Вернер Бергенгрюен. Два гренадера
---------------------------------------------------------------
© Copyright Карл Ганс Штробль
© Copyright Перевод с немецкого Татьяны и Екатерины Кудриных
From: maldoror(а)ua.fm
Date: 07 Jul 2005
---------------------------------------------------------------
В Пирмасенсе, в гренадерском полку, под командой ландграфа Людвига фон
Роденштайна служили два закадычных друга, оба крестьяне родом из Оденвальда -
Карл Йонас из Штирбаха, капрал, И Хайнрих Шубкель из Кнодена, рядовой.
Ионас пошел в солдаты по своей охоте, так как был в семье младшим сыном и не
мог ужиться с братом, хозяйничавшим в отцовской усадьбе. Что касается Шубкеля,
он был человеком зажиточным, которого вербовщик ландграфа подпоил в
Дармштадтской корчме и засунул в военный мундир. Поговаривали, будто, подобно
многим своим землякам, он сведущ по части колдовства, однако вот уже полтора
года тянул солдатскую лямку, а его умение так и не помогло ему избавиться от
этой напасти.
И вот, когда однажды зимним воскресным вечером приятели сидели за кружкой пива
в пустой корчме, кноденец придвинулся поближе к штирбахцу и сказал:
- Послушай, Йонас, я хочу унести отсюда ноги, и ты должен мне помочь.
Такое предложение не пришлось капралу по вкусу, ибо он знал, что кара за
дезертирство ждала не только беглеца, но и его пособников. Но так же хорошо
ему было известно, как ландграф бережет своих солдат от соблазна: по его
приказу город был обнесен высокой стеной, к которой не дозволялось
пристраивать никаких домов, и день и ночь напролет, внутри и снаружи, сменяя
друг друга, должны были разъезжать гусарские патрули.
Так что капрал выколотил свою трубку и буркнул:
- Ты спятил, Шубкель.
- Пока нет, - возразил ему товарищ, - но если побуду здесь еще немного, уж
точно рехнусь.
- Ты что же собираешься с помощью своих колдовских штучек перелететь через
стену?
- Эх, была бы это обычная стена, ей Шубкеля не удержать - только б меня и
видели! Но ландграф наложил на нее заклятье, так что мое искусство тут не
поможет...
- Тогда кончай болтать. Пей лучше свое пиво да имей терпенье. Не ты один
тянешь эту лямку - я вот сам служу здесь уже восьмой год.
Но Шубкель уперся и стоял на своем.
- Тебе нечего бояться, Йонас, - убеждал он приятеля. - Тебя это никак не
затронет, потому что я решил бежать во время командировки.
Тут надо заметить, что закон велел карать любого офицера или унтер-офицера, в
чьем подразделении служил дезертир, но если этот грех случался, когда солдат,
так сказать, выпадал из поля зрения своего командира, начальник его оставался
безнаказанным, а вся вина падала на того, в чье распоряжение дезертир
переходил во время командировки.
- И кто же тот бедолага, кому придется держать ответ? - недоверчиво хмыкнул
Йонас.
Шубкель ухмыльнулся.
- А ландграф! Не прикажет же он самого себя бить фухтелями или разжаловать.
Самое большее - посидит трое суток под домашним арестом, так что весь
гарнизон, включая майоров и генералов, скажет мне спасибо.
Йонас и помыслить не мог, что Шубкель говорит всерьез, а потому заметил с
усмешкой:
- Да уж точно: всем будет радость, если старик на три дня уберется с глаз
долой.
- Послушай, дружище, - продолжал между тем Шубкель. - Я прошу самой малости -
во имя нашей дружбы. Дошло до меня, будто в четверг утром предвидится
маленькая поездка...
- Почем ты знаешь? - насторожился Йонас.
- Да так, мизинчик шепнул, - ответил кноденец с неопределенной ухмылкой. -
Короче: сейчас черед нашего капральства выделять ландграфу караульного. Это
может быть только Георг Фогель, Петер Дингельдайн или я, потому как мы трое -
самые старослужащие. Ты должен устроить, чтобы тех двоих услали на заготовку
фуража - тогда фельдфебелю придется назначить меня.
Йонас вытаращил глаза.
- И во время этой поездки ты намерен ускользнуть у старика из-под носа? Ну
нет, ты точно спятил!
На это Шубкель, который все хорошенько обмозговал, возразил:
- Говорю же, тебе не о чем беспокоиться. До сих пор, из дружеского
расположения, ты защищал меня от назначения в караул, а теперь - опять-таки из
дружеского расположения - я прошу тебя это устроить. Тебе ничто не грозит, а я
буду по гроб жизни благодарен и обещаю оказать любую услугу, какой ты от меня
потребуешь.
Теперь Йонас сообразил, что Шубкель не шутит, и его даже пот прошиб.
- И ты думаешь, будто из дружеского расположения я помогу тебе подвести себя
под прогнание сквозь строй?
- Ничего не поделаешь, дружище, я должен отсюда убраться. Исполни мою просьбу
- не будет беды ни для тебя, ни для меня. А если откажешься, придется искать
другой, ненадежный путь - тогда, может статься, меня схватят и впрямь прогонят
сквозь строй, и этот грех падет на твою душу.
Шубкель продолжал уговаривать приятеля, а у капрала делалось все тоскливее и
неуютней на душе, потому как он думал, что лишится друга. Но в конце концов он
не мог больше противиться и скрепя сердце обещал Шубкелю исполнить его
просьбу.
Ландграф, который был человеком въедливым и педантичным, строго различал
большой и малый выезд. При большом он выезжал в карете, в сопровождении
эскорта из гусар и приличного числа верховых офицеров. Но поскольку была зима,
он отдавал предпочтение малому выезду: то есть ехал один в санях, где на
козлах, рядом с кучером сидел только его гайдук. Однако сзади, на подножке,
стоял гренадер с ружьем на караул, и так как в этом положении должен был он
оставаться при самом жестоком морозе зачастую по многу часов, не имея
возможности ухватиться за что-нибудь, когда сани подбрасывало на ухабах или
при поворотах швыряло из стороны в сторону, он был пристегнут под коленями к
двум железным ручкам - изобретение, которым ландграф очень гордился. Во время
поездки он то и дело оборачивался, дабы удостовериться, что солдат не
позволяет себе никаких вольностей, и если ловил беднягу в непредусмотренной
церемониалом позе, то бил его собственноручно, будучи таким же ревнителем
устава, что и король прусский, у которого он научился военному ремеслу. Так
что солдаты ландграфа боялись назначения сопровождающим в поездках пуще любой
другой службы.
В четверг рано утром сани ландграфа выехали из городских ворот, и Шубкель
стоял на запятках с ружьем на караул, перебирая в памяти все необходимые к
соблюдению предписания, которые ландграф изложил в 32 параграфах своей
"Инструкции касательно поведения при малом княжеском выезде".
Был ясный день, и морозный воздух струился вверх, точно золотой дым.
Они отъехали не очень далеко от города, когда его светлости понадобилось выйти
по нужде. Он крикнул: "Стой!", сани остановились, и гайдук спрыгнул с козел.
Ландграф, повернувшись, скомандовал: "Ружье к ноге!" - и Шубкель с такой силой
стукнул прикладом о запятки, что сани все задребезжали. Гайдук стоял в снегу у
подножки, вытянув руки по швам, пока ландграф не отдал очередную команду:
"Правый - отстегнуть! Левый - отстегнуть!" Теперь гайдук должен был отстегнуть
гренадера от удерживавших его ухватов, и поскольку его закоченевшие пальцы
действовали недостаточно проворно, ландграф заставил его повторить эту
процедуру не менее дюжины раз. После этого Шубкель промаршировал на правую
сторону, но с ружьем на караул - вопреки инструкции. Гренадер получил
увесистую оплеуху, и только теперь ландграф вышел из саней, где, отойдя на
несколько шагов по заснеженному полю, совершил то, что положено было
совершить, строго регламентированными движениями и с военной точностью.
Прежде чем снова усесться в сани, он имел обыкновение с головы до ног
осматривать стоящего на карауле солдата. Так было и в этот раз.
- Какой роты, молодец?
- Первой, Ваша светлость!
- А как тебя звать?
- Шубкелем, Ваша светлость!
Тут ландграф открыл свою объемистую записную книгу, полистал на букву "Ш" и
сказал:
- Ты из Кнодена, верно?
- Верно, Ваша светлость!
- Солдат телом и душой?
- Точно так, Ваша светлость!
- Готов за меня в огонь пойти?
- Только прикажите, Ваша светлость!
- Ну, ступай! На плечо! Вперед - марш!
Шубкель снова промаршировал вокруг саней, встал на запятки, крепко
пристегнулся - и поездка продолжалась.
Ландграф хотел посетить недавно возведенный мост, под которым намеревался
устроить крюйткамеру. Он приказал осадить лошадей перед самым мостом,
повернулся и скомандовал: "К ноге!" Однако Шубкель не шелохнулся. При виде
такого вопиющего нарушения устава ландграф разинул рот и глаза у него полезли
из орбит. "Ружье к ноге!" - заорал он. Гренадер стоял неподвижно, как
вкопанный. Ландграф побагровел и, схватив свою трость, что было сил огрел его
по голове. От удара трость переломилась, но Шубкель не шевельнулся. У
ландграфа язык отнялся, он позабыл все команды, только прохрипел:
"Отстегнуть... свинья!" - и выскочил из саней. Гайдук трясущимися руками
отстегнул ремни - и Шубкель во весь рост грянулся на снег, точно подрубленное
дерево, так и не выпустив ружья. Но когда ландграф и гайдук бросились к нему и
начали тормошить, их пальцы ощутили пустой мундир, из которого высыпалась
горстка пепла.
За мостом лежала деревня. Ландграф велел гайдуку сбегать туда и привести
священника, а сам повалился в сани, и зубы у него стучали от ужаса. Наконец он
овладел собой настолько, что смог вытащить из кармана "Инструкцию касательно
поведения при малом княжеском выезде", и погрузился в спасительное чтение. Это
его немного успокоило, хотя ни в одном из тридцати двух параграфов не было
предусмотрено действий на подобный случай.
Между тем гайдук воротился с пастором - рослым здоровяком лет тридцати, у
которого не было даже времени надеть парик и сутану. Ландграф потребовал
объяснений.
- Как человек ученый, вы должны в этом разбираться, - заявил он, указывая на
пустой мундир - все, что осталось от Шубкеля, гренадера первой роты.
Увы, под гневным взглядом ландграфа пастор повесил голову, будто сивая лошадь
перед кузницей. Бледный и растерянный, он пробормотал что-то о возможном
оптическом обмане и кознях злого духа, а затем добавил, что с потерпевшим
могла приключиться неизвестная смертельная болезнь.
Ландграф кивнул головой. Именно так - неизвестная болезнь. Умер на посту, как
и подобает бравому солдату. Подумав немного, он сказал гайдуку:
- Вот что: поезжай в Пирмасенс за новой тростью и караульным, а я пока
останусь в деревне... Нет, постой-ка! Лучше сделаем по-другому. Господин
пастор, пожалуйте сюда! Фигура у вас подходящая, так что надевайте мундир
мертвеца, берите ружье и полезайте на запятки. Будете гренадером!
Пастор бухнулся на колени, прося пожалеть его жену и детишек, плакался о своем
долге перед прихожанами. Однако ландграф был непреклонен: нечего такому
молодцу зазря пропадать в попах - крестить да венчать и горбун сможет.
Между тем Хайнрих Шубкель вернулся в родную деревню, и поскольку ландграф не
имел в Кнодене никакой власти, зажил спокойно на своем подворье. С годами
Шубкель женился, обзавелся ребятишками. Теперь он пользовался своим умением
лишь для крестьянских надобностей и, всякий раз, заколов свинью, отвозил
несколько колбас в Штирбах, матери Йонаса, прося переслать их в Пирмасенс сыну
и, при случае, передать привет из Кнодена.
И вот однажды, в послеобеденную пору - а было это на второй день Рождества - в
дверь его постучали, и когда Шубкель отворил, на пороге стоял капрал Йонас.
Приятели сердечно обнялись. Шубкель угощал гостя яблочным сидром и сливовицей,
копченым мясом и омлетом, а его жена и дети дивились яркому мундиру с
надраенными до блеска пуговицами. Йонас рассказал, что за верную службу
получил отпуск на несколько недель, впервые за много лет побывал в родном
Штирбахе, а теперь вот решил навестить старинного друга. Он описывал всякие
мелкие происшествия из жизни полка - вроде того, что ландграф недавно произвел
пастора в ефрейторы или сочинил свой пятисотый военный марш, который церковные
органы должны теперь играть по воскресеньям - однако робел затронуть
достопамятную поездку Шубкеля и его побег. Шубкель заметил, что приятель его
подавлен, глядит прямо перед собой, а говорит бессвязно и быстро, чего прежде
с ним не бывало.
Улучив минуту, когда хозяйка и дети вышли, Йонас вздохнул и сказал:
- Хорошо тебе, Шубкель, рассуждать о счастье, потому что тебя там больше нет.
А я моей гарнизонной жизнью сыт по горло, все четыре стенки экзерциргауса
выучил до шляпки последнего гвоздя, и меня от них с души воротит. Хоть бы уж
война пришла что ли! Тогда не будет каждый шаг определен инструкцией и
регламентом. Когда повезет, я сделался бы фельдфебелем, а если бы пали в бою
старшие офицеры, то - чем черт не шутит - мог и ротой командовать. Ну, а
случись мне быть раненым, дал бы мне старик орден и назначил пенсию да еще
пожаловал место сборщика податей у ворот впридачу.
- Меня мало заботит, что в мире творится, - отвечал ему Шубкель, - и не слышал
я, чтобы дело шло к войне.
Йонас помолчал минуту, будто собирался с духом, и сказал решительно:
- Ты не хуже моего знаешь давнюю примету: всякий раз, когда призрак старого
барона перебирается со своим скарбом из Шнеллертса в Роденштайн - скоро
грянуть войне, а когда обратно - воцариться миру. Я слышал про то от матери и
старых людей, и так себе обмозговал: одно здесь причина, а другое - следствие.
Ты знаешь толк в колдовстве, иначе не сумел бы сбежать от ландграфа. Кроме
того, за тобой должок, вот я и прошу оказать мне услугу. Вызови заклятьем
духа: тогда ему придется явиться в Роденштайн - а, значит, быть войне.
Шубкель сделался мрачным, будто туча, и проворчал угрюмо:
- Все это - чушь! Роденштайнский барон не может вызвать войну, он только
возвещает о ней заранее.
- Я не такой ученый, как ты. Но одно вижу: выбирается дух из Шнеллертса -
разразиться войне. Стало быть, вымани его оттуда - и она начнется.
- Послушай. Лет сорок назад жил в Райхельшайме один раби, который умел
приказывать духам. И во время войны явились к нему крестьяне вместе с женами и
детьми, повалились на колени и обещали половину своего добра - только б он
выманил духа из Роденштайна обратно в Шнеллертс, чтоб снова настал мир. Но
раби сказал: "Когда б вы отдали мне все золото, какое есть в королевстве, я и
тогда не властен исполнить вашей просьбы, ибо это ужасная тайна, и никто не
должен ее касаться".
- Еврей был волен делать, как хочет. Однако ты - мой должник.
- Вот как? - воскликнул Шубкель. - Уж лучше было мне мыкать солдатчину или
выбираться собственными силами! Потому как даже если б меня схватили и
прогнали сквозь строй - все не так страшно, как услуга, которой ты требуешь!
- Не увиливай, Шубкель! Это черная неблагодарность. Без меня не видать бы тебе
своего подворья, не завести жены и детишек.
- Так-то оно так, да не всякого духа вызвать можно...
- Ладно! Тогда поклянись, что не можешь вызвать роденштайнского барона - и я
освобожу тебя от данного слова.
Шубкель ничего не ответил.
- Я научу тебя всему, что умею, - сказал он наконец, - только избавь меня от
этого дела.
- Но мне как раз это и нужно! Послушай, пойдем нынче со мной - говорят,
двенадцать ночей между Рождеством и Святками хороши для всякого колдовства.
- Ты не представляешь, чего просишь. Заклятие это самое тяжкое, изо всех,
какие можно сотворить. И даже если оно удастся - ты не знаешь, что такое
война. Спроси у старых людей, тех, кто пожил на свете - у своей матушки или ее
отца - они тебе скажут. Ты и вообразить не можешь, какую дверь хочешь
отворить. Это все одно, что греться у пожарища! И как только тебе такое в
голову взбрело!
- Зато я знавал солдат, которые во время войны из рядовых сделались офицерами
и графами, а еще крестьян, так удачно сторговавших рожь и овес, что смогли
купить себе дома в городе и разъезжать в карете, запряженной четверней. Пойми:
я - солдат. Твое ремесло - пахать и косить. Так ладно ли было тебе без толку в
манеже плугом песок ворошить или в воздухе косой махать? Вот и я хочу делать
то, что мне по званию положено. Стрелять и колоть взаправду, а не для виду. Ты
побожился исполнить мою просьбу и если откажешься - нарушишь клятву, как
нарушил когда-то присягу ландграфу. Но ландграф-то вынудил тебя к ней обманом,
а мне ты слово дал по своей доброй воле и клятва твоя тебя перед Божьим судом
отяготит.
Шубкель встал.
- Ладно! - бросил он в сердцах. - Раз так - получай, чего хочешь!
Пошел он к своей жене и детям, расцеловал их и сказал, что хочет проводить
друга. Потом рассовал по карманам всякую всячину, и они с капралом отправились
в путь. За приятелями следом увязалась черная собачонка и нипочем не желала
отставать. Шубкель покосился на нее, но позволил бежать рядом, погладив по
курчавой шерсти. Ему было жаль щенка, потому что его младший сынишка когда-то
вытащил его из ручья.
Шел снег, большие хлопья кружились в воздухе и медленно оседали на землю.
Когда Шубкель с Йонасом добрались до Линденфельса, начало уже смеркаться.
Приятели заглянули в корчму - передохнуть немного и согреться парой стаканов
шнапса.
За всю дорогу они не обменялись ни словом. Только когда проходили через
Штирбах, капрал спросил:
- Может, зайдем к моим, поужинаем?
Окна Йонасова дома были ярко освещены, за столом сидела его мать, старший брат
со своей женой и дети. Но Шубкель покачал головой.
- Не один двор должен будет сгореть, - проворчал он угрюмо. - Может, и ваш
тоже...
- Что с того? - возразил Йонас. - Усадьба принадлежит брату, а мое дело
гренадерское.
Капрал думал, что Шубкель пойдет вверх по дороге, ведущей к Шнеллертсу, однако
они остались в долине Кайнсбаха, а потом свернули направо, через заснеженные
луга, к Халям, деревушкам-близнецам - как имели обыкновение ходить жители
Роденштайна, чтобы сократить себе дорогу.
Тем временем настала ночь, и звезды напару с молодым месяцем голубовато
сверкали сквозь снеговые тучи над белой равниной. По обе стороны ее грозно
темнели поросшие лесом горы, чью суровую мрачность не мог смягчить
серебрящийся покров на елях и буках. Было безветрено и морозно.
Неподалеку от Халей стоял на лугу безлистый кустарник, бросая на белизну резко
очерченные, тонкие черные тени. Здесь Шубкель остановился и, буркнув:
"Принимайся, капрал, за работу!", начал руками разгребать снег, пока не
обнажилось круглое пятно в поперечнике с рост человека. Потом он пошел в лес
за околицей и вернулся с охапкой валежника. После этого Шубкель начертал ножом
на снегу всякие буквы и знаки. Все это проделал он молча, без единого слова,
только раз засмеялся и промолвил язвительно: "Ну, приятель, нынче ты изведаешь
другой страх, какого не нагнать ни фельдфебелю, ни капитану, ни даже самому
ландграфу!"
- Делай свое дело! - отмахнулся Йонас, - Это мой страх - не твой, а я уж с ним
как-нибудь управлюсь!
Шубкель покачал головой, разжег огонь и подвесил над ним медный котел, в
который набрал снега, чтобы он растопился. Когда вода закипела, он побросал
туда всякие предметы - Йонас не мог распознать, что это такое - и принялся
творить заклинания. Однако напрасно капрал пытался разобрать, что за слова
бормочет его приятель сквозь стиснутые зубы, уставив пристальный взгляд на
котел, пламя и дым. Маленькая собачка сидела рядом на снегу и доверчиво
смотрела на своего господина.
Вид у Шубкеля был точно у человека, занятого тяжкой работой, и вскоре лоб его
покрылся крупными каплями пота.
- Ляг на землю и приложи к ней ухо! - велел он Йонасу.
Капрал повиновался и услышал сперва смутные, слабые шорохи, затем скрипы,
тяжелую поступь и бряцание.
- Это седлают коней, - промолвил Шубкель. - Ты не передумал? Я еще могу их
остановить.
Но глаза капрала мрачно блеснули.
- Пусть будет война! - отвечал он упрямо.
И Шубкель продолжал творить заклинания.
Чуть позже он сказал:
- Вот уже всадники ставят ногу в стремя. Подумай хорошенько: пока есть время,
не отослать ли мне их назад?
Однако Йонас твердил свое:
- Пусть будет война!
Пока Шубкель бормотал слова заклятия, он лежал, прижавшись правым ухом к
холодной сырости немного оттаявшей от жара костра земли, и взгляд его был
устремлен на пламя. Скоро живая, трепетная яркость огня так приковала к себе
глаза капрала, что он уже не мог оторваться. Будто издали, дошел до него голос
Шубкеля, проговоривший со вздохом:
- Сейчас они пустят коней в галоп. Но еще в моей власти заставить их
поворотиться...
На этот раз Йонас ничего не ответил. Он слышал нарастающий топот, однако
больше не обращал на него внимания, ибо все его чувства были устремлены к
огню. А тот вдруг дрогнул и заметался - голубоватый, кроваво-красный и
бледно-желтый, и над колеблющимися его языками, словно траурный флер,
расстелился черный дым. Потом вверх ударил ослепительный столб пламени,
заполняя собой горизонт, и захлестнул багровым заревом небо и землю, весь мир.
Из жара и дыма выросли три гигантских фигуры, три всадника, и понеслись над
кружащимся земным шаром: один был с короной, на белом коне, другой - с мечом,
на рыжем, и третий - с весами, на черном. И поднялся великий стон от всех
народов, содрогнулись горы и рухнули во прах города, и башни разлетелись на
осколки, будто стеклянные сосуды, и пополз тяжкий смрад от пожарищ и трупов -
добычи червей, и вот все крики поглотили громовые раскаты труб - и тогда
раздался глас: "Се великий и ужасный день, день гнева Господня. Отныне время
прекратит течение свое!"
И тут Йонас лишился чувств.
Он пришел в себя совершенно разбитый; ему казалось, будто промчались целые
годы. Приподнявшись, он увидел заснеженный луг и темные дома
близнецов-деревушек в объятиях гор по обе стороны Кайнсбахской долины; у мирно
потрескивавшего огня сидела черная собачка, а над ним, стоя на коленях,
склонился Шубкель. И сердце Йонаса охватила жаркая радость при мысли о том,
что мир стоит невредимый, и зимы по-прежнему будут обильны снегом, а лето -
хлебами. Но тут он услышал, как Шубкель промолвил: "Теперь они в лесу". И
маленькая собачка, жалобно скуля, поползла прочь, и шерсть ее - до последнего
волоска - встала дыбом.
Тогда Йонас понял, что прошло всего несколько мгновений с тех пор, как Шубкель
спросил его, не повернуть ли вспять призрачных всадников. Ужас обуял его; он
открыл было рот, но с языка не слетело ни звука, и Йонас молча смотрел на
искаженное лицо колдуна.
Тут со стороны Шнеллертса будто наплыла грозовая туча, и шумы, прежде едва
слышные, как если бы доносились из-под земли, загрохотали во всю мощь:
яростные крики, щелканье кнутов, конский храп и топот, барабанная дробь, лязг
железа и стрельба, рокочущий звон набата, треск рушащихся, охваченных пламенем
домов, вопли женщин и детский плач, стоны умирающих и хруст костей. С каждым
мгновением шум и туча приближались. И Шубкель сказал:
- Сейчас они будут здесь.
И в этот миг понял капрал, что все увиденное им только теперь должно
совершиться. Он вскрикнул, закрыл глаза и повалился на землю.
Шубкель глянул на бледное, как у мертвеца, лицо друга. Затем поднял голову и
непослушной рукой сотворил в воздухе крест. Члены у него были тяжкими, словно
свинцом налиты, однако он превозмог свою слабость. И в то время как
нарастающий гул и темные облака надвигались все ближе, задыхаясь, он стер
начертанные на снегу знаки, написал вместо них новые, бросил в котел травы и
амулеты, подул на дым, который до сих пор, прямой, будто свеча, столбом
поднимался в небо, а теперь изогнулся в сторону Шнеллертса, и, наконец,
схватил маленькую дрожащую собачку, которую сын его когда-то спас из воды.
Шубкель вонзил в нее нож, так что горячая алая кровь тугой струей хлынула в
котел, и, собрав последние силы души своей и тела, выкрикнул страстное и
грозное заклятие против наползающей тучи, которая пожрала все звезды и весь
лунный свет и бросила черную тень смерти на бледную, точно саван, снежную
равнину.
Гул, до этого становившийся все более громким и диким, звучал еще одно
мгновение с нарастающей силой, а потом начал стихать, превращаясь в неясный
рокот, и отдалился в конце концов, будто затухающая гроза, в том направлении,
откуда пришел.
И тогда Шубкель с криком, в изнеможении рухнул на землю.
На его крик из деревушки прибежали люди. Они нашли обоих приятелей,
распростертыми на снегу, точно два мертвеца, и перенесли их в дом, где те
восемнадцать часов кряду пролежали без движения. Потом они встали и ушли.
- Карл Йонас, - сказал Шубкель, волосы которого за одну ночь сделались совсем
седыми, - больше я тебе ничего не должен; теперь мы квиты.
В Штирбахе расстались они, не попрощавшись друг с другом.
Капрал воротился в свой гарнизон, хотя срок его отпуска еще не истек. Он нес
службу исправно, как прежде, но в свободные часы избегал компании товарищей, и
никто уже не слыхал, чтобы он пошутил или рассмеялся.
Так прошло еще несколько лет. Потом началась война с французами, и в первой же
стычке капралу прострелили голову.
Перевод с немецкого Татьяны и Екатерины Кудриных
Last-modified: Thu, 07 Jul 2005 04:37:47 GMT