теперь нам пора на поезд, - и тоже чуть не заплакала, но она не
знала того, что знал я, и не могла быть в таком смятенна. А потом, прежде
чем Уилбер и мисс Вудбери подошли ближе, она подняла голову, поцеловала
меня и на миг прильнула к моей груди. При этом она вся дрожала и... ах, с
ума сойти!
Иногда я мечтаю заболеть раком и умереть. Надеюсь, вы понимаете, что я
хочу сказать.
Мы переправились на моторной лодке через залив к станции железной
дороги; было темно. Люси прошептала, что, ей кажется, мы с ней могли бы
вылезть из лодки и идти прямо по воде. Это была чепуха, но я понимал, что
она хочет сказать.
Очень скоро мы оказались на станции, и там было полно зевак, из тех,
что ходят на ярмарки, толпятся и толкаются, как скот. Как мог я сказать ей
правду?
- Мы расстаемся ненадолго, вы напишете мне, а я - вам, - вот все, что
она сказала мне на прощанье.
Мог ли я на это надеяться? Не больше, чем на то, скажем, чтобы
потушить пожар на сеновале. Блестящая надежда, нечего сказать!
Может быть, она и написала в Мариетту и через некоторое время получила
свое письмо обратно с почтовым штампом на конверте и надписью: «Такого
парня здесь нет», или что они там пишут в подобных случаях,
Надо же было мне разыгрывать важную птицу, богача, и перед кем? Перед
самой скромной девушкой, когда-либо созданной господом богом! На что я
теперь мог надеяться?
Примчался поезд, и она села в вагон. Уилбер Уэссен подошел и пожал мне
руку. Мисс Вудбери очень мило поклонилась мне, а я ей, потом поезд
тронулся, и тут меня взорвало, и я выбежал на улицу и разревелся, как
младенец.
Конечно, я мог бы побежать за поездом и догнать его, но, черт меня
побери, какой в этом был смысл? Видели вы когда-нибудь такого дурака?
Клянусь вам, если бы я тогда сломал руку или если бы поезд отрезал мне
ногу, я не пошел бы к доктору. Я бы сидел и терпел, терпел...
Клянусь вам, если бы я не хватил тогда лишку в ресторане на ипподроме,
я ни за что не стал бы так дурить и рассказывать небылицы, от которых потом
уже нельзя было отпереться перед такой приличной девушкой.
Хотел бы я, чтобы этот молодчик с тросточкой и с шикарным галстуком
бабочкой попался мне под руку. Я бы избил его до полусмерти, будь он
неладен! Он просто осел, вот что. Но если я не такой же, пойдите и найдите
мне большего болвана, - я брошу работу и стану бродягой, а свою должность
передам ему. Я не хочу трудиться, зарабатывать деньги и копить их для
такого дурака как я.
Last-modified: Mon, 20 Oct 2003 13:21:04 GMT