что грязная зона теперь везде, что льготы надо платить всем жителям города. Я не стал отвлекать людей объяснениями. Нужно было делать дело. Но прибывших людей не хватало. Я попросил главного инженера Южатомэнергомонтажа А. И. Зайца проехать в ближайшие колхозы и попросить помощи..." Свидетельствует Анатолий Иванович Заяц: "Мы с Антонщуком проехали по хуторам колхоза "Дружба". Ходили по дворам. Люди работали'на приусадебных участках. Но мно- гие были в поле. Весна, сев. Стали разъяснять, что земля уже непригодная, что надо заткнуть зев реактору и что нужна помощь. С утра было очень жарко. У людей воскресное, предпраздничное настроение. Нам плохо верили. Продолжали работать. Тогда мы отыскали председателя колхоза и секретаря парторганизации. Пошли в поле вместе. Разъяснили еще и еще раз. В конце концов люди отнеслись с пониманием. Набралось человек сто пятьдесят добровольцев - мужчин и женщин. Они работали потом не покладая рук на загрузке мешков в вертолеты. И все это без респираторов и других средств защиты. 27 апреля обеспечили 110 вертолето-вылетов, 28 апреля-300 вертолето-вылетов..." А Щербина торопил под грохот вертолетов, гонял всех как Сидоровых коз - министров, замминистров, академиков, маршалов, генералов: "Как реактор взрывать, так они умеют, а мешки загружать песком - некому!" Наконец первую партию в шесть мешков с песком погрузили на "МИ-6". С вертолетами на "бомбежку" вылетали поочередно Антон-щук, Дейграф, Токаренко. Они монтировали этот реактор, и летчикам надо было поточнее показать, куда бросать мешки. Первым на "бомбометание" вел вертолет военный летчик первого класса полковник Нестеров. По прямой со скоростью 140 километров в час шли к четвертому блоку. Ориентир - слева две стопяти-десятиметровые трубы АЭС. Зашли над кратером ядерного реактора. Высота сто пятьдесят, нет, высоко. Сто десять метров. На радиометре 500 рентген в час. Зависли над щелью, образованной полуразвернутой шайбой верхней биозащиты и шахтой. Щель метров пять шириной. Надо попасть. Биозащита раскалена до цвета диска солнца. Открыли дверь. Снизу несло жаром. Мощный восходящий поток радиоактивного газа, ионизированного нейтронами и гамма-лучами. Все без респираторов. Вертолет не защищен снизу свинцом. До этого додумались позже, когда сотни тонн груза было уже сброшено. А сейчас... Высовывали голову в открытую дверь и, заглядывая в ядерное жерло, целясь в него глазом, сбрасывали мешок. И так все время. Иного способа не было. Первые двадцать семь экипажей и помогавшие им Антонщук, Дейграф, Токаренко вскоре вышли из строя, и их отправили в Киев на лечение. Активность после сбрасывания мешков на высоте ста десяти метров достигала 1800 рентген в час. Пилотам становилось плохо б воздухе. Ведь при метании мешков с такой высоты оказывалось значительное ударное воздействие на раскаленную активную зону. Резко увеличились, особенно в первый день, выбросы осколков деления и радиоактивного пепла от сгоревшего графита. Люди дышали всем этим. В течение месяца потом вымывали из крови героев соли урана и плутония, многократно заменяя кровь. В последующие дни пилоты сами уже догадались класть под сиденье свинцовые листы и надевали респираторы. Эта мера несколько снизила облучаемость летного состава. В 19.00 27 апреля генерал-майор Антошкин доложил председателю правительственной комиссии Щербине, что в жерло реактора сброшено сто пятьдесят тонн песка. Сказал это не без гордости. Тяжко дались эти сто пятьдесят тонн. "Плохо, генерал,- сказал Щербина.-Сто пятьдесят тонн песка такому реактору как слону дробина. Надо резко нарастить темпы". Генерал от усталости и бессонницы валился с ног, и такая оценка Щербины обескуражила его. Но только на мгновение. Он снова ринулся в бой. С 19 до 21 часа отладил отношения со всеми руководителями, от которых зависело обеспечение вертолетчиков мешками, песком, людьми для осуществления погрузки... Догадался использовать для увеличения производительности парашюты. В купол грузили мешки, получалась сумка, стропы цепляли к вертолету и-к реактору... 28 апреля было сброшено уже триста тонн. 29 апреля - семьсот пятьдесят тонн. 30 апреля - тысяча пятьсот тонн. 1 мая-тысяча девятьсот тонн... В 19 часов 1 мая Щербина сообщил о необходимости сократить сброс вдвое. Появилось опасение, что не выдержат бетонные конструкции, на которые опирался реактор, и все рухнет в бассейн-барба-тер. Это грозило тепловым взрывом и огромным радиоактивным выбросом... Всего с 27 апреля по 2 мая было сброшено в реактор около пяти тысяч тонн сыпучих материалов... Свидетельствует Г. А. Шашарин: "26 апреля я принял решение остановить первый и второй блоки. Примерно в 21.00 начали останавливать и где-то к двум ночи 27 апреля остановили. Я приказал на каждый реактор добавить в пустые каналы равномерно по зоне по двадцать штук дополнительных поглотителей. Если пустых каналов нет, извлечь сборки и вместо них вставить ДП. Таким образом искусственно увеличивался запас отрицательной реактивности. Ночью мы с Сидоренко, Мешковым и Легасовым гадали, что же послужило причиной взрыва. Грешили на радиолитический водород, но потом я подумал, что взрыв был в самом реакторе. Предполагали также, что диверсия. Что в центральном зале на привода СУЗ навесили взрывчатку и... выстрелили их из реактора. Это и привело к мысли о разгоне на мгновенных нейтронах. Тогда же, ночью, доложил ситуацию Долгих. Он спросил: может ли быть еще взрыв? Я сказал, что нет. Мы уже к этому времени промерили вокруг реактора- не более 20 нейтронов на сантиметр. Потом стало 17-18 нейтронов. Реакции как будто нет. Правда, измеряли с расстояния и сквозь бетон. Какова же подлинная плотность нейтронов, неизвестно. С вертолета не мерили... В ту же ночь определил минимум персонала для обслуживания первого, второго и третьего блоков. Составил списки, передал Брюха-нову. 29 апреля, уже на совещании в Чернобыле, предложил остановить все остальные четырнадцать блоков с реактором типа РБМК. Щербина молча слушал, потом, после совещания, когда выходили, сказал: ,,Ты, Геннадий, того, не поднимай шум. Понимаешь, что значит оставить страну без четырнадцати миллионов установленной мощности?.."" 29 апреля правительственная комиссия оставила Припять и переехала в Чернобыль. 6 А в это время в Москве Минэнерго СССР обеспечивало срочную и массированную переброску специальной техники и материалов в Чернобыль через Вышгород. Снимали отовсюду и переправляли в район катастрофы миксеры, бетоноукладчики, краны, бетононасосы, бетонные заводы, трейлеры, автотранспорт, бульдозеры, сухую бетонную смесь и другие строительные материалы... Об аварии я узнал в понедельник утром 28 апреля от начальника главного производственного управления по строительству Минэнерго СССР Евгения Александровича Решетникова, когда пришел к нему доложить о результатах командировки на Крымскую АЭС. 29-го утром замминистра Садовский по нашей справке докладывал о случившемся Долгих и Лигачеву. Потом стало известно о пожаре на крыше маш- зала, о частичном обрушении кровли. И только в последующие дни в Москве в министерстве стало окончательно ясно, что на Чернобыльской АЭС произошла ядерная катастрофа, какой не было равных в атомной энергетике. Организовали непрерывное дежурство, контроль грузопотоков на Чернобыль, удовлетворение первоочередных нужд. Выяснилось, что нет механизмов с манипуляторами для сбора радиоактивных деталей. По всей площадке вокруг блока взрывом разбросало реакторный графит и обломки топлива. Договорились с одной из фирм ФРГ о закупке за миллион золотых рублей трех манипуляторов для сбора топлива и графита на территории АЭС. В ФРГ срочно вылетела группа наших инженеров во главе с главным механиком Союзатомэнергостроя Н. Н. Константиновым для обучения и для приемки изделий. К сожалению, задействовать их так и не удалось. Они работают только на ровненькой площадке, а в Чернобыле были сплошные завалы. Тогда забросили их на кровлю для сбора топлива и графита на крыше деаэ-раторной этажерки, но роботы запутались там в шлангах, оставленных пожарниками. В итоге пришлось собирать топливо и графит руками... 4 мая 1986 года. В субботу 4 мая из Чернобыля прилетели Щербина, Майорец, Марьин, Семенов, Цвирко, Драч и другие. В аэропорту Внуково их встретил спецавтобус и всех увез в 6-ю клинику. Цвирко, с большим давлением и кровоизлиянием в оба глаза, ухитрился удрать в кремлевку. "Откуда?" - спросили там. "Из Чернобыля... Облучился..." "Такое лечить не умеем..." Тогда он пошел в 6-ю клинику. Там всех "обнюхали" датчиком, раздели, обмыли, обрили. Все было очень радиоактивное. Один Щербина не дал себя обрить. После обмывки переоделся в чистое и с радиоактивными волосами ушел домой. (Щербина, Майорец и Марьин отдельно от других обрабатывались в соседней с 6-й клиникой медсанчасти.) Всех, кроме покинувшего клинику Щербины и быстро отмытого Майорца, оставили на обследование и лечение в 6-й клинике, где они находились от недели до месяца. На смену Щербине в Чернобыль улетел новый состав правительственной комиссии во главе с заместителем Председателя Совета Министров СССР Силаевым. Свидетельствует Г. А. Шашарин: "4 мая нашли задвижку, которую надо было открыть, чтобы слить воду из нижней части бассейна-барбатера. Воды там было мало. В верхний бассейн заглянули через дырку резервной проходки. Там воды не было. Я достал два гидрокостюма и передал их военным. Открывать задвижки шли военные. Использовали также передвижные насосные станции и рукавные ходы. Новый председатель правительственной комиссии Силаев уговаривал: кто откроет, в случае смерти - машина, дача, квартира, обеспечение семьи до конца дней. Участвовали: Игнатенко, Сааков, Бронников, Грищенко, капитан Зборов-ский, лейтенант Злобин, младшие сержанты Олейник и Навава..." Свидетельствует Б. Я. Прушинский: "4 мая я вьглетел на вертолете к реактору вместе с академиком Велиховым. Внимательно осмотрев с воздуха разрушенный энергоблок, Велихов озабоченно сказал: "Трудно понять, как укротить ре актор..." Это было сказано после того, как ядерное жерло было уже засыпано пятью тысячами тонн различных материалов..." 5 м а я 1986 года. Эвакуировали Чернобыль. Объявлена тридцатикилометровая зона. Эвакуированы население и скот. Штаб Правительственной комис- сии отступил в Иванков. Выброс. Резко возросла активность воздуха. Маршал Оганов тренировался с помощниками на пятом блоке по взрыву комулятивных зарядов. Помогали офицеры и монтажники. 6 июня придется стрелять в реальных условиях по аварийному блоку. Дыра нужна для протаскивания трубопровода подачи жидкого азота под фундаментную плиту для охлаждения. 6 м а я 1986 года. Пресс-конференция Щербины. В его выступлении занижен радиационный фон вокруг блока и в Припяти. Зачем? Председатель Госкомитета по использованию атомной энергии СССР А. М. Петросьянц произнес кощунственные слова, оправдывая чернобыльскую катастрофу: "Наука требует жертв". Маршал Оганов стрелял комулятивными зарядами на аварийном блоке. Заряд приделали к стене ВСРО со стороны третьего блока, подожгли бикфордов шнур. Пробили дыру в стенах трех помещений. Но на пути оказались трубопроводы и оборудование, которые мешали протянуть трубопровод. Надо было сильно расширять дыру. Не решились... В. Т. Кизима предложил другое решение: не стрелять, а прожигать сварочной дугой со стороны транспортного коридора. Есть там такое 009-е помещение. Начали подготовку к работам. Чтобы уменьшить горение графита и доступ кислорода в активную зону, подключили азот к реципиентам и подали его под крест аппарата... Активность в Киеве (воздух) составила 1 и 2 мая около 2 тысяч доз. Сообщил приехавший монтажник. Данные требуют проверки. 7 мая 1986 года. Организован штаб Минэнерго СССР в Москве для оперативной и долговременной помощи Чернобылю. Дежурство до 22.00 в кабинете первого замминистра Садовского. Совещание у замминистра Семенова. Обваловку аварийного блока с помощью направленного взрыва специалисты Главгидроспец-строя признали невозможной. В грунтах Припяти в основном песок, который направленному взрыву не поддается. Необходимы тяжелые грунты, а их там нет. Песок же просто разметет взрывом во все стороны. А жаль! Надо бы ставить атомные станции на тяжелых грунтах, чтобы потом в случае чего заваливать их землей, превратив в подобие скифского кургана. 8 Чернобыль прибыли первые радиоуправляемые бульдозеры: японские "камацу" и наши "ДТ-250". В обслуживании большая разница: наш заводится вручную, а управляется дистанционно; если мотор заглохнет в зоне работы, где высокая радиация, надо посылать человека, чтобы снова завел. Японский "камацу" заводится и управляется дистанционно. Из Вышгорода, где концентрируется техника для Чернобыля, звонил диспетчер. Сказал, что сконцентрировано уже колоссальное количество машин. Водителей очень много. Неуправляемы. Трудно с организацией жилья и питания. Повсеместно пьют. Говорят, для дезактивации. Активность в Киеве и Вышгороде: воздух-0,5 миллирентгена в час, на поверхности дорог и асфальта - 15-20 миллирентген в час. Приказ: водителей разбить на десятки и поставить во главе каждой наиболее сознательного. Неподдающихся отправлять по домам. Впредь принимать людей, исходя из необходимости иметь непрерывный резерв на подмену выбывающих из строя, то есть взявших дозу 25 бэр. В Чернобыле временами резко возрастает активность воздуха. Плутоний, трансураны и прочее. В этих случаях-срочная передислокация штабов и общежитии на новое, более удаленное место. При этом оставляют постельное белье, мебель. На новом месте оборудуют все заново. Когда в зону бедствия приезжал Председатель Совета Министров Н. И. Рыжков, люди, в частности, жаловались ему на плохое медицинское обслуживание. Премьер разнес в пух и прах министра здравоохранения Петровского и его замов. К сожалению, у нас в стране нет необходимой специальной техники для устранения и локализации ядерных катастроф, подобных чернобыльской. Такой, как машины "стена в грунте" с достаточной глубиной траншеи, робототехники с манипуляторами, и прочего. Зам-министра А. Н. Семенов вернулся с совещания у замминистра обороны маршала Ахромеева. Рассказал: совещание представительное, человек тридцать генерал-полковников и генерал-лейтенантов. Был начальник химвойск В. К. Пикалов. Маршал распекал собравшихся. Звонок из Чернобыля от начальника стройки В. Т. Кизимы. Жалуется на нехватку легкового транспорта. Водители с машинами, прибывшие с разных строек, выбрав дозу, уезжают самовольно на своем радиоактивном транспорте. Отмыть машины не удается. Активность в салоне достигает 3-5 рентген в час. Просит дозиметры-накопители и оптические. Острая нехватка. Дозиметры воруют. Уезжающие увозят с собой в качестве сувениров. Самое больное место - организация дозиметрической службы у строителей и монтажников. Эксплуатация деморализована, не обеспечивает и себя... Через гражданскую оборону получено "добро" на 2 тысячи комплектов оптических дозиметров с блоками питания и зарядки с киевской базы. Передал координаты Кизиме. Просил его направить машину. В штаб Минэнерго СССР звонят по телефону, приходят многие советские граждане, просят направить их в Чернобыль. Большинство, конечно, не представляют, какого характера работа их ждет. Но облучение почему-то никого не беспокоит. Говорят: ведь из расчета 25 рентген... Иные прямо заявляют: хотим заработать. Узнали, будто в зоне, примыкающей к аварийному блоку, платят пять окладов... Но большей частью помощь предлагают бескорыстно. Один демобилизованный солдат из Афганистана сказал: "Ну и что, что опасно? В Афганистане тоже была не прогулка. Хочу помочь стране". Подготовили проект постановления правительства по Чернобылю "О мерах по ликвидации последствий аварии" (обеспечение техникой, автотранспортом, химикатами для дезактивации, льготы для строителей и монтажников). Министр Майорец доложит сегодня на заседании Политбюро. 20.00. Принято решение подавать жидкий бетонный раствор на завал, чтобы забетонировать куски топлива и графита и уменьшить радиационный фон. Для монтажа трубопровода срочно требуются шестьдесят сварщиков. Приказ замминистра А. Н. Семенова начальнику Союзэнергомонтажа П. П. Триандафилиди: выделить людей. Триандафилиди запальчиво кричит Семенову: "Мы сожжем сварщиков радиацией! Кто будет монтировать трубопроводы на строящихся атомных станциях?!" Последовал новый приказ Семенова Триандафилиди: подготовить список сварщиков и монтажников и передать в Министерство обороны для мобилизации. В связи с ожидаемыми ливневыми дождями в районе Чернобыльской АЭС - приказ председателя правительственной комиссии зам-преда Совмина СССР Силаева: "Срочно приступить к перемонтажу ливневой канализации города Припяти на водохранилище пруда-охладителя. (Ранее была в реку Припять.-Г. MJ Всему штабу правительственной комиссии выехать к аварийному блоку для организации срочных мер по закрытию активных кусков графита и топлива, выброшенных взрывом..." Подписывая мне командировку в Чернобыль, заместитель министра Александр Николаевич Семенов сказал: "Определись с радиаци- онньми полями. Когда мы были там, никто толком не знал, сколько светит, а сейчас скрывают, врут. И вообще, приедешь- расскажи. А то вот сижу стриженый... И давление прет вверх... Не от атома ли это?.." В Быкове долго ждали министра. Он явился с опозданием на час в сопровождении помощника, которого взял к себе в Минэнерго из Минэлектротехпрома, где до того тоже работал министром. Кроме меня летели еще три замначальника главных управлений Минэнерго СССР: И. С. Попель - замначальника Главснаба, Ю. А. Хи-есалу - замначальника Главэнергокомплекта и В. С. Михайлов - зам-начальника Союзатомэнергостроя, разбитной, с компанейскими замашками, но с очень цепкими и внимательными глазами. Он был весь как ртуть, типичный холерик, минуты не мог посидеть спокойно, обязательно вылезал с какими-то соображениями, инициативами. Юло Айнович Хиесалу - спокойный, тихий, слова лишнего не молвит, а когда молвит, то с сильным эстонским акцентом. В высшей степени симпатичный и порядочный человек. Игорь Сергеевич Попель - энергичный широколицый снабженец веселого нрава. Все трое впервые в жизни ехали в зону повышенной радиации. Спецрейс выполнялся на арендованном Минэнерго СССР самолете "ЯК-40", специально приспособленном возить начальство. Фюзеляж имел два маленьких салона: носовой, в котором располагалось более высокое начальство, и хвостовой, где размещались все остальные. Правда, субординация соблюдалась в дочернобыльскую эпоху, катастрофа резко демократизировала обстановку в спецрейсах. В носовом салоне по левому борту в креслах за небольшим столиком друг против друга расположились министр и его помощник. По правому борту друг за другом четыре пары кресел, в которые уселись заместители начальников главков, начальники производственных отделов и служб различных управлений министерства. Из всех летевших этим рейсом только я один работал долгое время на эксплуатации атомных станций. Министр же, хотя и провел уже первую ядерную неделю в Припяти и Чернобыле, облучился и сидел теперь остриженный под машинку, не представлял в полной мере, что произошло, и не был' способен к самостоятельному решению по комплексу возникших проблем без помощи специалистов. Упитанный, холеный, он сидел молча, ни с кем из подчиненных в салоне ни разу не заговорил. На лице его брезжила еле уловимая улыбка. Я незаметно рассматривал его, и мне казалось, что он поражен свершившимся, этой внезапно свалившейся на него ядерной катастрофой. Словно было написано на его лице: "И зачем я пришел в эту чужую для меня энергетику, взвалил на свои плечи строительство и эксплуатацию атомных электростанций? Зачем ушел от своих родных электромоторов и трансформаторов? Зачем?.." Он явно был изумлен этим обрушившимся на него ядерным хлебовом. Изумлен, но не испуган. Испугаться не мог, ибо не понимал, что ядерная катастрофа - это опасно. Более того, он был не согласен, что произошла катастрофа. Просто авария... Небольшая поломка... Летел с нами также и Кафанов - замначальника Союзгидроспец-строя, высокий, мрачный с виду человек с одутловатым лицом. Выглядел он олимпийски спокойно, однако с радиацией ему предстояло также столкнуться впервые. Внизу уже был виден широко разлившийся Днепр. Хорошо, что кончился паводок, случись катастрофа месяц назад, вся радиоактивность оказалась бы в Припяти и Днепре... Сзади меня шебаршился Михайлов. Его волновало неизвестное будущее, он хотел заранее все выяснить и спрашивал шепотком, видимо, стесняясь министра: "Скажи, сколько можно схватить, чтобы, ну... бесследно?.. Ну, ничего не было?.." Волновался и Попель. Рядом раздавался его четкий красивый голос: "У меня давление. Я слыхал, от лучей оно подскакивает со страшной силой..." Кафанов и Юло Ай-нович Хиесалу молчали. Лицо министра за все время полета не изменило выражения. Серые отсутствующие, с оттенком изумления глаза его рассматривали перед собой нечто нам неведомое. К Киеву подлетали в шестом часу вечера. Приземляться будем в аэропорту Жуляны. Низко летим над Киевом. Улицы необычно пустынны для часа пик. Редкие прохожие. Я часто подлетал к Киеву с этой стороны, но такого безлюдья никогда не было. Наконец приземлились. Министр тут же укатил на "ЗИМе". Его встречали бледный как смерть министр энергетики Украины Скляров и секретарь обкома. Нас же встретил начальник Главснаба Мин-энерго УССР Маслак, худощавый, приветливый, веселый, лысый. Вся наша команда уселась в голубой "рафик". Маслак сказал, что активность в воздухе Киева, как передают по радио,-0,34 миллирентгена в час, что на асфальте значительно больше, но об этом не передают. Слыхал, раз в сто больше, но что это означает, он не знает, поскольку раньше никогда в жизни дела с атомом не имел. Рассказал, что за неделю из Киева уехало около миллиона человек. В первые дни на вокзале творилось невообразимое, народу больше, чем в эвакуацию во время войны. Цену на билеты спекулянты взвинтили до двухсот рублей, несмотря на дополнительные поезда, выделенные для уезжающих. Вагоны при посадке брали с боем, уезжали на крышах, на подножках. Но паника длилась не более трех-четырех дней. Сейчас можно уже из Киева уехать свободно. - Но что же это такое - ноль целых тридцать четыре сотых миллирентгена в час?! Черт бы меня побрал!-обернулся ко мне нетерпеливый, с седеющей курчатовской бородкой В. С. Михайлов. Рассказал, что простой смертный имеет право схватить за сутки 1,3 миллирентгена. Такая доза оговорена нормами ВОЗ (Всемирной организации здравоохранения). Сейчас, то есть на 8 мая, в Киеве, если верить официальным данным, радиация в шесть раз превышает норму ВОЗ. На асфальте же, если верить Маслаку,- в 300 раз. "Рафик" ехал полупустынными улицами. Время-семь вечера. - Говорят,- сказал Маслак,- в первые три дня после взрыва активность в Киеве достигала ста миллирентген в час. - Две тысячи доз против нормы для простых смертных,-пояснил я. - Ну, знаете! - воскликнул экспансивный Михайлов.- Маслак! Где твои дозиметры? Ты Главснаб, дай нам дозиметры! - Дозиметры получите в Иванкове. - Останови, останови! - начал тормошить Михайлов шофера.- Вот здесь, около магазина. Надо взять водяры для дезактивации. Шофер улыбался, но останавливаться не стал. За прошедшие десять дней он убедился, что не умер, что жить еще можно. Выехали за городскую черту Киева. Я смотрел на мачтовый сосновый бор по сторонам, зная, что здесь теперь тоже радиоактивная грязь, хотя внешне все так же чисто и прибранно. И народу заметно меньше, и люди какими-то одинокими кажутся. И машин встречных с чернобыльского направления совсем мало... Миновали Петривцы, Дымер. Дачи, поселки обочь дороги. Редкие прохожие. Дети с ранцами идут из школы после второй смены, и все они вроде и те, но как бы уже другие... Словно замедлилось все. Поредело и замедлилось То, что я описал в предыдущих главах (события 26 и 27 апреля) сложилось во мне позднее, после посещения Чернобыля и Припяти дотошного опроса многих людей, Брюханова, начальников цехов и смен АЭС, участников трагических событий. Помогли разобраться и реконструировать весь ход событий опыт многолетней работы на эксплуатации АЭС, облучение и пребывание в стационаре 6-й клиники Москвы в 70-е годы. Полной картины тогда не знал никто, каждый из очевидцев или участников событий знал лишь свой маленький кусочек трагедии... "Рафик" бежал по широкой и совершенно пустой автостраде Киев-Чернобыль, еще десять дней назад оживленнейшей и сияющей огнями машин. Надо бы прорваться сегодня в штаб Чернобыля, думал я, успеть на вечернее заседание штаба правительственной комиссии. Но лишь в девять вечера "рафик" въехал во двор иванковских энергосетей. Вышли, размяли ноги. В деревянном бараке тут же, во дворе, на скорую руку закусили. Там была небольшая столовка оперативного персонала энергосетей. Во дворе неподалеку возбужденно беседовали недавно прибывшие из Чернобыля трое рабочих. Один был в белом, двое в синих х/б комбинезонах, с дозиметрами в нагрудных карманах. Один -в белом, высокий, лысый - указывал сорванным с головы чепцом на северо-запад в высокое, уже вечернее, затянутое грязноватой дымкой небо и выкрикивал: - Жарит сегодня - две тысячи доз плутония, душит.- Он морщился, кашлял, отирал чепцом морщинистое лицо. Мы тоже стали смотреть в ту сторону. Небо было зловещим и безмолвным. Мы все смотрели, смотрели туда с таким чувством, будто там война, фронт. - А у меня почесуха,-сказал другой,-все тело зудит, аллергия... Особенно ноги у щиколоток.-Потянув вверх штанины комбинезона и нагнувшись, он стал остервенело чесать багровые опухшие ноги. Вернулся Маслак. - Спецодежды нет, дозиметров нет, ночевать негде. Едем в Киев. В Чернобыль в таком виде нельзя, завернут. Это первые дни, говорят, были кто в чем... Делать нечего, сели в "рафик" и вернулись в Киев. В гостинице Киевэнерго уже поджидал нас огромный мешок с хлопчатобумажной синей спецовкой, бутсами и шерстяными черными беретами. То, что береты шерстяные, плохо. Шерсть отлично сорбирует активность. Нужны бы хлопчатобумажные, но их нет. На безрыбье и рак рыба. Утром - летнее голубое небо, двадцать пять градусов тепла. Снова уселись в "рафик". На выезде из Вышгорода, у поста ГАИ- дозиметрист. Останавливает и "обнюхивает" датчиками колеса у редких машин со стороны Чернобыля. У обочины стоит голубой "жигуленок" с открытыми настежь дверями и багажником. Внутри-тюки с вещами, ковры. Владельцы, мужчина и женщина, стоят рядом. "Да что же это такое?! - причитает женщина.-Свое добро-и не забери..." - Сегодня злой воздух.- Водитель натянул на нос висевший на шее противопылевой респиратор. Жжет дыхание, все сильнее режет веки. Вслед за водителем все натянули респираторы, а мне почему-то стыдно. Стыдно бить челом перед радиацией, черт бы ее побрал! Впереди на асфальте наносы пыли. Нас обошла "Волга" с министром, пыльное облако активностью около 30 рентген в час окутало "рафик". Надел респиратор. "Волга" министра скрылась за поворотом. Снова одни на дороге. Изредка обгоняем тяжело ползущий миксер с грузом сухого бетона. И вновь глухо, пусто. На обширных просторах полей, в деревнях и хуторах-ни души. Зелень еще свежая. Но скоро, я знал это по опыту, начнет темнеть, чернеть, пожухнет и станет рыжей хвоя елей и сосен. Набравшие силу зеленя станут хиреть, и, как шерсть баранов, эти волосы земли будут копить в себе радиацию, Там ее наберется в два-три раза больше, чем на поверхности дорог. Попель жалуется, что болит темечко. - Поперло давление,-заключает он.-Войну прошел, столько пережито... Приедем, сразу спрошу Садовского: нужен я здесь?" Я ведь в Москве больше могу сделать, чем в Чернобыле, в тысячу раз... И в сто раз быстрее. Михайлов, Разумный, Кафанов то и дело заглядывают в окуляры своих дозиметров. - А у меня стрелка вообще ушла на минус левее нуля,-сказал Разумный.-Что за качество, везде халтура! - Это ты уже не впитываешь, а отдаешь рентгены,-шутит Филонов.- Уже отдал больше, чем схватил. - А у меня ровно на нуле,-заявил Михайлов.-Но глаза жжет, и началась почесуха в ногах.-Он остервенело зачесал щиколотки. - Это у тебя мандраж, Валентин Сергеевич,- сказал Разумный. Кругом ни души. Не видно птиц, хотя нет, вон вдалеке лениво и невысоко летит ворон. Интересно бы измерить его активность. Сколько он набрал радиации в перья? А вот через несколько километров еще одна живая душа. Навстречу нам со стороны Чернобыля по обочине дороги бежит, взбивая радиоактивную пыль, пегий жеребенок. Растерянный, сиротливый, вертит головой, ищет мать, жалобно ржет. В этих местах скот уже расстреливали. Чудом уцелел. Беги, беги отсюда, малыш. Впрочем, шерсть на нем тоже очень радиоактивна. Но все равно беги, беги отсюда. Может, повезет... До Чернобыля совсем близко. Справа и слева-военные лагеря, палаточные городки, солдаты, много техники: бронетранспортеры, бульдозеры, инженерные машины разграждения (сокращенно- ИМРы) с навесными руками-манипуляторами и бульдозерными ножами. Они напоминают танки, только без орудийных башен. И снова палаточные городки. Войска, войска, войска. Подъезжаем к райкому. Здесь тоже полно машин. В основном легковые разных марок, автобусы, "кубанцы", "рафики", бронетранспортеры, закрепленные за членами правительственной комиссии. Все эти легковые и прочие машины придется спустя время закапывать: за месяц-два набирают такую активность, что в салоне до 5 и более рентген в час. Обошел коридор первого этажа. На дверях приколоты кнопками листки, клочки бумаги с надписями: "ИАЭ" (Институт атомной энергии), "Гидропроект", "Минуглепром", "Минтрансстрой", "НИКИЭТ" (главный конструктор реактора), "Академия наук" и многие другие. Заглянул в комнату с вывеской "ИАЭ". У окна впритык друг к другу два письменных стола, за левым - Евгений Павлович Велихов, за правым-министр Майорец в таком же, как у меня, синем х/б комбинезоне и шерстяном берете на стриженной под машинку голове. Рядом на стульях зампред Госатомэнергонадзора, член-корреспондент Академии наук Сидоренко, академик Легасов, замминистра Шашарин, зам начальника Союзатомэнерго Игнатенко. Майорец напирает на академика Велихова: - Евгений Павлович! Надо кому-то брать организационное руководство в свои руки. Здесь десятки министерств, Минэнерго не в состоянии объединять всех... - Но Чернобыльская АЭС-ваша станция,-парирует Велихов,-вы и должны объединять.-Велихов бледен, в клетчатой рубахе, расстегнутой на волосатом животе. Утомленный вид,, схватил уже около 50 рентген. - И вообще, Анатолий Иванович, нужно отдавать себе отчет в том, что произошло. Чернобыльский взрыв хуже Хиро симы. Там одна бомба, а здесь радиоактивных веществ выброшено в десять раз больше. И плюс еще полтонны плутония. Сегодня, Анато лий Иванович, надо считать людей, жизни считать... Позднее я узнал, что фраза "считать жизни" приобрела в эти дни новый смысл: на вечерних и утренних заседаниях правительственной комиссии, когда речь заходила о ток или иной частной задаче-собрать топливо и реакторный график возле блока, пробраться в зону высокой радиации и открыть или закрыть какую-либо задвижку,- председатель правительственной комиссии говорил: "На это надо положить две-три жизни... А на это-одну жизнь". Произносилось это просто, буднично. У людей, руководивших ликвидацией чернобыльской аварии, были, конечно, ошибки, но им не откажешь в личном мужестве. Я вышел из кабинета. Мне не терпелось скорее найти Брюхано-ва... Сбылось то, от чего я предостерегал его пятнадцать лет назад в Припяти. Уже казалось, что он почти прав: Чернобыльская АЭС- лучшая в системе Минэнерго СССР, сверхплановые киловатты, скрываемые мелкие аварии, Доски почета, переходящие знамена. Ордена, ордена, ордена, слава... взрыв... Гнев душил меня. В коротком полутемном пролете коридора, прислонившись к стене, стоял маленький, щупленький человек в белом хлопчатобумажном комбинезоне, без чепца; седые курчавые волосы, пудрено-бледное морщинистое лицо, выражение смущения, подавленности. Глаза красные, затравленные... Я прошел мимо, и тут меня ударило: "Брю-ханов!" Я обернулся: - Виктор Петрович?! - Он самый,- сказал человек у стены знакомым глухим голосом. Первое чувство, возникшее во мне, когда я узнал его, было чувство жалости и сострадания. Не знаю, куда подевались гнев и злость. Передо мною стоял жалкий, раздавленный человек. Мы долго молча смотрели в глаза друг другу. - Вот так,- наконец сказал он и отвел глаза. А мне, странно говорить, стыдно было в этот миг, что я оказался прав. Лучше бы уж я был не прав. - Ты плохо выглядишь,- нелепо как-то сказал я. Именно нелепо. Ибо сотни, тысячи людей облучались сейчас фактически стараниями этого человека. И тем не менее я не мог говорить с ним иначе. - Сколько ты получил рентген? - Сто-сто пятьдесят,-глухим, хрипловатым, таким знакомым голосом ответил стоящий в полутьме у стены человек. - Где твоя семья? - Не знаю. Кажется, в Полесском... Не знаю... Я никому не нужен... Болтаюсь, как дерьмо в проруби. Никому здесь не нужен... - А где Фомин? - Он свихнулся... Отпустили отдохнуть... В Полтаву... - Как оцениваешь нынешнюю ситуацию здесь? - Нет хозяина... Кто в лес, кто по дрова. - Мне говорили, что ты просил у Щербины разрешения на эвакуацию Припяти двадцать шестого апреля утром. Это так? - Да... Но мне сказали: не поднимать панику... Это была самая тяжкая и страшная ночь для меня... - Для всех,- сказал я.- Что мы стоим здесь? Давай пройдем в какую-нибудь пустую комнату. Опять глаза в глаза. Говорить было не о чем. Все и так ясно. Почему-то вспомнилось, по телевизору видел, на съезде камера несколько раз отыскивала в зале его лицо. Лицо человека, достигшего вершины признания. И еще... еще... Властное было лицо... - Ты докладывал в Киев двадцать шестого апреля, что радиационная обстановка в пределах нормы? - Да... Так показывали приборы... Кроме того, было шоковое состояние. Я взял блокнот, чтобы записывать, но он остановил меня. - Все здесь очень грязное. На столе миллионы распадов. Не пачкай руки и блокнот... Заглянул Майорец, и Брюханов, видимо уже по привычке, с готовностью вскочил, забыв обо мне, и пошел к нему. Мне представился незнакомый, тоже пудрено-бледный человек (при воздействии доз радиации до 100 рентген происходит спазм наружных капилляров кожи. и создается впечатление, что лицо припудрили). Оказался начальником отдела атомной станции. Горько улыбаясь, сказал: - Если бы не эксперимент с выбегом генератора, все было бы по-прежнему... - Сколько вы схватили? - Рентген сто. От щитовидки первые дни светило сто пятьдесят рентген. Сейчас уже распалось... Йод-131. Зря не дали людям взять нужные вещи. Многие сейчас очень мучаются. Можно было в полиэтиленовые мешки...-И вдруг сказал: -Я помню вас, вы работали у нас заместителем главного инженера на первом блоке. - А я что-то запамятовал... Где сейчас сидят ваши, эксплуатация? - На втором этаже, в конференц-зале и в соседней комнате. Пошел на второй этаж. Снаружи в воздухе хорошо светит, думал я, почему они не экранируют окна свинцом?.. В коридоре-в основном двери в кабинеты министров, академиков. А вот дверь без надписи. Открыл, заглянул. Продолговатая комната, окна полузашторены. За столом сидел седой человек. Узнал зампреда Совмина СССР Силаева. В прошлом - министр авиационной промышленности. Сменил здесь Щербину 4 мая. Зампред молча смотрит на меня. Глаза властно поблескивают. Молчит, ждет, что скажу. - Окна надо экранировать листовым свинцом,- не называя себя, сказал я. Он продолжал молчать, но лицо его мало-помалу стало приобретать жесткое выражение. Я закрыл дверь и прошел в конференц-зал... Замечу, что экранировали окна свинцом значительно позже, 2 июня, при сменившем Силаева зампреде Совмина СССР Воронине, когда реактор выплюнул из-под наваленных на него мешков с песком и карбидом бора очередную порцию ядерной грязи. На сцене конференц-зала за столом президиума сидели эксплуатационники и по нескольким телефонам поддерживали оперативную связь с бункером и блочными щитами управления первых трех блоков АЭС. У всех сидящих в "президиуме" лица виноватые, нет былой выправки и уверенности атомных операторов, характерных для времен успеха и славы. В зале на стульях небольшими группками сидят люди. У окна вижу старого приятеля, начальника химцеха Ю. ф. Семенова, он что-то обсуждает с незнакомым мне человеком в спецовке. Семенова я в 1972 году принимал на работу, он тогда очень рвался на Чернобыльскую АЭС. Специалист он толковый, много лет проработал на спеи-очистке радиоактивных вод. - Здорово, старина!-оторвал я его от беседы. - О-о! Рад видеть тебя. Вот видишь, в какие времена приехал... - Приехал вот... Семенов, тоже пудрено-бледный, за последние несколько лет сильно слал. Смолисто-черные бакенбарды стали совсем белыми. Года два назад он оформил пенсию по первому списку, собирался оставить цех. - Ты же хотел уйти на чистую работу? - Да-а... Хотел вот, но замешкался. А теперь куда уж... Теперь я здесь нужен. - Жена, дочь где? - Они в Мелекессе у бабушки. Вещи вот вывезти не удалось Все, что нажито, все пропало. И дача и машина. Я только новую купил... В квартире у меня, вчера ездил туда, на всех вещах один рентген в час. Куда с этим денешься? Первый микрорайон, ему больше всего досталось от радиоактивного облака. Возле окна-огромный мешок с футбольными камерами, белесоватыми от талька. Зачем их столько? - Пробы воздуха берем,-объяснил один из операторов. - Где? - Да везде. И в Припяти, и в Чернобыле, и в тридцатикилометровой зоне... - Это что, вместо камер Туркина? (Камера Туркина-пластмассовая гармошка с клапаном, при растягивании которой внутрь забирается порция воздуха или газа для пробы.) Оператор засмеялся; - Где их возьмешь, камеры Туркина? А этого добра навалом- - Как же вы накачиваете их? Насосом? - Где насосом, а где и ртом. Велосипедных насосов тоже не напасешься. В нынешних условиях - страшный дефицит. - Ртом надувать - неточный замер будет,-сказал я.-Вдохнул- и половина радиоактивных веществ в легких осталась. Легкие как фильтр действуют. При каждом вдохе-выдохе в легких идет накопление радиоактивной грязи. - А что делать?- смеется оператор. - Мы уже на такие пустяки внимания не обращаем. В бывшем кабинете первого секретаря знакомые и незнакомые люди в хлопчатобумажных комбинезонах, в торце стола безучастно сидит Брюханов. На столе фотографии разрушенного реактора, сделанные с вертолета, генплан промплощадки. Брюханов тычет в одну из фотографий: - Это бассейн выдержки отработавшего топлива. Битком забит кассетами. Воды в бассейне сейчас точно нет, испарилась. Кассеты разрушатся от остаточных тепловыделений... - Разве их возьмешь оттуда? - сказал Игнате