ия пролиться над народами лесными Пелиона, угасить пожар, не жечь лапитов. Но лапиты -- титаново племя. Запретил Кронид угрюмым тучам двинуться на Пелион с громами, излить дыханье рек на пепел, чтоб озлилось пламя, закипело, чтоб на пар обменяло клубы дыма и задохнулось под влажными парами. Тогда дал совет Хирон Нефеле: собрать стадо облаков над Полисном, чтобы в огненные ведра пожара облачных коров доила с неба. Приняла она совет кентавра и, смеясь над огнем, коров доила: закипало в вымени коровьем молоко от жара Пелиона. Стлался пар молочный. Не дождило. Погибали лапиты и дриопы. И пришла к ним на помощь Филюра. Одиноко стояла на утесе Великанша-Липа Филюра. Крикнула она ручьям и рекам, и ключам пещерным и подземным, вызвала их из глубин на почву. От подножия, вершин и дальних склонов потекли они по Пелиону. Забурлили по лесным трущобам, где в пламени сгорали лапиты; утопили в бурных водах пламя. Еще хвоя под корою пепла тлела и еще дымилась жарко почва, когда с неба Аполлон стрелою пронзил грудь Флегию-титану. И титана солнечное тело приняло стрелу Солнцебога, как лучи принимают луч разящий. Тут воскликнул отважный Флегий: "Тешься! Не страшат меня, Дельфиец, твои стрелы. Не страшат меня и молнии Зевса. Потушили воды Пелиона пламя, поднятое вами, Кронидами. Не погибло мое племя лапитов". И горящей палицей ударил в золотое тело Аполлона. Но растаял ее огонь в его блеске. Так сражались долго без успеха боги солнца, огненные боги. Но услышал Кронид-олимпиец слово гордое Флегия-титана. Тяжко грянули громовые молнии, огненнее Огненного титана, и низвергли в тартар с Пелиона Флегия, отца Корониды... Так закончила песню Окирроэ. Сказание о каре, постигшей нимфу Окирроэ, и об огненном клубне жизни Спела Окирроэ Асклепию песню о его матери -- титаниде Ойгле-Корониде и об Исхии-титане. Текли волны потока Окирроэ в сторону заката, к Анавру. Слышали они песню Окирроэ о Корониде, рассказали о ней волнам Анавра. Потекли волны Анавра, нырнули в недра горы, вынырнули к потоку Ворчуну, рассказали о песне Окирроэ. А Ворчуна ворчливые струи рассказали о ней Горючему ключу. И разнеслась по всей Фессалии многоволная песня о загадке-тайне рождения Асклепия, сына Корониды. Спросил мальчик-бог у Окирроэ: -- Ты скажи мне, Окирроэ: не сын ли я Исхия-титана? Ничего не ответила Окирроэ. Но услышала вопрос Асклепия горная нимфа Эхо. Услышала и повторила: -- Не сын ли я Исхия-титана? Повторила и резво побежала через ущелья и перевалы, сама с собой перекликаясь: -- Не сын ли я Исхия-титана? Знала Окирроэ, что карают боги тех, кто открывает смертным тайны богов. Открыла она тайну мальчику-богу, а узнали о ней племена людей. Сидела она на берегу своего потока, и вот легла черная тень коня на берег и подошла вплотную к Окирроэ. И вдруг показалось Окирроэ, что от нее самой падает эта тень коня. Затрепетала речная нимфа. Взглянула в зеркало вод потока, как некогда взглянула Харикло, и увидела не себя в воде, а кобылицу. Хотела Окирроэ сказать слово, а издала только жалобное ржанье. И осталась речная нимфа навсегда кобылицей. Покарал ее Аполлон. Одно только слово могла она выговорить: -- Гип-па. Потому и прозвали с тех пор Окирроэ Гиппой-кобылицей. Погрузилась Гиппа в горный поток, стала Гиппа речной кобылицей. Приходил, бывало, мальчик-бог к потоку, вызывал свою пестунью, Окирроэ. Высовывала Окирроэ конскую голову из воды и печально говорила: -- Гип-па. И ей в горах отвечала нимфа Эхо: -- Гип-па. Подходила к потоку красавица Меланиппа, вызывала из быстрины свою мать, Гиппу-Окирроэ, и рассказывала ей о делах богов, кентавров и героев на Пелионе. Слушала ее Гиппа и порою жалобно ржала. В печали бродил мальчик-бог Асклепий по Пелиону в поисках корней познания, чтобы вернуть Окирроэ ее былой образ. Знал, что не может бог идти против других богов. Покарал Окирроэ сам Аполлон, извлекший его из огня, и не мог он враждовать с Аполлоном. Но ведь был еще Асклепий и титаном. И явился ему окутанный полупрозрачным облаком Зевс в образе лапита, с золотым лукошком в руке. Не мог Зевс явиться перед ребенком во всей своей мощи и славе, чтобы не сжечь его громово-огненным дыханием, если в мальчике есть смертное зерно. Мгновенно узнают боги богов. Узнал Асклепий Кронида, и то грозное, что стояло в глазах Асклепия, вдруг разом окрепло, и бог-ребенок стал мощен. Спросил Асклепий Зевса: -- Это ты держишь молнии в руках, испепелитель титанов? Не таков твой образ, какой ты принял сейчас. Почему же не предстал ты предо мной в громах и молниях? Ты хитрый бог. -- Ты еще слаб и мал,-- ответил Кронид,-- не выдержишь ты моего образа. И услышал ответ: -- Явись таким, каков ты есть. И явился Зевс Асклепию таким, каким являлся титанам в битве: огромный, со страшилищем-эгидой на груди и перуном в руке, средь громов и молний. Притихло все живое в лесах и горах Пелиона, укрываясь от блеска и грохота громовых ударов. А мальчик-бог сказал: -- Мне не страшно. Не сжег ты меня блеском своей славы. Ты только бог и не больше. А мир огромно-большой, и мысль Хирона больше тебя, владыки Олимпа. Удивился Молниевержец, свергающий в тартар титанов, отваге мальчика-бога. Сказал: -- Вижу, не смертный ты. Но вполне ли ты бог? Мало родиться богом -- надо еще научиться быть богом. Не титан ли ты, мальчик? Так испытывал Зевс Асклепия. И, проникая в него своей мыслью-взором, хотел Зевс прочесть его мысль. Спросил мальчик-бог: -- Зачем тебе молнии, Кронид? И ответил Владыка богов: -- Чтобы силой выполнить веления Дики-Правды. И, услыша ответ, исполнился теперь удивления Асклепий. -- Но ведь сила в знании,-- сказал он.-- Я вкусил уже от его корней. Улыбнулся владыка Олимпа и, вынув из золотого лукошка багряный клубень, сказал: -- Если ты бог, то отведай. Но чуть коснулся Асклепий этого багряного клубня губами, как словно огнем чудно ожгло ему язык, и небо, и рот, и вошла в него огненная сила от клубня. Стал Асклепий мощью равен богам Олимпа. Сказал Зевс: -- Это огненный корень жизни. Ты отведал от него и не сгорел. Теперь ты научился быть богом. -- Я дам его отведать Окирроэ,-- радостно сказал мальчик-бог. -- Дай,-- ответил Зевс и снова улыбнулся ребенку. Но коварна улыбка богов Кронидов. Так расстались два бога -- Властитель молний и мальчик-бог Асклепий. И сказал Зевс на Олимпе богам, испытав Асклепия: -- Он бог людей, а не бог богов. Пусть жилищем ему будет земля, а не небо. Мгновенно достиг Асклепий потока, где жила Гиппа-Окирроэ. Вызвал ее из воды и, ликуя, воскликнул: -- Выйди на берег! Я принес тебе из мира правды чудес корень жизни. Отведай его -- и вернется к тебе твой былой образ нимфы навеки. Но забыл он сказать Окирроэ, от кого получил этот корень. Вышла она из воды, и вложил ей Асклепий огненный корень в ее конский рот Гиппы-кобылицы. Но чуть коснулся чудного корня ее язык, как она мгновенно сгорела. И осталась от Гиппы-Окирроэ на берегу потока только кучка серебряного пепла.  * ЧАСТЬ II. ИЗГНАНИЕ ХИРОНА С ПЕЛИОНА[21] *  Фессалийская кентавромахия Сказание о том, как покинули Хирона его питомцы, и о гибели Актеона-охотника Знал Хирон, что время бежит, но куда убежало время, об этом и бессмертный Хирон не знал. Спросил он у своих питомцев-героев: -- Что-то долго бродит мальчик в горах. Кто видел Асклепия? И отозвался ему юношеский голос за пещерой: -- Я вернулся и жду тебя, отец. С моим спутником-другом, с голубой змейкой, я пойду на Пелион пасти стадо в том месте, где звери всего свирепее. Только там научусь я пастушьему делу. Как буду я врачевать смертных, если не сумею быть пастухом! Я хочу себя испытать. Отец, я попробую сперва исцелять не людей, а зверей...-- и, помедлив со словом, добавил:-- от зверства. Вышел Хирон из пещеры на голос Асклепия и увидел, что мальчик-бог уже юноша. Хотя видом он был не мощнее полубогов-героев, но его взор был более могучим, ибо смотрел он в мир так глубоко, как не могут смотреть полубоги. Тогда сказал Хирон Асклепию: -- Иди и попробуй. Трудно зверю не звереть в борьбе: растерзают его другие звери. Но иной незверь зверее зверя. Не учил вас этому Хирон. И ушел мальчик-бог Асклепий от учителя кентавра Хирона. Только еще раз явился как-то Асклепий к Хирону, под осень. Был он уже по виду не юношей, а могучим богом и таил свои слова и мысли. Сказал: -- Я иду исцелять смертных от смерти. Я испытал себя. Зверь умеет умирать, а мысль умирать не хочет. Сильнее, чем тело, страдает от сознания смерти мысль... И хотя бессмертные не прощаются, а только радуются и сиянием приветствуют друг друга при разлуке и встрече, Асклепий, уходя, глубоко заглянул в глаза Хирону и простился с ним по-земному, а не как жители неба, и по-земному простился с ним Хирон, сын Крона. Как раз тогда пришла пора великих походов и подвигов. Возмужав, один за другим покидали полубоги-герои пещеру Хирона и самого учителя и шли в неведомые земли великанов и чудовищ. Говорил им в напутствие Хирон: -- Вот вы и взялись за дело. Соблюдайте же, идя на зверя, закон звериной правды, идя на людей -- людской. Есть закон правды для людей и зверей, но нет закона правды для чудовища: для чудовища есть только рука героя. У чудовища жалости нет. И, отъезжая, уже не говорили герои-полубоги Хирону, как бывало прежде: "Зачем нам жалость? Разве жалость у героя -- не слабость? Нам нужна только радость победы". Теперь они знали, что и у барса высшая радость -- радость победы. Барс же -- зверь лесной. И, смотря с Пелиона вслед ушедшим, вспоминал Хирон, как спрашивали его, бывало, юные питомцы: "А разве у богов Олимпа есть жалость?" И отвечал им Хирон: "У них есть радость". И спрашивали питомцы: "Они злы?" И Хирон качал головой. И спрашивали: "Они добры?" И Хирон снова качал головой и говорил: "Они радостны. И гневно карают омрачающих радость богов. Ненавистен им тот, кто тревожит Олимп, и отвечают они нарушителям огнем и потопом". Отъезжали герои, и задумывался Хирон о том, сохранят ли они его заветы. Умчали резвые ноги и внучку Хирона Меланиппу на поиски Актеона-охотника. Все в крови, с пенящейся пастью вернулись с охоты его собаки-друзья и вели себя как безумные: не ели, не пили; то собирались они на краю поляны и все смотрели, жалко воя, в сторону дальних лесов Киферона, и из их собачьих глаз катились слезы; то кружились на месте и хватали зубами кого-то неведомого -- невидимку. Ничего не утаишь от леса. Весь вслушивается он, миллионами ушей, и летят к нему тысячи вестников: кто на ветре, кто на волне, кто на капле дождевой, а кто на приблудном листике. А птицы, муравьи, мошки? Мало ли их, лесных вестников! Перескажут все вести лесу. И узнал в лесу Хирон об участи полубога Актеона-охотника. Побежал Актеон вдогонку за золоторогой ланью Артемиды-охотницы. Бежит и кричит ей задорно: "Не уйдешь ты от Актеона! Артемиду и ту догоню!" Добежали они так до горы Киферон. Услыхала богиня Артемида слова юноши-героя -- и уже мчится с ним рядом, заглядывая ему на бегу в глаза. Узнал Актеон богиню, да слишком поздно. За то, что посмел состязаться с богиней, обратила она Актеона в ветвистого оленя и сама оленем обернулась. Издалека по следу охотника бежала его охотничья пелионская свора. Понеслась Артемида наперерез собакам и, когда очутилась перед ними, повернула обратно и пошла оленем впереди собак по следу Актеона, а собаки -- гоном за нею. Догнала олень-Артемида Актеона-оленя. Кинулась в сторону. Смешала запахи. Стала невидимкой. Не заметили собаки хитрости богини: впереди них как был, так и остался убегающий олень. Не признали они в олене хозяина, гонят его с яростным лаем. И придала им Артемида быстроту небывалую. Настигают оленя. Заметил Актеон-олень погоню. Узнал своих собак. Не он теперь охотник: он -- дичь. Стал гонитель гонимым. Видит пасти собачьи. Хочет им, своим друзьям, слово сказать: говорит в уме, но не может громко выговорить оленьим ртом. Оставила ему богиня в зверином образе человечий разум. И терзается разум в бессильной муке передать словом свою мысль собакам. Слезы стоят в его оленьих глазах. Но не слышат его мысленных слов собаки. Обезумели звери. Уже терзают ему ноги на бегу. Впились зубами... Разорвали они оленя-Актеона и умчались, сами не зная куда... Только ключ, забивший на том месте, где был растерзан Актеон, нашел в лесу мудрый кентавр. Долго был он печален. Не гибель героя печалила так долго Хирона: смертей был Актеон. Печалило его то, как сильно страдал в терзаемом теле Актеона от бессилия его разум. И когда понял Хирон горе обезумевших собак, -у которых плачет безутешно их честная слепая совесть, вылепил он из глины образ юного охотника и поставил его на поляне. Чуть увидели образ Актеона собаки, окружили они его с радостным лаем; пришли в себя от безумия и с тех пор перестали выть и даже убегали за добычей. И однажды, убежав, не вернулись. Не вернулась к пещере и Меланиппа. Один остался в пещере Хирон. Бродил он по осенним горам, слушая шепоты трав и ягод, и узнавал их маленькие тайны -- горькие и сладкие, жгучие и терпкие, сонные и бодрящие. Сам же молчал. Тревожил его необузданный нрав диких кентавров и вражда их с древолюдьми-лапитами. Жаловались ему лапиты и упрекали в потворстве родному племени. Тревожила его и неприкрытая, громкоголосая ненависть кентавров к богам Кронидам. -- Титаново мы племя,-- говорили дикие лесные кентавры, угрожая яростно небу, и смеялись над властью богов. Ждал беды Хирон. Знал: не будут сами Крониды истреблять титановы племена. Запрещает им это древняя клятва Стиксом. Но есть у них дети-полубоги. И всех грознее среди них, полубогов, питомец древолюдей Тезей и сильный, как бог, Геракл. Породили их боги Крониды для того, чтобы истребляли они чудовищ -- древнее порождение на почве земли, и чтобы бились друг с другом богам на потеху. Все титаново непокорное племя стало для героев чудовищами. Утаили боги свой замысел от героев. Знал Хирон: в ком из полубогов-героев нет титановой правды, те истребят титановы племена. И вспомнил мудрый кентавр, как спрашивали его полубоги-герои, отъезжая на подвиг: "Учитель, разве нет смиренных чудовищ?" И ответил за него Язон: "И яд -- смиренная капля, пока ее не проглотишь". И еще спросили Хирона герои: "Учитель, как отличить нам злобное чудовище от титана в коже чудовища? Ты нас учил, что и урод таит в себе красоту. Где примета?" И пояснил им Хирон: "Кликни титанов клич. Если скрыт под кожей чудовища титан, то ответит он тебе тем же кличем. И в глазах его будет примета. Не забудьте только этот клич". Но забывали этот клич и слова Хирона полубоги-герои в жажде подвигов и славы -- волю Кронидов выполняли. И гибли титаны-оборотни, и потомки титанов, и людские титанические племена на земле. Сказание о битве кентавров с древолюдьми-лапитами и об изгнании Хирона с Пелиона Было утро на Пелионе, и услышал Хирон из пещеры топот, и гул голосов, и грубый смех со всхрапом, похожий на ржанье. Выглянул: кентавры толпятся на поляне. Что ни слово, то дыбом и друг на друга наскоком. Кулаки и копыта в воздухе. Вороные, гнедые, пегие, в яблоках рыжих и серых. Дебри грив на висках и на затылке. И такие дремучие бороды, и хвосты конские. На плече дубы, с корнями вырванные, и свисают с корней сырые комья земли. Яры, могучи, зверины, на копытах -- и все же людское племя: и руки у них человечьи, и глаза, и человечья речь. Видно, нужда привела их на эту поляну. И вышел к ним Хирон из пещеры с лирой в руках. Стих табун. Сбился в кучу. И стоят друг против друга: кентавр Хирон, сын Крона, и лесные дикие кентавры. Смотрит безвопросно на свое племя Хирон. Чуть касаются его пальцы струн, и нежно рокочут струны под пальцами в свежем утреннем воздухе. Переступили с ноги на ногу конские копыта табуна. Подтолкнули слегка локти и плечи друг друга. Молчит Хирон. Только пальцы по-прежнему пробегают по лире. Дохнул один кентавр, сказал: -- Хирон. Дохнул другой кентавр, сказал: -- Хирон. Дохнули еще два, три и сказали: -- Хирон. Смущают их глаза мудрого Хирона. Мыслью смотрят эти глаза, а не просто зрением. В них укор за буйство. Не по нраву такой укор буйному лесному племени. Тогда отделился от дикой гурьбы огромный пегий кентавр Агрий, по прозванию Свирепарь. -- Мы к тебе,-- сказал Агрий.-- Хирон, нам нужна твоя хитрая сила. Ты ведь хитер, как небо, а мы только лес. Некому дать нам совет. Только ты необорим и бессмертен и почитаем всеми племенами титанов. Поведи нас против древолюдей-лапитов, наших давних врагов на Пелионе. Жены нужны нам. Много серебряно-березовых невест у племени древолюдей. Похитим их у лапитов. Есть у них и запасы пьяного вина. Го-го! Вино! И подхватил табун: -- Го-го! Вино! Отнимем заодно и вино. Веди нас, Хирон, против лапитов. С ними и Кайней неуязвимый. Народ тебя требует в вожди. Затопал табун, стоя на месте. Закричал зычно: -- Веди нас против лапитов! Ничего не ответил Хирон, только протянул Агрию лиру, сказал: -- Сыграй-ка, Агрий, на лире. Сумеешь сыграть -- поведу вас против лапитов. Будете делать то, что я,-- буду и я делать то, что вы. Задышали бурно кентавры, затопали, зычно закричали: -- Дуй, дуй, Агрий! Взял Агрий в ручищи лиру. Видел, как бегали пальцы Хирона по струнам, и сам дернул всей пятерней: рванул -- и разом лопнули со стоном жилы и хрустнула основа. Засмеялись с храпом кентавры. Заскакали с гоготом на месте. Стали хлопать себя по бокам ладонями: -- Дуй, дуй, Агрий! Го-го! Дуй! Рассердился Агрий-Свирепарь на Хирона и кентавров: -- Не нужна нам твоя штука с комариным зуденьем и птичьим иканьем! Отдай ее соловьям. А я не соловей -- я кентавр. И бросил обломки лиры с оборванными жилами-струнами наземь, под копыта табуна. Тогда выступил вперед кентавр Пиррий, по прозванию Гнедой. Сказал: -- Любим мы, кентавры, как и ты, песни соловья и мед звуков твоей лиры, когда мы грустим без жен. Далеко слышна она на Пелионе. Чтим мы тебя, сын древнего Крона. Но буйна наша кровь и пьяна наша воля. Ты бессмертен -- мы смертны. Мала для нас твоя радость -- соловьиная, лирная. Нужна нам радость громовая: в грохотах, с гудом, топотом и ревом, чтобы сердце кентавра заржало, чтоб скакать нам, кружить и крушить, чтобы вихрями быть, чтобы руками скалу прижимать к груди -- и была бы та скала горяча, как добыча для львиных лап, как вино на пиру у лапитов. Утопить бы в нем, горячем, наше горе кентавров, когда-то бессмертных, как боги. Из садов золотых феакийских нас изгнали Крониды, а волю богов, волю к жизни из нас не изгнали, осталась у нас. И вот голодна эта воля, жадна и свирепствует в буйстве -- перед гибелью. Ненавистны нам боги. Знаем: обреченные мы на Пелионе. И понурили человечьи лохматые головы дикие кентавры, слушая слово Гнедого. А огромный Агрий ударил себя острым суком в грудь у сердца, и текла по могучему торсу полузверя-получеловека кровь и падала на ноги и копыта. Весь золотой стоял кентавр Хирон с серебром бороды перед ними и печально смотрел на родное дикое племя -- он, учитель героев, сын Крона, титан. Сказал: -- Не хотели вы копать копытом те волшебные корни, что копали Хирон и Асклепий. Не хотели насыщать ими свою пьяную волю. По бессмертью богов грустите вы, дикое племя? Вот смотрю я вам в глаза, былые боги, и вы, смельчаки, опускаете их предо мною к земле. Полубоги-герои смотрят прямо в глаза Хирону. Не ходите на пиры лапитов. Не вступайте в бой с их вождем, огненным Пейрифоем. С ним полубоги-герои Тезей, Пелей и другие. Сам пойду я к древолюдям. Примирю вас, яростных, с ними. Ускакал радостно табун лесных кентавров. И долго доносились до Хирона их ликующие крики и гуд их копыт. Тихий день. Поют птицы. Улыбнулся дню Хирон, подобрал с земли затоптанные обломки лиры и стал ее чинить и натягивать на колышки струнами новые жилы. Ох, как шумели древолюди-лапиты по лесам Пелиона! Такой гул стоял в бору кедровом, что как ни закрывали грибы шапками уши, оглохли старые боровики. Сходились древолюди со звериных троп и из непролазных зарослей, с болот и просторных полян, даже с утеса-бирюка -- в одиночку, по двое, по три, а то и целой рощей кудрявой. Пришел Дриас -- муже-дуб. Ого, муже-дуб! Пришел Гилей-деревище с братьями: сам он -- Гилей, и все его братья -- Гилей. Стали братья целой чащобой Гилеев и стоят: не пройти сквозь них, не прорваться ни кентавру, ни полубогу. Тьма их и тьма в чащобе, да еще какая! А Элатон -- муже-ель все трещит, все брызгает во все стороны словами-шишками, созывая мужей. Столпились древолюди вокруг старого Питфея, муже-сосны, бывалого великана-вождя древесных племен. Дед он героя Тезея. Его даже дикие кентавры чтили. А кентавры никого не чтут. Не раз пили они у старого исполина его смолистые меды, возглашая здравицу Хирону. Только где же огненный Пейрифой, юный вождь древолюдей-лапитов? Почему не видать нигде нежноликого Кайнея-Чистотела, неуязвимого сына Элатона? Не укрощает ли он зеленых кобыл Магнезийских на горных склонах Офриды? За грабителями -- дикими кентаврами, за гостями-насильниками, похитителями серебряно-березовых лапиток, погнался Пейрифой сам-друг с Тезеем. Разлучился с новобрачной Гипподамией. А за ним другие лапиты. Не простят лапиты лесным кентаврам смерть неуязвимого Кайнея. Не простят гостям пьяного разбоя у хозяина-хлебосола. Говорили мошки комарам, говорили комары жукам, говорили жуки паукам: будто девушкой был некогда Кайней -- не березкой, но почти что березкой, такой серебристой девушкой, лесной Кайнеей в темном ельнике, что сразу полюбилась она при встрече Посейдону. Не далась она в руки бога. Сказала владыке вод: "Не умеем мы, лапиты, менять личины, как умеете это вы, Крониды. Не хочу я быть березовой девой, хочу быть отважным древомужем. Если ты так всесилен над морями, обрати меня, Кайнею, в Кайнея, и тогда поведу я тебя к Филюре-Липе. А Филюра красивее всех красавиц". Усмехнулся могучий бог. Ответил: "Мало просишь у меня, Березовая дева. Станешь ты древомужем, и вдобавок еще будет тот муж неуязвимым[22]. Ни одна рука тебя не поранит, ни камень, ни железо, ни огонь, ни зуб, ни коготь". И превратилась Кайнея, серебряно-березовая дева, в красавца, неодолимого Кайнея. Ни рука, ни копыто, ни зуб, ни обломки огромных винных бочек, ни камни не поранили его, лапита-Чистотела. Но когда под грудами трупов древомужей из племени Питфеев стал Кайней задыхаться, тогда вспомнил он усмешку могучего бога, Посейдона-Кронида. Жужжат мошки, комары, жуки. Вьют пауки паутину. Шумит кедровый бор. Собрались лапиты на сход. Вдруг откуда ни возьмись набежали, закричали -- кто, где, не поймешь: -- Нашли, нашли! И обратно в лес. Кинулись вслед за ними те, кто помоложе. Бегут. Видят -- прогалина. На прогалине обгорелое место от костра. На нем пепел, весь серебряный, с черными чурками. И валяются кругом, тлея, головни и головешки. Страшно. Кто совершил такое дело? Кто здесь жег? И хотя никто не назвал тех, кто жег и кого жег, а уже все наперебой кричали: -- То кентавры жгли в лесу лапитов! -- Ополчайтесь, древолюди! Жгут лесных древолюдей кони-люди лесные. Зашумел кедровый бор, загудел -- так зашумел и загудел, как еще никогда не шумел даже под грозовым ливнем Зевса. Завопило все лесное племя: -- Эй-го! Хирон в ответе. Пусть несет он кару за все племя кентавров. Эй-го! Изгнать Хирона с Пелиона: он -- кентавр. Эй-го! Пусть старый Питфей скажет свое слово. Эй-го! И пошло "эй-го" пО всему бору гоготать: -- Эй-го! Эй-го! Эй да го1 Тогда поднялся над толпами древолюдей-лапитов их старый вождь, муже-сосна Питфей. Прям и сух он, словно мачта корабельная. Много ран на нем покрылось корою. Весь рогами увешан. Грозен. Во все стороны торчат эти рога, словно не рога они, а голые сучья. В рыжей шкуре прямой его стан. Чуть алеет эта шкура под лучами. А сверху, на его лесной шапке-макушке, все колеблются боевыми перьями иглы, и звенят на них тонко колокольцы его древнего шишака. Старый вождь, старый -- дед Тезея. Стали слушать древолюди Питфеево слово. -- Много есть древолюдей-лапитов. Есть в Магнезии лапиты Офридские. Вождь над ними был Кайней, сын Элатона. Пал Кайней под руками кентавров. Высокий над ним курган из трупов. Лежат трупы лапитов стволами. На лапитах кентавры табунами. Горе павшим! Слава живым!-- таково слово живой жизни. Не по титановой правде живут кентавры. Эй-го! Эй-го! И ответил Питфею могуче сход: -- Эй-го! Эй-го! Говорил Питфей: -- Всех славнее лапиты Пелиона. Всех выше среди них Питфеево племя мужей-сосен. Великаны мы, великаны! Родила сверкающая Эфра, дочь Питфея, полубога Тезея. Побил Тезей врагов, губивших племя древолюдей-лапитов,-- великанов Истма побил он, не знающих титановой правды. Не давали они путникам проходу. Не мог гость пройти в страну лапитов. Не могли древолюди быть гостями ни в счастливой Аркадии, ни на Фолое. Гнули нас не знающие правды, рассекали, плющили, пилили, всех равняя по единой мерке. Брали нас за ноги и с размаху, как дубиной, нами поражали наших братьев головы и плечи. Разве наши головы -- молоты? Хотя мы и сами великаны, но враги были еще великаннее. Всех их побил Тезей, внук Питфея. Эй-го! Эй-го! И ответил Питфею могуче сход: -- Эй-го! Эй-го! И снова заговорил Питфей: -- Побил он Сосносгибателя-Питфеокампа. Пригибал тот две сосны друг к другу, между ними привязывал путника и затем отпускал их вершины. Выпрямлялись высокие сосны и надвое разрывали путника. Самого его Тезей привязал к соснам. Побил он слабоногого Дубиноносца, порождение хромца-бога Гефеста. Всех дубиной тот плечистый плющил. На себе узнал, как плющит дубина. Побил он укротителя лапитов -- Дровосека-пильщика Прокруста. Весельчак Прокруст. Веселую соорудил он для нас постель-козлы. Клал на ту постель-козлы древолюдей, как бревна: длинных укорачивал зубчатой палкой, а коротких, обтесав, вытягивал. Полежал он сам на той постели. Узнали силу рук Тезея и кентавры, позабывшие титанову правду. Эй-го! Эй-го! И снова ответил Питфею могуче сход: -- Эй-го! Эй-го! -- Солнечнее всех вождей-лапитов был Иксион, сын Флегия-титана. Не всходил Иксион на Олимп к Кронидам. Не пил с ними из золотой чаши питье бессмертия. Сам бессмертен был он и огнен. Был противником олимпийцу Зевсу. И зажег Иксион огнем титана властное сердце богини Геры. Не укрылся тот огонь от миродержца, покарать решил он Иксиона. И, по коварному умыслу Кронида, призрак облачный в образе Геры спустился с неба к Иксиону остудить жар огня в вожде лапитов. И не призрак это был обманный, а богиня облаков Нефела: обманула Нефела лукавца Зевса. И от Иксиона-титана родила Нефела диковину: не людину, не коня, не дерево, не титана, не бога и не зверя, а и то, и другое, и третье: был он -- конь, и людина, и дерево -- кусок зверя, бога и титана. Был он смертей и был бессмертен. То одно в нем умирало, то другое, на тропах и в лощинах, истекая кровью и грозя в предсмертной тоске небу Кронидов. Мчатся одинокие исполины или громокопытная гурьба по равнинам Фессалии, через Истм -- туда, на остров Пелопа, на Фолою, где в пещере -живет благой кентавр Фол. Истребили древолюди-лапиты и полубоги-герои титаново племя кентавров, изгоняют их с Пелиона. Свершилась воля Кронидов. Скажут боги: само себя погубило свирепое племя. Кто же напомнит богам, что они, победители древних титанов, изгнали с золотых феакийских полей титаново племя когда-то благих кентавров? Одичало блаженное племя, озверело, и только мудрый Хирон и Фол-гостеприимец своей высокой жизнью стоят пред богами как упрек земли высокому небу Кронидов. -- Бегите и вы на Фолою,-- сказал Хирон.-- Здесь задержу я преследователей. Не пройдут они мимо Хирона. Не глыбами камня, не ясенем пелионским, не титановой рукой сына Крона -- правдой титановой, песней и струнами задержу я лапитов и героев. Бегите! И умчалась последняя ватага, уцелевшая от племени кентавров, со склонов лесных Пелиона. Остался на всем Пелионе из кентавров один Хирон. И долго смотрел он вдаль, на мелькающее в ночи пламя факелов в руках беглецов, провожая глазами остатки изгнанного племени титанов. Еще Эос-Заря не умылась, еще только выводила пурпурного коня на небесную дорогу, бросив на ветер багряную хламиду, утопающую краем в пурпуре моря, когда вышли из лесов на поляну к пещере Хирона древолюди-лапиты во главе с Пейрифоем. А за ними на коне -- Гипподамия. Был свободен вход в пещеру пелионского врачевателя. Не раз он спасал здесь лапитов от болезни, беды и смерти. У самого края скалы, близ пещеры, высоко над долиной, именуемой Думы Пелиона, стоял хозяин-кентавр и смотрел на далекий Олимп. Рядом на камне лежала лира из рогов неведомого ланитам зверя. Тихо пел он привет рассвету, и с далекой окраины неба обернулась к нему титанида Заря-Эос, держа руку на гриве коня. Одинок был Хирон. Ни друга рядом с ним, ни питомцев-героев, ни Меланиппы. Ушли герои. Не знали полубоги-герои, что пойдут лапиты с Пейрифоем к Хирону. Не было с лапитами и Тезея: амазонки грозили героям -- и ушел Тезей поспешно с Пелиона на борьбу с титановым племенем амазонок. Раз решив, не умел перерешать Пейрифой. Что сказал, то тотчас и выполнит. Тверд был и в слове, и в деле, и в дружбе. Спустится ради друга в преисподнюю, хотя бы его там навек приковали. Поднимется ради друга на небо даже под копьями молний. И когда он слышал слово "измена", из его сердца уходила пощада. Говорили: жесток он в дружбе. Не прощал он другу даже колебания. Если скажет другу: "Прыгай в пропасть" -- должен друг, не мешкая, прыгнуть в пропасть. Если скажет другу: "Ввергнись в пламя" -- должен друг, не мешкая, ввергнуться в пламя. Раз он крикнул: "Я бы срубил мысль, если б мысль мне поперек дела стала!" А другой раз сказал: "Смерть стоит не за спиной героя -- впереди бежит она от страха перед героем". Стремительным прозывали его лапиты -- так быстр он был во всяком деле. А герои называли его Испытанный. Все было в нем по титановой правде. И, как все титаны и герои, чтил и Пейрифой Хирона. Но сказал он лапитам в пылу битвы с кентаврами: "Всех кентавров изгоним с Пелиона. Ни единого здесь не оставим". И не мог он теперь не выполнить слово, не изгнать с Пелиона Хирона: ведь и мудрый Хирон был кентавром. Не умел Пейрифой слова мазать маслом. Сурово сказал сыну Крона, врачевателю и спасителю лапитов: -- Уходи с Пелиона, Хирон. И за ним повторили угрюмо воины-лапиты: -- Уходи с Пелиона, Хирон. Спросил Хирон Пейрифоя: -- За вину изгоняешь? И ответил Хирону Пейрифой: -- Изгоняю, хотя ты и неповинен. Ты -- кентавр. Помолчал Хирон и снова спросил, пристально смотря в лицо Пейрифою: -- Изгоняешь друга, Пейрифой? И стал бледен Пейрифой лицом, до того стал бледен юный вождь лапитов, что снега на дальней вершине Олимпа показались тогда Заре покрасневшими. А поодаль на белоногом скакуне сидит Гипподамия и все слышит. Взялся Пейрифой руками за сердце, сжал его, чтобы оно само не выпало: друга он, Пейрифой, изгоняет, друга, праведного Хирона. Этого Пейрифой не вынес. Выхватил он адамантовый нож и хотел пронзить им свое сердце: друга предает он, и какого! Но ведь он дал слово лапитам, и оно неотменно. Должен он изгнать кентавра Хирона, но не может он изгнать друга Хирона. Стало сердце поперек дела -- так убить надо это сердце. Но читал Хирон его думу. Стерег каждое движение юноши. Только выхватил тот нож, как уже стоял возле него Хирон и бессмертной рукой титана вырвал нож из руки героя. И уже Гипподамия соскочила с белоногого коня, кинулась к новобрачному, к мужу,-- и упало ей на руки бездыханным тело неодолимого в бою Пейрифоя. Словно громом сразила его правда. Как мертвое, лежало на земле могучее тело юноши, и ни мысль, ни слово, ни дело не тревожили его больше правдой и неправдой. Пораженные бедой и чудом, стояли полукругом у тела вождя древолюди, и шумели на их головах пучки листьев. Смотрели тревожно на сына Крона: от него эта властная сила. И не знали они, унести ли им тело вождя или вступить в гибельную для них битву с бессмертным титаном. Тогда вынес врачеватель из пещеры зелье, влил его в рот сраженного правдой и снова сел на краю поляны, только сказал: -- Пусть он спит. А затем обратился к Гипподамии: -- Ты не раз скакала с Меланиппой-подругой. Расскажи мне о свадебном пире. И хотя все уже знал Хирон-прозритель, но хотел он услышать слово лапитов. Вот что знал он, и вот что он услышал. Был вожак у табуна кентавров -- Эвритион, по прозванию Мститель. Страшен силой. Даже муже-сосны великаны не отваживались с ним бороться. Он ударом переднего копыта откалывал глыбу от утеса и метал ее на бегу ладонью. Хоровод горных нимф двадцатирукий сажал себе на конскую спину и носился с ними, словно без ноши. Или впрямь ореады -- пушинки? За львами гонялся, и какими! Ухватит, бывало, зверя за шею вместе с его львиною гривой и скачет, держа льва на весу, а тот только царапает когтями воздух. А не то подставит вепрю-секачу под удар свою человечью руку, когда тот клыками таранит, стиснет ему клык и отломит на ожерелье лукавым наядам. Вепря же с хохотом отпустит. Ну и хохот же у Эвритиона! Будто пляска медных бочек по медному помосту, будто крик новорожденной пещеры в бурю. Дерзок был он, дик и бесстрашен. И жестоко ненавидел богов Кронидов. Говорили: титан он, оборотень; мощью равен самому Хирону. Но не мерился Эвритион с Хироном силой. Только раз случилось прежде не бывалое: ответил он дерзостью спьяна Хирону. Спокойно положил тогда Хирон ему на плечо руку, и упал Эвритион на колени. А Хирон, чтобы не конфузить его перед всем табуном кентавров, сказал силачу с улыбкой: "И сильны же у тебя, Эвритион, ноги! Только вот споткнулся ты о корень". Был он в буйстве пьянее всех буйных. Ничем не мог утолить свою пьяную волю. Жаден был к вину -- до того жаден, что хохоча, говорили кентавры: "Вот бы водопадам Пелиона вином свергаться в рот Эвритиону!" Нарушать любил все запретное в жизни: любил там пройти, где прохода нет; спрыгнуть с высоты головоломной в упрек каменному барану; прямо в пламя кинуться и с гиком проскакать сквозь лес при лесном пожаре с опаленными волосами и шерстью. До того был дерзко-отважен, что взобрался раз высоко на склоны Олимпа, презирая гибель от молний. Только спас его титан Гелий, прикрыв от стрелы Аполлона, и велел спуститься к подножью Оссы. Пировал Эвритион на свадьбе Пейрифоя под высокими сводами пещеры, где некогда бывали и боги. Много было гостей у лапитов -- весь цвет племен Пелиона: и сами древолюди-лапиты, и лесные кентавры, и герои. Пир так пир -- как у предков, могучих титанов! Тут и туши звериные, и клубни овощей в меду, и плодов обилье. И не просто лежат они горою, а стоят на столах с корнями деревья, и свисают с них тысячи яблок, смокв, айвы, гранатов, апельсинов. Тут и пифосы, каменные бочки вина. Утонули бы в вине гости, если бы так жадно не пили. Были гости на пиру -- племена людские: ни богов, ни нимф, ни сатиров. Ели, пили. Но не было песен, ни бубнов, ни струн, ни свирелей. Лишь в рога боевые трубили, и ходили по пещере громы от гостей к гостям -- друг к другу в гости. Столько кликов, столько труб и струн в каждом горле. Пьет Эвритион-кентавр -- так жадно, как река пьет вешние потоки. Велика в нем жажда опьянения. Но не может утолить он этой жажды. И взыграло в нем Вакховое зелье. Много жен, серебряно-березовых лапиток, на пиру. И всех превосходит ростом, станом и горящим взором новобрачная Гипподамия: сидит между Пейрифоем и Тезеем. Что ей боги, титаны и кентавры, когда с нею Пейрифой, вождь лапитов! Вдруг рванулся Эвритион. Зверино озирает он гостей. Тяжко дышит. Разом вздыбился над столом и прямо встал во весь свой конский рост и человеческий. Опрокинул стол копытом и за плечи ухватил Гипподамию, сорвал с места и, взметнув под своды пещеры, дико крикнул пьяным кентаврам: "Похищайте дев березовых, кентавры, и скачите с ними в горы вольной Оссы!" Сам же давит гостей копытами, рвется к выходу из пещеры, на волю. А кентавры кинулись к женам. Но не робки лапиты и герои. Нашлась и на Эвритиона сила. Ухватил его за конский хвост Тезей рукою, и от рывка полубога-героя осел Эвритион на задние ноги. Держит в левой руке над головой, как былинку, Гипподамию, а правой отбивается от Пейрифоя. И копыто занес над лапитом. Трудно от Пейрифоя отбиться. Разом бьет он и в голову и в ребра; держит конскую ногу за бабку, не дает себя рассечь копытом. И" все же не могут одолеть Эвритиона даже двое -- Тезей с Пейрифоем. Тогда встал старый вождь лапитов, сам Питфей, муже-сосна, высотою превышающий всех на Пелионе. Звенят на его шишаке колокольцы. И достали руки великана к небу поднятую Гипподамию. Пейрифой ее перенимает и выносит из пещеры и боя. На коне уже она на белоногом, и за ней кентавру не угнаться. А в пещере длится бой. Вот Орей, Конь-гора, уносит серебряно-березовую деву из пещеры в горы Пелиона. Вот Петрай, Конь-скала, валит наземь двух мужей-великанов. Уже у Дриаса Дубоватого вырывает из рук Кайней Осиною, пригнув ему к земле голову, а Пелей бьется с Гнедым-Пйррием. Не один раз состязались они в беге и в игре на веселой свирели, а теперь бьются насмерть, как чужие. Уже двинулись братья Гилей стеной-чащей, рука об руку. Стали -- заградили беглецам дорогу на Оссу. Вырвался Эвритион из рук Тезея. Кровью залиты его глаза, ослеп он. Втянул воздух дикими ноздрями и унесся в леса, на кручи. Жесток бой лапитов и кентавров! Где тут люди, где звери, где герои? Вся пещера ржет, рычит и стонет. В клубок сбились лапы и копыта. Слов не слышно. Рев стоит. А все же племена они людские -- с речью. Устлана пещера телами. Выбились на воздух. Бой все жарче: на юношу Кай-нея целым скопом напали кентавры. Жен серебряно-березовых немало вырвал он из рук озверелых. Не страшится Кайней неуязвимый ни копыта, ни камня, ни дубины. Пригибает головы кентаврам, крушит конские хребты ладонью. Тут кентавры, вздыбясь, ухватили поперек тела мертвых Питфеев, валят муже-сосен на Кайнея. Завалили трупами лапитов. Сами сверху полегли издыхая. И задохся Кайней неуязвимый. Все редеют табуны кентавров. Все лапитов толпы прибывают. И бежали свирепые гости, устилая трупами дороги. Мало их, беглецов, уцелело. Пало почти все титаново племя... Выслушал рассказ Хирон сурово. По титановой все рассказано правде. Сказал воинам и Гипподамии: -- Сами себя истребили кентавры, как огонь, нападая на воду. Не надо огню звать в гости воды. И воде не надо звать в гости огонь. Унесите вождя Пейрифоя. Проснется он у себя в пещере. Ушли древолюди с телом. Пришли новые древолюди. Отовсюду толпы лапитов. Окружают поляну. По лесам слышны окрики и клики. Ищут всюду беглецов-кентавров. Не укрыл ли их Хирон в пещере?