Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Техника - молодежи". Пер. - Л.Михайлова.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 9 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   На обочине скоростной  дороги  N_18  штата  Орегон  южнее  объезда  Мак
Минвилл стоит дерево. В прошлом году у него обломилась большая  ветка,  но
от этого оно не стало менее величественным. Проезжать мимо него приходится
несколько раз в году, но никогда не устает оно с  достоинством  и  умением
старого мастера служить Относительности.


   Они не всегда были столь требовательны. Когда-то они не  понуждали  нас
двигаться быстрее чем галопом, да и это случалось редко. Чаще всего легкой
трусцой.  Истинным  удовольствием  было  приближаться  к  пешему.  Хватало
времени выполнить все как следует. А  он,  как  это  обычно  делают  люди,
двигал руками и ногами, глядя перед собой на дорогу, а  чаще  по  сторонам
или прямо на меня, и я приближался к нему медленно и  незаметно,  вырастая
все больше и больше, точно согласовывая скорость  приближения  и  скорость
роста таким образом, что  в  тот  самый  момент,  когда  я  из  маленького
пятнышка вырастал до своих полных размеров - тогда во мне было  шестьдесят
футов, - я  оказывался  рядом  с  человеком,  нависал  над  ним,  принимал
устрашающие размеры, высился над ним, окутывая его своею густой тенью.  Но
он все же не пугался. Даже дети не боялись, хотя завороженно  смотрели  на
меня, когда я проходил мимо и начинал уменьшаться.
   Иногда кто-либо из взрослых задерживал меня при  встрече  и  ложился  у
моих ног, прислонившись ко мне спиной, и порой долго лежал  так.  Я  и  не
думал возражать. У меня есть чудесный холм, с которого  открываются  дали,
есть доброе солнце,  хороший  ветер  -  почему  бы  не  постоять  спокойно
часок-другой. Ведь это всего лишь относительная неподвижность. Надо только
посмотреть на солнце, чтобы понять, как быстро на самом деле движешься;  и
к тому же растешь непрерывно, особенно летом. Как  бы  то  ни  было,  меня
всегда трогала их доверчивость, когда они засыпали у  моих  ног,  позволяя
мне прислоняться к ним, таким маленьким и теплым. Люди  нравились  мне.  В
отличие от птиц они редко одаривали нас, деревья, изяществом, но белкам  я
их все же предпочитал.
   Тогда лошади работали у человека: и это меня  тоже  радовало.  Особенно
мне нравилась рысца - в этом аллюре  я  достиг  совершенства.  Ритмические
движения вверх и вниз в сочетании с пульсирующим  ростом,  покачиванием  и
пикирующими бросками создавали иллюзию полета. Галоп был менее приятен. Он
более резок, неровен, казалось, что тебя бросает порывами сильного  ветра,
как молодое деревце. Да к тому же все: медленное приближение и вырастание,
сам момент нависания, затем медленное отступление и уменьшение -  все  это
пропадало  при  галопе.  В  него  надо  было   бросаться   сломя   голову,
трандада-трандада-трандада! А человек был слишком занят  ездой,  лошадь  -
бегом, они даже взглянуть на меня  не  удосуживались.  Впрочем,  случалось
такое нечасто. Ведь лошади тоже смертны  и,  как  существа  неукорененные,
легко уставали; вот люди и не утомляли их, если не спешили  по  неотложным
делам. Да у них вроде тогда и не было столько неотложных дел.
   Много лет прошло с тех пор, как я пускался последний раз  в  галоп,  и,
сказать по правде, я бы не возражал попробовать еще разок. В нем есть  все
же что-то энергично-воодушевляющее.
   Помню, как я увидел первый автомобиль. Как почти все мы, я  принял  его
за смертное неукорененное существо какого-то нового для меня вида.  Я  был
немного удивлен, так как думал, что за сто тридцать два года  своей  жизни
из учил всю местную фауну. Новое всегда волнует  просто  потому,  что  оно
новое, и я с вниманием следил за этим  существом.  Я  приблизился  к  нему
довольно  быстро,  прежде  я  сказал  бы  рысцой,  но  аллюр  был  другой,
соответствующий  непривлекательному  виду  этого  создания,  -  неудобный,
скачущий, рваный. Но уже через две минуты, раньше чем я вырос  на  фут,  я
уже знал, что это не смертное существо -  укорененное,  неукорененное  или
какое-либо еще. Оно было сделано людьми, как и повозки, в которые впрягали
лошадей. Я, признаться, подумал, что оно  сделано  настолько  плохо,  что,
перевалив через холм на западе, больше  уже  не  вернется,  и  я  от  души
надеялся на это, потому что мне не  доставили  никакого  удовольствия  эти
дергающиеся скачки. Но оно стало ходить по  расписанию,  которого  в  силу
обстоятельств пришлось придерживаться и мне. Каждый день в четыре часа мне
приходилось приближаться к нему, когда оно, дергаясь и трясясь, появлялось
с запада, расти, зависать над ним и снова уменьшаться. А в пять мне  снова
приходилось возвращаться с востока заячьими подскоками - совсем  несолидно
для моих шестидесяти футов, - раскачиваясь во все стороны до тех пор, пока
мне  наконец  не  удавалось  избавиться  от  этого  маленького  противного
монстра, расслабиться и подставить ветви дуновениям вечернего ветерка.
   Их всегда было двое в машине: молодой мужчина за  рулем  и  недовольная
пожилая женщина, закутанная в меха, на заднем сиденье. Может быть,  они  и
говорили друг с другом, но я никогда не слышал ни слова. Я был  свидетелем
многих бесед на дороге в те дни, но ни одна из них не была рождена в  этой
машине.  Верх  ее  был  открыт,  но  она  производила  столько  шума,  что
перекрывала все голоса, даже песенку остановившегося  у  меня  в  тот  год
воробья. Шум был почти так же отвратителен, как тряска.
   Я принадлежу семье с твердыми принципами, обладающей  высоким  чувством
собственного достоинства. У  нас,  вязов,  есть  девиз:  "Ломаюсь,  но  не
гнусь", и я всегда старался придерживаться его. Когда простая механическая
поделка заставляла меня прыгать  и  трястись,  -  здесь,  понимаете,  была
затронута не моя личная гордость, а фамильная честь.
   Яблони во  фруктовом  саду,  что  у  подножия  холма,  по-видимому,  не
возражали; впрочем, покорство было в их природе. За столетия их гены  были
изменены людьми. К тому же у них преобладало стадное  чувство  -  ни  одно
садовое дерево не может иметь по-настоящему собственного мнения.
   Я держал свое мнение при себе.
   И был очень доволен, когда автомобиль  прекратил  совершать  набеги  на
нас. Целый месяц его не было, и весь месяц я с радостью ходил для людей, и
бегал рысью для лошадей, и даже двигался вприпрыжку, если  видел  ребенка,
держащегося за руку матери, стараясь, хотя и не совсем успешно, оставаться
в фокусе его глаз.
   Но на следующий месяц - это был сентябрь, потому что  ласточки  улетели
несколькими днями раньше, - появилась другая машина, новая,  и  неожиданно
поволокла и меня, и дорогу, и наш холм, и сад, и поля, и крышу фермерского
дома, подбрасывая и дергая, с востока на запад. Я  двигался  быстрее,  чем
при галопе, быстрее, чем когда-либо раньше. И, едва успев  зависнуть,  был
вынужден снова припасть к земле.
   На следующий день появилась еще одна, другая.
   Год от года, с каждой неделей, с каждым днем они становились все  более
обычным явлением. Порядок Вещей вобрал их в себя, и они стали его  главной
чертой. Дорогу перемостили, расширили и покрыли  чем-то  очень  гладким  и
противным, похожим на улиточью слизь, на чем не было ни колеи, ни луж,  ни
камней, ни  цветов,  ни  тени.  Прежде  на  дороге  встречалось  множество
маленьких неукорененных существ - кузнечиков,  муравьев,  лягушек,  мышей,
лис и разных других животных. Они, как правило, были слишком малы, чтобы я
двигался для них, - они не смогли бы и  разглядеть-то  меня  как  следует.
Теперь, набравшись опыта, большинство из них  избегало  дороги,  остальных
давили колеса. Очень многие кролики погибли прямо у моих ног именно так. И
я благодарен судьбе за то, что я вяз и что, хотя  ветер  может  выворотить
меня с  корнем,  хотя  меня  могут  срубить  или  спилить,  ни  при  каких
обстоятельствах никто меня не раздавит.
   Новый уровень мастерства требовался от меня, когда на дороге появлялось
одновременно несколько автомобилей. Едва я поднялся над  травой  тоненьким
прутиком, как ясно понял основную хитрость движения  в  двух  направлениях
сразу. Я усвоил ее без особых размышлений, просто  в  силу  обстоятельств,
когда увидел пешего, идущего с востока, и конного на западе. Мне надо было
идти в двух направлениях одновременно, что я и сделал. Я  думаю,  это  как
раз то, что удается нам, деревьям, без труда. Несмотря  на  волнение,  мне
удалось миновать всадника, а затем удалиться от него, в то время как я еще
приближался вперевалку к пешему, и миновал его (в те дни не могло  быть  и
речи о нависании!), только когда исчез из поля  зрения  наездника.  В  тот
первый раз, когда мне, такому молодому, удалось все сделать  правильно,  я
был горд собой, хотя не так уж все  и  сложно.  С  тех  пор  я  делал  так
бесчисленное количество раз даже во сне.  Но  задумывались  ли  вы,  какое
мастерство  требуется  от  дерева,  когда  ему  приходится   увеличиваться
одновременно, но с  несколько  отличной  скоростью  и  несколько  отличным
образом для каждого из сорока автомобилей,  движущихся  в  противоположных
направлениях, и в то же самое время  уменьшаться  для  сорока  других,  не
забывая, однако, нависать над  всеми  ними  в  нужный  момент?  Минуту  за
минутой, час за часом, с рассвета до заката и даже во тьме ночной?
   А моей дороге отдыхать не приходилось,  она  работала  целый  день  под
почти не прекращающимся потоком машин. Она работала, и я тоже работал. Мне
уже больше не надо было так трястись и подпрыгивать, но приходилось бежать
все  быстрее  и  быстрее;  с  чудовищной  скоростью  расти,   зависать   и
стягиваться в  ничто  за  мгновение  -  все  в  спешке,  не  имея  времени
порадоваться движению, без отдыха, снова, снова и снова.
   Очень немногие водители  давали  себе  труд  посмотреть  на  меня  даже
мельком. Казалось, они вообще ничего не видели. Просто таращили  глаза  на
дорогу перед собой. Похоже, они верили в то, что куда-то  направляются,  к
чему-то стремятся. К их автомобилям  спереди  были  прикреплены  маленькие
зеркальца, на которые они время  от  времени  поглядывали,  чтобы  увидеть
место, где  они  уже  побывали,  после  чего  их  взгляд  опять  застывал,
прикованный  к  дороге  впереди.  А  я-то  думал,  что  только  жуки   так
заблуждаются. Жуки всегда в спешке, а вверх никогда не смотрят.  Я  всегда
был крайне низкого мнения о жуках. Но они, по крайней мере, не вмешивались
в мою жизнь.
   Признаюсь, что в  благословенной  темноте  тех  ночей,  когда  луна  не
серебрила мою крону, а я не заслонял звезд своими  ветвями,  когда  я  мог
отдохнуть, то порой всерьез думал о том, чтобы  перестать  выполнять  свой
долг перед общим Порядком Вещей  -  перестать  двигаться.  Ну,  не  совсем
всерьез. Наполовину всерьез. Просто от усталости. Но если даже  глупенькая
вербочка у подножия холма сознавала свой долг и подскакивала,  ускорялась,
вырастала и уменьшалась для каждого автомобиля  на  дороге,  то  как  мне,
вязу, не следовать ему? Честь обязывает, и каждое мое семя, перед тем  как
упасть, уже знало свой долг.
   Вот  уже  пятьдесят  или  шестьдесят  лет  прошло  с  тех  пор,  когда,
согласившись поддерживать Порядок Вещей, я внес свою долю в поддержание  у
людей иллюзии, что они куда-то движутся. И я  бы  рад  поддерживать  ее  и
дальше. Но произошли настолько  страшные  события,  что  я  хочу  выразить
протест. Я не против того, чтобы  двигаться  в  двух  направлениях  сразу,
расти и  уменьшаться  одновременно,  даже  нестись  с  противоестественной
скоростью шестьдесят или семьдесят миль в час. Я готов продолжать все это,
пока меня не срубят  или  не  выкорчуют.  Это  моя  работа.  Но  я  гневно
протестую против превращения меня в нечто вечное.
   Вечность не мое дело. Я - вяз, ни больше и ни меньше. У меня есть  свои
обязанности, и я их выполняю. Есть  свои  радости,  которые  приносят  мне
наслаждение (хотя их стало меньше, потому что птиц стало немного, а  ветер
перестал быть свежим). И хотя меня можно назвать долгожителем, я  преходящ
- это мое право. Быть смертным -  моя  привилегия.  А  именно  ее  у  меня
отобрали.
   Случилось это в прошлом году, ненастным мартовским вечером.
   Как всегда, дорога корчилась под волнами автомобилей, быстро движущихся
в обоих направлениях. Я был так занят, проносясь мимо, вырастая,  нависая,
уменьшаясь, а темнота наступала так быстро, что  я  не  сразу  понял,  что
случилось. Водитель одного из автомобилей, по-видимому, почувствовал,  что
его  потребность  "попасть  куда-то"  стала  исключительно  неотложной,  и
поэтому  попытался  обогнать  впереди  идущий  автомобиль.   Этот   маневр
подразумевает временное отклонение Движения Дороги и смещение  на  дальнюю
сторону, которая обычно движется в другом  направлении  (и  позволено  мне
будет выразить свое восхищение умением  дороги  выполнять  такие  маневры,
весьма непростые для  неживого  существа,  сделанного  человеком).  Однако
другой автомобиль оказался совсем близко к спешащему в тот  момент,  когда
он переменил сторону,  -  прямо  перед  ним;  а  дорога  ничего  не  могла
поделать, она и так уже была переполнена. Чтобы избежать  столкновения  со
встречной  машиной,  спешащий  автомобиль  полностью  изменил  направление
дороги, повернув ее на север  по  собственному  желанию  и  заставив  меня
прыгнуть прямо на него. У меня не было выбора. Мне  пришлось  ринуться  на
него с огромной скоростью 85 миль в час. Я взмыл в воздух и завис над  ним
- чудовищный, огромный, больше, чем когда-либо раньше. А  затем  я  ударил
машину.
   Я потерял изрядный кусок коры и еще кусок луба, что более серьезно.  Но
в месте удара я был почти девяти футов в  обхвате,  поэтому  значительного
вреда удар мне не причинил. Мои  ветви  взметнулись,  прошлогоднее  гнездо
малиновки упало, и, потрясенный, я застонал. Это был единственный случай в
жизни, когда я сказал что-либо вслух.
   Автомобиль издал ужасный звук. Он был совершенно  разбит  моим  ударом,
буквально раздавлен. Его задняя часть не  очень  пострадала,  но  передняя
была  скручена  и  смята  подобно  старому  корню;  он  рассыпался  яркими
кусочками, которые  разлетелись  кругом  и  упали  каплями  металлического
дождя.
   Водитель не успел ничего сказать: я убил его мгновенно.
   Я протестую не против самого  факта.  Произошло  то,  что  должно  было
произойти, - мне пришлось его убить. Я не имел выбора и потому не сожалею.
Но я протестую против того, сама мысль о чем для меня непереносима. В  тот
момент, когда я прыгнул на него,  он  увидел  меня.  Он  наконец  взглянул
вверх. Он увидел меня, каким меня никто не видел - даже дети, даже люди  в
те дни, когда они еще смотрели  на  окружающий  их  мир.  Он  увидел  меня
целиком - и больше ничего и никогда не видел и не сможет увидеть.
   Он увидел меня через призму вечности. Он перепутал меня с вечностью.  А
так как он умер в тот  момент  ложного  видения,  которое  уже  никому  не
изменить, я увековечен в этом образе навсегда.
   Как невыносимо. Я не в состоянии поддерживать эту иллюзию.  Пусть  люди
не  желают  понимать  Относительность  явлений,  но  относиться  к  ним  с
пониманием обязаны.
   Если этого требует Порядок Вещей, я буду убивать водителей автомобилей,
хотя обычно от вязов не требуют выполнения подобного долга. Но  заставлять
меня играть роль не только убийцы, но и смерти - несправедливо. Ибо  я  не
смерть. Я жизнь: я сам могу умереть.
   Если они хотят созерцать смерть воочию - это их дело, а не  мое.  Я  не
желаю изображать собою  Вечность  для  них.  Пусть  они  не  обращаются  к
деревьям за смертью. Если они хотят увидеть именно ее, пусть  вглядятся  в
себя и ищут ее корни в своих душах.

Last-modified: Sun, 04 Mar 2001 20:42:20 GMT
Оцените этот текст: