я с моим коллегой-домино: - Похоже на ворота в ад. - В сад? - переспросил он. Чего еще было ждать от домино? Я, со своей стороны, как вы, наверное, помните, был ангелом, точнее, по велению Оливии, ангелом-хранителем нашего друга, так что, воплотившись в собственную маску, я твердо решил, что мой долг - спасти Роландо, поэтому настойчиво прошептал ему на ухо: - Давайте скажем им, что мы пошутили. Жизнь прекрасна, у вас есть Оливия, так зачем же все это терять? - Настоящий кабальеро всегда готов потерять все по той или иной причине, - ответил он. - Этот паршивый дьявол не стоит столь огромной жертвы, - воскликнул я. - Он уже считает, что я мертвец. - Но ведь это абсурд! - отчаянно запротестовал я. - Послушайте же, когда мы будем пить горячий шоколад, обещанный нам сеньорой, вас не будет с нами, и знаете почему? Из-за глупой детской выходки, до которой уже никому и дела не будет. - В таком случае, - сказал он мне с печальной улыбкой, - вам придется выпить две чашки: за себя и за меня. Чтобы не оставлять последнее слово за ним, потому что я видел, что Ланкер уже встал в позицию, я крикнул ему: - Для меня это все равно, что две чашки свинца. Под руководством старичка, управлявшегося со своим делом с очаровательной непринужденностью, дуэль началась. Откуда я узнал, что дьявол был опасным дуэлянтом? Сейчас я думаю, что это случилось благодаря ореолу сверхъестественного, который окружал нас в ту ночь. Как бы то ни было, дьявол был непобедим. Какой решимостью, какой храбростью должен был обладать Ланкер, чтобы продолжать свою проигранную битву! Я не стану произносить сострадательные фразы, я пресеку в корне собственное лицемерие, но я не оскверню свой рассказ, который является своеобразной эпитафией Ланкеру, общими рассуждениями, чем бы они ни были продиктованы - подлинно религиозным чувством или желанием высказать хулу в адрес грешников. Каждый извлечет такую мораль, какую захочет. Мое перо запечатлеет только чистоту и прямоту души, с которой мой друг бросился в бой против рая и ада, его беспримерное мужество, которое не опиралось даже на надежду. Об иных храбрецах не всегда скажешь такое. Ланкер атаковал без устали, действия дуэлянтов казались чрезвычайно слаженными до тех пор, пока вдруг плащ дьявола не взвился ввысь, словно два красных крыла, а шпага, быстрая и смертоносная, не блеснула, словно луч. Она проткнула Ланкера насквозь, на уровне сердца. Мы поспешили к нему, торопясь оказать - увы! - запоздалую помощь. Еще одно необычное видение, последнее в этом сюжете, остановило нас: мы увидели дым, будто из маленького очага, который шел из-под тела Ланкера, почувствовали запах серы и услышали, как разматываются цепи кандалов. Осенив себя крестом, домино прошептал: - Он отправился в ад. Известно, что устами неразумных глаголет истина... Убийца исчез с места происшествия незаметно. Был ли это действительно сеньор Коуто, тот самый, из безмятежных парижских времен, и такой зловещий нынче? Нет. Это был дьявол, самый настоящий дьявол, назовем его Сатаной или еще как хотите. Бесполезно было искать его на вилле. Бесполезно было искать его секундантов, одного с козлиной, другого с ослиной головой. Все трое испарились. Они не были масками. Осталось лишь мертвое тело и в связи с этим - уже в самом скором времени - неприятные разбирательства и полицейские формальности. Мне казалось достойным сожаления, что не кто иной, как я, друг, так сказать, лишь в силу обстоятельств, оказался лицом к лицу со случившимся. Я воспользовался телефоном, который на вилле иногда работал, и позвонил Хорхе Веларде по прозвищу Дракон. Я сказал ему, что с его двоюродным братом случилась беда и чтобы он срочно приезжал на виллу. - Не явиться ли мне вместе с епископом? - поинтересовался он. Я разозлился, отпустил шутку сомнительного толка о том, что поминальная молитва никогда не бывает запоздалой, и повесил трубку. В машине я наплел бедняжке Оливии уж не помню какую фантастическую историю и, чтобы отвлечь ее от сего печального происшествия, привез ее к себе на квартиру. Примечания Оливия, Роландо, Хорхе-Оливия - испанское имя, образованное от "оливы". С античных времен оливковая ветвь - символ мира, мудрости, славы. Роландо - испанская форма имени Роланд. Это имя носят главный герой французского эпоса "Песнь о Роланде", герои поэм Боярдо и Ариосто. Хорхе - испанская форма имени Георгий (поэтому в рассказе и появляется, как довесок, кличка Дракон). Кроме того, Хорхе - первое имя Хорхе Луиса Борхеса, друга и соавтора Биой Касареса. Лабрюйер Жан де (1645-1696) - французский писатель-моралист. Главная книга Лабрюйера - "Характеры, или Нравы нашего века". Эстансия-загородный дом, дача, усадьба, поместье; в Аргентине - большое скотоводческое поместье. Честертон Гилберт Кийт (1874-1936) - английский писатель. Кеведо Франсиско де (1580-1645) - испанский писатель. Плиний Младший (62-114) - римский писатель, оратор. "Любовники из Теруэля" - средневековая испанская легенда о любви Изабеллы де Сегуры и Диего де Марсильи. Легенда стала основой ряда произведений испанской литературы и живописи. Теруэль - город в юго-западной части Испании. Бенлиур Мариано (1866-1947) - испанский скульптор и художник. ...на увертюру... слишком вагнеровскую... - вамек на знаменитое произведение Рихарда Вагнера - увертюру "Фауст". В творчестве Биой Касареса тема Фауста - одна из важнейших. Тцара Тристан (наст, имя Сами Розеншток; 1896-1963) - французский поэт, один из основоположников дадаизма и сюрреализма. Тор - в скандинавской мифологии: бог войны. Крест и Клеймо - вероятно, имеется в виду Святейшая инквизиция. Площадь Конститусьон - площадь в центральной части Буэнос-Айреса. На площади - одноименный вокзал, от которого отходят поезда южного направления. ...радуга, вестница богов... - В греческой мифологии Ирида, богиня радуги, считалась посредницей между богами и людьми. Роусон Гильермо (1821-1890) - аргентинский врач и политический деятель. ...весна начинается двадцать первого сентября...- В Южном полушарии 21 сентября - день весеннего солнцестояния. Пичуко - прозвище Анибала Троило (1914-1975), аргентинского композитора, исполнителя танго. Кабальито - район Буэнос-Айреса. Перевод с испанского Е.Голубевой, 2000г. Примечания В.Андреев, 2000г. Источник: Адольфо Биой Касарес, "План побега", "Симпозиум", СПб, 2000г. OCR: Олег Самарин, olegsamarin@mail.ru, 20 декабря 2001 Адольфо Биой Касарес. Пассажирка первого класса Жить в этом тропическом городе, скромном торговом порту, куда изредка заглядывали лишь представители табачных компаний, было невыносимо скучно. Когда в порт входило какое-нибудь судно, наш консул обычно отмечал это событие банкетом в мавританском зале отеля "Пальмас". Почетным гостем всегда был капитан. Консульский негритенок прямо на борт доставлял ему приглашение, в котором содержалась просьба распространить его также, по выбору капитана, на некоторых офицеров и пассажиров. Хотя стол бывал, по обыкновению, роскошным, влажная тропическая жара делала неаппетитными, а то и вовсе подозрительными самые замечательные произведения кулинарного искусства. Привлекательность сохраняли одни только фрукты, вернее - фрукты и выпивка, по отзывам пассажиров, обычно долго еще помнивших наше знаменитое белое вино, а также вызванные им, зачастую весьма любопытные, признания. Вот что довелось однажды выслушать консулу из уст одной туристки, пожилой и состоятельной сеньоры с твердым характером и уверенными манерами, одетой в свободном английском стиле. - Я всегда путешествую в первом классе, хотя прекрасно понимаю, что в наши дни всеми преимуществами пользуются пассажиры второго класса. Прежде всего это касается стоимости билета, что, поверьте, немаловажно. Еда, и это тоже ни для кого не секрет, готовится и для первого, и для второго класса в одной и той же кухне, одними и теми же поварами, но поскольку судовая команда больше симпатизирует простым людям, то все самые изысканные и свежие блюда неизменно попадают в столовую второго класса. В этой симпатии к простым людям, вне всякого сомнения, нет ничего естественного. Ее искусственно создали писатели и журналисты; общество относится к ним с недоверием, но в конце концов благодаря своей ужасающей настойчивости им все-таки удается всех убедить. Так вот, поскольку второй класс обычно бывает укомплектован полностью, а первый остается почти пустым, то у нас вы обычно не встретите обслуживающего персонала; зато во втором классе обслуживание отменное. Поверьте, я уже ничего не жду от жизни; и все-таки я люблю оживленное общество молодых и красивых людей. А теперь я открою вам один секрет: как бы мы ни пытались этого отрицать, красота и молодость - одно и то же. Поэтому такие старухи, как я, теряют голову, если в игру вступает юнец. А молодые - вернемся опять к теме классов - всегда путешествуют во втором. В первом классе танцы, если их когда-нибудь там устраивают, напоминают бал оживших мертвецов, надевших свои лучшие наряды и драгоценности, чтобы как можно веселее провести ночь. По логике вещей, ровно в полночь они должны будут двинуться к своим могилам, по пути рассыпаясь во прах. Мы, разумеется, можем ходить на праздники второго класса, но для этого нам пришлось бы поступиться своими принципами, потому что обитатели нижней палубы смотрят на нас так, будто мы вообразили себя коронованными особами, снизошедшими до визита в квартал бедняков. А пассажиры второго класса являются на палубу первого когда пожелают, и никто, никакое начальство, не возводит перед ними тот ненавистный барьер, который общество в свое время столь решительно разрушило. Мы, пассажиры первого класса, лояльно относимся к посетителям из второго, мы ведем себя с ними как можно сдержаннее, чтобы наши гости не догадались, что нам известна их принадлежность к другому классу - тому, которым они, во всяком случае во время путешествия, так гордятся, - и не вздумали бы обидеться. Нас гораздо меньше радуют те их визиты, лучше сказать вторжения, которые они совершают перед рассветом. Это настоящие набеги индейцев, во время которых захватчики жадно отыскивают какого-нибудь пассажира - кого-то из нас! - забывшего как следует запереть дверь своей каюты или засидевшегося в баре, библиотеке или музыкальном салоне. Я клянусь вам, сеньор, - эти парни безжалостно хватают несчастного, тащат его на верхнюю палубу и швыряют через борт в черную океанскую бездну, освещенную безмятежной луной, как выразился один великий поэт, и кишащую жуткими чудовищами, порожденными нашей фантазией. Каждое утро мы, пассажиры первого класса, обмениваемся взглядами, в которых ясно читается: "Значит, до вас еще не добрались". Об исчезнувших никто не упоминает из приличия, а также из благоразумия, ибо, по слухам, впрочем, возможно необоснованным, - ведь есть жестокое наслаждение в том, чтобы содрогаться от страха, предполагая, что враг едва ли не вездесущ, - люди второго класса содержат в нашей среде густую сеть шпионов. Как я вам уже говорила, наш класс лишился всех своих преимуществ, в том числе и снобизма (который, как и золото, все-таки не утратил своей ценности), но я, в силу какого-то предубеждения, неистребимого в людях моего возраста, никак не могу пойти на то, чтобы стать пассажиркой второго класса. Примечания ...освещенную безмятежной луной, как выразился один великий поэт... - О луне писали почти все поэты мира, но если учесть, что автор рассказа - аргентинец, можно предположить: речь идет о Леопольде Лугонесе (1874-1938) - аргентинском поэте, одном из крупнейших писателей Аргентины первой половины XX в. "Лунная" тема в творчестве Лугонеса - едва ли не главная. Перевод с испанского В.Петрова, 2000г. Примечания В.Андреев, 2000г. Источник: Адольфо Биой Касарес, "План побега", "Симпозиум", СПб, 2000г. OCR: Олег Самарин, olegsamarin@mail.ru, 20 декабря 2001 Адольфо Биой Касарес. Послеполуденный отдых фавна Я говорил и повторяю снова, что видная любому разница в темпераменте между мужчиной и женщиной - это та, которую каждый обнаруживает в общении со своей женой, и, по большому счету, та, что существует между любыми двумя людьми. - Не думаю, - произнес некто с сомнением в голосе. - Человек живет в одиночестве и стремится к необычным встречам: вот все, что нам известно, - заключил другой. - Верно, - ответил выражавший сомнение; теперь, с уверенной легкостью, он взял слово и целиком завладел беседой. Судите сами: вот что произошло со мной несколько лет назад зимой. Дела заставили меня задержаться на три-четыре дня в Тандиле. Я сделал все необходимое в первый же день, но решил дождаться возвращения одного инженера из нашей фирмы, который отправился на Юг. Зима стояла довольно суровая, и за пределами постели никто не чувствовал себя в своей тарелке. Временем я располагал в изобилии и, как человек, не способный все время нежиться в кровати, решил прогуляться по самым живописным местам городка. Мороз, однако, сильно сократил мою прогулку и загнал меня в кино; оттуда через полчаса я поспешил обратно в отель. Там, в паузах между чаем и коньяком, я постоянно подходил к батарее - проверить, включено ли отопление. Невероятно, но оно было включено. На следующий день - попытка убить время в баре закончилась самым жалким образом - я уже не выходил из гостиницы. Мне нравился этот "Палас-отель" с его белыми колоннами и пышными растениями: отделанный со вкусом, он напоминал, в уменьшенном виде, лучшие из отелей Belle йpoquexxii. Но кто не помнит стишок про птичку в золотой клетке? Моя же клетка была сделана из холода, нетерпения и скуки. Колесо времени остановилось. Я прочитал все газеты, пока не выучил их наизусть; сверх того - кусок объявления о какой-то уже состоявшейся распродаже, написанного прямо на стене, и приглашение клуба ротарианцев: "Посетите Тандиль". Вот так я слонялся посреди дня, как страдающий бессонницей посреди ночи, и подумал наконец - вы не поверите, - что от этой страшной скуки нет иного средства, кроме интрижки с женщиной. Но женщины не было. Я окинул взглядом тех, кто занимал соседние столики в ресторане: по большей части солидные дамы с хорошим аппетитом, окруженные детишками, - и затем провел бесконечно долгое время в холле с книгой в руках, наблюдая с несокрушимым терпением рыболова за дверью-вертушкой, за решетчатой клеткой лифта; но напрасно я ждал выигрыша от подобных лотерей. После этого меня посетила та любопытная истина, что красивые женщины не разгуливают по всей территории Республики, а собраны в двух или трех местах. Стоило вывести правило, как обнаружилось исключение. Ее не привез лифт; она не прошла через вертящуюся дверь. Словно посаженная рукой волшебника, она оказалась в кресле за моей спиной. Предчувствие, случайное ли движение Ольги, но я повернул голову - и увидел ее. - Ты спал, - в ее голосе звучала теплота. - Можно было подумать, что ты кого-то ждешь, но я прошла мимо, и ты не проснулся. Ольга очень красива. Все в ней привлекает: белокурые волосы, нежная кожа великолепного оттенка, благородство в чертах лица, необыкновенная прозрачность взгляда - в полной гармонии с ее открытой душой, не знающей ни злобы, ни самодовольства. Она - сама доброта, Я люблю таких людей: они - я постиг это далеко не сразу - и есть подлинный цвет высшего общества. Уверенность в том, что при общении с ними не получишь ни ударов, ни тычков, не так уж важна, - мы привыкли быть готовыми к любым неожиданностям, - но все же имеет свои достоинства. - Что делаешь в Тандиле? - был ее первый вопрос. Вместо объяснения я спросил в свою очередь: - А ты? - Дожидаюсь мужа. Он уехал на ферму в Хуаресе. Это займет целый день. На моих губах появилась деланная - лучше сказать, глупая, - улыбка. До ее замужества между нами было что-то вроде любви. Ничего не случилось, я больше не встречал ее, но и не забыл. Я имею в виду, что при воспоминании об Ольге эта жуткого вида сотня килограммов человеческого мяса вздыхает. Возможно, читатель меня не поймет. Она посмотрела мне прямо в глаза, свободно и открыто, как умеют только женщины. Отведя взгляд, я начал объяснять: - При таком холоде чувствуешь себя не в своей тарелке...- И, после некоторого колебания, добавил: - Везде. - Холод? Здесь, в отеле? - Во всем мире, - ответил я с полной искренностью. - Может, закажем коньяк, а еще лучше - горячий чай? - Возьмем по коньяку. Мы отправились в бар. Выпивая первую рюмку, я заметил - или мне показалось, - что ее глаза не раз искали встречи с моими. Я решился на сравнительно безопасный вопрос: - Как жизнь? Жизнь жестока ко всем, почти ко всем. Ольгин ответ меня поэтому поразил: - Слишком хорошо. Просто жизнь и супружеская жизнь - зачастую разные вещи, и я задал следующий вопрос, срабатывающий всегда - исключая мелочных людей с раздутым самолюбием: - А как у тебя с мужем? - С мужем? А что ты думаешь? - Ясно, ясно. Сердце меня не обмануло. Она перебила меня, и вовремя: - Он необыкновенный человек. Хорошо бы вам познакомиться. - Это моя мечта, - лицемерно заверил я. - Со стыдом признаюсь: он меня обожает. Я этого не заслужила. - Не заслужила, - повторил я безнадежно. Я вдруг почувствовал себя лишним, подобно врачу перед пациентом в добром здравии, испытав желание удалиться как можно скорее. Ольга - также необыкновенная женщина - поняла, что творилось в моей душе. - Извини. Нет ничего хуже, чем превозносить одного мужчину в присутствии другого. Они становятся соперниками, и тогда даже бык обнаружил бы больше понимания. Но послушай, мы-то с тобой можем отбросить условности и поговорить откровенно. Мне это так нужно. Последние слова обезоружили меня. Я оказался в совершенной власти Ольги, готовый на все ради нее, - и сказал ей об этом. Беря меня за руку - нет, до этого не дошло, но сам жест так отвечал бы моменту, - и глядя мне в глаза, она произнесла чуть слышно: - Спасибо. - И затем два неожиданных слова: - Я несчастна. Мне потребовалось собраться с духом, чтобы рискнуть: - Ты не любишь мужа. - Люблю всем сердцем. - А он? Ты же сказала, что и он тебя любит? - Конечно. - И что же? - Как так "и что же"? Именно поэтому! Ты не понимаешь? - Не понимаю, - начал раздражаться я. Будто меня не было рядом, будто разговаривая сама с собой, она сообщила: - Я ведь дала ему доказательство своих чувств. И вдруг я припомнил. Ольга сказала правду. История с долгом чести - как я мог забыть? Мы проходим по жизни одиноко, другие для нас едва существуют... Ольга была влюблена в меня, затем появился этот тип - и я постарался стереть ее из памяти. Я думал, что воспоминания будут преследовать меня, но скоро начисто забыл об этом. То ли из-за того, что Ольга действительно доказала свою любовь к мужу; то ли из-за того, что все вообще забывается. Муж прежде был неизлечимым игроком. (Кажется, с тех пор Ольга его излечила своими нежными, но уверенными руками.) Однажды ночью он проиграл больше, чем у него было; а так как вне долгов чести никакой чести он не знал, то наутро пожелал все заплатить. Ольга никогда не отличалась особым великодушием - здесь она походила на большинство женщин, - но пожертвовала для мужа немалой долей своего состояния. Свидетельство настоящей любви: Ольга не верила в подобные долги, но твердо верила в деньги. Она заказала еще рюмку. С какой быстротой женщины пьют и курят! Официант отошел, и Ольга произнесла с грустью: - Я его недостойна. - Твоего мужа? Я приподнялся в поисках зеркала; оно оказалось слишком большим, поэтому я просто указал на него Ольге, воскликнув вполголоса: - Посмотри сюда! Улыбка. Еще прекрасней была она с улыбкой на лице. Серьезным тоном она продолжила: - Я его недостойна. Ты знаешь жизнь и должен понять. Я хочу сказать, что потеряла свое достоинство. Я стал уверять ее, что понимаю, но недостаточно для того, чтобы ей помочь, и что она, конечно же, не верит в помощь друзей или кого бы то ни было. Не из-за недостатка желания: из-за одиночества каждого человека. По-моему, я оправдываюсь? Наконец она поведала мне историю - довольно неприглядную - ее падения. Однажды вечером она очутилась - от меня ускользнуло, как именно, - неизвестно где, наедине с донельзя грубым, отвратительным мужчиной.... - Человек, способный оттолкнуть любую женщину одной своей внешностью. Кажется, торговец мехом. Ничего не имею против торговцев мехом. Но представь себе: толстый, с белесыми волосами, на голове лысина, потное лицо, очки в золотой оправе. И вдруг я оказалась в его объятиях. Просто так получилось, вот и все. - Ты видела его после этого? - Как ты думаешь? Никогда. Но если бы и видела, неважно. Говорю тебе, его нет. - Значит, нет и твоего кошмарного падения. Я пустился в рассуждения о том, что все случившееся будет правильно рассматривать как сновидение, а значит, ему нельзя приписывать никакой реальности. - Это слишком легко, - возразила она. - Может ли миг внезапного головокружения поколебать твою любовь, незыблемую как скала? И затем, - продолжал я, - близится время, когда общество, люди пересмотрят понятие измены. Измена! Что за устрашающее слово! Скоро самые изощренные любовные истории станут нечитаемыми, настолько они покажутся смехотворными. Никто не поймет той серьезности, с которой мы относились к изменам. В ней увидят только навязчивую идею писателей нашего времени, - как навязчивая идея женской чести, сосредоточенной в одном месте, занимала умы классиков. Не будем придавать значения вещам, которые того не стоят. Любовь не в этом. Она - не игра и не развлечение. Если мы хотим знать правду... Не помню, чем в точности я закончил, но там были слова: "Любовь выше всего", и еще я ухватился за "незыблемое". Так приводил я одно доказательство за другим - а тогда я был действительно красноречив, не то, что сейчас, - и, опьяненный собственной логикой, прикрыл глаза; помню отлично, что, перед тем как открыть их, я подумал: "Победа за мной"; но сразу же пришло и первое сомнение: "Не отвергнет ли она наилучшие доводы?" Сколько раз я встречал это в женщинах! Наверное, им лучше ведомы тайны жизни: мы думаем, что только чудо представит нам вещи в другом свете, а женщины просто берут и совершают чудо, находят правильные доводы, которые уничтожают все наши измышления, - и мы чувствуем себя глуповатыми детьми, рассуждающими о том, о чем не имеют понятия. Ольга в знак отрицания слегка покачала головой. С беспредельной нежностью, будто и вправду разговаривая с ребенком, она произнесла: - Нет, дорогой мой. Все твои слова хороши только в теории. Тебе еще непонятно, что в любви распоряжаются чувства, а не разум, - а разве чувства подчиняются воле? По этой же причине любовь не нуждается в длинных фразах. Возьми религию: мы думаем, что имеем дело с чем-то несомненным, но стоит начать рассуждать, как ничего не остается или, еще хуже, все становится просто смешным. Наверное, любовь - игра, а в игре нужно соблюдать правила. В любом случае это очень хрупкая вещь: не вздумай обращаться с нею так, как сделала я, иначе она разобьется - и навсегда. Тогда я подумал: "Мы ничему не учимся". Как уже не раз бывало, гордость за свои умственные способности заставила меня впасть в обычную ошибку: я представлял жизнь и мир прозрачными для разума, - и, как уже не раз бывало, женщина показала мне, что во всем есть некий туманный уголок, область необъяснимого. - Настоящая любовь, - упорствовал я, - не так беззащитна. Она не рассыпается от малейшего дуновения. Любовь выше всего. Я спорил и возражал со все возрастающим жаром, убедив сам себя. По Ольге было заметно, что вся моя диалектика для нее - пустой звук. Она снова перебила меня: - Если бы начать все сначала и пройти по жизни, не оступившись! Меня тронула неподдельная боль в голосе Ольги. Чего бы я не дал, чтобы утешить ее! Передо мной сидела уже не женщина, возбуждающая желание, а грустная сестра. Я призвал на помощь все силы моего рассудка в лихорадочных поисках неопровержимого довода. Пока что, за неимением лучшего, я задал вопрос: - Как случайное падение может запятнать страсть? - Никак. Но любовь - это не только страсть. Негр Акоста как-то проницательно заметил, что женщины устроены по-другому, чем мы. Поглощенные целиком каким-нибудь предметом спора, мы всегда забываем, что настоящие причины лежат немного в стороне. - Каждое мгновение, - заявил я в конце концов с торжествующим видом, - каждый час, каждый день отдаляют тебя от этого, и если ты будешь настойчива, то однажды все забудется, и очень скоро. - Буду настойчива? - Она слегка подскочила на месте. - В чем? - В чем? - повторил я, желая выиграть время, настолько плоским и ненужным казался мне ответ. - В любви к мужу, в верности ему, во всем, что меня не устраивает, черт побери. Я готов был поклясться, что моя идиотская бестактность вызовет улыбку. Совсем нет. Я не преувеличиваю: на лице Ольги внезапно появилось выражение смертельной усталости. Будто делая огромное усилие, она ответила: - С тех пор и поныне он не считает нужным соблюдать мне верность. Ты понимаешь? Я, конечно, понял, но она сама убедила меня в обратном с таким искусством, что в тот момент я не смог - как лучше сказать? - воспользоваться ее несчастьем. От стойки администратора донесся шум: кто-то вошел в гостиницу. Несомненно, у Ольги и у меня промелькнула одна и та же мысль. Когда мы разглядели наконец прибывшего, Ольга произнесла с облегчением: - Это не мог быть мой муж. Я же объяснила, что он отправился на ферму на целый день. - А где случилась история с торговцем? - В отеле... Не спрашивайте, в каком городе, - Асуль или Лас-Флорес, в каком именно отеле: разве это имеет значение? Взамен скажу вам, что, отвечая, она поглядела мне в глаза с некоторым - слишком громкое слово для столь краткого события - вызовом. Молчание. Слышно было тиканье секундной стрелки на моих часах. Ольга явно опечалилась. До нее можно было дотронуться - Боже мой, еще прекраснее была она в печали, - и я подумал, что если потеряю ее сегодня, то потеряю навеки. - Еще по рюмке, - попросила она. Кто-то из вас, быть может, подумает, что мне хотелось наказать ее - из чувства превосходства. Нисколько. Я твердо верю, что она говорила от чистого сердца и была искренней с начала до конца. Просто мне не хватило умения следовать все время за мыслями Ольги и быстро переходить от одной к другой. И только поэтому я ее потерял. Примечания Название рассказа - это также название стихотворения французского поэта Стефана Малларме (1842-1898). Тандиль - город, округ, горная гряда в провинции Буэнос-Айрес. Юг - так (с большой буквы) в Аргентине называют Патагонию (территория между рекой Рио-Колорадо и Огненной Землей). Прекрасная эпоха - так французы обычно называют начало XX в. (до Первой мировой войны). Ротарианцы - члены клуба Ротари - международной ассоциации негоциантов, созданной в 1905 г. в Чикаго. Эмблема клуба - зубчатое колесо.. Хуарес- здесь: округ на северо-западе провинции Буэнос-Айрес. Негр Акоста - в произведениях различных авторов, описывающих Буэнос-Айрес середины XX в., негр Акоста упоминается неоднократно: видимо, он был весьма заметной фигурой в аргентинской столице того времени. Асуль - город в южной части провинции Буэнос-Айрес. Лас-Флорес - город в Южной части провинции Буэнос-Айрес. Перевод с испанского В.Петрова, 2000г. Примечания В.Андреев, 2000г. Источник: Адольфо Биой Касарес, "План побега", "Симпозиум", СПб, 2000г. OCR: Олег Самарин, olegsamarin@mail.ru, 20 декабря 2001 Адольфо Биой Касарес. Лица истины Нотариус Бернардо Перрота не напрасно получил прозвище "Непоседа". Ткните пальцем в кого угодно, спросите о нотариусе, и держу пари, что вы получите ответ: "Да он крутится как белка в колесе". Но это для меня звучит неубедительно: не представляю себе дона Бернардо в движении. Действительно, по нашему городку он ездит, восседая на козлах шарабана, в который запряжен Осо - чудовищных размеров конь, овладевший искусством передвигаться во сне. Но мне дон Бернардо видится прежде всего в конторе, глубоко усевшийся - или, скорее, утопающий - в кресле. О нет, я преисполнен уважения к своему хозяину и ни в коем случае не хочу назвать его бездельником. Чтобы покончить с этим, опишу его словами "медлительный" и "неторопливый": прекрасный образец государственного человека, который никогда не опаздывает, держит свое слово и, сверх того, не поддается смущающим влияниям. Однако не станем отрицать: в свете сказанного выше его странное поведение в дни пятидесятилетнего юбилея нашего города остается необъяснимым. Времени для размышлений у меня в избытке. Дон Бернардо, добровольно удалившись под домашний арест вместе с Паломой, весь день проводит в полумраке своей комнаты; я же, на тот случай, если вдруг объявится клиент, несу караул в конторе. Но забредают только куры, собаки, коты, заплутавшая мелкая живность. Устав спать, я начинаю лишь подремывать, а после нескольких чашек мате мозги начинают понемногу шевелиться. Почему поступки моего хозяина встретили такой суровый прием? Почему политики не даруют милосердного прощения дону Бернардо? Вот объяснение, хотя и неполное, оно - один из плодов моих долгих раздумий: всю жизнь имея дело с грязью, политики научились замечательно симулировать потерю памяти, чтобы не вспоминать о клевете, неисполненных обещаниях, полицейском произволе, предательстве, сказочных состояниях государственных служащих, грубости никуда не годных чиновников. И все же они не стали подлинными философами: простить возмутителей спокойствия, отнимающих блеск у торжественных церемоний, - выше их сил. В этом они совершенно не отличаются от простых смертных: лезут из кожи вон ради юбилеев, крестин, именин, дней рождения и прочих памятных дат. Как это признавал и сам дон Бернардо, он сцепился с фигурами далеко не последними в нашем краю. Среди задетых им оказались вице-губернатор провинции, приехавший на праздник по специальному распоряжению губернатора, один мэр, принадлежавший к числу вождей партии, специальный уполномоченный от ее руководства и самые авторитетные из местных партийных деятелей. Но главное, что с ними увязалось много разного люда, на который произвела плохое впечатление такая крупная промашка дона Бернардо - человека известного и уважаемого в городе - и грозившая испортить его будущее. Среди простонародья, как, впрочем, и среди людей повыше рангом, ходило множество разных объяснений, но все они быстро свелись к неизменной дилемме: бутылка или Палома. По этому поводу я, слава Богу, достаточно осведомлен, чтобы опровергнуть сплетни. Нотариус никогда не был тряпкой и не питал чрезмерной слабости к служанкам. И справедливо ли будет обозвать пьяницей верного, но благоразумного поклонника черешневого ликера? Чтобы покончить с этими сплетнями, я опираюсь не столько на доводы - в нашем кругу их встречают с недоверием, - сколько на собственные наблюдения. Вооруженный ими, я не допускаю и мысли, что причиной стала служанка - будь она с косами, подобно Паломе, или без них, - или некий импортный напиток, способный поколебать решимость моего хозяина. Тем не менее остается фактом, что бульшая часть городка присутствовала при неслыханном событии: дон Бернардо изменил своему обещанию взять слово на празднике. Ночь за ночью - я видел это своими глазами - устроившись в кресле напротив своего бюро, он погружался в сочинение речи, чтобы разразиться ею перед толпой народа на небольшой площади, где у нас проходят торжества. Когда перо дона Бернардо вывело достопамятное имя Клементе Лагорио, основателя городка, названного в его честь, я заметил на щеке достойного нотариуса слезу. Это было настолько неожиданно, что я вначале принял ее за капельку пота, выступившую от жары или от излишнего напряжения. И настал момент, когда я услышал речь целиком. Событие незабываемое: передо мной предстало бесценное творение, где была рассказана, почти что доверительным тоном, биография нашего патриархального дона Клементе, для которого дон Бернардо некогда выполнял деликатные поручения, - так же как я для него самого. Эль Лагорио де Перрота получился героем, титаном, рыцарем шпаги и креста; а что касается его деяний, то это была величественная эпопея местного масштаба. Здесь красноречие достигало такого накала, что, только прервав чтение и вспомнив о полном отсутствии индейцев в наших краях к тому времени - подумаешь, небольшая ошибка размером в пятьдесят пять лет! - читатель протирал глаза, разевал рот, восставал против бездушной исторической правды, испытывал полное смятение в чувствах. Речь была, как видно, мечтательным повествованием о героической эпохе. Здесь мы встречались с мифическими фигурами, уже потонувшими в тумане легенды: сеньор Олива Кастро, первый владелец эстансии "Ла Сегунда", старый соперник Лагорио; Ансорена из восточных краев, бывший мелкий чиновник и добросовестный сапожник, дававший полную волю своему размашистому перу на страницах "Городских вестей", газеты с короткой жизнью, но оставившей по себе долгую память - если не в истории, то в сердцах своих приверженцев; старик Маламбре, симпатичный, невредный, хитроватый и беззлобный остроумец; Модесто Перес, почтенный хозяин постоялого двора, знаток всех - немногих - любовных приключений в городке, - пожелаем, чтобы он, крепкий как скала, в сопровождении верного Пачона (толстый, с длинной шерстью, хорошенький спаниель), опираясь на свою знаменитую палку, был рядом с нами еще годы и годы! В огромном повествовательном полотне, развернутом доном Бернардо, не было ни следа вкравшейся иронии - оправданной или нет, - никакой мелочности, ни одной выпирающей сцены. Мужи былых времен - не нам чета! Излишне упоминать о соображениях, заставивших комиссию - во главе с самим доном Бернардо - поручить ему составление речи. Нотариус - самая заметная личность в городе; сверх того, его крупнейший и, по правде говоря, единственный историограф. С детских лет, с того далекого дня, когда ему впервые попал в руки учебник аргентинской истории Обена, дон Бернардо посвящал редкие часы досуга копанию в местных архивах, разборке писем от секретарей многочисленных ученых обществ, где он состоит членом-корреспондентом. На этом поприще он пожал кое-какие лавры в виде хвалебных публикаций - после того как (по сообщению одного абсолютно надежного аукциониста) встал на сторону ревизионистов. Тот же аукционист уверял, что дон Бернардо оставил покоиться на пьедестале славы всех прежних знаменитостей, но одновременно превозносил и сомнительных болтунов. Отдать должное каждому - таково правило моего хозяина. А теперь перейдем к соображениям, по которым дон Бернардо отказался говорить на юбилее. Робких заранее предупреждаю: мы переходим к леденящей душу загадке. В центре этого тягостного события - со всей цепью взаимных упреков и обид - находится одна из пестрых куриц, все время забредающих в контору. Кажется, у этой серовато-белые перья прикрывали зоб на шее. Если я и видел ее, то не обратил внимания: зачем мне выделять какую-то в особенности? Дон Бернардо возразил, что в ней-то все и дело; могу поклясться, что он тогда же взял ее на заметку. Что значит - смотреть на мир не так, как все! Рискну утверждать, что причиной стала не только курица, но и другие домашние животные. И если пернатое существо осталось незамеченным мною среди своих сородичей, то за все, что связано с остальными тварями, я ручаюсь. Раз уж перо оказалось в моих руках, я изложу простую последовательность событий. Может быть, это не слишком удачный способ: читатель, плохо знающий нашего героя, не найдет в ней ничего существенного и тем более удивительного. Дон Бернардо, по возвращении из дачного предместья, куда он ездил ко вдове Капра за ее подписью, провел меня в свою спальню, попросив помочь ему снять башмаки. Тотчас же в святилище появилась Палома - сплошные косы и грудь - с чашками сладкого мате на подносе. Так мы пребывали втроем в полном согласии: нотариус, весь в предвкушении первого глотка, ноги-ласты в толстых носках цвета кофе с молоком, рядом - пара только что сброшенных громадных башмаков; Палома, готовая ловить хозяйские жесты; и я, на почтительном расстоянии от одного и в разумной близости ко второй. Временами, скорее всего по пути с улицы к болотцу неподалеку, двор пересекали то ли гуси, то ли, что вернее, утки. Дон Бернардо поднялся с места, пошел наперерез одному из этих пешеходов, схватил башмак, оказавшийся поближе, и швырнул им в неразумное создание. Другое предзнаменование, до того скрытое в темных глубинах моей памяти. В один прекрасный день - работа закончена, упряжка мирно стоит во дворе, нотариус, увешанный сбруей, - где-то на полпути между конем и столбами навеса, готовящийся к возвращению домой. Освободив таким образом руки, он нанес удар кулаком по крупу коня, предмету восхищения всех в городке, - удар, в общем, несильный, но в котором чувствовалась злоба. И вот еще отягчающее обстоятельство: Осо - почти член семейства! Представим на месте коня человека: не правда ли, все выглядит иначе? Я не сдержался: наверное, мой взгляд искал ответа у хозяина. Лицо его - безразличное до окаменелости - пришло в движение, он посмотрел на меня, наконец открыл рот и задал вопрос: - Думал ли ты, юный Гарсия Лупо, для чего служит животное царство? Было что-то в его тоне, заставившее мою кровь застыть в жилах. От необходимости отвечать меня спасла овца с маленьким барашком рядом, вроде бы намеревавшаяся пройти между ног дона Бернардо; он отогнал ее легким пинком. Последний эпизод: в субботу, сразу после сиесты, когда мне снятся разные нелепости, я убедился, что в доме никого нет, и устроился в прихожей, устремив глаза на улицу, в надежде выследить Палому на ее пути из суда. И немедленно заметил почтенного Переса - в тот момент, когда он открывал дверь кабачка. Верный Пачон остался снаружи, задержавшись возле уличного платана. Сразу же после этого за деревьями появился дон Бернардо, разрушая до основания мои воздушные замки, подавляя одним своим видом - что за умение держать себя, что за величественность в походке! - мое наивное самомнение. А потом - всеобщее изумление перед сценой, которую трудно передать словами; но я попытаюсь. Вот как мне вспоминается случившееся: остроносый ботинок дона Бернардо с размаху ударяет в круглую собачью морду. Жалобный скулеж, и неловкое молчание тех, кто оказался невольным свидетелем. Мне неприятно, когда старики начинают выходить из себя, хотя, по совести, косматая морда Пачона лишь изредка вызывает смех, большей же частью - чувство раздражения. Мне потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя; затем дон Бернардо вошел в дом и напомнил: - Когда закроешь рот, ответь на вопрос, заданный тебе на днях. - Какой вопрос, господин нотариус? - пробормотал я с трудом, не отрывая взгляда от его ботинок. - Насчет того, зачем нужны животные. Чтобы выиграть время, я издал неопределенное мычание. Так как нотариус пр