"ТИСКИНО"
Москва, 1992 год
Режиссер -- Валерий Ахадов
Композитор -- Микаэл Таривердиев
В главных ролях:
ИРИНА -- Елена Корикова
АЛЕВТИНА -- Ирина Акулова
ЗЯТЬ -- Игорь Пушкарев
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ, ВРАЧ -- Олег Шкловский
ВАСЕЧКА -- Павел Семенихин
ТАМАЗ -- Зураб Макгалашвили
МАТЬ ТАМАЗА -- Софико Чиаурели
ОТЕЦ ТАМАЗА -- Бадри Барамидзе
---------------------------------------------------------------
Впрочем, внутри, в белом кабинете городской больницы, воздух был тепл и недвижен -- только оконные стекла мерзко позванивали под аэродинамическим напором ночной -- в пять часов дня -- наружи.
Вертелись кассеты на стареньком «Репортере». Девушка в наушниках одну руку держала на оконном стекле, другую -- с микрофоном -- у рта, и последнее явно вызывало у интервьюируемого игривые ассоциации.
-- Но согласитесь, Антон Сергеевич, по нынешним временам совсем не обычно, когда ученый на взлете бросает московскую клинику, медицинскую академиюѕ
-- Трехкомнатную на Садовом, -- в тон, хоть и не без пародийности, вставил ученый на взлете -- девушка метнулась микрофоном в его сторону, отпустив поневоле стекло, которое тут же зазудело особенно противно, пронзительно.
-- Хакас, -- улыбнулась, как бы извиняясь за природу, и снова уняла рукою звон, перекрутила испорченный хакасом кусочек записи и продолжила, пытаясь по возможности восстановить ту, репортерскую, интонацию:
-- Ничего смешного, и квартиру тожеѕ Чтобы в глухом сибирском городкеѕ
-- И-роч-каѕ -- перебил Антон Сергеевич и медленно пошел на девушку. -- Просто я сдуру женился на бляди. На бляди из провинцииѕ Да еще прописал у себя. На Садовомѕ
-- Антон! ну что вы! опять! -- девушка досадливо выключила запись.
Нудно зазвенел хакас.
-- Мне ваше интервью -- позарез. Музыкальная школа вот уже где! не педагог. А получится хороший материал -- возьмут в штат на радио. Вы ж обещалиѕ
Антон Сергеевич не слушал, надвигался, бормотал:
-- Неразборчив, сам виноват. Вот и определил себе наказание: два года ссылки. Не разменяет квартиру -- выгоню и все. С чистой совестью. Но увидев здесь, Ирочка, васѕ
-- Интервью, Антон!
-- Иди ты со своим интервью!
Девушка пыталась высвободиться из цепких, опытных рук, но так, чтобы по возможности не испортить отношений:
-- Войдут!
-- Кто войдет-то?! Половина шестого!
Тут Антону удалось заглушить девушкин рот собственным, рука пошла под тонкий черный свитер к и впрямь притягательной большой груди.
-- Господи! -- высвободила девушка лицо. -- Разве не чувствуете: я в другом состоянии?!
-- Постой-постой, -- продолжал, сопя, доктор и влек Ирину к покрытому клеенкой деревянному топчану. -- Приляг, давай-ка вот тут расстегнем, на спинкеѕ
-- Антон же!!
-- Дурочкаѕ Я и не пристаю вовсеѕ Осмотрю просто, -- а сам пытался выпутать лифчик из-под задранного свитерка. -- Осмотрю, понимаешь?! Осмотрю! Как врач!
-- Погодите, Антон Сергеевич, -- сказала Ирина холодно: ей, кажется, уже наплевать стало на сохранение отношений. -- Если как врач -- я сама, -- и принялась раздеваться. -- До пояса или совсем?
Антон смутился. Ирина ограничилась до пояса и улеглась на топчан:
-- Ну, давайте-давайте, осматривайте.
Доктор подошел, явно сбитый с настроения, все же тронул -- не удержался молочную железу. Тронул ещеѕ
-- А ну вставай!
-- Что, осмотр окончен? -- иронически осведомилась Ирина. -- Можно одеться?
-- Нельзя! -- почему-то вдруг заорал Антон Сергеевич. -- Нельзя! -- а сам уже мыл руки в углу, над раковиной, на ходу накидывал белый халат. -- Так, -- принялся безжалостно мять нежную полусферу. -- Что-нибудь чувствуешь? Вот здесьѕ Здесь? Здесь? Ч-чертова провинция! Сейчас бы томограф! Ну ничего. Главное, чтобы наверняка.
Ирина оцепенело следила, как он достает, вскрывает одноразовый шприц, насаживает особую, страшную иглу, как, зафиксировав железными пальцами едва заметную, с горошину, шишечку, вкалывает с размаху -- Ирина не ойкнула даже, губку не прикусила: словно бесчувственная! -- высасывает нечто, на что и смотреть неприятно: кровь, жидкость какую-то -- Ирина и отвернулась, чтоб не смотреть.
-- Рак? -- спросила как бы невзначай и, не дождавшись ответа, добавила с вызовом: -- Ну и отлично!
-- Куда уж лучше! -- подтвердил Антон, проделывая с отвратительным содержимым шприца таинственные манипуляции.
-- Интервью закончим? -- принялась распутывать дрожащими пальцами провода полураздетая девушка.
-- У тебя есть любовник?
-- А что?
-- Хорошо бы попробовать интенсивную половую жизнь. А еще лучше -- забеременеть.
-- Уж не вы ль собираетесь помочь?
-- Прекрати истерику!
-- Истерику? -- расхохоталась Ирина. -- И перестаньте на меня орать!
-- Ты, главное, не волнуйсяѕ скорее всего, и не подтвердится.
-- Еще как подтвердится, -- шепнула Ирина.
-- С чего ты взяла?! -- Антон Сергеевич понял, что наговорил лишнего.
Ирина подставила ладошку под грудь, как бы взвесила:
-- Отрзать? Ха! Так я вам и далась!
-- Видывал я храбрых! -- констатировал доктор. -- А потом, когда поздно -- в ногах валяются.
-- Успокойтесь. Я валяться не стану. А над первым вашим предложением подумаю. Побрейтесь и ждите.
Антон машинально провел тылом ладони по и впрямь несколько колючей щеке, а Ирина, наскоро натянув свитер, в охапку схватив лифчик, шубу, шапку, магнитофон -- вылетела из кабинета, из больничного здания, рванула, едва одолев напор хакаса, дверку «жигуленка», запустила мотор и взяла с места так, что машину аж развернуло.
Погнала по улицам на бешеной -- в контексте -- скорости, тормозила с заносом, вызывала походя предынфарктные состояния у встречных и попутных водителей, проносилась то под кирпич, то под красный, пока вдруг -- вырвало из рук баранку -- не ударила машину задком об угол бетонного забораѕ
Спрятала в ладони лицо. Посидела, приходя в себя. Выбралась наружу -- осмотреть повреждения. Потрогала смятое крыло, непонятно зачем подобрала, да тут же и бросила, пластмассовые осколки фонарика.
Вернулась за руль и уже спокойненько тронулась с места.
Театральная вахтерша кивнула Ирине как знакомой, и та пошла пыльными закулисными коридорами-переходами, поднялась в звукобудочку. За пультом сидел тощий пятидесятилетний бородач в подпоясанном свитере с кожаными заплатами на локтях.
-- А, Ириша! Привет. Заходи, -- обернулся на мгновенье и снова уставился сквозь двойное звуконепроницаемое стекло в зал, на дальнем конце которого, на сцене, репетировали «Даму с камелиями».
Душераздирающую сцену Маргариты Готье с отцом сожителя прервал вскочивший на подмостки режиссер, стал объяснять, показывать.
-- Музыку, Толя! -- заорал вдруг истошно. -- Дай этим бесчувственным ослам музыку!
-- Чувственный осел, -- буркнул бородач и нажал на кнопку. В зал понеслась трогательная тема из «Травиаты». -- Что с тобой? -- глянул, наконец, на Ирину внимательнее.
-- Я, Толенька, уезжаю.
-- Куда? когда?
-- Насовсем.
-- Стоп, стоп! -- донесся голос со сцены. -- Толя, дай сначала!
Толя включил перемотку, скрипки завизжали быстро и наоборот.
-- Холодно здесь, -- поежилась Ирина. -- Ветер. На юг, на юг, на югѕ
-- А и правильно, -- отозвался Толя, пустив скрипочки. -- С твоими даннымиѕ Это мы прибываем сюдаѕ на конечную. А тебеѕ Благословляюѕ -- и сделал соответствующий жест.
-- Почемуѕ на конечную?
-- Блестящий выпускник Ленинградской консерватории, -- продемонстрировал Толя себя. -- Автор симфонии «Слово о полку Игореве». Помнишь, у Чехова? Жизнь человеческая подобна цветку, пышно произрастающему в поле. Пришел козел, съел -- и нет цветка.
Ирина встала, пошла. Но задержалась в дверях:
-- Послушай, Толя. Анатолий Ивановичѕ
Тот обернулся.
-- Я тебе что, совсем не нравлюсь?
-- Ты?
-- Почему ты ни разу не попытался переспать со мною? Я ж тебе чуть не на шею вешалась.
-- Ирочка, деточка!.. -- состроил Анатолий Иванович мину уж-жасных внутренних мучений. -- Я старый больной человек. Неудачник. Живу в общаге. Бегаю утром по крыше -- чтобы аборигенки не смеялись. А сегодня, -- развел руками, -- дует хакас.
-- Я не жениться зову -- в постель. Впрочем, конечно: ты благороден. Ты в ответе за всех, кого приручил. Потому, наверное, и недоприручаешь. Или, может, тебе уже нечем? Возрастные изменения?
-- О-го! -- выразил Толя восхищение. -- Злая! И не подумал бы!
-- Я не злая! Я красивая! Я самая красивая в этом городе! Не так? И самая девственная! Смешно?
-- Толя, Толя! ты чего, оглох?! -- неслось истеричное режиссерово из зала. -- Стоп! выруби!
Анатолий Иванович, буркнув под нос:
-- Мейерхольд! -- остановил скрипочки.
Режиссер снова полез на сцену: показывать. Покрикивал, помахивал рукамиѕ
-- Так ты еще и девственница? -- полуспросил-полуконстатировал Анатолий Иванович. -- Как интересно! Или этоѕ метафорически?
-- Фактически! -- выкрикнула Ирина. -- Тьфу! шут гороховый! -- и побежала вон.
Возле машины ждал-перетаптывался квадратный парень.
-- Опять? -- спросила Ирина.
-- Чо ты тут делала?
-- А что, Васечка, нельзя?
-- Он у меня допрыгается, твой ленинградец.
-- Эх, был бы мой! Убьешь?
-- А мне не страшно: я уже там побывал.
-- Может, лучше меня убей?..
-- Не-а. На тебе я женюсь.
-- Точно знаешь?
-- Точно.
-- Ну и слава Богу.
-- Где тачку-то раскурочила? Сколько тебе говорили: не можешь -- не гоняй. Крылышко отрихтуем, а вот фонарьѕ
-- А ты б, когда учил, меньше лапал, -- я б, может, уже и моглаѕ Ладно, инструктор, садись! Садись за руль и вези куда хочешьѕ
-- В смысле? -- недопонял Васечка.
-- В том самом, -- вздохнула Ирина.
-- Ну ты даешь!
-- Ага, -- кивнула и заняла пассажирское сиденье.
«Жигуленок» взвыл, вильнул задом, рванул за угол.
Белые лебеди с гнутыми роскошными шеями плавали под полной луною, отражаясь от глади пруда у подножья таинственного замка.
-- Уйди, Васечка. Мне надо одеться, -- сказала, не открывая глаз, лежащая на спине Ирина.
-- Ты чо, не останешься?
Ирина чуть качнула головою.
-- Чо ж я мать тогда отправлял?
Помолчали.
-- Ладно, я терпеливый, понимаю, -- татуированный Васечка встал, собрал одежду, скрылся за ситцевой занавескою, отделяющей альков от горницы.
Ирина села на постели.
-- Вот я и женщина, -- выдохнула едва слышно. Отвернула лоскутное одеяло, посмотрела на расплывающееся по простыне кровавое пятнышко. -- Фу, гадость. -- Помяла ладошкою грудь, ту самую, в которой Антон Сергеевич, кажется, обнаружил опухоль.
Подружка Тамарка, одноклассница, девица прыщавая и вообще некрасивая, работала на местной междугородной, в беленом толстостенном полуподвальчике старого, прошлого века еще, купеческого дома. Ирина подошла с задворок, прильнула к стеклу, присев на корточки -- тамаркина смена! -- и постучала.
Тамарка обернулась, узнала подругу, обрадовалась, отперла черный ход.
-- Случилось чо?
-- Заметно?
-- Ничо не заметно.
-- А чо спрашиваешь? -- и Ирина повесила долгую паузу. -- Ладно, Тамарка, беги.
-- Ага. Постой, а чо приходила?
-- Завтра заскочу, завтра, -- и Ирина исчезла.
Тамарка стояла, недоумевающая, встревоженная, а в зальчике бухало, внушительно и невнятно:
-- Астрахань, Астрахань! Пройдите во вторую кабину. Пройдите во вторую кабину.
Пока Ирина отпирала и открывала ворота, пес прыгал вокруг, пытаясь лизнуть в лицо, повизгивал восторженно.
-- Хватит, Пиратка, хватитѕ Н вот, -- порылась в кармане, бросила сигарету. -- Наркоман!
Пират поймал лакомство на лету, отнес подальше, чтобы никто не отнял, принялся лизать, жевать табак.
Ирина завела машину во двор, вошла в сени, едва не опрокинув фанерный лист с замороженными пельменями, проломила ковшиком лед, глотнула воды.
В доме стоял храп и несло сивухой. Ирина брезгливо скосилась на комнатку, где спал зять. Сестра демонстративно не подняла головы от стопки тетрадок.
-- Полунощничаешь? -- бросила Ирина как можно нейтральнее, проходя к себе. -- Твой опять нажрался?
-- Сама-то где шляешься?
-- Так, -- пожала Ирина плечами и скрылась за дверью, повалилась, не сняв пальто, на кровать, обернулась к стенке, на которой висел немецкий трофейный гобелен: шестерка белых лошадей несет во весь опор карету -- роскошная дама в окошке -- а шевалье а la д'Артаньян на вороном скакуне пытается догнатьѕ
В дверь постучали. Ирина вскочила, принялась раздеваться со всею возможной беспечностью:
-- Войди!
-- Доктор твой приходил. Часа два дожидал.
Ирина внимательно глянула на сестру: знает -- не знает, сказал доктор -- не сказал? Поняла: знает.
-- Подтвердилось?
-- Вот, -- сестра достала из кармана лабораторное стеклышко.
-- Убери, -- заорала Ирина. -- Не хочу видеть!
-- Он тебя завтра с десяти ждет.
Ирина взглянула на две фотографии на большом, накрытом салфеткою ришелье домодельном буфете: отца и матери: обе -- в траурных рамках, перед обеими -- вазочки с искусственными гвоздиками.
-- Алька! Сколько раз маме операцию делали? И сколько она прожила? Как ее всю измучили, изуродовали. Рентген, химияѕ А толку? Сама рассказывала, что из их палаты ни одна дольше трех лет не протянула. Ни-од-на!
-- Ей тогда больше сорока былоѕ
-- Акселерация, -- грустно улыбнулась Ирина. -- А сколько папе делали переливаний, костный мозг пересаживалиѕ Судьба, Алька, судьба! Наследственностьѕ
-- Это, -- сестра суеверно умолчала название болезни, -- по наследству не передается.
-- Доктор сказал? -- в иронии Ирины скользнуло пренебрежение к медицине.
-- Но бороться-то все равно надо! Обязательно бороться! Помнишь про лягушку в молоке?
-- Ты, Алька, как масло сбивать, ученикам рассказывай. А я уже взрослая.
-- Да я ж тебяѕ
-- Знаю-знаю. Выкормила. Ты мне как мать. Я тебе по гроб. Все, все, хватит! Спать хочу! Слышишь? уйди! хочу спать!
Алевтина на мгновенье застыла в обиде и вышла, привалилась к изнанке двери, заплакала:
-- Все гордые: умирают, умирают!.. A я -- дом тащи!
Ирина же водила пальчиком по гобелену и шептала:
-- Ведь вы меня вывезете снова, правда? Вывезете, а?..
-- Ну-ну, Пиратка, -- потрепала Ирина собаку. -- Вот тебе, сухой паек, -- полезла в карман, достала непочатую пачку, распечатала, аккуратненько разложила сигареты в будке. Пошла в дом.
Прощально-внимательно огляделась. Взяла с комода отцовскую фотографию, спрятала в сумочку. Сорвала листок с календаря, написала наискосок: пианино можешь продать. Уезжаю на юг. Ира. Совсем было собралась выйти, но вернулась с порога, сняла со стены гобелен с каретою.
Возле автомобиля стоял мрачный, похмельный зять.
-- Раненько, -- сказала Ирина.
-- Молодая -- учить-то! Куда загрузилась? -- кивнул на заднее сиденье, на барахло.
-- Развеяться. Погреться. На юг.
-- В ноябре?
-- В ноябре, -- ответила и уселась в машину.
Зять стал перед капотом твердо, как памятник большевику.
Ирина высунулась:
-- Отвали!
-- Тачку оставь и ехай куда хочешь. На юг она собралась. Разобьешь аппарат.
-- Машина моя! -- крикнула Ирина, едва не плача. -- Мне ее папа оставил.
-- Ага, твоя! Мы на ей весь огород тащим, весь дом! А ну выходи!
Ирина щелкнула шпеньком-замочком, включила передачу.
-- Не выпущу, -- сказал зять и еще глубже врос в землю.
Ирина сжала зубы, прижмурилась и потихоньку отпустила сцепление. Зятя ткнуло капотом. Ирина притормозила. Родственник на карачках выполз из-под машины, поднялся, забарабанил по крыше. Ирина ударила по газу, оставила позади зятя, орущего на бегу:
-- Эй! фонарь-то где разъ..ла?..
Когда Ирина выезжала из города, поневоле пришлось притормозить, чтоб выпустить с автостанционной площадки громоздкий ярко-красный «Икарус»: шофер заложил руль недостаточно круто и тыкался туда-сюда, загораживая дорогу.
Но Ирине наскучило ждать, и она, улучив мгновенье, заставила «жигуленка» буквально выпрыгнуть из-под огромных автобусных колесѕ
-- Сестра ваша по всей линии такой шухер навела. Вот, телефонограмма, дословно: умоляю вернуться.
-- Это понимать так, что вы меня задерживаете? -- испугалась, обрадовалась ли Ирина.
-- Вы совершеннолетняя, товарищ водитель, -- пожал плечами мент. -- Хотя сестра, тожеѕ
-- Тогда я поехала?..
и на то, как отмечала день рождения на лесной опушке, вечером, в свете подфарников, и легкий ветерок колыхал, не задувая, два с небольшим десятка тоненьких свечек, утыкавших каравай; и на то, как вышла размяться у обелиска «Азия-Европа», рядом с которым высыпавшая из автобуса стайка туристов фотографировалась на память и затянула сняться с ними, и Ирина в миг щелканья затвора перекрестила, перечеркнула, похерила указательными прелестное свое личико; и на то, как две семерки взяли ее в тиски: слева и справа, и эскортировали, гудя, а из окон высовывались с соответствующими репликами молодые жеребцы; и на то, наконец, как открылось вдруг: именно вдруг! -- огромное, синее в этот по случаю солнечный день, вогнутое как чаша море, и дорога пошла по-над ним, крутясь и виляя; по сторонам выстроились странно-голые, облезлые стволы эвкалиптов; слева, во двориках, в окружении пламенеющей золотом листвы, росло что-то вечнотемнозеленое, пальмы даже; а справа, совсем по кромке прибоя, полз бесконечный поезд, долго оставаясь по отношению к ней, к Ирине, почти недвижным, покуда не отполз потихоньку назад, -- длину одной этой мелодии.
Но она закончилась. Кассета выскочила из магнитофонного зева. Ирина подвернула к заправке с надписью Абензин, полезла за кошельком и, как ни считала, как ни собирала по сусекам оставшиеся желтенькие да зелененькие, получалось литров на двадцать пять семьдесят шестого и -- всёѕ
-- Ребята, где тут у вас можно машину продать?
Тот, который играл раздумчиво, тоже оценил Ирину вмиг и уже было двинулся к ней, как тот, который играл страстно, страстно же приятеля опередил.
-- Какие проблемы?! -- сказал с легким южным акцентом и уселся в машину столь решительно, что приятелю поневоле пришлось вернуться к доске. -- Поехали, что ли?
Ирине явно жалко стало, что помочь вызвался не тот, а этот, но ничего не оставалось делать, -- разве, врубая передачу, бросить прощальный взгляд на одинокую фигуру у столика. И поймать ответный.
-- С какого года? -- спросил тот, который играл страстно.
-- Я? -- несколько удивилась Ирина вопросу, возвращаясь сознанием с пляжа в салон.
-- Что вы, мадмуазель! У вас не может быть возраста. Вы -- чистая женственность. Вечная весна. Боттичелли. Я имею в виду аппарат.
-- Машина?
-- Машина-машина.
-- Папа ее покупалѕ мы правильно едем?
Тот, который играл страстно, утвердительно хмыкнул.
-- Папа ее купил, кажетсяѕ ну да: в семьдесят восьмом. У нас раньше старая «Волга» была.
-- В семьдесят восьмом, говорите? И задок побитѕ
-- Это я на прошлой неделеѕ -- попыталась оправдаться Ирина, но парень прервал:
-- Каждый изъян имеет свою цену. Потому боюсь: больше двенадцати вам, мадмуазель, за нее не дадут.
-- Двенадцать?! -- обрадовалась Ирина.
От парня не укрылась ее реакция.
-- Но запрашивать надо четырнадцать. Сюда, сюда, налево!..
Несмотря на значительное расстройство чувств, Ирина успела проголодаться за безумный этот день и, обставленная сумками и чемоданами, с денежной пачкою на столике, ела не без аппетита в уличной кабине ресторанчика «Золотое руно».
Веселая компания 3 + 3, решившая, вероятно, продолжить ужин на пленэре, вытаскивала из дверей накрытый стол, чему пытались противодействовать две официантки. Ирину привлек шум, и она мгновенно узнала среди парней того, который утром на пляже играл в шахматы раздумчиво.
Компания, усмирив официанток взяткою, утвердилась-таки во дворе и продолжила пировать, а Ирине уже кусок не лез в горло. Она не выдержала, решилась: встала из-за столика, подошла, остановилась vis-а-vis к давешнему шахматисту. Тот поднял голову, улыбнулся в приятном узнавании:
-- Продали машину? Да вы садитесь, садитесь, -- уступил место. -- Володя! стул быстро!..
Ирина ударила шахматиста по щеке.
-- Извините, -- сказал тот, -- но мне кажется: вы меня с кем-то спутали. Вот, -- и достал из специального кожаного чехольчика визитную карточку с золотым обрезом. -- Тамаз Авхледиани. Архитектор из Тбилиси.
-- Спутала?! -- изумилась Ирина. -- Может, это не вы играли там в шахматы?! Может, это не ваш приятель помог мне продать машину? Боттичеллиѕ
-- Да я егоѕ я его, правда, первый раз в жизни видел.
-- Ага, так я и поверила. Дурочка из провинции. Просте четырнадцать, -- обиженно передразнила давешнего страстного. -- Официально оценим, остальное сразу же на руки! А потом, говорит, в милицию иди! Ты же оценку подписалаѕ
-- Мамой клянусь, я его не знаю, -- апеллировал Тамаз к приятелям и приятельницам, но Ирина, плача, возвращалась уже к своему столу.
Тамаз неловко рассмеялся и стал разливать вино, рассказывая что-то по возможности весело. Ирина ковыряла вилкою в тарелке, приправляя котлету слезами. Однако, веселье получалось посредственное, Тамаз встал, приблизился к Ирине:
-- Сколько он вам недоплатил?
-- Разве в этом дело?! -- ответила та. -- Я б и за восемь! Я б и за шесть! Папа умирал -- оставил. Только зачем обманывать?!
-- Сколько?! -- переспросил Тамаз тверже.
-- Вот, -- подвинула Ирина денежные пачки на край стола. -- Можете забрать и их!
Тамаз на глазок оценил сумму.
-- А обещал? Четырнадцать?
Ирина нехотя кивнула.
-- Где вы остановились?
Ирина продемонстрировала сумки-чемоданы:
-- Говорили: как оформим -- довезут до гостиницы, помогут. А сами сели и укатилиѕ
-- Пойдемте. Я вас устрою.
-- А как же ваши?.. -- кивнула Ирина на тамазов стол.
-- Думаю: переживут. Не сразу, ноѕ -- и Тамаз взял с земли иринино барахло.
-- А, -- махнула Ирина рукою. -- Все равно, -- и поднялась, повесила на плечо оставшуюся сумку.
Когда они шли к выходу, Тамаз на минутку подвернул к своей компании.
-- А деньги, -- сказал приятелям, -- я с этого абхаза взыщу. Исключительно в интересах Справедливости.
-- Тамаз? Это ты, Тамаз? Что случилось, мальчик?! -- биологическая материнская тревога зазвучит в этих по-грузински сказанных фразах. -- В Москве отец, в Москве. Вызвали. Зачем тебе отец? Что? Сколько? Десять тысяч? Где я тебе возьму к утру десять тысяч?! Попал в переделку? Абхазы, да?!
-- Только не вздумай как в прошлый раз приезжать, слышишь? -- прокричит Тамаз в телефонную трубку уличного междугородного автомата неподалеку от ночного шумящего моря. -- Я на себя руки наложу, если не перестанешь бегать за мной как за маленькимѕ
Сладкая медленная мелодия будет сопровождать наших героев весь следующий день: и у карстового Синего озера, в чью бездну бросит Ирина камешек под нетерпеливым присмотром вертящего ключ таксиста; и на Рице, по ледяной воде которой поплывут они с Тамазом на лодке; и в вагончике-малютке подземки, влекущей в глубь Новоафонских пещер; и в самих пещерах, где, по настоянию Тамаза приотставшие от экскурсии, останутся они возле разноцветно освещенных сталактитов, а, когда группа отойдет достаточно далеко и подсветка погаснет, Тамаз в наступившей почти тьме попытается поцеловать Ирину, но та не дастся; и в пацхе, у стены-плетня, за столом, врытым в землю, где Тамаз не позволит Ирине выпустить рог с изабеллой, пока тот не опорожнеет, сам отрежет кусок от длинной ленты козлятины, коптящейся над очагом, покажет, как зачерпывать соус ткемали кусочком лаваша: красная капелька на ирининой руке; и когдаѕ
-- Никогда! -- засмеется Ирина, раскинув руки: не пуская в номер, и на тамазово:
-- Ну, чаю просто попьем! -- останется непреклонна, и архитектор снова сдастся: -- Ладно, -- скажет, -- в таком случае едем к моим друзьям; вечер продолжается.
-- Мы там будем одни? -- спросит Ирина. -- Поздно уже!
-- Что ты, дорогая! В этом доме всегда столько народуѕ Только мне надо по пути заскочить на почтуѕ
и лишь там, у тамазовых друзей, уступит национальному грузинскому мотиву, под который архитектор, в окружении веселой, отхлопывающей такт компании (иринино внимание привлечет живое лицо немолодой женщины, особенно азартно бьющей в ладоши;
-- Кто такая? -- поинтересуется Ирина у соседа;
-- Гостья, из Парижаѕ)
станет эффектно, артистично танцевать что-то горское, но прервет танец: вдруг, внезапно, неожиданно, и, схватив Ирину за руку, потащит к выходу:
-- Ты была когда-нибудь ночью на маяке?
-- На маяке? -- снова невпопад расхохочется Ирина.
-- Эй! куда вы?! -- понесется им вслед.
-- Пошли! -- крикнул во тьму, договорившись. -- Эй, Ирина!
Она выпала из странного своего состояния.
-- Ничего не трогать! со стороны моря лампу не перекрывать! -- по-армейски прикрикнул сторож, сторонясь от входа.
Поднимаясь крутой лестницею, Тамаз тянул Ирину за руку. Наверху, на круговом балкончике, свет слепил почище фотовспышки, и глаза за недолгие мгновения темноты не успевали к ней привыкать.
-- Вот, -- сказал Тамаз, доставая из многочисленных карманов кожаного пиджака пачки десятирублевок. -- Торжественно вручаю. Справедливость одержала победу.
-- Не возьму, -- ответила, помрачнев вдруг, Ирина.
-- Почему?
Она качнула головою:
-- Значит, ты все-таки связан с ними, -- и пошла к выходу.
-- Постой! -- крикнул Тамаз. -- Не веришь, да? Не веришь?! Ты же видела мои рисунки!..
Ирина призадержалась.
-- Не знаю, -- сказала, -- я уже ни-че-го-не-зна-ю.
-- Не возьмешь, значит?
Тамаз разорвал бандероль, пустил десятирублевки по ветру. Они, кружась как ржавые листья, разлетались вкруг маяка, то исчезая во мраке, то вспыхивая вновь -- чем дальше, тем бледнее. Тамаз хрустнул следующей пачкою, пустил по ветру и ее. Полез за следующейѕ
-- Постой, -- бросилась Ирина, удержала его руки в своих. -- Покорил! Лучше потратим вместе. Как же тебе удалось-то? Там, наверное, мафия?
-- Мужчина должен иметь свои маленькие секреты, -- улыбнулся Тамаз. Потом привлек Ирину и поцеловал.
Она обмяклаѕ
Гобеленные кони стронулись вдруг с места и понесли карету вдаль. Шевалье во весь опор мчался вослед, ветер трепал перья на его шляпе, и Ирина в прерывистом свете заоконного маяка закусила указательный: ей стыдно было кричать, а удержаться она не могла. Зубы вдруг стиснулись так, что на пальце выступила кровь: красная капелька на белой кожеѕ
Восторг, наконец, несколько утих. Кони замерли. Ирина приразжала зубы.
-- Господи! что это было?! Что же это такое было?!
-- Любовь, -- ответил Тамаз, приподнявшись на локте, глядя на Ирину с большой нежностью, хоть и не без довольства собою. -- Больше ничего. Просто любовь.
-- Милый, единственныйѕ -- принялась покрывать Ирина лицо Тамаза поцелуями. -- Счастье в гостинице. Как странноѕ как нелепоѕ
-- И все-таки ты должна за меня выйти!
Мгновенно лицо Ирины стянула маска страдания.
-- Нет, -- сказала женщина очень твердо. -- Это невозможно. Нет-нет-нет! Да и зачем тебе?
-- Нет! нет! -- передразнил Тамаз. -- Опять -- нет! По-чему?!
-- Мелодрама, -- ответила Ирина. -- Я должна умереть.
-- Все должны умереть! -- не остыл еще от раздражения Тамаз, не научившийся покуда получать в этой жизни отказы.
-- Вотѕ возьмиѕ потрогайѕ -- положила Ирина его руку на заряженную смертью грудь.
Он погладил, взял сосок нежной щепотью. Ирину снова начало забирать, и, с трудом пересиливая себя, она зашептала:
-- Нет. Погоди. Вот, здесь. Потрогай! Вот. Шишечка. Шишечка с горошину. Чувствуешь?
Тамаз почувствовал.
Снова привстал на локте. Посмотрел в лицо Ирины как-то недоверчиво.
-- Ты же грузин, -- принялась убеждать она себя, его ли. -- Тебе нужны дети. Я б одного, положим, еще и успела, но как я оставлю его сиротой? Сама так рослаѕ И как взвалю на тебя свое умирание? Если б ты знал, как это некрасиво: умирать. Поверь, я видела! Ну, глупенький, -- погладила Тамаза. -- Теперь понимаешь? Полтора года. Или два. И яѕ уйду. Месяцев десять смогуѕ жить. Не дольше. А теперь поцелуй меня, слышишь?.. если тебе неѕ не неприятноѕ слышишь? Я хочуѕ яѕ хочуѕ
-- Напои меня вином и освежи яблоком, -- хохотала Ирина, -- ибо я изнемогаю от любви!
на ходу осыпал лепестками роз, обрывая их с огромной красно-белой охапкиѕ
По дороге с рынка стояла древняя церковь.
-- Византийцы построилиѕ -- пояснил Тамаз. -- Еще в одиннадцатом веке. Абхазы были тогда совсем дикимиѕ
-- А сегодня? -- зачем-то пошутила Ирина.
-- И у меня есть гипотеза, -- подчеркнуто не расслышал Тамаз иринин вопрос, -- что по древнему обычаю они пролили в фундамент человеческую кровь. Убили кого-то, чтоб храм стоял тверже.
-- А может, они правы? -- вдруг погрустнела, посерьезнела Ирина. -- Гляди: ведь стоитѕ
-- Ты -- князь! -- провозгласил. -- Единственный наследник рода Авхледиани.
-- Тебя не поймешь, папа, -- ответил Тамаз. -- То ты член ЦК, то снова -- князьѕ
-- Молчать! -- стукнул Реваз Ираклиевич ладонью по столу.
Тамаз притих. Вошла прислуга с десертом. Возникла пауза.
Натэла Серапионовна, с некоторой опаскою поглядывая на супруга, потянулась через грязные тарелки за свидетельством, принялась изучать.
-- Была б хоть из Москвы, из хорошего дома, -- сказала.
Реваз Ираклиевич выразительно посмотрел в сторону прислуги, которая как-то специально замешкалась в дверях и которую этим взглядом сдуло как ветром.
-- И вдобавок ты -- трус!
-- Трус? -- переспросил Тамаз.
-- Конечно: сбегал, зарегистрировался, чтобы поставить нас перед фактом. Исподтишкаѕ
Неимоверный вид на сказочный Тбилиси из окна-фонаря высоко стоящего ателье, да высокая информационная насыщенность, вообще свойственная мастерским скульпторов, художников, архитекторов ли, а тут усугубленная тем, что хозяин -- малознакомый возлюбленный, -- на первых порах защитили Ирину от ощущения унизительного одиночества, в котором оставил ее Тамаз, уехав разговаривать с родителями.
Душою той мастерской были церкви: рисунки, макеты, проектыѕ
Налюбовавшись вдоволь и ими, и заоконной панорамою, Ирина завернула в спаленку, окинула хозяйским взглядом, пошла в прихожую, распаковала чемодан, и, отыскав на кухне ящичек с домашним инструментом, принялась прибивать-прилаживать над тахтой гобелен с каретоюѕ
-- Зачем?! -- рвал с шеи Тамаз золотой крестик, -- зачем вы навесили его на меня?! Ейѕ ей жить год осталось, полтора! Потерпте, в конце концов! Вид сделайте!
-- А если ребенок? -- спросил отец. -- Кому нужен внук с дурной наследственностью?
-- Да не будет у нас детей! -- выкрикнул едва не сквозь слезы Тамаз. -- Не будет! Она обещалаѕ
-- Онаѕ -- передразнил отец. -- Кто из вас мужчина, что-то не разберу. Она?
-- Вы сами! сами не даете мне стать мужчиной! Вы доведете меня, доведете!.. -- и Тамаз побежал через всю квартиру, заперся в своей комнате.
Мать припустила следом.
-- Натэла! -- безуспешно попытался остановить ее отец, потом встал, прошелся, повертел свидетельство о браке, направился к тамазовой двери.
-- Тамаз, мальчик, -- подвывала под нею Натэла Серапионовна.
Отец отстранил ее, постучал сухо и требовательно:
-- Открой. Поговорим как мужчина с мужчиною.
Тамаз, видать, услышал в тоне отца капитулянтские нотки, щелкнул ключиком. Реваз Ираклиевич вошел, сел к столу, показал сыну на стул рядом. Натэла Серапионовна стояла на пороге.
-- Уйди, мать! -- прикрикнул Реваз Ираклиевич. -- Значит, говоришь: больна неизлечимо? -- переспросил, когда они остались одни.
-- Конечно, папа!
-- И дольше двух лет не протянет? врачи обещали?
-- Даже меньше! Скорее всего -- меньше!
-- И детей, клянешься, не будет?
Натэла Серапионовна стояла у дверей, подслушивала, а сквозь щель другой двери подсматривала за Натэлой Серапионовною прислуга.
-- Клянусь!
-- Хочешь испытать себя, да, сынок? -- Реваз Ираклиевич внимательно вгляделся в глаза Тамаза. -- Хочешь сделать добрый поступок? Хочешь, чтоб она умирала не в одиночестве?
-- Н-ну да, папа, -- замялся Тамаз. -- Но дело не только в этом. Мнеѕ Мне, знаешь, очень хорошо с неюѕ -- и Тамаз покраснел. -- Ну, ты понимаешьѕ
-- Понимаю-понимаю, -- подтвердил Реваз Ираклиевич. -- Есть женщины, на которых у мужчины почему-то особенно стот.
Тамаз смутился.
-- Чаще всего именно такие женщины нас и губят. Только не сболтни матери!
-- Что ты, папа!
Повисла пауза: несколько более интимная, чем хотелось бы Тамазу.
-- Н-нуѕ коль два года, -- прервал ее, наконец, Реваз Ираклиевич. -- Ладно, сынок! Ты, в конце концов, достаточно молод. Испытай!
-- Спасибо, -- пролепетал Тамаз.
-- Но уж если взялся, -- добавил отец строго, -- не вздумай бросить, когда она станет беспомощной и некрасивой! Такого малодушия я тебе не прощу!
-- Нет, папа. Не брошу! -- отозвался Тамаз торжественно.
Натэла Серапионовна едва успела отскочить, чтобы не получить дверью по лбу.
ѕСказочный Тбилиси за окнами глубоко посинел, украсился огоньками. Ирина сидела в кресле, напряженная и недвижная. Потом резко поднялась, зажгла электричество, стала сдвигать, сносить в одну линию холсты и планшеты, чистые и заполненные: проектами, рисунками, живописью. Церкви, портреты, пейзажиѕ Выдавила на палитру целый тюбик первой попавшейся краски. Взяла кисть. И метровыми буквами, по всем планшетам и холстам, написала: Я ХОЧУ ЕСТЬ. Поставила жирный восклицательный знак. Оделась. Взяла сумочку. Вышла из мастерской, хлопнув дверью с автоматической защелкою.
Хоть и по-грузински было написано, Ирина поняла, что небольшая, консолью над улицей вывеска обозначает кафе, скорее всего -- кооперативное, и вошла внутрь. Лестница, которая несколькими ступенями вела вниз, освещалась едва-едва: таинственно.
Миновав прорезь тяжелых бордовых портьер, словно на авансцену попав из-за занавеса, Ирина оказалась в еще более скупо и загадочно освещенном подвальном зальчике, стойка-бар которого под сравнительно ярко мигающим аргон-неоном тянула к себе автоматически, композиционно.
Ирина с ходу умостилась на высокий насест:
-- Не покрмите?
Бармен сделал круглые глаза и повел ими в сторону и назад. Ирина отследила взгляд и наткнулась на крутого мэна, двумя руками держащего огромную пушку. Пушка -- Ирина поинтересовалась -- сторожила шестерых, стоящих, опершись на нее полуподнятыми руками, у задней стены.
Крутой мэн оценил Ирин