не полны, так как ничего не говорят о начальных условиях. Начальные условия следует вводить отдельно, извне. Как, однако, видно, когда одни начальные условия должны стать точно выполненными посредством случая, для того, чтобы образовались начальные условия, также очень точно подогнанные для следующего происшествия и так далее, вероятность возникновения в следствии правдоподобных (вероятных) событий остается неизвестной, и о ней невозможно уже ничего больше сказать, как только то, что "случилось что-то чрезвычайно особенное" Поэтому с самого начала скажем, что мир является собранием случайных катастроф, управляемых точными законами. На вопрос "как часто происходит в Космосе то, что произошло с Солнцем и Землей", так до сих пор не возможно ответить, так как неизвестно к какой категории происшествий следует отнести этот casus. Благодаря успехам астрофизики и космогонии вопрос этот будет постепенно проясняться. Довольно многое из того, что специалисты говорили на симпозиуме по вопросам CETI в Бюрокане в 1971 г., потеряло актуальность, либо оказалось ложным домыслом. Итак, неизбежно, через десять и, тем более, через двадцать, в начале XXI века, довольно много вопросов, сегодня еще таинственных, найдут объяснение. Луна сыграла огромную, если не решающую роль при возникновении жизни на Земле, так как жизнь могла возникнуть только в водных растворах некоторых химических соединений, и то, не в глубоководном океане, а на прибрежных отмелях, причем, на прабиогенез ускоряющим образом влияло их частое (но в меру) перемешивание, вызванное приливами и отливами, а их причиной была Луна. Способ, которым возникали спутники всех планет, значительно менее известен, чем способ возникновения самих планет. Пока нельзя исключить "чрезвычайности" возникновения планетных спутников, соответствующей истории с бутылкой и аквариумом. Обычный удар волны извержения Сверхновой оказывается пригодным, чтобы его хватило для первичной фрагментации диска протосолярной туманности, но, возможно, для того, чтобы около планет начали конденсироваться их спутники, непременно было нечто вроде пересечения двух круговых волн, расходящихся по поверхности воды, если бросить в нее два камня (недалеко друг от друга). Иными словами, может быть для того, чтобы возникли спутники, необходима была после первой вспышки Сверхновой другая, тоже на не слишком большом расстоянии от прасолнечной системы. Если не все эти вопросы получат ответы, то, во всяком случае, некоторые ответы будут даны, и, тем самым, вероятность возникновения жизни в Космосе, называемая также его биогенетической производительностью, или частотой, получит приблизительное числовое значение. Может быть, это значение окажется слишком большим, и мы, тем самым, будем в праве признать обычность жизни в бесчисленных образах на многочисленных планетах того биллиона галактик, которые нас окружают. Но даже если так будет, книги, предсказанных мной названий, начнут появляться. Теперь приступим к изложению того, как это произойдет. Выразим мрачное положение вещей в шести словах: без глобальной катастрофы жизни не было бы Человека. IV Чем новый образ жизни в Космосе отличается от существовавшего до сих пор? Издавна было известно, что планетарное зарождение жизни должно было произойти после длительного хода определенных событий, начавшегося возникновением долговечной и спокойно горящей звезды типа Солнца, а затем та звезда должна создать планетарную семью. Зато не было известно, что спиральные ветви Галактики являются (или могут быть) попеременно рождающими руслами и гильотинами жизни, в зависимости от того, в какой стадии развития звездородная материя проплывает через спираль, а также в каком месте ветви происходит этот проход. Во время симпозиума в Бюрокане никто кроме меня не утверждал, что распределение жизнеродных небесных тел было специальным образом поставлено в зависимость от происшествий планетарного и сверхзвездного (т.е. галактического) масштаба. Разумеется, и я не знал, что цепь этих происшествий охватывает движение звездородной туманности поблизости от синхронной окружности, что необходима "специальная" синхронизация астрогенеза внутри такой туманности со вспышками Сверхновых на периферии, и, кроме того, -- conditio, sine qua non est longa vita (условие, без которого нет долгой жизни) -- что система биогенеза "должна" выйти из бурной зоны спирали в пространство спокойной пустоты между ветвями. В конце семидесятых годов модным стало включать в космогонические гипотезы фактор, называемый Antropic Principle (человеческий принцип). Фактор этот сводит загадку начальных условий Космоса к аргументам ad hominem (от человека): если бы эти условия были радикально другими, чем они были на самом деле, то и вопрос бы не возник, так как и нас тогда бы не было. Нетрудно заметить, что Antropic Principle в точном понимании (Homo sapiens возник потому, что эта возможность была уже заложена в Big Bang, или в начальных условиях Универсума), стоит в познавательном смысле столько же, как Chartreuse Liqueur Principle (принцип шартрезского ликера), в качестве космологического критерия. Производство этого ликера было поистине возможно благодаря свойствам материи ЭТОГО космоса, но можно себе отлично представить историю ЭТОГО Космоса, ЭТОГО Солнца, ЭТОЙ Земли и ЭТОГО человечества БЕЗ возникновения Chartreuse. Этот ликер возник, когда люди уже занимались долгое время созданием разнородных напитков, и, в числе других, включающих алкоголь, сахар и экстракты лечебных трав. Это осмысленный ответ, хотя и общий. Однако, ответ на вопрос, откуда взялся этот ликер, гласящий: "взялся от того, что ТАКОВЫ были начальные условия Космоса", недостаточен до смешного. Также можно утверждать, что Фольксвагены или почтовые марки обязаны своим возникновением начальным условиям Вселенной. Такой ответ объясняет ignotum per ignotum (неизвестное через неизвестное). Это одновременно и circulus in explicando (круг в объяснении): возникло то, что могло возникнуть. Такой ответ говорит об особенных свойствах Пракосмоса. Согласно действующей теории Big Bang возникновение Космоса было рождающим взрывом, который сотворил одновременно материю, время и пространство. Мощное излучение миро-творящего взрыва оставило свои следы в Космосе до нашего времени, так как в нем везде присутствует остаточная радиация звездного фона. В течение примерно 20 миллиардов лет существования Космоса излучение его первой минуты существования успело остыть до нескольких градусов выше абсолютного нуля. Однако, интенсивность этого остаточного излучения не должна быть однородной на всей небесной сфере. Космос возник из точки с бесконечно большой плотностью и в течение 10[-35] сек. раздулся до объема мяча. Уже в тот момент он был слишком большим и расширялся слишком быстро, чтобы он мог оставаться совершенно однородным. Причинные связи событий ограничены наибольшей скоростью взаимодействия, т.е. скоростью света. Такие связи могли протягиваться только в областях размером 10[-25] см, а в Космосе размером с мяч поместилось бы 10[78] таких областей. Итак, то, что происходило в одних, областях не могло влиять на события в других. Тем самым Космос должен был расширяться неоднородно, без сохранения той симметрии, тех везде одинаковых свойств, какие мы наблюдаем. Теорию Big Bang спасает гипотеза о том, что в творящем взрыве возникло одновременно огромное количество Вселенных. Наш Космос был только одним из них. Теория, согласующая однородность (гомогенность) действительного Космоса с невозможной однородностью его расширения посредством той предпосылки, что Пракосмос не был Универсумом, а был ПОЛИВЕРСУМОМ, была объявлена в 1982 г. Гипотезу Поливерсума можно найти в моей книге Мнимая величина, которую я написал десять лет назад (в 1972 г.). Сходство моих догадок и появившейся позднее теории дает мне смелость для дальнейших догадок. Вспомним бутылку, которая, отскочив от мяча, упала через открытое окно в аквариум. Как-нибудь вычислить статистическую вероятность такого случая невозможно, поймем это так, что случай этот был возможен (т.е., не противореча законам природы, не становился чудом), так и то, что если бы бутылка, падая в аквариум полный гнилой воды с мертвыми рыбками, так выплеснула воду, чтобы несколько икринок упало в стоящее рядом ведро с чистой водой, благодаря чему из той икры родились бы живые рыбки, то это было бы происшествием еще более редким, чем без того ведра, икры и последующих рыбок. Скажем, что дети по-прежнему играют в мяч, кто-то по-прежнему бросает в какое-то время бутылку во двор с верхнего этажа, что очередная пустая бутылка, отскочив от мяча, (который снова пересекает путь ее падения) влетает на этот раз в ведро так, что рыбки, родившиеся из икры и выплеснутые из воды, попадают в сало, кипящее на электрической плите, а потом хозяйка квартиры, возвратившись на кухню с намерением жарить картофель, находит в сковородке поджаренную рыбу. Было бы это уже "абсолютной невозможностью"? Этого нельзя утверждать. Можно только признать, что был бы такой случай sui generis (своего рода), который во всем своем протяжении (начиная от первого выбрасывания бутылки в окно) не произойдет уже в другой раз в точности так. Малейшее отклонение от сценария, когда бутылка не попадает в кухню, так как не отскочила "как надо" от мяча, когда разбивается об пол, когда утонет в аквариуме, и тогда уже ничего дальше не произойдет, а если и выплеснется немного икры, то слишком слабо и из нее ничего не родится, так как икра не попадет в ведро, которое может быть, впрочем, пустым или заполненным бельем, замоченным в порошке для стирки смертельном для рыбок и т.д. Вводя Antropic Principle в космогонию, мы признаем, что возникновение человека следует из такого положения вещей, которое увенчало эволюцию земной жизни разумом, так как зарождение разумных существ тем более правдоподобно, чем дольше длится такая эволюция. Покидая область судопроизводства, признанную сегодня надежной или достаточно надежной, скажем, что наука будущего века установит по данному вопросу. V Прежде всего остановимся на собранных свидетельствах, указывающих на то, что та ветвь эволюционного древа, которая породила млекопитающих, не разветвилась бы и не дала бы им первенство среди животных, если бы на стыке мелового и третичного периодов, около 65 млн. лет назад, на Землю не обрушилась катастрофа в виде огромного метеорита весом 3,5-4 триллиона тонн. До этого времени господствующими животными были пресмыкающиеся. Они господствовали на суше, в воде и в воздухе в течение 200 млн. лет. Стараясь выяснить причину их стремительного вымирания в конце мезозойской эры, эволюционисты приписывали им черты современных пресмыкающихся: холоднокровность, примитивизм строения органов, обнаженность тела, покрытого только чешуей или роговым панцирем, кроме того, когда старались из найденных скелетов восстановить внешний вид и образ жизни этих животных, подгоняли реконструкцию под свои предположения. Можно назвать эти предположения "шовинизмом млекопитающих", одним из которых является и человек. Палеонтологи утверждали, например, что большие четвероногие пресмыкающиеся, такие как бронтозавры, вообще не были в состоянии двигаться по суше и проводили жизнь в мелких водах, питаясь водной растительностью. Что пресмыкающиеся, ходившие на двух ногах, жили, правда, на суше, но передвигались неуклюже, волоча по земле длинный, тяжелый хвост, и т.п. Только во второй половине XX века пришлось признать, что мезозойские пресмыкающиеся были такими же теплокровными, как млекопитающие, что их многочисленные разновидности -- особенно летающие -- покрывала шерсть, что двуногие пресмыкающиеся совсем не шагали, медленно волоча за собой хвост, но могли сравниться по скорости со страусом, хотя были в сто и двести раз его тяжелее, хвост же, удерживаемый горизонтально специальными стягивающими связками, играл при беге роль противовеса для вытянутого вперед тела. Что даже самые большие гигантозавры могли свободно передвигаться по суше и, что рассуждения о "примитивизме" пресмыкающихся являются глупостью. Не имея возможности вдаваться здесь в сравнение видов вымерших с современными, покажу, на одном только примере, какой никогда уже потом не достигавшейся эффективностью отличались некоторые летающие пресмыкающиеся. "Биологический рекорд авиации" вовсе не принадлежит птицам (и, тем более, летающим млекопитающим -- летучим мышам). Самым крупным животным земной атмосферы был Quetzalcoatlus Northropi с массой тела, превышающей человеческую. Это был, впрочем, один из множества видов, которое получило название Titanopterygia. Это были пресмыкающиеся, парящие над океаном и питающиеся рыбой. Не известно, как они могли приземляться и взлетать в воздух, так как вес тела требовал такой мощности, какую мышцы живущих сегодня животных (а, следовательно, и птиц) не в состоянии развить. Когда были найдены их останки в Техасе и Аргентине, предполагали сначала, что, имея эти огромные крылья, равные размаху крыльев авиетки и, даже, большого самолета (13-16 метров), они проводили жизнь и строили гнезда на вершинах гор, с которых бросались в воздух, распростерши крылья. Если бы они, однако, не были способны к старту с равнины, то каждая особь, хоть один раз севшая на ровном месте, была бы осуждена на смерть. Некоторые из этих больших планеристов питались падалью, а ее нет на вершинах скал. Более того, их огромные кости были найдены в местностях, лишенных гор. Способ, каким летали эти пресмыкающиеся, представляет загадку для специалистов по аэродинамике. Никакой гипотезы, выдвинутой для разъяснения этой загадки, не удалось утвердиться. Колоссы в роде Quetzalcoatla не могли садиться на деревья; это приводило бы к частым повреждениям или переломам крыльев. Наибольшим примером известной летающей птицы являются некоторые вымершие орлы с почти семиметровым размахом крыльев; удвоение этих размеров потребует учетверения мощности необходимой для подъема в воздух. Большие летающие пресмыкающиеся не могли также стартовать с разбега, так как они имели слишком короткие и слабые ноги. Когда обвинение в "примитивизме" как причине вымирания отпало, на его место пришло противоположное -- в чрезмерной специализации. Пресмыкающиеся должны были погибнуть, потому что, будучи слишком хорошо приспособившимися к господствующим условиям среды, они подверглись гибели из-за изменения климата. Изменения климата действительно происходили в истории Земли. Каждому известно о ледниковых периодах. Вымиранию животных на стыке мела и триаса также предшествовало похолодание. До последующего оледенения, однако, не дошло. Но, что более существенно, никогда ни одно изменение климата не приводило к такому массовому вымиранию такого большого количества видов животных и растений одновременно. Их ископаемые останки неожиданно исчезают в геологических пластах следующего периода. Как показали расчеты, тогда не спаслось ни одного животного, вес тела которого превышал 20 килограммов. Никогда также подобные гекатомбы не охватывали всю планету. В то время вымерло много беспозвоночных животных при чем почти одновременно на суше и в океанах. Произошло нечто в роде одной из кар библейских: день сменился ночью, и такая темнота длилась около двух лет. Солнце не только перестало быть видимым на всей поверхности Земли, но и достигавшие ее лучи давали освещение меньше, чем полная Луна. Вымерли все большие животные, ведущие дневной образ жизни, уцелели только мелкие, крысоподобные млекопитающие, приспособленные для ночного питания. Из этих недобитков великого зооцида возникли в третичном периоде новые виды, включая тот, который увенчался антропогенезом. Господствовавшая темнота, отрезавшая Землю от потоков солнечной энергии, уничтожила большинство зеленых растений, так как сделала невозможным фотосинтез. Также погибло много водорослей. Мы не можем, однако, вдаваться в дальнейшие подробности. Мы умалчиваем о них, потому что механизм и последствия катастрофы были, правда, более сложными, чем в этом представлении, но размеры были в точности такими. Баланс выглядит так. Из имевшейся в мезозое массы разновидностей животных человек не мог возникнуть, потому что масса эта представляла собой капитал, вложенный в виды неспособные к антропогенезу. Инвестицию (как, впрочем, всегда в эволюции) нельзя было перенаправить. Капитал этот пропал, а новый начал возникать из распыленных по Земле уцелевших остатков жизни. Этот новый капитал размножился затем до зарождения гоминидов и антропоидов. Если бы огромная инвестиция эволюция в tecodontia, saurischia, ornitischia, в этих динозавров, а также в rhamphornyhoidea и pterodactyloidea не окончилась большим крахом 65 млн. лет назад, млекопитающие не овладели бы нашей планетой. Мы обязаны нашим возникновением этой катастрофе. Мы возникли и размножились до миллиардов, потому что миллиарды других существ вымерли. В точности это и означают слова The World as Holocaust (мир как уничтожение). Однако, уголовное расследование, проведенное наукой, дошло только до признания случайной виновности нашего вида -- и то, виновности опосредованной, хотя и обязательной. Не метеорит нас создал: он лишь открыл дорогу для массовой смерти, которая опустошила Землю и, тем самым, расчистил место для последующих проб эволюции. Оставим открытым вопрос, мог ли без метеоритной катастрофы появиться на Земле разум в иной, чем наша, не человекообразной, не антропоидной ипостаси. VI Там, где нет Никого, и, тем самым никаких чувств, доброжелательных или враждебных, ни любви, ни злобы, нет также никаких намерений; не будучи ни Лицом, ни творением какого-нибудь Лица, Космос не может быть обвинен в намеренной пристрастности в своей деятельности: он просто такой, какой есть, и действует так, как действует: очередные творения он осуществляет через деструкцию. Одни звезды "должны" разрываться и распадаться из-за взрыва, чтобы возникшие в их "ядерных котлах превращений" тяжелые элементы могли распылиться и дать -- миллиарды лет спустя -- начало планетам, и, следовательно, иногда и жизни. Другая Сверхновая "должна" подвергнуться катастрофической деструкции, чтобы сжатые такими взрывами облака галактического водорода сконденсировались в солнцеподобную, долговечную звезду, ровно и спокойно обогревающую свою планетарную семью, также обязанную своим возникновением катастрофам. Должен ли, однако, и разум также быть зачатым в уничтожающем катаклизме? Двадцать первый век не отвечает определенным образом на этот вопрос. Он будет собирать следующие вещественные доказательства, творить новый образ мира как собрания случайных катастроф, управляемых точными законами, а в затронутом здесь критическом вопросе окончательной ясности не достигнет. Он развеет, по правде говоря, слишком много иллюзий, по сей день процветающих в науке. Так, например, установит вне всякого сомнения, что большой мозг в общем случае не равняется большому уму. Такой мозг является необходимым, но недостаточным условием его возникновения. Исключительный ум, которым якобы наделены дельфины, так как их мозг действительно больше и гораздо сложнее, чем человеческий, тот разум дельфинов, о котором столько написано в наше время, приходится отнести к сказкам. Конечно, этот большой мозг был необходим дельфинам как оружие адаптации, чтобы они могли эффективнее конкурировать в той самой океанической среде с очень "глупыми" акулами; этот большой мозг сделал возможным для дельфинов вхождение и пребывание в биологическую нишу, уже занятую миллионы лет хищными рыбами -- но ничего более. Тоже самое и относительно шансов развития разума у пресмыкающихся при отсутствии мезозойской катастрофы -- ничего нельзя заключить. Эволюцию всех животных (за исключением некоторых паразитов) отличает медленный, но почти что безостановочный рост невральной массы. Если бы, однако, этот рост продолжался в течение многих сотен миллионов лет после мелового, триасового и третичного периодов и т.д., то он также не гарантировал возникновения разумных ящеров. Издырявленные кратерами поверхности всех спутников нашей планетарной системы -- это как бы фотографии прошлого, застывшие образы начала той системы, которое тоже было творением посредством разрушения. Все тела кружили вокруг молодого Солнца по, зачастую, пересекающимся орбитам, и, следовательно, происходили их столкновения. Благодаря таким катастрофам увеличивалась масса больших тел, или планет, и одновременно исчезали из системы тела с небольшой массой, сливаясь с планетами. Я уже ранее говорил, что около 4,9 млрд. лет назад Солнце со своей планетарной семьей вышло из бурного пространства галактической спирали и плыло в спокойной пустоте. Это, однако, вовсе не означает, что внутри Солнечной системы было в то время тоже спокойно. Внутренние столкновения планет с метеоритами и кометами еще продолжались, когда жизнь начала рождаться на Земле, и, кроме того, из спиральной ветви не выходили как из дома на улицу; радиационная и звездная плотность не обрываются внезапно в одном месте. Земля в первом миллиардолетии своей жизни все еще постоянно подвергалась ударам Сверхновых, по правде говоря, достаточно удаленных, чтобы они могли истребить жизнь и превратить ее в мертвую планету. Это, приходящее со звездных расстояний, жесткое излучение (рентгеновское и гамма-излучение) было одновременно фактором и деструктивным и конструктивным, так как ускоряло генетические мутации праорганизмов. Некоторые насекомые в сто раз менее чувствительны к убийственному действию радиоактивности, чем позвоночные животные. Это, собственно говоря, более удивительно, если учесть, что принципиальная структура наследственной субстанции всех живых организмов одинакова, а отличаются они друг от друга не более, чем строения разных культур, эпох и архитектурных стилей, возведенные из кирпича и камня. Строитель всегда один и тот же, те же самые силы соединяют и спаивают целое. Разницу чувствительности к убийственному ядерному излучению не должны вызывать какие-нибудь чрезвычайно отдаленные во времени события: это были, вероятно, катастрофы эпохи, в которую, около 430 млн. лет назад, возникли пранасекомые, а точнее их предки. Не исключено, однако, что нечувствительность некоторых органических форм к радиации, смертельной для большинства других, возникла миллиард лет назад. Итак, дойдет ли в наступающем столетии до воскрешения теории, развитой французским палеонтологом и анатомом Кювье около 1930 г. и названной катастрофизмом? Согласно этой теории процессы геологического масштаба такие, как горообразование, изменение климата, возникновение и исчезновение морей, были переменами бурными и быстрыми, т.е. планетарными катастрофами. В дальнейшем, в середине XIX в., эту теорию развивал ученик Кювье, д'Орбиньи (d'Orbigny); органический мир Земли должен, согласно этой теории, многократно погибать и возникать заново в актах творения, следующих друг за другом. Это соединение катастрофизма и креацеонизма свела в могилу теория Дарвина. Однако, это было преждевременное погребение. Катастрофы наибольшего масштаба, т.е. космического, являются неотъемлемым условием эволюции звезд, а также эволюции жизни. Альтернативу "либо разрушение, либо творение" создал человеческий разум, навязав ее миру с самого начала нашей истории. Эту категорическую исключительность уничтожения и сотворения человек понял со всей очевидностью, пожалуй, тогда, когда он осознал свою смертность и противопоставил ее воле жизни. Это противопоставление является общей основой тысяч культур, и его можно обнаружить как в самых ранних мифах, легендах о творении и религиозных верованиях, так и в возникшей десятки тысяч лет позднее науке. Как вера, так и наука наделяли видимый мир свойствами, устраняющими из него слепой, невычисляемый случай как виновника любого происшествия. Обычная во всех религиях борьба добра со злом не в каждом вероисповедании кончается триумфом добра, но в каждом установится -- хотя бы как фатальность -- порядок бытия. В порядке всех вещей лежат как сакральное так и профанное. Поэтому случая как наивысшей инстанции бытия не было никогда ни в одних верованиях, потому и наука так долго противилась признанию его существенной и невычисляемой роли в создании действительности (прим. Ст. Лема -- Слова "случай" нет ни в одной священной книге ни одной из вер). Верования людей можно поделить на скорее "доверяющие" миру и скорее "упорядочивающие" мир, который они застали. Первые обещают Воздаяние, Избавление и Подсчет грехов и заслуг, увенчанный на том свете окончательным отмериванием справедливости, и, тем самым, пристраивая к несовершенному миру совершенное продолжение. Пожалуй, собственно такому удовлетворению наших притязаний по отношению к миру обязаны эти веры своим многовековым существованием, и именно оно сконцентрировано в закрепленной поколениями догматике. Зато угасшие уже мифы вместо утешения и обещания Справедливого добра в замечательной упорядоченной Вечности (чтобы ни говорили о Рае и Избавлении, то там нет никакого Случая: никто не пойдет в пекло в результате Божьей ошибки или недосмотра Проведения, никто также не будет вовлечен в посмертные хлопоты, так как какое-нибудь препятствие не допустит его до Нирваны), привносили Порядок, часто жестокий, но Необходимый и, следовательно, также не похожий на лотерейную игру. Каждая культура была и существует для того, чтобы всякое качество, как, например, случайность, встало в блеске Желательности или -- по меньшей мере -- Необходимости. Вот общее назначение культур, оно породило "нормализацию", сохраненную в ритуалах, во всяких указаниях и в каждом табу: все везде должно иметь одну единую меру. Культуры вводили случайность внутрь себя осторожными дозами -- для игры и забавы. Случай освоенный, удержанный в границах, как игра или лотерея, переставал быть категорией ошеломляющей и грозной. Мы играем в лотерею потому, что хотим играть. Никто нас к этому не принуждает. Человек верующий видит случайность в разбивании стакана, в укусе осы, но уже не припишет ее смерти: в его неученом сознании Божье Всемогущество и Всеведение в состоянии назначить случаю второстепенную роль, но наука, пока это было возможно, трактовала случайность как эффект пока еще недостаточного знания, как наше неведение, которое будет ликвидировано дальнейшим притоком открытий. Это не шутки; Эйнштейн вовсе не шутил, утверждая, что "der Herrgott wьrfelt nicht (Бог не играет в кости)" потому, что "He is sophisticated, but He is not malicious (Он изощрен, но Он не злонамерен)". Что означает: порядок мира трудно познать, но это возможно, так как он доступен разуму. В конце XX в. наблюдается уже генеральный отход от позиций, которых упорно и отчаянно придерживались в течение тысячелетий. Альтернатива "разрушение или творение" должна быть, наконец, отброшена. Огромные облака темных, холодных газов, кружащие в ветвях Галактик, медленно подвергаются фрагментации также непредвиденно, как разбивается стекло. Законы природы осуществляются не помимо случайных событий, а посредством их. Статистическая ярость звезд, миллиарды раз теряющих, чтобы один раз породить жизнь в миллионах ее видов, убиваемую случайной катастрофой, чтобы оплодотвориться разумом, есть правило, а не исключение во Вселенной. Солнца возникают от гибели других звезд; таким же образом и остатки дозвездных туманностей затвердевают в планеты. Жизнь является одним из редких выигрышей в этой лотерее, а разум еще более исключителен в последующих розыгрышах, но он обязан своим возникновением естественному отбору, или смерти, совершенствующей уцелевших, а также катастрофам, которые могут внезапно повысить шансы появления разума. Итак, процесс строительства мира и жизни не подлежит уже сомнению, но Космос является гигантским расточительным инвестором, расточающим выходной капитал Галактик, а исполнителем, вносящим регулярность в эту игру, является управляющий случаем закон больших чисел. Человек, существующий благодаря тем свойствам материи, которые возникли одновременно с миром, оказывается редким исключением из закона разрушения, недобитком сокрушений и всесожжений. Творение и разрушение, попеременно возникающие и взаимно себя обуславливающие, представляют собой такой порядок вещей, от которого нельзя убежать. Такую картину мира постепенно создает наука, до сих пор не комментируя ее, а только складывая из открытий биологии и космогонических реконструкций как мозаику из последовательно находимых кусочков. Мы могли бы, собственно, поставить тут точку, но мы задержимся еще на минуту ради последнего вопроса, который можно поставить. VII Я нарисовал картину действительности, которую распространит наука XXI века так, как ее контуры видны в науке уже сегодня. Картина эта возникла и получила гарантию подлинности от наилучших экспертов. Вопрос, к которому я хочу приступить далее, находясь в области, до которой невозможно уже дойти даже при помощи догадок, относится к прочности этой картины, и, кроме этого, будет ли она уже окончательной. История науки показывает, что каждая картина мира, последовательно созданная с ее помощью, считалась окончательной, а затем подвергалась корректировке, чтобы, наконец, распасться как рисунок разбитой мозаики, и работу по ее складыванию предпринимали с самого начала новые поколения. Религиозные верования стоят на догматах, отбрасывание которых сначала расценивается как отвратительное кощунство, а затем приводит к рождению новой веры. Вера жива благодаря тому, что ее исповеданием является Окончательная Правда и, тем самым, несомненная. Ничего такого же несомненного и окончательного в науке нет. Собственно говоря, знания научной "точности" "не одинаково точны"; ничто также не указывает на то, чтобы мы приближались к Концу Познания как финальному соединению Неподъемных Знаний и Неустранимого Невежества. Прирост достоверных знаний, осуществляемый при помощи материальной эффективности их приложений, вне сомнения. Мы знаем больше, чем наши предшественники из XIX века, они, в свою очередь, знали больше, чем их праотцы в науке, но, вместе с этим, мы узнаем неисчерпаемость мира, бесконечность глубины тайников материи. Если каждый атом, каждая "элементарная частица" оказываются бездонным колодцем, то уже только эта удивляющая нас (но все как-то себя уже приучили к этому марафонскому бегу без финиша) бездонность познания делает "каждый последний портрет действительности" сомнительным. Быть может Principum Creationis Per Destructionem (принцип творения посредством разрушения) также окажется этапом нашей диагностики, прикладывающей человеческие мерки к тому, что так нечеловечно как Univrsum. Быть может этим, нечеловеческим уже предметом как недоступным нашим бедным животным мозгам, слишком подверженным мерам типа Deus ex Machina (бог из машины), займется возникший при нашей помощи машинный Разум, или, скорее, плоды послемашинной эволюции искусственного интеллекта, только приведенной в движение людьми. Но, говоря об этом, мы уже заходим за XXI век, в тьму которую не просветлят никакие догадки. Берлин, май 1983 г. Перевод выполнен по книге Stanislaw Lem Biblioteka XXI wieku, Wydawnictwo Literacke, Krakow 1986, стр. 5-42. Перевел с польского и набрал текст Безгодов М.В. Ст. Лем -- Мир как разрушение  * ОДНА МИНУТА *  --------------------------------------------------------------- Переводчик: Безгодов М.В. Эссе. 1986г. Stanislaw Lem. Biblioteka XXI wieku. Wydawnictvo Literacke, Kracow, 1986, стр.83-106. --------------------------------------------------------------- J. JOHNSON and S. JOHNSON: One Human Minute Moon Publishers, London -- Mare Imbrium -- New York 1985 Эта книжка представляет то, что все люди делают в течение одной минуты. Так сообщает введение. Удивительно, что никто не наткнулся на эту мысль раньше. Она сама напрашивалась после Трех первых минут Космоса, Секунды Космоса и Книги рекордов Гиннеса особенно, если учесть, что они стали бестселлерами, а ничто так не возбуждает сегодня издателей и авторов как книжка, которую никто не должен читать, но каждый должен иметь. После появления этих книжек концепция была уже готова и лежала прямо на улице, достаточно было ее подобрать. Любопытно, являются ли Дж. Джонсон и С. Джонсон супругами, братьями или это только псевдоним? Охотно посмотрел бы на фотографию этих Джонсонов. Хоть это и не просто объяснить, но часто бывает, что ключом к книжке является облик автора. По крайней мере со мной уже не раз так бывало. Чтение требует занятия определенной позиции по отношению к тексту, если текст не является конвенциональным. Лицо автора может тогда многое разъяснить. Думаю, однако, что эта пара Джонсонов не настоящая, а инициал С перед фамилией второго Джонсона служит для аллюзии на Сэмюэля Джонсона. Впрочем, может быть это опять не так важно. Как известно издатели ничего так не бояться как издания книжек, которые полностью отвечают так называемому правилу Лема ("Никто ничего не читает; если читает, то ничего не понимает; если понимает, то немедленно забывает") из-за всеобщей нехватки времени, чрезмерного предложения книжек, а также чрезмерно хорошей рекламы. Реклама как новая утопия стала настоящим предметом культа. Эти ужасные или наводящие скуку вещи, которые можно видеть по телевизору, мы смотрим в основном потому (это показали исследования общественного мнения), что чудной передышкой после вида политиков, кровавых трупов, лежащих по разным причинам в разных частях мира, а также костюмированных фильмов в которых неизвестно, что происходит и которые являются бесконечными сериалами, (забывается не только прочитанное, но и просмотренное) -- являются рекламные вставки. Уже только в них осталась Аркадия. В ней живут красивые женщины, великолепные мужчины, вполне счастливые дети, а также пожилые люди с разумными взглядами, главным образом в очках. С безостановочным восторгом они представляют пудинг в новой упаковке, лимонад из настоящей воды, спрей против потения ног, туалетную бумагу, пропитанную фиалковым экстрактом или шкаф, хотя в нем нет ничего особенного кроме цены. Выражение счастья в глазах, во всем лице, с которым изысканная красавица всматривается в рулон бумаги или отворяет тот шкаф, как будто это пещера Али-бабы, уделяется на миг каждому. В этом сопереживании есть, может быть, и зависть, и даже немного раздражения, ибо каждый знает, что он не мог бы испытать такой восторг, выпивая тот лимонад или наслаждаясь той бумагой, что до той Аркадии нельзя добраться, но ее светлая жизнерадостность делает свое дело. Впрочем, с самого начала мне было ясно, что, совершенствуясь в борьбе товаров за существование, реклама покоряет нас не из-за все лучшего качества товаров, а из-за все худшего качества мира. Что же нам осталось после смерти Бога, высших идеалов, бескорыстных чувств, в переполненных городах, под кислотными дождями кроме экстаза мужчин и женщин из рекламы, объявляющих кексы, пудинг и масло как пришествие Царства Небесного? Так как, однако, реклама с чудовищной эффективностью приписывает совершенство всему, стало быть, говоря о книжках, -- каждой книжке, человек чувствует себя как будто его соблазнили одновременно двадцать тысяч мисс мира, он не может выбрать ни одну и находится в состоянии неисполнимого любовного возбуждения, как баран в ступоре. Так происходит во всем. Кабельное телевидение, предлагая сорок программ сразу, приводит, образно выражаясь, к тому, что скоро их станет столько, а каждая должна быть обязательно лучше просмотренной, что зритель будет скакать с программы на программу как блоха на раскаленной сковороде, -- это пример того как совершенная техника совершенно расстраивает. Обещан именно нам, хотя никто этого так прямо и не сказал, целый мир, все, если не для обладания, то, по крайней мере, для осматривания и ощупывания, и художественная литература, которая является только эхом мира, его портретом и комментарием, попала в ту же самую ловушку. Почему, собственно говоря, мы должны были бы читать, что некое лицо того или другого пола, разговаривает прежде чем пойти в постель, если там нет ни слова о тысячах других, может быть на много более занимательных, лицах или, по крайней мере о таких, которые более изобретательно изготавливают вещи. Следовало тогда написать книжку о том, что делают Все Люди Сразу, чтобы впечатление, что мы узнаем глупости, в то время как Существенные Вещи случаются Где-то в Другом месте, не удручало уже нас. Книга рекордов Гиннеса была бестселлером, так как показывала самые исключительные события с гарантией, что они подлинны. Этот паноптикум рекордов имел, однако, один недостаток, так как он быстро устаревал. Едва какой-нибудь мужчина съел восемнадцать килограммов персиков с косточками, как уже другой съел не только больше, но и сразу скончался от заворота кишок, что придало новому рекорду вкус мрачной остроты. Хотя это неправда, что психических болезней нет, а их выдумали психиатры, чтобы мучить пациентов и вытягивать у них деньги, правда состоит в том, что нормальные люди делают вещи намного более безумные чем все, что делают сумасшедшие. Разница в том, что сумасшедший делает свое дело бескорыстно, нормальный же -- ради славы, потому что ее можно обменять на наличные. Впрочем, некоторым хватает самой славы. Дело, стало быть, темное, но так или иначе не вымерший до сих пор подвид утонченных интеллектуалов презирает все это собрание рекордов, и в лучшем обществе не считалось признаком хорошего тона помнить сколько миль можно на четвереньках протолкать носом перед собой покрашенный в лиловый цвет мускатный орех. Итак, следовало придумать книжку до некоторой степени близкую книге Гиннеса, но такую серьезную, от которой нельзя отделаться пожатием плечами, как Три первых минуты Вселенной, и, в то же время, не такую отвлеченную и переполненную рассуждениями о разных бозонах и других кварках, но написание такой книжки, правдивой, не выдуманной, обо всем сразу, которая затмит все другие, казалось полностью невозможным. Даже я не сумел угадать, какой должна быть эта книжка, и только предлагал издателям написание наихудшей книжки, непревзойденной в антирекламной направленности, но предложение не приняли. Существенно, что, хотя задуманное мной произведение могло оказаться заманчивым для читателей, тоже наиважнейший сегодня рекорд, а самый плохой в мире роман тоже был бы рекордом, оно было вполне возможно, даже если мне скажут, что никто его не заметит. Как же я сожалею, что мне в голову не пришла лучшая мысль, которая породила Одну минуту. Похоже, что это издательство даже не имеет филиала на Луне, "Moon Publishers" -- это, понятно, тоже только рекламный трюк, а чтобы избежать разговоров о недобросовестности, этот издатель якобы отправил на Луну при посредничестве НАСА с очередным рейсом "Колумбии" контейнер, содержащий машинопись кни