арузека зазвучалъ вдругъ загадочно и какъ-то странно настойчиво: "Я убeжденъ, что она была изъ числа тeхъ глубокихъ натуръ, которыя никогда не говорятъ о своей безграничной любви. Такимъ же я считаю и господина Вассертрума. У меня сохранилась страничка изъ дневника моей матери, -- я ее всегда ношу на груди, -- въ ней написано, что хотя отецъ мой и былъ некрасивъ, но она любила его такъ, какъ, пожалуй, ни одна женщина въ мiрe не любитъ мужчину. И все-таки она, повидимому, никогда ему этого не говорила. -- Быть можетъ, по той же причинe, почему я, напримeръ, ни за что не сказалъ бы господину Вассертруму, какую я питаю къ нему благодарность. Но изъ дневника я узналъ и еще кое-что, -- правда, скорeе догадался, потому что многихъ словъ разобрать невозможно, -- они смыты слезами: отецъ мой -- да сгинетъ память о немъ на землe и на небe! -- отецъ мой обращался, повидимому, отвратительно съ матерью". 228 Харузекъ неожиданно съ такой силою упалъ на колeни, что затрещалъ полъ, и закричалъ безумнымъ, раздирающимъ душу голосомъ. Я не могъ сразу понять, продолжаетъ ли онъ играть комедiю или въ самомъ дeлe лишился разсудка: "Всемогущiй, -- имени коего не смeетъ произносить человeкъ, -- во прахe простираюсь я передъ Тобой: будь проклятъ отецъ мой, будь проклятъ во вeки вeковъ!" Послeднiя слова онъ буквально прохрипeлъ. Потомъ, широко раскрывъ глаза, напряженно прислушался. По его лицу скользнула сатанинская улыбка. Мнe тоже показалось, будто за перегородкой послышался легкiй стонъ Вассертрума. "Простите меня, мейстеръ", спустя минуту заговорилъ снова Харузекъ сдавленнымъ голосомъ, "простите, что я не сдержался, но я день и ночь молю Провидeнiе, чтобы Оно ниспослало моему отцу, кто бы онъ ни былъ, самую страшную смерть, какую себe только можно представить". Я невольно хотeлъ что-то ему возразить, но онъ поспeшно перебилъ меня: "А теперь, мейстеръ Пернатъ, теперь позвольте обратиться къ вамъ съ просьбой. У господина Вассертрума былъ воспитанникъ, котораго онъ безконечно любилъ. Кажется, это былъ его племянникъ. Говорили даже, что чуть ли не сынъ. Но этому я не вeрю: вeдь тогда у него была бы та же фамилiя. А того звали: Вассори, д-ръ Теодоръ Вассори. У меня слезы выступаютъ на глазахъ, когда я о немъ вспоминаю. Я всей душой былъ ему 229 преданъ, какъ будто меня связывали съ нимъ тeсныя узы родства и любви". Харузекъ всхлипнулъ, точно не могъ говорить отъ волненiя. "Ахъ, и вотъ этой благородной души вдругъ не стало! Ахъ, ахъ! По какой-то мнe до сихъ поръ неизвeстной причинe, -- онъ покончилъ съ собой. Меня тоже, наряду съ другими, позвали на помощь, -- но, увы -- увы, было ужъ поздно! Когда потомъ я остался одинъ около покойнаго и покрылъ поцeлуями его блeдную, холодную руку, -- я взялъ, -- я долженъ сейчасъ въ этомъ признаться, -- да и что-жъ тутъ такого? вeдь это не воровство! -- я взялъ у него съ груди розу и вотъ этотъ пузырекъ, -- его содержимымъ несчастный безвременно пресeкъ нить своей цвeтущей жизни". Харузекъ досталъ изъ кармана пузырекъ и дрожащимъ голосомъ продолжалъ: "Я вамъ оставляю тутъ то и другое, -- и увядшую розу и пузырекъ. Они были для меня памятью о покойномъ другe. Сколько разъ въ минуты внутренней пустоты, душевнаго одиночества и тоски по матери я призывалъ смерть и бралъ въ руки этотъ пузырекъ. Для меня всегда было сладостнымъ утeшенiемъ сознанiе, что достаточно мнe вылить его содержимое на платокъ и вдохнуть его въ себя, чтобы безболeзненно перенестись въ ту страну, гдe любимый мой, дорогой Теодоръ нашелъ вeчное успокоенiе отъ этой юдоли скорби. Многоуважаемый мейстеръ, я попрошу васъ -- ради этого я и пришелъ къ вамъ -- взять эти вещи и передать ихъ господину Вассертруму. 230 Скажите ему, что вы ихъ получили отъ человeка, близкаго д-ру Вассори, но что имени его вы обeщали не называть, -- ну, хотя бы отъ дамы. Онъ вамъ повeритъ, и для него эти вещи будутъ такимъ же дорогимъ воспоминанiемъ, какимъ были онe до сихъ поръ для меня. Пусть онe будутъ моей тайной благодарностью. Я бeденъ, и это все, что у меня есть. Мнe будетъ прiятно сознанiе, что онъ ихъ получитъ и въ то же время не будетъ знать, что я ему ихъ подарилъ. Это дастъ мнe невыразимо отрадное чувство. А теперь, дорогой мейстеръ, прощайте. Примите заранeе мою сердечную благодарность". Онъ крeпко пожалъ мнe руку и мигнулъ глазомъ. Но я не понялъ его, и онъ шепнулъ мнe что-то едва слышно. "Подождите, господинъ Харузекъ, я провожу васъ немного", повторилъ я механически слова, которыя прочелъ у него на устахъ, и вышелъ съ нимъ вмeстe. На темной площадкe перваго этажа мы остановились. Я началъ прощаться съ Харузекомъ. "Я знаю, зачeмъ вы разыграли всю эту комедiю. -- -- Вы -- вы хотите, чтобы Вассертрумъ отравился этимъ пузырькомъ!" сказалъ я ему. "Конечно", взволнованно отвeтилъ Харузекъ. "Неужели же вы думаете, я буду способствовать этому?" "Этого вовсе не нужно". "Но вeдь вы же сами просили меня передать пузырекъ Вассертруму!" Харузекъ покачалъ головой. 231 "Когда вы вернетесь, вы увидите, что онъ его уже взялъ". "Откуда у васъ эта увeренность?" спросилъ я удивленно. "Такой человeкъ, какъ Вассертрумъ, никогда не покончитъ съ собой -- онъ слишкомъ большой трусъ для этого -- да и кромe того онъ ничего не сдeлаетъ по внезапному импульсу". "Значитъ, вы плохо знаете непреодолимую силу внушенiя", серьезнымъ тономъ перебилъ меня Харузекъ. "Вы были бы, возможно, и правы, если бы я говорилъ простыми словами. Но я заранeе разсчиталъ каждую фразу. На такихъ негодяевъ дeйствуетъ только самый отвратительный пафосъ. Повeрьте мнe. Я могъ бы нарисовать вамъ его физiономiю при каждомъ моемъ словe. Нeтъ такой самой отъявленной пошлости, которая не была бы способна вызвать слезы и проникнуть въ душу черни, изолгавшейся до мозга костей! Неужели вы думаете, что если бы не это, то давнымъ давно не сравняли бы съ поверхностью земли всe театры? Сентиментальность -- первый признакъ всякаго негодяя. Тысячи бeдныхъ могутъ умирать съ голоду, никто не проронитъ ни слезинки, но достаточно комедiанту облечься въ отрепья и закатить на сценe глаза, какъ всe начинаютъ ревeть. -- -- Быть можетъ, старикъ Вассертрумъ и забудетъ завтра то, отъ чего у него только что трепетно билось сердце -- все равно, каждое мое слово воскреснетъ вновь въ его памяти, какъ только наступитъ минута, когда онъ покажется себe самому достойнымъ всяческой жалости. Въ такiя минуты великой скорби достаточно малeйшаго толчка, -- а объ немъ я уже позабочусь, -- чтобы самый отъявленный трусъ 232 потянулся къ яду. Нужно только, чтобы ядъ былъ всегда подъ рукой. Его сынокъ тоже, навeрное, не такъ легко бы рeшился, если бы я заботливо о немъ не подумалъ". "Харузекъ, вы ужасный человeкъ", воскликнулъ я возмущенно. "Неужели же вы не чувствуете -- -- --" Онъ зажалъ мнe рукой ротъ и увлекъ за собой въ глубокую нишу въ стeнe. "Тише! Вотъ онъ!" Невeрными шагами, держась за стeну, Вассертрумъ спускался по лeстницe и, качаясь, прошелъ мимо насъ. Харузекъ торопливо пожалъ мнe руку и пошелъ за нимъ слeдомъ. -- -- -- Вернувшись къ себe въ комнату, я увидeлъ, что роза и пузырекъ исчезли, а вмeсто нихъ на столe очутились золотые, погнутые часы старьевщика. -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- Мнe выдадутъ деньги только черезъ недeлю, -- это обычный срокъ, -- сказали мнe въ банкe. Нельзя ли поговорить съ директоромъ? я очень спeшу и долженъ черезъ часъ уeхать, -- настаивалъ я. Мнe отвeтили, что директора видeть нельзя и все равно онъ не можетъ измeнить правилъ банка. Какой-то субъектъ съ стекляннымъ глазомъ, вмeстe со мной подошедшiй къ окошечку, разсмeялся. Такъ, значитъ, мнe придется ждать смерти цeлую мучительную, страшную недeлю! Мнe показалось это вeчностью. -- -- 233 Я былъ такъ убитъ горемъ, что не замeтилъ даже, сколько времени проходилъ взадъ и впередъ передъ дверьми какого-то кафе. Наконецъ, я вошелъ туда, -- только, чтобы избавиться отъ противнаго субъекта съ стекляннымъ глазомъ. Онъ пошелъ за мною слeдомъ изъ банка, не отставалъ ни на шагъ и, когда я оборачивался, принимался искать на землe, какъ будто потерялъ что-то. На немъ былъ свeтлый, клeтчатый, совсeмъ узкiй пиджакъ и черныя засаленныя брюки, какъ мeшки колыхавшiеся вокругъ его ногъ. На лeвомъ ботинкe виднeлась большая вздутая заплата въ формe яйца; казалось, будто на пальцe ноги, подъ ботинкомъ, онъ носитъ большое кольцо. Не успeлъ я еще сeсть, какъ онъ тоже вошелъ и усeлся неподалеку за столикъ. Я подумалъ, что онъ собирается попросить у меня что-нибудь и полeзъ было за кошелькомъ, когда замeтилъ на его толстомъ мясистомъ пальцe огромный бриллiантъ. Нeсколько часовъ просидeлъ я въ кафе,-- мнe казалось, я сойду съ ума отъ волненiя, -- но куда же итти? Домой? Или бродить по улицамъ? Одно страшнeе другого. Спертый воздухъ, безпрестанное, нелeпое чмоканье биллiардныхъ шаровъ, сухой непрерывный кашель подслeповатаго господина погруженнаго въ чтенiе газеты, длинноногiй пeхотный лейтенантъ, то ковыряющiй въ носу, то приглаживающiй усы передъ зеркальцемъ желтыми отъ табака пальцами, кучка одeтыхъ въ коричневыя бархатныя куртки противныхъ, потныхъ, болтливыхъ итальянцевъ въ углу за карточнымъ столомъ, дико 234 визжащихъ, стучащихъ по столу кулаками, то и дeло плюющихъ на полъ съ такимъ видомъ, какъ будто у нихъ была рвота! Быть вынужденнымъ видeть все это, отраженнымъ, вдобавокъ, два--три раза въ стeнныхъ зеркалахъ! У меня кровь постепенно застывала въ жилахъ. -- Стемнeло. Лакей съ плоскими ступнями и кривыми колeнями сталъ было длиннымъ шестомъ зажигать газовую люстру, но потомъ, покачавъ головой, убeдился, что она не горитъ. Всякiй разъ, оборачиваясь, я ловилъ пристальный, хмурый взглядъ субъекта съ стекляннымъ глазомъ, -- но онъ сейчасъ же закрывался газетой или же опускалъ свои грязные усы въ давнымъ давно выпитую чашку кофе. Котелокъ свой онъ нахлобучилъ такъ низко на голову, что уши торчали почти горизонтально. Казалось, онъ и не помышляетъ уходить. Мнe стало невыносимо. Я расплатился и всталъ. Закрывая за собой стеклянную дверь, я почувствовалъ, что кто-то съ другой стороны берется за ручку. Я обернулся: Опять этотъ субъектъ! Внe себя я повернулъ было влeво по направленiю къ еврейскому кварталу, но онъ быстро подошелъ и преградилъ мнe дорогу. "Вы съ ума спятили!" закричалъ я на него. "Направо", коротко сказалъ онъ. "Въ чемъ дeло?" Онъ нагло посмотрeлъ на меня: "Вы Пернатъ?" "Вы хотeли, навeрное, сказать: господинъ Пернатъ?" 235 Онъ злорадно расхохотался: "Ну, безъ фокусовъ! Отправляйтесь со мной!" "Вы обалдeли? Да кто жъ вы такой?" закричалъ я. Онъ не отвeтилъ, отвернулъ полу пиджака и осторожно показалъ мнe старый металлическiй значокъ, прикрeпленный къ подкладкe. Я понялъ: передо мной былъ агентъ тайной полицiи. Онъ меня арестуетъ. "Такъ скажите же, ради Бога, въ чемъ дeло?" "Въ свое время узнаете. А теперь въ управленiе!" отвeтилъ онъ грубо. "Ну, живо!" Я предложилъ ему взять извозчика. "Нечего тамъ!" Мы отправились въ полицiю. -- -- -- -- -- -- Жандармъ подвелъ меня къ двери. Алоизъ Отчинъ. Полицейскiй совeтникъ. Прочелъ я на бeлой дощечкe. "Можете войти", сказалъ жандармъ. Въ комнатe другъ противъ друга стояли двe высокихъ конторки. Нeсколько старыхъ стульевъ. На стeнe портретъ императора. На подоконникe стеклянная банка съ золотыми рыбками. И больше ничего. Изъ-подъ лeвой конторки выглядывала чья-то искривленная ступня, обутая въ толстую войлочную 236 туфлю, надъ которой свисала бахрома сeрыхъ брюкъ. Послышался легкiй шумъ. Кто-то пробормоталъ нeсколько словъ по-чешски, и въ то же мгновенiе изъ-за правой конторки показался полицейскiй совeтникъ. Маленькiй господинъ съ сeдой бородкой. У него была странная манера: -- передъ тeмъ какъ начать говорить, онъ скалилъ зубы, какъ человeкъ, старающiйся взглянуть прямо на яркое солнце. При этомъ онъ какъ-то особенно щурилъ глаза за очками, что еще больше увеличивало отвратительное и гнусное выраженiе его лица. "Вы Атаназiусъ Пернатъ, вы -- --" онъ опустилъ глаза на бумагу, на которой ничего написано не было -- "вы -- рeзчикъ камей?" Войлочная туфля подъ лeвой конторкой ожила и уцeпилась за ножку стула. Послышался скрипъ пера. Я отвeтилъ: "Да, я Пернатъ, рeзчикъ камей". "Ну, наконецъ-то, господинъ -- -- Пернатъ, -- да, Пернатъ! Наконецъ-то". Полицейскiй совeтникъ сталъ вдругъ необыкновенно любезенъ, какъ будто получилъ какое-то особенно отрадное извeстiе, -- протянулъ мнe обe руки и изо всeхъ силъ старался изобразить на своемъ лицe добродушiе. "Итакъ, господинъ Пернатъ, разскажите-ка мнe, что вы по цeлымъ днямъ дeлаете?" "Мнe кажется, господинъ Отчинъ, это нисколько васъ не касается", отвeтилъ я холодно. Онъ прищурилъ глаза, выждалъ немного и выпалилъ неожиданно: "Давно графиня въ связи съ Савiоли?" 237 Я былъ почему-то готовъ къ такому вопросу и не моргнулъ глазомъ. Искусными и ловкими вопросами онъ хотeлъ уличить меня въ противорeчiи, но, какъ ни билось у меня сердце отъ ужаса, я все же ничeмъ не выдалъ себя и продолжалъ упорно настаивать, что никогда не слыхалъ даже имени Савiоли, что съ Ангелиной я знакомъ еще съ дeтства, когда былъ живъ мой покойный отецъ, и что она часто заказывала мнe камеи. Несмотря на все это, я сознавалъ превосходно, что полицейскiй совeтникъ чувствуетъ мою ложь и бeсится отъ досады, что не можетъ у меня ничего выпытать. Онъ слегка задумался, потомъ потянулъ меня за рукавъ поближе къ себe, показалъ предостерегающе пальцемъ на лeвую конторку и прошепталъ на ухо: "Атаназiусъ! Вашъ покойный отецъ былъ моимъ лучшимъ другомъ. Я хочу васъ спасти, Атаназiусъ! Но вы должны мнe все разсказать про графиню. Слышите -- все!" Я не понялъ, что это должно было значить. "Что вы хотите этимъ сказать? Вы хотите меня спасти?" громко спросилъ я. Войлочная туфля съ досадой опустилась на полъ. Полицейскiй совeтникъ позеленeлъ отъ злости. Поднялъ верхнюю губу. И притаился. -- Я зналъ, что онъ сейчасъ опять разразится (его манера ошеломлять напомнила мнe Вассертрума) и тоже сталъ ждать. Надъ конторкой показалось козлиное лицо обладателя войлочной туфли -- -- вдругъ полицейскiй совeтникъ во все горло крикнулъ: "Убiйца". 238 Я остолбенeлъ отъ изумленiя. Козлиное лицо снова съ недовольнымъ видомъ спряталось за конторку. Полицейскiй совeтникъ былъ тоже, повидимому, смущенъ моимъ хладнокровiемъ, но старался скрыть это: придвинулъ стулъ и попросилъ меня сeсть. "Такъ вы отказываетесь, господинъ Пернатъ, сообщить мнe требуемыя свeдeнiя о графинe?" "Я, къ сожалeнiю, не могу вамъ ничего сообщить, господинъ совeтникъ, -- по крайней мeрe ничего для васъ интереснаго. Во-первыхъ, я никакого Савiоли не знаю, а, во-вторыхъ, я твердо убeжденъ, что всe слухи объ измeнe графини мужу -- гнусная клевета". "Вы готовы это подтвердить подъ присягой?" У меня захватило дыханiе. "Конечно. Когда угодно". "Гмъ. Прекрасно". Воцарилось продолжительное молчанiе. Полицейскiй совeтникъ, повидимому, о чемъ-то усиленно размышлялъ. Когда онъ снова поднялъ глаза, на его физiономiи появилась дeланная печаль. Я невольно вспомнилъ о Харузекe, когда онъ заговорилъ голосомъ, въ которомъ слышались слезы: "Мнe же вы можете сказать, Атаназiусъ, -- мнe, старому другу вашего батюшки, -- я вeдь носилъ васъ на рукахъ -- --" я едва удержался отъ улыбки -- онъ былъ не больше чeмъ на десять лeтъ старше меня -- "не правда ли, Атаназiусъ, это вeдь была самооборона?" Козлиное лицо снова показалось изъ-за конторки. 239 "Какая самооборона?" спросилъ я, недоумeвая. "Да -- -- съ Цотманомъ!" закричалъ мнe совeтникъ прямо въ лицо. Это имя поразило меня, какъ ударомъ ножа. Цотманъ! Цотманъ! Часы! Имя Цотмана выгравировано на крышкe часовъ. Я почувствовалъ, какъ вся кровь прилила у меня къ сердцу: злодeй Вассертрумъ далъ мнe часы, чтобы навлечь на меня подозрeнiе въ убiйствe. Полицейскiй совeтникъ сбросилъ тотчасъ же маску, оскалилъ зубы и прищурилъ глаза: "Такъ, стало быть, вы сознаетесь въ убiйствe, Пернатъ?" "Это недоразумeнiе, ужасное недоразумeнiе. Ради Бога, выслушайте меня. Я объясню вамъ, господинъ совeтникъ -- --!" вскричалъ я. "Разскажите же мнe все о графинe", быстро перебилъ онъ меня: "обращаю ваше вниманiе: это можетъ улучшить ваше положенiе". "Я могу только повторить еще разъ: графиня невиновна". Онъ стиснулъ зубы и обратился къ козлиному лицу: "Запишите: Пернатъ сознается въ убiйствe страхового агента Карла Цотмана". Меня охватило безумное бeшенство. "Негодяй!" заревeлъ я. "Какъ вы смeете!?" Я хотeлъ въ него чeмъ-нибудь бросить. Но въ то же мгновенiе меня схватили два полицейскихъ и надeли наручники. Полицейскiй совeтникъ нахохлился, какъ пeтухъ на навозной кучe. 240 "А откуда эти часы?" -- у него появились вдругъ въ рукахъ золотые часы съ погнутой крышкой, -- "Скажите-ка лучше, вы сняли ихъ съ несчастнаго Цотмана, когда онъ былъ еще живъ?" Я вновь совсeмъ успокоился и твердо отвeтилъ: "Эти часы подарилъ мнe сегодня утромъ торговецъ старьемъ Ааронъ Вассертрумъ". Раздался смeхъ, напоминавшiй лошадиное ржанiе. Я увидeлъ, какъ искривленная ступня вмeстe съ войлочной туфлей заплясала отъ удовольствiя подъ конторкой. 241 -------- МУКА. Со скованными руками, въ сопровожденiи жандарма съ винтовкой на плечe, пришлось мнe пройти по ярко освeщеннымъ улицамъ. По обeимъ сторонамъ отъ меня съ гиканьемъ бeжали толпы уличныхъ мальчишекъ, -- женщины раскрывали окна, грозили шумовками и пускали мнe вслeдъ ругательства. Уже издали увидeлъ я, наконецъ, величественное зданiе суда съ надписью на фронтонe: "Карающее правосудiе -- оплот праведныхъ." Распахнулись широкiя ворота, и я вошелъ въ сeни, гдe пахло кухней. При моемъ появленiи человeкъ съ длинной бородой, съ шашкой на боку, въ мундирe и форменной фуражкe, -- босой, въ длинныхъ подштанникахъ, завязанныхъ тесемкой у самыхъ щиколокъ, -- всталъ, отставилъ въ сторону кофейную мельницу, которую до этого держалъ на колeняхъ, и велeлъ мнe раздeться. Обыскалъ мои карманы, вынулъ все, что въ нихъ было и спросилъ -- нeтъ ли на мнe клоповъ. Послe моего отрицательнаго отвeта, онъ снялъ съ меня кольца и сказалъ, что я могу снова одeться. Меня повели вверхъ по лeстницe и потомъ по корридорамъ, гдe въ оконныхъ нишахъ стояли большiе сeрые ящики съ крышками. 242 Вдоль противоположной стeны длиннымъ рядомъ тянулись желeзныя двери съ засовами и маленькими рeшетчатыми окошками съ газовыми рожками надъ каждымъ. Тюремный надзиратель, исполинскаго роста, солдатъ по виду -- первое симпатичное лицо за нeсколько часовъ -- открылъ одну изъ дверей, толкнулъ меня въ темную дыру на подобiе шкафа, съ тяжелымъ отвратительнымъ запахомъ и заперъ. Я остался въ полной темнотe и старался ощупью орiентироваться. Колeно мое ударилось о жестяной чанъ. Наконецъ, мнe удалось нащупать ручку двери, -- было настолько тeсно, что я едва могъ повернуться, -- я очутился въ камерe. Вдоль каждой стeны -- пара наръ съ соломенными тюфяками. Проходъ между ними шириною не болeе шага. Высоко на передней стeнe окно съ желeзной рeшеткой. Черезъ него пробивался тусклый свeтъ вечерняго неба. Въ камерe стояла нестерпимая жара. Воздухъ былъ пропитанъ запахомъ стараго платья. Когда глаза мои освоились съ темнотой, я увидeлъ, что на трехъ нарахъ -- четвертыя были пустыя -- сидятъ люди въ сeрой арестантской одеждe, -- закрывъ лица руками и опершись локтями въ колeни. Никто не произносилъ ни слова. Я сeлъ на пустыя нары и началъ ждать. Ждалъ часъ. Два -- три часа! Заслыша въ корридорe шаги, я всякiй разъ вскакивалъ, 243 Вотъ, вотъ идутъ за мной и поведутъ къ судебному слeдователю. Но всякiй разъ я разочаровывался, всякiй разъ шаги замирали вдали. Я сорвалъ съ себя воротникъ, мнe казалось, я задыхаюсь. Я слышалъ, какъ одинъ арестантъ за другимъ, кряхтя, разлеглись по койкамъ. "Нельзя ли открыть окно наверху?" громко спросилъ я въ отчаянiи. И самъ испугался своего голоса. "Ничего не выйдетъ", проворчалъ одинъ изъ арестантовъ на койкe. Я все-таки сталъ шарить по стeнe: нащупалъ полку -- -- двe кружки съ водой -- -- корки сухого хлeба. Наконецъ, съ трудомъ, ухватился за желeзные прутья рeшетки и прижался лицомъ къ щели окна, чтобъ вдохнуть хоть немного свeжаго воздуха. Такъ я стоялъ до тeхъ поръ, пока у меня не задрожали колeни. Передъ моими глазами разстилался однообразный, черно-сeрый ночной туманъ. Холодные прутья рeшетки вспотeли. Скоро, навeрное, полночь. Позади меня слышался храпъ. Не спалъ, повидимому, только одинъ арестантъ: онъ все время ворочался на своемъ сeнникe и по временамъ еле слышно стоналъ. Когда же настанетъ, наконецъ, утро? Ахъ вотъ, опять бьютъ часы. Дрожащими губами я началъ считать: 244 Одинъ, два, три! -- Слава Богу, еще нeсколько часовъ и начнетъ разсвeтать. Но часы били дальше: Четыре? пять? -- Холодный потъ выступилъ у меня на лбу. -- Шесть!! -- Семь -- -- -- было одиннадцать часовъ. Прошелъ всего одинъ часъ, съ тeхъ поръ какъ я въ послeднiй разъ слышалъ бой. Мало-помалу мысли мои прояснились: Вассертрумъ всучилъ мнe часы пропавшаго Цотмана, чтобы навлечь на меня подозрeнiе въ убiйствe. -- Значитъ, убiйца онъ самъ, -- какъ же иначе могли бы попасть къ нему въ руки часы? Если бы онъ нашелъ гдe-нибудь трупъ и только потомъ его обобралъ, онъ, навeрное, соблазнился бы тысячью гульденовъ, которые оффицiально были назначены за нахожденiе пропавшаго. -- Но трупъ вeдь не найденъ: афиши все еще расклеены по угламъ, я это замeтилъ по дорогe въ тюрьму. Что доносъ на меня сдeлалъ старьевщикъ, это очевидно. Ясно и то, что онъ заодно съ полицейскимъ совeтникомъ, -- по крайней мeрe въ томъ, что касается Ангелины. Иначе, къ чему тогда весь допросъ по поводу Савiоли? Съ другой стороны, изъ этого явствуетъ, что у Вассертрума все еще нeтъ въ рукахъ писемъ Ангелины. Я задумался -- -- -- И вдругъ мнe стало все ясно съ такой поразительной отчетливостью, какъ будто я самъ тамъ присутствовалъ. 245 Да, иначе и быть не могло: во время обыска въ моей комнатe вмeстe со своими прiятелями-полицейскими, Вассертрумъ тайкомъ завладeлъ желeзной шкатулкой, въ которой разсчитывалъ найти нужныя ему доказательства, -- не сумeлъ ее сразу открыть, потому что ключъ былъ у меня и -- -- быть можетъ, какъ разъ сейчасъ, въ эту минуту взламываетъ ее у себя въ лавкe. Съ отчаянiемъ бeшенства сотрясалъ я прутья рeшетки -- -- и видeлъ передъ собой Вассертрума, какъ онъ роется въ письмахъ Ангелины -- Если бы я только могъ извeстить Харузека, чтобы онъ по крайней мeрe во время предупредилъ Савiоли! Одно мгновенiе я ухватился за мысль, что вeсть о моемъ арестe съ быстротой молнiи облетeла уже еврейскiй кварталъ, и всe мои надежды устремились на Харузека, какъ на ангела-спасителя. Съ его сатанинскимъ коварствомъ старьевщикъ бороться не въ силахъ. "Я схвачу его за горло какъ разъ въ ту минуту, когда онъ рeшится кинуться на д-ра Савiоли", сказалъ какъ-то Харузекъ. Но черезъ мгновенiе я утратилъ уже эту увeренность, и меня охватилъ безумный страхъ: а что, если Харузекъ опоздаетъ? Тогда Ангелина погибла. -- -- -- Я до крови кусалъ себe губы и рвалъ на себe волосы, раскаиваясь, что тогда же не сжегъ эти письма; -- -- -- я поклялся убить Вассертрума, какъ только выйду опять на свободу. Покончу ли я жизнь самоубiйствомъ или меня повeсятъ -- не все ли равно! 246 Я ни минуты не сомнeвался, что слeдователь повeритъ мнe, если я разскажу ему всю исторiю съ часами и сообщу объ угрозахъ Вассертрума. Я завтра же непремeнно буду свободенъ. И слeдователь велитъ арестовать Вассертрума по подозрeнiю въ убiйствe. Я считалъ часы и молилъ Бога, чтобы они проходили скорeе. И смотрeлъ въ окно въ черную мглу. Начало, наконецъ, свeтать: сперва неяснымъ темнымъ пятномъ, потомъ все болeе отчетливо обрисовался въ туманe громадный мeдный кругъ: циферблатъ часовъ на старинной башнe. Но на нихъ не было стрeлокъ -- -- новая пытка. Наконецъ, пробило пять. Я услышалъ, что арестанты проснулись и позeвывая заговорили между собою по-чешски. Одинъ голосъ мнe показался знакомымъ; я обернулся, слeзъ съ полки -- и увидeлъ рябого Лойзу: онъ сидeлъ на нарахъ, напротивъ, и удивленно уставился на меня. У обоихъ другихъ были наглыя лица. Они оглядывали меня съ величайшимъ презрeнiемъ. "За укрывательство краденаго? А?" спросилъ вполголоса одинъ другого и подтолкнулъ его локтемъ. Другой что-то пренебрежительно буркнулъ, порылся въ тюфякe, досталъ оттуда листъ черной бумаги и разостлалъ на полу. Потомъ налилъ на него изъ кружки немного воды, сталъ на колeни, посмотрeлся, какъ въ зеркало, и пальцами пригладилъ волосы. Съ величайшей аккуратностью вытеревъ вслeдъ за этимъ бумагу, онъ спряталъ ее снова подъ койку. 247 "Панъ Пернатъ, панъ Пернатъ", не переставая, бормоталъ Лойза, широко раскрывъ глаза, какъ будто увидалъ передъ собой привидeнiе. "Сударики знакомы между собой, я замeчаю," сказалъ нечесанный на характерномъ дiалектe чешскаго вeнца и иронически отвeсилъ мнe поклонъ: "Разрeшите представиться: моя фамилiя Фоссатка. Черный Фоссатка. -- -- -- За поджогъ", добавилъ онъ съ гордостью, октавою ниже. Франтъ сплюнулъ на полъ, презрительно взглянулъ на меня, указалъ пальцемъ на грудь и лаконически заявилъ: "За кражу со взломомъ". Я молчалъ. "Ну, а вы, графъ, по подозрeнiю въ чемъ?" спросилъ вeнецъ послe минуты молчанiя. Я было задумался, но потомъ отвeтилъ спокойно: "Въ убiйствe съ цeлью ограбленiя". Оба были до крайности удивлены, -- насмeшливое выраженiе лица смeнилось выраженiемъ безграничнаго почтенiя, и оба въ одинъ голосъ воскликнули: "Вотъ это я понимаю". Увидeвъ, что я не обращаю на нихъ никакого вниманiя, они усeлись въ уголъ и начали о чемъ-то шептаться. Неожиданно, причесанный подошелъ ко мнe, пощупалъ мои мускулы, и покачивая головой, вернулся къ товарищу. "Вы здeсь по подозрeнiю въ убiйствe Цотмана?" незамeтно спросилъ я Лойзу. Онъ кивнулъ головой. "Да, и давно уже". Снова прошло нeсколько секундъ. 248 Я закрылъ глаза и притворился спящимъ. "Господинъ Пернатъ. Господинъ Пернатъ!" услыхалъ я вдругъ совсeмъ тихiй голосъ Лойзы. "Что?" -- -- Я сдeлалъ видъ, что проснулся. "Простите, господинъ Пернатъ, простите -- не знаете ли вы, что съ Розиной? -- Она дома?" бормоталъ бeдный парень. Мнe стало невыразимо жаль его: онъ смотрeлъ на меня воспаленными глазами и въ отчаянiи ломалъ руки. "Ей хорошо. Она сейчасъ кельнерша -- въ "Старомъ Бездeльникe", солгалъ я. Я замeтилъ, что онъ облегченно вздохнулъ. -- -- -- -- -- -- Два арестанта молча внесли на доскe кружки съ отваромъ изъ колбасы и три изъ нихъ оставили въ камерe. Спустя нeсколько часовъ снова загремeли засовы, и надзиратель повелъ меня къ слeдователю. У меня дрожали отъ волненiя колeни, когда мы шли вверхъ и внизъ по безконечнымъ лeстницамъ. "Какъ вы думаете, могутъ меня еще сегодня отпустить на свободу?" робко спросилъ я надзирателя. Я замeтилъ, какъ онъ участливо подавилъ улыбку. "Гмъ. Сегодня? Гмъ -- -- Богъ мой, все вeдь возможно!" -- У меня морозъ пробeжалъ по кожe. Снова прочелъ я на дверяхъ на бeлой эмалированной дощечкe: Баронъ Карлъ фонъ-Лейзетретеръ Судебный слeдователь. 249 Снова пустынная комната и двe конторки на высокихъ ножкахъ. -- Пожилой высокiй господинъ съ сeдыми баками, красными, толстыми губами, -- въ черномъ длинномъ сюртукe и въ сапогахъ со скрипомъ. "Вы господинъ Пернатъ?" "Да". "Рeзчикъ камей?" "Да". "Камера No. 70?" "Да". "По подозрeнiю въ убiйствe Цотмана?" "Позвольте, господинъ слeдователь -- --" "По подозрeнiю въ убiйствe Цотмана?" "Вeроятно. Я думаю такъ. Но -- --" "Сознаетесь?" "Въ чемъ же мнe сознаваться, господинъ слeдователь, я вeдь ни въ чемъ не повиненъ!" "Сознаетесь?" "Нeтъ". "Тогда вы будете числиться за слeдователемъ. -- Надзиратель, отведите его". "Выслушайте же меня, господинъ слeдователь, я непремeнно долженъ быть дома сегодня же. У меня важныя дeла -- --" Позади второй конторки кто-то тихонько хихикнулъ. Баронъ осклабился. -- "Отведите его, надзиратель". -- -- -- -- -- -- Проходилъ день за днемъ, смeнялись недeли, а я все еще сидeлъ въ камерe. Въ полдень насъ выводили на тюремный дворъ; вмeстe съ другими слeдственными заключенными 250 и отбывавшими наказанiе парами ходили мы въ теченiе сорока минутъ по кругу, по мокрой землe. Разговаривать было запрещено. Посрединe площадки стояло голое, засыхавшее дерево, въ кору котораго вросла овальная икона Божiей Матери подъ стекломъ. Вдоль стeнъ росли чахлые кусты бирючины, съ листьями, почти черными отъ копоти. А вокругъ -- рeшетчатыя окна камеръ, изъ нихъ глядeли иногда сeрыя лица съ безкровными губами. Потомъ мы вновь возвращались въ свои дыры -- на хлeбъ, воду, отваръ, а по воскресеньямъ на гнилую чечевицу. Одинъ еще разъ меня снова допрашивали: Есть ли у меня свидeтели, что "господинъ" Вассертрумъ подарилъ мнe часы? "Да: господинъ Шмая Гиллель -- -- то есть -- нeтъ (я вспомнилъ, что его при этомъ не было) -- -- но вотъ, господинъ Харузекъ, -- нeтъ, и онъ тоже не былъ при этомъ". "Такъ, значитъ, нeтъ никого?" "Нeтъ, никого, господинъ слeдователь". Снова хихиканье за конторкой и снова: "Уведите его, надзиратель!" -- -- -- Мое волненiе за Ангелину смeнилось глухой покорностью судьбe: моментъ, когда я могъ дрожать за нее, давно миновалъ. Либо месть Вассертрума уже осуществилась, либо же вмeшался Харузекъ, -- успокаивалъ я себя. Но заботы о Мирiамъ доводили меня до сумасшествiя! Я представлялъ себe, какъ она каждую минуту ждетъ повторенiя чуда, -- какъ по утрамъ выбeгаетъ 251 къ булочнику и трепетными руками ощупываетъ хлeбъ, -- какъ, быть можетъ, волнуется за меня. По ночамъ я иногда просыпался, влeзалъ на полку, смотрeлъ на мeдный кругъ башенныхъ часовъ и страстно мечталъ, чтобы мысли мои дошли до Гиллеля и посовeтовали ему помочь Мирiамъ и избавить ее отъ мучительнаго ожиданiя чуда. Потомъ я снова бросался на свой тюфякъ и старался не дышать, -- чтобы вызвать передъ собой образъ своего двойника и послать его къ ней въ утeшенiе. Однажды онъ появился у моего изголовья съ надписью "Хабратъ Цере Ауръ Бохеръ" на груди, -- я едва не вскрикнулъ отъ радости, что все теперь пойдетъ хорошо, -- но онъ ужъ исчезъ -- я не успeлъ ему даже дать приказанiе отправиться къ Мирiамъ. Неужели я такъ и не получу вeсточки отъ друзей? Развe запрещено писать сюда письма? -- спросилъ я своихъ товарищей но камерe. Они не имeли понятiя. Они никогда писемъ не получали, -- впрочемъ, имъ и писать то вeдь некому, -- отвeчали они. Надзиратель обeщалъ мнe при случаe справиться. Я обгрызъ себe всe ногти; волосы мои спутались, -- здeсь не полагалось ни ножницъ, ни гребенки, ни щетки. Не давали и воды для умыванья. Меня почти все время тошнило, потому что въ отваръ клали соду вмeсто соли -- тюремное правило: "для предупрежденiя развитiя полового влеченiя". 252 Время тянулось въ сeромъ, страшномъ однообразiи. Вращалось въ кругe, точно колесо пытки. По временамъ -- никто не обращалъ на это вниманiя -- кто-нибудь изъ насъ вскакивалъ и часами бeгалъ взадъ и впередъ, какъ затравленный звeрь, -- -- но потомъ снова безпомощно опускался на нары и снова принимался съ тупымъ видомъ ждать -- ждать -- и ждать. Когда наступалъ вечеръ, клопы, точно муравьи, покрывали всe стeны, -- я положительно недоумeвалъ, почему же привратникъ съ шашкой и въ подштанникахъ такъ добросовeстно допытывался, нeтъ ли у меня насeкомыхъ. Быть можетъ, боялись, что произойдетъ скрещенiе различныхъ породъ насeкомыхъ? По средамъ утромъ показывалась обычно фигура тюремнаго врача, доктора Розенблата, съ головой, какъ у свиньи, въ шляпe съ большими полями и въ широкихъ брюкахъ. Онъ освeдомлялся, всe ли въ добромъ здоровьи. Когда кто-нибудь жаловался -- безразлично, на что -- онъ прописывалъ цинковую мазь для втиранiя. Однажды явился вмeстe съ нимъ предсeдатель суда, -- высокiй, раздушенный "представитель высшаго общества" съ печатью всeхъ отвратительныхъ пороковъ на лбу, -- и осмотрeлъ, все ли въ порядкe: "не повeсился ли кто-нибудь", какъ выразился причесанный арестантъ. Я подошелъ къ нему, чтобы изложить свою просьбу. Но онъ спрятался сейчасъ же за надзирателя и выхватилъ револьверъ. "Что ему надо?" закричалъ онъ. 253 Нeтъ ли для меня писемъ, освeдомился я вeжливо. Вмeсто отвeта докторъ Розенблатъ толкнулъ меня въ грудь и сейчасъ же отскочилъ. Поспeшилъ скрыться и предсeдатель. Только въ окошко камеры онъ крикнулъ, чтобы я лучше сознался въ убiйствe. А до того никакихъ писемъ мнe не видать. -- -- -- -- -- -- Я давно ужъ успeлъ привыкнуть и къ скверному воздуху и къ жарe. Меня постоянно знобило. Даже, когда было солнце. Изъ бывшихъ въ камерe арестантовъ двое уже нeсколько разъ смeнились, но я не обращалъ на это вниманiя. Въ камеру приводили то карманниковъ или грабителей, то фальшивомонетчиковъ, то укрывателей краденнаго. Что переживалось вчера, то забывалось сегодня. Передъ заботами о Мирiамъ тускнeли всe внeшнiя событiя. Только одно изъ нихъ запечатлeлось въ моей памяти -- и потомъ часто являлось во снe. Я стоялъ однажды на полкe, устремивъ взглядъ на небо, какъ вдругъ почувствовалъ, что что-то острое укололо меня въ ногу. Я осмотрeлъ брюки и нашелъ свой напильникъ, -- онъ, очевидно, проскользнулъ черезъ карманъ между матерiей и подкладкой. Навe