еню прямо на Эмили, которая сидит одна, за таким же красивым белым столиком, только в другом конце комнаты. А вдруг она подумает, что он ее преследует, что он какой-нибудь наглый уличный прилипала? Чудовищно! Бейтс съежился на стуле, стараясь стать незаметным, и вполголоса сказал нетерпеливой официантке: - Будьте добры, рагу из цыплят и чашку кофе. Его страх рассеялся, как только он убедился, что Эмили его не заметила. Она сидела спиной к нему, так что ему был виден только ее профиль. Она читала книгу, рассеянно отщипывая кусочки от белой, пухлой, добротной булочки - дежурного блюда всех кафе. Бейтс жадно ее разглядывал. Она оказалась старше, чем можно было подумать, глядя из окна на ее быстрые движения. Ей было лет двадцать семь. Гладкая кожа ее бледных щек казалась шелковистой. Все в ней было изящно, во всем чувствовалась порода. Она была подлинная Эмили. Прежде Бейтс не обращал внимания на женские туалеты, но сейчас он внимательно оценивал каждую мелочь: изысканную простоту синего платья с шифоновыми рукавами, коричневые узкие туфли, ничем не отделанную синюю шляпку, круто сдвинутую набок. Но почему-то больше всего его поразило перекинутое через спинку стула пальто - обыкновенное коричневое пальто, отделанное полосками искусственного меха; довольно дешевое пальто и не очень теплое. Оно висело подкладкой наружу - Бейтсу видны были крохотные морщинки на плечах, такие же женственные, как слабый запах пудры; и он обнаружил, что в пройме подкладка заштопана. Охваченный состраданием к ее бедности и жаждой что-то для нее сделать, он сжал кулаки. Эмили шевельнулась и стала рассеянно нащупывать пальцами счет, одновременно дочитывая последние строчки, прежде чем вернуться на работу. За это время Бейтс успел выловить только несколько сочных белых кусочков цыпленка, малодушно отложив напоследок мокрый, размякший гренок. Он был голоден. Но он не знал, как ему себя держать, если, проходя мимо, она заметит его. Схватив пальто, шляпу и счет, он, не оглядываясь, бросился к выходу. Бейтс пошел в хороший ресторан и как следует позавтракал. Он то сиял от восторга, потому что она в самом деле оказалась той восхитительной, нежной, изящной девушкой, какой представлялась ему в мечтах, то проклинал себя за то, что не подошел и не заговорил с ней. Остроумно. Дерзко. Разве не бывал он остроумен и дерзок с директорами Бингемптонской Компании Городского Транспорта? И теперь он твердо знал, что не уступит Эмили легкомысленному молодому человеку в совиных очках. В тот же день в 3 часа 37 минут Бейтс без всякой видимой причины вдруг сорвался с места, схватил шляпу и решительно направился к дверям. Он степенно вошел в лифт. Лифтерша - грузная добродушная ирландка в черной юбке - знала всех в лицо. Бейтс подумал, не сказать ли ей: "Я собираюсь перейти через дорогу и влюбиться". Когда он впервые вошел в дом, который столько времени изучал снаружи, у него началось такое сердцебиение, словно он до одури накурился. В лифте он хрипло произнес: - Двенадцатый. Обычно погруженный в мысли о делах Бейтс проходил по зданиям, ничего не видя, но на этот раз, совсем как деревенский мальчишка, впервые попавший в странный мир, где вместо дорог туннели, он замечал все: широкий коридор двенадцатого этажа, мраморные ступеньки, пол, похожий на окаменелый фруктовый торт, лампочки из небьющегося стекла и алебастровые плафоны, струящие рассеянный свет. По совершенно непонятной причине он отчаянно трусил перед некоей тоненькой девушкой. Когда он отошел от лифта шагов на пятьдесят, ему вдруг пришло в голову, что он понятия не имеет, куда идти дальше. Бейтс заблудился. Он не знал, с какой стороны расположена ее контора, а два лифта, находившиеся в противоположных концах здания, не могли служить ему ориентиром. Напустив на себя необычайно деловой вид, он бродил до тех пор, пока в конце коридора не наткнулся на окно. Он увидел башню "Нью-Йорк таймс", и ему сразу все стало ясно. Ее контора должна быть где-то справа. Но где? Он только сейчас сообразил, что со стороны коридора не сможет определить, сколько в каждой конторе окон. Старательно отсчитав окна из своего кабинета, Бейтс пришел к выводу, что ее окно - шестое справа. Но оно могло принадлежать и Агентству по Застройке Цветущих Холмов и Горнорудной Корпорации Краса Аляски С.Смит. (Надпись не разъясняла, что такое С.Смит - Краса или Корпорация.) Бейтс замер на месте. Из конторы Цветущих Холмов шумно выкатился рыжий волосатый толстяк и уставился на него. Бейтс с независимым видом отступил в конец коридора и стал сердито смотреть в окно. Вдруг его сразила еще одна страшная мысль. Допустим, что в конце концов он разыщет нужную контору и очутится в замкнутом пространстве приемной. Нельзя же сказать мальчишке-рассыльному: "Передайте, пожалуйста, молодой леди в синем платье, что ее ждет человек из здания напротив". Это было бы смешно. Ну и черт с ним, пусть он будет смешон! Бейтс помчался по коридору, вошел в дверь с надписью "Горнорудная Корпорация Краса Аляски" и очутился среди красного дерева и тисненого сафьяна конторы-будуара. Девица с алой улыбкой, затянутая в черное платье, услужливо протянула: - Да-а? Кажется, это была та самая кокетливая особа, которая, по его наблюдениям, работала в конторе, смежной с конторой Эмили. Он ляпнул: - М-могу я посмотреть ваши проспекты? Прошло минут двадцать, прежде чем ему удалось ускользнуть от чрезвычайно приветливого молодого человека (сейчас он блистал великолепием нового в клеточку костюма, но два дня назад Бейтс видел, как он чистит лацкан старого костюма жидкостью из какой-то склянки), который пытался продать Бейтсу акции двух золотых приисков и учредительные акции потрясающе богатого медного рудника. Наконец Бейтса отпустили, предварительно дав ему почувствовать, что он предает лучшего друга. Он ушел, унося с собой целую библиотечку рекламных брошюрок с высокохудожественными фотографиями рудоносных жил, медеплавилен, речных барж и просто видов Аляски. Бейтс аккуратно спустил их одну за другой в желоб пневматической почты и возвратился в свой излюбленный коридор. На этот раз он вошел в кремово-синюю приемную Агентства по Застройке Цветущих Холмов. У него возникла сумасбродная идея выдать себя за строительного инспектора, под этим предлогом пройти по всей конторе и, таким образом, в конце концов оказаться у стола Эмили. План был романтичный и весьма рискованный, и Бейтс отказался от него, как только увидел циничного мальчишку-рассыльного в гольфах, рыжеволосого, с холодными глазами, которые видят вас насквозь. - У вас тут, кажется, продаются загородные участки? - Угу. - Я хотел бы повидать управляющего конторой. (Ведь это Эмили проводит посетителей к управляющему.) - По какому делу? - Я собираюсь купить участок! - А я-то думал, вы пришли за деньгами от той фирмы, что всучила нам полотенца. - Неужели я похож на торгового агента, мой юный друг? - Такие времена пошли, что и не угадаешь, - вы, ребята, нынче денег на одежу не жалеете. Ладно, хозяин, старик куда-то вышел, я пригоню вам мистера Симмонса. Оказалось, что мистер Симмонс - это заклятый враг Бейтса. Он был тем самым легкомысленным молодым человеком с лакированной прической и очками в черепаховой оправе, который осмелился поднять глаза на Эмили. Он вошел, заранее открыв шлюзы красноречия и возведя себя в сан врача и исповедника Бейтса. Он разливался соловьем о прелестях Цветущих Холмов на берегу Хакенсака, где из водопроводных кранов льется шампанское, где все младенцы весят при рождении пятнадцать фунтов, где бетонные гаражи растут на деревьях, а цены на участки за ночь повышаются вдвое. Бейтс бежал, унося с собой еще одну библиотечку роскошно изданных проспектов и глянцевитую открытку, изображающую ослепительно зеленую траву Цветущих Холмов и ослепительно красное бунгало Дж.Дж.Кина. Бейтс принес открытку в контору и отправил ее тому единственному однокласснику, которого терпеть не мог. 5 Четыре дня Бейтс игнорировал Эмили. Конечно, он по-прежнему махал ей рукой на прощание - не мог же он так грубо ее обидеть. Но он уже не наблюдал за ней весь долгий рабочий день. И он побывал у Кристин Пэриш. Бейтс говорил себе, что атмосфера праздности, царящая в доме Кристин, аромат белых роз, болтовня хозяйки о теннисных состязаниях и о Пайпинг-Рок, ее манера все время упоминать в разговоре каких-то мужчин, называя их Сурок, Пудель, Джорджи, что все это мило его сердцу и он чувствует себя как дома. Но когда сидевшая рядом с ним на тахте Кристин сквозь дым сигареты подарила его притворно-застенчивым взглядом, он словно услышал канонаду Свадебного Марша и метнулся к спасительному камину. На следующий день, когда Эмили - ясная, как сталь, Эмили - помахала ему рукой и усталым движением выключила свет, Бейтс бросился сломя голову к лифту и оказался у выхода раньше, чем она появилась в подъезде напротив. Но его все еще сковывала многолетняя привычка соблюдать приличия. Он стоял и смотрел, как она идет по улице и сворачивает за угол. Бухгалтер Крэкинз, который, насвистывая, выходил из здания, был потрясен, увидев, как Бейтс выскочил из подъезда и, нелепо размахивая руками, спотыкаясь с непривычки, стремглав помчался по улице, пробежал квартал и исчез за углом. Бейтс нагнал Эмили в ту минуту, когда она вошла в метро и ее поглотил людской водоворот. Он протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, потом, совсем как кошка, попавшая лапой в холодную воду, с дрожью отдернул руку. Эмили спустилась на две ступеньки. Она его не видела. - Эмили! - закричал он. Несколько бегущих вниз пассажиров оглянулись на него. Эмили повернула голову и нерешительно посмотрела на Бейтса, затем снова отвернулась. - Эмили! Он ринулся вниз и очутился рядом с ней. - Влюбленная парочка поссорилась, - не преминула заметить пожилая женщина, протискиваясь мимо них. - Прошу прощения... - запротестовала Эмили. Голос был чистый, тон - резкий. Таковы были первые слова его далекой принцессы. - Нет, это я должен просить у вас прощения, но... я пытался привлечь ваше внимание. Я вел себя страшно глупо, понимаете, я не знаю, как вас зовут, и когда... когда я смотрел на вас из окна, я всегда... всегда называл вас Эмили. В отчаянии он солгал: - Мою мать звали Эмили. - О, тогда у меня нет основания на вас сердиться, но... - Вы ведь знаете, кто я, правда? Человек из дома напротив... - Да, хотя я не сразу вас узнала. Человек из дома напротив такой уравновешенный! - Я знаю. Не посыпайте рану солью. Я всегда надеялся, что, когда мы встретимся, мне удастся быть самоуверенным, остроумным и так далее, словом, поразить ваше воображение. Стоя на шершавых, выложенных стальными плитками ступеньках, которые вели в подземные пещеры метро, получая со всех сторон толчки от налетающих на него с размаху людей, он, запинаясь, продолжал: - Но все получилось как-то нескладно. Понимаете, я сегодня чувствую себя дьявольски одиноким. С вами так бывает? - Всегда. - Мы ведь стали такими добрыми друзьями, ну вот когда завтракали вместе и вообще. Ее губы дрогнули, она сжалилась над ним: - Вы правы. Вам тоже на метро? Мы можем проехать вместе хотя бы до Семьдесят второй улицы. В те времена в метро еще не было поперечных соединительных линий, и десятки людей прекрасно ориентировались там и с уверенностью могли сказать, что доберутся до нужной станции. - Нет, мне не на метро. Я хочу, чтобы вы со мной пообедали. Ну, пожалуйста! Если вы свободны. Я... я не какой-нибудь уличный волокита. Я еще никогда не заговаривал с незнакомыми девушками. Право же... Черт побери, я добропорядочный гражданин. До противного добропорядочный. Моя фамилия - Бейтс. Я управляющий конторой. Живи мы не в Нью-Йорке, мы бы уже давно познакомились. Пожалуйста! Как только мы пообедаем, я сразу же провожу вас домой. Молодые женщины из фешенебельных кварталов, чьи отцы ворочали делами на бирже или занимались оптовой торговлей шелком, юные хозяйки слишком многочисленной прислуги, владелицы гостиных, украшенных столиками маркетри и картинами в роскошных рамах, чувствовали себя польщенными, когда Бейтс приглашал их обедать. Но эта женщина, которая работала секретаршей, у которой между бровей залегла усталая морщинка, слушала и не делала ни шагу навстречу. - Здесь невозможно разговаривать. Пожалуйста, пройдите со мной хоть один квартал, - молил он. Она пошла, но продолжала внимательно наблюдать за ним. Как только они выбрались из сутолоки метро, болезненное смущение Бейтса улеглось, и, очутившись в квартале старых, отслуживших свой век домов из песчаника, забытых среди высоких зданий, он остановился и рассмеялся. - Я разговаривал с вами, как идиот. Меня ошеломила эта толпа. И потом я всегда совсем иначе рисовал себе нашу первую встречу. Могу ли я изредка как благонравный холостяк посещать ваш дом и, соблюдая приличия, приглашать вас обедать? Постарайтесь забыть, что я вел себя так нелепо! Она ответила очень серьезно: - Нет, вы не вели себя нелепо. Вы вели себя мило. Вы говорили со мной так, словно действительно хотели что-то выразить. С тех пор как я в Нью-Йорке, ко мне еще ни разу не обращались со словами, которые бы хоть что-нибудь выражали, разве что когда диктуют. Он чуть было не сказал: "А что хочет выразить этот чурбан в дурацких очках?" Но он не успел совершить этот промах, так как мысленно подпрыгнул от восторга, услышав от нее: - И мне нравится ваш смех. Если хотите, я пойду сегодня с вами обедать. - Не знаю, как вас благодарить. Куда бы вы хотели пойти? Может быть, отправимся сначала в кино, чтобы скоротать время до обеда? - Вы не... я ведь не делаю ничего дурного? У меня, правда, такое чувство, словно мы давно знакомы. Вы не презираете меня за то, что я так покорно принимаю ваше приглашение? - О! Презираю... Вы оказываете благодеяние одинокому человеку! Куда... - Куда угодно, только чтобы это не очень напоминало кафе. Я хожу в кафе два раза в день. Мне становится не по себе всякий раз, как я вижу вареное яйцо, и я подсчитала, что, если связать узлом все японские салфеточки со столиков, за которыми я обедала, их хватило бы от Элкхарда до Раджпуваны. - Я вас понимаю. Жаль, что мы не можем пойти пообедать в какой-нибудь семейный дом, пусть не очень фешенебельный, но непременно старомодный, где к обеду подают брюквенное пюре и мама говорит: "Сперва нужно доесть овощи, детки. Маленьким девочкам, которые привередничают, не полагается сладкого пирога". - О, к сожалению, таких домов не осталось. Какой вы милый!.. Она улыбнулась, глядя ему прямо в лицо. Ему захотелось прижать к себе ее локоть, но он не посмел, и они пошли в кино и пробыли там до семи часов. Во время сеанса они не разговаривали. Эмили отдыхала, сложив на коленях свои маленькие усталые руки. Бейтс решил, что они пообедают в отеле "Гранд-Ройял", на верхней галерее Флорентийского зала, где можно, наслаждаясь покоем и уединением, наблюдать веселую публику и слушать приглушенную музыку. Он заказал обед, состоящий из самых экзотических закусок, каких не подают в кафе. Вина он заказывать не стал. Когда официант ушел, и они остались вдвоем, и уже их не отвлекала ни ходьба, ни кино, ни уличная толчея, воцарилось молчание. Бейтс старался что-нибудь из себя выдавить, но не придумал ничего лучше бесспорной истины, что зимой холодно. Эмили поглядывала поверх перил на пышнотелую девицу в серебристо-розовом, которая обедала в обществе трех мужчин во фраках, проявлявших слоноподобную игривость. Эмили держалась гораздо непринужденнее, чем Бейтс. Ему никак не давался уверенный тон. Он изучал монограмму на вилке, и старательно чертил треугольники на скатерти, и теребил цепочку от часов, и ерзал на стуле, и старался возвести из вилки и двух ложек немыслимые фортификации вокруг стакана с водой, и легонько почесывал ухо, и завязал узлом цепочку от часов, и со страшным звоном уронил вилку на пол, и, наконец, выпалил: - Э-э-э... Черт побери, давайте разговаривать. А то я нем, как сто рыб или жареная устрица. Она положила локти на стол, вопросительно улыбнулась и сказала: - Хорошо. Но сначала расскажите мне, кто вы такой. И чем занимается ваша контора? Я решила, что вы торгуете рождественскими открытками. У вас столько всяких картонных штучек по стенам. Рассказывая о стоп-сигналах, Бейтс обрел красноречие. Выходило, что это приспособление может служить чем угодно - от путеводителя по городу до профилактического средства от инфлюэнцы. Все магнаты городского транспорта, не пожелавшие ввести стоп-сигналы, были... - А теперь я буду продавать вам участок на Цветущих Холмах, - прервала его Эмили. - Ох, простите. Я буквально помешался на своей конторе. Но это и вправду стоящее дело. В моем ведении весь Восточный район. Я окончил... Ну вот, теперь я познакомлю вас со своей биографией и попытаюсь пробудить в вас теплое чувство к моему прошлому. Я окончил технический колледж Шефилда при Йельском университете. Отец мой был инженером-химиком; одиннадцати лет от роду я написал свое единственное стихотворение, а мой дядюшка заключен в Синг-Синг за подлог. Итак, теперь вы знаете обо мне решительно все. А мне хотелось бы знать, действительно ли вы Эмили? - То есть? - Я... э-э-э... я выразился не совсем точно, говоря, что назвал вас Эмили в честь моей матушки, просто это имя вызывает в памяти старые сады и милую семью. Я решил, что ваш отец либо епископ, либо банкир в Хартфорде. Она сосредоточилась было на закусках, потом ровным голосом сказала: - Нет, мой отец служил управляющим на фабрике в Фолл-ривер. Он был никудышный человек: пил, играл в карты и умер. Мама была очень милая. Ничего романтичного в моей жизни нет. Я проучилась три года в колледже, а теперь работаю, потому что нужно. Предел моих мечтаний - стать старшей стенографисткой в какой-нибудь крупной конторе. Я хорошо знаю свое дело, но у меня скверный характер. Мне страшно одиноко в Нью-Йорке, но, наверно, это моя вина. Я нравлюсь одному человеку в нашей конторе, но он смеется над моим служебным честолюбием. Я несчастлива и не знаю, что меня ожидает, - может быть, в один прекрасный день я покончу с собой, и я терпеть не могу, когда меня жалеют. Ни с кем я еще не была так откровенна, и напрасно я разоткровенничалась с вами. Она внезапно замолчала и стала смотреть вниз на публику. У Бейтса было такое ощущение, словно он грубой рукой коснулся ее души. С неуклюжей сердечностью он осмелился спросить: - Вы живете одна? - Да. - А вы не могли бы поселиться вместе с какими-нибудь славными девушками? - Пробовала. Но они меня раздражали. Они были такие же изверившиеся, как я. - А нет у вас более жизнерадостной приятельницы, с которой вы могли бы куда-нибудь пойти, развлечься? - Есть. Но у нее никогда нет времени: она занимается общественной деятельностью. Да и куда пойти? Изредка на концерты или просто прогуляться. Как-то мы рискнули отправиться в ресторан. Знаете, в одно из этих богемных местечек. Трое пьяных мужчин один за другим лезли к нам знакомиться. Нью-Йорк не очень деликатный город. - Эмили, Эмили... скажите же в конце концов, как вас зовут? - Имя такое же неромантичное, как я сама, Сара Парди. - Послушайте, мисс Парди, я встречаюсь в этом городе с самыми разными людьми, прожил здесь немало лет... есть даже школьные друзья. Вы не позволите мне что-нибудь для вас сделать? Познакомить вас с людьми, которых я знаю, ввести в семейные дома и... Она отложила вилку, осторожно опустила на стол руки ладонями вниз, внимательно посмотрела на них, сдвинула плотнее пальцы и проговорила: - Кое-что вы могли бы для меня сделать. - Да? - встрепенулся Бейтс. - Найдите мне работу получше. У Бейтса вырвался хриплый стон, как будто его совершенно неожиданно чем-то больно стукнули. - Мне нравится работать в конторе Цветущих Холмов, но у меня там нет никаких перспектив. Мистер Рэнсон не допускает мысли, что женщина может быть не только секретаршей. Я хочу дослужиться до управляющей конторой какого-нибудь большого концерна или чего-нибудь в этом роде. Бейтс взмолился: - Но... конечно, я с удовольствием помогу вам, но разве вы... А что будет с вашей личной жизнью? Разве вы не хотите узнать поближе нью-йоркцев? - Нет. - Дома, куда можно заглянуть в воскресенье и поболтать за чашкой чая? - Нет. - Ваших сверстниц, и танцы, и... - Нет. Я деловая женщина и ничего больше. Боюсь, ни на что другое я не способна. У меня не очень много сил. Приходится ложиться спать в десять часов. Спартанка. Все это совсем невесело, но иначе мне не выдержать. - Хорошо. Я выполню вашу просьбу. Завтра в двенадцать я вам позвоню. Бейтс старался говорить неприятно вежливым тоном, но, видимо, его голос звучал жалобно, потому что на ее лице промелькнула улыбка. - Спасибо, - сказала она. - Мне бы только было с чего начать. Ведь я почти никого не знаю из здешних предпринимателей. Несколько лет я работала в бостонской конторе. На этом - так удивительно похоже на лекцию о калькуляции цен и проверке отчетности - закончились его поиски высокой романтики. Бейтс был ужасно уязвлен и, стараясь держаться с достоинством, пустился рассуждать об авторах, которых, как ему казалось, он читал, поскольку всегда собирался прочитать их на досуге. Но на душе у него было скверно. Он сказал себе, что все это время был круглым дураком, что Эмили - нет, мисс Сара Парди - просто покрытый эмалью механизм и что он больше не желает ее видеть. Прошло целых шесть минут до того, как он спросил: - Вам приятно было, что я каждый вечер желал вам доброй ночи? - Да-а, - сказала она неуверенно. - А вы тоже придумывали про меня всякие небылицы? - Нет. Выслушайте меня. - Она говорила тихо, но веско. - Я поняла, что смогу как-то тянуть лямку в этой малопривлекательной жизни, только если у меня не будет ни сердца, ни воображения - одни лишь мысли о работе. В юности у меня была бурная фантазия, я зачитывалась Китсом и, конечно, Киплингом и в каждом мужчине с хорошей осанкой видела Стрикленд-саиба. Многие стенографистки так всю жизнь и живут в мире вымысла. Замученные, несчастные, они мечтают о муже и детях, а шифры картотек только затуманивают им мозги. Ну, а я хочу добиться успеха. Поэтому я должна работать, и хорошо соображать, и быть пунктуальной, и знать факты. Никаким фантазиям я не позволяю отвлекать себя от работы. Я могу с абсолютной точностью сказать, сколько футов и дюймов в канализационной системе Цветущих Холмов. И я запрещаю себе умиляться при виде голубей, когда они прилетают и воркуют на моем подоконнике. Думаю, что ни при каких обстоятельствах я уже не способна быть чувствительной. Возможно, я сделала ошибку. Но я в этом не уверена. Мой отец был преисполнен самых высоких чувств, особенно когда приходил домой пьяный. Как бы там ни было, я такая, как есть. Не женщина, а деловая женщина. - Жаль! Он проводил ее домой. По ее просьбе они возвращались пешком, шагая по зимней слякоти. Они прошли мимо ребенка, который плакал, сидя на ступеньке третьеразрядной закусочной. Бейтс заметил, что какое-то мгновение Эмили смотрела на ребенка с материнским волнением, потом ускорила шаг. "Я уже не сержусь на нее. Но если бы даже мне и захотелось снова с ней встретиться, я бы этого не сделал. В ней нет ничего человеческого", - размышлял Бейтс. На Семьдесят четвертой улице, у дверей ее дома - чопорного дома, где сдают меблированные комнаты, - Бейтс, стараясь как-нибудь подостойнее с ней попрощаться, вдруг выпалил: - Не очень-то увлекайтесь этим молодым человеком в очках. Пускай подождет, пока вы лучше узнаете нью-йоркцев. Ваш мистер Симмонс приятный малый, но пустой. - Откуда вам известно, что я знаю мистера Симмонса? - изумилась она. - Откуда вам известно его имя? Бейтс в первый раз застал ее врасплох; и это позволило ему укрыться за вполне достойным ответом: - Я наблюдателен. Спокойной ночи. Будет у вас превосходное место, можете не беспокоиться. Пройдя два дома, он украдкой оглянулся. Она, должно быть, вошла в подъезд, даже не посмотрев ему вслед. Хотя Бейтс говорил себе: "Я рад, что этот вечер уже позади", - он бросился со всех ног в Йельский клуб. Там он допросил поочередно пятерых знакомых, не могут ли они порекомендовать куда-нибудь молодую женщину, которая, утверждал он (не имея на то никаких оснований), прекрасно печатает на машинке, быстро стенографирует, умеет по всем правилам подшивать копии документов и даже способна, в случае надобности, разыскать их потом и так очаровывает клиентов, что они готовы вручить деньги еще до появления агента по продаже. По этому же поводу он звонил по телефону своему приятелю, живущему в пригороде. Ему пришлось некоторое время сидеть в душной телефонной будке и кричать: "Нет, нет, нет! Я вызываю Пелем, а не Чатам!" А когда он лег в кровать и уже было задремал, ему неожиданно пришла в голову такая волнующая мысль, что сон как рукой сняло. Он встал, закрыл окна, дрожа от холода, влез в халат, потом сел, неизящно задрав ноги на радиатор, и закурил сигарету. Почему бы не предоставить Эмили место в своей конторе? Он нехотя отказался от этой мысли. Его контора недостаточно велика, чтобы дать ей возможность выдвинуться. И Эмили - мисс Парди - скорее всего не согласится. Он с горечью потушил сигарету о радиатор, открыл окна и снова забрался в кровать. Он пришел в ярость, обнаружив, что, пока он предавался размышлениям, кровать успела остыть. Под одеялом образовались ледяные, арктические зоны. - Бр-р-р, - поежился Бейтс. Наутро он помахал Эмили рукой, но не очень приветливо, и она ответила ему довольно небрежно. В семнадцать минут двенадцатого, позвонив предварительно раз пять по телефону, Бейтс нашел наконец для нее место. Он снял трубку и назвал ее номер. - С вами говорит мистер Бейтс из здания напротив. Он вскочил с места, подошел к окну, натянув до предела зеленый шнур, и увидел Эмили, которая разговаривала по телефону. Бейтс улыбнулся, но продолжал говорить суровым тоном: - Если вы обратитесь в Промышленно-Бытовой Синдикат - новое издательское объединение - и спросите мистера Хайдена, Хай-де-на из отдела рекламы, он позаботится о том, чтобы вам предоставили место. Учреждение крупное. Очень перспективно. Со временем сможете возглавить целый штат машинисток, и, возможно, представится случай попробовать силы в отделе рекламы. Сошлитесь на меня. Э-э-э... Она бросила взгляд на его окно, увидела его, вздрогнула. Бейтса захлестнула горячая волна нежности. Но голос Эмили звучал безучастно, когда она ответила: - Вы очень любезны. Бейтс оборвал разговор решительным: - Желаю удачи! Он прошествовал к своему столу. Весь этот день он разговаривал со своими подчиненными чрезвычайно мягко и нерешительно. - Верно, у старика умер какой-нибудь приятель, - сказал регистраторше бухгалтер Крэкинз. - На нем лица нет. Он малый с душой, наш Бейтси. Через неделю Эмили исчезла из конторы напротив. Она не позвонила, чтобы попрощаться. Спустя месяц Бейтс случайно встретил Хайдена из Промышленно-Бытового Синдиката, и тот сообщил: - Эта мисс Парди, которую вы мне прислали, - чистое золото. Внимательная, толковая. Я поручил ей вести переписку. Она далеко пойдет. Вот и все. Бейтс остался один. Он больше не видел ее лица из своей двенадцатиэтажной башни, не получал больше вечернего прощального благословения. 6 Бейтс говорил себе, что она высокомерна, что она неинтересна, что она ему не нравится. Он вынужден был признать, что контора потеряла для него всю свою волнующую романтику, и он устал от всех контор на свете. Однако упорно считал, что Эмили тут ни при чем. Он сам придумал все ее очарование. Как он ни внушал себе это - каждый раз, когда он смотрел в окно или сидел за письменным столом, сгорая от желания посмотреть в окно, его охватывало болезненное ощущение пустоты, похожее на тоску по дому. Когда ему случалось поздно засидеться в конторе, он часто поднимал голову со смутным чувством, что ему чего-то недостает. Дом напротив стал просто домом напротив. Никого он не видел в нем, кроме обыкновенных рабочих муравьев, погруженных в будничную конторскую работу. Даже мистер Симмонс в эстетских очках не вызывал в нем теперь воодушевляющего гнева. Зато преемницу Эмили Бейтс просто ненавидел. У нее была идиотская жеманная улыбка и прическа, как воронье гнездо. Наступил март, улицы потемнели от пыли. Бейтс опять поплелся к Кристин Пэриш. Очутившись среди приветливых ваз с нарциссами, сафьяновых кресел и тисненых безделушек ручной работы, украшающих письменный стол в библиотеке Пэришей, он как-то стряхнул с себя апатию, готовую поглотить его, словно густой туман. Бейтс размышлял о том, что у Кристин он всегда найдет сочувствие, а Эмили - это всего лишь эгоистическое подобие мужчины. Но Кристин раздражала его. Она была уклончива. Она журчала: - О, наверно, так интересно осматривать трамваи в этих забавных городках! Забавные городки! Хм! Разве не благодаря им в Нью-Йорке жизнь бьет ключом? У Кристин вялый ум. Да и кожа ее мягких, атласных рук тоже скоро увянет, а его привлекает свежесть и душевная ясность. Когда Бейтс брел домой, все тот же туман, колыхаясь, заслонял от него будущее. Что ждет его впереди? Одинокая холостяцкая жизнь?.. Болтаться по вечерам в клубе и упрашивать неоперившихся юнцов сыграть с ним партию в покер? Все в конторе выводило Бейтса из себя, и он старался там не задерживаться. Его не покоробило и он не вознегодовал, когда невольно подслушал, как Крэкинз доверительно сообщил секретарше: "У старика злокачественная брюзгливость. Мы будем настаивать на операции. Сколько вы можете на это пожертвовать, графиня? О! Мы чрезвычайно вам признательны". Как-то в пасмурный, сырой апрельский день, когда все идиоты Нью-Йорка и окрестностей словно сговорились звонить ему по телефону, Бейтс был особенно раздражен. Он помянул недобрым словом Александра Грэхема Белла. Завод запрашивал, следует ли выполнить вне очереди заказ Бенгора. И это после того, как Бейтс раз шесть давал им разъяснения. Некий торговый агент звонил по междугородному телефону и требовал от Бейтса сведений о театральных кассах и портновских мастерских. Телефонистка коммутатора ошиблась номером, и жирный голос с немецким акцентом задиристо спросил: "Этта што? Бутылочный завод? Што - ви мне не нужен! Повесьте трубку!" - А вы мне тем более не нужны, - огрызнулся Бейтс. Но от этого ему не стало легче. - Тр-р-р! - заливался телефон. Бейтс не обращал внимания. - Тр-р-р! Р-р-р-р! Тр-р-р-р! - Да? - рявкнул Бейтс. - Мистер Бейтс? - Да? - Говорит Сара Парди. - Кто? - Ну... ну, Эмили! Боюсь, я не вовремя. Я не буду... - Погодите! Погоди-и-те! Ради всех святых! Это, правда, вы? Как вы поживаете? Как вы поживаете? Страшно рад слышать ваш голос! Как вы поживаете? Мы так по вас соскучились. - Мы? - Ну я! Некому пожелать доброй ночи. Видел Хайдена, вы молодец. Страшно рад. Как э-э... как?.. - Мистер Бейтс, не пригласите ли вы меня пообедать? Все равно на этой неделе или на следующей... - Сегодня! Согласны? - А вы ни с кем не уславливались? - Нет, нет. Собирался обедать один. Я очень вас прошу. Давайте встретимся... Вы не хотите пойти в "Бель Шик"? - А мы не могли бы опять пойти в "Гранд-Ройял"? И, если можно, пораньше, в половине седьмого. - Конечно. Я вас буду ждать в вестибюле. В половине седьмого. До свидания. Бейтс тянул слова, словно не желая с ними расставаться. Но она оборвала разговор отрывистым телефонным "пока". Немного погодя Бейтс позвонил приятелю, с которым четыре дня тому назад условился вместе пообедать. Лгал он неумело, и приятель дал ему это понять. Целых полчаса Бейтс был охвачен блаженной, идиотской радостью, но потом в его душу вкралась глумливая мысль. Она угнездилась там и ехидно спрашивала Бейтса: "А может быть, мисс Парди просто угодно, чтобы я нашел ей другую работу?" Это несколько охладило его пыл. В вестибюле отеля "Гранд-Ройял" он поздоровался с мисс Парди скупым кивком... Она пришла ровно в половине седьмого. У Кристин Пэриш минимальное опоздание было двадцать минут. Они стали спускаться по винтовой лестнице в Флорентийский зал. - Где вы предпочитаете: внизу или на галерее? Она повернулась к нему. Она как будто совсем не изменилась. То же коричневое пальто, отделанное искусственным мехом, которое Бейтс знал лучше любого другого одеяния на свете, тот же взгляд стороннего наблюдателя. Стоя на ступеньках, нервно теребя воротник пальто, она опустила глаза, потом умоляюще посмотрела на Бейтса: - Вы не сочтете меня очень глупой, если я попрошу, чтобы мы сели за наш прежний столик?.. Он... он приносит счастье. - Конечно. Так и сделаем. - Я потому и просила вас прийти пораньше, чтобы столик не оказался занятым. Мне нужен ваш совет в одном очень серьезном деле. - Серьезном? - О нет, ничего страшного. Но я как-то растерялась. Бейтс шел за ней, терзаясь неизвестностью. Их столик был свободен. Он суетливо снял с нее пальто и отодвинул стул. Когда он кончил заказывать обед, ее глаза снова стали ясными и проницательными, и она сказала: - Пожалуйста, сделайте вид, что вы рассматриваете монограмму на вилке, хорошо? - Зачем? - Затем, что вы это делали в прошлый раз. Вы вели себя восхитительно нелепо. И были очень милы, когда старались не смутить незнакомую девушку. Он покорно взял в руки вилку, но сразу же отбросил ее и властно спросил: - Почему вы растерялись? Ее рука на перилах балкона заметно дрожала. Она тихо ответила: - Я вдруг обнаружила, что я женщина. - Я не совсем... - Я хотела удержаться и не говорить вам, но не могу. Мне... мне очень недостает наших вечерних прощаний и наших завтраков. Я хорошо зарекомендовала себя в Промышленном Синдикате, но мне это безразлично. Я думала, что совсем убила в себе всякую чувствительность. Я ошиблась. Я размазня! Нет! Это неправда! Мне все равно. Я рада. Она залилась румянцем - будто розовая тень от бокала с вином упала на белую скатерть - и единым духом проговорила: - Оказывается, мне наша наивная игра дороже успеха. Никто теперь не улыбается мне в окне напротив. Там вывеска какого-то гаража, и я смотрю на нее по вечерам, прежде чем уйти домой. О, я просто жалкая неудачница. Я не могу больше бороться, одна, всегда одна. Он схватил ее за руки, словно не было вокруг ни официантов, ни публики. Но она высвободила руки: - Не надо! Пожалуйста! Просто дайте мне выговориться. Я не знаю, радует это меня или огорчает, но у меня нет ни капельки здравого смысла. И мужества нет! Все, что мне нужно... пожалуйста, приглашайте меня раз в месяц обедать, на товарищеских началах... - О дорогая! - ...и иногда в театр! Тогда я не буду чувствовать себя одинокой. Я смогу работать, и добьюсь успеха, и, может быть, перестану... Только не думайте, что я сверхженщина Бернарда Шоу, которая охотится за мужчинами. Просто... Вы первый человек в Нью-Йорке, проявивший ко мне доброту. Пожалуйста, простите... - Эмили, не надо быть такой смиренной! Я предпочел бы, чтобы вы заставили меня молить вас, как тогда. - У него перехватило дыхание, и он замолчал. Потом спокойно произнес: - Эмили, будьте моей женой! - Нет. - Но вы сказали... - Я знаю. Мне вас очень недостает. Но вы просто меня жалеете. Поверьте, я не из тех, кто ищет, на кого бы опереться. Я смогу выстоять и одна... почти одна. Вы очень деликатны и великодушны. Но я просила не об этом. Просто время от времени продолжайте нашу игру. - Но, правда же, я этого хочу. Ужасно хочу! Все это время я каждую минуту думал о вас. Вы согласны выйти за меня замуж? Вот сейчас же? - Нет. - Когда-нибудь. - Не знаю... Месяц назад я бы своими руками убила девушку, которая так малодушна, что молит мужчину о дружбе. Я не знала! Я ничего не знала! Но... Нет! Нет! - Послушайте, Эмили, вы свободны? Вы разобрались в своих чувствах? Вам по-прежнему нравится мистер Симмонс? - Он у меня бывает. - Часто? - Да. - Вы ему отказали? - Да. Тогда я и обнаружила, что я женщина. Но не... не его! - Значит, моя! Моя! Подумайте, дорогая, невероятно, но город не убил в нас романтики. Мы все-таки нашли друг друга. Какой сегодня день? Среда? Слушайте. В четверг вы пойдете со мной в театр. - Хорошо. - В пятницу вы под каким-нибудь благовидным предлогом придете в контору Цветущих Холмов и помашете мне рукой из окна, и моя контора снова станет раем. Потом мы встретимся с вами и пойдем ужинать к моим друзьям Пэришам. - Хорошо. - В субботу мы вместе позавтракаем и отправимся прямо в Ван Кортленд парк, и я превращусь в деспота и сделаю вам предложение, и вы его примете. - Боюсь, что приму. Но остается воскресенье. Что мы будем делать в воскресенье? 1919