Любовь Лукина, Евгений Лукин. Когда отступают ангелы 1 Все, что требовалось от новичка, - это слегка подтолкнуть уголок. Стальная плита сама развернулась бы на роликах и пришла под нож необрезанной кромкой. Вместо этого он что было силы уперся в плиту ключом и погнал ее с перепугу куда-то в сторону Астрахани. На глазах у остолбеневшей бригады металл доехал до последнего ряда роликов, накренился и тяжко ухнул на бетонный пол. Наше счастье, что перед курилкой тогда никого не было. Первым делом мы с Валеркой кинулись к новичку. Оно и понятно: Валерка - бригадир, я - первый резчик. - Цел? Новичок был цел, только очень бледен. Он с ужасом смотрел под ноги, на лежащую в проходе плиту, и губы его дрожали. А потому мы услышали хохот. Случая не было, чтобы какое-нибудь происшествие в цехе обошлось без подкранового Аркашки. - Люська! - в восторге вопил подкрановый. - Ехай сюда! Гля, что эти чудики учудили! Гля, куда они лист сбросили! Приехал мостовой кран, из кабины, как кукушка, высунулась горбоносая Люська и тоже залилась смехом. Илья Жихарев по прозвищу Сталевар неторопливо повернулся к Аркашке и что-то ему, видно, сказал, потому что хохотать тот сразу прекратил. Сам виноват. Разве можно смеяться над Сталеваром! Сталевар словом рельсы гнет. С помощью Люськиного крана мы вернули металл на ролик и тут только обратили внимание, что новичок все еще стоит и трясется. Сунули мы ему в руки чайник и послали от греха подальше за газировкой. - Минька, - обреченно сказал Валера, глядя ему вслед. - А ведь он нас с тобой посадит. Он или искалечит кого-нибудь, или сам искалечится. - С высшим образованием, наверно... - сочувственно пробасил Вася-штангист. - Недоделанный какой-то... - Брось! - сказал Валера. - Высшее образование! Двух слов связать не можете.. Впятером мы добили по-быстрому последние листы пакета и, отсадив металл, в самом дурном настроении присели на скамью в курилке. - Опять забыл! - встрепенулся Сталевар. - Как его зовут? - Да Гриша его зовут, Гриша!.. - Гриша... - Сталевар покивал. - Григорий, значит... Так, может, нам Григория перебросить на шестой пресс, а? У них вроде тоже человека нет... - Не возьмут, - вконец расстроившись, сказал бригадир. - Аркашка уже всему цеху раззвонил. И Люська видела... Старый Петр сидел прямой, как гвоздь, и недовольно жевал губами. Сейчас что-нибудь мудрое скажет... - Вы это не то... - строго сказал он. - Не так вы... Его учить надо. Все начинали. Ты, Валерка, при мне начинал, и ты, Минька, тоже... В конце пролета показался Гриша с чайником. Ничего, красивый парень, видный. Лицо у Гриши открытое, смуглое, глаза темные, чуть раскосые, нос орлиный. Налитый всклень чайник несет бережно, с чувством высокой ответственности. - А как его фамилия? - спросил я Валерку. Тот вздохнул. - Прахов... Гриша Прахов. - Тю-тельки-матютельки! - сказал Сталевар. - А я думал, он нерусский... Красивый Гриша Прахов остановился перед скамьей и, опасливо глядя на бригадира, отдал ему чайник. - Ты, мил человек, - сухо проговорил Старый Петр, - физическим трудом-то хоть занимался когда? Темные глаза испуганно метнулись вправо, влево, словно соображал Гриша, в какую сторону ему от нас бежать. - Физическим?.. Не занимался... - Я вот и смотрю... - проворчал Старый Петр и умолк до конца смены. - Гриш, - дружелюбно прогудел Вася-штангист. - А ты какой институт кончал? - Институт?.. Аттестат... Десять классов... Сталевар уставил на него круглые желтые глаза и озадаченно поскреб за ухом. - Учиться - не учился, работать - не работал... А что же ты тогда делал? И мне снова почудилось, что Гриша сейчас бросится от нас бежать - сломя голову, не разбирая дороги... Но тут загудело, задрожало - и над нашей курилкой проехал мостовой кран. - Эй! - пронзительно крикнула Люська и, свесившись из окна кабины, постучала себя ногтями по зубам. Валерка встал. - За нержавейкой поехала, - озабоченно сказал он. - Пошли, Григорий, металл привезем... Он сделал два шага вслед за Люськиным краном, потом остановился и, опомнясь, посмотрел на Григория. Снизу вверх. - Или нет, - поспешно добавил он. - Ты лучше здесь посиди отдохни... Вася, пойдем - поможешь. Ни на приказ бригадира, ни на отмену приказа Гриша Прахов внимания не обратил. Он глядел в конец пролета, куда уехала Люська. Потом повернулся к нам, и видно было; что крановщица наша чем-то его потрясла. - Кто это? - отрывисто спросил он. - Крановщица, - сказал я. - А это?.. - Он постучал себя ногтями по ровным белым зубам. - Нержавейка, - сказал я. - А почему... - А потому что из нее зубы делают. - А-а... - с видимым облегчением сказал он и опять уставился в конец пролета, где прыгали по стенам и опорам красные блики с прокатного стана. Отработали. Пошли мыться. Выйдя из душевой, в узком проходе между двумя рядами шкафчиков я снова увидел Прахова. Оказалось - соседи. Вот так - мой шкафчик, а так - его. - Ну и как тебе, Гриша, у нас? И знаете, что мне на это ответил Гриша Прахов? Он как-то странно посмотрел на меня и тихо проговорил: - Какие вы все разные... И больше я ему вопросов не задавал. Ну его к черту с такими ответами!.. Да и торопился я тогда - хотел еще забежать в универмаг к Ирине, договориться, что делаем вечером. Быстро одевшись, я закрыл шкафчик, но взглянул на Гришу Прахова - и остановился. Гриша Прахов надевал просторную, застиранную почти до потери цвета... Нет, не рубаху. Я не знаю, как это называется. То, что он в конце концов надел, не имело воротника и завязывалось под горлом двумя тесемками. На самом видном месте, то есть на пузе, мрачно чернел прямоугольный штамп Кажется, больничный. Затем Гриша погрузился в штаны. Штаны эти, наверное, не одна канава жевала. Они были коротки и все норовили упасть, пока Гриша не перетянул их по талии веревочкой, сразу став неестественно широкобедрым. Пиджак был тесен и сгодился бы разве что для протирки деталей. Напялив его, Гриша выдохнул и с хрустом застегнул треснувшую пополам единственную пуговицу. Снова полез в шкафчик и достал оттуда... Ну, скажем, обувь. Оба каблука были стоптаны, как срезаны, причем наискосок - от внутренней стороны стопы к внешней. Надев эти отопки прямо на босу ногу, Гриша закрыл шкафчик и тут только заметил, что я на него смотрю. - Так я пойду? - встревоженно спросил он. Я кивнул. Рискуя вывихнуть себе обе ступни, Гриша Прахов неловко развернулся в узком проходе и, нетвердо ступая, направился к выходу между двумя рядами шкафчиков. Опомнясь, я поспешил за ним. Пересменка кончилась, но в раздевалке уже никого не было. Только у входа в душевую стоял Сталевар с полотенцем через плечо. Вытаращив глаза и отвесив челюсть, он смотрел на дверь, за которой, надо полагать, только что скрылся Гриша Прахов. 2 Пройдя через стеклянный кубик проходной, я увидел Люську. Куртейка на ней - импортная, джинсы - в медных блямбах, на скулах - чахоточный румянец по последней моде. Не иначе жениха поджидает. - Ты что же это передовиков обхохатываешь? - грозно сказал я. - Смотри! Еще раз услышу - премии лишу. Люська запрокинула голову и рассмеялась. - Ой! Передовики! Раз в жизни вымпел взяли!.. Выпрямить ей нос - цены бы девке не было. А уж если еще и норов укоротить... - И новичка от работ отвлекаешь! - добавил я сурово. - Он и так ничего не соображает, а тут еще ты со своим краном... Вместо ответа Люська изумленно округлила глаза. Это мне очень напомнило недавний взгляд Сталевара, и я обернулся. Вдоль бесконечно длинной Доски почета, рассеянно посматривая на портреты передовиков, ковылял на подворачивающихся каблуках Гриша Прахов. С ума сошел! Через первую проходную - в таком виде! - Ой!.. - потрясенно выдохнула Люська. - Что это на нем? - Тихо ты! - цыкнул я. - Не мешай... Гриша Прахов как раз проходил мимо моего портрета. Покосился равнодушно и не узнал. Да и не мудрено. Я сам себя на этой фотографии узнать не мог. Дальше был портрет Люськи. Гриша вздрогнул и медленно повернулся к стенду лицом. - Все, - сказал я. - Готов. По-моему, тебя, Люсенька, увольнять пора. Люська заморгала и уже открыла рот, чтобы отбрить меня как следует, когда над ухом раздался знакомый ленивый голос: - Это кто ж тут у меня девушку отбивает? Сверкающая улыбка в тридцать два зуба, а над ней радужные фирменные очки в пол-лица. Валька Бехтерь с Нижнего поселка. Ну-ну... Люське, конечно, видней. - Отчего же не отбить? - говорю. - День-то какой! Улыбается Валька Бехтерь. Весело улыбается. Широко. - Да, - говорит. - Ничего денек. Солнечный... Что-то мне в его голосе не понравилось, и, зная про наши с Бехтерем отношения, Люська быстренько подхватила его под руку. - Ну ладно, Миньк! Привет! - Привет-привет, - говорю. - До встречи, Люсенька. Бехтерь при этих моих словах, естественно, дернулся, но она уже буксировала его в сторону троллейбусного кольца... Правильно он делает, что очки носит. А то разнобой получается: улыбка наглая, а глаза трусливые... Тут я вспомнил про Гришу Прахова и обернулся. Перед Доской почета было пусто. Уковылял уже... Весна, помню, стояла какая-то ненормально ранняя - середина апреля, а тепло, как в мае. До универмага я решил пройтись пешком, через сквер. Почки на ветках полопались, ясно белеет сквозь зеленый пух кирпичная заводская стена... А сейчас из-за поворота покажется моя скамейка. Краски на ней - уже, наверное, слоев семь, а надпись все читается: "НАТАША". Сразу видно: от души человек резал, крупно и глубоко. Это я - когда в армию уходил. Целую ночь мы с Наташкой на этой скамейке просидели... Там еще дальше было "Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ", но теперь уже все состругано. Это когда я из армии вернулся и узнал, что Наташка месяц назад вышла замуж... Я миновал поворот и увидел, что на моей скамейке опустив голову сидит какая-то женщина, а рядом играет малыш в комбинезончике. Капюшон ее плаща был откинут. Светлые волосы, капризные детские губы... На скамейке сидела Наташка. Не дожидаясь, пока она повернет голову в мою сторону, я перескочил через черные нестриженные кусты и беглым шагом пересек газон у нее за спиной. Я вот почему так подробно об этом рассказываю: не задай я тогда стрекача - и не было бы всей этой истории. Или была бы, но не со мной. Завтра утром Валерка сплавил бы Григория на шестой пресс, а послезавтра я бы о новичке и думать забыл. ...Очутившись в другой аллее, долго не мог отдышаться. От злости. Нет, ну в самом деле! Кто кого бояться должен? Можно подумать, это не она замуж вышла, можно подумать, это я жену из армии привез! Вот тут-то мне и попался под горячую руку Гриша Прахов. Задумчиво глядя себе под ноги, он брел по соседней дорожке. - Гриша! Он оглянулся с испуганно-вежливой улыбкой. - А ну-ка иди сюда! Он узнал меня и, просияв, шагнул навстречу. Остановился. Беспомощно озираясь, потоптался на краешке асфальта. - Иди-иди, не провалишься, - зловеще подбодрил я его. Между нами был газон. Голый газон, покрытый влажным черно-ржавым пластом прошлогодней листвы. - Ну! - уже раздраженно сказал я. Гриша повернулся и торопливо заковылял к выходу из сквера. - Ты куда? Гриша остановился и неуверенно махнул рукой. - Ты что, ненормальный? Перейди по газону! Перебежал. Но чего ему это стоило! На лбу - испарина, дыхание - как у щенка, глаза косят то вправо, то влево. - Ты чего? - Так ведь запрещено же, - преступным шепотом ответил мне Гриша Прахов. Взял я его, родимого, за расколотую пуговицу, подтянул к себе и говорю: - Ты что ж, сукин сын, бригаду позоришь! Денег нет прилично одеться? Это что на тебе за тряпье такое!.. И равномерно его при этом встряхиваю - для убедительности. На слове "тряпье" не рассчитал, встряхнул чуть сильнее, и половина пуговицы осталась у меня в пальцах. Теряя равновесие, Гриша взмахнул руками, пиджак с треском распахнулся, и я снова увидел черный больничный штамп. - Как из мусорки вылез! - прошипел я. Трясущимися пальцами Гриша пытался застегнуть пиджак на оставшуюся половину пуговицы. - Приезжий, что ли? - Приезжий... - У тебя здесь родственники? - У меня нет родственников... - Подкидыш, что ли? Гриша посмотрел на меня с опаской. - Пожалуй... - осторожно согласился он. И пока я пытался сообразить, что это он мне сейчас такое ответил, Гриша Прахов отважился задать вопрос сам: - Минька, а ты... Тебя ведь Минькой зовут, да?.. Ты не мог бы мне объяснить: если кого-нибудь второй раз заметят, что он ночует на вокзале, - что ему тогда будет? - А кто ночует на вокзале? Гриша замялся. - Это неважно. Ну, скажем... я. - А почему ты ночуешь на вокзале? Почему не в общежитии? - Н-ну... Так вышло... - Как вышло? - заорал я. - Что значит - вышло? Ты приезжий! Тебе положено общежитие! Положено, понимаешь? - Я понимаю... Но мне сказали... - Кто сказал? А ну пойдем, покажешь, кто там тебе что сказал! Ухватил я его за рукав и поволок. Ох, думаю, и выпишу я сейчас чертей этим конторским! За все сразу! - Тебя кто на работу принимал? Смирный такой, головенка маленькая - этот? Ну, я с ним потолкую! А, ч-черт! Я резко остановился, Гришу занесло, и мне пришлось его поддержать. - Куда ж мы с тобой идем! - рявкнул я на него. - Сегодня ж суббота!.. У, шалопай! А ну давай точно: как вы там с ним говорили - с этим, из отдела кадров!.. - Он предупредил меня, что с общежитием трудно, - проговорил вконец запуганный Гриша. - И спросил, не могу ли я временно обойтись без общежития... - Ну! А ты? - Я сказал, что могу, - уныло признался Гриша Прахов. По соседней аллее прошла группа наших ребят со спортивными сумками. Пловцы. Поравнявшись с нами, засмеялись. - Кого поймал, Минька? - Минька, а повязка твоя где? - Гуляйте-гуляйте, - сердито сказал я. - Погода хорошая... 3 На проспекте Металлургов нас чуть было не накрыл дождь, и нырнули мы с Гришей в кафе "Витязь". Переделали подвальчик - не узнать. С потолка на цепях свешивается что-то вроде средневековых светильников из жести, а на торцовой стене богатырь на тонконогом, как журавль, коне рубится со Змеем Горынычем - аж розовое пламя из трех пастей в косы заплетается. Посадил я Гришу в уголке спиной к помещению, чтобы не смущать народ тесемочным бантиком, а сам пошел к стойке. - Миньк! - шепнула мне щекастая белокудрая Тамара. - Кого это ты привел? - А это наш новый резчик, - небрежно сказал я. - Нравится? - Ну и резчики у вас! - Тамара затрясла обесцвеченными кудрями. - Как бы он чего с собой не пронес... Она соорудила два коктейля, и я вернулся к столику. - Это... алкоголь? - встревожась, спросил Гриша. - Ага, - сказал я. - Алкоголь. Чистейшей воды, неразбавленный. И протянул ему хрупкий высокий стакан, наполненный слоистой смесью. Гриша принял его с обреченным видом. - Ого, да ты, я смотрю, тоже левша? Гриша растерянно уставился на свою левую руку. - Я нечаянно, - сообщил он и поспешно переложил стакан в правую. Я удивился. А Гриша вынул из стакана соломинку, побледнел, старательно выдохнул и, зажмурясь, хватил коктейль залпом. Потом осторожно открыл глаза и с минуту сидел, прислушиваясь к ощущениям. Все это мне очень не понравилось. - А ну-ка, давай честно, Гриша, - сказал я. - Пьешь много? - Спиртных напитков? - Да, спиртных. - Вот... в первый раз... - сказал он и зачем-то предъявил мне пустой стакан. - И на вокзале еще... Только я тогда отказался... Я решил, что он так шутит. А Гриша тем временем порозовел, оттаял и принялся с интересом озираться по сторонам: на людей, на Змея Горыныча, на цепные светильники эти... - Правильно я сделал, что приехал сюда, - сообщил он вдруг... По лицу его бродила смутная блаженная улыбка. - И чего я боялся? - со смехом сказал он чуть погодя. - Боялся? - не понял я. - Кого? - Вас, - все с той же странной улыбкой ответил Гриша. Заподозрив неладное, я быстро заглянул иуд стол. Бутылки под столом не было. - Почему ты ведешь меня к себе? - вырвалось вдруг у него. - А тебе что, на вокзале понравилось? Гриша опечалился и повесил голову. Видно было, что к своим черным блестящим волосам он после душа не прикасался. - Нет, - сказал он. - На вокзале мне не понравилось... Он вдруг принялся мотать головой и мотал ею довольно долго. Потом поднял на меня глаза, и я оторопел. Гриша Прахов плакал. - Минька!.. - сказал он. - Я особо опасный преступник... Я чуть не пролил коктейль себе на брюки. - Что? - Особо опасный преступник... - повторил Гриша. Я оглянулся. Нет, слава богу, никто вроде не услышал. - Погоди-погоди... - У меня даже голос сел. - То есть как - особо опасный? Ты что же... сбежал откуда? - Сбежал... - подтвердил Гриша, утираясь своим антисанитарным рукавом. Я посмотрел на его пиджак, на тесемочный бантик под горлом и вдруг понял, что Гриша не притворяется. - А паспорт? Как же тебя на работу приняли без паспорта? Или он у тебя... поддельный? - Паспорт у меня настоящий, - с болью в голосе сказал Гриша. - Только он не мой. Я его украл. Нервы мои не выдержали, и, выхватив из коктейля соломинку, я залпом осушил свой стакан. - А ну вставай! - приказал я. - Вставай, пошли отсюда! И, испепеляемые взглядом Тамары, мы покинули помещение. Завел я Гришу в какой-то двор, посадил на скамеечку. - А теперь рассказывай, - говорю. - Все рассказывай. Что ты там натворил? Плакать Гриша перестал, но, видно, истерика в "Витязе" отняла у него последние силы. Он сидел передо мной на скамеечке, опустив плечи, и горестно поклевывал своим орлиным носом. - Закон нарушил... - вяло отозвался он. - "Свистка не слушала, закон нарушила..." - процедил я. - Ну а какой именно закон? - Закон? - бессмысленно повторил Гриша. - Закон... - Да, закон! - Это очень страшный закон... - сообщил Гриша. - Как дам сейчас в торец! - еле сдерживаясь, пообещал я. - Мигом в себя придешь! Гриша поднял на меня медленно проясняющиеся глаза. Голову он держал нетвердо. - Закон о нераспространении личности... - торжественно, даже с какой-то идиотской гордостью проговорил Гриша Прахов и снова уронил голову на грудь. Некоторое время я моргал. Закон - понимаю. О нераспространении - понимаю. Личности - тоже вполне понятно. А вот все вместе... - Пойдешь завтра в милицию, - сказал я, - и все там расскажешь, ясно? Язык у Гриши заплетался, и следующую фразу он одолел лишь с третьего захода. - Причем тут милиция? - спросил он. - Ну если ты закон нарушил! - Не нарушил я ваших законов! - в отчаянии сказал Гриша. - Свои - нарушал. Ваши - нет. У меня чуть сердце не остановилось. - Какие свои? Гриша!.. Да ты... откуда вообще? - Из другого мира я, Минька, - признался наконец Гриша Прахов. Я почувствовал, что ноги меня не держат, и присел рядом с ним на скамеечку. - Из-за рубежа? - как-то по-бабьи привизгнув, спросил я. - Дальше... Я потряс головой и все равно ничего не понял. - Как дальше? - Дальше, чем из-за рубежа... - еле ворочая языком, объяснил Гриша Прахов. - С другой планеты, понимаешь?.. В калитку я его внес на горбу, как мешок с картошкой. Из-за сарайчика, грозно рявкнув, вылетел Мухтар. Узнал меня, псина, заюлил, хвостом забил. А потом вдруг попятился, вздыбил шерсть на загривке и завыл, да так, что у меня у самого волосы на затылке зашевелились. Дернул я плечом - висит Гриша, признаков жизни не подает. Прислонил его к забору, давай трясти. - Гриш, ты что, Гриш?.. Гриша слабо застонал и приоткрыл один глаз. Слава богу!.. - А ну пошел отсюда! - закричал я на Мухтара. - Иди в будку! Дурак лохматый!.. В будку Мухтар не пошел и с угрожающим ворчанием проводил нас до двери, заходя то справа, то слева и прилаживаясь цапнуть Гришу за скошенный каблук. У самого крыльца это ему почти удалось, но в последний момент Мухтар почему-то отпрыгнул и снова завыл. Злой на себя и на Гришу, я втащил его в прихожую и закрыл дверь. В комнате осеклась швейная машинка. - Минька, ты? - спросила мать. - А что это Мухтарка выл? - Да кто ж его знает! - с досадой ответил я. - Тут, мать, видишь, какое дело... Не один я. По дому словно сквозняк прошел: хлопнула дверца шифоньера, что-то зашуршало, портьеру размело в стороны, и мать при параде - то есть в наспех накинутой шали - возникла в прихожей. На лице - радушие, в глазах - любопытство. Думала, я Ирину привел - знакомиться. - А-а... - приветливо завела она и замолчала. Гриша сидел на табуретке, прислоненный к стеночке, и мученически улыбался, прикрыв глаза. И до того все это глупо вышло, что я не выдержал и засмеялся. - Вот, мать, нового квартиранта тебе нашел... - Ты кого в дом привел? - опомнясь, закричала она. - Ты с кем связался? - Да погоди ты, мать, - заторопился я. - Понимаешь, дня на два, не больше... Ну, переночевать парню негде! - Как негде? - Маленькая, кругленькая, она куталась в шаль, как от холода, сверкая глазами то на меня, то на Гришу. - Санитарный день, что ли, в вытрезвителе? Да что ж это за напасть такая! То кутенка подберет хромого, то алкаша!.. - Ну-ну, мать, - примирительно сказал я. - Мухтара-то за что? Сама ведь ему лапу лечила, а теперь смотри, какой красавец кобель вымахал... Но на Мухтара разговор перевести не удалось. - Живет впрохолость, приблудных каких-то водит!.. А ну забирай своего дружка, и чтобы ноги его в доме не было! - Да куда ж я его поведу на ночь глядя? - А куда хочешь! Под каким забором нашел - под тем и положишь! - Да с горя он, мать! - закричал я. - Ну, несчастье у человека, понимаешь? Жена из дому выгнала! Что-то дрогнуло в лице матери. - Прямо вот так и выгнала? - с подозрением спросила она. - В чем был! - истово подтвердил я. - В чем квартиру ремонтировал - в том и выгнала! - Так надо в суд подать, на раздел, - все еще недоверчиво сказала мать. - И я ему то же самое говорю! А он, дурак, хочет, чтобы как мужчина - все ей оставить. - Вот мерзавка! - негромко, но с чувством сказала мать, приглядываясь к Грише. Выражение лица ее постепенно менялось. - И что ж вам так с женами-то не везет, а?.. И парень, видать, неплохой... - В нашей бригаде работает, - вставил я. - В понедельник мы с Валеркой Чернопятовым попробуем ему общежитие выбить... - Ох, дети-дети, куда вас дети?.. - вздохнула она и пошла в комнату, снимая на ходу с плеч непригодившуюся парадную шаль. - Ладно, постелю ему... Еще раз удивил меня Гриша Прахов. Под тряпьем у него оказалось чистое белье, вроде даже импортное. Лохмотья его я сразу решил выбросить и поэтому обыскал. В кармане брюк обнаружился временный пропуск на завод и двадцать три копейки, а за прорвавшейся подкладкой пиджака - в целлофановом пакете - военный билет, свидетельство о рождении, аттестат и паспорт. Документы я, конечно, проверил. Все вроде на месте: серия, номер, фотография - Гришкина, не перепутаешь. И в военном билете - тоже, только Гриша там помоложе и пополнее. Вот ведь чудик, а? На всякий случай я заглянул и в аттестат, посмотрел, на какой он планете ума набирался. "Полный курс Нижне-Добринской средней школы..." Далекая, видать, планета... Я снова завернул документы в целлофан и, кинув пакет на стол, сгреб в охапку тряпье на выброс. Вот не было у бабы хлопот... 4 Во всяком случае, церемониться я с ним не собирался. Из глубокой предутренней синевы за окном только-только начали еще проступать черные ветки и зубчатый верх забора, а я уже вошел в малую комнату и включил свет. - Подъем! - скомандовал я в полный голос, и Гриша сел на койке. Рывком. Секунду он сидел напружиненный, с широко открытыми невидящими глазами, словно ждал чего-то страшного. Не дождавшись, расслабился и с легким стоном взялся за голову. - Трещит? - не без злорадства спросил я. С огромным удивлением Гриша оглядел комнату: вязаный половичок возле кровати, настенный матерчатый коврик с избушкой и оленями, две гераньки в горшочках на узком подоконнике. Потом он заметил лежащий на столе рядом со стопкой мелочи целлофановый пакет и беспокойно завертел головой. - Нет твоего тряпья, - сказал я. - Выкинул я его, понял? Наденешь вот это. И бросил ему на колени свой старый коричневый костюм. Ну как - старый? Новый еще костюм, хороший, просто не ношу я его. Гриша отшатнулся и уставился на костюм, как на кобру. Светало быстро, завтракали мы уже без электричества. Несмотря на мои понукания, Гриша ел, как цыпленок, стеснялся, молчал. - Опытом бы поделился, что ли... - буркнул я наконец. - Куда ты ее потом дел? - Кого? - испугался он. - Я тебе сейчас дам "кого"! Бутылку вчера в "Витязь" пронес? - Нет, - быстро сказал он. - Как это нет? Ты же лыка вчера не вязал, Гриша! До других планет доболтался! - До других планет? - в ужасе переспросил он. Гриша отложил вилку. На лбу его блестела испарина. - Но ведь ты же сам заставил меня пить этот... коктейль... - жалобно проговорил он. За дурака меня считает, не иначе. - Гриша, - сказал я. - Коктейль был безалкогольный. В "Витязе" вообще спиртного не подают. Гриша обмяк. - Но ты же сам тогда сказал: алкоголь... - Ага... И поэтому ты окосел? - Да! "На шестой пресс! - подумал я. - И чем скорее, тем лучше! Сегодня же подойду к Валерке, пусть что хочет, то и делает, но чтобы Гриши этого в бригаде не было!.." - Ладно, - бросил я. - Давай посуду вымоем и вперед. Пора... Переодевшись в рабочее, я вышел из бытовки и сразу был остановлен Люськой. - Говорят, ты новичка у себя поселил? - спросила она. - А кто говорит? - Ну кто... Аркашка, конечно. - Ты ему как-нибудь крюк на каску опусти - может, болтать поменьше будет, - посоветовал я и хотел идти, но Люська опять меня задержала. - Неужели правда? Аркашка говорит: приютил, в свое одел... - Ну, приютил! - раздраженно бросил я. - На груди пригрел! Тебе-то что? - Ничего... - Она отстранилась и с интересом оглядывала меня исподлобья. - Просто спросить хотела... Ты его из соски кормить будешь или как? Вот язва, а? Язвой была - язвой осталась. С детства. - Ну забери - у себя поселишь. - Дурак! - вспыхнув, сказала она. Повернулась и гордо удалилась. Интересно, под кого ты, Люсенька, клинья подбить решила: под меня или под Гришу? Если под меня, то предупреждаю заранее: бесполезно, я не Бехтерь, я тебя, лапушка, насквозь вижу. Тебе ведь нос чуток выпрямить - и лицо у тебя станет совершенно Наташкино. И словечки у тебя Наташкины то и дело проскакивают. И предательница ты, наверно, такая же, как она. Вообще чертовщина с этими лицами. Взять хоть Ирину из универмага - мордашку ей слегка вытянуть, и опять получается Наташка. Как сговорились. С такими вот интересными мыслями я подошел к прессу. Только-только принял оборудование у третьей смены, как Сталевар зычно оповестил: - Бугор на горизонте! Эх, а веселый-то, веселый!.. Валерка Чернопятов коротко кивнул бригаде и, приподняв тяжелый подбородок, остановился перед Гришей. - Пошли, Григорий, - как бы с сожалением сказал он. - Переводят тебя от нас на шестой пресс. Гриша беспомощно оглянулся на меня. Я отвернулся к прессу и, нахмурясь, принялся осматривать новые, недавно поставленные ножки. Потом не выдержал и, бросив ветошку, подошел к нашим. - В чем дело? - спросил я Валерку. - Все в порядке, - заверил он, не оборачиваясь. - На резку еще одного новичка направляют. Его мы берем себе, а Гришу отдаем шестому прессу. - И сменный мастер знает? - А как же! - бодро отозвался он. - Все согласовано. - А со мной? - закипая помаленьку, проговорил я. - Со мной ты это согласовал?.. С Валеркой мы не разговаривали до конца апреля. И это еще не все... Вечером я вспомнил наконец, что хорошо бы забежать в универмаг к Ирине - объяснить, почему исчез. Забежал, объяснил... Домой я вернулся с твердым намерением как можно быстрее обеспечить Гришу общежитием. Никого не обнаружив в комнатах, я сунулся в кухню и увидел там такую картину: Гриша сидел в уголке на табуретке и неумело чистил картошку, внимательно, с почтением слушая сетования матери. - Все с нее началось, с Наташки, - жаловалась она. - Поломала, дуреха, жизнь и ему, и себе. А у Миньки-то характер - сам знаешь какой! В ступе пестом не утолчешь! Из армии пришел - грозился: мол, в две недели себе жену найду, получше Наташки... И вот до сих пор ищет... Я вошел в кухню и прервал эту интересную беседу. - Ты картошку когда-нибудь чистил? - хмуро спросил я Гришу. - Кто так нож держит? Дай сюда... Показав, как надо чистить картошку, я перенес низенькую, еще отцом сколоченную скамейку к печке, сел и, открыв дверцу, закурил. - Ну и как там твоя Ирина? - осторожно спросила мать. Печь исправно глотала табачный дым черной холодной пастью. Зверская тяга у агрегата. Дядя Коля, сосед наш, делал... - Какая Ирина? - нехотя отозвался я. - Не знаю я никакой Ирины. Мать покивала, скорбно поджав губы. Ничего другого она от меня и не ждала. - В общем так, Гриша, - сказал я. - Насчет общежития идем завтра... А что ты на меня так смотришь? Что случилось? - Картошка кончилась, - виновато ответил Гриша. - Всю почистил? - обрадовалась мать. - Вот спасибо, Гришенька. Не сочти за труд - сходи во двор, ведро вынеси... Гриша с готовностью подхватил ведро с кожурой и побежал выполнять распоряжение. - Знаешь, Минька... - помолчав, сказала мать. - Не надо вам завтра никуда идти. Подумала я, подумала... Возьму я Гришу квартирантом. Все равно комната пустует. Я уронил окурок, неудачно поднял его, обжегся и, повертев в пальцах, бросил в печку. Нет, такого поворота я не ожидал. - Вежливый, уважительный... - задумчиво продолжала мать. Потом обулась и посмотрела на меня строго. - Дать бы тебе по затылку, - сказала она, - чтобы голову матери не морочил! Какая его жена из дому выгнала? Он и не женат вовсе. Тоже вроде тебя. 5 Во дворе шевелили ветками бело-розовые яблони, а я сидел у окна и без удовольствия наблюдал, как Мухтар командует Гришей. Хитрая псина с низким горловым клокотанием вылезла из будки, и Гриша послушно остановился. Взрыкивая для острастки, Мухтар медленно обошел вокруг замершего квартиранта и лишь после этого разрешил следовать дальше. Потом, как бы усомнясь в чем-то, снова скомандовал остановиться и придирчиво обследовал Гришины ноги, словно проверяя, по форме ли тот обут. Убедившись, что с обувью (галоши на босу ногу) все в порядке, не спеша прошествовал к будке и улегся на подстилку, высоко держа кудлатую голову и строго посматривая, как Гриша с величайшим почтением перегружает содержимое ведерка в миску. И такую вот комедию они ломали перед моим окном каждый день, причем ужасно были друг другом довольны. Так и подмывало выйти во двор, ангелочку Грише дать по шее, а наглецу Мухтару отвесить пинка, чтобы знал свое место в природе, псина. Дождавшись возвращения Гриши, я зловеще спросил его: - А чему ты все время радуешься? Действительно, стоило Грише чуть отдохнуть, и лицо его немедленно украшалось тихой счастливой улыбкой. Как сейчас. На секунду Гриша задумался, потом поднял на меня серьезные глаза и произнес негромко: - Свободе. - Какой свободе, Гриша? Ты же за калитку не выходишь! - Выхожу, - быстро возразил он. - Если мать за хлебом пошлет, - сказал я. - Слушай, чего ты вообще хочешь? Гриша растерялся. - Вот... Мухтара покормил... - как всегда, невпопад ответил он. - Молодец, - сказал я. - Мухтара покормил, картошку почистил, из окошка во двор поглядел... Устроил сам себе заключение строгого режима и говоришь о какой-то свободе! - Я объясню, - сказал Гриша. - Можно? - Валяй, - хмуро разрешил я. Глаза б мои на него не глядели! Дома - Гриша, на работе - Гриша. И мать, главное, взяла в привычку чуть что в пример мне его ставить: и домосед он, и не грубит никогда, и что попросишь - все сделает... - Скажи, пожалуйста, - начал Гриша, - есть такое наказание, чтобы человека лишали возможности двигаться? - Нет такого наказания, - сердито сказал я. - Это только в сумасшедших домах смирительные рубашки надевают. На буйных. - Ну вот, - обрадовался Гриша. - Представь: человека поместили в камеру и надели на него такую рубашку. Год он лежал без движения, представляешь? - Не представляю, - сказал я. - У него за год все мышцы отомрут. - Ну пусть не год! Пусть меньше!.. А потом сняли с него рубашку. И вот он может пройти по камере, может встать, сесть, выглянуть в окно... Он свободен, понимаешь? - В камере? - уточнил я. - В камере! - подтвердил Гриша. - Ему достаточно этой свободы!.. И такие вот разговоры - каждый день. Привязался однажды: можно ли найти человека, если известны паспортные данные? Я ответил: можно - через горсправку. А если не знаешь, в каком он городе живет? Ну, тут уж я задумался. Не перебирать же, в самом деле, все города по очереди - так и жизни не хватит. - А кого ты искать собрался, Гриша? - Я?.. Никого... Я - так... из любопытства... Да о чем говорить - одна та история с "Витязем" чего стоит!.. Рассказал Сталевару - тот вылупил на меня совиные свои глаза и радостно предположил: "Так они ж это... коктейли-то, видать, на сырой воде разводят... А Гриньке, стало быть, только кипяченую можно. Вот он и окосел..." Но шутки шутками, а Гриша-то ведь и впрямь трезвенником оказался! То есть вообще ни-ни. Ни капли... Хотя была однажды ложная тревога. Я сидел в кухне на своей скамеечке и курил в печку, а Гриша с матерью разговаривали в большой комнате. Что-то мне в их беседе показалось странным. Мать молчала, говорил один Гриша. Я вслушался. - ...а жители той планеты, - печально излагал наш особо опасный преступник, - понятия об этом не имели. Вообще считалось, что это варварская, зашедшая в тупик цивилизация... И что самое удивительное - вязальные спицы в руках матери постукивали мерно, спокойно, словно речь шла о чем-то самом обыкновенном. - ...он знал, что на этой планете ему не выжить, а он и не хотел... Собственно, это был даже не побег, а скорее форма самоубийства... Я швырнул окурок в печку и направился в большую комнату. Гриша сидел напротив матери и сматывал шерсть в клубок. Глаза - ясные, голос - ровный. - О чем это вы тут разговариваете? - А это мне Гришенька фантазию рассказывает, - с добрым вздохом отвечала мать. - В книжке прочел... Вечером, дождавшись, когда Григорий ляжет спать, я снова подошел к матери. - Слушай, мать... Я, конечно, понимаю: квартирант у нас хороший, лучше не бывает... Но скажи мне честно, мать: тебя в нем ничего не беспокоит? Она отложила вязанье, сняла очки и долго молчала. - Ну, странный он, конечно... - нехотя согласилась она. - Но ведь в детдоме рос - без матери, без отца... - Детдом - ладно, - сказал я. - А вот насчет других планет - это он как? Часто? - Да пусть его... - мягко сказала она. 6 - А что это нашего квартиранта не видать? Швейная машинка ответила мне длинной яростной речью, мать же ограничилась тем, что оделила меня сердитым взглядом искоса. - Не понял, - уже тревожась, сказал я. - Где Гриша? За окнами было черным-черно. Часы на серванте показывали половину двенадцатого. - Да не стучи ты, мать, своей машинкой! Он что, не приходил еще? - Почему... - сухо и не сразу ответила она. - Приходил. Потом снова ушел. Да он уж третий вечер так... - Третий вечер? - изумился я. - Гриша? Вот не знал... - Откуда ж тебе знать? - вспылила она. - Ты сам-то в последнее время дома вечерами бываешь? Я смущенно почесал в затылке и, прихватив сигареты, вышел из дому. Наш переулок, опыленный светом желтеньких безмозглых лампочек на далеко разнесенных друг от друга столбах, был весь розово-бел от цветущих деревьев. Я постоял, прислушиваясь. Минуты две было тихо. И вдруг где-то возле новостройки взвыли собаки. Лай начал приближаться, откочевал вправо, причем из него все явственней проступали выкрики и топот бегущих ног. - Что-то слышится родное... - озадаченно пробормотал я. В частном секторе теперь было шумно, и ядро этого шума катилось прямиком ко мне. Первым из-за угла выскочил высокий широкоплечий парень и припустился наискосок к нашей калитке. Увидев огонек моей сигареты, шарахнулся и принял оборонительную позу. - А ну быстро в дом! - негромко скомандовал я. - Быстро в дом, я сказал. Без тебя разберемся... И растерянный Гриша Прахов молча скользнул мимо меня во двор. Навстречу ему, угрожающе клокоча горлом, двинулся спущенный на ночь с цепи Мухтар, но Гриша был настолько взволнован, что просто перешагнул через пса и заторопился по кирпичной дорожке к дому. Ошарашенный таким пренебрежением, Мухтар сел на хвост и, до отказа вывернув голову, уставился вслед. Я прикрыл калитку. Тут из-за угла заскочили еще двое. Точно так же метнулись на огонек моей сигареты, а потом с ними произошло то же, что и с Гришей, - только узнали они меня быстрее и шарахнулись не так далеко. - Да это же Минька! - растерянно сказал тот, что повыше. Зовут Славкой, фамилии не знаю, живет в Нижнем поселке. А кто второй? Второму фонарь светил в спину, лица не разглядишь. Выдал оскал - широкий, наглый, в тридцать два зуба... Бехтерь. Со стороны котлована под собачий аккомпанемент подбежал третий. Задохнулся и перешел на тяжелую трусцу... А намного их Гриша обставил. Молодец, бегать умеет. Хотя с чего ему не уметь - ноги длинные, голова легкая... - Что, чижики? - ласково спросил я, дождавшись, когда они соберутся вместе. - Детство вспомнили? В догонялки поиграть захотелось? А если мне сейчас тоже поиграть захочется? Я сделал шаг, и они попятились. Бехтерь перестал улыбаться. - Нет, Минька... - И я удивился, сколько в его скрипучем голосе было ненависти. - С тобой мы в догонялки играть не будем. А вот с квартирантом твоим еще сыграем. Так ему и передай. Я выслушал его и не спеша затянулся. - Бехтерь, - прищурясь, сказал я. - А помнишь, ты лет пять назад этот переулок спичкой мерил? Сколько у тебя тогда спичек вышло? Вместо ответа Бехтерь издал какой-то змеиный шип. - Так вот, Бехтерь, - продолжал я. - Если я тебя еще раз поймаю в нашем районе - заставлю мерить по новой. Только уже не поперек, а вдоль. Славка! - Ну! - Тебя это тоже касается. И дружку своему растолкуй. Я его хоть и не знаю, во личность запомнил. - А меня-то за что? - баском удивился тот, о ком шла речь. - А не будешь на свету стоять, - закончил я, топча окурок. Мать ждала меня в прихожей, приоткрыв дверь во двор. - Что там, Минька? - спросила она. - Все в порядке, мать, - успокоил я. - Так... Нижнинские немножко не разобрались. Успокоил и направился прямиком в Гришину комнату. Гриша сидел на койке и расстегивал рубашку, хотя умные люди обычно начинают с того, что разуваются... Увидев меня, он ужасно смутился и стал почему-то рубашку застегивать. - Ну расскажи, что ли, - попросил я, присаживаясь рядом с ним. - Что вы там с Бехтерем не поделили? Гриша вдруг занервничал, ощетинился. - Я... отказываюсь отвечать! - заявил он высоким срывающимся голосом. Это