я воля Божья! Я
готов.
     -- И я готов, -- сказал Иуда.
     Они легли друг подле друга. Видно, оба очень устали, потому как сон тут
же овладел  ими, а  на рассвете проснувшийся ранее других Андрей увидел, как
они спят, обнявшись.
     Солнечные лучи падали  на  озеро, мир блистал. Рыжебородый шел впереди,
указуя путь, а следом шагал Иисус с двумя своими верными  последователями --
Иоанном и  Андреем. Фома должен был еще распродать товар и потому задержался
в селении. "Верно говорит Сын Марии,
     -- раскидывал  мыслию лукавой хитрец. -- Бедняки  наедятся  и  напьются
всласть в вечной жизни, как только откинут копыта, но до той поры что делать
нам здесь, в мире земном? Пораскинь мозгами, злополучный Фома, а не то плохи
твои дела. Чтобы не прогадать, положу-ка  я себе в узел  товары двух  видов:
сверху -- так, для глаза  людского, гребни да притирания, а  внизу, на самом
дне, для настоящих покупателей -- Царство Небесное". И, захихикав, он  снова
взвалил узел  за спину, затрубил в рог  и чуть  свет  принялся  расхваливать
своим пронзительным голоском на улочках Вифсаиды земные товары.
     В Капернауме Петр и Иаков тоже поднялись на рассвете и принялись тащить
вместе  невод. Вскоре в сетях уже затрепетала  блестевшая на  солнце рыба. В
другой раз оба рыбака пришли бы в восторг, почувствовав, как тяжел их невод,
но сегодня  они молчали, витая мыслями далеко. Молчали и оба бранили  в душе
то судьбу,  привязавшую их  с  деда-прадеда к  этому  озеру,  то собственный
разум, который все измеряет да прикидывает, не позволяя сердцу вырваться  на
волю. "Да разве это жизнь?! -- мысленно восклицали они. -- Забрасывать сети,
ловить рыбу, есть, спать, а на рассвете нового  Божьего дня сызнова начинать
все сначала,  чтобы только прокормиться, и так все дни, все годы,  всю жизнь
напролет? Доколе?! Так вот и помрем?" Никогда прежде они не задумывались  об
этом,  со спокойным сердцем безропотно следовали издревле  проторенным путем
-- так жили их отцы, так жили их деды, на протяжении тысячелетий ведя борьбу
с рыбой  на том же самом  озере. И в один прекрасный день умирали, сложив на
груди одеревеневшие  руки. На смену им приходили  их дети и внуки, продолжая
идти все тем же путем, все так  же безропотно...  И эти двое -- Петр и Иаков
-- прекрасно жили вплоть до  сегодняшнего дня,  ни на что  не жаловались, но
теперь мир вдруг стал невмоготу тесен, они почувствовали неудовлетворенность
и стали смотреть вдаль -- туда, за озеро. Куда? Куда же?  Они и сами того не
знали, только чувствовали неудовлетворенность.
     А тут,  словно этой муки было  им недостаточно, еще и  проходящие  мимо
путники ежедневно  приносили  новые  вести: то разбитые  параличом  начинают
ходить, то к слепым возвращается зрение, то мертвые воскресают к жизни...
     --  Кто  этот новый  пророк?  --  спрашивали  путники. --  Ваши  братья
находятся  рядом с  ним --  вы должны это знать. Правда ли, что он -- не Сын
Плотника  из  Назарета, а Сын Давидов?Но они только пожимали плечами и снова
склонялись над неводом, готовые разрыдаться, чтобы  хоть  так облегчить душу
свою.
     Однажды,  когда  путники  были уже довольно далеко,  Петр  повернулся к
своему товарищу и спросил:
     -- Ты веришь в эти чудеса, Иаков?
     -- Тащи невод да помалкивай! --  ответил резкий на слово сын Зеведеев и
широким рывком подтянул полную сеть.
     И вот в тот день, на рассвете, проходивший мимо погонщик сказал:
     -- Говорят, новый  пророк остановился на обед у старого скряги Анания в
Вифсаиде.  Как  только он  окончил есть,  слуги  принесли  воду, он  умылся,
подошел к почтенному Ананию и тайком  сказал ему  на ухо какое-то  слово.  И
сразу же старец тронулся рассудком, зарыдал  и принялся раздавать свое добро
бедноте.
     -- Что еще за слово? --  спросил Петр, снова устремляя взгляд  вдаль за
озеро.
     -- Эх, да если бы я знал это! -- засмеялся погонщик. -- Я бы шептал его
на ухо  каждому богатею,  и  бедноте  дышалось  бы  легче... Будьте здоровы,
доброго вам улова! -- сказал он и отправился своей дорогой.
     Петр повернулся было к товарищу, желая завести разговор, но  передумал.
Что тут говорить?  Снова слова? Да разве они ему  еще не надоели? Ему  вдруг
захотелось  бросить  все,  подняться и уйти куда глаза  глядят. Уйти отсюда!
Хижина Ионы, да и эта  лохань с водой -- Геннисаретское озеро -- вдруг стали
слишком тесны для него.
     --  Не  жизнь  это. Нет, не жизнь,  --  прошептал  он.  -- Уйду!  Иаков
обернулся.
     -- Что ты там бормочешь? Замолчи!
     -- Ничего,  чтоб мне пусто  было!  -- ответил  Петр  и принялся яростно
тащить невод.
     И вот в этот самый миг на зеленом холме,  где Иисус впервые обратился к
людям  с речью, на самой  его  вершине, показался Иуда. В руках  у  него был
корявый посох, который он вырезал  в дороге из каменного дуба, и теперь шел,
стуча им  о  землю. Затем  появились  с трудом  поспевавшие за ним  три  его
товарища. На мгновение они задержались на  вершине глянуть на простиравшийся
вокруг  мир. Счастливо  сияло  озеро,  ласкаемое смеющимся солнцем,  на  его
поверхности порхали белыми и красными
     бабочками  рыбачьи  лодки,  а  над  ними носились  крылатые рыболовы --
чайки.  Позади  шумел Капернаум,  солнце уже  поднялось высоко,  день был  в
полном разгаре.
     -- Смотрите  --  Петр! - закричал  Андрей,  указывая на брата,  который
тащил внизу у берега сети.
     -- И Иаков  тоже  там! -- воскликнул Иоанн и вздохнул. -- Все никак  не
могут оторваться от земли... Иисус улыбнулся:
     -- Не кручинься, возлюбленный мой товарищ. Присядьте здесь отдохнуть, а
я схожу за ними.
     И быстрыми,  легкими  шагами он стал спускаться.  "Словно ангел,  --  с
восхищением глядя на Иисуса, подумал Иоанн -- Только крыльев ему недостает".
Ступая  с  камня на камень, Иисус спускался  вниз. Добравшись до берега, Сын
Марии замедлил шаг, подошел к склонившимся за работой рыбакам и  остановился
у  них  за  спиной. В  течение  продолжительного  времени  он,  не двигаясь,
разглядывал их. Разглядывал  и ни  о чем  не  думал. Чувствовал  только, как
некая  сила  покидает  его:  он ослабевал. Окружающий  мир обретал легкость,
парил в воздухе, плыл облаком над озером, и оба рыбака тоже  обрели легкость
и парили, радостно приемля свой невод, ибо это был уже не невод, наполненный
рыбой, но люди -- тысячи счастливых, танцующих людей.
     Оба рыбака неожиданно  почувствовали странный, приятный зуд в затылке и
испугались. Они резко выпрямились и обернулись. Иисус неподвижно стоял перед
ними и молча смотрел на них.
     -- Прости нас, Учитель! -- воскликнул устыженный Петр.
     -- За что? Что вы такого сделали, что я должен прощать вас?
     -- Ничего, -- пробормотал Петр и вдруг закричал: -- Да разве это жизнь?
Надоело!
     -- И мне! -- сказал Иаков, отшвырнув прочь невод.
     -- Идите  ко  мне, -- сказал Иисус, простирая к  ним руки. -- Идите  ко
мне, и я сделаю вас ловцами человеков. Он взял  их за руки и, находясь между
ними, сказал:
     -- Пошли!
     -- Даже не попрощавшись с почтенным Ионой? -- спросил Петр, вспомнив об
отце.
     -- Не оглядывайся назад, Петр, времени у нас нет. Пошли.
     -- Куда? -- спросил Иаков и остановился.
     --  Зачем  ты  спрашиваешь?  С  этого  мгновения  ни  о  чем  больше не
спрашивай, Иаков. Пошли.
     В это самое время почтенный Иона готовил еду,  склонившись над домашним
очагом, и ожидал к обеду своего сына Петра. Один только сын остался теперь V
него -- да будет он счастлив! -- Петр, умница и хозяин. Другого -- Андрея --
он  давно уже выбросил из головы: этот то с одним проходимцем связался, то с
другим, бросил престарелого отца один на один  бороться с  ветрами и  старой
ладьей, чинить сети, стряпать и смотреть за домом.  С того дня, как  померла
его старуха, он борется  со всеми этими домашними демонами в одиночку, но --
да будет благословен Петр! -- уж он-то и помогает, и  поддерживает его. Иона
попробовал стряпню -- готова. Он посмотрел на солнце -- близился полдень.
     "Проголодался  я,  -- пробормотал  старик. -- Но  подожду  его, не буду
есть".
     Он скрестил руки на груди и стал ждать.
     В  стоявшем  поодаль  доме почтенного  Зеведея  ворота  были распахнуты
настежь, двор был заставлен  корзинами и кувшинами, в  углу стоял перегонный
куб: в эти  дни опорожняли котлы, виноград превращался в хмельной напиток, и
всюду  в доме  пахло выжимками.  Почтенный Зеведей  сидел  вместе  со  своей
старухой у виноградника, в котором  не осталось больше ни одной ягоды. Перед
ними  стоял низенький круглый  столик, они обедали. Почтенный  Зеведей жевал
беззубым ртом и  говорил о  благах и выгоде. Он  уже давно  заприметил домик
соседа. Почтенный Наум задолжал  ему, выплатить долг не в состоянии и,  если
Бог пожелает, на следующей неделе пустит домик с молотка, а Зеведей приберет
его к рукам, о чем мечтает уже много лет, снесет внутреннюю стену и расширит
свой двор. У Зеведея есть давильня, но он хочет иметь еще и маслобойню: село
будет носить к нему давить маслины, а он -- взимать за это плату. Вот только
где поставить  маслобойню? Вопрос упирается лишь в то, что нужно взять домик
почтенного  Наума...  А почтенная  Саломея  слушала  его,  но мысли ее  были
устремлены к младшему сыну, к любимцу  Иоанну. Где он скитается  теперь? Что
за мед источают ныне уста нового пророка,  как  бы ей хотелось вновь увидеть
его,  вновь услышать его речи, которые низводят Бога  в сердце человеческое!
"Хорошо  поступил мой сын,верный  путь  избрал  он  --  да  пребудет  с  ним
благословение мое!  И  я третьего  дня видела во  сне, будто махнула на  все
рукой,  закрыла  за  собой  дверь,  бросила  дом  вместе с  набитыми  добром
кладовыми и давильнями и отправилась следом за ним, торопливо шагала  вместе
с ним, босая, изголодавшаяся, и впервые чувствовала, что значит счастье..."
     -- Ты слышишь, что я тебе говорю? -- спросил почтенный Зеведей, заметив
в какой-то миг, что глаза его старухи слипаются. -- О чем ты думаешь?
     В это самое мгновение  на дороге послышались  знакомые  голоса.  Старик
поднял глаза и воскликнул:
     -- Вот они!
     Он увидел человека в  белых одеждах, по  обеим сторонам которого стояли
его сыновья. Зеведей бросился к воротам, даже не успев проглотить кусок.
     -- Эй, молодцы, куда путь держите? -- крикнул он. -- Разве так проходят
мимо моего дома? Стойте!
     --  Мы заняты делом,  почтенный  Зеведей!  -- ответил Петр,  тогда  как
остальные продолжали идти дальше.
     -- Каким еще делом?
     -- Не простым, хитрым делом! -- сказал Петр и захохотал.
     -- И ты, Иаков? И ты тоже? -- завопил старик, выпучив глаза.
     Он  проглотил непрожеванный кусок,  который стал было поперек горла, но
затем все же прошел внутрь и посмотрел на жену. Та кивнула головой:
     -- Попрощайся с сыновьями, почтенный Зеведей, Он взял их у нас.
     --  Стало быть, и Иаков тоже? --  пробормотал сбитый с толку старик. --
Но ведь у него-то голова в порядке! Быть того не может!
     Почтенная Саломея  не  стала  отвечать  --  что тут  скажешь? Разве  он
поймет? Она поднялась,  не  чувствуя  больше голода, пошла  и стала у ворот,
смотря, как товарищи радостно выходят на .широкую дорогу, которая вела вдоль
Иордана на Иерусалим. Саломея подняла свою старческую руку.
     -- Да будет с вами мое благословение! -- прошептала  она тихо, чтобы не
услыхал ее старик.
     Выйдя из  селения, они увидели Филиппа, который пас у озера своих овец.
Взобравшись на рыжую скалу и опершись на пастушеский посох, он смотрел вниз,
на воды озера, с  восхищением  наблюдая,  как по  зелено-голубой поверхности
воды  движется  его черная тень.  Услышав  внизу на дороге шорох щебенки, он
оторвался от посоха и узнал путников.
     -- В добрый час! -- крикнул Филипп. -- А вот и мы. Куда путь держите?
     -- В Царство Небесное! -- закричал в ответ Андрей. -- Идешь с нами?
     -- Послушай-ка,  Андрей, говори  толком! Если  вы  идете  на  свадьбу в
Магдалу, я иду с вами. Нафанаил ведь и меня пригласил. Он женит племянника.
     -- А дальше Магдалы не пойдешь?
     -- У меня овцы, -- ответил Филипп. -- На кого я их оставлю?
     -- На милость Божью! -- не оборачиваясь, сказал Иисус.
     -- Придет волк и сожрет их! -- послышался голос Филиппа.
     -- Ну и пусть сожрет! -- крикнул Иоанн. "Совсем свихнулись", -- подумал
пастух и засвистел, собирая своих овец.
     Товарищи отправились в путь. Впереди снова шел Иуда с корявым посохом в
руках --  самый  нетерпеливый.  Веселье наполняло им  сердца,  они свистели,
словно дрозды, смеялись и  спешили вперед.  Петр  подошел  к  возглавлявшему
шествие Иуде. Лишь  он  был еще мрачен, не свистел, не смеялся -- только вел
за собой остальных и торопился куда-то.
     --  Послушай-ка, Иуда, хорошо  было бы знать, куда это мы идем? -- тихо
спросил Петр.
     Рыжебородый засмеялся одной половиной своей образины:
     -- В Царство Небесное.
     -- Брось шутки шутить.  Скажи,  ради Бога,  куда мы идем? Я  не решаюсь
спрашивать об этом Учителя.
     -- В Иерусалим.
     -- Вот это  да! -- воскликнул Петр, тряхнув седыми волосами. -- Три дня
пути! Если бы я знал, то взял бы сандалии, хлеб, баклагу вина и палицу.
     Теперь рыжебородый засмеялся всей своей образиной:
     -- Эх, злополучный Петр, захватило нас колесо и пошло вертеть! Забудь и
о сандалиях, и о хлебе, и о  вине, и о своей  палице. Мы ушли, Петр, неужели
ты этого  не понял?  Мы ушли из мира, покинули и  землю и море и оказались в
воздухе!
     Он наклонился и прошептал Петру на ухо:
     -- Еще не поздно, уходи!
     -- Куда  мне  теперь  идти,  Иуда?  -- разводя  руками,  сказал  Петр и
раздосадованно огляделся вокруг.  --  Все  это уже утратило  для меня всякий
смысл! -- добавил он, указывая на озеро, рыбачьи лодки и дома Капернаума.
     Рыжебородый покачал своей упрямой головой:
     -- Вот и я говорю то же самое. Так что не ворчи! Пошли!
     15.
     Первыми учуяли их по запаху  сельские псы и тут же подняли лай. А затем
дети побежали разносить по Магдале весть:
     -- Идет! Идет!
     -- Да кто же, ребята? -- спрашивали их, распахивая двери.
     -- Новый пророк!
     Женщины -- и зрелые, и совсем молоденькие -- высыпали из  домов, став у
порога,  мужчины  бросали  работу,  больные возбужденно  срывались  с места,
пытаясь хотя бы ползком  добраться до него. Слава о нем разнеслась уже всюду
по  окрестностям Геннисарета, исцеленные  им паралитики,  слепые  и лунатики
ходили по селам, рассказывая о его милостях и силе.
     -- Он коснулся моих век, укутанных мраком, и я обрел зрение.
     -- Он велел мне: "Брось костыли и ступай!" -- и я пустился в пляс.
     --  Полчище  бесов пребывало во  мне, а  он  поднял  руку  и  приказал:
"Изыдите, отправляйтесь к свиньям!" И сразу же, толкаясь, ринулись они прочь
из моего  тела, вошли  в свиней,  пасшихся  на берегу реки,  и те обезумели,
бросились верхом одна на другой в воду и утонули там.
     Магдалина услышала благую весть и вышла из своей  хижины. С того самого
дня, когда Сын Марии велел ей вернуться  домой и не  грешить больше,  она ни
разу не переступила через  порог  и все рыдала, очищая душу слезами, пытаясь
вычеркнуть  из памяти собственную  жизнь, забыть все  -- срам, наслаждения и
бессонные ночи  --  и возродиться девственной телом. Первые  дни она  билась
головой о стену и непрестанно рыдала,  но со временем успокоилась,  боль  ее
унялась, мучившие  ее злые  сны исчезли,  и теперь  ей снилось, будто  Иисус
приходит  к  ней,  открывает дверь, словно  он и  есть хозяин  в ее  доме, и
садится, во  дворе  под цветущим  гранатовым деревом, усталый,  весь в пыли,
потому как приходил  он издалека и люди  повергали его в печаль, а Магдалина
каждый вечер грела воду  и  мыла  его  святые ноги, вытирая их  затем своими
распущенными волосами. Он отдыхал, улыбался и заводил с ней разговор. Что он
говорил  ей? Того Магдалина не помнила, но утром, проснувшись, она срывалась
с постели легкая  и радостная,  и все последние дни тихо, чтобы  не услыхали
соседки,  сладко щебетала, словно  птичка  певчая.  И  вот  теперь,  услыхав
детские  голоса,  возвещавшие  о  его  приходе,  она  вскочила, опустила  на
изведавшее великое множество поцелуев  лицо платок,  оставив только большие,
блестящие глаза, отодвинула с двери засов и вышла ему навстречу.
     В тот вечер село пребывало в возбуждении. Девушки наряжались и готовили
светильники,  чтобы  отправиться  на свадьбу: женился  племянник  Нафанаила,
коренастый  чернявый парень с  огромным  носом,  сапожник, как  и  его дядя.
Невеста  была  закутана  в  плотное  покрывало,  сквозь которое  можно  было
разглядеть только глаза да массивные серебряные серьги в ушах. Она восседала
на высоком сиденье посреди дома, ожидая прихода гостей, сельских  девушек  с
горящими  светильниками  и раввина,  который  развернет  Писания  и  прочтет
молитву.  Затем   все  отправятся  восвояси  и   она  останется  наедине   с
толстоносым.
     Услыхав, что дети кричат: "Идет! Идет!" -- Нафанаил поспешил пригласить
своих друзей на свадьбу.  Он нашел  их у колодца за околицей села. Они  пили
воду, утоляя жажду,  а Магдалина стояла  на коленях перед Иисусом и вытирала
ему только что вымытые ноги своими волосами.
     -- Окажите  мне  честь,  --  сказал Нафанаил.  -- Сегодня  женится  мой
племянник, так  пожалуйте на свадьбу -- выпьем вина из винограда, который  я
давил летом у почтенного Зеведея.
     Затем он обратился к Иисусу:
     -- Я много  слышал  о  твоей  святости, Сыне Марии. Окажи мне честь  --
приди благословить новую супружескую чету, дабы родила она  сыновей во славу
Израиля.
     Иисус поднялся.
     -- Радости  людские милы мне.  Пойдемте, товарищи! Он взял Магдалину за
руку, поднял ее с земли и сказал:
     -- Пошли с нами, Мария.
     Иисус   радостно  зашагал   впереди.  Он   любил   праздники,  ликующие
человеческие лица,  молодых  людей, которые  вступают  в брак, чтобы огонь в
очаге не угас. "Травы, букашки,  птицы, звери, люди  --  все  это  свято, --
думал  он, идя  на свадьбу. -  Все  они создания Божьи. Для  чего они живут?
Чтобы славить Бога. Так живут же они вечно!"
     Нарядившиеся  после   купели   в  белые   одежды  девушки  с   горящими
светильниками  в руках стояли перед  запертой щедро разукрашенной  дверью  и
пели  старинные  свадебные песни, которые прославляли  невесту, подтрунивали
над женихом и  призывали Бога принять приглашение на  свадьбу, ибо свершался
брак, женился израильтянин:
     может  быть, от  двух этих  тел, которые сочетаются сегодня  вечером, и
родится  Мессия...  Они пели, чтобы  скоротать  время,  жених что-то  медлил
явиться и резким толчком распахнуть дверь - вот тогда уж и начнется свадьба.
     В этот самый миг и показался Иисус вместе со своими спутниками. Девушки
обернулись, увидали Магдалину,  их  песни оборвались, и они  стали пятиться,
насупившись.  Как посмела появиться  среди  девушек  эта  срамница?  Где это
запропастился  сельский  староста?  Уж  он-то   прогонит  ее.  Свадьба  была
осквернена.
     Обернувшись,  замужние  женщины злобно глядели  на Магдалину. Гости  --
честные хозяева, также ожидавшие  перед запертой дверью, задвигались, словно
волны,  и принялись роптать. Но Магдалина сияла, словно  горящий светильник,
и,  стоя  так  рядом  с  Иисусом,  чувствовала,  что  душа  ее  вновь  стала
девственной, а губы еще не познали поцелуев. Вдруг толпа раздалась в стороны
и сельский староста, сухой, язвительный старикашка, приблизился к Магдалине,
коснулся ее концом своего посоха и кивком велел ей убираться прочь.
     Иисус почувствовал на своем лице, на открытой груди и на руках ядовитые
взгляды  толпы.  Тело  его  пылало,  словно  в  него  вонзилось  бесконечное
множество невидимых терниев.  Он посмотрел на старосту, на почтенных женщин,
на угрюмых мужчин, на возмущенных девушек и вздохнул. Доколе будут пребывать
ослепленными глаза человеческие, не видя, что все мы -- братья и сестры?
     Ропот  между  тем  все  нарастал. В  темноте  уже послышались  и первые
угрозы. Нафанаил подошел к Иисусу, чтобы что-то сказать ему, но тот спокойно
отстранил его,  проложил  путь в толпе и приблизился к девушкам. Светильники
дрогнули, дали ему дорогу, он прошел в середину, поднял руку и заговорил:
     --  Сестры  мои,  девушки. Бог коснулся уст  моих и доверил  мне доброе
слово,  дабы преподнес я вам его  в дар в эту святую свадебную ночь.  Сестры
мои, девушки, внемлите  словам моим,  откройте сердца свои. Вы  же,  братья,
помолчите -- я буду говорить!
     Все встревоженно повернулись к  нему. По его голосу мужчины догадались,
что он разгневан, а женщины -- что  он  опечален, и потому все умолкли. Было
слышно только, как  два слепых  музыканта  настраивают во дворе лютни. Иисус
поднял руку.
     -- Как  вы думаете,  сестры  мои, девушки,  что есть  Царство Небесное?
Свадьба. Жених есть Бог,  а невеста -- душа человеческая. Свадьба свершается
на небесах, а все люди -- гости на ней. Простите, братья, но так уж  говорит
со мною Бог, -- расскажу-ка я вам притчу.
     В  некоем  селении  справляли свадьбу. Десять  дев, взявши  светильники
свои, вышли навстречу жениху. Пять из них были мудрыми и взяли с собою масла
в сосудах, пять  же других были неразумными и не взяли с собою масла  впрок.
Став перед дверью невесты, они все ждали и ждали, но так как жених замедлил,
то  задремали все и уснули.  Но  в полночь  раздался крик: "Вот, жених идет,
выходите навстречу ему!"
     Вскочили  десять  дев  наполнить маслом  светильники свои,  которые уже
погасли к тому времени, но у пяти неразумных дев не оказалось больше масла.
     -- Дайте нам немного масла, сестры, -- сказали они мудрым девам, -- ибо
светильники наши гаснут. Но мудрые девы ответили им:
     -- Нет у  нас лишнего масла.  Сходите-ка и возьмите. Но пока неразумные
девы бегали в поисках  масла, пришел  жених, мудрые девы вошли в дом и дверь
за ними затворилась.
     Вскоре пришли  и неразумные  девы с  горящими светильниками и принялись
стучаться в дверь.
     -- Отворите  нам!  Отворите!  -- кричали и умоляли они.  Но мудрые девы
только смеялись изнутри.
     --  Так вам  и  надо,  --  отвечали они.  -- Дверь уже заперта, уходите
прочь! Но неразумные девы плакали и умоляли:
     -- Отворите! Отворите!
     И тогда...
     Иисус  умолк,  снова  обвел  взглядом  стоявших  вокруг  него старосту,
гостей, почтенных хозяек, девушек с горящими светильниками и улыбнулся.
     -- И тогда?..  -- спросил Нафанаил, который слушал с  раскрытым ртом, и
его бесхитростный медлительный разум начал было приходить в движение. -- Что
же случилось тогда, Учитель?
     --  А  что сделал бы ты, Нафанаил, окажись на месте жениха? --  спросил
Иисус, устремив на него взгляд своих больших обворожительных глаз.
     Нафанаил молчал. Он  еще  не разобрался хорошенько, что бы стал делать:
то ли прогнал  бы их --  ведь дверь-то заперта,  как  и велит  Закон; то  ли
опять-таки пожалел бы и отворил дверь...
     -- Как бы ты поступил, Нафанаил, будь ты женихом?
     -- снова спросил Иисус, медленно, настойчиво и умоляюще лаская взглядом
чуждое лукавству простодушное лицо сапожника.
     -- Я бы отворил... -- ответил Нафанаил, понизив голос, чтобы не услыхал
староста. Он больше не мог противиться взгляду Сына Марии.
     --  Радуйся,  Нафанаил,  --  обрадованно  сказал Иисус  и,  словно  для
благословления, простер к нему руку. -- В эту  минуту  ты живым вошел в Рай.
Ведь именно так и поступил жених. Он позвал слуг и велел им:
     ---  Отворите дверь!  Здесь  идет свадьба, --  все должны есть,  пить и
веселиться, так  пусть  же  неразумные  девы  войдут. И вымойте, освежите им
ноги, ибо намаялись они премного.
     На  обрамленных длинными ресницам! глазах Магдалины выступили слезы. О,
если  бы она могла поцеловать уста, изрекшие эти слова! Добряк Нафанаил сиял
весь,  как  медный  грош,  словно  и вправду  оказался  уже  в  Раю,  но тут
язвительный староста поднял свой посох и взвизгнул:
     -- Ты вступаешь в противоречие с Законом, Сыне Марии.
     -- Это Закон вступает в противоречие с сердцем моим,
     -- спокойно ответил Иисус.
     Сын   Марии   продолжал  говорить,   пока   не   пришел   выкупавшийся,
благоухающий, с зеленым венком поверх  нежных кудрей жених. Он выпил, был  в
хорошем настроении, и нос его сиял. Резким толчком жених распахнул  дверь, и
следом  за  ним  гости  устремились в  дом.  Вошел  и  Иисус, держа  за руку
Магдалину.
     -- Кто  такие  мудрые девы,  а кто --  неразумные?  -тихо  спросил Петр
Иоанна. -- Как ты понял это?
     -- Так, что Бог есть Отец, -- ответил сын Зеведеев.
     Пришел раввин, и свадьба началась. Жених и невеста стояли посреди дома,
гости  проходили мимо, целуя их и  желая, чтобы  они  родили  сына,  который
избавит Израиль от рабства. А затем заиграли лютни, все стали петь, плясать,
и Иисус тоже пил и плясал вместе до своими друзьями.
     Время шло.
     Когда взошла луна,  они снова отправились в путь. Стояла уже  осень, но
дневное тепло еще не ушло полностью и все еще  сохранялось, и потому идти  в
прохладе южной ночи было приятно.
     Они  шли,   устремив  взгляд   в  сторону  Иерусалима.  После  выпитого
окружающий мир изменился, тела  стали легкими, словно души, и неслись как на
крыльях, имея  по левую  руку  Иордан, а  по  правую -- мягкую,  плодородную
равнину Завулон. В лунном свете она простиралась уставшая, удовлетворенная и
исполнившая в этом  году свой  долг,  еще  тысячелетия  назад доверенный  ей
Богом:  подняла  в  полный  рост  посевы,  нагрузила  урожаем  виноградники,
взрастила   маслины  и   теперь   лежала,   словно   роженица,   усталая   и
удовлетворенная.
     -- Радость-то какая, братья, -- без устали повторял  Петр,  который все
не мог нарадоваться тому, что вчера  вечером отправился в путь и обрел таких
друзей. Происходило ли все  это на самом деле? Или, может быть, это был сон?
Может быть, нас околдовали? Песня так и рвалась из груди!
     --  Ну-ка,  давайте все вместе!  --  сказал Иисус,  выступил вперед  и,
запрокинув голову, запел.
     Голос  его был слаб, но приятен и полон страсти. Справа и слева звучали
мелодичные,  исполненные  нежности голоса  Иоанна и Андрея.  Некоторое время
пели только эти три высоких голоса -- дрожащие, очаровательные. Они брали за
душу, и, слушая их, хотелось сказать:
     "Вот сейчас  больше не выдержат и иссякнут  один за другим!"  Но голоса
все изливались из  какого-то глубинного  источника  и снова набирали силы. И
вдруг  -- о,  как  это  было  прекрасно, какая сила  была  в этом! -- воздух
сотрясли тяжелые, торжественные, мужественные голоса Петра, Иакова и Иуды, и
все вместе -- каждый с присущим ему обаянием и  силой -- запели возносящийся
в небо радостный псалом святого странствия:
     <i>О,  нет  в мире ничего  прекраснее, ничего  сладостнее,  Чем  путь, что
братья  совместно  совершают! Это  словно  ладан  святой,  источаемый брадой
Аароновой, Это словно роса Ермонская, выпадающая в горах Сиона:</i>
     <i>Бог ниспосылает там благословление и жизнь Во веки веков!</i>
     Часы уходили, звезды тускнели, стало светать. Они оставили позади рыжие
земли Галилеи и вступили в черные земли Самарии.
     -- Давайте пойдем другой дорогой, -- предложил, остановившись, Иуда. --
Это еретическая, проклятая земля. Перейдем по мосту через Иордан и выйдем на
другой берег.  Грех приближаться к отступникам  от Закона, Бог их осквернен,
вода и хлеб их  осквернены. "Кусок хлеба самаритянского все равно, что кусок
свинины", -- говорила моя мать. Пойдем другой дорогой!
     Но Иисус спокойно взял Иуду за руку, и они пошли дальше.
     --  Если чистый  прикоснется  к  оскверненному, оскверненный очищается,
брат  мой Иуда,  --  сказал  Иисус.  --  Не противься.  Мы  пришли  к ним, к
грешникам, ибо разве  нужны  мы безгрешным?  Здесь, в Самарии, доброе  слово
может спасти  душу.  Доброе  слово,  доброе  дело,  улыбка  проходящему мимо
самаритянину -- ты понял, Иуда?
     Иуда злобно  огляделся  вокруг  и,  понизив  голос,  чтобы не  услыхали
другие, сказал:
     -- Не таков путь.  Нет, не таков. Но я терплю, пока  мы не добрались до
сурового пустынника.  Он и  рассудит.  А дотоле веди  куда хочешь, делай что
хочешь -- я буду с тобой.
     Он закинул корявый посох на плечо и пошел вперед один.
     А  остальные шли, ведя беседу.  Иисус  говорил им  об Отце, о любви,  о
Царстве  Небесном,  пояснял,  какие  души есть неразумные  девы, а  какие --
мудрые,  что  есть  светильники, что  есть масло,  кто  есть  жених и почему
неразумные девы не только вошли в дом, как и мудрые, но более того: только к
ним и пришли слуги вымыть  усталые ноги. Четверо друзей  слушали, границы их
разума  раздвигались,  а  сердца  укреплялись.   Грех  предстал   пред  ними
неразумной девой, которая стоит с потухшим светильником пред дверью Господа,
умоляет и льет слезы...
     Они  все шли и  шли. Между тем  вверху,  на  небе, собрались тучи и лик
земной потемнел: в воздухе пахло дождем.
     Они добрались до  первого  селения у подножия  священной  горы  предков
Гаризим.  На  краю  селения   находился  старый-престарый  колодец   Иакова,
окруженный  финиковыми пальмами и тростником. Праотец Иаков приходил сюда за
водой, чтобы  напиться  самому и напоить  овец.  Каменный  край колодца  был
глубоко изъеден веревками, тершимися о  него на протяжении многих поколений.
Иисус устал, его сбитые о камни ноги кровоточили.
     -- Я устал и останусь здесь, -- сказал он. -- Вы же сходите в селение и
постучитесь в  двери домов  --  может  быть, найдется  добрая  душа, которая
подаст  нам  кусок  хлеба.  А если  к  колодцу придет  за водой какая-нибудь
женщина, мы и жажду утолим. Уповайте на Бога и на людей.
     Пятеро отправились было в путь, но затем Иуда передумал.
     --  Я  не пойду в нечестивое  селение, -- сказал  он. -- Не стану  есть
оскверненный хлеб. Подожду вас под этой смоковницей.
     Тем временем  Иисус прилег в тени  тростниковых  зарослей.  Его  мучила
жажда, но  колодец  был глубок  -- как из него напиться? Он опустил голову и
погрузился в раздумья.  Трудный  путь избрал он себе,  тело его было слабым,
усталость  одолевала его,  он  уморился  и  не имел  сил  даже на то,  чтобы
собраться с  духом.  Бывало, он уже падал  ниц, но  тут Бог снова приходил к
нему,  словно  легкий  свежий  ветерок,  тело  его  снова  набиралось   сил,
поднималось  и устремлялось вперед...  Доколе? До смерти? Или еще далее -- и
после смерти?
     И  пока  он размышлял  о  Боге,  о людях  и  о смерти,  тростник  вдруг
всколыхнулся, и  молодая  женщина,  в браслетах и  серьгах,  с  кувшином  на
голове, подошла к  колодцу.  Из  зарослей тростника Иисус наблюдал, как  она
поставила кувшин на край колодца и принялась разматывать принесенную с собой
веревку,  чтобы  опустить ведро  вниз,  зачерпнуть воды и наполнить  кувшин.
Жажда его возросла.
     -- Госпожа, -- сказал он, выходя из зарослей. -- Дай мне напиться.
     Его внезапное появление испугало женщину.
     -- Не бойся, --  сказал Иисус. -- Я добрый человек, мучимый жаждой. Дай
мне напиться.
     -- Возможно ли это? По твоей одежде видно, что ты галилеянин, -- как же
ты дерзнул просить воды у самаритянки?
     -- Если бы ты знала, кто говорит тебе:  "Госпожа, дай мне напиться", ты
бы пала в ноги ему и просила, чтобы он дал тебе испить воды живой.
     Женщина удивилась:
     --  У  тебя нет  ни  веревки,  ни  ведра, а колодец глубок.  Как же  ты
зачерпнешь воды, чтобы дать мне напиться?
     -- Всякий пьющий из сего колодца возжаждет опять,  -- ответил Иисус. --
Кто же будет пить воду, которую я дам ему, тот не будет жаждать вовек.
     --  Господи, -- сказала тогда, женщина, -- дай мне этой воды, чтобы  не
иметь мне жажды вовек и не приходить сюда к колодцу каждый день.
     -- Пойди позови мужа своего, -- сказал Иисус.
     -- Нет у меня мужа, Господи.
     -- Правду ты сказала: ибо было у тебя доныне пять мужей и тот, которого
ты имеешь ныне, не муж тебе.
     -- Ты пророк, Господи? -- воскликнула  изумленная женщина. -- Откуда ты
все это знаешь? Иисус улыбнулся:
     -- Может быть, ты хочешь о чем-то спросить меня? Говори смело.
     -- Об одном хочу спросить тебя, Господи. Скажи мне:
     до сих пор отцы наши поклонялись Богу на этой святой горе Гаризим, ныне
же  вы говорите, что  только в  Иерусалиме  должно поклоняться  Богу. Где же
правда? Где пребывает Бог? Просвети меня.
     Иисус  молча  опустил  голову. Эта грешная  женщина,  которой не давали
покоя мысли  о Боге, глубоко взволновала сердце его.  Он искал доброе слово,
которое будет приятно ей, которое утешит ее.
     Вдруг он поднял голову, лицо его сияло.
     -- Глубоко  в душе  своей сохрани слово, которое я скажу тебе, женщина.
Наступит,  уже наступил день, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме люди
будут  поклоняться Богу.  Бог есть  дух, и поклоняющиеся духу  только в духе
должны поклоняться.
     Женщина пришла в смятение, склонила голову и с  тревогой посмотрела  на
Иисуса. --  А может быть,  это ты? - тихо  спросила Она дрожащим голосом. --
Может быть, ты и есть Тот, Кого мы ожидаем?
     -- Кого вы ожидаете?
     -- Ты сам то знаешь. Зачем ты хочешь, чтобы я назвала  имя Его? Ты ведь
знаешь, что уста мои грешны.
     Иисус опустил голову на грудь, словно прислушиваясь  к сердцу и  ожидая
от него ответа, а женщина склонилась к нему в тревожном ожидании.
     Их молчаливое смятение прервали радостные голоса: показались ученики, с
ликованием несущие хлеб. Увидав рядом с Учителем  женщину, они  остановились
неподалеку. Иисус обрадовался:  их появление помогло ему уйти  от  ответа на
пугающий вопрос женщины. Кивком он велел товарищам подойти ближе.
     -- Идите сюда, -- позвал Иисус. -- Бог послал добрую женщину, чтобы она
набрала воды утолить жажду нашу.
     Товарищи подошли, только Иуда  продолжал  держаться  поодаль,  не желая
пить самаритянскую воду и тем самым подвергаться скверне.
     Самаритянка наклонила кувшин, и ученики утолили жажду.  Затем она снова
наполнила кувшин, пристроила его у себя на голове и, погруженная в раздумья,
молча направилась в селение.
     -- Учитель, кто эта  женщина? -- спросил Петр.  --  Ты беседовал с  ней
так, будто вы знакомы уже много лет.
     -- Это одна из моих сестер, -- ответил Иисус. - Я попросил  у нее воды,
и она утолила жажду мою. Петр почесал свою твердолобую голову.
     -- Не понимаю, -- сказал он.
     -- Ничего, -- Иисус погладил друга  по седым волосам. -- Мало-помалу ты
поймешь, это придет со временем, не торопись. А теперь давайте есть и пить!
     Они   расположились   под   финиковыми  пальмами,  и   Андрей  принялся
рассказывать, как они вошли в селение и стали просить милостыню. Стучались в
двери, но их с улюлюканьем гнали от одного дома к другому. Только  на другом
краю селения какая-то старушка приоткрыла дверь, внимательно осмотрела улицу
и,  убедившись,  что там  нет ни души, воровато протянула им  хлеб  и тут же
захлопнула дверь. "Мы схватили его и пустились во весь дух!"
     -- Жаль, что мы не знаем имени старухи, чтобы помянуть его перед Богом,
-- сказал Петр. Иисус засмеялся:
     --  Не   печалься,  Петр,  --  Богу  оно  известно.  Иисус  взял  хлеб,
благословил  его,  поблагодарил Бога, пославшего  старуху,  которая  дала им
хлеб, а затем разделил  его на шесть  больших кусков но числу  товарищей. Но
Иуда отодвинул посохом свою долю и отвернулся.
     -- Я не  ем самаритянского хлеба и свинины, -- сказал он. Иисус не стал
возражать. Он знал, что эта душа сурова и нужно время, чтобы она смягчилась.
Время, умение и много любви.
     -- А мы  поедим, --  обратился он  к  остальным. -- Самаритянский  хлеб
становится  галилейским,  если  его  едят  галилеяне,  а свинина  становится
человеческой плотью, если ее едят люди. Итак, во имя Бога!
     Четыре  товарища  засмеялись  и  с   удовольствием  принялись  за  еду.
Самаритянский хлеб оказался вкусен, как и всякий  хлеб, и они поели всласть,
а затем  устало скрестили  руки  на груди и уснули. Только Иуда бодрствовал,
ударяя палицей о землю, словно подвергая ее наказанию.
     "Лучше голод, чем бесчестье", -- думал он, утешая самого себя.
     На тростник упали первые капли дождя. Спящие проснулись и поднялись.
     -- Вот и первые дожди пришли, -- сказал Иаков. -- Теперь земля напьется
вдоволь.
     Но пока они  думали,  где бы найти  пещеру, чтобы укрыться от непогоды,
поднялся   ветер,  его  несущиеся  с  севера  порывы  разогнали  тучи,  небо
прояснилось, и они снова пустились в путь...
     На  смоковницах сквозь влажный воздух поблескивали  смоквы,  гранатовые
деревья гнулись  под тяжестью плодов, товарищи  срывали их  и утоляли жажду.
Земледельцы,  подняв головы от земли, с удивлением глядели на  них. Чего это
галилеяне  бродят по  их земле,  путаясь среди  самаритян,  едят  их  хлеб и
срывают плоды с  их деревьев? Пусть  вытряхиваются отсюда, убираются  прочь!
Какой-то старик не сдержался, вышел из сада и крикнул:
     -- Эй, галилеяне! Ваш преступный Закон  предал проклятию благословенный
край,  по  которому  вы  ступаете. Так что же  вы бродите  по  нашей земле?!
Катитесь отсюда!
     -- Мы идем молиться в святой Иерусалим, -- ответил Петр и  остановился,
выпячивая грудь перед стариком.
     -- Здесь молитесь, отступники, на  возлюбленной Богом горе  Гаризин! --
рявкнул старик. --  Вы читали  Писания?  Здесь,  у  подножия  Гаризина,  под
дубами, Бог явился Аврааму и молвил, указуя на простиравшиеся покуда хватает
глаз  горы и  поля,  от  горы  Хеврон до Идумеи  и  Земли Мадиам. "Вот Земля
Обетованная, где  текут мед и молоко, -- сказал Он ему. - Я  дал  тебе слово
отдать  тебе  ее и отдам". Они  подали  друг другу  руки и  заключили завет.
Слышите, галилеяне? Так гласят Писания. И кто желает молиться, пусть молится
здесь, в этих святых местах, а не в Иерусалиме, который умерщвляет пророков!
     --  Всякое место свято, -- спокойно  сказал Иисус. --  И  Бог пребывает
всюду, старче, а все мы -- братья.
     Изумленный старик повернулся к нему.
     -- И самаритяне с галилеянами?
     -- И самаритяне с галилеянами, старче. И все иудеи. Все. Старик  собрал
бороду в кулак, задумался, а затем смерил Иисуса взглядом с головы до пят.
     -- И Бог с Дьяволом? -- спросил  он наконец, но тихо, чтобы не услышали
незримые силы.
     Иисус вздрогнул. Он  никогда не задавался  вопросом о том, настолько ли
велика  милость  Божья, чтобы в  один  прекрасный  день  простить Люцифера и
принять его в Царство Небесное.
     -- Не знаю,  старче, -- ответил  он. --  Не знаю. Я человек и  пекусь о
людях.  Прочее  же  -- дело Бога. Старик молчал. Он все так  же  в  глубоком
раздумье  сжимал бороду  и  смотрел, как странные  путники  все удалялись от
него, идя по двое, пока не пропали из виду под сенью деревьев.
     Наступил  вечер.  Поднялся  холодный  ветер,  путники  нашли  пещеру  и
укрылись  в  ней. Чтобы согреться, они  сгрудились  в одну  кучу. У  каждого
оставалось еще по куску  хлеба, и  они принялись за еду.  Рыжебородый  вышел
наружу, набрал дров, развел огонь, товарищи оживились, уселись вокруг костра
и молча смотрели на языки пламени. Было слышно, как дует ветер, воют шакалы,
а вдали грохочут глухие раскаты  грома, катящиеся с горы Гаризин.  У входа в
пещеру их  взорам явилась большая  звезда,  взошедшая на небо  утешением для
них, но вскоре собрались тучи и скрыли ее. Тогда они закрыли глаза, опустили
головы на плечи один другому -- Иоанн тайком набросил свою накидку из грубой
шерсти на  плечи  Иисусу -- и все  вместе, сбившись гурьбой,  словно летучие
мыши, уснули.
     На другой день они прибыли в Иудею. Постепенно  растительность менялась
у  них на глазах.  Пожелтевшие тополя, усеянные плодами  рожковые  деревья и
многолетние   кедры  встречались  все  реже.  Местность  стала   каменистой,
безводной,  суровой.  И  крестьяне,  появлявшиеся из-за низких,  потемневших
дверей, казались высеченными из кремня. Лишь изредка среди камней пробивался
смиренный и  изящный дикий цветок. Иногда из глубокого оврага посреди глухой
пустыни  долетал  крик  куропатки.  "Должно  быть, отыскала  лужицу  и  пьет
воду..." -- думал Иисус, радостно ощущая в ладони ее теплое брюшко.
     По  мере  приближения  к Иерусалиму  местность  становилась  все  более
суровой. Бог менялся.  Земля  больше не смеялась здесь, как в Галилее, и Бог
тоже был из кремня,  как села и люди. А  небо, которое в Самарии разразилось
на  минуту дождем, чтобы  освежить  землю,  было  здесь  словно  раскаленное
железо. Они  шли в тяжком зное.  Среди скал чернело множество высеченных там
могил, внутри которых истлели тысячи предков, снова превратившись в камни.
     Опять наступила ночь. Они укрылись  в пустых могилах и уснули пораньше,
чтобы набраться сил и завтра вступить в святой город.
     Только Иисус не мог уснуть.  Он  бродил среди могил,  слушая ночь, и на
сердце у  него было тревожно. В душе  его раздавались  мрачные голоса, стоял
громкий плач, словно тысячи людей мучились и рыдали внутри него...
     Около полуночи  ветер улегся,  воцарилось  ночное спокойствие.  И тогда
среди тишины воздух  вдруг  разорвал душераздирающий  вопль.  Вначале  Иисус
подумал, что  это воет голодный шакал, но  затем с ужасом понял, что вопияло
сердце его.
     -- Боже! -- прошептал Иисус. -- Кто стенает во мне? Чье это рыдание?
     Он уст