шарик... (Поэтому, когда Джон не появился на следующий день, я решил, что надо пойти к нему и все уладить. Джо предупредил меня, что это может быть не просто, потому что Джон по-настоящему обиделся, а Джэн добавила, что наверняка мне придется попотеть. Я им ответил, чтоб они не волновались, потому что я еще не встречал ни одного человека, с которым нельзя было бы поладить при помощи глотка виски. И на этот раз я оказался прав: Джон сидел в своей лачуге как побитая собака, но когда я пообещал ему целый ящик "Семи корон", он воспарил, как птичка. Хорошо бы, чтобы всегда все было так просто. Я знал, что вчерашнюю ссору с Вив виски не уладишь, потребуется нечто гораздо большее, да и для того чтобы последовать совету Джэн и найти безопасные темы для разговоров с Ли, тоже потребуется недюжинная изобретательность. За завтраком я ему рассказал кое-что о сапогах, но это была просто сухая информация: как их смазывать, что мокрые сапоги лучше впитывают жир, чем сухие, и что лучшей смазкой является смесь медвежьего жира, бараньего сала и крема для обуви. Но тут Джо Бен начал утверждать, что лучше всего покрыть весь сапог масляной краской; мы с ним принялись спорить на эту старую тему, и больше я Ли ничего не успел сказать. Впрочем, я не уверен, что он вообще меня слушал...) Генри вернулся с "вездеходами" -- шипованными сапогами, страшно холодными и заскорузлыми на вид, -- вероятно, недавнее прибежище мигрирующих скорпионов и крыс, -- и, чтобы я не сбежал, все трое набросились на меня и втиснули мои ноги в эти кожаные чудовища. Затем надели на меня куртку Джо Бена, Хэнк вручил мне каскетку с десятком разноцветных заплат, которая походила на шляпки, сделанные по дизайну Джексона Поллока; Джэн вложила мне в руки мешочек с ленчем, Джо Бен дал нож с шестью лезвиями, и все отступили на пару шагов, чтобы полюбоваться на результаты. Генри в сомнении закатил глаза, сообщил, что, на его взгляд, на эти кости все же надо нагулять побольше мяса, и предложил мне щепотку из своей табакерки в качестве знака, что я прошел экзаменовку. Джо Бен сказал, что я выгляжу отлично, и Хэнк поддержал его. Я был выведен на все еще абсолютно темную улицу, если не считать бледно-голубой полоски над горами; и вынужден был последовать за смутными силуэтами Хэнка и Джо Бена, ощупью спускаясь по невидимым мосткам к причалу, -- старик ковылял сзади, разрезая мрак прыгающим мутным лучом огромного фонаря. По дороге он что-то бормотал себе под нос, столь же бессмысленное, как и свет его фонаря. -- Этот Ивенрайт, я ему не доверяю; так и жди от него подвоха. Когда мы заключили этот контракт, честное слово, я подумал... Осторожно, ребята. Зачем покупать новое снаряжение? Я в свое время сказал Стоуксу: зачем нужен новый осел, если этот еще ходит?.. Послушай, Леланд, я тебе рассказывал про свои зубы? -- Он поднял фонарь к лицу, и я увидел, что он извлекает изо рта зубы. -- Ну, что скажешь? -- Он выпятил губы. -- Моих только три -- смотри-смотри, -- а два подлеца даже напротив друг друга. Что скажешь? -- Он торжествующе рассмеялся и вставил челюсть обратно. -- Страшно повезло! Джо Бен так и сказал мне: такое везение -- это признак чего-то там... Эй, Джо, не забудь смазать лебедку, слышишь? Если с ней как следует обращаться, она еще прослужит пару сезонов... А как она выглядит -- кого это волнует... -- Кряхтение и ворчание. -- Охо-хо! -- Временами он останавливается, проклиная палеолитическую боль в плече. -- Да, и пусть Боб будет поосторожнее с весами, они скользкие, как жир, -- стоит чихнуть, и они уже норовят обмануть. К тому же вам придут помогать ребята Орланда, да? И никакого кофе и трепотни каждые двадцать минут. Мы еще не "Ваконда Пасифик". Чтобы все крутились. У нас до Дня Благодарения один месяц -- понимаете вы? -- всего один месяц... Он изрекал разрозненные наставления, вероятно уповая, что они каким-то чудом смогут компенсировать его монументальное отсутствие. -- Черт бы вас всех подрал, вы слышали про лебедку? Что я сказал?! Последнюю часть речи заглушал заводимый Хэнком мотор; и только после того как он завелся и принялся монотонно урчать, трос был аккуратно убран под кормовое сиденье, а бак проверен, Хэнк обратил внимание на старика. "Знаешь... -- Хэнк броском снял причальный канат с бухты, устроился у мотора и протянул руку за фонарем, который Генри отдал с такой же неохотой, как, вероятно, Наполеон свою шпагу на острове Святой Елены. -- Знаешь... -- он поворачивает фонарь к Генри, и тот, попав в луч света, запинается, словно этот свет выжег все его костлявое нутро, -- ...ты сегодня с утра такой шумный". Генри оторопело моргает. Его рука начинает невольно подниматься, чтобы заслонить глаза от света, но на полпути он решает, что этот жалкий жест не подобает ему, и он опускает руку, предпочтя негодующе отвернуться и от света, и от язвительных слов своего непочтительного сына. "Кышшш! >> Нам же он предоставляет любоваться своим величественным профилем на фоне занимающегося утра. Величественный и непоколебимый, он стоит, устремив в даль стальные глаза, потом медленно достает из кармана табакерку, открывает ее одной рукой и заправляет катышек под нижнюю губу... - Ты только посмотри на него, -- шепчет Хэнк. Седые волосы обрамляют его голову, как грозовая туча, резкие линии скул, высокий лоб, крючковатый нос, нависающий надо ртом, напоминающим подкову... -- Да-а-а... -- выдыхает Джо. С аристократической строгостью и величественной надменностью он так и стоит к нам в профиль в луче фонаря, пока Хэнк не поддает Джо Бену в ребра и снова не начинает шептать: Черт, как он красив! -- Ну, -- соглашается Джо Бен, -- второго такого не сыскать. -- Как ты думаешь, не страшно оставлять с ним наедине мою беззащитную крошку? -- Трудно сказать, -- отвечает Джо Бен. -- В таком возрасте -- и такая грива. -- Да. Как пророк, ни дать ни взять. Все это звучит как довольно-таки заезженная пластинка; и я представляю себе, что такие сцены повторяются у них каждое утро. Старик изо всех сил старается не обращать на них внимания. И все же я вижу, как довольная улыбка начинает смягчать его суровые черты. -- Он и есть, ты только посмотри. -- Голос Хэнка полон насмешливого благоговения и восхищения. -- Ты только взгляни, как у него расчесаны и напомажены брови. Будто он их специально смазывал... -- Щенки! -- рычит Генри. -- Сукины дети! Для вас нет ничего святого! -- Он бросается к сараю за веслом, но Хэнк вовремя отчаливает, оставляя на берегу мечущуюся фигуру, столь разъяренную и в то же время столь безусловно довольную этими насмешками, что я вместе с Хэнком и Джо Беном не могу удержаться от хохота. Смеясь, они плывут по реке. После комедии, разыгранной на причале, напряжение, не отпускавшее Ли во время утренней лекции, наконец спадает, и Хэнк чувствует, что его тревога из-за Вив ослабевает по мере того, как удаляются огни дома. (На причале мы, как всегда, пощипали старика, и я заметил, как рассмеялся Ли, -- значит, немного успокоился. Я думаю, самое время сделать шаг и попробовать поговорить с ним. Черт побери, самое время наладить отношения.) И чем больше светлеет небо, тем чаще братья бросают друг на друга взгляды и снова отводят глаза, выжидая... Поначалу я боялся, что Хэнк и мой кузен-гном начнут меня втягивать в какие-нибудь разговоры, но, похоже, как и за завтраком, оба не имели никакого намерения беседовать. Было холодно. Мотор ритмично толкал лодку вперед, и все были погружены в свои мысли. Иссиня-ледяной рассвет только-только начинал высвечивать силуэты гор. Я запихал подбородок поглубже в овечий воротник куртки Джо Бена и отвернулся в сторону, чтобы колючий туман не разъедал глаза. Нос лодки, бух-бух-бухтя, разрезал поверхность воды; мотор пел на высокой, резкой ноте, к которой примешивалось утробное бульканье воды под днищем. Хэнк вел лодку вверх по течению, чутко и послушно следуя указаниям Джо Бена, который сидел на носу и предупреждал о плывших навстречу случайных бревнах. "Бревно. Налево. О'кей". Убаюканный движением, качкой... певучим шипением воды, скользящей под алюминиевым днищем неподвижной лодки, я согрелся, и меня начало клонить в сон. (Всю дорогу вверх по реке я сидел как на ножах -- ни малейшего представления, как с ним говорить и о чем. По-моему, единственное, что я сказал за все это время, -- "какое прекрасное утро"...) Этот рассвет напоминал мне какое-то мерзкое вещество, постепенно заполнявшее все пространство, за исключением гор и деревьев, которые продолжали зиять черными дырами. Грязный глянец покрыл воду. Бензиновая пленка -- стоит чиркнуть спичкой и шарахнет так, что до самого горизонта понесется огненная река. (Знаешь, трудно говорить с человеком, которого давно не видел, но и молчать с ним нелегко. Особенно трудно, когда у тебя есть много чего ему сказать и ты не имеешь ни малейшего представления, как это сделать.) Покачиваясь, мы двигались вперед, минуя призрачные сваи, проплывавшие в дымке. За миткалевыми деревьями в окнах домов мелькали керосиновые лампы, создавая впечатление театральной декорации, на страже которой стояли фантомы собак. Мимо мускусных крыс, оставлявших за собой серебристые пузырьки, когда они ныряли, унося что-то в свои подземные норы. Мимо испуганных птиц, взлетевших разбрызгивая воду. (И я действительно жутко обрадовался, когда мы причалили и взяли Энди, потому что от присутствия нового человека атмосфера заметно разрядилась и мне уже не надо было мучиться и думать, о чем с ним говорить.) Причалив к рискованно качающемуся пирсу, который нависал над рекой, как продолжение тропинки, выходившей из зарослей берега, мы приобрели еще одного пассажира -- сутулого увальня с опущенными глазами и уголками рта, раза в два больше и почти раза в два младше меня. Пока Хэнк не познакомил нас, он топтался в лодке так, что чуть не перевернул ее. "Вот тут -- садись, Энди. Это твой двоюродный брат Леланд Стэнфорд. Да садись же, черт побери..." Он был как медведь, пораженный всеми традиционными бедами юности, -- прыщи, адамово яблоко и такая всепоглощающая робость, что при любом моем случайном взгляде с ним начиналась чуть ли не агония. Он сел, вжавшись между двумя остриями собственных коленок, шурша бумажным коричневым мешком, в котором как минимум находилась индейка, а то и две. Я был так тронут его смущением, что рискнул спросить: "Я так понял, Энди, что ты один из членов предприятия Стамперов?" И на удивление, Энди тут же расслабился. "Еще бы! -- радостно воскликнул он. -- Само собой". Он настолько успокоился, что тут же заснул на брезенте. Через несколько минут мы снова остановились, чтобы взять еще одного пассажира -- мужчину лет сорока в традиционной каскетке лесорубов и двух грязных комбинезонах. "Один из наших соседей, -- объяснил Хэнк, пока мы подплывали. -- Зовут Лес Гиббонс. Пильщик в "Ваконда Пасифик", из-за забастовки остался без работы... Как дела, Лес? " Лес был старше, грязнее, волосатее и чуть ниже нашего первого пассажира, но он был настолько же говорлив, насколько Энди молчалив. Он молотил языком не переставая, пережевывая жвачку и поддерживая диалог такого местного колорита, что было трудно отделаться от впечатления, что это не персонаж из романов Эрскина Колдуэлла, а реальный человек, который произносит естественный для себя текст. -- Ни к черту, Хэнк, -- отвечает Лес. -- Ни к черту. Да ну к бесу, и я, и баба, и дети сожрали последнюю гнилую фасолину и обглодали последнюю кость от солонины -- не знаю, чего они ждут. Если эти умники не поторопятся, мы просто протянем ноги. Хэнк с явной симпатией качает головой: - Я думаю, сейчас всем приходится туго, Лес. -- Но не так херово. -- Лес перегибается через борт, чтобы сплюнуть табачную жвачку. -- Но если ты думаешь -- я сдался, так напрасно. Фига. Поеду сегодня в город -- говорят, там нанимают на дорожные работы. Копать. Что ж... -- он философски пожимает плечами, -- нищие не выбирают, так я, например, думаю. А вы, ребята, вы, я полагаю, вовсю сейчас загребаете, а? А? Очень рад. Разъедыть твою мать, очень приятно. Вы, Стамперы, хорошие ребята. Правда, рад за вас. Но как я ненавижу эти дорожные работы! Вот те крест. Никогда не работал лопатой, а, Хэнк? Ну я тебе доложу, это не для белого человека... Лодка достигла противоположного берега, и, плюнув прямо на сиденье, наш пассажир встал и картинно высадился. -- Оченно вам благодарен, ребята. -- Он кивнул мне. -- Приятно было познакомиться, молодой человек. Спасибочки. Мне бы не хотелось затруднять вас, парни, но пока я не забрал свой ялик у Тедди... Хэнк делает великодушный жест: -- О чем ты говоришь, Лес! -- Все равно, Хэнк. -- Его рука извлекает бумажник, который, как мы все понимаем, он не собирается открывать. -- Не люблю быть в долгу. Так что позволь... --- Перестань ты, Лес. Всегда рад помочь. Они обмениваются улыбками: Хэнк -- широкой и искренней, у Леса лицо кривится, как разбитая глиняная тарелка, -- после чего, бормоча благодарности, оборванный и смиренный -- сама нищета, -- он ковыляет к дороге, где залезает в новенький "форд". -- Хэнк, подожди минутку! -- кричит он. -- Утра-то все холоднее, и, бывает, эта старая развалина плохо заводится. Хэнк весело кивает, а Джо Бен принимается поносить Леса на чем свет стоит себе под нос. "Старая ты перечница, мы-то что можем? К лодке, что ли, твою машину привязать?" Хэнк посмеивается. Лодка покачивается у берега, пока Лесу не удается добиться от своей машины реакции; и тогда мы снова отправляемся в путь. Уже прилично рассвело, и мне видно, как кривится лицо Джо Бена, -- вероятно, он хмурится. -- Я как-нибудь проберусь сюда ночью и скачу его машину в реку. -- Лес хороший парень, Джо, и мы, уж точно, не желаем никакого зла из-за того... -- Лестер Гиббонс подлец и всегда им был! Не помнишь, как он бросил жену и слинял на целый сезон, собирать картошку в Уотервилле? Его следует ощипать и бросить в кипящую смолу... Хэнк подмигивает мне: -- Как, Малыш, ты считаешь, это по-христиански? Джоби, что ты так набросился на бедного Леса, совсем на тебя не похоже! Что он тебе сделал? -- Что он мне сделал?! Да он перережет тебе горло при первом же удобном случае, и ты сам прекрасно это знаешь. Знаешь, Хэнк, мне иногда кажется, что ты слепой. Да любому же видно, что он замышляет. А ты только веселишься -- с тебя как с гуся вода. -- Джо всегда был сводником, Ли. Мне уж и не припомнить, в скольких переделках я из-за него побывал. -- Неправда! Неправда! Просто иногда я пытаюсь заставить тебя взглянуть реальности в лицо. Я еще не встречал человека, Ли, который бы так любил откладывать все на завтра. Вот, например, вся эта история с Флойдом Ивенрайтом: если бы ты вовремя все рассказал Вив, она бы теперь не сердилась на тебя. -- О'кей, -- тихо произнес Хэнк странно изменившимся голосом. -- Не будем об этом. -- Если бы она не узнала все сама, не было бы никакого шума. -- Джо... -- Я таких людей еще не видел, Ли. Особенно если дело касается женщин, которых он... -- Джоби, я сказал, заткнись! Это было сказано с такой силой, что мы втроем изумленно уставились на Хэнка. Он был мрачен, его колотило. Все промолчали, не решаясь даже обменяться взглядами. И в третий раз я ощутил радость борца, который замечает изъян в своем давнем противнике, крошечный, но совершенно определенный недостаток. (Черт бы побрал эту поездку! Сидеть как болван, пытаться уцепиться хоть за что-нибудь, чтобы завязать разговор, выдумывая, как бы ему сказать все, что я хочу сказать, и спросить все, что мне нужно спросить. И так ничего и не удается. Подобрав Джона на берегу, я знакомлю его с Ли, и даже Джону удается поговорить с ним гораздо больше, чем мне. Похоже, они оба не промах насчет "Семи корон". Джон предлагает ему глоток из термоса, с которым не расстается, и они принимаются обсуждать достоинства смеси виски с небольшим количеством кофе. Они явно находят общий язык. Даже все трое сыновей Орланда умудряются общаться с ним лучше, чем я. Когда мы причаливаем, они спят в кузове развалюхи грузовика, я их знакомлю с Ли, и, прежде чем снова заснуть, они засыпают его вопросами о Нью-Йорке и тамошней жизни. Даже эти балбесы.) Мы немного опаздываем из-за того, что Малыш задержался с завтраком. Сквозь деревья уже видно солнце. Мы сворачиваем к северному отрогу Свернишеи, там, где у нас вырубка, и после получаса беспрерывной тряски в полной тишине наконец добираемся до места. Кучи спиленных вчера веток еще дымятся, из-за вершин поднимается солнце, обещая чертовски жаркий день. Я спрыгиваю вниз, открываю дверцу и жду, потягиваясь и почесывая пузо, пока все вылезут, как бы и не глядя на него. "Ну что скажешь? -- обращаюсь я к Джо Бену. -- Неплохой денек встречает старину Леланда Стэн-форда на родине в лесах?" Джо, словно для того чтобы удостовериться, прищурившись оглядывается и с видом великого синоптика произносит: "Пожалуй! Может, до захода мы успеем слегка поджариться, но в целом все указывает прямо-таки на золотой день. Как на твой взгляд, Леланд?" После речного холода парня все еще трясет. Он нахмурившись смотрит на Джо Бена, словно прикидывая, разыгрывают его или нет, потом губы его раздвигаются в улыбке, и он говорит: "Мне не довелось слушать курсов по астрологии, Джо; так что мне придется довериться тебе". Это приводит Джо в неописуемый восторг. Джо обожает звучные слова, особенно когда они обращены к нему. Хихикая и сплевывая, он принимается извлекать все заготовленные на день мелочи -- карты, каскетки -- "Только не забудь надеть рукавицы!" -- леденцы, табакерки, перочинные ножи и, естественно, маленький транзистор, с которым он не расстается целый день, -- раскладывая все вокруг, словно заправский вояка, который готовит оружие к генеральному сражению. Он вручает Ли каскетку и, склонив голову, начинает носиться вокруг него, поправляя ее то так, то этак: "Так... да... а если так... постой-ка... вот так", валяя дурака, пока не насаживает каскетку так, как ему нравится. Потом он принимается наставлять Ли, чего можно ожидать, работая в лесу, что случается и чего надо остерегаться. -- Самое главное, _ произносит Джо, _ да, самая наиглавнейшая вещь -- это когда ты падаешь. Падай по направлению к стволу. И поджимай конечности. -- По ходу он демонстрирует ему пару "нырков". -- Вообще, лесоповал -- дело простое, если ты в него вошел. Все сводится к тому, чтобы дерево превратить в бревно, а бревно в доску. Когда оно стоит вертикально, это -- дерево, когда оно лежит -- это поваленное дерево. Потом мы распиливаем его на куски -- тридцать два фута каждый, -- и это уже бревна. Потом мы тащим их к грузовику, поднимаем в кузов, грузовик везет их к мосту в Шведском ущелье, там их взвешивают, обжуливая нас, после чего мы переправляем их к себе на лесопилку и сбрасываем в воду. Когда их накапливается достаточно, мы их вытаскиваем, распиливаем и получаем доски, пиломатериалы. -- Он останавливается, вертя настройку транзистора и пытаясь поймать одну из радиостанций Юджина. -- А иногда мы их сразу продаем, даже не распиливая. -- Я бросаю на него взгляд: что это он имеет в виду? -- но он полностью поглощен радио. -- А? Вот, пробивается. Слушай, Ли, ты когда-нибудь слышал это? Послушай. -- Джо качает головой в такт музыке и увеличивает громкость до максимума. Медный грохот пронизывает лес. -- Делает день радостнее, -- расплывается он в такой широкой улыбке, что, кажется, сейчас треснет; такая мелочь, а помогает ему сносить тысячи неприятностей. Ты разбил мне сердце, солгав невзначай, Ты ушел, меня бросил, не сказав прощай; О твои холодные глаза... Мы останавливаемся рядом с Энди, который пытается завести электропилу. Пила кашляет, лает и снова затихает, потом вновь огрызается визгливым голосом. Энди ухмыляется нам и вопит: "Пошла!" -- примериваясь к боку огромной ели. Фонтан белых опилок взрывается в солнечных лучах. Мы стоим и смотрим, как он делает подрубку. Энди скашивает под слишком большим углом, потом обходит дерево с другой стороны и снова вгрызается в него пилой. Когда дерево начинает трещать, качаться и наконец обрушивается вниз, я бросаю взгляд на парня и вижу, что это зрелище произвело на него впечатление. Настроение у меня от этого несколько улучшается. А то я уже начал думать, что мне вообще не удастся найти с ним общий язык; что двенадцать лет учебы сделали его настоящим иностранцем, который хоть и пользуется некоторыми словами из нашего языка, но их явно недостаточно для того, чтобы сблизиться, чтобы суметь разговаривать друг с другом. Но когда я вижу, как он смотрит на низвергающееся дерево, я говорю себе: "Ага, вот оно; ему тоже нравится смотреть, как падает дерево. Клянусь Господом, так оно и есть". -- Ну мы здесь только солнце заслоняем, -- говорю я. -- Пошли. -- И мы трогаемся дальше. Джоби уходит заводить лебедку. Ли идет за мной через вырубку туда, где начинается стена леса. Там, где громоздятся кучи обрубленных веток и дремлет колючий ягодник, просека заканчивается, и до самого неба тянутся макушки деревьев. Это место я люблю больше всего -- граница, за которой начинается лес. Оно мне всегда напоминает границу поля, где остановился жнец. Я слышу, как у нас за спиной начинает хрипеть и захлебываться лебедка. Джо сидит между рычагами, тросами и проводами, как пойманная в силки птица, и дергает за дроссель. Транзистор болтается у него на груди, и его выкрики то доносятся до нас, то заглушаются шумом. Из выхлопной трубы вылетает клуб синего дыма, и в какое-то мгновение мне кажется, что вся машина вот-вот разорвется от напряжения. "Эту чертову хреновину надо было заменить вместе со стариком", -- говорю я. Малыш ничего не отвечает. Мы трогаемся дальше. Издали слышны удары топора -- это Джон обрубает ветви и сучья. Гулкий, как у деревянного колокола, звук заглушается только транзисторными трелями, которые то приносит, то уносит ветерок. Все это -- начало дня, эти звуки и то, как Ли уставился на падающее дерево, -- все это заметно улучшает мое настроение. И я даже начинаю думать, что, может, все не так уж скверно, как я решил сначала. Я указываю Ли на ряд деревьев: -- Вот твое место сражения, Малыш. Надо посмотреть, на сколько тебя хватит. -- Я специально хочу поддеть его. -- Само собой, я не надеюсь, что ты долго продержишься, но не волнуйся -- если отбросишь копыта, у нас тут есть носилки. -- Я подмигиваю ему. -- Парень Орланда идет по другой стороне... он поможет, когда ты отстанешь. Вид у Ли такой, словно он только что получил приказ отправиться на передовую, -- весь внимание, челюсти сжаты. Я собирался всего лишь пошутить, но чувствую, что вышло это, прямо как у старого Генри, когда он несет какую-нибудь отменную околесицу. Я прекрасно понимаю, что худшего способа общаться с Ли и выдумать трудно, но, черт бы меня побрал, меня несет и несет. -- Сначала тебе, конечно, придется несладко. Может даже показаться, что я пихнул тебя в самое грязное дело. (И это будет недалеко от истины.) Но делать нечего. Самая простая работа -- с механизмами, но учить тебя слишком долго, к тому же это дело опасное даже для знающего человека. А кроме того, у нас времени в обрез... (А может, потому что я знал, как тяжело будет ставить дроссельную заслонку новичку, мне и не удавалось говорить с ним нормально. Честно говоря, я сердился на себя за то, что поручаю ему такое дело. Со мной такое бывает...) -- Но уж тут ты точно станешь мужчиной. (Не знаю. Сначала я как-то успокоился на его счет, а потом снова начал дергаться, как накануне с Вив, когда объяснял ей нашу сделку с "Ваконда Пасифик". У меня это происходит со всеми, кроме Джо Бена, нам с ним вообще нет нужды разговаривать...) -- Если тебе удастся продержаться пару первых дней, считай, ты победил; если нет -- ну что ж, на нет и суда нет. Куча черномазых не может заниматься этим делом, и ничего. (Мне всегда тяжело разговаривать с людьми, если надо держать себя в руках. Ну, скажем, с Вив я каждый раз начинаю, прямо как Чарльз Бойер или еще кто-нибудь такой, а заканчиваю в духе старика, когда он объясняет шерифу Лейтону, как в этой стране нужно обращаться с красной заразой и управляться с коммуняками! А уж, можете мне поверить, свирепее этого я не слышал ничего. Когда старина Генри обрушивается на красных, страшнее этого ничего не придумаешь...) -- Единственное, о чем я тебя прошу, -- не халтурь. (Потому что Генри был глубоко убежден, что хуже красных только евреи, а хуже евреев могут быть только высокопоставленные черномазые, но хуже их всех, вместе взятых, были проклятые южные фанатики, о которых он регулярно читал. "Вместо того чтобы подкармливать их нашими северными налогами, отравить бы их всех там...") -- Значит, берешь вот этот конец троса и тянешь его сюда. Сейчас я тебе покажу. Давай отвали. Нагнись и следи за тем, что я делаю... (Что касается меня, я не спорил со стариком, во-первых, потому, что я не видел никаких красных в Америке, потом, меня совершенно не волновали черные, а что касается фанатиков -- я тоже плохо себе это представлял... зато Вив здорово с ним сцепилась на тему всяких там расовых дискриминаций. Помню... постой, дай-ка вспомню, чем все это кончилось...) -- О'кей, теперь смотри. Ли стоит, засунув руки в карманы, Хэнк объясняет не спеша и терпеливо, показывая своим видом, что дважды он повторять не будет, поэтому лучше усвоить сразу. Он показывает, как надеть петлю на поваленное и окоренное дерево, как зацепить ее за трос, натянутый от ворота до перекладины, закрепленной на макушке дерева. "Врубаешься?" Я киваю, и Хэнк продолжает объяснять мне мои обязанности на день. "О'кей". Хэнк дергает трос, проверяя его прочность, и ведет Ли вверх по склону к высокому пню, от которого к пыхтящей и лязгающей в семидесяти пяти ярдах лебедке серебристой змейкой сбегает более тонкий трос. "Дернешь один раз -- значит „тащи"". Он дергает тросик. Резкий писк свистка на лебедке приводит в движение крохотную фигурку Джо Бена. Трос натягивается как струна. Лебедка начинает дрожать от напряжения; разъяренный рев; и бревно, подпрыгивая, начинает двигаться вверх по склону к складу. Когда оно достигает вершины, Джо Бен соскакивает на землю и, перевалившись через гору бревен, отцепляет дроссель. Один из ребят Орланда со скрипом разворачивает стрелу подъемника, похожую на скелет какой-то доисторической рептилии; Джо Бен устанавливает разинутую пасть ковша по бокам бревна, отбегает в сторону и делает отмашку. И снова огромное бревно подпрыгивает и взмывает в воздух, а Джо Бен уже во всю прыть возвращается к своей лебедке. "Джо Бену несладко приходится. Но ничего не поделаешь". К тому моменту, когда подъемник, развернувшись, опускает бревно в кузов грузовика, Джо Бен уже нажимает рычаг лебедки, и трос снова начинает разматываться. Вырывая куски дерна, он змеится по кустам к тому самому месту, где в ожидании замерли Хэнк и Ли... Я надеялся, что Хэнк объяснит еще что-нибудь, и ругал его про себя на чем свет стоит за молчание -- вероятно, он считал, что сказанного довольно. Последняя минута перед началом моего Первого Дня... (Дело в том, что все свободное время Вив читает и знает довольно много разных вещей -- тут-то и коренилась загвоздка, потому что ничто так не бесит Генри, как люди, особенно женщины, которые знают что-то о вещах, по поводу которых у него уже есть свое мнение... В общем, как бы там ни было, они сцепились по поводу того, что сказано в Библии относительно всех этих расовых вопросов...) Они смотрят, как трос подползает к ним все ближе и ближе. "А теперь, когда тебе нужно, чтобы он остановился, дерни два раза ". Компрессорный свисток издает два жалобных писка. Трос останавливается. "О'кей, теперь смотри -- показываю еще раз". (Старик утверждал, будто в Библии сказано, что все черные должны быть рабами, потому что ровь у них черная, как у Сатаны. Вив немного поспорила с ним, потом встала и пошла к ящику с ружьями, в котором у нас хранится семейная Библия с записанными днями рождения. Генри начал кипятиться, а она спокойно себе листала страницы...) Хэнк, повторив всю процедуру сначала, поворачивается к Ли... "Теперь понял?" Я решительно киваю, продолжая испытывать некоторые сомнения. Брат Хэнк достает из кармана наручные часы, заводит их и снова пихает в карман. "Когда смогу, забегу взглянуть, как ты справляешься. А сейчас мне надо передвинуть такелаж вон на тот утес, потому что сегодня днем, попозже, или завтра нам надо будет перенести туда подъемник. Ты уверен, что все понял?" Ли снова кивает, плотно сжав губы. "Ну, лады", -- замечает Хэнк и, круша ягодные заросли, направляется к грузовику. Через несколько ярдов он останавливается и оборачивается: "Эй! Ты, конечно, не захватил рукавицы? Так я и знал. Держи. Возьми мои ". Ли ловит брошенные рукавицы и бормочет: "Спасибо, спасибо большое". Но Хэнк уже продирается сквозь кустарник дальше... (Вив находит нужное ей место и зачитывает: "Кровь у всех людей одинаковая", после чего закрывает Библию. Это доводит старика до такой ярости, что я подумал -- он вообще больше никогда не будет с ней разговаривать, не скажет ей ни слова... Помогли только завтраки, которые она нам готовила с собой...) Ли держит в каждой руке по рукавице, кипя от сдерживаемой ярости. "Козел ты, самодовольный козел! -- беззвучно твердит он вслед брату. -- "Возьми мои!" --можно подумать, он мне свою правую руку предлагает. Да я прозаложу все деньги, к которым мне суждено прикоснуться, что у него в грузовике таких еще, по меньшей мере, дюжина!" Хэнк закончил свои наставления и удалился. Я посмотрел, как он крушит кусты и колючки, потом перевел глаза на трос, который он мне оставил, потом на ближайшее бревно и, внезапно ощутив прилив энтузиазма, который уже посещал меня ранее, натянул рукавицы и взялся за дело... Как только Хэнк исчезает, Ли, размахивая рукавицей, снова разражается потоком ругательств -- стилизованная пародия на гнев в будуаре, -- но он мгновенно утрачивает всякий стиль, когда извлекает из второй рукавицы два грязных, пропитанных потом ватных катышка, при помощи которых Хэнк защищает нежную кожу своих культей... Дело оказалось достаточно простым, простым и тяжелым физическим трудом. Но если чему полезному и учили в колледже, так это тому, что самое главное -- начать: сдай хорошо первый экзамен и оставшийся семестр можешь валяться на пляже. Поэтому в этот первый день я бойко взялся за дело, надеясь, что скоро мне удастся осадить брата Хэнка, поквитаться с ним и покончить со всей этой дурацкой затеей раньше, чем я переломаю себе здесь хребет. Первое бревно, которое он выбирает, лежит на небольшом бугорке, заросшем иван-чаем. Он направляется к нему, и маленькие алые цветочки с желтыми тычинками словно раздвигаются, уступая ему дорогу. Он набрасывает петлю на приподнятый над землей конец бревна там, где пригорок резко обрывается к каньону, и закрепляет крюк, затем в некотором недоумении отступает: "И что в этом такого трудного?.." Он дергает за провод -- пищит свисток на лебедке, -- бревно поднимается и едет вверх. "Ничего сложного..." Он оглядывается, проверяя, видел ли Хэнк, и замечает, что тот как раз скрывается за гребнем, откуда тянется второй трос. "Куда это он? " Ли оглядывается, поспешно выбирая следующее бревно. (Да, именно завтраки, которые нам готовила Вив...) Проходя мимо сына Орланда, Хэнк советует ему поспешить: "Ли уже одно отправил -- и направляется дальше, в глубь леса... (Потому что ленч в лесу гораздо важнее, чем дома, так как к полудню всегда охватывает такой нестерпимый голод... К тому же старик и без того был любитель поесть, так что ленчи всегда превращались в значительное событие. Поэтому, когда Вив заменила Джэн на посту собирания завтраков из-за того, что та ждала ребенка, -- так, по крайней мере, утверждала Вив, но я всегда подозревал, что сделано это было с целью вернуть расположение Генри, -- Генри как-то перестал вспоминать и о Библии, и о черной крови. И дело совсем не в том, что Джэн собирала плохие завтраки, наоборот, это были вполне нормальные завтраки, но и только. Вив же устраивала нечто невероятное, иногда превращая их в настоящие пиры. И дело не только в том, что всегда всего было много, в них еще оказывалось что-нибудь особенное...) Второе бревно пошло не сложнее первого. И пока его отцепляли, Ли смотрит на гребень, где у якорного пня -- ярдах в ста от него -- заканчивается второй трос. Оттуда еще не было слышно ни одного свистка. Зато из зарослей ольхи появилась фигура с тросом на плече. И хотя на человеке был свитер совсем другого цвета, Ли вдруг совершенно ясно понимает, что это Хэнк: "Проверяет у того парня". Трос над головой начинает звенеть, и с нарастающим возбуждением Ли видит, что его второе бревно уже отцеплено и трос ползет к нему обратно. Он хватает петлю еще до того, как она останавливается, и изо всех сил тащит ее к следующему бревну, даже не удосуживаясь удостовериться, брат там или нет... (Было что-то особенное в ее завтраках -- не просто бутерброды, печенье и яблоко, а что-нибудь такое, чем каждый мог похвастаться и посмаковать, сидя в компании работяг, и главное, что этих завтраков Вив начинали ждать с самого утра, а потом еще и вспоминали весь день...) Трос цепляется за корягу. Ли освобождает его, но тут же сам запутывается в ягоднике и падает на колени, ухмыляясь при воспоминании о совете Джо Бена. Однако ему удается добраться до следующего бревна, и он дергает свисток за несколько секунд до того, как из-за другого гребня тоже раздается сигнал. Издалека видно, как удивленно поворачивается Джо Бен, -- он уже приготовился нажимать на рычаг, регулирующий подачу с южного гребня, и не ожидал от Ли такой скорости. "Ну парень орудует!" Джо переключает рычаги. Ли задерживает дыхание, видит, как напрягается трос у него над головой и бревно выскакивает из зарослей ягодника: он на целое бревно опережает того парня, а если считать первое, то и на два! Ну и как тебе это, Хэнк? (Именно завтраки заставили старика изменить мнение о ней...) На целых два бревна опережает! Следующее лежало на чистом, почти ровном участке, так что Ли не нужно было продираться сквозь заросли кустарника. Он легко добрался до него, с радостью заметив при этом, что опять обгоняет того, другого, который снова сражался с ольховником. Но теперь вся загвоздка была в абсолютной ровности поверхности, на которой лежало бревно, -- как подпихнуть под него трос? Согнувшись пополам, Ли быстро движется вдоль громадины до самого пня, потом разворачивается и, отдуваясь, возвращается обратно, заглядывая под ствол и разгребая горы сучьев, спиленных Энди... но не может найти ни единой ложбины: дерево упало совершенно ровно, на несколько дюймов утонув в почве. Ли выбирает наиболее удобное место, встает на колени и принимается подкапывать землю -- со стороны он очень напоминает собаку, охотящуюся за сусликом. С противоположного гребня до него доносится сигнал, и он удесятеряет свои усилия, принимаясь копать как сумасшедший. "Вся беда в том, что я собирался показать им, на что способен в первый же день, даже если мне это будет стоить сломанной хребтины: ну так я ее почти и сломал..." Наконец он прорывает ход, закрепляет трос и дергает свисток... "Причем мне на это хватило половины дня". Задыхаясь, он с бешеной скоростью несется к следующему бревну. "Сука, нет чтобы сказать мне о том, что надо подкапывать..." (И как это ни смешно, именно благодаря завтраку Вив мне удалось наконец поговорить с Малышом...) Вторая половина дня прошла легче -- потому что к этому времени я понял, что ломаюсь зазря... Трос над головой напрягается и возвращается обратно. От мха на старых пнях начинает подниматься пар... что мне никогда не удастся сравняться с братом Хэнком -- с самого начала сделка была нечестной. А солнце тем временем поднимается все Выше и выше. Когда Джо Бен на своей лодке дал протяжный гудок, означавший наступление полдня, Ли восстановил свое преимущество в одно бревно. И только когда последний звук замер, затерявшись в ветвях деревьев, он позволил себе рухнуть на землю. Он лежал не шевелясь, тупо глядя на свои руки, потом медленно, палец за пальцем, принялся стягивать рукавицы. Изнурительное утро заставило его позабыть обстоятельства, при которых он их получил. Реплики Хэнка выветрились из его памяти, точно так же, как злость и стыд, вызванные ими. Рукавицы существовали теперь сами по себе, без всяких связей с прошлым, -- и, о Боже, как он был благодарен, что они прикрывали его нежные розовые студенческие руки! -- он возносил эту благодарность уже в сотый раз за сегодняшний день. Вскоре после ухода Хэнка Ли стащил с себя тяжелую куртку, чтобы его остужал ветерок. Впрочем, дергая, таская и пропихивая непослушный трос сквозь дебри вьющегося ягодника и горелых веток, охладиться ему не слишком удавалось, зато уже через полчаса руки его от кистей до плеч были покрыты настоящей татуировкой из царапин и ссадин. Он снова надел куртку, но между рукавицей и обшлагом все же оставалось небольшое открытое пространство -- около дюйма; время от времени он останавливался, переводя дыхание, либо в ожидании Джо Бена, когда тот вернет трос, либо -- Энди, когда тот закончит распиливать дерево на тридцатидвухфутовые бревна, и, приподняв рукав, угрюмо рассматривал эту полоску незащищенной кожи, которая постепенно приобретала вид багрового браслета: он даже представить себе не мог, как выглядели бы его руки, если бы он работал без рукавиц. Он откинул голову на шероховатый пень. В дымке искаженного расстояния люди собирались к грузовику, который привез их в этот ад. Его тошнило. Он не пошел бы туда, даже если бы его там ждал горячий бифштекс. Его желудок больше никогда не примет пищи. Он не сдвинется с места, даже несмотря на то, что нога была подвернута очень неудобно и уже начинала болеть, даже несмотря на этих чертовых муравьев-древоточцев, огромных и блестящих, как шляпки от гвоздей, которые маршировали по потному животу и заползали под рубашку, даже несмотря на то, что лежит он в тени сумаха, -- а что же еще это может быть? Он вздохнул. К чему приукрашивать этот мир Данте? Он твердо решил больше не сходить с места. Он закрыл глаза. Звуки транзистора то и дело наплывали сквозь деревья: В мечтах я живу... память-Луна... блаженство... любовь-Дыхание стало ровным. Очки были измазаны потом, но это его уже не волновало. Он смежил веки, оставив свое искалеченное тело... скользя в длинный жаркий блестящий сон об огромной горке в школьном дворе, на которую он карабкается по тысяче металлических скользких ступенек, протертых до блеска не одним поколением школьников. Снизу он дотягивается лишь до самого краешка доски почета, на которой выведены имена рекордсменов школы. Кто же это? Чье имя возглавляет список по прыжкам в высоту? А по прыжкам с шестом? А кто установил рекорд штата по плаванию на стометровку? Всюду стоит одно и то же имя. Чье? Можно подумать, ты не знаешь. Это мой брат, Хэнк Стампер. Ну, ты подожди. Когда я вырасту. Он сказал. Что научит. Как-нибудь. Сказал, что научит. Я тоже могу. Я держусь. На целое бревно впереди. Сегодня я не отстал... А древоточцы все ползут и ползут по нему. И транзистор надрывается от жары: Давным-давно в стр