ликлиники. Это был самый длительный роман у Ирины, дольше даже, чем она замужем пробыла. Женя наблюдает ее отца, Сергея Степановича. Печень. Так что он по-прежнему вхож, так сказать, в дом. -- Послушайте, -- взмолился Коротков, -- у вашей подруги был хоть один роман вне милицейского круга или она специально себе любовников из МВД выбирает? -- А других-то где взять? -- возразила Людмила. -- Вся жизнь только дома и на работе. С другими и познакомиться негде. Это в двадцать лет бегают на дискотеки и студенческие вечера. А в нашем возрасте обходятся профессиональным кругом. Ирина однажды привезла роман из отпуска. Долго потом на воду дула, так обожглась. С виду интеллигентный, красивый, неглупый, а оказался дважды судим. Видели бы вы, что с ней было! -- А что было? Переживала сильно? -- поинтересовался Юра. -- Да ни одной минуты. Мгновенно порвала с ним. И не за то, что судим, судимости-то были автотранспортные, а за то, что скрывал и замуж звал, собирался развестись. Должен ведь был понимать, что ей, майору милиции, иметь дважды судимого мужа не с руки. -- Как же она узнала о судимостях, если он скрывал? -- Случайно. Это ее взбесило. Ирина терпеть не могла, когда ее принимали за дурочку. Этот Валера был, насколько мне известно, единственным мужчиной, с которым она по-настоящему рассталась. Как отрезала. А все остальные даже и не догадываются, что их роман с Ирой закончен. Я ведь уже говорила, она ни с кем не обостряла отношений. Вот и создавала у Своих "бывших" иллюзию, что все по-прежнему, только обстоятельства не складываются, то работы много, то командировка, то хаты пустой нет. Она к ним ко всем искренне расположена, только спать с ними не хочет. Иначе разве они были бы сейчас здесь, на кладбище? Панихида подошла к концу. Шестеро плечистых мужчин подняли гроб на плечи, и провожающие двинулись к могиле. Юра поискал глазами ребят из оперативно-технического отдела, которые вели съемку похорон скрытой камерой. -- Посмотрите внимательно, Людочка, -- попросил Коротков. -- Здесь много людей, которых вы не знаете? -- Почти никого, -- быстро ответила она. -- В основном все наши, институтские. Вот девочки из информационного центра, у них Ира брала стати- стику. Те, что рядом с отцом, -- родственники. Следом за нашим начальником идет мужчина -- его я не знаю. И в самом конце двое с большими гладиолусами -- их тоже впервые вижу. Странно все-таки, что нет Корецкого. Коротков остановился. Он сам не понимал, почему ему так не хочется отпускать от себя Люду Семенову, доверчиво опирающуюся на его руку. Но дальше тянуть уже неприлично. -- Спасибо вам, Люда, -- тихо сказал он. -- Не буду больше вас терзать. Вы идите, попрощайтесь с Ириной. А мне пора. Он прошел сквозь медленно двигающуюся толпу, на секунду замедлив шаг сначала возле невысокого смуглого мужчины в роговых очках, потом приостановился около двоих с огромным букетом гладиолусов, почти полностью закрывавшим их лица. Теперь он был уверен, что видеокамера зафиксирует всех троих крупным планом. Шагая по Крестовскому мосту и почти задыхаясь от заполнявшего легкие тяжелого зноя, Юра Коротков пытался настроиться на дело Плешкова, которому предстояло посвятить часть дня. Но мысли съезжали куда-то в сторону, упорно выталкивая на поверхность тихий голос: "Я не шучу. Женитесь на мне". x x x "...Она тянула на себе весь план отдела. Свои темы закрывала, к чужим подключалась. Пахала как ломовая лошадь. В субботу выходила, в воскресенье, на праздники брала работу домой. Начальник наш на нее буквально молился. А она стеснялась лишний раз с работы отпроситься..." "Боялись ее очень, особенно если давали ей тексты на рецензирование. Ирина Сергеевна въедливая была необыкновенно, к каждому слову цеплялась. Когда она мне диссертацию вернула, там все поля были карандашом исписаны, представляете? Все поля на каждой странице. А в конце еще несколько листов вложено с замечаниями. Это не потому, что я такой особенно тупой. Она все диссертации так читала. Зато все знали, что если учесть ее поправки и замечания, то работа пройдет без сучка без задоринки. Ей поэтому многие старались свои диссертации подсунуть, она никому не отказывала, хотя и своей работы у нее всегда было много. Были, конечно, такие умники, которые, забрав у нее диссертацию с замечаниями, всем говорили, что "сама Филатова читала", а не поправили ни одной буквы. У Ирины Сергеевны репутация была, что и говорить. После ее правок работу можно было и не читать, смело рекомендовать в совет, на защиту. Вот они и пользовались. А когда она однажды эту уловку обнаружила -- ох что было! Не поленилась, пришла на защиту, выступила неофициальным оппонентом и в буквальном смысле смешала диссертанта с грязью. Все могла простить -- лень, глупость, но мошенников терпеть не могла. Ее прямо переворачивало всю..." "...Враги? У Иры? Да откуда?!" "...Ирку втихаря многие не любили. Но в основном те, кто ее не понимал. Посудите сами: нестарая, привлекательная, пользуется очень большим вниманием со стороны мужчин -- и вся в работе. Здесь что-то нечисто. С чего это она так надрывается? Перед руководством выслуживается? В тридцать четыре года стала ведущим научным сотрудником, а эту должность по нынешним требованиям должны замещать только доктора наук. За что ей такое продвижение по службе? А кто ее хорошо знал, те понимали, что ей интересно то, что она делает. Она мне много раз говорила, что с детства ее любимый вопрос: почему? Почему происходит так, а не иначе? Почему случается это и случается то? И в криминологии она осталась такой же "почемучкой", все ломала голову, пыталась понять, почему преступность ведет себя именно так, а не иначе..." "Мы все к ней бегали со своими страданиями. Она слушать умела. И утешать. Поговоришь с ней -- и легче становится. Она для нас была вместо психотерапевта. А совет всегда давала один и тот же: поступай, как тебе самой хочется, не насилуй себя, не ломай..." "...Филатова злая была, прощать не умела. Она не мстила, нет, Боже упаси, для этого она была слишком мягкая. Она делала для себя выводы и потом свое мнение не меняла, хоть мир перевернись. Вешала на человека ярлык на всю жизнь и даже от него самого не считала нужным это скрывать. Однажды наш сотрудник занял у нее солидную сумму на неделю, а вернул только через два месяца. Филатова ни разу ему не напомнила, ни разу не спросила, хотя сидели они в соседних комнатах и виделись раз по двадцать на дню. А когда он в следующий раз обратился к ней с такой же просьбой, она ответила: "Володюшка, ты чудный парень, но денег я тебе не дам. Ты человек необязательный и вышел у меня из доверия". Представляете, прямо при всех заявила. Вот в этом она вся..." "...Мы удивлялись, почему Ирина докторскую диссертацию не пишет. Никто и не сомневался, что ей это по силам. А она отшучивалась, говорила, что ей рано себя хоронить, что не нагулялась еще. Конечно, ее понять можно: пока в совете наши зубры сидят, которые сами докторами наук стали лет в пятьдесят, они Филатову в доктора не пропустят -- больно молодая. Но, кажется наш начальник ее все-таки дожал, особенно после того, как ужесточил требования к замещению должностей ведущих сотрудников Во всяком случае, в плане института на тысяча девятьсот девяносто второй год стоит ее монография..." "...Ирина Сергеевна очень болезненно относилась к тому, что в министерстве науку ни в грош не ставят. У нее самообладание было -- дай Бог каждому, но и темперамент бешеный. Она в министерстве наслушается в свой адрес, да и в адрес института в целом, всяких гадостей, смолчит, зубы стиснет, а в моем кабинете даст себе волю. Особенно тяжко ей пришлось последние два-три месяца, когда Павлов из Штаба МВД России начал к ней цепляться. По нескольку раз возвращал ей документы на доработку, это ей-то, за которой в жизни никто ничего не переделывал. Можете мне поверить, если на свете существуют гениальные криминологи, то она -- из их числа. А Павлов этот -- безграмотный тупица, путает криминологию с криминалистикой, в слове "перспектива" по четыре ошибки делает. Я как начальник делал все возможное, чтобы Ирину Сергеевну оградить от него, да куда там! Она, бедная, совсем сникла, как-то даже сказала мне: "Наверное, мы и в самом деле никому не нужны. Вот выйдет моя книга, и уйду я в журналистику"..." x x x ...Уходя домой, Настя Каменская оставила в кабинете, где стояли столы Ларцева и Короткова, лаконичную записку: "Павлов из МВД России. Не к спеху, для общей картины. Целую. А. К.". x x x Заказчик не испытывал тревоги. Только легкое недовольство. Он уже знал, что после выполнения заказа возникли непредвиденные осложнения, что вместо дела о несчастном случае расследуется уголовное дело об убийстве. Но, в конечном итоге, какая ему разница? Расследование лично для него ни малейшей угрозы не представляет. Главное -- Филатовой больше нет... Заказчик вспомнил свою первую встречу с ней почти полгода назад, в январе. Она сидела перед ним спокойная, сосредоточенная, готовая выслушать его соображения и продумать их. А он плохо слышал сам себя, путался в словах и все не мог отвести глаз от ее рук, пытаясь уловить хоть малейший признак волнения. Знает или не знает-- вот что мучило Заказчика. Кто бы мог предположить, что они вот так встретятся? Порой она вскидывала ресницы и улыбалась, Заказчику мнилось, как-то по-особенному, с тайным смыслом, но он одергивал себя, стараясь успокоиться и вникнуть в суть дела, которое они обсуждали. А она, казалось, не замечала его волнения, и руки у нее не дрожали. После той первой встречи Заказчик быстро забыл свои страхи. Он был уверен, что хорошо знает женщин, а женщины не умеют долго сдерживаться и молчать. Если бы она знала, кто он такой, или хотя бы догадывалась, она бы выдала себя. Потом была вторая встреча и следующая. Так сложилось, что в феврале им пришлось сталкиваться чуть ли не каждую неделю. Заказчик всматривался в ее лицо, походку, вслушивался в спокойный, почти лишенный интонаций голос и не обнаруживал никаких признаков нервозности. "Нет, не знает", -- облегченно вздыхал Заказчик, но в следующую же минуту в ее шутках ему слышался злой сарказм, а в улыбке виделась насмешка, в монотонной речи чудилась сдерживаемая ярость. А потом он узнал, что Филатова пишет книгу. К этому моменту нервы его были на пределе, как мотылек к пламени, тянулся он к этой загадочной женщине, используя любой, самый малозначительный повод для встреч, чтобы еще раз пережить мучительные сомнения и в конце облегченно вздохнуть: нет, все-таки не знает. Книга Филатовой тоже была поводом для разговора. -- Когда же вы собираетесь ее писать? -- спросил тогда Заказчик. -- Вы ведь так загружены плановой работой. -- Открою вам маленький секрет. -- Она смотрела на него открыто и дружелюбно. -- Книга уже написана. Просто раньше у меня не было возможности ее издать. -- Почему? Что-нибудь сверхкрамольное? -- пошутил Заказчик. -- Что вы, никакой крамолы, -- засмеялась она. -- Просто издать книгу -- дело практически неосуществимое, если ты -- никто и тебя не знают. А теперь у меня есть имя и репутация. -- А как будет называться ваше творение? -- Название пока ориентировочное -- "Криминология. Коррупция. Власть". Что-нибудь в таком роде. -- И о чем она, если не секрет? -- Долго объяснять. -- Она поморщилась. -- Если хотите, я вам лучше рукопись принесу. Может быть, заодно и подскажете, нельзя ли ее издать за гонорар. У нас ведь за это не платят, сами знаете. Договорились? Завтра же завезу вам текст. Она поднялась, собираясь уходить. Заказчик порывисто вскочил из-за стола, кинулся к вешалке, чтобы подать ей шубку неловко задел локтем пепельницу. Окурки высыпались на стол... -- Да не нервничайте вы так, Владимир Николаевич. -- Филатова взялась за ручку двери. -- До завтра. Стоял теплый слякотный февраль, в комнате было душно даже при открытой настежь форточке. Заказчик почувствовал, что руки его стали ледяными. Значит, все-таки знает... x x x Машина свернула с Садового кольца на Каляевскую улицу. -- Дальше куда? -- спросил Захаров. -- Все время прямо. Знаешь, я рада, что ты меня нашел. -- Настя тронула его за плечо. -- Как ты додумался? -- Большого ума не надо, -- усмехнулся Дима. -- Этот молодой черноглазый -- он в вашем отделе работает? -- Доценко? В нашем. Что-нибудь не так? -- Хороший мальчик, -- Дима одобрительно кивнул. -- Умеет спрашивать, фразы короткие, ни одного лишнего слова, никакого давления. Чуть-чуть подталкивает, сразу и не заметишь. Уж на что я злой был, а разговор в машине почти дословно вспомнил. Хороший мальчик, -- еще раз подтвердил он. -- Такой незаменим в работе со свидетелями. -- Да, -- рассеянно повторила Настя, -- незаменим. И все-таки зачем ты меня искал? -- Сам не знаю. -- Захаров пожал плечами. -- Жалко мне ее. -- Кого жалко? -- удивилась Настя. -- Эту... Филатову. Вот ведь глупость! -- Он озадаченно хмыкнул. -- Полчаса был с ней знаком, да что там знаком -- имя даже не спросил, трое суток из-за нее в камере проторчал и вдруг понял, что мне ее жалко -- И ты два часа ждал меня на улице чтобы сообщить об этом? -- Если совсем честно, то я хотел тебе сказать, что буду рад оказаться полезным Вы там в МУРе все такие, конечно же, умные и опытные, но в жизни всякое случается. Вдруг да пригожусь. Ни разу мне потерпевших не было жалко так, как сейчас. Видно, чем-то она меня задела. Так что имей это в виду. -- Спасибо. Очень трогательно, -- суховато ответила Настя. -- Сейчас направо на мост. Ты хоть понимаешь, что с тебя самого подозрение еще не снято окончательно? -- Ну что ж поделать, потерплю, -- миролюбиво ответил Дима. -- Хороший район зеленый, тихий. Живешь здесь? -- Здесь родители живут. А я на Щелковской. Прощаясь с Настей, Дима придержал ее за руку, вгляделся внимательно. -- А ты не меняешься. Все такая же девчушка в джинсиках и с длинным хвостом на затылке. Тебе сейчас сколько? -- Тридцать два, -- улыбнулась Настя. -- Не замужем? -- Не смеши меня. Спасибо еще раз, что подвез. Когда встал вопрос о размене квартиры, основным аргументом у Настиного отчима было то, что "трое бумагомарак на одной кухне не уживутся". Пока Настя училась в школе и в университете, а Леонид Петрович работал на практике, или, как говорят, "на земле", трехкомнатная квартира была наполовину завалена бумагами и рукописями Настиной матери, известного ученого-лингвиста. Потом и Настя стала выкраивать уголки для своих бесчисленных листочков и мудреных расчетов. А уж когда Леонид Петрович, покончив с практической работой, перешел с должности начальника РУВД в Высшую юридическую заочную школу милиции преподавать оперативно-розыскную деятельность, в квартире стало по-настоящему тесно. Теперь Настя жила отдельно, на другом конце Москвы, но у родителей бывала часто, особенно с тех пор, как мать на два года пригласили на работу в Швецию. Леонид Петрович был в отличие от Насти человеком хозяйственным, обеды готовить не ленился, но самое привлекательное состояло в том, что квартира родителей находилась гораздо ближе от Петровки, чем Настино собственное жилье. Если остаться ночевать, то утром можно спать минут на сорок дольше. Уютно устроившись в мягком кресле, Настя смотрела, как отчим разбирает небольшой пластиковый пакет -- мать с оказией передала посылку. Вынув маленькую плоскую коробочку, Леонид Петрович протянул ее Насте. -- Твои игрушки. У тебя, наверное, уже полный набор есть? -- Нет предела совершенству, -- отшучивалась Настя: И вдруг спросила: -- Пап, а кто такой Богданов? -- Богданов? Бывший начальник ГУВД Москвы. Ты в своем уме, родная? От удивления Леонид Петрович даже выпустил из рук журнал по криминалистической технике, который ему прислала жена. -- Не тот. Богданов из академии, с кафедры организации расследования преступлений. -- А, -- облегченно вздохнул отчим. -- Знаю, конечно. Родственные кафедры, мы все друг друга знаем. Зачем он тебе? -- На всякий случай. А Идзиковского из Интерпола знаешь? -- Фамилию слышал, но лично не знаком. Еще вопросы? -- А с Филатовой Ириной Сергеевной из НИИ МВД ты встречался? -- Приходилось. Ты что, мой моральный облик проверяешь? Настасья, кончай темнить. Говори, в чем дело. -- Филатова умерла, -- выпалила Настя. -- Да что ты?! -- Леонид Петрович охнул и присел на диван. -- Может, это не та Филатова? Та была молодая совсем, красивая. -- Та самая, папуль. Убита. Настя встала с кресла и села на пол рядом с отчимом, положив голову ему на колени. -- Единственная версия, которая есть на сегодняшний день, -- убийство из ревности. А у Филатовой все романы -- с офицерами из МВД. И я буду сидеть здесь, у твоих ног, как верный пес, до тех пор, пока ты мне не расскажешь, как и чем живут научные работники и преподаватели. Из-за чего они ссорятся друг с другом, на какие темы пишут анонимки, какие шаги предпринимают, чтобы подсидеть другого, каким способом сводят счеты и так далее. Идет? Леонид Петрович огорченно усмехнулся. -- Вот и с тобой случилось то, чего я всегда боялся, пока работал "на земле". Приходится вести расследование среди своих. Ты даже представить себе не можешь, как это трудно. Особенно когда ты молод. Милицейский круг - тесный круг. Не просто узкий, а именно тесный, не можешь повернуться, чтобы не наткнуться на знакомого, родственника знакомого, сослуживца родственника, бывшего ученика, соседа начальника и прочее. В этом тесном кругу невозможно никого ни о чем спросить, я уже не говорю -- допросить, потому что какие могут быть серьезные разговоры между своими? Ты разговариваешь с человеком, которого подозреваешь в преступлении, а он на все твои доводы отвечает: да ладно, да брось ты, ну мы же свои люди, ты же понимаешь. И хлопает тебя по плечу. И предлагает выпить. А чуть что не так -- будь уверена, тут же посту- пит звоночек твоему Гордееву, с которым они или в санатории вместе отдыхали, или на банкете водку пили, или еще как-нибудь знакомы. Ты что же это, Виктор Алексеевич, ты давай ребят своих приструни, не годится так, обидели, понимаешь. В общем, наплачешься. -- Нет. -- Настя грустно покачала головой. -- Не наплачусь. Меня Колобок к ним не выпустит. Плакать будут наши мальчики. Как ты думаешь, папа, почему меня Колобок на привязи держит? -- Ума не приложу. -- Леонид Петрович погладил Настю по голове. -- Может быть, он знает про твои... м-м-м... мягко говоря, про твои особенности? -- Откуда ему знать? -- возразила Настя. -- Если только ты ему сказал. Но ты же не говорил? -- Она вопросительно подняла голову. -- Разумеется, нет. Зачем же я буду выдавать Гордееву твои секреты, хоть и знаю его давным-давно. Вот, кстати, тебе еще пример тесноты нашего круга. Вообще запомни: этим отличаются две профессии -- юридическая и медицинская. Только если в медицине династии приветствуются, то у нас -- нет. Считается, что если папа врач, мама врач, сын врач, то это семейная приверженность идеалам гуманизма. А если юрист -- сын юриста, то все думают, что непременно блатной, что папочка сынка пристроил. -- А почему так? -- Какая-то правда в этом есть. Все-таки много лет у МВД были и престиж, и власть, и, соответственно, возможности. Часть сынков и прочих родственников и в самом деле были "пристроенные". Но другая-то часть -- она совсем иная. Порой это даже бывает трудно объяснить. Вот ты, например, -- типичная милицейская дочка. Прекрасно училась в физико-математической школе, перед глазами, с одной стороны, блестящая карьера матери, с другой -- этот твой суперматематик Лешка. А ты? Пошла в милицию; Можешь объяснить, почему? -- Не могу, -- вздохнула Настя. -- Гены, наверное. -- Какие гены? -- Леонид Петрович легонько щелкнул Настю по носу. -- Твой родной отец в милиции никогда не работал. -- Но воспитывал-то ты, -- резонно сказала Настя. -- Не отвлекайтесь, папаша, рассказывайте мне про ваши околонаучные дела. Заканчивался вторник, шестнадцатое июня. День, когда похоронили Ирину Филатову. День, когда освобожденный после семидесяти двух часов пребывания в камере Дмитрий Захаров решил, что убийцу своей случайной попутчицы он бы задавил собственными руками. День, когда давно и глубоко женатый Юра Коротков ни с того ни с сего понял, что влюбился в свидетельницу Люду Семенову, тридцати девяти лет, замужнюю, мать двоих детей. День, когда над ничего не подозревающим полковником Гордеевым проплыло легкое светлое облачко, которого Виктор Алексеевич и не заметил. x x x Следующие дни показали, что Леонид Петрович оказался пророком. Коротков, Ларцев и Доценко, работавшие по делу Филатовой и проверявшие версии убийства из корыстных побуждений или из ревности, приходили на работу измученные и раздраженные. -- Чтоб они все провалились! -- кричал в сердцах невысокий седоватый Володя Ларцев после беседы с преподавателем Академии МВД Богдановым. -- Я его спрашиваю про Филатову, а он смотрит на меня своими холодными глазами и вдруг цедит сквозь зубы: "Вы какой вуз оканчивали? Ах, Московскую школу! Вам оперативно-розыскную деятельность, наверное, профессор Овчаренко читал? Сразу видно, что он вас ничему не научил. Вы совершенно не умеете вести опрос". Каково, а? Подозрения Короткова в адрес отсутствовавшего на похоронах хирурга Корецкого. оказались беспочвенными: на правах старого друга дома он оставался в квартире у Филатовых, помогая готовить стол для поминок. Из всех проверяемых по версии "ревность" он был самым приятным собеседником, но это, подумал Коротков, скорее всего оттого, что сотрудники ГУВД были прикреплены к другой поликлинике, что лишало Корецкого возможности небрежно бросить: "Кто ваш начальник? Гордеев? Знаю, знаю, он у меня лечился". У всех мужчин, в том числе и у бывшего мужа Филатовой, и у безжалостно брошенного Валеры с двумя автотранспортными судимостями, было твердое алиби и полное отсутствие мотивов для убийства. Семенова не преувеличивала, когда говорила, что Ирина умела организовывать свою личную жизнь, ни в ком не вызывая ни ревности, ни подозрений. Корыстные мотивы тоже не просматривались. Ирина и ее отец жили на две свои зарплаты, в коммерческой деятельности участия не принимали, богатыми наследниками не были. Из драгоценностей в доме были две золотые цепочки, одна Иринина, другая -- с кулоном -- ее матери, и три обручальных кольца -- самой Ирины и ее родителей. Как сказал отец, Ирочка предпочитала серебро, но и его было немного, хотя вещи отличались изысканным вкусом. Много денег Филатова тратила на книги, любила дорогую парфюмерию и особенно духи. Одежда, напротив, была недорогая и, как выразился Миша Доценко, повседневная. Нет, никаких признаков того, что в семье есть какие-то доходы помимо зарплаты, не видно. Ни машины, ни дачи. Оставался невыясненным вопрос о деньгах на кооператив, которые Ирина будто бы должна была откуда-то получить. Отец об этих деньгах ничего не знал, как и вообще о том, что Ирина собиралась вступать в ЖСК: "Ирочка очень скрытная была. О радостных событиях никогда не сообщала заранее, всегда постфактум. А о неприятностях тем более не рассказывала". Вопрос так и остался открытым, но был признан Ларцевым и Доценко потерявшим актуальность, так как история произошла, как выяснилось, в 1987 году, то есть пять лет назад. Дело, казалось, зашло в тупик. -- С любовью и деньгами, этими двигателями прогресса, мы покончили, -- глубокомысленно заявил Ларцев. -- Переходим к менее волнующим проблемам. С этими словами он положил перед Юрой Коротковым Настину записку. -- Займешься? Аська просит нарисовать ей Павлова из МВД России. Не знаешь, зачем? -- Какая разница? Просит -- нарисуем. Юра быстро выхватил у Ларцева записку, стараясь скрыть от товарища свою радость. Еще бы! Это же повод позвонить Людмиле! "Уймись, дурень, -- мысленно осадил он себя. -- Она про тебя и думать забыла. Очень ты ей нужен". Но на поверхность сознания чья-то коварная рука упорно выталкивала воспоминание о ее тихом голосе. "Я не шучу. Женитесь на мне". Если правда, что деньги тянутся к деньгам, а беда -- к беде (не зря же говорят - пришла беда -- отворяй ворота), то любовь должна тянуться к любви. Ибо влюбленный в свидетельницу Семенову сыщик Юра Коротков узнал из разговора с ней нечто такое, что позволило вновь поднять закрытый было вопрос об убийстве Ирины Филатовой на почве неразделенной любви. Сотрудник Штаба МВД России полковник милиции Павлов Александр Евгеньевич, по утверждению Людмилы Семеновой, ухаживал за Ириной, причем делал это отчаянно и весьма своеобразно. Сначала были чуть не ежедневные посещения института с цветами и подарками, публичное целование ручек, приглашения всех сотрудников отдела на принесенный свежайший торт, восклица- ния: "Ирочка, я ваш раб! Ирочка, вы -- совершенство!" Ирину это откровенно забавляло, она мило улыбалась, подшучивала над ухажером, но его это ничуть не обижало. Внезапно все переменилось. Прекратились цветы, чаепития и комплименты. Павлов перестал наезжать в институт и превратился в злобного мальчишку, который дергает за косы и старается побольнее ущипнуть как раз ту девочку, которая ему нравится. Он буквально терроризировал Иру, постоянно придирался к подготовленным ею документам, без конца вызывал в министерство. Но она все сносила, выдержки и терпения ей было не занимать. Штаб -- основной заказчик на научную продукцию отдела, и ссориться с ответственными работниками было нельзя. Влюбленный Павлов стал притчей во языцех, а Ирину называли великомученицей и дружно ей сочувствовали. -- Я, помнится, даже сказала ей как-то: "Да отдайся ты ему один раз. Может, отстанет". -- А она что? -- спросил Юра. -- Посмотрела на меня с такой яростью, что я даже оторопела. Лучше, говорит, нищему в подземном переходе отдаться, чем ему. Хотя, --добавила Люда, -- Павлов внешне очень импозантный, ничего отталкивающего в нем нет. Этот бугай из академии, Богданов, на мой взгляд, в десять раз хуже. Что ж, сердцу не прикажешь, конечно, с кем миловаться -- дело вкуса. -- А может, дело принципа? Знать бы только, какого. -- Юра отодвинул пустую чашку из-под кофе и потянулся за пепельницей. Они сидели в открытом кафе возле большой гостиницы, наслаждаясь предвкушением наступающего вечера, который принесет с собой прохладу. -- Людочка, вы не торопитесь? Расскажите мне еще про вашу подругу, -- попросил Коротков. -- Я не тороплюсь. Муж повез детей в Мариуполь, к родственникам. Десятого июля я уйду в отпуск и поеду, сменю его на родительской вахте. Юра переваривал услышанное, стараясь сообразить, как ему воспользоваться полученной информацией. Неожиданно его собеседница добавила: -- Юрочка, не мучайте себя. У вас все на лице написано. У нас с вами вполне благополучные семьи. Я старше вас минимум лет на пять. Вы замучены и задерганы своей работой, а я устала от бесконечных конфликтов дома. Если вы согласны с тем, что в жизни должны быть светлые пятна, то на время до десятого июля вы можете рассчитывать. -- А потом? -- глупо спросил Коротков, не в силах оторвать взгляд от ее глаз. -- А про "потом" не будем загадывать. Жизнь длинна и непредсказуема. Это, кстати, любимая Иркина фраза. 4 В пятницу, девятнадцатого июня, Гордеев вызвал Игоря Лесникова. -- Что по делу Ковалевой? -- Как мы выяснили, судью и второго заседателя пока никто не беспокоил. В тексте приговора указаны трое свидетелей, дававших на суде показания против Шумилина. Двадцать четвертого мая тысяча девятьсот восемьдесят девятого года избит сын свидетеля Калинникова, дело не раскрыто, числится за сотым отделением милиции. Двадцать четвертого мая тысяча девятьсот девяностого года ограблена девочка четырнадцати лет, дочь свидетельницы Тодоровой. У нее отняли золотую цепочку и серьги, карманные деньги, сняли американскую куртку и импортные кроссовки. Дело "висит" на семьдесят четвертом отделении. Двадцать четвертого мая тысяча девятьсот девяносто первого года избит и ограблен внук свидетеля Пожидаева, территория сто семидесятого, тоже не раскрыто. В нынешнем году -- Наташа Ковалева. У меня сомнений нет, Виктор Алексеевич. Таких совпадений не бывает. -- Согласен. Этот Шумилин далеко не дурак, хотя и сволочь изрядная. Самих свидетелей не трогает, боится, что они его опознают, они же его на суде видели, да и во время аварии тоже. Можно было зло на женах и мужьях вымещать -- так нет, он детей выбирает. А знаешь, почему? Потому, что дети скажут, что он большой взрослый дядька, для них все, кто старше пятнадцати. глубокие старики, а любой, кто выше ростом, кажется огромным. Ты этого Шумилина видел сам-то? -- Глянул издалека, -- усмехнулся Лесников. -- Вы правы на все сто процентов. Ему двадцать три года, невысокий, худенький, внешне -- пацан пацаном. Между прочим, за рулем, хотя его по суду прав лишили. Дядюшка, видно, постарался. -- Значит, так, Игорек. Попали мы с тобой между двух огней. Виталий Евгеньевич Ковалев, советник вице-премьера Аверина, спит и видит, когда парламент потребует отставки премьера. У его шефа Аверина в этом случае хорошие шансы самому стать премьер-министром. Ну и с ним вместе Ковалев поднимется. Уж не знаю, в курсе Аверин или нет, но Ковалев ведет активную работу в парламенте, опираясь на депутатскую фракцию, ратующую за снятие всех барьеров на пути западного капитала в нашу страну. На эту агитработу, как ты понимаешь, нужны деньги, и деньги дает ему президент Фонда поддержки предпринимательства некто Виноградов. Лучшие, можно сказать, друзья и соратники по политической борьбе. Если сказать Ковалеву, что его дочку изнасиловал родной племянник Виноградова... Ну, как ты думаешь, что нам с тобой ответит Ковалев? -- Что нас гнать надо поганой метлой. Что мы не умеем раскрывать преступления, что хватаем первого, кто под руку попадается, что у нас по тюрьмам одни невиновные сидят, а матерые преступники гуляют на свободе. Весь джентльменский набор. -- Молодец. А что нам скажет следователь? -- Это смотря по тому, какие доказательства мы ему найдем. Дело находится в производстве у Ольшанского, он мужик вообще-то крепкий. Может, он и не испугается Ковалева. -- Может, и не испугается, -- Гордеев погрыз дужку очков. -- Может, и не испугается, -- повторил он задумчиво. -- Ладно, поезжай к следователю, расскажи ему все побасенки про шумилинскую вендетту. Пусть начнет работать с потерпевшими по прошлым делам. Детки, конечно, будут напуганы, да и время прошло, но -- вдруг что-нибудь получится. Про Виноградова пока помолчим. Для Ольшанского Шумилин -- ранее судимый, и все. Хоть следователь у нас и крепкий мужик, но пугать его раньше времени не будем. Пусть он сам тебе скажет, какие ему нужны доказательства, чтобы предъявить Шумилину обвинение и чувствовать себя уверенно. А уж мы тут придумаем, как эти доказательства добыть. После ухода Лесникова Виктор Алексеевич вскочил и покатился упругим мячиком по кабинету, огибая длинный приставной стол для совещаний. Не ошибся ли он, пытаясь скрыть от следователя информацию? Собственно, информация эта для расследования не нужна, но все же, все же... Не получается ли, что он подставляет Ольшанского под удар, которого тот не ждет? А какой такой удар? Что особенного грозит Ольшанскому? Неприятный разговор с отцом потерпевшей? Не факт. Ковалев вполне может оказаться порядочным человеком и не будет чинить следствию никаких препятствий. Почему он, Гордеев, заранее против него настроен? Да и Ольшанский не из пугливых, тут Лесников прав. Чем его так уж сильно можно напугать? А вдруг это не Шумилин? Вдруг они ошибаются? Совпадений много? Гордеев хмыкнул. За четверть века в розыске он узнал, какие невероятные, какие неправдоподобные бывают совпадения. Из-за этих совпадений жизнь и судьба честного человека не раз висят на тонюсеньком волоске. И бывает, к сожалению, что волосок рвется. Бывает. Гордеев подкатился к креслу, снял телефонную трубку. Удар надо принимать на себя. -- Константин Михайлович? Приветствую. Гордеев. -- День добрый, Виктор Алексеевич. Рад вас слышать, -- раздался в трубке слегка картавый говорок Ольшанского. --Константин Михайлович, к вам сейчас мой Лесников приедет насчет Наташи Ковалевой. У нас тут идейка одна появилась, он вам расскажет. Но пока все очень приблизительно. Хочу вас попросить, вы мне напишите отдельное поручение на допрос отца потерпевшей. Лесников как раз и захватит. Все-таки версия очень спорная, так я уж сам отдуваться буду. Чтобы вам не краснеть, если мы ошиблись. -- Я, Виктор Алексеевич, краснеть давно разучился, -- усмехнулся в трубку Ольшанский. -- Но Ковалева к вам с большим удовольствием переадресую. Он каждый божий день мне звонит, отчета требует, как мы ищем насильника. Вот вы заодно перед ним и отчитаетесь. Я сегодня звонил в клинику, где лежит девочка, врач сказал, что прогноз благоприятный, есть надежда, что она со дня на день заговорит. -- Понял, -- коротко ответил Гордеев. -- Там будет дежурить кто-нибудь из моих ребят, чтобы момент не упустить. Спасибо. Положив трубку, Гордеев прикинул, сколько времени ему понадобится на подготовку к визиту Ковалева. Лукавил хитрый Колобок, когда просил требование на допрос. Никакой допрос ему был не нужен. Ему нужен был Ковалев здесь, вот в этом кабинете, нужна была его реакция на фамилию Шумилина. А как иначе можно заполучить Ковалева, не открывая перед следователем все карты? Виктор Алексеевич решил сначала покончить с другими неотложными делами, в числе которых была и проверка версий по делу Филатовой. Поскольку никого из работающих по этому делу на месте не оказалось, Гордеев вызвал к себе Каменскую. Настя подробно рассказала ему обо всем, что сделано. -- С корыстным мотивом на сегодня мы закончили, от "ревности" остался маленький хвостик, Доценко сейчас доделывает. -- И потом что? -- Потом перейдем на второй уровень сложности. -- Соображения есть? -- Ну... --Настя помялась. -- Есть кос что. Последний любовник Филатовой работает в Интерполе. Наркотики, оружие, контрабанда -- сами понимаете, вещи серьезные. Может быть, Филатова -- средство давления на этого Идзиковского. Все отмечают, что последние два-три месяца она была чем-то подавлена, расстроена. Ее начальник связывает это со сложными отношениями с руководством, с сотрудниками министерства. Но не будем забывать, что Филатова была особа очень скрытная. Не исключено, что перемена настроения была связана с тем, что ей или Идзиковскому угрожали, может, их шантажировали. -- Годится, -- одобрительно кивнул Гордеев. -- Еще что-нибудь есть? -- Еще есть версия о мести, так сказать, на научной почве. Но, -- Настя сделала выразительный жест рукой, -- это уже больше ста. Это уже почти двести. ...Когда-то давно Гордеев спросил у Насти, как ей удается выдвигать порой совершенно невероятные версии. Она тогда ответила, что версии кажутся невероятными только тем, у кого мышление физика. Физик проверяет первые 99 чисел, убеждается, что все они меньше 100, из чего и делает вывод, что вообще все числа меньше 100. Ведь 99 экспериментов -- вполне достаточно для научного вывода. А у нее, Насти, мышление гуманитария, испорченного математикой, а для математика все числа равноправны и имеют равную вероятность проявления -- и бесконечно большие, и бесконечно малые... -- Доценко с манекенщицей закончил, так что Идзиковского будут разрабатывать он и Ларцев. Коротков пока занят Плешковым, так что свои "двести" будешь отрабатывать сама, -- заключил Гордеев. -- Я позвоню в институт, тебе привезут все бумаги Филатовой. -- Только все-все, Виктор Алексеевич, из сейфа, из стола, из дома. Все до последней бумажки. И настольный календарь. И записные книжки. -- И черта лысого в ступе, -- засмеялся Гордеев. -- Ладно, иди. x x x Пока полковник Гордеев готовился к беседе с советником вице-премьера Ковалевым, а Настя заканчивала ежемесячный аналитический отчет в ожидании, когда ей привезут бумаги Филатовой, долговязый красавец Миша Доценко ехал из здания Министерства внутренних дел на Житной к себе на Петровку. Он только что закончил беседу с Александром Евгеньевичем Павловым, неудачливым поклонником Ирины Филатовой, и остался этой беседой крайне недоволен. Во-первых, он был недоволен собой, так как не посмел достать диктофон. Уж очень надменным и вальяжным оказался полковник Павлов. Конечно, если бы у сыщиков были миниатюрные магнитофоны с достаточно чувствительным микрофоном, которыми можно пользоваться, не вынимая их из кармана, тогда другое дело. А с такой допотопной техникой, как у них, не работаешь, а только позоришься. Во-вторых, он был недоволен Ириной Филатовой, которая, как выяснилось из беседы с Павловым, и с ним находилась в близких отношениях. Миша по молодости лет еще не избавился от романтического отношения к женщинам и особенно к любви. Ему очень понравился дружелюбный, интеллигентный Кирилл Идзиковский из Интерпола, и он искренне негодовал на покойную за то, что она могла изменять такому отличному парню с этим самоуверенным холеным Павловым. И в-третьих, деликатный Миша был недоволен самим Павловым, который не только, нимало не смущаясь, тут же признался, что состоял с Филатовой "в интимной связи", а более того, даже как бы хвастался тем, что сумел завоевать, сломить сопротивление этой строптивой красавицы. Особенно разозлило Мишу то, что Павлов оказался кандидатом юридических наук. Он хорошо помнил, как, со слов Захарова, отзывалась Ирина о министерских чиновниках с учеными степенями... Жара стояла такая, что даже метро, где обычно бывало прохладно, наполняла противная влажная духота. Рубашка прилипала к спине, по ногам под легкими брюками медленно стекали щекочущие капельки пота. Миша, забившись в угол вагона, постарался отвлечься от недовольства и повторял в уме показания Павлова, чтобы как можно точнее изложить разговор Каменской. Перед Настей Миша Доценко благоговел, называл ее Анастасией Павловной и ужасно стеснялся того, что она обращалась к нему на "вы". Ему казалось кощунственным называть это интеллектуальное божество Аськой... Но какой же все-таки мерзкий этот Павлов! "Мы с Ирочкой давно знакомы. Когда она готовила кандидатскую, приезжала к нам в Сибирь собирать материалы. Я ей, конечно, посильную помощь оказывал, сами понимаете, без звонка от руководства никто никаких сведений не даст. И уж тем более в колонию не пустят, а ей нужно было с осужденными беседовать. Ну, а когда я собрался диссертацию писать, я уже был тогда начальником следственного отдела, Ирочка мне советами помогала, книги рекомендовала. В общем, знакомство у нас старинное. А с прошлого года, как меня в Москву перевели, дружба наша возобновилась. Не сразу, не сразу, согласен, драться пришлось за Ирочку, бороться..." Я, Я, Я! Как будто Доценко пришел не о погибшей женщине говорить, а писать биографию Александра Евгеньевича Павлова, выдающегося борца с преступностью! Да, но ревностью здесь и не пахнет. Этот самовлюбленный самец даже и мысли не допускает, что его могли обманывать. Он честно дрался за свою добычу, и добыча эта принадлежит ему безраздельно. Осталось проверить, что он делал в ночь с двенадцатое на тринадцатое июня, и версию "ревность" можно с чистой совестью похоронить. По мере того, как Доценко пересказывал Насте Каменской все детали