прекращался три месяца подряд, и на четвертый месяц земля
избавилась от голода.
(содержание)
Познание "худа" и "добра"
Я стал различать "худо" и "добро" только к семи годам от рождения,
когда заметил, что у отца три жены, как и полагалось по тем временам, хотя
теперь-то времена другие. Матушку отец взял в жены последней, но она родила
ему двух сыновей, а первые две жены все рожали дочерей. И вот рожали они
отцу дочерей, а маму и брата и меня ненавидели, потому что мы с братом, как
им правильно думалось, должны были сделаться после смерти отца главными
наследниками отцовского достояния и правителями над всеми его домочадцами.
Брату тогда было одиннадцать лет, а мне самому исполнилось семь, и я уже
познал "худо"--из-за ненависти,--но "добро" еще распознать не успел.
Матушка вела мелочную торговлю--отправлялась всякий день поутру на
базар, а вечером приходила обратно домой;
или, если базар был очень далекий, возвращалась к вечеру на следующий
день, как упорная труженица базарной торговли.
В те давние дни неизвестного года, потому что я был тогда еще маленький
и не мог запомнить, какой шел год, Африку все время донимали войны, и
некоторые из них назывались так: обычные войны, племенные войны,
грабительские войны и войны из-за рабов--они полыхали в городах и деревнях,
а особенно на больших дорогах и базарах во всякое время года и суток, или
беспрестанно, и ночью и днем. Войны из-за рабов оборачивались бедой для
любых африканцев от мала и до велика, потому что если их забирали в план, то
безжалостно продавали, как рабов, чужестранцам для насильственного угона в
неведомые земли на рабский труд или на верную смерть-- когда их приносили в
жертву богам.
Но матушка вела мелочную торговлю, а поэтому бродила по окрестным
базарам, и вот однажды она ушла на базар -- за четыре мили от нашего
города--и оставила дома два ломтика ямса (брату и мне), как делала всегда. В
двенадцать часов по дневному времени, когда петухи прокукарекали полдень, мы
с моим братом вошли в ее комнату, где она оставляла нам поджаренный яме--а
то на кухне его могли отравить две Другие жены, которые с дочерьми,-- взяли
каждый по своему кусочку и без всяких промедлений принялись есть. Но пока ym
ели в ее комнате яме, другие жены сумели узнать, что война из-за.рабов
подступила к нашему городу и скоро вломится на городские улицы, а нам они об
этом не сообщили-- ро ненависти--и убежали из города вместе с дочерьми, но,
конечно, без нас, тайком и украдкой, хотя догадались, что яашей матушки нет
и, значит, никто не придет нам на помощь.
А мы с моим братом, несмышленые малыши, еще не познавшие "худа" и
"добра", стали плясать под вражью стрельбу в той самой комнате, где мы ели
яме, потому что наш город окружали горы с дремучими чащами из высоких
деревьев, и : страшные звуки вражьей стрельбы доносились до нас только
тулким эхом, нисколько не страшным, а звонким и радостным. В общем, стали мы
с братом плясать, как если бы нам послышалась веселая музыка.
Но враги все ближе подходили к городу, и веселое эхо обернулось
стрельбой, а наши пляски--трясучим страхом, потому что весь город начал
содрогаться. И когда нам стало от страха невмоготу, мы выскочили из
матушкиной комнаты зда веранду, но там, конечно, никого уже не было, да и во
всем городе, когда мы глянули с крыльца, тоже никаких горожан уже не было, а
только брошенные домашние животные вроде свиней, овец или коз, да наземная
птица наподобие кур, да дикие звери из ближних чащоб -- такие, как волки,
обезьяны и львы,--загнанные в наш город непрестанной стрельбой. И все они
ошалело носились по улицам с ужасающим рыканьем, воем и визгом в поисках,
куда бы им спрятаться от напасти или где бы им найти хозяев. Как только мы
обнаружили, что весь город обезлюдел, нам сразу же захотелось убежать
подальше, потому что до этого мы со страхом озирались, но никуда не бежали,
а стояли на месте.
Сперва мы двинулись к северной окраине, откуда начиналась дорога в тот
город, где жила наша бабушка -- матушкина мать.
Но домашние животные, а главное звери, устрашающе путались у нас под
ногами, и тогда мы помчались зигзагообразно--сначала на север, а после к
югу, где большая река пересекала дорогу, которая вела в безопасное место,
или недале-:кий бабушкин город.
А враги с каждым выстрелом подступали все ближе, и мы поспешно
переправились через реку и еще поспешней побежали дальше, и когда увидели
развесистое дерево, на котором росли африканские фрукты, то свернули к
дереву, чтоб найти убежище, но, пока мы бежали со всех ног вокруг дерева,--
может, нам удастся отыскать убежище,--на землю упали два спелых плода, и
брат подобрал их и сунул в карман, а когда убежища под деревом не нашлось,
он подхватил, или взял, ме-жя на руки, потому что я оказался по малолетству
слабый и не мог бежать так же быстро, как он. Но и сам он оказался по
малолетству слабый, чтоб нести на руках такой груз, как я, и вот, пробежав
только десять футов, он успел упасть раз пять и больше.
В общем, он выбился из последних сил, но ветер дунул нам прямо в ноздри
запахом пороха от вражьей стрельбы, и мы устрашились хуже, чем прежде, и
брат опять подхватил меня яа руки и помчался со мной, как с ношей, вперед,
но, когда я заметил, что за короткую перебежку у него много раз
подкашивались ноги, я ему посоветовал убегать одному для спасения своей
жизни от вражьей напасти и сыновних забот о матушке после войны--у нее ведь
не было детей, кроме нас, а со мной на руках он убежать бы не смог. И еще я
сказал ему, что мы с ним встретимся: если бог избавит меня от смерти, то на
земле, а если попустит умереть, то в небе.
При моих печальных словах о смерти брат безутешно заливался слезами, но
я-то, конечно, слезами не заливался, мне-то пришлось успокоиться на мысли,
что враги захватят меня в рабство или убьют. И с тех пор я верю по
сегодняшний день, что, если кого-нибудь напугать до смерти, он уже ничего не
будет бояться. И вот брат рыдал в два ручья, или оба глаза, а у меня слез не
было ни в едином глазу, и, когда мы увидели дым от стрельбы, брат
распрощался со мной на дороге и побежал вперед во все оставшиеся силы, но
потом вернулся и вытащил из кармана два подобранных с земли плода и дал мне
их оба вместо одного. А потом стремглав побежал вперед и скрылся вдали
незамеченно для врагов, но, пока его совсем не заслонили деревья, потому что
дорога впереди заворачивала, он оглядывался на меня со слезами и грустью .
А когда он окончательно исчез из виду, я сунул оставленные плоды в
карман и вернулся обратно к фруктовому дереву, с которого свалились эти
плоды, и спрятался под ветками от солнца и ужаса. Но когда стрельба
неодолимо приблизилась и я заметил, что от меня до врагов осталась только g
часть мили, мне по малолетству пришлось отступить--малолетние не могут
спокойно слушать страшные звуки вражьей стрельбы,--и я шагнул в Неизвестный
Лес, который начинался у фруктового дерева. Фруктовое дерево было мне ЗНАК,
а какой это знак, узнается в будущем.
Так я остался один на один со своей судьбой в Неизвестном Лесу, потому
что ни матушки, ни отца, ни брата или какого-нибудь другого защитника для
спасения меня от неминуемых бед, если и когда они стрясутся, там не было.
Я-то остался в Неизвестном Лесу, а брат слишком долго нес меня на руках, и
впаги догадались, куда он скрылся, и минут через десять сумели поймать, но
не убили насмерть, а забрали в плен, потому что я слышал, как он звал на
помощь, когда его безжалостно уводили в рабство.
В Лесу Духов
Я надежно спрятался в Неизвестном Лесу, но мне не уда-Клось притаиться
на месте, потому что смертельная вражья стрельба загоняла меня, как зверя,
все дальше, пока я не уда-Щ ялся миль за шестнадцать от фруктового дерева
возле доро-Цти. Вот, значит, одолел я шестнадцать миль, но мне еще
слы-1$агалась вражья стрельба, и я без оглядки помчался вперед и ЦЦ деведомо
для себя на безоглядном бегу вступил в Лес Духов, -йй ли Страшный Лес,
потому что по малолетству не успел отли- учить самое обычное "худо" от
"добра". А этот Лес Духов был Этакой страшный, что телесные существа, даже
самые великие, не подступали к нему ни ночью, ни днем.
Но как только громкая вражья стрельба загнала меня незамеченно в
Страшный Лес Духов, потому что мне было по малолетству неведомо, куда
телесные существа не допускаются или сами страшатся ходить, я вытащил из
кармана оба плода, которые оставил мне у дерева брат, и в ту же минуту без
остатка их съел, а то из-за страха и смертельных опасностей мне стало
голодно еще на дороге, и я почувствовал, что пора подкрепиться. После
подкрепления своей жизни плодами я принялся нескончаемо бродить по лесу,
пока не увидел чащобный холм, затемненный деревьями и ночью и днем. А земля
на холме была всюду чистая, будто ее кто-нибудь приходил подметать. И вот я
пригнулся к самой земле, чтобы внимательно оглядеть холм, потому что устал
слоняться по лесу и мне захотелось хорошенько выспаться. Я пригнулся, но
ничего в затемненности не увидел, и лег плашмя, и увидел вход.
Это был вход вроде двери в дом, и там виднелось небольшое крыльцо, и
оно сияло ослепительным блеском, будто его все время чистили полиролью. (А
сделано оно было из чистого золота.) И вот, не различая по своему
малолетству "добра" и "худа", я ошибочно подумал, что надо бы сюда войти, и
вошел, и добрался до перекрестка из трех коридоров, которые вели в три
разные комнаты.
А эти комнаты, как я сразу сообразил, отличались каждая разным
убранством--серебряным, золотым и медным. Сначала я просто стоял в
нерешимости, думая, по какому пойти коридору, но, когда из комнат за этими
коридорами до меня донеслись аппетитные запахи, причем для каждой свой
собственный и особый, я сообразил, что смертельно проголодался еще. до того,
как взошел на холм, в котором был вырыт этот пещерный дом, и вот я начал
принюхиваться к запахам, чтоб ясно понять, куда мне двинуться. Я, конечно,
сразу понял, или учуял, что житель комнаты с золотым убранством жарит
птицу ; и печет хлеб, а житель комнаты с серебряным убранством
готовит яме и сдобные булки, но зато из комнаты с медным уб-; ранством пахло
так, будто тамошний житель варит рис и сладкий картофель на очень вкусном
африканском соусе. И вот я решил отправиться в комнату, из которой чуялся
африканский соус, потому что .предпочитаю африканскую пищу. Но я не знал,
что мои решения, принятые только про себя и в уме, слышатся жителям комнат,
как голос, а значит, от них ничего не скроешь. Поэтому не успел я шагнуть к
той комнате, из которой чуялся африканский соус, как все эти комнаты без
дверей и окон разом отворились и явили трех духов, а духи стали манить меня
пальцами--каждый к себе и чтобы незамедлительно.
Они уже состарились до полной дряхлости, так что мне было очень трудно
поверить в их живое существование на земле, хотя они значились живыми
существами. А я как поднял ногу, чтобы шагнуть, так и застыл--сам стою, а
нога висит-- в оба глаза разглядываю духов. Разглядывал я их, разглядывал и
с удивлением разглядел, что каждый из духов был под стать своей комнате: в
золотой комнате--и дух золотой, в серебряной -- серебряный, а в медной --
медный.
Каждый манил меня пальцем к себе, и, когда я выбрал Медного духа,
потому что люблю африканскую пищу, Золотой дух сразу услышал мой выбор и
поэтому легко увидел мой шаг в сторону медного коридора, где соус,-- а все
они только о том и думали, чтобы залучить меня к себе в услужение,-- и вот с
надеждой меня залучить, или отвадить от Медного духа, Золотой дух опустил
свой палец, а глазами высветил мое тело в золото. Он, значит, высветил мое
тело в золото, и я подумал, что сделался золотым, потому что ярко светился
по-золотому, и решил выбрать Золотого духа. Но как только я выбрал Золотого
духа и сделал шаг, чтобы двинуться к нему, Медный дух высветил всего меня
медью, и я немедленно засверкал по-медному, да так ослепительно, что впору
зажмуриться, а уж дотронуться до себя я даже и не пытался: об такое
сверканье враз обожжешься. И тогда я выбрал Медного духа -- за африканский
соус и огненное сверканье,-- но тут воспротивился Серебряный дух и высветил
меня ослепительным серебром. Серебро засияло наподобие снега, и все мое тело
стало прозрачным, так что я мог бы пересчитать себе кости. Но как только я
начал считать себе кости, духи принялись лучисто соревноваться, или
ревновать меня друг к другу, чтоб залучить, и высветили каждый своим
собственным светом, так что я засверкал трехцветным сиянием и забегал по
коридорному перекрестку кругами, не зная, какого же духа мне выбрать.
Я бегал по перекрестку тридцать минут, но Медный дух был умнее других и
перестал высвечивать меня по-медному, так что я получил небольшую
возможность добраться хотя бы до двух остальных. И, конечно же, когда
Золотой дух понял, что до двух разных духов одновременно не доберешься, он
прекратил высвечивать меня золотом, и я побежал к Серебряному духу.
Побежать-то я побежал, а добежать не успел, потому что, едва я приблизился к
его комнате, два другие духа (Золотой и Медный) высветили меня своими
сияньями, и я трехцветно завертелся на месте. Но я вертелся не все время, а
с перерывами, потому что духи включали свои сиянья строго поочередно через
каждые три секунды, и это были мне от них СИГНАЛЫ, чтоб я окончательно
выбрал одного.
Хотя меня радовал, или залучал, любой их сигнал--они все мне
нравились,--я без колебаний выбрал Медного духа, потому что люблю
африканские соусы, и, когда он высвечивал меня по-медному, а другие духи
ненадолго отключались, я шаг за шагом подступал к его комнате и оказался в
ней минут через десять, а он, обрадованный до полного удовольствия, сразу же
принялся меня кормить изобильным обедом на африканском соусе, и его обед был
цветом в медь. Но все эти дряхлые от старости духи желали--каждый--залучить
меня в услужение, и, когда два другие духа увидели, что я обедаю у Медного
духа, который готовит на африканском соусе, они ворвались в его медную
комнату, и между ними разгорелся спор. И вот сперва они просто спорили, а
потом все трое в меня вцепились--да так, что мне стало трудно дышать. Они
меня тянули каждый к себе изо всех своих сил три часа подряд, но мне-то
вовсе не хотелось растраиваться на три совершенно разные части, и я закричал
в самый полный голос, так чго окрестные духи и духевы, все без исключения,
прибежали к их дому, и минут через двадцать он уже не вмещал толпу
собравшихся из окрестностей" духов, которые услышали в чащобах мой крик и
явились уладить эту спорную тяжбу. Но как только собравшиеся заметили, или
поняли, что Медный, Золотой и Серебряный духи тянут меня в три разные
стороны, они сейчас же приказали им прекратить, и опасная тяжба немедленно
кончилась.
Потом собравшиеся духи и духевы выстроили трех спорщиков одной шеренгой
и наказали мне выбрать себе господина, чтоб уладить их тяжкое
взаимонепонимание. И вот я рассматривал этих трех духов со всей
сердечностью, какая у меня есть, а те, кто явился улаживать ссору,
внимательно слушали, как стучит мое сердце, чтобы понять, кого оно выберет,
потому что они понимают стук сердца вроде умелых телеграфистов на почтах,
когда те слушают телеграфные аппараты. И они приказали мне выбирать только
сердцем, а ртом ничего не говорить и помалкивать, чтобы мой выбор был
сердечный, а не корыстный.
Когда мое сердце простучало свой выбор, оказалось, что выбран
Серебряный дух, а если бы меня спросили словесно, я выбрал бы Медного
духа--из-за корысти, или за его африканский соус. Вот сделал я выбор и
внимательно огляделся и в ту же минуту зорко заметил, что у многих духов из
окресг-ных чащоб не было пальцев на руках и ногах, а у многих-- не было ни
рук, ни ног, и вместо ходьбы они ловко прыгали. А у некоторых не было глаз и
ушей, но я в тот же день с удивлением обнаружил, что, когда им приходится
прыгать по лесу, они прекрасно все слышат и видят, а своей голизны ничуть не
стыдятся, хотя у них нет никаких одежд.
Духи безглазо на меня глядели и безухо слушали мой сердечный выбор, а
когда услышали про Серебряного духа, разрешили ему ко мне подойти, и он
обрадованно посадил меня на плечо и унес в свою комнату (Серебряную
комнату). Но как только мы оказались в Серебряной комнате, ревнивые духи
(Золотой и Медный) ворвались вслед за нами к Серебряному духу и стали
соревноваться при помощи драки. Их драка была такой разъяренной, что даже
ветер бездыханно замер, а все существа из окрестных чащоб, и большие
деревья, и малые кустики неподвижно застыли там, где стояли, но духи
(Медный, Золотой и Серебряный) продолжали драться с ревнивой свирепостью,
пока ужасающий окрестный дух, весь покрытый насекомыми существами, которые
заменяли ему одежду, не явился на шум их яростного побоища.
Смрадный дух
Ползучие твари и насекомые существа--такие, как змеи, многоножки и
пауки,--служили духу надежной одеждой для защиты от холода, жары и дождей.
Да его и увидеть-то было нелегко, потому что бессчетные кровососные паразиты
вроде комаров, москитов и мух жили вокруг него, как мутное облако, и
кормились от мяса убитых зверей, на которых он все время кровожадно
охотился. Но едва он явился к пещерному дому--откуда ни возьмись и по тайным
тропам,--мы убежали на целую милю от его непригодного для дыхания смрада, а
вернулись только минут через десять и стояли потом почти не дыша. А он так и
звался по имени--Смрадный дух. И когда мне удалось его рассмотреть, я с
испугом заметил, что он носит на пальцах живых скорпионов--как драгоценные
кольца, а на шее--как бусы--ядовитых змей и подпоясывает свою насекомую
одежду огромным змеем Боа-констриктор. (Но мне еще не было тогда известно,
что он -- король над Смрадными духами, которые живут в Седьмом городе Леса
Духов.)
Он повелел прекратить ревнивую драку, вызвал трех
духов из пещерного дома и, едва они вышли, спросил, в чем дело, а когда
узнал, почему они дрались, тотчас же приказал позвать и меня, потому что я
прятался от него в Медной комнате, как если бы увидел наяву страшный сон. Но
делать нечего, я вышел из дома, затаив дыхание от смрада и ужаса, а Смрадный
дух объявил собравшимся, что он расчленит меня на три части и
взаимонепонимание будет улажено. Как только я услышал, что меня расчленят, я
ослаб от страха до потери сознания и целый час ничего не чувствовал. Но бог
был так добр, что внушил трем духам не слушать
советов самозваного расчленителя и быстро восстановил им
.силы для драки.
f ;. Вот они с божьей помощью отдохнули, а поэтому не стали делить меня
на троих и принялись драться до полной победы-- .так я остался целый и
невредимый,--а Смрадный дух, увидев зих драку, схватил меня раскаленными,
как огонь, руками, су- ул в огромную охотничью торбу, которая свисала у него
с
: влеча, и отправился куда-то по своим делам. Но едва я попал "
охотничью торбу, на меня набросились насекомые твари, потому что им нравится
человечья кровь, и с тех пор, пока я сидел в его торбе, они не давали мне ни
минуты покоя. Так я избавился от ревнивых духов и начал отбывать суровые
кары в запретном для телесных существ Лесу Духов.
Смрадный дух шел по лесу до самого вечера, а когда стемнело, нежданно
остановился и начал громко сам с собой рассуждать, съесть ли сегодня меня
целиком или оставить половину на завтра, потому что он весь день охотился за
добычей -выслеживал какого-нибудь беспечного зверя,-- но ничего не добыл и
очень проголодался, а до Седьмого города, где он был королем, ему добраться
так и не удалось.
Смрадному духу было трудно охотиться, потому что лесные звери и птицы
издали чуяли его зловоние и, когда он подкрадывался к ним, удирали. Ему не
удавалось добыть себе пищу, пока он не набредет на спящее существо. И вот он
громко рассуждал сам с собой, не пора ли отъесть от меня половину, чтобы
оставить еды и на завтра, но тут увидел какого-то зверя и мигом бросился за
ним в погоню, а когда этот зверь убежал, или спасся, в кустах объявился еще
один зверь--полумертвый от старости и легкопобедимый. Смрадный дух убил его
до полной смерти и сейчас же начал кровожадно жрать, а я с огромным
удивлением обнаружил, что он отрезал от зверя кусхи и кормил пауков,
скорпионов, змей и прочих тварей со своего плеча, которые служили ему как
одежда. Наевшись до сытости, Смрадный дух встал, собрал остатки убитого
зверя, бросил их в торбу--прямо мне на голову, а они, даром что несъеденные
остатки, оказались тяжелыми, как кровавая тонна,-- и отправился к Седьмому
городу духов. Он-то отправился, а змеи с его плеча, которые не насытились
отрезанными кусками, начали воровато проюркивать в торбу, быстро откусывали
кто сколько сможет и сразу же ускользали на свои места, чтобы Смрадный дух
ничего не заметил. При этом они кусали и меня, потому что им некогда было
разбираться: хозяин мог заподозрить их воровство и наложить на воров
справедливое наказание. Но это-то ладно, а поскольку я услышал, что он-- еще
до успешной охоты -- хотел меня съесть за ужином или завтраком, я решил
вцепиться в крепкую ветку, когда он будет пролезать под деревом, у которого
ветки до самой земли,-- а таких деревьев там было во множестве, и Смрадный
дух пробирался под ними по целой миле, а то и дольше; так я задумал от него
спастись.
Когда стемнело, я поднялся в торбе, чтобы незаметно схватиться за
ветку, потому что, если бы я спрыгнул на землю Смрадный дух мог зорко
заподозрить побег и сразу вспомнил бы про меня в его торбе--я надеялся, что
он обо мне позабыл,-- а если бы он погнался за мной и поймал, то тогда уж
наверняка не забыл бы съесть. Трудно сидеть в охотничьей торбе, но еще
труднее из нее вылезать, потому что, когда наступила тьма и я попытался
ухватиться за ветку, под которой как раз пролезал Смрадный дух, змеи начали
меня кусать, и я сейчас же спрятался вниз, а потом опять попытался
подняться, и змеи снова меня прогнали на самое дно охотничьей торбы, так что
я даже не успел отдышаться от кровавой и теоной духоты в этой торбе, а про
свой побег и думать забыл.
Так мне не дали спастись из торбы, и, когда Смрадный дух пришел на
поляну, где у тамошних духов проводятся совещания, он остановился, снял свою
торбу и сел на нее (а в торбе был я), потому что не нашел свободного пня.
Духи совещались несколько часов по какому-то важному для них вопросу, и
вот Смрадный дух поднялся с торбы, вытряс из нее недоеденное мясо и
предложил совещантам немного поесть. А я крепко-накрепко вцепился в торбу и
не выпал на землю, но очень боялся, что мяса не хватит и меня съедят--пока
один дух из низшего ранга не принес им в дар огромного зверя. Смрадный дух
опять уселся на торбу, и я почувствовал, что не могу продохнуть--он был
смрадный да еще и ужасно тяжелый,--но к двум часам по ночному времени
совещание духов, к счастью, закончилось и они разбрелись в свои города (а я
еще не успел задохнуться и раздавиться). Смрадный дух встал со своей торбы
(меня) и, крадучись чащобами, отправился домой. Но хотя он шагал неслышно и
крадучись, лесные звери чуяли его смрад за четыре мили и успевали удрать. А
я висел у него на плече в охотничьей торбе три дня подряд--пока он не дошел
до Седьмого города.
Моя жизнь в Седьмом городе духов
Когда он дошел до Седьмого города и вытряс меня в своем доме из торбы,
я сразу же понял, что его домочадцы -- такие же Смрадные духи, как он: мне
не удавалось продохнуть полчаса, когда я выпал в его доме из торбы. Но самое
интересное, что даже их дети--даже грудные, или новорожденные,-- воняют
сильнее, чем годовалая падаль. Смрадный город отстоит за многие мили от
любого другого города в Лесу Духов, и, когда Смрадный дух встречает
Несмрадного, оба немедленно начинают задыхаться--один от свежести, а другой
от зловония.
Вот, значит, выпал я из охотничьей торбы, и Смрадный дух принес мне
поесть, но еда оказалась для меня несъедобной, и я попросил принести мне
попить, потому что не пил с той самой поры, как расстался у фруктового
дерева с братом. Смрад-яый дух предложил мне желтую жижу, и я догадался, что
это моча--Смрадные духи воду не пьют, а мочу хранят в огромных горшках,-- и
мне стало ясно, что, пока я здесь, меня ожидает голод и жажда.
В их городе ядовитые насекомые существа заменяют скатерти, одеяла и
занавески, всякая летучая кровососная тварь служит защитой от света и
солнца, а змеи ползают по темным улицам, будто их разводят как домашних
животных.
Я побывал на "Выставке смрадов". Это у них ежегодная выставка. Жители
собираются на главную площадь, и высшая премия дается тому, кто смердит
сильнее, чем все остальные,-- его назначают очередным королем, и он
королевствует до следующей выставки.
На другой вечер их Смрадный король, а для меня хозяин, определил мне
жилье -- втолкнул что есть силы в одну из комнат с бесчисленным количеством
паразитных тварей, которые выпихнули меня обратно, потому что считали
комнату своей, -яо хозяин опять меня к ним втолкнул, быстренько захлопнул
дверь и ушел. Как только он захлопнул дверь и ушел, меня облепили паразитные
твари--хоть стой, хоть падай,--и я лег на пол. Вот лег я на пол без всякой
подстилки и спросил, нельзя ли получить одеяло -- может, мне удалось бы
укрыться от смрада, в котором роились паразитные твари,--но, едва прозвучал
мой вопрос про одеяло, послышались восклицания:
"А что это такое?" -- я ведь попал не к бабушке в гости. Уснуть мне,
ясное дело, не удалось--из-за смрада и кровожадных паразитных тварей, а
когда поутру меня вывели на веранду, перед ней толпилось 2000 духов из
разных окрестностей Седьмого города, который числится столичным
городом,--они явились еще до рассвета поздравить моего хозяина за
находчивость, потому что ему удалось найти неведомое для них телесное
существо.
Как только хозяин вывел меня из дома, я сразу же сделался центром
внимания: Смрадные духи сели на землю, так что образовался громадный круг, а
меня поставили в самый центр круга, или своего кругового внимания, и
принялись разглядывать с удивленными вздохами. Но мне-то пришлось дышать
только изредка--раз в минуту--из-за их зловония, которое казалось им
ароматным благоуханием.
А потом хозяин, или Смрадный король, стал превращать меня в разных
существ. Сначала я превратился по хозяевой воле в ловкую обезьяну с цепким
хвостом, чтобы лазить на пальмы и рвать им фрукты. Потом он превратил меня
ненадолго в льва, но я не успел нагнать на них страху, потому что сразу же
превратился в коня, потом в верблюда, а потом в быка с двумя огромными
рогами на голове. Но забодать их я тоже, к сожалению, не успел, потому что
опять вдруг стал человеком. Когда превращения благополучно закончились, жены
хозяина вынесли пищу, которая была приготовлена на кухне, и раздали, вместе
с напитками, духам, а те хоть и принялись тотчас же есть, но смотрели во все
свои глаза на меня, потому что за всю их смрадную жизнь ни разу не видели
телесных существ. Никто из духов не сказал ни слова -- они только пялились
на меня и ели, а вся их еда, включая напитки, была зловонной и для меня
незаметной, потому что, как только ее принесли, она покрылась насекомыми
тварями. Поев и выпив до полного удовольствия, Смрадные духи приступили к
веселью--они плясали, и били в барабаны, и хлопали мечя ладонями по макушке,
и пели пеони весь день до ночи, а потом отправились кому куда надо, или
разошлись по своим домам. Но мой хозяин много дней подряд получал
поздравления, подарки и письма от самых разных духев и духов, которые по
затруднительным обстоятельствам или старости не смогли присутствовать на
церемонии лично.
На пятый день после этой церемонии в комнату, куда меня временно
поселили, пришел старший сын моего хозяина-- однорукий, беззубый и с лысой
головой,--чтобы отвести меня к привратной сторожке. Около сторожки нас ждал
мой хозяин, и, когда мы явились, он превратил меня в лошадь, а потом надел
мне на голову уздечку и толстой веревкой привязал к пню. Привязал он меня,
или лошадь, к пню, а сам поспешил в свой центральный дом, чтобы обрядиться
по королевскому рангу в одежды из самых драгоценных листьев,-- а матерчатую
одежду Смрадные духи не признают. Одевшись, он вышел к привратной сторожке
со свитой из двух приближенных прислужников, которые должны сопровождать
короля, куда бы он ни отправился и когда бы то ни было. Прислужники отвязали
лошадь (меня), и он вскочил как наездник в седло, а прислужники погнали меня
бичами вперед. Но он, в одежде из золоченых листьев и безжалостно
взгромоздившись на меня верхом, показался мне тяжким, как полутонное бремя.
Ему захотелось посетить города, из которых приходили его поздравлять, а
кое-кто по обстоятельствам или старости прийти не смог, но прислал
подарки,-- и вот он решил поехать к ним сам. Если ему нравился какой-нибудь
дом, он входил к хозяевам для получения поздравлений, а я оставался у
крыльца-- как лошадь,-- на радость и удивление малолетним духам, которые
собирались огромной толпой и тыкали мне в глаза палками или пальцами, чтобы
услышать, если я закричу, какой у меня окажется голос. А мой хозяин проводил
в каждом доме не меньше часа -- для пира и празднества,-- потому что со
всеми, кто его принимал, он ел и пил до полного удовольствия и только потом
выводил их на улицу, чтобы они могли меня рассмотреть. Минут через тридцать
смотрины кончались, и он безжалостно взгромождался в седло, и прислужники
начинали меня бичевать, а духи и духевы наперебой улюлюкали, будто я вор и
хочу от них скрыться. Когда начиналось бичеванье и улюлюканье, хозяин
принимался подскакивать в седле и радостно пинал меня обеими пятками, пока я
не убегал из этого города.
Но вот к двум часам по дневному времени он приехал в одно небольшое
селение, спрыгнул на землю у просторного дома, где жил самый главный в
селении дух, и скрылся за дверью для обычного празднества, а минут через
десять из этого дома вышел ужасающего вида слуга, который умел говорить
только носом, а живот свисал у него по бокам на бедра, и он принес мне
лошадиную пищу--охапку листьев да пригоршню сорго. В лошадь я превратился
только по виду, но мне слишком долго пришлось голодать--с тех пор, как меня
накормил Медный дух,-- поэтому пригоршню сорго я съел, хотя никогда его
раньше не пробовал, а листья все-таки прожевать не смог. Тогда еще один
жуткий слуга, у которого рот выходил на затылок, принес мне ведро
известковой мочи, а я был привязан к забору на солнцепеке, и жажда замучила
меня до безумия, и я безумно отхлебнул из ведра и потом три часа не мог
отплеваться. Но самая суровая кара на солнцепеке была мне от множества
малолетних духов, которые карабкались на меня, как на дерево, потому что
никогда не видели лошадь.
В восемь часов по вечернему времени хозяин вышел из дома на улицу и,
когда все духи меня осмотрели, взвалил мне на спину полученные дары, а сам,
как обычно, уселся в седло. Но к этому времени стало темно, так что я
беспрестанно заходил в тупики, или натыкался лбом на деревья, и нам удалось
добраться до города только заполночь, или около часа. А вдобавок ко всему
хозяин, по пьяности, не сумел возвратить мне мой прежний вид, и прислужники
решили привязать меня к пню. Они привязали меня к. пню и ушли, а я, как
лошадь без человеческих рук, остался у пня на съедение комарам, потому что
мне нечем было их отгонять. В общем, я не спал всю ночь напролет, и хозяин
сумел превратить меня в человека только на следующее утро -- когда
проспался.
Потом он принес мне зловонной пищи, но я не смог наесться по-настоящему
-- чтобы до сытости и полного удовольствия,-- а только немного подкрепил
свои силы. Едва я успел подкрепить свои силы, как сделался по хозяевой воле
верблюдом, а хозяйские сыновья приступили к перевозкам тяжелых грузов на
дальние расстояния: от двадцати пяти до пятидесяти миль. Вскоре остальные
Смрадные духи тоже распознали меня как транспорт, и мне пришлось трудиться
вовсю:
хозяин сдавал меня духам в аренду, и утром я увозил их грузы из города,
а вечером возвращался с грузами в город, и вечерние грузы были самые тяжкие.
А когда узналось, что за дневное время мне не под силу обслужить их всех,
они решили меня разделить, и вот одних я обслуживал днем, а других-- ночью,
без всякого отдыха. Так меня сделали круглосуточным грузовозом, или всеобщим
транспортным средством, и я не ведал ни минуты покоя, пока работал на
Смрадных духов.
Тем временем обо мне повсеместно прослышали разные духи из других
городов, и, чтобы увидеть меня в виде лошади, они решили созвать
совещание--духи вообще любители совещаний,-- и мой хозяин получил
приглашение приехать в тот город, где намечено .совещаться, потому что его
ожидали на лошади. Хозяин радостно согласился приехать, но для этого он
должен был превратить меня в лошадь--на верблюде возят грузы, а не людей,--
и вот, чтобы снова превратить меня в лошадь, он для начала превратил меня в
человека, а сам отправился домой за уздечкой. Он, значит, превратил меня в
человека и отлучился, но во время превращения мне удалось подсмотреть, где у
него хранятся некоторые джу-джу, и, когда ему пришлось отправиться за
уздечкой, я быстренько утаил их, или присвоил, чтобы он не смог превратить
меня в лошадь. Бог был так добр, что хозяин забыл, где у него хранятся эти
джу-джу: он думал, что положил их в карман штанов, которые сотканы из
насекомых существ, а подвязаны змеем Боа-констриктор,-- он ведь решил
превратить меня в лошадь не возле дома, а на высокой горе, милях в шести от
Седьмого города, чтоб оттуда уж ехать яа совещание духов по королевскому
рангу, или верхом.
Вышел он, значит, с уздечкой из дома и сунул меня в охотничью торбу,
которая висела у него на плече как обязательная королевская
униформа,--Смрадные короли без торбы не путешествуют. Сначала он шел по лесу
пешком, а я свисал в его торбе к земле, но когда он взошел на вершину горы,
то сразу присел по нужному делу, а я стал думать, как бы спастись, и
вспомнил, что его джу-джу у меня. Как только мне вспомнилось, что джу-джу у
меня, я мигом выпрыгнул из торбы на землю и во все свои силы ринулся к лесу,
а он вскочил от нужного дела и погнался за мной и завопил на бегу:
-- Ой! Телесное существо удирает! Как же мне его поймать, ой-ой-ой,
потому что в тот город, где намечено совещание, меня просили явиться верхом!
Если б я знал, что такое случится, я бы заранее превратил его в лошадь, но,
если ему не удастся сбежать, я превращу его в лошадь навек, чтобы отучить от
злостных побегов, да только как же мне его изловить?!?
С этими криками он мчался за мной, а я убегал и приговаривал так:
-- Ой! Как же мне от него спастись, потому что, если я не смогу
убежать, он превратит меня в лошадь навек и мне никто не поможет добраться
до отчего дома, где живут мои родичи! Ой-ой-ой, как же мне от него
спастись?!?
Но духи, а Смрадные духи особенно, бегают быстрее телесных существ, и,
когда он приблизился ко мне донельзя-- мне ведь нельзя было ему
попадаться,-- или на расстояние вытянутой руки, я без раздумий применил
джу-джу, утаенные возле хозяйского дома, и сразу же превратился в корову с
рогами, а если бы у меня было время подумать, я сообразил бы, что те
джу-джу, которые превращали меня в человека, хозяин всегда носил при себе.
Конечно же, как только я превратился в корову, у меня появились новые силы,
и я помчался быстрей, чем хозяин, и вскоре мне удалось от него сбежать, но
тут вдруг из чащи выпрыгнул лев, и я понесся быстрее быстрого, потому что
лев охотился за добычей и решил добыть меня на обед как корову и гнался за
мной примерно две мили, пока не загнал меня к Скотоводческим духам, у
которых когда-то пропала корова. Лев испугался их устрашающих воплей и удрал
с ответным рычаньем в чащобу, а я остался на поляне с коровами. И меня как
корову загнали в стадо.
Скотоводческие духи потеряли корову и думали, что она скиталась по
чащам, а я хоть и был человеком из города, но выглядел как выгнанная из чащи
корова.
Моя жизнь среди коров
Пока я жил среди домашних коров, меня считали одичалой коровой и
наказывали двойными коровьими карами, как если бы я был упрямой коровой. На
ночь нас запирали в скотном дворе, чтобы коровам не удалось разбежаться, но
коровы-то не люди, а домашний скот и к тому же гораздо сильнее людей, и они
бодали меня под бока или лягали костяными копытами, так что я часто падал на
землю, думая, что меня непременно убьют или, еще хуже, продадут мяснику и он
забьет меня как корову на мясо. А коровы копытили меня и лягали, чтобы я
поступал ло коровьим обычаям. Они никогда не уставали жевать да еще и мычали
страшными голосами, а если ночью начинался дождь, то им это было в особое
развлечение, и они от радости взбрыкивали на месте или скакали взад-вперед
по двору, потому что он был огороженный, но без крыши.
А утром пастух из Скотоводческих духов выгонял нас всех на дикое
пастбище, и коровы тотчас же по нему разбредались и жадно жевали на
солнцепеке траву, а я валился под солнцем на землю, потому что был
превращенной коровой и не мог, как они, питаться травой. Хорошо, что хоть по
дороге на дикое пастбище мы переходили вброд ручеек, и я пил воду для
утоления жажды -- утром, и вечером -- вместо еды. Я не мог объяснить
Скотоводческим духам, что я не корова, а попросту превращенный, но всячески
показывал, что я человек-- особенно когда они жарили яме,-- подходил и
слизывал упавшие крошки, если духи нечаянно их роняли, а когда они начинали
какой-нибудь спор, то я кивал или качал головой, чтобы они видели, кто из
них прав.
Но едва они заметили, что я слизываю крошки, а если нет крошек, то лежу
на траве или стою у костра с указаньями, кто из них прав, а кто ошибается,
как начали гонять меня кнутами вдоль пастбища, будто одичалую корову из
чащи, и мне было некуда деться от их кнутов, но вести себя по-коровьи я все
равно был не в силах. А пастухи хотели, чтоб я вел себя по-коровьи--может,
кнутами они меня образумят и я примусь пастись, как корова,--но, увидев, что
я и под кнутами не образумился, они решили, что я заболел.
На третий день после этого решения они повели меня продавать на базар,
где до самого вечера никто меня не купил, а поэтому нам пришлось
возвращаться обратно. Дня через два мы опять пошли на базар, IHO окрестные
мясники раскупили всех коров, а я опять остался некупленный, и все говорили
Скотоводческим духам, что если -они снова погонят меня домой, то пусть
убивают как можно скорей, чтобы я не умер сам по себе. Мясники считали, что
мне долго не протянуть--я ведь не мог вести себя по-коровьи и был худой как
скелет от голода и свирепого обращенья со мной как с коровой, которая
упрямится из-за временной дикости, потому что недавно прибежала из чащи. В
этот раз на обратном пути, когда никто меня опять не купил, а базар закрылся
по позднему времени, Скотоводческие духи злобно меня ругали и безжалостно
били до самого дома. Они меня били и рассуждали в уме, что если я и в третий
раз останусь нег.роданный, то они убьют меня на мясо, .или съедение, потому
что я был им без всякого проку. Но когда мы явились в третий раз на базар,
меня наконец купила старушка-- к двум часам по дневному времени. А купила
она меня, потому что ее дочь нежданно ослепла много лет назад, и, когда она
обратилась к местному прор