Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     Gerald Durrell "THE ARC'S ANNIVERSARY"
     London, Collins, 1990
     Перевод: Л.Жданов, 1996
     OCR and Spellcheck Афанасьев Владимир
---------------------------------------------------------------



     ЭТА КНИГА ПОСВЯЩАЕТСЯ
     ТОМАСУ ЛАВДЖОЮ.
     МЫ МНОГОГО ДОСТИГЛИ БЛАГОДАРЯ
     ЕГО ПОМОЩИ, НЕУНЫВАЮЩЕМУ НРАВУ
     И НЕУСТАННОМУ ТРУДУ


     ЕЕ КОРОЛЕВСКОГО ВЫСОЧЕСТВА
     ПРИНЦЕССЫ-ЦЕСАРЕВНЫ

     Мое  знакомство  с Джерсийским  трестом охраны диких животных началось,
как и  для тысяч  других людей,  в  поезде,  где  я  читала  одну  из  книг,
написанных его основателем  Джеральдом  Дарреллом. Даррелл, как  мало кто из
других  писателей,  наделен  способностью  вызывать внезапные взрывы  смеха,
удивляющие  как  самого   читателя,  так  и  его  ничего  не   подозревающих
попутчиков. Еще большее  замешательство  вы рискуете вызвать  у людей, читая
книгу мистера Даррелла во время еды.
     Теперь мне ясно,  что  он использует свою особую форму антропоморфизма,
чтобы вызывать в читателе чувство родства, а оттого, естественно, и близости
к другим представителям животного  мира. Мне ясно также, что этот редкий дар
позволяет ему привлекать внимание широкой аудитории, и он умеет пользоваться
этим для разных целей.
     Мне  довелось  не раз посещать  ДТОДЖ, и хотя каждое  посещение памятно
по-своему, совершенно особое место принадлежит совместному празднованию 21-й
годовщины Треста и 25-й годовщины зоопарка в 1984 году, когда меня попросили
открыть Международный центр подготовки специалистов по  охране и размножению
в неволе угрожаемых видов.
     Из  этой книги вы увидите, что благодаря  выпускникам  Центра влияние и
деятельность  Треста  распространяются   по   земному   шару   в  масштабах,
значительно превосходящих скромную площадь, занимаемую его штаб-квартирой на
Нормандских островах.
     Убеждена, что все  мы, попечители  унаследованного  нами  живого  мира,
обязаны заботиться о  том, чтобы сохранить это бесценное наследство будущему
поколению. Следует, однако,  понимать,  почему это необходимо  и  как  этого
добиться. Учитывая, что размножение животных в неволе само по себе дает пищу
для  ума,  особенно  важно   добиваться  того,   чтобы   Центр  мог  служить
просвещению.
     Я  счастлива,  что Павильон принцессы-цесаревны в Джерсийском  зоопарке
предоставит тремстам пятидесяти тысячам с лишним ежегодных посетителей нашей
штаб-квартиры возможность познать суть целей, преследуемых Трестом. Не менее
важную  роль играют первые  Курсы по  подготовке работников  зоопарков,  где
представители  развивающихся  стран  могут узнать,  как  хорошее  содержание
животных в неволе может содействовать усилиям по охране дикой фауны.
     Мы  снова видим,  как Джеральд  Даррелл  и немногочисленный  отряд  его
сотрудников нашли пути к умам не поддающейся счету международной аудитории.
     Надо ли говорить,  что одному человеку, даже  одной организации не  под
силу справиться  с названными  выше задачами. Но я убеждена: если  бы  все и
каждое  учреждения, занимающиеся  биологией, делали столько, сколько  делают
мистер Даррелл и его Трест, чтобы латать и штопать изношенную экологию нашей
планеты, в  наших природных и оборонительных  линиях было  бы меньше брешей,
чем сейчас.
     Каждая  новая книга  Джеральда Даррелла заслуживает внимания читателей.
Эта  книга не  исключение, и я надеюсь,  что она убедит еще многих: там, где
есть воля и есть продуманный путь, невозможное становится обычным и даже  до
чудес рукой подать.
     АННА


     Большинство авторов  жалуется  на скудость материала. В данном случае я
жалуюсь на  избыток, ибо,  ограниченный  пространством,  вынужден был обойти
многое,  что  так хотелось бы включить. Зато я вновь познал  старую  истину:
бочку в наперсток не вольешь.
     Поскольку Трест развивался и процветал и у него теперь есть родственные
организации как  в США, так и в Канаде, мы стали пользоваться словом "Трест"
как обобщающим понятием; пусть нас разделяют океан и  большие расстояния  --
мы делаем одно дело, у нас общие  цели и устремления. Вот почему, употребляя
в этой книге слово "Трест", я  подразумеваю работу, проводимую  не только на
Джерси, но и в США и Канаде.


     Вряд ли многие в возрасте шести лет уже способны  более или менее точно
предсказать свое  будущее.  Между тем я в  шесть лет  уверенно сообщил своей
родительнице, что собираюсь  обзавестись собственным зоопарком,  более того,
великодушно  добавил,  что  на  территории зоопарка  ей  будет  предоставлен
коттедж для проживания. Будь моя  мама американкой, она, вероятно, поспешила
бы  показать  меня  ближайшему  психиатру;  на  самом  же  деле  она,  особа
достаточно флегматичная, просто сказала, что это будет очень мило, и немедля
позабыла мои прогнозы. Ей следовало серьезнее отнестись к моим словам, ибо я
уже  с  двухлетнего  возраста  набивал  свои  карманы  и  спичечные  коробки
различной мелкой фауной, так что путь от спичечного коробка до зоопарка  был
не  так  уж  невероятен.  И мне приятно  отметить, что до кончины  матушки я
выполнил свое обещание: она поселилась на территории моего зоопарка, правда,
не в коттедже, а в поместье.
     Вид из окон моих  покоев на  первом  этаже  Поместья Огр  сулит  всякие
неожиданности;  поведение  хозяина  и  впрямь может  дать  богатую  пищу для
размышлений любому психиатру.  Так, выглянув из  окна гостиной,  вы в  самый
разгар обслуживания  гостей,  коим  пришелся  по  вкусу  розовый джин, вдруг
замираете при виде того,  как  лошади  Пржевальского затеяли скачки в  своем
загоне, и ждете  затаив дыхание, кто из  этих рыже-желтых  крепышей победит.
Тем временем жажда гостя, озадаченного вашим  странным  поведением, остается
неутоленной.
     В столовой бывают происшествия посерьезнее. Нарезая мясо,  вы  внезапно
останавливаетесь,  потому что взгляд  ваш,  нечаянно  направленный  в  окно,
приковали брачные танцы венценосных журавлей.  Длинные ноги их сгибаются под
самыми немыслимыми углами, оперение смахивает на растрепанные пачки неловких
балерин, и сопровождаются их  пируэты резкими трубными  криками  и  искусным
жонглированием прутиками -- знаками любви.
     Скромность не  позволяет мне  описывать,  какое  зрелище открывается из
окна ванной комнаты, когда у сервалов начинается течка и любовь и вожделение
этих  кошек  находят выражение  в душераздирающих воплях.  Однако  еще более
сильное потрясение ожидает вас, если вы  на кухне, оторвав взгляд от  плиты,
станете озираться по сторонам. Вашим  глазам может предстать большая клетка,
полная черных как смоль хохлатых павианов с  похожими на сердечки  игральных
карт  красными  задами,  предающихся  оргиям, кои даже  самые беззастенчивые
римляне  посчитали  бы  излишне  вызывающими  и  непристойными.  Пристальное
созерцание  подобных сцен чревато бедствиями,  например, непоправимой порчей
блюд для  восьми персон, приглашенных на ленч. Со мной был такой случай, и я
убедился, что даже  старые друзья не слишком  рады появлению на столе крутых
яиц вместо предвкушаемых пяти лакомых блюд.
     Но  и это  не предел.  Однажды утром  я  беседовал с  кружком  прилежно
налегавших на мой херес весьма престарелых борцов за  охрану природы. Только
я приготовился (пока они были еще  в состоянии что-то соображать) предложить
им пройтись и обозреть животных, как с ужасом увидел из окна бредущего через
двор  среди весенних цветов Джайлза -- нашего самого  крупного, волосатого и
необузданного  орангутана.  Он  смахивал  на   огромный   оживший   косматый
оранжево-желтый  ковер   и  передвигался  развалистой  походкой,  отличающей
моряков, которые не один год проводили в дальних плаваниях и столько же  лет
накачивались ромом.  Целый час я был обречен сидеть взаперти, подливая херес
хмелеющим  с каждой  рюмкой  старцам, пока  не услышал  радостную весть, что
Джайлз схвачен и водворен в  свою обитель, и смог наконец избавиться от не в
меру веселой  компании.  С ужасом думал  я о том,  что  могло бы  случиться,
выведи я одурманенных алкоголем  гостей на волю в тот  самый  миг,  когда на
двор ступил вразвалку Джайлз.
     "Но для чего  ты обзавелся зоопарком? --  жалобно  спрашивали  родные и
друзья.-- Почему  не кондитерской  фабрикой, или  овощеводческим хозяйством,
или свинофермой -- вообще чем-нибудь респектабельным и безопасным?"
     Во-первых, следовал мой ответ, я никогда  не желал быть респектабельным
и  не  мечтал  о  безопасном  существовании;  ничего  скучнее  не  мог  себе
представить. Во-вторых, мне  в голову не приходило, что желание  обзавестись
собственным  зоопарком  покажется  родным и близким настолько эксцентричным,
что склонит их полагать, что  на меня в самую пору надеть,  притом навсегда,
смирительную  рубашку.  Мне моя  мечта  казалась вполне  естественной.  Меня
чрезвычайно интересовали все живущие вместе со мной на этой планете твари, и
хотелось общаться с ними возможно ближе, наблюдая их поведение, узнавая их и
чему-то учась  у  них. Собственный зоопарк представлялся мне самым пригодным
для этого средством.
     Разумеется, во власти эйфории я совершенно не представлял себе, сколько
денег и  тяжелого  труда  потребует  воплощение  в  жизнь  такой  мечты,  не
размышлял также о том, как,  по  сути, важны  зоопарки и  какими им  следует
быть.  Вполне эгоистично я мыслил себе свой зоопарк всего  лишь как  большую
коллекцию экзотических животных,  собранных в одном месте  для моего личного
просвещения.  Однако,   по  мере  того   как  я  взрослел  и  приближался  к
осуществлению своей цели, работая в различных зоопарках и отлавливая для них
зверей в разных концах света, мои представления стали заметно меняться.
     У   меня   начал   созревать   совершенно  новый   взгляд  на   функции
зоологического сада. Его  первейшая задача, заключил я,--  служить составной
частью   природоохранной  деятельности,  создавая  условия  для  размножения
угрожаемых   видов,  численность  которых  сокращалась  настолько,  что   им
становилось не под силу противостоять опасностям жизни  в своих ареалах. Это
вовсе не  подразумевало  простое заточение спасаемых животных в  неволе, чем
ограничивают  свои  усилия  некоторые  активисты  охраны   природы.  В  моем
представлении наряду с созданием  коллекций  угрожаемых  видов, чтобы они не
вымерли  совершенно,  следовало всячески  стараться  сохранить  естественную
среду  обитания  и  дикие  популяции,  чтобы возвращать  выращенные в неволе
особи, когда минует опасность для природного ареала. В этом  я видел главную
цель существования зоопарка.
     Далее: зоопарку надлежало помогать созданию питомников на родине видов,
нуждающихся в спасении, и обучать людей из  этих стран -- как  размножать  и
возвращать животных в природную среду.
     В-третьих, в задачи зоопарка должно было  входить  содействие  изучению
особенностей животных как  в  неволе, так и в  диком  состоянии, чтобы лучше
знать, как помочь им не исчезнуть с лица земли.
     И наконец,  зоопарк должен способствовать  обучению  людей, посвящающих
себя природоохранной деятельности, как в стране, где они находятся, так и  в
странах,  откуда  получены  угрожаемые  виды,-- вообще  повсюду,  где  такая
просветительская деятельность остро необходима.
     С великим огорчением я обнаружил,  что очень  многие зоопарки никуда не
годятся. Не годятся потому, что не преследуют серьезных целей, ограничиваясь
ролью аттракционов.  Единственной их заботой  было добывать "эффектные" виды
животных,  чтобы увеличить доход от продажи билетов. Чаще всего зверей плохо
кормили и содержали, и если у них появлялось  потомство, то скорее по чистой
случайности, а не благодаря сознательной  заботе. Мало кто занимался научным
изучением  великого множества видов, о которых  практически ничего  не  было
известно, а попытки просвещать  посетителей зоопарков в  лучшем случае можно
было назвать довольно жалкими. Я уже писал однажды, как Флоренс  Найтингейл,
потрясенная  ужасным  состоянием  современных ей  больниц, отнюдь  не  стала
предлагать, чтобы их все немедленно закрыли. Понимая, какую важную роль  они
играли, она настаивала на совершенствовании лечебных учреждений. Я ни в коем
случае не ставлю себя  в ряд с  этой замечательной женщиной, однако зоопарки
находились (и  по-прежнему находятся) в  таком же  состоянии. Причем  дурную
славу они, по моему глубокому убеждению, приобрели по собственной вине. Я не
сомневался, что при  правильном ведении дела зоопарки  могут стать  важными,
даже    превосходными    научно-исследовательскими    и    просветительскими
учреждениями  и,  что  главное  в  наше  время,--  стать  центрами  спасения
угрожаемых видов путем их размножения в неволе.
     Короче,  я  мечтал  о  зоопарке,  отвечающем  названным  принципам, кои
почитал обязательными  для всех зоопарков  вообще. Это  не значит, что я был
уверен в успехе,  так ведь и братья Райт не были  уверены, что полетят, пока
не поднялись  в воздух. А  потому мы попытались и теперь -- после долгих лет
упорного  труда  и  многих ошибок -- доказали, что перечисленные  выше  цели
достижимы. Отсюда и название  этой  книги: "Юбилей Ковчега",--ибо недавно мы
отметили свой двадцать  пятый день рождения.  Перед вами повесть о некоторых
этапах, пройденных нами на пути нашего роста.



     В  возрасте  двадцати  одного года  я  получил наследство -- три тысячи
фунтов.  Целое  состояние, однако недостаточное  для того,  чтобы  учреждать
зоопарк. И я решил заняться поставкой животных для зоопарков. Делал я это не
долго,  ибо обнаружил, что большинство  поставщиков  предпочитали втискивать
два десятка особей  в клетку, рассчитанную на одного  животного,  взвинчивая
цену  на тех бедняг, коим  удавалось выжить. Мне  такой вид работорговли был
противен,  посему я пользовался просторными клетками и заботился о животных.
И  довольно  скоро разорился.  Однако  я  успел приобрести  бесценный  опыт,
научился  ухаживать  за животными  в  тропиках, узнал  их  прихоти,  чем они
болеют.  Усвоил, что существующие зоопарки далеки  от моих  представлений  о
назначении таких учреждений.
     Оставшись без  денег,  я начал,  по  настоянию  моего  старшего  брата,
писать. Мне  повезло.  Первая же книга попала, как говорится, в  яблочко,  и
последующие  не  уступали  ей в  популярности.  Пользуясь тем,  что  фортуна
повернулась ко  мне лицом,  я снова стал подумывать о своем зоопарке. Взяв у
своего добросердечного многострадального издателя в долг двадцать пять тысяч
фунтов (под  еще  не написанные  шедевры),  решил  попробовать  организовать
зоопарк  на юге Англии.  И убедился, что сменяющие  друг друга лейбористские
правительства   окутали  страну   такой  смердящей   кафкианской  атмосферой
бюрократии, что рядовой обыватель не  мог и пальцем шевельнуть из-за крепких
пут  канцелярщины.  Получить  от  местных   властей  соизволение  на   самые
элементарные дела  было невозможно,  не говоря уже  о  столь необычном,  как
зоопарк.  Тогда  я,  по совету  издателя, отправился  на  Джерси  --  дивный
маленький самоуправляющийся остров,-- где уже через  несколько  часов  после
приземления  в местном аэропорту  нашел  Поместье Огр,  а  до истечения двух
суток оформил все нужные разрешения.
     Должен, однако,  сказать, что к осуществлению  своей затеи  я приступил
отнюдь  не очертя голову,  не посоветовавшись  со знающими  людьми. Сперва я
обратился ко всем известным мне авторитетам в области зоологии, одобрительно
относящимся  к  размножению  животных  в  неволе.  Начал  с  Джеймса Фишера,
великого  орнитолога и специалиста по зоопаркам. Он  подбодрил меня, заявив,
что я спятил.
     -- Ты сошел  с ума, дружище,-- сказал  он, уставившись на  меня  из-под
шапки седых  волос,  придающих  ему  сходство  с  весьма озабоченной  старой
английской овчаркой.-- Да-да, сошел  с ума.  Нормандские острова? Ни в  коем
случае!
     С этими словами он подлил себе еще джина из моей бутылки.
     -- Но почему, Джеймс? -- спросил я.
     --  Слишком  далеко, конец  света,-- объяснил он, подкрепляя свои слова
негативным жестом.-- Кому, по-твоему, взбредет на ум отправиться на какой-то
чертов  остров где-то в проливе, чтобы  полюбоваться твоей затеей?  Безумная
идея.  В  такую  даль я не поехал бы даже  ради твоего джина.  Из  чего тебе
должно быть  ясно, как я отношусь к этому плану. Тебя ждет полное разорение.
С таким же успехом ты мог бы открыть дело на острове Пасхи.
     Откровенное суждение, но не слишком вдохновляющее...
     Я  посетил  в  Клере  Жана  Делакура с его  знаменитым собранием  птиц.
Замечательный  орнитолог  и  птицевод,  Жан  путешествовал  по  всему свету,
коллекционируя  птиц и  описывая новые виды,  его перу  принадлежат солидные
труды о птицах самых глухих уголков земли. Во  время  двух мировых  войн его
огромные,   ценнейшие  орнитологические   коллекции   уничтожались  немцами.
Большинство людей сдались бы, он же  после второй мировой войны в третий раз
начал восстанавливать свою коллекцию.
     Мы   прогуливались  по  чудесному   заповеднику,   любуясь   птицами  и
млекопитающими, и Жан не  скупился на добрые  советы, которым не было  цены,
учитывая  его огромный  опыт. По бархатистому газону  мы спустились на берег
озера, где  на столике для нас был приготовлен чай. Отдыхая, слушали веселые
голоса гиббонов на островке  посреди озера, смотрели, как по зеленой лужайке
важно  шествуют  розовые,  точно бутоны цикламена,  фламинго, сопровождаемые
фазанами,  нарядными банкивскими курицами и павлинами,  небрежно волочившими
по траве хвосты, словно усеянные драгоценными каменьями. Собравшись с духом,
я решил  поделиться с  величайшим орнитологом  Франции  своими  взглядами на
охрану фауны.
     -- Скажи  мне, Жан, ты ведь уже более шестидесяти лет занимаешься этими
вопросами...
     --  Верно,--  отозвался похожий  на Уинстона Черчилля тучный  мужчина с
акцентом, коему позавидовал бы Морис Шевалье.
     -- Так вот,-- продолжал я,-- как по-твоему, есть еще надежды на то, что
нам удастся сохранить животный мир?
     Он поразмыслил, опираясь подбородком на руки, сжимающие набалдашник его
трости.
     -- Есть,-- произнес он наконец,-- есть надежды.
     Меня обрадовало оптимистичное суждение столь крупного авторитета.
     -- Если мы станем людоедами,-- добавил Жан Делакур.
     Дальше я отправился за консультацией к сэру Питеру Скотту, который, как
всегда, выслушал меня  с  большим интересом.  Питер,  пожалуй,  единственный
среди  ведущих деятелей  в  области охраны  фауны, верит в  идею размножения
животных  в  неволе,  потому-то,  в  частности,  он  основал  свой  всемирно
известный Трест по охране  водоплавающих птиц. Питер щедро поделился со мной
своим   опытом,  останавливаясь  на  затруднениях,   с   коими  сталкивался.
Разговаривая,  он в то же  время заканчивал писать большую  картину -- заход
солнца над болотом с летящими к берегу гусями. Глядя, как под его небрежными
мазками словно чудом рождается изображение, я вспомнил историю, рассказанную
одной моей знакомой, тоже  художницей, обожающей писать лошадей -- рысаков и
тяжеловозов. Она посетила Питера, чтобы получить от него советы по поводу ее
первой выставки.  Он  любезно  принял ее в  своей мастерской,  облаченный  в
разноцветный  шелковый халат, и так же  был занят писанием картины -- закат,
болото, летящие утки...  В разгар беседы, когда она жадно слушала его мудрые
наставления, зазвонил телефон.
     -- Черт! -- воскликнул Питер, хмуро глядя на полотно.
     Однако тут же лицо его прояснилось и он повернулся к гостье:
     --  Послушайте  -- вы ведь  художница, будьте  добры, закрасьте  желтым
цветом клювы уток, пока я буду говорить по телефону.
     К счастью,  от меня Питер не  потребовал художнических подвигов в обмен
на консультацию.
     Без одобрения  со  стороны старейшины биологического цеха сэра Джулиана
Хаксли,  казалось мне,  моей  идее  будет  недоставать,  так сказать,  знака
качества. До сих  пор он  никогда не отказывал  мне в помощи, но я опасался,
что  новый  грандиозный  план  может  встретить  у  него отпор.  И  напрасно
опасался, потому что он сразу загорелся,  как загорался любой  новой  идеей,
даже самой вроде бы незначительной. Успокоившись, я сел пить с ним чай, и мы
всласть поболтали обо всем на свете -- от чилийской араукарии до найденной в
одной  патагонской  пещере шкуры  мегатерия,  от  состава пищи  нарвалов  до
странной  адаптации зубов пойманной мной в  Гвиане ящерицы, позволяющей ей с
великой легкостью разгрызать и  поедать огромных улиток. Сэр Джулиан получил
от меня серию  фотографий, иллюстрирующих  этот процесс,  и  они  весьма его
заинтересовали.
     --  Кстати,  о  фотографии,  Даррелл,--  сказал  он  под  конец  нашего
застолья.-- Вы видели фильм, который молодой Эттенборо привез из  Африки, об
этой львице... как ее, Эльсе? Которую вырастила эта мадам Адамсон.
     -- Не видел, сэр,-- ответил я.-- К сожалению, пропустил.
     Он поглядел на часы.
     -- Сегодня вечером будет повторный показ, посмотрим?
     Величайший из  здравствующих  английских  биологов и я  разместились на
стульях перед телевизором, и Хаксли включил его. Мы молча смотрели, как Джой
Адамсон  гоняется за Эльсой, как Эльса гоняется  за Джой Адамсон,  как  Джой
Адамсон возлежит  на  Эльсе,  как  Эльса возлежит на Джой  Адамсон, как  они
вместе  лежат  на  кровати  и  так далее.  Наконец  фильм  кончился,  Хаксли
наклонился и выключил телевизор. Я молча ждал, что он скажет.
     Поразмыслив, сэр Джулиан вдруг спросил:
     -- Знаете что, Даррелл?
     Я почтительно  приготовился услышать глубокое и проницательное суждение
великого английского биолога о поведении животных.
     -- Что, сэр? -- осведомился я с волнением.
     -- Это единственный  известный мне случай лесбиянства между человеком и
львицей,-- совершенно серьезно произнес он.
     Чувствуя, что дальнейшая  наша беседа уже не  достигнет таких высот,  я
удалился.
     Рождение Джерсийского  зоопарка  состоялось 14 марта 1959 года. Первыми
его обитателями были звери,  которых я привез из Западной Африки и  какое-то
время  держал  во  дворе  дома  моей  сестры  в  Борнмуте  (одной  из  самых
замечательных приморских  здравниц), пока они  не стали, так сказать, в ряды
основателей зоологического сада.  Как только звери отбыли по морю на  остров
Джерси, соседи моей сестры облегченно вздохнули.
     Разумеется, до той поры в Поместье  Огр не один  месяц  кипела  работа.
Плотники  и каменщики  лихорадочно  трудились, цементируя площадки и мастеря
этакие  "клетки  на  курьих ножках"  из самого разнообразного  материала  --
горбыля,   шарнирных  цепей   и  проволочной  сетки.  Тарные  ящики  чудесно
преображались, каждый  отрезок железных труб с местной свалки, вообще всякий
железный  лом   находил   у   нас   применение.   Предметы,  выброшенные  за
ненадобностью  островитянами,  отлично  подходили для  сооружения  клеток  и
вольеров;  повсеместно  вырастали уродливые, но  пригодные для  эксплуатации
конструкции.
     Обстановка,  на  фоне  которой  развивалась  наша  деятельность,   была
идиллическая.  Дивное главное здание -- самая древняя укрепленная усадьба на
Джерси  --  важно  расположилось за  сводчатыми гранитными воротами на  краю
долинки с извилистой речушкой, вливающейся в  окруженное деревьями озерко. К
территории поместья  со  всех сторон прилегали  небольшие поля,  окаймленные
живой изгородью из  кустарника, старых дубов и каштанов.  Согласно преданию,
деревья эти  были совсем  юными, когда  претендовавший на  престол  красавец
принц Чарли (он же принц Карл Стюарт) участвовал в чаепитии на лужайке перед
поместьем.  Нетрудно  было  представить себе,  как при  любовном  уходе и  с
помощью новых посадок здесь  можно создать парк, образующий зеленое ожерелье
с усадьбой в роли драгоценного камня посередине.
     Довольно скоро я столкнулся  с первым серьезным затруднением. Одно дело
--  занять двадцать  пять  тысяч фунтов, совсем  другое  -- возвращать долг.
Следовало  возможно скорее отправляться в новую экспедицию за материалом для
новой  книги. С  великой  неохотой я взял  на должность управляющего  одного
своего давнего друга,  который, как мне казалось, способен справиться с этой
обязанностью.  Я  ошибся.  Вернувшись  из  экспедиции, я обнаружил, что  мои
письменные инструкции не были выполнены, а деньги растрачены по мелочам. Наш
корабль (будущий Ковчег, если хотите)  был чрезвычайно хрупок,  и теперь ему
грозили страшные  рифы  и мели  банкротства.  Казалось,  мои планы  учредить
заведение,  призванное спасти  от вымирания животных, сами почиют,  не успев
толком воплотиться в жизнь. Я уволил управляющего и взялся за дело сам.
     Последовало два-три года,  когда я  совсем не знал покоя. Просыпаясь по
утрам, каждый раз спрашивал  себя: не настал ли тот  день, когда мой  кредит
будет исчерпан и мечте придет конец?  Мои  сотрудники были  изумительны. Они
получали  гроши, но  не  бросали  меня, понимая  всю  серьезность  ситуации.
Вдохновленный этим, я набирался  смелости (не  без помощи транквилизаторов),
чтобы уговаривать банкиров  соглашаться на превышение кредитов, а зеленщиков
-- еще  и  еще  подождать с оплатой поставляемых  ими овощей  и  фруктов.  И
постепенно, очень  медленно, наш корабль перестал тонуть, обретая надлежащую
плавучесть.
     В эти первые годы  на нашу долю выпадало много необычных приключений, и
даже моя матушка не была избавлена от происшествий, подстерегающих человека,
неосмотрительно  согласившегося  жить  на  территории  зоопарка.  Наши  юные
шимпанзе  Чемли  и  Лулу  обнаружили   после  тщательных  исследований,  что
проволочную сетку клеток можно, найдя свободный конец, распустить  почти так
же легко и быстро, как распускают вязаные шерстяные изделия. Что и проделали
однажды, когда никого  не было поблизости. Моя родительница, расположившаяся
в это  время  с чашкой чая перед  телевизором, услышала настойчивый  стук  в
дверь, спустилась на  первый этаж, открыла  и с удивлением узрела на крыльце
Чемли  и Лулу. По всему было  видно,  как их обрадовало, что они застали  ее
дома; гости не сомневались, что и  она так же рада им. Матушка не отличалась
высоким ростом -- всего около ста сорока сантиметров, а оба гостя были ей по
пояс. Ничуть не обескураженная  таким зрелищем (и  вообще не склонная терять
голову в критических ситуациях), она пригласила шимпанзе в гостиную, усадила
их  на диван и  поставила на столик  перед ними  большую коробку  шоколадных
конфет  и  банку  печенья.  Пока  гости  уписывали  эту манну небесную, мама
позвонила  по  телефону в контору и сообщила, где находятся беглецы. Ей явно
не  приходило  в голову,  что  от обезьян всего можно  ожидать, и  мама даже
удивилась, когда я пожурил ее за то, что она впустила их в дом.
     -- Но, дорогой мой,-- обиделась она,--  они пожаловали как раз к чаю...
И  вели  себя,  кстати, куда лучше, чем кое-кто из людей, которые приходят к
тебе в гости.
     На заре  существования моего зоопарка у нас  был там  огромный и  очень
красивый  сетчатый питон по имени Пифагор.  Три с половиной  метра  в длину,
толщиной  с  телеграфный  столб  -- словом, тот  еще  верзила.  Обитал он  в
тогдашнем Доме рептилий,  в наскоро сколоченной  клетке, которая скоро стала
мала для него. Спешу добавить, что не я был автором этой  конструкции, а тот
самый  управляющий, кого  я  назначил  на  время своего отсутствия.  Лицевую
сторону  клетки составляли два  широких толстых стекла; они надвигались одно
на другое, что весьма затрудняло уборку,  если предварительно не  освободить
клетку от столь  опасного обитателя. Для этой  работы  требовалось не  менее
трех человек -- пока двое  заталкивали весьма недовольного таким  обращением
питона в  огромный матерчатый  короб,  третий приступал к уборке.  Вообще-то
Пифагор  отличался  вполне  спокойным  нравом, однако  не  любил,  когда его
тормошили, а потому я строго-настрого запретил сотрудникам вторгаться  в его
обитель в одиночку. Тем не менее однажды вечером  Джон Хартли,  напоминающий
жирафа  симпатичный юноша, который год назад, сразу после школы,  поступил к
нам  на работу  и  проявил такой  энтузиазм,  что  вскоре ему было  поручено
заведовать  рептилиями,  зашел  чересчур далеко  в своем  рвении.  Проходя в
сумерках,  после  закрытия   зоопарка,   мимо   Дома   рептилий,  я  услышал
приглушенные   крики  о   помощи.  Вошел   и  увидел,   что   Джон  совершил
непростительную  ошибку --  решил один произвести  уборку в клетке Пифагора.
Могучий  питон  заключил его  в  свои  объятия,  и Джон  очутился  словно  в
смирительной рубашке. К счастью, ему  удалось схватить Пифагора за голову, и
тот шипел, будто огромный кипящий чайник.
     Сейчас было не время предаваться нравоучениям. Схватив питона за хвост,
я принялся его  разматывать. Проблема заключалась  в том, что  каждый виток,
который  я  снимал  с  Джона,  тут же  обматывался  вокруг  меня.  Вскоре мы
уподобились сиамским близнецам и уже вместе  звали на  помощь. Рабочий  день
кончился, и я не без страха думал, что все сотрудники зоопарка уже разошлись
по домам. Мне уже  рисовалось,  что  мы простоим вот так  до самого  утра. К
счастью,  наши  вопли  услышал  кто-то из  отдела млекопитающих,  и при  его
содействии  Пифагор был возвращен в свою  обитель.  Можете представить себе,
как  сухо я разговаривал с Джоном последующие несколько дней. Однако объятия
питона явно сближают людей, ибо теперь Джон -- мой первый заместитель.
     Обычно  мы не  воспринимали -- и не воспринимаем  --  такие эпизоды как
нечто из ряда вон  выходящее, поскольку они стали неотъемлемой частью  нашей
жизни и нашей работы. Лишь в тех случаях, когда мы показываем свою коллекцию
друзьям или знакомым, нас  порой посещает мысль,  что наш образ жизни должен
казаться крайне эксцентричным простому обывателю. Что нисколько не мешает им
восхищаться увиденным. Сегодня они могут  любоваться  великолепным собранием
рептилий -- змей,  чьи движения изяществом  превосходят самые  пластичные па
танцовщиц  острова  Бали, неуклюжих черепах,  похожих  на  огромные  ожившие
грецкие орехи. Мы показываем наших чудных, рыкающих по-медвежьи, шоколадного
цвета горилл;  их вожак Джамбо напрашивается на сравнение  с  обросшим мехом
японским борцом, только он куда красивее  и ласков,  словно котенок.  Дальше
следуют  наши косматые орангутаны  с  их восточным разрезом  глаз, сложением
Будды  и  сотнями оранжевых,  желтых  и  рыжих  косичек.  Гости  восхищаются
красочной  коллекцией птиц --  стройных и элегантных,  как молодое  деревцо,
журавлей, фазанов  с многоцветным муаровым  плюмажем, медленно шествующих по
зеленой  лужайке фламинго,  подобных влекомым  ветром  лепесткам  розы.  Они
влюбляются в  наших  мармозеток и тамаринов -- самых крохотных  из  обезьян,
одетых  в  коричневый,  оранжевый  или черный  мех,  а иные  -- в золотистых
мантиях;  эти хрупкие  малютки так и снуют с ветки на  ветку, нежные, словно
птицы, и чирикающие  по-птичьи. В зарослях у озера  лемуры, будто  в домино,
порыкивают хором, так  что земля вибрирует у  нас  под ногами. На очереди --
бабирусса, самый изумительный уродливый зверь в мире, с огромными изогнутыми
клыками и  почти  голым телом  с  таким  обилием  складок и  морщин, что оно
напоминает рельефную карту  Луны. За бабируссой -- гепарды, сидящие  прямо в
рамке из высокой травы, с  черными  следами слез на морде; так объясняет эти
полоски  легенда,   согласно  которой   гепард  после  его  сотворения  стал
относиться  к  другим  животным  так  злобно  и  надменно,  что  получил  от
Всевышнего выговор  и плакал черными слезами, которые  оставили на его морде
след, напоминающий о Божьем гневе.
     Все это видят наши друзья -- зверей, про которых знали раньше, и таких,
о существовании которых и не подозревали,-- и они спрашивают, как и для чего
нами собрана эта  коллекция. Мы отвечаем, что она  насчитывает более  тысячи
особей и девяносто процентов  наших питомцев  относятся к  угрожаемым видам,
привезены из самых разных уголков земли. Вымирание грозит им главным образом
из-за деятельности человека,  по их положению  можно судить  о  том,  как мы
обращаемся с  нашей планетой. Нами руководит стремление предоставить убежище
этим тварям, ради этого я и учредил собственный зоопарк.
     В самые трудные первые  годы я настойчиво проводил в жизнь свой план --
сделать  зоопарк  научным  учреждением,  преследующим  благие цели.  Однако,
прежде  чем  станет возможным  учредить задуманный мной Трест,  чьим  штабом
будет  зоопарк,  необходимо  было  рассчитаться с  долгами.  Хотя  доходы от
посетителей  постоянно  росли,  на  горизонте  упорно  чернело  облако   тех
проклятых  двадцати пяти  тысяч фунтов. Было  совершенно очевидно, что никак
нельзя  учреждать Трест,  вешая  на него  такой  долг.  Чтобы  не  тормозить
процесс, следовало действовать решительно; мои книги продолжали пользоваться
успехом, посему я  взял на себя обязательство  по  возвращению  займа, таким
образом   Джерсийский   трест  охраны  диких  животных  мог   начинать  свое
существование, не обремененный долгами.
     И  вот наступил тот  великий  день в  1963  году, когда мы  собрались в
темных покоях  Королевского  суда в Сент-Хелиере,  чтобы услышать,  как  нас
регистрируют в качестве юридического лица. В полумраке сновали, будто черные
вороны,  законники в длинных мантиях и в париках, напоминающих белые  шляпки
грибов в сумеречном лесу. Они переговаривались вполголоса  на своем странном
профессиональном языке, таком  же  непонятном,  как  английская речь  времен
Чосера,  а  на  бумаге не  менее  загадочном, чем  свитки  Мертвого  моря, и
временами почти таком же архаичном. Наконец  мы вышли, щурясь  от  весеннего
солнца, на  волю и поспешили в ближайшую гостиницу -- отметить тот факт, что
Джерсийский трест охраны диких животных из мечты стал явью.
     Нам   предстояло  еще  изрядно  поработать,   чтобы  Трест  преуспевал.
Требовалось  наладить и  расширить членство, без  чего не может жить ни одна
организация; дело непростое и  трудоемкое.  К счастью, нашу задачу облегчало
то, что  я  тщательно  хранил  все письма  с похвалой в мой адрес. Теперь мы
обратились к их доброжелательным авторам, и я рад сообщить, что очень многие
согласились стать членами  -- учредителями Треста.  (Вообще же с той поры по
день  написания  этих  строк число членов  Треста, живущих  в  разных концах
земли, достигло двадцати тысяч.)
     Одна  из  первых  наших  задач  после учреждения  Треста была  довольно
печального свойства. Коллекция  насчитывала  изрядное  число видов животных,
которым  не  грозило вымирание,  которых  я приобретал,  работая  для других
зоопарков,  или  навязанных нам.  Они занимали  драгоценную  площадь, на  их
содержание уходили деньги, между тем и для первого, и для второго можно было
найти  лучшее  применение. Требовалось "очистить" нашу  коллекцию от  широко
распространенных видов и где-то их пристроить. Избавляться от животных, коих
ты  сам   выкармливал   или  с  коими  за  много   лет  успел  сдружиться,--
неблагодарная  задача, но у нас не оставалось выбора, если мы  хотели, чтобы
Трест  мог  делать  то,  ради  чего  был  создан.  Дополнительную  трудность
создавало очень уж малое количество зоопарков, куда я согласился бы передать
моих зверей. На всех  Британских островах таковых  можно  было  сосчитать на
пальцах одной руки.
     В  этот  день с  утра мы  с  Джереми  Молинсоном совершали обход  нашей
территории,  настроившись  быть  беспощадными  при  отборе животных, от коих
надлежало избавиться. Джереми занимает должность  директора зоопарка, он был
временно  зачислен в  штат вскоре после открытия  зверинца, и эта  временная
работа длится уже тридцать  лет. Природа наградила его орлиным носом, желтой
шевелюрой и васильковыми глазами, а к нашим питомцам он относился так, будто
лично  произвел  на  свет каждого из  них. Привычка  называть своих знакомых
обоего  пола  "хорошими  экземплярами"  свидетельствовала,   что  для   него
стирается грань между работой и повседневной жизнью.
     Первая  остановка --  у загона  тапиров. Эти южноамериканские  животные
размерами  напоминают шотландских пони,  а видом  -- этакий  гибрид  древней
лошади и мини-слона  с  укороченным  хоботом. За  их странные подвижные носы
наша пара  получила клички Клавдий и  Клодетта; детеныша мы назвали Нероном.
Завидев нас, вся троица  затрусила к ограде,  издавая приветственный писк --
совсем неожиданный звук для таких  бочонков шоколадного цвета. Почесывая ухо
Клавдия, я вспомнил,  как  впервые увидел  его кротко и уныло восседающим  в
окне  одного зоомагазина в Буэнос-Айресе. Скудные познания в испанском языке
вынудили меня обратиться за помощью к одной из  самых красивых женщин, каких
я  когда-либо  знал,--  к  Бебите  Феррейра.  С  важным  видом она  вплыла в
пропыленную  лавку  и,  пустив  в  ход   все  свое  обаяние  в  сочетании  с
практичностью,  какой  позавидовала  бы  работорговка,  в  несколько  секунд
покорила сердце хозяина, так что Клавдий достался нам за полцены.
     После  чего  Бебита  надела свои длинные белые перчатки, которые сняла,
чтобы не мешали торговаться, и величественно удалилась; я смиренно  следовал
за ней,  ведя  Клавдия  на  поводке. Она  жестом  остановила такси, но когда
водитель обнаружил, что Бебита собирается везти с собой Клавдия, на лице его
появилось выражение ужаса.
     --  Сеньора,  бичо не положено  возить  в такси,-- сказал он.  Бичо  --
весьма удобное южноамериканское слово, подразумевающее любых диких животных.
     Бебита  наградила  водителя  взглядом,  каким,  должно  быть,  королева
Виктория удостаивала своих подданных, когда бывала не в духе.
     -- Это не бичо,-- холодно молвила она,-- это тапир.
     -- Нет, это бичо,-- упорствовал таксист,-- дикий свирепый бичо.
     -- Он не дикий, не свирепый и не бичо,-- возразила Бебита.-- Но если ты
отказываешься заработать тридцать песо, я не сомневаюсь, что найдутся другие
таксисты.
     -- Но... полиция...--  ответил  водитель,  в душе которого корыстолюбие
сразилось с инстинктом самосохранения.
     -- Полицию я беру на себя,-- отрезала Бебита, и вопрос был решен.
     У нас Клавдий уже дважды становился отцом, и более красивого тапира мне
не доводилось видеть. Пока я чесал его ухо, он  вдруг с громким вздохом упал
на спину,  точно подстреленный,  давая  понять,  чтобы  я почесал также  его
животик. Я послушался, а вечно  голодный Нерон  принялся жевать  ухо  своего
родителя, отчего тот вскочил на ноги, негодующе фыркая. Джереми сообщил мне,
что  никак не может найти  подходящий зоопарк,  куда можно  было бы передать
Клавдия  с его семейством, и я изобразил  на лице огорчение, хотя в душе был
только рад этому известию.
     Затем мы подошли к загону пекари, где Хуанита успела уже произвести  на
свет  целый выводок этих южноамериканских  свиней.  Я  приобрел Хуаниту  еще
поросенком  в  провинции  Жужуй на севере  Аргентины, и  пока моя  коллекция
животных добиралась  поездом  до  Буэнос-Айреса,  она  заболела  воспалением
легких.  В городе  для  моих  зверей  нашлось убежище  на  территории  Музея
естественной истории; сам же я  поселился у одного моего  друга. Разумеется,
Хуанита въехала к нему вместе  со мной,  чтобы я мог  за  ней ухаживать. Она
была очень плоха,  и я был уверен, что Хуанита не  выживет.  Между  музеем и
квартирой моего друга  располагался квартал публичных домов,  и там на улице
Венти-Чинко-де-Марцо находился музыкальный бар Олли, куда мы  наведывались в
перерывах   между    работой   в   наших   зверинцах,   чтобы   подкрепиться
кувшином-другим  вина.  Девицы  Олли  вскоре проведали  о  наших  с  Давидом
занятиях  и о бедственном состоянии  Хуаниты. Каждый  вечер они с предельной
чуткостью справлялись о ее здоровье и наперебой предлагали маленькие подарки
для Хуаниты (приобретенные, как я полагаю,  на доходы, кои люди  назвали  бы
"нечестивыми")  -- шоколадные конфеты, инжир, авокадо,  вареную кукурузу.  И
как  же  они ликовали,  когда  я  сообщил,  что Хуанита решительно  идет  на
поправку.  Одна  из  девушек  прослезилась, так  что  пришлось  ободрить  ее
стаканчиком бренди, а  сам  Олли угостил напитками  всех собравшихся за счет
заведения. Что бы ни говорили о падших женщинах, попади я в больницу, был бы
не прочь стать предметом  искренней любви и заботы дев из  бара Олли. Теперь
же  я  с  радостью  услышал  от  Джереми,  что он затрудняется  найти  новое
прибежище для наших пекари.
     От  Хуаниты  с ее потомством мы проследовали к обители пальмовой циветы
по имени Потсил.  Этот зверек  похож на кошку; шерсть рыжевато-коричневая  с
темными пятнышками,  длинный  хвост  украшен кольчатым  рисунком.  Янтарного
цвета выпуклые глаза с щелевидным зрачком придают цивете отдаленное сходство
с рептилией. Я приобрел Потсила в Западной Африке, когда он только родился и
еще  был  слепой. Как только у него открылись глаза  и  прорезались молочные
зубы, мне  стало ясно, что  я выкармливаю монстра.  Для Потсила смысл  жизни
заключался в обжорстве, он жадно набрасывался на все, на  чем останавливался
его взгляд, оправдывая с лихвой  определение "всеядный", коим в справочниках
сопровождается  название  этого  зверька.  Издавая  ликующие  звуки,  Потсил
уписывал все, что прочие наши  питомцы отвергали как совершенно несъедобное.
Похоже,  больше всего на свете он мечтал о том,  чтобы  скушать человека, не
сомневаясь,  что ему это вполне по  силам. Чистить клетку Потсила было делом
весьма рискованным -- каким  бы сонным он  ни казался с  виду,  под влиянием
желудочных соков  мог  двигаться с быстротой  молнии.  Одним из  моих  самых
интересных шрамов я обязан именно  Потсилу, а потому готов  был расстаться с
ним без всякого сожаления.
     А дело было  так. Однажды утром, проходя мимо его обители, я  застал за
уборкой одного  нашего  сотрудника.  Наивный новичок,  он  посчитал  Потсила
этакой  безобидной кошечкой, а  потому  взял его за  шиворот одной  рукой  и
прижал  к  своей  груди, чтобы  другой рукой  приступить  к  уборке.  Иногда
наивность подобного рода окупается, потому  что застигнутый врасплох  зверек
не сразу приходит в себя. Сдуру я решил помочь новичку.
     -- Дай-ка я его подержу,-- сказал я,-- он знает меня.
     Наклонившись вперед, я схватил Потсила  за шиворот и приготовился взять
его   другой  рукой   за  хвост.  Обычно   этот  способ   позволял  избегать
соприкосновения  с  зубами  и когтями Потсила. Не успел я,  однако,  довести
задуманный  маневр  до конца,  как за  спиной у меня  чей-то  голос радостно
произнес:
     -- Вы, очевидно, мистер Даррелл!
     Я  повернулся на  голос, и  Потсил  не  замедлил воспользоваться  этим.
Повиснув  в воздухе, точно висельник  в петле,  он изогнулся и  вонзил в мое
запястье  острейшие втяжные когти, за  которыми последовали и зубы, коим мог
бы позавидовать детеныш саблезубого тигра. Полагаю, многим из нас доводилось
поражаться тому, сколько  крови  содержится в наших сосудах, ведь  обычно мы
стараемся  не слишком ее расплескивать. Когда клыки Потсила вонзились в  мое
тело, как  горячее лезвие вонзается  в масло,  мне показалось,  что я каждую
секунду  теряю  не  менее  полутора  литров  животворной жидкости.  Каким-то
образом мне удалось подавить крик боли, заставив себя произнести:
     -- Доброе утро.
     Передо  мной  стояли две  маленькие старушки -- ни  дать ни  взять  два
гномика с улыбкой на морщинистых лицах и шляпками от гриба на головах.
     --  Извините,  ради  Бога,  что  мы   помешали   вам  играть  с  вашими
зверушками,-- сказал первый гномик,-- но нам казалось, что мы просто обязаны
рассказать вам, как нам понравился ваш зоопарк.
     -- Спасибо,-- прохрипел я.
     -- И все животные такие упитанные,  так  хорошо  выглядят,-- продолжала
старушка.
     -- Мы  стараемся давать им только отборный  корм,-- сообщил я,  меж тем
как Потсил, ворча от удовольствия, продолжал уплетать мою руку.
     Ни  одна  героиня фильмов про  Дракулу  не  могла бы похвастаться таким
кровотечением, как я в эту минуту, но мне удавалось держать  своего мучителя
так, что гномики ничего не видели.
     --  Вы каждый день играете со всеми вашими животными?  --  осведомились
старушки с живейшим интересом.
     -- Нет, вовсе не со всеми,-- ответил я.
     -- Только с любимчиками вроде этого? -- спросил гномик постарше.
     --  Да,-- выдавил я из себя,  пытаясь  вспомнить,  сколько  крови может
лишиться человек, прежде чем потеряет сознание.
     -- Как  мило... должно быть, им  это очень  нравится.  И  они, конечно,
любят вас,-- заметил младший гномик.
     --  О  да,--  поспешил  я  согласиться,  чувствуя,  как  клыки  Потсила
добрались до моих суставов,-- они... э... они очень привязаны к нам.
     --  Ладно,  не будем  больше  отвлекать,  у  вас столько всяких  дел,--
заключил  старший  гномик.--  Мы получили  огромное  удовольствие.  Большое,
большое спасибо.
     С этими словами они,  слава Богу, удалились,  и я  услышал, как одна из
них говорит, обращаясь к подруге:
     -- Правда, Эдит, сразу видно человека, который искренне любит животных?
     Знай они, что я  в тот момент  думал о  Потсиле, наверно, поспешили  бы
обратиться  в  Королевское  общество  борьбы  против  жестокого  обращения с
животными.
     Но вернемся к нашему с Джереми обходу.
     --  Мы вполне могли бы обойтись без  Потсила,--  заметил  я.--  Но,  по
правде говоря, нам не следует умалчивать о его склонности к людоедству.
     -- От желающих заполучить его нет отбоя,-- сказал Джереми.
     --  А  ты говорил,  что это  хищный  монстр,  перед  которым зараженный
бешенством бенгальский тигр покажется смирным котенком.
     -- Нет,--  смущенно порозовел Джереми,-- но я говорил, что это отличный
экземпляр.
     --  Надеюсь,  при твоем  умении хитрить  и пользоваться эвфемизмами  мы
быстро избавимся от наиболее опасных особей,-- заключил я.
     Постепенно,  ожесточая   свои  сердца,  мы  продолжали,  так   сказать,
выбраковку,  причем  занятие  это  осложнялось  еще  и  тем,  что  следовало
считаться не  только с нашими  эмоциями,  но и с чувствами всех  сотрудников
зоопарка.  Не  успеет  главный  арбитр,  собравшись  с  духом,  вынести свой
приговор,  как  выясняется,  что  у   удаляемого   с  поля  есть  свой  клуб
болельщиков,  для которого  его  решение  -- подлинная катастрофа.  Диктуешь
секретарше важную бумагу, а  она стучит по  клавишам, поджав губы, поминутно
вытирая платком опухшие глаза и бросая на тебя такие взгляды, будто ты новое
воплощение гуннского вождя Аттилы. Крепкие мужчины  из технической  обслуги,
коих вроде бы никак нельзя заподозрить в сентиментальности, глядят  на вас с
ненавистью, глазами, влажными от непролитых слез. Словом, для  всех это была
пора тяжких испытаний, однако обошлось без потока заявлений об уходе.
     Еще одной задачей для новорожденного Треста было составление картотеки.
Мы  уже  записывали  данные  о  наших  питомцах, но  делалось  это  кое-как.
Требовалось  нечто  более  солидное, поскольку обладать  большой  коллекцией
экзотических  животных  без  надлежащей систематической  картотеки было  все
равно что держать библиотеку  без  каталога. Карточки должны были  содержать
сведения о стране происхождения животного, возрасте, поле -- вообще все, что
обычно значится в паспортах. Но  кроме того, на наших карточках записывались
результаты  повседневных наблюдений.  И  вскоре  у  нас  накопилось  великое
множество  данных  о поведении  животных вообще,  об  особенностях питания и
размножения,  о болезнях  и  лечении.  Немалая  часть этой  информации  была
совершенно  новой; таким  образом  у нас  постепенно  копился  исключительно
важный архив. Хотите верьте, хотите нет,  но в  начале шестидесятых годов мы
значительно опережали время на этом поприще, во всяком случае в  Соединенном
Королевстве.
     Как раз  тогда  мне  довелось  участвовать  в конференции в  Лондонском
зоопарке на тему "Роль и значение зоопарка". На мой взгляд, самое интересное
сообщение  представила Кэролайн Джервис,  ныне графиня  Кранбрукская. В этом
сообщении  коротко и  ясно  излагалось,  какими должны  быть зоопарки  и что
необходимо делать, чтобы они становились лучше. Меня это особенно обрадовало
потому,  что  многое из  предлагаемого  автором  у  нас  уже не  первый  год
проводилось в жизнь, в  том числе,  разумеется, создание картотеки. Карточки
хранились в четырех  массивных деревянных шкафах (металлические были для нас
недостижимой  роскошью), подаренных  очень  кстати  одним из членов  Треста;
помещалось это сокровище в кабинете Джереми.
     Однажды ночью  меня  разбудил звук бегущих ног  на  дворе.  В три  часа
пополуночи такой звук где угодно  навеет мысль о какой-то беде, а в зоопарке
возможности бед не  поддаются учету. Не успев толком  продрать  глаза, я уже
сбегал вниз  по лестнице. Просторное  помещение под  моей квартирой -- тогда
там  помещались кабинеты, теперь оно играет роль приемной -- было  заполнено
дымом. Я  ринулся по коридору, ведущему  к кабинету Джереми; с  каждым шагом
дым  становился гуще,  жар  сильнее.  Просто  поразительно, на какие нелепые
поступки способен человек в критической ситуации. Я думал лишь о том, что  в
кабинете Джереми находится выкармливаемый нами детеныш колобуса (тогда у нас
не было  такого медицинского центра,  каким мы  располагаем  теперь) и  наши
драгоценные картотеки;  то  и другое надо было  спасать.  Я  распахнул дверь
кабинета, и на меня, словно  тигр, обрушилась стена пламени, мгновенно лишив
меня  части  шевелюры,  бровей  и  бороды. Попятившись,  я как-то  ухитрился
закрыть  дверь. Было  очевидно, что в  таком аду  не  уцелеть  ни  крохотной
обезьянке, ни картотекам.  Оставалось  только ждать, когда явятся  пожарные;
они, как водится, прибыли с проворством угря.  Очень скоро их усилиями нечто
вроде Великого лондонского пожара  было сведено на уровень  милого потешного
праздничного фейерверка, и мне дозволили посетить едко пахнущие  закопченные
руины  кабинета,  где  на полу стояли лужи  маслянистой  воды,  напоминающей
запахом угольный забой.
     Несчастная  обезьянка,  естественно, погибла,  и  среди  жуткого  хаоса
возвышались наши четыре  картотечных шкафа -- обугленные и черные, будто пни
после  лесного  пожара.  И как же я  был  удивлен,  обнаружив,  что карточки
уцелели, разве что чуть намокли и опалились по краям.
     -- Знамо дело,--  заявил держащий в руке шланг с капающей из него водой
дородный пожарный с черным от копоти лицом.-- Вам повезло,  что ваши  бумаги
хранились в этих шкафах.
     -- Что вы хотите этим сказать?
     -- Понимаете,  они ведь деревянные,-- объяснил он.-- Толстые  доски  не
сразу поддаются огню. Будь на  их месте современные шкафы, металл раскалился
бы  докрасна и от бумаг остался  бы один пепел. Дерево их спасло, понимаете?
Горело медленно.
     Так допотопные  шкафы спасли наши драгоценные архивы. Иной раз верность
старине себя оправдывает.
     Итак, мы все прочнее становились на ноги, и наша деятельность выглядела
все более организованной, однако, сдается мне, для большинства коллег в мире
зоопарков  мы  во  многом   оставались   загадкой.   Мы   не  придерживались
общепринятых  правил.  Что  у  нас  на  уме?  Было  бы  нелепо  думать,  что
консервативные  деятели в  области  природоохранных  мероприятий  когда-либо
примут всерьез  идею размножения  в неволе исчезающих видов.  Такова  была в
общем и целом тогдашняя атмосфера; вместе с  тем наблюдались проблески ума в
мире  как зоопарков, так  и  природоохранных организаций. Вернее, речь шла о
двух  изолированных  друг  от  друга   мирах,   и  проблески  были  не  ярче
прерывистого  света светлячков.  Давно известно: когда  людей  смущает некая
новая идея,  их  следует  сперва подготовить, затем изложить идею  и наконец
объяснить, что  вы  сказали.  Памятуя  сие полезное  наставление,  мы решили
организовать и принять у себя, при содействии Общества по сохранению фауны и
флоры,  первую  "Всемирную  конференцию по  вопросам  размножения  в  неволе
угрожаемых видов". Конференция прошла с большим успехом, хотя  теперь  я  бы
сравнил ее с чем-то  вроде  сборной солянки. Впрочем, иначе и быть не могло,
поскольку размножение в  неволе сводилось к разрозненным попыткам, отдельные
лоскутки  никак  не  могли  составить  единую  ткань.  И  все  же, думается,
конференция смогла придать  самой идее импульс в нужном направлении. Приятно
на душе от мысли, что после  первой конференции  на Джерси  в 1977  году это
мероприятие  стало  регулярным  и свои  услуги  по его проведению предлагают
зоопарки  и  организации  в   разных  концах  мира,   способствуя  сбору   и
распространению важной информации.
     Как раз  во время  первой конференции нам дважды невероятно  повезло. У
нас  были  две  гориллы-подростка,  Н'Понго  и Нанди,  которые причиняли нам
немало хлопот.  Во-первых, из-за отсутствия самцов они  набирали лишний вес,
что  могло  стать  препятствием для  получения приплода.  Во-вторых, им явно
становилось  тесно  в  их  обители. И тут чудом  разрешились  обе  проблемы.
Проживающий  на острове Джерси  Брайен  Парк,  ставший  впоследствии  членом
совета нашего Треста,  а затем  и занявший председательское кресло,  внес на
наш  счет щедрый  дар  --  десять  тысяч  фунтов, увидев, как  я в  передаче
местного телевидения слезно жалуюсь (чем я постоянно  занимался в те дни) на
отсутствие средств для развития нашей деятельности. Свалившиеся на нас будто
с небес  деньги пошли  на строительство  новехонького  жилища для девиц; это
было  замечательно,  однако не решало растущих  затруднений в их сексуальной
жизни.  Нас выручил директор Базельского зоопарка Эрнст Ланг,  выступивший в
роли,  так сказать,  зоологической  свахи. Эрнсту  первому удалось  получить
потомство от гориллы в неволе, причем -- в отличие от практики многих других
зоопарков -- детеныша  не пришлось выкармливать, мамаша сама вырастила  его.
Эрнст  Ланг  посещал  нас на Джерси  и одобрял нашу деятельность;  теперь он
позвонил  и  сказал,  что решил  передать  нам  доказавшего свои способности
производителя Джамбо  (первого  представителя  вида,  выращенного  в  неволе
матерью-гориллой),  чтобы  тот  помог   решить  деликатную  проблему   наших
девственниц. Получить  в  подарок  молодого самца гориллы, проверенного, так
сказать,  в деле,--  событие,  сравнимое с  тем, как  если бы вам  вместе  с
кредитной  карточкой "Америкэн Экспресс" вручили  ключ к  хранилищу золотого
запаса США.
     Итак, проблема  была вроде бы решена. Оставалось продумать, как  пошире
разрекламировать открытие нового комплекса  для  горилл и  прибытие  Джамбо.
Кого  просить  выполнить ритуал?  В  то  время существовала  горстка  видных
природоохранных деятелей, повсеместно привлекаемых к такого рода процедурам.
Мне  же  хотелось  привлечь  кого-нибудь  непричастного  к   природоохранной
деятельности, хотелось  показать,  что судьба дикой  фауны волнует не только
биологов   и  натуралистов.  Разумеется,  не   помешало   бы   громкое  имя.
Поразмыслив,  я  не  без  известного   трепета  остановился  на  кандидатуре
замечательного  актера  Дэвида Нивена, которым давно восхищался. Весь вопрос
заключался в том, пожелает ли  такой известный во всем мире  человек прибыть
на Джерси, чтобы открыть обитель горилл. Я обратился по телефону  за советом
к  моему литагенту, и он связал  меня с  сыном Нивена, работавшим в Лондоне.
Согласится ли, спросил  я Нивена-младшего, его отец исполнить роль шафера на
свадьбе горилл?
     -- Понятия не имею,-- весело отозвался Нивен-младший,-- но вообще-то он
обожает совершать неожиданные, безумные поступки.  Почему бы вам не написать
ему?
     Я написал и вскоре получил телеграфный ответ:
     "С удовольствием совершу обряд бракосочетания горилл при  условии,  что
меня ни на минуту не оставят наедине со счастливой четой. Дэвид Нивен".
     Я  встретил Дэвида  и  его  прелестную  жену  в  аэропорту, и, хотя шел
проливной дождь и дул штормовой ветер, он был  в прекрасной форме. За обедом
в полной мере проявились острый ум и обаяние,  кои прославили Дэвида Нивена,
и что  самое  главное --  обаяние было  естественным, а  не  наигранным.  Он
рассказал мне множество потешных и непечатных историй про  Эррола  Флинна, к
которому явно относился чуть ли не с обожанием.
     -- Тем  не  менее,--  заметил Дэвид  с  серьезным видом,--  что  бы  ни
говорили про Флинна, в одном отношении на него можно было всегда положиться.
В трудную минуту он неизменно подводил вас.
     На  другое  утро  еще  до  открытия зоопарка  я  показал наших питомцев
Нивенам, и они были в восторге.  Мы завершили обход  у дома орангутанов, и я
представил  гостям  милейшую красавицу  Бали. Она была на последних  месяцах
беременности  и  возлежала на соломе,  словно Будда,  созерцая  нас  чудными
карими миндалевидными  глазками;  на выступающий под оранжевой шерстью живот
свисали набухшие  от  молока  груди, которые, несомненно, обеспечили  бы  ей
звание Мисс Орангутан в соответствующем состязании.
     --  Что  скажешь,-- обратился я к Дэвиду,-- тебе не кажется,  что перед
тобой орангутанья Лоллобриджида?
     В эту минуту  из нижней полости Бали вырвался неподобающий леди громкий
звук.
     --  Она не только похожа на Лоллобриджиду,--  согласился Дэвид,--  но и
пахнет, как она.
     После отличного долгого завтрака, обильно орошаемого шампанским,  Дэвид
вдруг забеспокоился.
     -- Послушай, дружище,-- сказал он,-- где бы я мог переодеться?
     Я посмотрел на  его в высшей мере  элегантное одеяние, верх портняжного
искусства.
     -- Не понял -- зачем тебе понадобилось переодеваться? -- удивился я.
     Дэвид сурово нахмурил брови.
     -- Нет, ты в  самом деле полагаешь, что я соглашусь участвовать в таком
событии в этом костюме? -- Он подкрепил свои слова презрительным жестом.
     -- А чем он тебя не устраивает?
     -- Недостаточно  хорош. Я привез с собой костюм, который мне специально
шили  к  свадьбе  сына,  и  намерен  его  надеть.  Или,  по-твоему,  костюм,
подходящий для свадьбы сына, не годится для свадьбы горилл?
     Я не стал возражать и проводил Дэвида в свою спальню, предусмотрительно
снабдив  его  еще  одной бутылкой шампанского,  чтобы облегчить ему  процесс
переодевания.  Заглянув  туда через  десять минут,  я  увидел, что  Дэвид  с
расстроенным видом бродит по комнате в одних трусах, потягивая шампанское.
     -- Что случилось? -- спросил я.
     -- Я беспокоюсь.
     -- Что тебя беспокоит?
     -- Боюсь, что забуду текст,-- ответил один из самых знаменитых  актеров
Голливуда.
     -- Забудешь  текст? Какой текст?  Тебе всего-то надо  объявить комплекс
открытым и  пожелать  гориллам  большого  счастья,-- постарался я  успокоить
Дэвида, подливая еще шампанского.
     -- Нет, ты  не понимаешь,-- жалобно возразил он.-- Я приготовил речь. И
теперь страшно боюсь забыть слова.
     -- Сколько раз ты снимался?
     -- Не знаю... картин пятьдесят, наверно. А при чем тут это?
     -- Если ты снялся в полусотне картин,-- подчеркнул я,-- то уж наверно у
тебя  хватит опыта,  чтобы  не сбиться, произнося речь  по  случаю  открытия
какой-то обители горилл!
     -- Но  это совсем другое дело,-- возразил  Дэвид.-- Когда снимаешься  в
кино,  можешь,  если  ошибешься,  сделать  другой  дубль. Тогда  как  дважды
открывать   Дом   горилл   невозможно,   верно?   Это   выглядело   бы   так
непрофессионально!
     С помощью дополнительных порций шампанского я заставил его облачиться в
приготовленный костюм -- чрезвычайно элегантный фрак и брюки жемчужно-серого
цвета, в каких щеголяли в прошлом веке  аристократические любители  азартных
игр  на  колесных пароходах  на  Миссисипи. Заверив Дэвида, что  он выглядит
великолепно (это была чистая правда) и не забудет текст, я проводил великого
Нивена к  новому комплексу для горилл,  где он  без запинки  произнес полную
юмора  очаровательнейшую  речь.  Когда  же  после завершения ритуала я отвел
Дэвида обратно в усадьбу и налил ему стаканчик, то увидел, что у него дрожат
руки. И  это,  говорил  я  себе,  человек, заслуженно  получивший  "Оскара",
известный тем, что в любых ситуациях ему не изменяют хладнокровие и обаяние.
     К  началу  семидесятых  годов  мы  достигли  уже  наилучших  успехов  в
размножении  редких  животных,  и  перечень  наших  питомцев заметно  вырос,
главным  образом  за счет особей, привезенных  из моих экспедиций, но  также
благодаря закупке животных в других зоопарках или у частных торговцев. Я был
убежден,  что  хорошая  обитель в Джерсийском  зоопарке,  где животные могли
благополучно жить и размножаться, куда предпочтительнее жалкого прозябания в
зоомагазинах или маленьких зверинцах.  (Теперь, разумеется, мы и большинство
других  достойных уважения зоопарков обмениваемся или предоставляем на время
друг другу редких особей, и деньги в  этих делах  не участвуют.) По-прежнему
мы страдали  от  хронического  заболевания --  "карманной  чахотки",  однако
продолжали  совершенствовать   свое  предприятие   и  пользовались  солидной
репутацией, так что люди, непричастные напрямую к делам зоопарков,  начинали
понимать наши  мотивы и  не только  приветствовать  наши  достижения,  но  и
вносить свою щедрую лепту.
     Как раз в это время,  собираясь удалиться в мой маленький домик на  юге
Франции,  чтобы  заработать на жизнь  написанием новой книги, я услышал, что
остров  Джерси  намеревается  почтить   своим  посещением  принцесса   Анна.
Подчиняясь  настояниям моих  сотрудников,  я  позвонил  в  ответственные  за
организацию  визита инстанции  и спросил  -- как  бы  на всякий случай,-- не
предусмотрено  ли  в программе посещение Поместья  Огр  и  осмотр  зоопарка.
Дескать, меня  это  интересует  только  потому,  что я  собираюсь уехать  во
Францию, но, конечно, отложу отъезд, если Ее Королевское Высочество намерена
осчастливить  нас своим  присутствием.  Инстанции  были шокированы. Показать
принцессе зоопарк?  Ни  в коем случае!  У нее и  без того слишком насыщенное
расписание. К тому  же для принцессы намечены куда более интересные объекты,
например  новые  очистные  сооружения  (кажется,  мне  назвали  именно  этот
объект).  Несколько  обиженный  тем,  что очистные  сооружения  сочли  более
интересными, чем наш зоопарк, я передал содержание  разговора нашему совету.
Его члены  сказали, что это нелепо, и потребовали,  чтобы я снова позвонил в
инстанции. Что я и сделал, говоря, что мне желательно получить точный ответ,
поскольку я  уезжаю  во Францию  и останусь там до тех пор, пока  не закончу
книгу.  Мне  подтвердили,  что  канализация  занимает принцессу  больше, чем
спасение каких-то там неведомых видов фауны. И я отправился во Францию.
     Только я принялся за вторую главу, как  мне срочно позвонили с  Джерси.
Принцесса желает посетить зоопарк. Не  могу  ли я приехать? Нет, ответил  я,
никак не могу.  Мне было сказано, что зоопарк ее не интересует.  Я прибыл во
Францию   и  намерен  оставаться  здесь,  зарабатывая  на  хлеб   с  маслом.
Разумеется,  на  самом  деле  я был готов вернуться,  но мое самолюбие  было
задето --  пусть организаторы визита помучаются... Последовали новые звонки.
Шантаж, посулы, лесть,  умасливание никак  не  действовали  на меня. В конце
концов,   когда   начало   казаться,   что   дело   обернется   коллективным
самоубийством, я ответил, что  согласен приехать.  Далеко на юге  Франции до
меня донесся вздох облегчения с острова Джерси.
     Мне никогда еще не доводилось принимать подобные  визиты.  Единственное
мое общение с правящей династией носило весьма косвенный характер, когда я в
юности, стоя в многотысячной толпе в  Лондоне, размахивал маленьким бумажным
"Юнион  Джеком".  Я совершенно  не  представлял  себе  всю  сложность такого
мероприятия;  детективы  тщательно  проверяли  все  уголки   и  закоулки  (я
предложил им  обыскать  горилл, но они  отказались), другие деятели засекали
секундомерами, сколько времени  уйдет на  каждый  отрезок  экскурсии. На то,
чтобы показать принцессе семьсот животных, разбросанных на  площади немногим
меньше  ста  тысяч квадратных  метров,  и рассказать  о  работе Треста,  мне
выделили  двадцать пять минут. Оберегая свое душевное равновесие, я  не стал
спрашивать, сколько времени отведено на посещение новых очистных сооружений.
     Было очевидно, что  процессия  станет передвигаться  не  цивилизованной
трусцой, а  бодрой  рысью;  стало быть, необходимо сосредоточить внимание на
наиболее интересных для гостьи  животных и постараться собрать  их в кучу. Я
поймал  себя  на  том,  что  ожидание  королевского  визита  как-то  странно
действует на  меня. Что я  буду говорить принцессе?.. Все  наши достижения и
планы  стали  вдруг  казаться  мне  такими  же  интересными,  как  проповедь
приходского священника. Зачем  только я  согласился на  эту  затею? Лучше бы
оставался во Франции... Ожидая, когда  покажется  автомобиль с принцессой, я
чувствовал себя как дебютант на сцене. Мои руки напрашивались на сравнение с
крыльями ветряной мельницы, ноги -- с нагруженными клеем баржами на Темзе, в
голове было пусто, как  у человека, подвергнутого лоботомии. Когда же гостья
вышла из  машины  и я наклонился над ее ручкой, все  мои тревоги испарились.
Передо  мной  была  красивая,  элегантная,  очень  умная женщина,  которая с
подлинным  интересом  задавала неожиданные вопросы.  Я желал  только,  чтобы
куда-нибудь исчезла семенящая следом,  говорящая  без умолку свита, особенно
же -- чтобы  провалились сквозь землю репортеры,  приседающие  перед  нами и
щелкающие  своими камерами, уподобляясь одуревшим  сверчкам.  Думаю,  именно
присутствие  всей  этой  компании  погубило меня, заставив совершить одну из
величайших оплошностей в моей жизни.
     Мы подошли к обезьяньему ряду, где одну из клеток  занимал великолепный
мандрил Фриски. Он  пребывал, как говорится, в  полном цвету -- определение,
весьма  подходящее для  мандрила. Переносица,  нос  и губы -- красные, будто
намазанные губной  помадой.  По бокам  носа --  вздутия василькового  цвета.
Расписанное таким образом лицо обрамляли рыжевато-коричневые хохолки и белая
борода, придавая  ему  сходство  с  устрашающей  маской  жужу  какого-нибудь
древнего племени, обожавшего жаркое из соседей на  вертеле. Однако  сколь бы
яркое  впечатление  ни  производил фасад ворчащего и скалящего зубы  Фриски,
картина,  которая  являлась  вашему  взору,  когда  он поворачивался спиной,
превосходила самое смелое воображение.  Покрытый  жидкой зеленоватой и белой
шерстью  зад выглядел так, будто  Фриски посидел  на  свежеокрашенном  неким
безумным     патриотом    унитазе.     Околохвостовая    голая    кожа    --
красновато-фиолетовая в  рамке ярко-голубого цвета (и такого же василькового
цвета были его  гениталии). Я  уже успел заметить, что  на женщин вид Фриски
сзади производит куда более сильное впечатление, чем  вид спереди,  и у меня
была отработана идиотская реплика,  которую я сдуру  пустил  в ход и теперь.
При  виде  нас Фриски  рыкнул и повернулся  спиной, демонстрируя корму цвета
вечерней зари.
     -- Чудесный  зверь, мэм,-- сказал я  принцессе.-- Хотелось бы вам иметь
такое седалище?
     Услышав  за  спиной  скорбные  вздохи  и  слабый писк,  как  будто  там
прощались с жизнью полевые мыши, я понял с тоской, что явно ляпнул что-то не
то. Принцесса внимательно обозрела анатомию Фриски.
     -- Нет,-- решительно заключила она,-- не хотелось бы.
     Экскурсия продолжалась.
     Проводив гостью,  я выпил несколько стаканчиков, чтобы прийти в себя, и
до меня дошло,  что  я здорово  обмишулился.  У меня  было  задумано просить
принцессу   стать   нашей   патронессой   --   что   будет   теперь?   Какая
представительница  правящей  династии,  находясь  в  здравом  уме,  пожелает
рассматривать  подобную  просьбу   после   того,   как  руководитель  Треста
осведомился, как она отнеслась  бы к тому,  чтобы поменять часть своего тела
на  соответствующую  часть  тела  мандрила? Приносить  извинения бесполезно,
сделанного не воротишь.
     Тем  не  менее несколько недель спустя, подталкиваемый коллегами, я все
же  написал  письмо принцессе, спрашивая, не согласится ли  она стать  нашей
патронессой.  И, получив ответ, с радостью прочел, не веря своим глазам, что
она не возражает. Не знаю уж, в какой мере  это была заслуга Фриски, но я не
замедлил  отблагодарить  нашего  мандрила,  поднеся  ему   пакет  горошка  с
шоколадной начинкой, напоминающего разноцветьем его яркую окраску.



     Добывать  деньги на сомнительные для пользы нашей планеты цели -- проще
простого. Большинство  природоохранных  организаций  роют  землю  в  поисках
средств,  как голодный  пес ищет кость, с похвальным  намерением спасти хоть
что-то  среди обломков разрушающегося мира. А  запроси  вы  денег на покупку
атомной  подводной лодки,  или баллончик  нервно-паралитического  газа,  или
две-три  ядерные  бомбы  --  и средства явятся как по  мановению  волшебного
жезла.
     Подобно  многим альтруистическим  организациям,  мы страдали финансовым
малокровием,  и  в число  моих главных  задач  входило  вертеться, наподобие
японских танцующих мышей, в поисках денег. Я занимался лично этим неприятным
делом  (неприятным,  ибо оно мне не по душе и я, увы, лишен  необходимых для
этого данных), и мне удавалось собирать обильный урожай в самых  неожиданных
местах.
     Так, совершенно  незнакомый  мне человек, канадский член нашего Треста,
даровал  сто тысяч фунтов  на  строительство  нового  Дома  рептилий  только
потому,  что   я,   услышав,  как  неодобрительно   он  отозвался  о  старой
конструкции,  поклялся,  что построю лучший  в  мире Дом  рептилий,  если он
финансирует этот проект.
     Один  школьник  прислал мне  почтовый  перевод на  пятьдесят центов; он
выражал надежду,  что они тоже пригодятся, и сожалел, что не может отправить
больше -- это все его карманные деньги на неделю.
     Пожилая пенсионерка прислала два фунта, объясняя, что скудная пенсия не
позволяет выделить больше.
     Из Калифорнии позвонил  один юрист, спрашивая, верно ли он набрал номер
"Стационарного Ковчега Джеральда Даррелла"? Мы  подтвердили, что наш зоопарк
вполне можно так называть. Тогда  он сообщил, что некая миссис Набл, умирая,
завещала нам сто тысяч долларов. Я в жизни не встречался с этой дамой, и она
не была членом  нашего Треста; оставалось  только заключить, что миссис Набл
прочла одну из моих книг о нашей деятельности на острове Джерси.
     Живо помню одну особенно тяжелую зиму. Я только что уволил управляющего
и  сам занимался  всеми делами зоопарка. Приближение Рождества  не прибавило
мне веселья. Для многих это были праздничные дни, только не для меня. Плохая
погода, никаких туристов; даже самых бодрых джерсийцев ничто не заставило бы
побродить по зоопарку в объятиях  дождя и воющего ветра. В эту  пору  у моих
питомцев разыгрывался зверский аппетит, счета за корм  принимали  чудовищные
размеры, на обогрев животных уходило  в  три раза  больше электричества, чем
обычно, а  сами  они начинали хандрить, поскольку не было людей, на коих они
могли  бы  подивиться.  Преданные делу  сотрудники,  дрожащие от  холода,  с
посиневшими   носами,  ходили  по   колено   в  снегу,  ухаживая  за  своими
подопечными, и вы спрашивали себя, будут ли у  вас деньги, чтобы уплатить им
жалованье за следующую неделю.  Говоря словами  Шекспира, то  была зима моей
тревоги,   и,  надев  пальто,  я  отправился  в  город  на  собеседование  с
управляющим моим банком.
     Меня  не покидает ощущение (быть может, параноидальное), что я проводил
больше времени в кабинете управляющего банком, чем  в зоопарке.  Хорошо еще,
что наш банкир, в отличие от большинства жестокосердных представителей этого
вида,  был человеком  добрым,  обаятельным  и  понимающим.  Если управляющие
банками после  смерти  попадают  в  рай  (вопрос  с  церковной точки  зрения
спорный, если числить их в  том же  ряду, что  и налоговых инспекторов), наш
управляющий  теперь несомненно  парит с  заслуженными им крыльями и арфой на
розовом  облачке,  ибо в тот хмурый день он спас  мне  жизнь.  Мы  совершили
пространный,  полный фальшивого радушия приветственный ритуал,  составляющий
неотъемлемую принадлежность офисов зубных  врачей  и банкиров, а также камер
смертников. После чего сели изучать цифры. Те  самые, какие проверяли десять
дней назад, но наш банкир искусно изобразил удивление, обнаружив, что они не
изменились.
     -- Гм... да,-- произнес он, водя пальцем вверх-вниз по колонкам, словно
искал  какие-то ошибки в  арифметике.-- Н-да... похоже,  у  вас туговато  со
средствами. Я промолчал. Мне нечего было сказать.
     --  Насколько  я  понимаю,--  продолжал  он,  глядя  на  потолок,--  вы
нуждаетесь в деньгах, чтобы как-то перенести... э... тяготы зимней поры.
     -- Две тысячи фунтов,-- сказал я.
     Он вздрогнул:
     --  И  вы,  очевидно, не  можете...  вам  неоткуда... да-да, понимаю...
конечно, две тысячи  фунтов, н-да, немалая сумма, и... и у нас... превышение
кредита... так, посмотрим... составляет десять тысяч фунтов, да, и  вы никак
не можете?.. Э... понятно.
     Он  поразмыслил, затем подтянул  к себе маленький  блокнот и написал на
нем чью-то фамилию, адрес и номер телефона. Оторвал листок и как бы нечаянно
подтолкнул его  через стол в  мою сторону. Поднялся и заходил взад-вперед по
кабинету.
     -- Конечно,  здесь, на острове,  немало людей, которые могли бы... э...
помочь вам,  знай  они  о  ваших  затруднениях,--  сказал  банкир.-- Я,  как
управляющий банком,  подобно врачам, обязан  хранить профессиональную тайну.
Не  вправе  ни при каких  обстоятельствах  разглашать имена,  адреса, номера
телефонов  наших клиентов, как и то, что  они обладают крупными состояниями.
Увы...
     Он остановился и тяжело  вздохнул -- груз  профессиональной клятвы явно
обременял его. Потом выпрямился и заметно повеселел.
     --  Заходите  через несколько  дней,  когда  придумаете, как  выйти  из
положения.
     Банкир пожал мне руку, улыбаясь, и я вернулся в зоопарк.
     У меня  язык не поворачивается просить денег у людей, даже если они мне
должны, а тут еще этот клочок бумаги, совершенно неожиданная ситуация... Как
я должен себя повести, какие  слова  надлежит говорить, позвонив в холодный,
ветреный зимний  вечер  незнакомому  человеку, чтобы  попросить  у  него две
тысячи  фунтов?  "Э,  привет,  моя  фамилия  Даррелл,  у  меня  тут возникли
проблемы..." И  он подумает,  что я  ищу квалифицированного  ветеринара  для
гориллы, у  которой  начались  роды.  "Я звоню из зоопарка,  и у  меня  есть
предложение, которое несомненно  вас  заинтересует" --  эта  фраза допускала
самые неожиданные толкования и сулила  всякие  осложнения,  так  что я сразу
забраковал ее. "Вы  не могли  бы внести  две тысячи фунтов в счет  погашения
моего кредита?" Грубовато  и пахнет мафией. В конце концов я  остановился на
формуле,  способной,  как мне представлялось,  заинтриговать собеседника, не
оставляя в то же время места для неверного толкования.
     -- Э... моя  фамилия Даррелл,-- через  силу вымолвил я, сжимая трубку в
потной ладони, когда услышал учтивый медлительный голос мистера Икс.--  Я...
э... в зоопарке. Мне назвали ваше  имя, потому что у меня возникла проблема,
о которой было бы желательно посоветоваться с вами.
     --  К  вашим  услугам,--  ответил мистер  Икс.--  Когда  вы  хотели  бы
встретиться со мной?
     --  Как  насчет  того,   чтобы   встретиться   сейчас?  --  спросил  я,
поднаторевший  в искусстве ловли птиц на лету, не сомневаясь, что  последует
отказ.
     -- Пожалуйста, я  готов,-- сказал  он.-- Вы знаете, как найти  мой дом?
Жду вас через полчаса.
     Путь до дома  мистера Икс -- сквозь проливной дождь и порывистый ветер,
при вспышках молний -- живо напоминал атмосферу голливудских фильмов ужасов.
Недоставало только, чтобы дверь  открыл Борис Карлофф. Однако это сделал сам
мистер Икс --  высокий  мужчина с широким спокойным  лицом,  умными глазами,
весь обаяние и добродушие; этакий большой, мирный,  немолодой охотничий пес.
Выразив  сочувствие  промокшему гостю,  он  снял  с  меня  пальто  и  жестом
пригласил пройти в гостиную, где яркими красками переливался  экран цветного
телевизора,  резко контрастируя с таинственным полумраком озаренных  камином
рождественских покоев в духе Диккенса.
     --  Входите,  входите,--  настаивал  хозяин.--  Это  мой  отец  смотрит
телевизор.
     Отцу мистера  Икс  было  на вид  лет  восемьдесят  с  хвостиком, но  он
держался молодцом, и я сказал себе, что, пожалуй, ошибаюсь в определении его
возраста.
     -- Мы можем где-нибудь поговорить наедине? -- спросил я.
     -- Конечно, конечно,-- отозвался мистер Икс.-- Пройдем в мою спальню.
     -- Спасибо,-- сказал я.
     Мы прошли в очень  маленькую спальню с огромной  двуспальной  кроватью.
Мне как-то никогда  не  приходило в голову, насколько трудно  вести  деловые
переговоры  в тесной комнате, где  единственным сиденьем служит  двуспальная
кровать.  Сжимая в  руках  стаканы с напитками,  мы  примостились на краешке
царственного ложа, словно новобрачные в день свадьбы.
     -- Итак,-- произнес мистер Икс,-- чем я могу быть вам полезен?
     Я объяснил.
     -- Конечно, помогу,--  сказал он сразу,  подливая мне еще виски, причем
пружинный матрац  сработал  наподобие батута, прижимая нас  друг  к другу.--
Сколько вам нужно?
     Чувствуя   себя   нашедшей   легкую   добычу   нечесаной  и  неопрятной
куртизанкой, я назвал хриплым голосом  цифру. Помню,  как мистер  Икс достал
чековую книжку, как в нее были вписаны магические слова и цифры, и вот я уже
снова в  объятиях  зимней непогоды,  но с  согревающей мой бумажник заветной
бумагой.  Мой благодетель  держался  так  приветливо  и  тактично  (даже  на
двуспальном батуте), как будто он был моим должником. На  редкость учтивый и
любезный человек, учитывая все  обстоятельства наших переговоров. И я решил,
что назову в его честь первого же родившегося у нас орангутенка.
     Три  месяца  спустя имя мистера Икс вдруг появилось на первых страницах
местных газет. Ему приписывали махинации, при помощи которых он лишил многих
рассудительных граждан  острова Джерси  их сбережений, за что ему предстояло
провести  определенный срок  в  одной  из не  очень благоустроенных тюрем Ее
Величества. Мне бы раньше с ним познакомиться, подумал я. Не потому, что это
был такой обаятельный человек, а потому,  что я мог бы кое-чему поучиться  у
этого разбойника.
     Став на путь  этакого Робина Гуда  (отбирая деньги у богатеньких, чтобы
расходовать  добычу на  охрану живой  природы), я  изрядно постранствовал  и
пережил много приключений,  когда забавных,  когда не очень, но  никогда  не
думал, что в орбиту нашей  деятельности на Джерси будут вовлечены  две такие
различные  страны,  как   могущественные  и  богатые  Соединенные  Штаты   и
бедствующий Мадагаскар на уединенном острове в Индийском океане.
     К  юго-востоку от Африки воды океана  омывают  смахивающий  на  скверно
приготовленный  омлет  осколок  суши   длиной  около  1600  километров   при
максимальной  ширине  600  километров.  Благозвучное  имя  Мадагаскар  носит
четвертый  в  мире  по  величине остров,  который  в  биологическом  аспекте
считается  одним  из  самых замечательных регионов земного шара. Дело в том,
что  в далеком прошлом,  когда шло формирование континентов, когда их носило
туда-сюда  по  раскаленному  тесту  мантии,   точно  бумажные  кораблики  по
поверхности пруда, Мадагаскар оторвался от Африканского материка и доплыл до
своего  нынешнего места, словно  огромный  ковчег  с  множеством растений  и
животных. В результате его обитатели развивались дальше в изоляции  и совсем
иначе, нежели их родичи на континенте.
     Большинство обитающих ныне на  этом удивительнейшем острове животных --
уникумы, и  кого тут только нет!  Лемуры -- от огромного  черно-белого индри
ростом  с четырехлетнего ребенка до микроцебусов, самый маленький из которых
не больше спичечного  коробка;  мокрицы  величиной с  мяч для  игры в гольф;
многочисленные  представители  семейства  тенреков,  среди которых  иглистые
отличаются  невероятной  плодовитостью,  принося  за  один  раз  до   десяти
детенышей; черепахи --  большие, размером со скамеечку для ног, и маленькие,
величиной с блюдечко; орхидеи -- такие огромные и с таким сложным строением,
что их  может  опылять  только особый  вид  бабочек с  длиннейшим  хоботком;
скромный  розовый цветок, помогающий в лечении  белокровия.  Нет счета  всем
биологическим чудесам этого интереснейшего острова.
     К сожалению, Мадагаскар  в  то же время являет собой  довольно типичный
пример того, как мы разоряем наш мир. Некогда весь покрытый лесом, с обилием
фауны  и флоры, теперь он почти оголен. Выбивание пастбищ стадами зебу (коих
держат скорее  ради  престижа,  нежели  как  источник  мяса)  в  сочетании с
пагубными для природы  вырубками и палом при постоянно растущем населении --
все  это, вместе  взятое, привело к  тому, что Мадагаскар  лишился девяноста
процентов лесов. А это означает исчезновение не только многих растений, но и
зависящих от них животных. Эрозия уродует и сушит ландшафт, как годы сушат и
бороздят морщинами человеческое лицо. Пролетая  сегодня над Мадагаскаром  на
самолете, видишь, как гигантский  остров словно истекает  кровью:  без лесов
реки выносят почву в море, и  насыщенные латеритом потоки  расписывают синюю
гладь Индийского океана, словно кровь из разрезанных вен.
     Нужно  ли говорить, что судьба Мадагаскара  тревожит борцов  за  охрану
живой  природы, ведь при нынешних темпах  разрушения природной  среды  сотни
уникальных форм жизни (из которых  многие могут играть большую роль  в жизни
человека) исчезнут в ближайшие двадцать -- пятьдесят лет, а то и быстрее. Но
у природоохранной идеи мало надежд на успех, ведь жители острова очень бедны
и с грамотностью там дело обстоит неважно.  Горько сознавать, что  французы,
когда Мадагаскар был их колонией, отведя большие площади под заповедники, не
позаботились о том, чтобы ими управляли надлежащим образом. Больше того, они
не потрудились довести до сознания островитян, какая замечательная  и важная
страна досталась им в  наследство. До недавнего времени  знакомство рядового
гражданина  с  удивительной  фауной  его  родины ограничивалось  лицезрением
смазанного изображения некоторых  лемуров  на  спичечных коробках. Для  меня
было очевидно --  пока на  Мадагаскаре не  налажена природоохранная  работа,
необходимо  создать  плодовитые группы  всех  представителей местной  фауны,
каких только удастся собрать.
     Нам всегда представлялось разумным работать  с широко  распространенным
видом, родственным угрожаемому;  это позволяет  развить  наиболее подходящие
методы  содержания  и  размножения,  так  что  когда  вы  приобретете  особи
исчезающего вида, уже есть  необходимый  опыт.  К примеру: работа  с  черным
медведем весьма пригодится вам при попытках создания плодовитых колоний куда
более   редких  очковых  медведей.  А  потому,  решив  серьезно  подумать  о
приобретении  представителей  фауны  Мадагаскара  для   таких   колоний,  мы
предварительно остановились на трех  видах,  которым, по общему  мнению,  не
грозило вымирание  в  ближайшие  десятилетия. Вот эти виды  -- малый тенрек,
ежовый тенрек и кольцехвостый  лемур,  один из самых красивых представителей
семейства лемуровых. Тенреки  -- забавные примитивные зверьки; они двигаются
будто покрытые  иголками маленькие заводные  игрушки. Возьмешь  в руки такую
"игрушку"  --  она сердито  наморщит  мягкую  кожу лба.  А  еще эти  зверьки
чрезвычайно   плодовиты,   занимая   в  этом   смысле  первое  место   среди
млекопитающих  (один  из видов  тенреков может принести  до тридцати  одного
детеныша в помете). У нас тенреки выходили из своих убежищ кормиться  только
ночью;  ели насекомых, сырые яйца и мясо. Общительными их никак нельзя  было
назвать, так что приручить тенрека вам при всем желании не удалось бы.
     Хотя поначалу не  все ладилось, вскоре у нас  образовались процветающие
колонии. Даже слишком  процветающие, если  говорить  о ежовых  тенреках;  за
несколько  лет  приплод превысил  пятьсот  особей. Один из  малых  тенреков,
самец,  поступивший к нам уже взрослым, побил рекорд продолжительности жизни
для этого вида: он  дожил  до  четырнадцати с половиной  лет --  невероятная
цифра для столь хрупких маленьких зверьков.
     Удачно  сложилась  и  наша  работа  с  кольцехвостым  лемуром.  У  этих
очаровательных животных, одетых в черно-белый и пепельный с розовым оттенком
мех, длинный элегантный хвост в белых и черных кольцах и желтые глаза. Так и
кажется,  что  они  сошли  с  одного  из наиболее причудливых рисунков  Обри
Бердслея. Ходят  они  вразвалку, гордо  подняв  кверху  хвост,  точно знамя.
Кольцехвосты --  великие солнцепоклонники: стоит  выглянуть  солнцу, как они
садятся  лицом  к  нему,  положив  передние лапки на колени  или вытянув  их
вперед; голова при этом откинута назад и глаза закрыты, словно в  экстазе. В
такой позе зверек словно впитывает животворные лучи.
     Наша  первая пара получила от прежнего владельца простецкие имена Полли
и Питер,  и с первого взгляда  нам стало ясно,  что главенство  в этой  чете
принадлежит Полли. Эта злюка без конца шпыняла беднягу Питера, сгоняла его с
самых  удобных  веток, где было больше  солнца,  заставляла  уступать  самые
лакомые  кусочки. А ему, похоже,  это нравилось, и мы не  стали вмешиваться.
Полли чувствовала себя  примадонной, с важным видом прохаживалась по клетке,
садилась подремать на солнышке, высоко подняв передние лапы, чтобы подмышкам
досталось побольше  ультрафиолета, или  же исполняла  танцевальные  па, ловя
бабочек, коих угораздило залететь внутрь клетки.  В милостивом  расположении
духа  Полли  могла  и  спеть   для  нас;  это  было  не  совсем   обычное  и
маломузыкальное пение.
     -- Ну-ка, Полли, милашка, спой песенку,-- подлизывались мы.
     Полли в  ответ  потянется, пригладит мех  и задумчиво уставится желтыми
глазами вдаль,  как бы соображая -- стоит ли расходовать на нас свой талант.
Выслушав еще  несколько  льстивых  слов, она вдруг  крепко  сжимала пальцами
ветку, как певица складывает руки на животе, откидывала голову назад, широко
открывала  рот и предавалась пению  с энергией  и страстью этакой  лемуровой
Марии Каллас.
     -- Оу,-- голосила она,-- ар-оу, ар-оу, ар-оу, ар-оу.
     Остановится,  дожидаясь  аплодисментов,  затем  приступает  ко  второму
куплету.
     --Ар-оу, оу, оу, роу... Ар-оу, ар-оу.
     Громкость пронзительных звуков с лихвой возмещала некоторое однообразие
текста.
     Нам не удалось уловить момент, когда Питер собрался с духом и соблазнил
Полли,  но,  очевидно,  он  ухитрился  застичь супругу  в редкие  минуты  ее
слабости, ибо  она  поразила нас всех, произведя на  свет чудесного детеныша
мужского  пола. Это  был дивный  младенец с огромными  глазами на  маленьком
печальном личике, заостренными, как у эльфа, ушами и тоненькими лапками, как
будто  он находился в предельной стадии  истощения. Что-то вроде  лемурового
Оливера  Твиста...  Первое  время  очаровательный детеныш  висел  на мамином
животе,  вцепившись  всеми четырьмя  конечностями  в  мех. Став постарше, он
осмелел и перебрался  на спину  Полли -- этакий  крохотный, меланхолического
вида наездник верхом на  большом  коне.  Открыв  для  себя мир,  малыш обрел
уверенность, и меланхолическое выражение сменилось озорным. Время от времени
он  отваживался покинуть спину  родительницы,  чтобы  исследовать  их  общую
обитель,   и  поспешно  возвращался   в  материнские   объятия,  испугавшись
воображаемой опасности. Он  исполнял грациозные па, принимал солнечные ванны
по  примеру родителей, осмеливался качаться  на их хвостах,  как на качелях.
Даже  научился подпевать  Полли дрожащим резким  голоском,  отчего  ее пение
нисколько не выигрывало ни в мелодичности, ни в содержании.
     После  того как мы наладили  быт кольцехвостов, нам  удалось приобрести
несколько  бурых  лемуров  с  Майотты,  одного из Коморских  островов  между
Мадагаскаром  и Африкой. Это были крупные худые зверьки со светлыми глазами,
одетые  в  похожую на овечью шерсть разных оттенков  шоколадного,  черного и
светло-коричневого цветов. Они хорошо прижились  у нас, и поразительно скоро
одна  из  самок  произвела  на  свет  детеныша.  Тут  мы  на  горьком  опыте
познакомились  с  тем,  какие  психологические   проблемы  переживает  самец
майоттского лемура, на чью долю выпали радости отцовства.  Не успел младенец
родиться,  как  самец  вырвал  его  у  матери и  убил.  Такая  склонность  к
детоубийству  явилась для  нас большим потрясением:  пришлось  разрабатывать
меры защиты потомства  бурых  лемуров от  посягательств со стороны отцов.  В
каждой клетке был отгорожен уголок матери  и  ребенка  -- своего рода клетка
внутри  клетки. Как только мы замечали,  что  у  какой-то из  самок близятся
роды,  ее  тотчас изолировали.  При этом  проволочная  сетка позволяла самцу
видеть  самку, нюхать  и гладить. Что еще важнее -- он мог наблюдать роды  и
привыкать к виду младенца. Через некоторое время самку можно было возвращать
к  самцу,  и  он уже  воспринимал  наличие  детеныша как  нечто  само  собой
разумеющееся.
     Однажды утром мы с Джереми стояли  перед клеткой бурых лемуров, любуясь
тем, как молодая чета играет с очередным детенышем.
     -- При  такой скорости размножения,-- заметил  Джереми,--  придется нам
подумать о более просторных обителях.
     -- Верно,-- согласился я,-- и это будет стоить немалых денег.
     -- Знаю,--  сказал  Джереми.  Потом  мечтательно  добавил:  -- Было  бы
здорово обзавестись новым рядом клеток для этих лемуров, верно?
     -- Верно,-- ответил я.
     Детеныш прытко  перелетел с маминого  хвоста  на  отцовский,  заработал
болезненный укус и поспешил улепетнуть, пока не добавили.
     -- Я подумываю о том, чтобы отправиться в США,-- сказал я.
     -- США... ты ведь еще ни разу там не бывал? -- спросил Джереми.
     -- Не  бывал, но теперь  собираюсь  поехать туда, чтобы учредить что-то
вроде американского отделения нашего Треста.
     -- Чтобы добывать деньги?
     --  Разумеется.  Как-никак все  отправляются  в Америку за деньгами. Не
вижу, с какой стати мне оставаться исключением.
     -- А что, может получиться интересное путешествие,-- задумчиво произнес
Джереми.
     Никто из нас и не подозревал, каким интересным оно окажется.
     Я решил отказаться от самолета -- когда летишь в страну и над  страной,
совсем не ощущаешь  расстояния и  много  теряешь. А потому я взял  билет  до
Нью-Йорка на "Куин  Элизабет II", собираясь затем  продолжать путешествие на
машинах и поездах. Надо ли говорить,  что все  американцы, с кем  я обсуждал
свои планы, считали меня  безумцем,  но в то  время у  меня было очень  мало
знакомых  американцев,   так  что  решение  странствовать  понизу   осталось
неколебимым.  Я договорился выступить с лекциями в таких отдаленных друг  от
друга  городах, как Сан-Франциско,  Чикаго  и  Нью-Йорк; таким образом, меня
ожидало долгое и напряженное турне. Еще  я решил, что мне понадобится кто-то
на  роль  помощника   и   сторожевого  пса  --  то,   что   теперь  называют
администраторами; человек, который займется бронированием  номеров в отелях,
покупкой железнодорожных билетов и так далее, чтобы я мог без помех заняться
вербовкой возможно большего количества новых членов Треста среди посетителей
и организаторов  моих коллекций.  Мой  выбор  пал на  старого друга,  Питера
Воллера; он несколько лет был связан с компанией "Ковент-Гарден Опера", а не
так  давно  помогал  своему  другу,   Стиву   Экарту,   учредить  в  Лондоне
"Американскую  школу". Высокий,  стройный, симпатичный Питер выглядел лет на
сорок, хотя на самом  деле был  намного старше.  Обаятельный мужчина, он был
обожаем дамами, особенно  пожилыми. Мне представлялось, что Питер как нельзя
лучше подойдет на роль  моего  защитника от властных американских матрон  из
бригады "Голубые волосы", про  которую мне рассказывали всякие ужасы; похоже
было, что в пути по США меня могут поджидать  опасности, неведомые человеку,
привычному всего лишь к осложнениям, подстерегающим зверолова в  джунглях. И
Питер  Воллер  проявил  себя  как  отличный,  чудесный товарищ, он  прилежно
заботился  о  моем  благополучии, хотя  этот  Дживз  иной  раз  не  во  всем
оправдывал мои ожидания.
     Помимо  набора  элегантных костюмов,  купленных  специально  по  такому
случаю,   я  захватил  несколько  сот  экземпляров  нашего  годового  отчета
(объемистый документ) и сотни тысяч листовок, повествующих о работе  Треста.
Из-за каких-то неполадок в  типографиях  этот  материал был получен в  самый
последний момент, и вместо того  чтобы аккуратно уложить в крепкие картонные
коробки, мы были  вынуждены  кое-как  завернуть их в  упаковочную  бумагу  и
обмотать паутиной веревок. Исправлять что-либо было  поздно,  и, когда мы  с
Питером прибыли на "Куин Элизабет II", можно было подумать, что перед тем мы
совершили   налет   на  цыганский  табор,  где  разжились  всяким  барахлом.
Аристократического вида учтивый помощник капитана  (коего можно было принять
за  одного из посланников Ее Величества) проследил  за  тем, чтобы наш багаж
поместили в чрево корабля и нас проводили в наши каюты.
     Мне повезло:  вместе  с нами  на  том  же  лайнере плыли старые  друзья
Питера,  Марго  и  Годфри  Рокфеллер  с  двумя  своими  чадами.  Марго  (она
объяснила,  что  они  принадлежат   к   числу   "бедных  Рокфеллеров")  была
прелестнейшая  особа: на обрамленном ранней сединой красивом лице выделялись
пронзительные,  как  у  ястреба,  синие  глаза.  Обладая  лукавым  юмором  и
незаурядным  комедийным  талантом, она  могла  скроить уморительную  рожу  и
говорить  писклявым  голосом  наподобие  знаменитых  голливудских  кукол. По
контрасту Годфри  был  мускулистый  мужчина с  широким, круглым, добродушным
лицом,  с которого  не  сходила  улыбка,  и  несколько  сонными глазами.  Их
очаровательных потомков звали Паркер и Кэролайн.
     Первый день море вело себя смирно,  и  Годфри, у которого в каюте  явно
хранились  неисчерпаемые запасы виски,  настаивал на  том,  чтобы  мы  перед
каждой  трапезой  собирались  у  него  выпить  стаканчик.  Но  затем  погода
испортилась, и на  другое  утро Годфри и Питер  предпочли не  покидать  свои
койки. Впрочем, мне было  не до их передряг, ибо хватало своих. За завтраком
к  моему столу подошел тот аристократического вида помощник  капитана, чтобы
поделиться неприятной новостью -- за ночь мой багаж сместился, и теперь трюм
завален по колено изданиями Треста. Не могу ли я что-нибудь сделать? Мысль о
том,  чтобы заново упаковать сотни годовых  отчетов и  несметное  количество
листовок, повергла меня в ужас, но Марго пришла на выручку. Она мобилизовала
своих  детей,  и  вчетвером  мы  спустились  в  трюм,  вооружившись  любезно
предоставленными  нам помощником бумагой и веревками. Обозрев  поле  боя, мы
пришли к выводу,  что слова "по колено" -- явное преуменьшение... Целый день
упорного  труда ушел на то,  чтобы навести порядок; наконец была завернута и
перевязана последняя пачка.
     --  Слава  Богу, все,-- произнесла Марго, созерцая свои грязные руки.--
Ну и работенка.
     -- Но зато какие истории я теперь смогу рассказывать,-- отозвался я.
     -- Что за истории? -- подозрительно осведомилась Марго.
     -- Как я плыл через Атлантику на "Куин Элизабет II", заточенный в трюме
с тремя Рокфеллерами, которые увязывали мой багаж.
     --  Я  подам в суд,-- предупредила Марго.-- Впрочем, все равно никто не
поверит, что Рокфеллеры способны на такую глупость.
     Накануне нашего  прибытия  в  Нью-Йорк  мы  собрались  в  каюте  Годфри
потребить  несколько  бутылок  шампанского,  припасенных им, чтобы  отметить
благополучное  завершение  плавания. Под  влиянием  изысканной  влаги  Питер
предался воспоминаниям о  днях  своей  юности,  когда  он  в  Вене учился  в
хореографическом училище.
     -- Дисциплина, друзья  дорогие,--  произнес  он, сопроводив  свои слова
хлопком ладони и глядя на потолок,-- дисциплина... Вы не представляете себе.
До того строгая, но такая необходимая.
     --  Что ты подразумеваешь? --  вопросил Годфри, возлежа на полу, словно
кит на отмели.-- Нельзя было промочить глотку?
     -- Строжайший запрет,-- отозвался потрясенный  Питер.-- Час за  часом у
станка,  пока  тебе  не  начинало  казаться,  что  ноги  вот-вот  отвалятся.
Изматывающая работа.
     -- И все это без выпивки? -- недоверчиво справился Годфри.
     -- Ни глоточка, дружище, ни капли.
     --  Что значит  преданность  делу,-- сказал Годфри, обращаясь ко мне.--
Полная самоотдача. А я вот не мыслю, как можно танцевать без выпивки.
     -- А какие еще были упражнения? -- спросила Марго.
     --  Ну,--  ответил  Питер, опустошая  пятый  бокал  шампанского,--  нас
заставляли танцевать на маленьком  ящике. Забыл его  название, а суть в том,
что  под ногами  у  тебя  была  совсем  маленькая площадка, ступишь  мимо --
упадешь.
     -- Танцы на ящике? -- удивился Годфри.-- Что это был за ящик?
     --  Ну, такой,  с плоской  поверхностью, что-то  вроде  этого.--  Питер
показал на круглый столик, входящий в обстановку каюты.
     -- Но он всего-то величиной с  сомбреро,-- возразил Годфри,-- на нем не
потанцуешь.
     --  Мексиканцы  танцуют  на  своих  шляпах,--  заявила Марго, заботливо
наполняя наши бокалы.
     -- Да только Питер не мексиканец,-- заметил Годфри.-- Он ирландец.
     -- Ирландцы  танцуют в  деревянных башмаках,-- сообщил я, как будто это
что-то объясняло.
     -- Ладно,  хоть он и  ирландец, не  верю, чтобы смог танцевать  на этом
столе,-- заключил Годфри и сделал добрый глоток шампанского.
     Что  бы  нам  быть  поосмотрительнее...  Корабль  все   еще  беспокойно
покачивался  с боку  на  бок,  но  мы  приписывали наши  ощущения  бодрящему
воздействию шампанского, а не коварству погоды.
     --  Конечно,  смогу,--  заявил Питер, возмущенный тем, что подвергается
сомнению его мастерство.-- Сейчас покажу вам, какие упражнения мы делали.
     С  этими словами  он выдвинул  столик  на середину  каюты  и  задумчиво
воззрился на него.
     -- На  мне  слишком  много надето,-- сообщил  он и  чинно  разделся  до
трусов.
     --  Вот  почему  артисты  балета  пользуются  дурной  славой,--  сказал
Годфри.-- Носятся всюду в чем мать родила.
     --Я не в чем мать родила,-- негодующе возразил Питер.-- Верно, Марго?
     -- Пока что  нет.-- философически  согласилась  она. Питер взобрался на
столик и поднял руки над головой, изящно изогнув кисти. Привстал на цыпочках
и лукаво посмотрел на нас.
     -- Спойте что-нибудь,-- предложил он.
     Подумав, Годфри  стал  напевать нечто отдаленно напоминающее мелодию из
"Щелкунчика". Питер закрыл  глаза в  экстазе, исполнил несколько пируэтов  и
приседаний, снова поднялся на цыпочках,  готовясь исполнить еще один пируэт,
однако  тут  в борт  лайнера  ударила  особенно  сильная  волна.  Бедный наш
Нижинский  издал  пронзительный крик и упал со столика,  размахивая руками и
ногами --  ни дать  ни взять птенец, который на краю  родного гнезда пытался
взлететь  и,   потеряв  равновесие,  кувырнулся  куда-то  в  неведомый  мир.
Приземлившись на полу, Питер, белый как простыня, схватился за бедро.
     -- О-о! О-о! О-о! -- завопил он, и  я сразу вспомнил нашу кольцехвостую
лемуриху.-- О-о! Моя нога! Я сломал ногу!
     Только  этого нам  не хватало,  подумал  я.  Завтра  утром  прибываем в
Нью-Йорк, а моего секретаря угораздило сломать ногу.
     Окружив нашего поверженного героя, мы влили ему в рот шампанского между
побелевшими губами и  заверили  его,  что священника  еще  рано вызывать,  а
главное --  что  нога  вовсе не сломана. Он  основательно растянул бедренные
мышцы, но кости не пострадали. Тем не менее ему следовало посетить больницу,
получить рентгеновский  снимок и подлечиться. А потому, когда  мы  пришли  в
Нью-Йорк, моего доблестного Дживза увезла "скорая помощь", и  я должен был в
одиночку противостоять опасностям Нового Света.
     К счастью,  первые  мероприятия моего  турне были сосредоточены в самом
Нью-Йорке  или  достаточно близко  от  него, так что я мог  сам справиться с
делами,  пока  Питер томился  в  больнице,  откуда поступали счета на  такие
астрономические  суммы,  что  оставалось  лишь надеяться  на нашу страховку.
Медицина в Америке -- такой прибыльный рэкет, что я удивляюсь, как это мафия
не прибрала ее к рукам.
     В Нью-Йорке молодая  женщина, замещавшая Питера  в роли моего  опекуна,
всячески расхваливала  мне  некоего доктора Томаса Лавджоя. Дескать, на него
всегда и во всем можно положиться; было видно, что она от  него без ума. Моя
опекунша жаловалась, что ей никак не удается устроить мне  встречу с ним, на
него  такой спрос, что он неуловим, как блуждающий  огонек.  Но  вот однажды
утром, когда мы вышли из универсама, где мне понадобилось что-то купить, она
вдруг радостно взвизгнула.
     -- Посмотрите! -- воскликнула она.-- Посмотрите -- это же Том Лавджой!
     Я  обернулся,  чтобы   поглядеть  на  человека,  олицетворяющего   верх
неуловимости, и увидел  приближающегося  к нам танцующей походкой худощавого
молодого мужчину с взъерошенной  темной шевелюрой, веселыми карими глазами и
подкупающей улыбкой на привлекательном лице.  Я  тотчас понял, почему сердце
девушки бьется сильнее при  виде  его, и сам проникся к нему  симпатией. Мне
показалось, что это чувство взаимное, и, развивая нечаянный успех, я затащил
сего уникума в ближайший ресторанчик,  где  принялся накачивать  его  пивом,
сопровождая это  занятие рассказом  о том, для чего я приехал в Америку.  Он
внимательно слушал  и дал мне несколько ценных советов. Моя симпатия  к нему
возросла -- особенно когда я понял, что  он из тех немногих ученых, которые,
серьезно относясь к  своему предмету, способны в то же время  посмеяться над
собой и над другими. Именно  его острое чувство юмора сблизило нас. Если ты,
трудясь  на  поприще охраны дикой природы,  не  способен смеяться,  остается
только рыдать,  а  слезы ведут к отчаянию. Том пообещал встретиться со мной,
когда  я завершу турне, чтобы  мы  могли  обсудить, каким  образом  учредить
отделение Треста в США.
     Вскоре после этого Питер вышел  из больницы, и  мы приступили  к нашему
марафонскому бегу по штатам.
     Америка произвела  на меня фантастическое  впечатление,  и в это первое
мое посещение было  много памятных  событий. В Нью-Йорк мы попали как раз  в
период  сильной  жары;  с  таким  зноем  и  с  такой  влажностью  воздуха  я
сталкивался только в Западной Африке. Бурый смог плыл, будто кучевые облака,
между небоскребами, и в свете солнца они возвышались, словно чистые сахарные
головы,  над  мрачным  месивом.  Невероятное  зрелище,  чем-то  напоминающее
марсианские города Рэя Брэдбери. Вообще-то равнодушный к городам,  я полюбил
Нью-Йорк. Когда мы прибыли в Чикаго (он  оказался мне не  по нраву, хотя  на
мою лекцию пришло две тысячи человек), Питер, стремясь загладить впечатление
от его балетной промашки,  хлопотал с усердием наседки,  опекающей цыпленка.
Однако, увлекаясь мелочами,  он порой забывал  о  более  существенных вещах.
Так, явившись в битком набитый  волнующимися слушателями зал, мы обнаружили,
что половина нашего фильма о Тресте осталась  лежать в гостинице.  Я  всегда
нервничаю, выступая перед публикой, и  это обстоятельство  только  прибавило
мне  нервозности.  На  этом  чикагские  злоключения  не кончились.  Во время
приема, любезно устроенного  нашими друзьями для тех слушателей моей лекции,
от кого можно было  ждать крупных  взносов,  я остановился около дивана,  на
котором сидел  худой  мужчина с  землистым  лицом.  Внезапно ко мне  подошла
грозного вида  женщина с  голубыми волосами, с  лицом, подобным томагавку, и
голосом, способным дробить камни в каменоломне.
     --  Мистер Дьюролл,-- резко  выкрикнула она,-- моя фамилия Эвенспарк, а
это мой супруг.
     Она указала властным жестом на хрупкого  субъекта, сидящего подле моего
локтя. Мы обменялись приветственными кивками.
     --  Мистер  Дьюролл,--  продолжала  она,-- мой  супруг  и  я  проделали
изрядное путешествие, двести пятьдесят миль, чтобы прослушать  сегодня  вашу
лекцию.
     -- Мне чрезвычайно приятно...-- начал я.
     -- Двести пятьдесят  миль,-- повторила она, не обращая внимания  на мои
слова.-- Двести пятьдесят миль, а мой супруг серьезно болен.
     -- В самом деле?  -- Я  сочувственно обратился к мистеру Эвенспарку: --
Примите мои сожаления.
     -- Да-да,--  ударил  меня  по мозгам ее  резкий  голос,--  у  него  рак
предстательной железы.
     Я поймал себя на том, что  не знаю толком,  как реагировать на подобное
сообщение.  "Надеюсь,  вы  скоро  поправитесь"  -- прозвучало бы  не  совсем
уместно.  Я лихорадочно подбирал  слова, и  тут  меня выручил Питер, уведя к
другим гостям. За что я отчасти простил ему промашку с фильмом.
     Когда  мы сели  в  поезд, идущий из Чикаго  в Сан-Франциско, в купе нас
провел  небольшого  росточка  пожилой чернокожий  проводник  с  белоснежными
волосами -- ни дать ни взять один из персонажей фильма "Унесенные ветром". Я
с удовольствием отметил, что и речь его вполне соответствует образу.
     -- Вот  ваше купе, сэр,-- сообщил он,  слегка коверкая слова.-- А этому
джентльмену,  вашему другу,  сюда, рядом.  Сейчас,  джентльмены, принесу ваш
багаж.
     Я   знал,  что  эти   маленькие  удобные   купе  разделяют   раздвижные
перегородки, и, когда проводник вернулся с багажом, я попросил его проделать
соответствующую процедуру.
     -- Будет сделано, сэр,-- сказал он, поворачивая какие-то ручки.
     И вот уже  у нас  просторное купе  с двумя  полками, двумя  раковинами,
двумя стенными шкафами, двумя креслами и двумя окнами, из которых открывался
красивый вид на  скользящую мимо Америку. Мы изрядно потрудились в Чикаго, и
я считал, что наши заслуги должны быть отмечены.
     --  А  теперь,-- обратился  я к проводнику,-- мы  с  другом  хотели  бы
заказать бутылочку шампанского "Корбель".
     -- Будет сделано, сэр, будет сделано,-- отозвался он.-- Сию минуту.
     Поезд  как  раз  выезжал  за  город,  когда проводник  вернулся, неся в
ведерке со льдом чудесное охлажденное американское шампанское.
     -- Откупорить?
     -- Если можно, и на всякий случай положите на лед еще одну бутылку.
     -- Будет сделано, сэр,-- ответил он, осторожно извлекая пробку.
     Сделав маленький глоток, я одобрительно кивнул, проводник наполнил наши
бокалы, тщательно обернул бутылку белой салфеткой и вернул ее в ведерко.
     -- Это все, сэр?
     -- Да, благодарю,-- ответил я.
     Он задержался в дверях и произнес с ослепительной улыбкой:
     --  Извините, сэр,  но  для  меня  подлинное  удовольствие  обслуживать
джентльменов, которые умеют путешествовать.
     Пока мы с Питером отдавали должное изысканному вину, я решил поделиться
с ним моими соображениями о преимуществах путешествия по железной дороге.
     --  Я не  знаю лучшего  способа,--  говорил я.-- Что хорошего  --  быть
закупоренным  в консервной  банке на высоте  семи  с половиной  тысяч метров
вместе с кучей людей, которые  впадут в панику, если что-то случится!  То ли
дело -- поезд.  Ты не скорчен, как в чреве матери, можешь свободно пройтись.
Передвигаешься с цивилизованной скоростью, удобно сидишь, созерцая мир, тебя
отлично обслуживают.  Больше того, ты находишься на земле и знаешь, что тебе
не нужно  ожидать волнующего сообщения пилота, что правый  мотор  загорелся,
сопровождаемого просьбой соблюдать  спокойствие. Пусть  поезд идет медленно,
дружище Питер, зато этот способ путешествия безопаснее.
     Только  я произнес эти слова, как  поезд содрогнулся, словно врезался в
кирпичную стену. Наши  бокалы отбили чечетку и выплеснули содержимое, а мимо
окон  купе  полетели  куски  дерева  и  металла.  Скрежеща  колесами,  поезд
остановился.
     -- Кажется,-- нервно произнес Питер,-- мы во что-то врезались?
     -- Ерунда,-- решительно возразил я,-- поезда ни во что не врезаются.
     -- Но это Америка,-- заметил Питер.
     -- Верно,-- сказал я,-- пойдем посмотрим.
     Вместе с другими  пассажирами  мы спустились на  полотно и проследовали
туда, где  наш  гордый локомотив  уныло  застыл  на месте, окутанный облаком
пара.  Оказалось, что огромный  тягач с таким  же  огромным прицепом надумал
проскочить через переезд  перед  нашим  поездом. Никакого  резона  для такой
бравады усмотреть  нельзя было. Как бы то ни  было, тягач  проскочил, но  мы
столкнулись  с  концом прицепа  и смяли его. О  силе удара  говорило то, что
стальной скотосбрасыватель локомотива смялся, будто спагетти, и пришлось нам
ждать три часа другого локомотива. Больше  я ни разу не  просвещал  Питера о
радостях  путешествия  по железной  дороге. А он был так  счастлив, когда  в
Сан-Франциско покинул опасное средство  передвижения, что мы успели отъехать
довольно  далеко  от  вокзала, прежде чем я обнаружил, что он забыл весь мой
гардероб в одном из шкафов нашего спального вагона.
     В заключение, успев полюбить Сан-Франциско и возненавидеть Лос-Анджелес
(кому это взбрело на ум назвать сей город ангельским?), я выступил с лекцией
в  одном  невероятно  эксклюзивном  и  роскошном  загородном  клубе,  членом
которого  мог  стать  только  человек с первым  миллионом  в кубышке.  Самое
подходящее место, сказал я себе, для  сбора подаяния. Клуб кишел не знающими
счета  деньгам американскими  нуворишами;  женщины  с фиолетовыми  волосами,
шеями стервятников  и  красноречиво  просвечивающими через естественный  или
искусственный  загар крохотными  шрамами от очередной  пластической операции
были обвешаны  драгоценностями,  как рождественская елка игрушками, и каждый
шаг их сопровождался мелодичным  дзиньканьем. Замани я какую-нибудь из них в
кусты, подумалось мне, и обдери с  нее побрякушки, моей добычи достало бы на
то,  чтобы  сделать  Трест  платежеспособным   не   на   один   год.  Однако
джентльменский инстинкт удержал меня от такого способа легко и быстро добыть
средства для спасения зверей.
     Принадлежащих этим дамам  особей мужского пола отличал  солидный --  не
меньше тридцати -- сорока килограммов -- избыточный вес, красный цвет пухлых
лиц,  напоминающих  воспаленные младенческие  попки,  и  полнозвучный  голос
людей, полощущих  горло  гравием. Они разъезжали по полю для игры в гольф на
электрических колясках, избавляющих от  риска похудеть. До  сих  пор я в США
встречал только обаятельных, цивилизованных, приятных и исключительно щедрых
людей,  так что  это собрание  монстров произвело на меня,  мягко выражаясь,
отталкивающее  впечатление.  По  плану  мое выступление перед  этими  рожами
должно было состояться после обеда, коему предшествовали два часа невиданной
попойки. Заказав стаканчик виски, я получил нечто  вроде небольшой цветочной
вазы,  содержащей двести пятьдесят  граммов спиртного,  четыре кубика  льда,
каждый из которых мог пустить  ко дну  "Титаник", и  чайную ложку  содовой с
парой-тройкой заблудших пузырьков газа.
     К тому времени, когда подали обед, мои  потенциальные  слушатели успели
основательно нагрузиться. Естественно, к каждому блюду подавались надлежащие
вина, а в заключение -- бренди в кубках величиной с супницу. Сидевшая  рядом
со  мной   дама  (согбенная  под  тяжестью  недурной   имитации  королевских
драгоценностей) явно соблюдала диету,  заботясь о своем здоровье, и налегала
на  жидкости,  пренебрегая  более  плотной пищей. Обращенные  ко мне  редкие
реплики  соседки  произносились,  насколько  я мог  разобрать,  на одном  из
наиболее  цветистых и замысловатых  среднеевропейских  диалектов. Я  вежливо
кивал  и  отвечал:  "Да", "В самом  деле?",  "О" --  и так далее  в столь же
глубокомысленном   духе.   Но   вот   наступила   великая  минута.  Деятель,
организовавший  для  меня сие тяжкое  испытание, встал и, вступив в неравный
бой   с   гулом   послеобеденной   застольной   беседы,  произнес   короткую
вступительную  речь,  из которой  я  не  разобрал  ни слова, после  чего сел
обратно на свой стул, слегка пошатываясь. Пришла  моя очередь встать, и  все
замолкли, тупо глядя на меня.
     Я    разразился   речью,   страстно   призывая   самых    несимпатичных
млекопитающих,  с  какими меня когда-либо сводила судьба,  прийти  на помощь
животному миру. Ораторствуя под  приглушенный  шепот участников застолья,  я
вдруг обратил  внимание на странные звуки  рядом с моим локтем. Оглянулся  и
обнаружил без особого  удивления,  что особа с  королевскими драгоценностями
(явно  убаюканная моим  ласкающим  слух английским акцентом)  уснула, причем
отягощенная побрякушками  бесчувственная  голова  ее опустилась  на тарелку,
содержащую, увы, роскошное клубничное  суфле. Лицо особы окунулось в розовую
кашицу, и в лад тяжелому дыханию  клубничное суфле громко и весело булькало,
как если бы  кто-то  надумал втягивать  в  себя  через  соломинку  фруктовый
пломбир.
     Я был только рад  прервать свою лекцию и с не меньшей  радостью покинул
на другой день эксклюзивный клуб, обогатившись жалкой сотней долларов.
     Нам было  важно  попасть на  утренний  самолет  до  Нью-Йорка, где была
назначена следующая лекция и где меня ожидали телевидение, радио и пресса. А
потому с утра пораньше, позавтракав и собрав вещи, я поспешил в номер Питера
-- проверить, не  проспал ли он. Мне предложил войти его  печальный,  полный
душевной  боли голос.  На кровати лежал поднос с завтраком, самого же Питера
не было видно.
     -- Где ты? -- воззвал я.
     -- Здесь, дружище Джерри, здесь,-- откликнулся он из ванной.
     Заглянув  в  ванную, я  увидел,  что Питер стоит  нагишом с  выражением
крайнего ужаса на лице, прижимая к животу большое полотенце.
     -- Что с тобой? -- удивился я.
     -- Посмотри,-- прохрипел он, указывая куда-то вниз.
     Я  посмотрел  и  увидел,  как по его  ноге струится  кровь, собираясь в
лужицу на дне ванны.
     -- Боже милостивый! Что ты натворил?
     -- Не знаю,--  ответил Питер; казалось, он вот-вот  заплачет.-- Похоже,
порезался перстнем, когда вытирался.
     --  Ясно, пошли, ложись  на  кровать, я  проверю,  что  там  у  тебя,--
распорядился я, не  слишком милосердно  говоря себе,  что  Питер  конечно же
должен был порезаться перстнем именно тогда, когда у нас туго со временем.
     Он послушался, и я  увидел, что перстень почти совсем перерезал крупный
сосуд  на  такой части тела Питера, где наложение жгута неизбежно превратило
бы   моего  друга  и  помощника   в  кастрата.  Как  укротить  кровотечение?
Лихорадочно озираясь,  я остановил свой взор на солонке, стоящей на подносе.
Живо  стерев с  ранки кровь, я высыпал на  нее всю соль.  Результат  был  не
совсем  таким,  на  какой я  рассчитывал. Вспомнив  все,  чему  его  учили в
хореографическом  училище,  Питер  взмыл  над  кроватью  в  прыжке, которому
позавидовал бы сам  Нижинский, разбрызгивая кровь и  рассыпая во все стороны
соль; при  этом  издаваемые  им вопли явно соответствовали болевым ощущениям
бедняги. Мы  описали несколько кругов по комнате, прежде чем я  настиг его и
снова уложил на кровать; пришлось пообещать, что  больше не стану лечить его
солью. Разумеется, от всей этой беготни кровь потекла еще сильнее, напоминая
маленький  фонтан.  Было очевидно,  что необходимо  принять энергичные меры,
чтобы Питер вовсе не истек кровью и чтобы мы все-таки успели на наш самолет.
     Я позвонил дежурному администратору.
     -- У вас, наверно, есть аптечка?
     -- А что случилось?
     -- Мой друг  порезался,--  ответил я:  дескать,  с кем  не случается во
время бритья.
     Могу ли я спуститься за аптечкой?  Конечно, могу. Велев Питеру лежать и
не двигаться, я сбежал вниз и очутился у стойки администратора  одновременно
со стайкой весело смеющихся американских девчушек, которые обступили меня со
всех сторон.
     -- Я так  сожалею о случившемся с вашим другом,-- сказал администратор,
кладя на стойку аптечку.-- И где же он порезался?
     --   Я...   э...  ну,  это...  простая  царапина,  вот  только   кровь,
понимаете,-- промямлил я.
     Девчушки с интересом уставились  на  меня,  услышав  английский акцент.
Администратор открыл аптечку, порылся и достал липкий пластырь.
     -- Может быть, это пригодится? -- сочувственно осведомился он.
     Окруженный невинными  созданиями, я затруднялся объяснить,  что  липкий
пластырь вряд ли хорош для той части тела, которую я собирался латать.
     --  Возьму-ка  я  всю  коробку,--  сказал  я,  сопровождая  свои  слова
действием.-- Так будет проще, понимаете.
     --   Конечно,  сэр,  конечно,--  отозвался   администратор.--  Но   это
государственное имущество.
     -- Не сомневаюсь, что  там есть все необходимое.-- Я прижал  коробку  к
груди и стал протискиваться через стайку юных  леди.--  Я только посмотрю...
огромное спасибо... верну ее вам.
     С этими  словами  я скрылся в  лифте.  Благополучно вернувшись  в номер
Питера,  я  принялся изучать  богатое содержимое  аптечки.  Здесь  были  все
известные человечеству  медикаменты. За исключением средств, останавливающих
кровотечение.  Однако,  покопавшись в этом роге изобилия,  я нащупал баночку
аэрозоля с надписью "Ньюскин".  Нажал на кнопку -- вырвалась струйка тонких,
как паутина, волокон, которые тут же затвердели.
     -- То самое, что нам нужно,-- подбодрил я Питера, пытаясь в то же время
сообразить, что же это за вещество.
     Нажав  пальцем на сосуд, чтобы остановить кровотечение, я  другой рукой
направил  туда  струю  из  аэрозоля.  Видимо,  я  перестарался,  потому  что
гениталии  Питера,  окутанные облаком паутины, мигом  уподобились  одному из
наиболее пышных и своеобразных южноамериканских птичьих  гнезд. Кровотечение
было  остановлено, однако я  спрашивал  себя, не  начнет ли  эта конструкция
сжиматься, высыхая. Мои опасения не оправдались, и через несколько  секунд я
заставил Питера  живо одеться, после чего  мы  помчались  в  аэропорт, где в
последнюю минуту успели занять свои места в самолете.
     В  Нью-Йорке  я снова  встретился с Томом  Лавджоем,  и  мы разработали
юридическую формулу,  согласно которой  появился Международный  трест охраны
диких животных  в качестве отделения нашего Треста, наделенного полномочиями
собирать  средства  для  наших  целей. Пожалуй, вернее будет сказать, что  я
изложил  Тому,  в  чем  нуждается  Джерсийский  трест,  а он  уже  мастерски
разработал соответствующий план.
     Конечно, не всегда процедура сбора подаяния доставляет удовольствие, но
в  данном случае я был вполне  вознагражден встречами  с чудесными,  щедрыми
людьми, которые к тому же сплотились вокруг идеи МТОДЖ и учредили наш первый
Совет директоров. В последующие  годы благодарность нашим друзьям  неизменно
росла, ибо большая часть щедрых взносов и грантов поступает из-за Атлантики,
и без такой замечательной помощи наше развитие шло бы куда медленнее. Однако
я  должен   подчеркнуть,  что   столь  желанный  американский   экспорт   не
ограничивается  долларами, и  тут самое  время  вернуться  к  мадагаскарским
лемурам, выступающим в несколько неожиданной роли сватов.
     Дьюкский  университет  в  Северной Каролине  по  праву  славился  своей
коллекцией лемуров, самой большой за пределами Мадагаскара, и его сотрудники
достигли замечательных успехов  в изучении и размножении этих животных.  Тем
сильнее  было  мое потрясение,  когда  в письме профессора Франсуа  Бурльера
(одного из виднейших приматологов Франции), члена нашего  Научного совета, я
прочел,  что  поговаривают  об отказе  университета от  упомянутой коллекции
из-за недостатка средств.  Профессор спрашивал: не может ли Трест что-нибудь
сделать?  Разумеется,  финансовой помощи  мы  не могли  оказать, однако если
страшная  новость  о  нависшей  над  коллекцией  угрозе   подтвердится,   мы
постарались  бы приютить несколько видов. Как раз в  это время  я  собирался
вновь  направиться  со  своим кувшином к источнику  американских долларов, а
потому  позвонил в наше  заокеанское отделение  и  сказал, что  хотел  бы до
начала нового разбойного набега на Америку посетить Дьюкский университет. За
согласием дело не стало, и мы договорились,  что я  полечу в Дарем, где меня
встретит многострадальная Марго  Рокфеллер, чья  дочь Кэролайн училась в том
самом университете. Исполненная, как всегда, энтузиазма,  Марго ждала меня в
аэропорту,  и  по  дороге в университет я просветил ее относительно важности
дьюкской коллекции приматов.
     -- Но если они так чертовски важны,-- последовал естественный вопрос,--
почему университет не желает их содержать должным образом?
     -- Понятия  не имею.  Могу лишь предположить, что  бывшие  его  питомцы
больше  заинтересованы в поддержке местной футбольной команды,  чем каких-то
там вонючих лемуров.
     --  Ну,  знаешь,  это  просто  позор,  если коллекция  в самом деле так
важна,-- воинственно заключила Марго.
     Прибыв на место, я  обнаружил, что для  нас, как говорится,  расстелили
красную  ковровую  дорожку.  Сразу  же  началась экскурсия  в  сопровождении
гогочущих профессоров.  Три  часа  я пребывал в  своей стихии,  переходя  от
клетки к клетке и любуясь  дивными  животными --  яркими,  как  флаг, рыжими
вари, сидящими в  ряд этаким декоративным бордюром кольцехвостами, сифаками,
одетыми в  светлую серебристую  шерсть, с огромными золотистыми  глазами  на
бархатно-черной мордочке -- ни  дать  ни  взять  старинные  детские  игрушки
"мартышка  на  ласточке".  Были  тут и лемуры-монгоц с мехом разных оттенков
шоколадного  цвета,  чьи светлые глаза  почему-то  придавали им  хищный вид,
карликовые лемуры, пушинками порхавшие по воздуху в своих клетках, на голове
величиной  с  грецкий орех -- большущие глаза цвета топаза и тонкие лепестки
ушей.
     За ленчем мы только и  говорили что о лемурах, и я  видел, как бедняжка
Марго скучнеет под  напором научных словоизлияний.  Да я и сам довольно туго
соображал после длительного  перелета. Перекусив, мы еще два часа пообщались
с  лемурами; наконец мы с  Марго побрели обратно в свой мотель, памятуя, что
добрейшие профессора устраивают вечером званый обед в нашу честь.
     -- Честное слово, не выдержу,-- жалобно произнесла Марго.-- Вообще-то я
не  против, но я и  половины  не понимаю  из того, что они говорят. Эти люди
всегда употребляют такие многосложные слова?
     --  Всегда,--  печально  отозвался  я.-- Сразу  видно,  ты не  привыкла
общаться   с   учеными  людьми,  которые  не   водят  знакомства  с   такими
невежественными простолюдинами, как мы с тобой.
     -- Не знаю даже, как я вынесу этот обед,-- сказала Марго.
     -- А тебе и  не  обязательно приходить.  Обед-то  ведь в мою честь. Мне
придется пойти, а ты можешь сказать, что подвернула ногу или еще что-нибудь.
     --  Нет,  милый,-- мученическим тоном  возразила Марго,--  я оставалась
тебе верна до сих пор, не изменю и сегодня вечером.
     --  Зайди в  мой номер  перед выходом,  и я налью тебе стаканчик, чтобы
настроить на нужный лад для вечеринки,-- заключил я.
     Мы и впрямь попытались настроиться при помощи бутылочки виски и явились
в дом, где был назначен прием, порозовевшие и полные поддельного благодушия.
К  счастью,  остальные  гости уже  успели пропустить  по два-три  стаканчика
(таких размеров, какие увидишь только в США), а потому наше появление прошло
незамеченным.  Все профессора пришли со  своими женами, кои тоже изъяснялись
многосложными словами.  Куда до  них нам с  Марго... Ее лицо выражало полную
растерянность,  да я и сам лихорадочно озирался  в поисках укромного уголка,
когда  мой взор вдруг остановился на весьма привлекательной молодой женщине,
которая сидела на  мягком  пуфе, потягивая какой-то напиток. Посмотрел на ее
пальцы  -- колец нет,  посмотрел  кругом  -- нет ли вблизи ее  какого-нибудь
исполненного собственнических  чувств мускулистого молодца.  Никого. Одна из
милых мне черт Америки -- вы можете подойти к незнакомке и представиться, не
опасаясь, что она лишится чувств от ужаса. И я не стал мешкать.
     -- Привет, я -- Джерри Даррелл.
     -- Знаю,-- сказала она.-- Я Ли Макджордж.
     -- Чем  вы  занимаетесь? --  спросил  я.  "Хоть  бы  не  ответила,  что
помолвлена с одним из профессоров и обручальное кольцо находится в чистке".
     -- Научными исследованиями,-- сказала она.
     -- И что же вы исследуете?
     "Хоть  бы   не  ответила  --   психологию,   или  ядерную  физику,  или
исторические драмы второй половины XVII века..."
     --  Я  изучаю  общение  животных, во всяком  случае  такова  тема  моей
докторской диссертации.
     Я  ошалело  воззрился на нее. Назовись она  дочерью индейского  вождя и
марсианки, и то я не был бы так поражен. Общение животных  во всех его видах
-- предмет, безмерно интересующий меня.
     -- Общение животных? --  тупо молвил я.-- Вы  подразумеваете всякие эти
свисты, хрюканье, писк  и прочие звуки, при помощи которых животные общаются
друг с другом?
     -- Грубо говоря -- да. Я проработала  два года в  поле на  Мадагаскаре,
изучала звуки, издаваемые лесными обитателями.
     Я  пожирал ее глазами. Конечно,  она была  хороша  собой,  но сочетание
привлекательности с изучением общения животных делало ее в моих глазах  чуть
ли не богиней.
     --  Не уходите,--  сказал я,--  сейчас  я  наполню наши  стаканы,  и вы
расскажете мне про Мадагаскар. Мне еще не доводилось там бывать.
     Следующие два часа мы говорили про Мадагаскар и с жаром  обсуждали тему
общения животных. Пусть наши взгляды не во всем сходятся, говорил я себе, во
всяком  случае  у  нас,  двух млекопитающих,  так  сказать,  нет  проблем  с
общением.
     Когда часы пробили десять, хозяин встал и объявил, что наступило  время
обеда. Я думал,  что обед подадут в его доме,  однако выяснилось, что мы все
отправимся в какой-то ресторан. Выяснилось также, что только Ли знает дорогу
к  сему  водопою,  а  потому ей  было поручено  возглавить кортеж  на  своем
автомобиле.
     --  Отлично,--  твердо  произнес я,--  поеду с  вами,  чтобы  мы  могли
продолжить нашу беседу.
     У Ли была маленькая машина, почему-то полная  сухих листьев и  собачьей
шерсти, и  мы  тронулись в  путь,  сопровождаемые  развеселой  профессорской
компанией с Марго где-то в середине кортежа. Увлеченные своей дискуссией, мы
не заметили, как  Ли  повернула куда-то  не туда  и мы  катаемся  по  кругу,
увлекая  за собой доверчивых ученых мужей. В конце концов нам все же удалось
найти нужную улицу, и с опозданием в полтора часа мы прибыли в ресторан, где
нас  встретили  с  весьма  кислыми  минами.  За  обедом  мы с  Ли продолжали
дискутировать, и около двух часов ночи она отвезла меня в мой мотель.
     Проснувшись  утром, я  не особенно  удивился,  обнаружив, что  малейший
поворот  головы  сопровождается болевыми ощущениями. Стараясь не шевелиться,
лежал и  думал  о  Ли. Точно ли она такая умная  или это  показалось мне под
влиянием спиртного? Красива несомненно, но как насчет интеллекта? Я позвонил
доктору  Элисон Джолли,  видному  знатоку природы  Мадагаскара  и  поведения
лемуров.
     --  Скажи  мне,  Элисон,  ты  случайно  не знаешь девушку по  имени  Ли
Макджордж?
     -- Как же, знаю -- Дьюкский университет.
     -- И какого мнения ты о ней? -- Я затаил дыхание.
     -- Ну, я отнесла бы ее к числу самых одаренных исследователей в области
поведения животных, с кем я сталкивалась за последние годы.
     Следующую проблему было не так легко  разрешить. Может ли  рассчитывать
на успех у молодой симпатичной  девушки  тучный седой  мужчина,  по возрасту
годящийся ей в отцы? Человеку,  в чьи  сети попадались млекопитающие на всех
континентах, эта задача казалась неразрешимой. И тут вдруг  я сообразил, что
обладаю одним уникальным свойством: у меня есть  зоопарк. Из чего следовало,
что надо заманить Ли на Джерси и показать  ей мое единственное достояние. Но
как сделать это, не посеяв в душе девушки мрачных подозрений? Несколько дней
я ломал  голову над этой проблемой, потом меня вдруг осенило,  и я взялся за
телефон.
     -- Алло, это Ли Макджордж?
     -- Да.
     -- Говорит Джерри Даррелл.
     -- Знаю.
     -- Как вы догадались? -- опешил я.
     --  Среди  тех,  кто  может мне  позвонить,  вы единственный обладатель
английского акцента.
     -- О,-- отозвался я,  пораженный логикой ее умозаключения.-- Ладно, как
бы там ни было, у меня две хорошие новости. Первая -- получен грант, который
позволит построить так необходимую нам лечебницу.
     -- Чудесно,-- сказала она,-- замечательно.
     Я сделал глубокий вдох.
     -- Вторая  новость -- одна старушка,  член  нашего  Треста, скончалась,
великодушно  завещав нам  некую  сумму.  Обычно, когда люди  жертвуют деньги
Тресту, они указывают,  на что их следует потратить, но в данном  случае мне
предоставлено самому решать этот вопрос.
     -- Понятно,-- сказала Ли.-- И что же вы собираетесь с ними сделать?
     -- Hо, если вы не забыли, я говорил о своем желании оборудовать кабинет
для изучения поведения животных и приобрести звукозаписывающую аппаратуру...
Что было совершенной правдой.
     -- И вы хотите использовать  на эти  цели  завещанную сумму. Прекрасная
идея,-- с жаром произнесла она.
     -- Ну,  не  совсем так,-- ответил я.-- Сумма не так уж и велика, однако
достаточна,  чтобы провести предварительные исследования  и решить, может ли
из этой идеи  что-то получиться.  Вот  я и подумал... не использовать ли эти
деньги...  на  то,  чтобы  пригласить  вас на Джерси, где вы могли  бы  меня
консультировать. Как вам такой вариант?
     -- Замечательная  идея,-- медленно произнесла она.-- Но вы уверены, что
хотите, чтобы я консультировала вас?
     --  Совершенно  уверен,--  твердо сказал  я.-- При вашем  опыте лучшего
консультанта не найти.
     -- Что  же, я была  бы только  рада,  однако  могу  приехать лишь после
окончания семестра.
     И Ли приехала,  вооруженная  тяжелым  магнитофоном, и провела на Джерси
полтора месяца. Как я и ожидал, она была в  восторге  от моего зоопарка и от
работы,  проводимой Трестом. На  исходе  полутора месяцев я  не  без трепета
спросил, не  согласится ли она выйти  замуж за меня, и Ли, к  великому моему
удивлению, согласилась.
     Я  по  природе  скромный  человек,  однако  чрезвычайно  горжусь  одним
совершенно  уникальным  достижением.  А  именно:  история не  знает  другого
человека, за которого вышли бы замуж ради его зоопарка.



     На бумаге сам принцип размножения животных в неволе для сохранения вида
выглядит  достаточно  просто.  Вы  определяете нуждающийся  в спасении вид и
создаете  плодовитую колонию. На деле все куда сложнее. Прекрасный пример --
сага о карликовой свинье. Проблемы, с  коими мы столкнулись,  пытаясь помочь
выживанию этого миниатюрного  представителя  семейства  свиных, многому  нас
научили. Научили, как важно работать в поле, поскольку мы слишком мало знаем
про образ жизни большинства видов. Научили, что  очень часто в разных концах
света  равнодушие  властей  или  межведомственные  склоки  могут сорвать все
усилия по охране  дикой природы. А в данном конкретном случае мы узнали, что
угроза иным  животным  не так  велика, как  нам  представляется,  ибо  когда
заинтересовались карликовой свиньей, считалось, что этот вид уже вымер.
     Впервые карликовую свинью, самый мелкий вид в  семействе свиных, описал
в  1847  году в  Ассаме  (Северная  Индия) Б.  Ходжсон. Сперва не было  даже
уверенности, что речь идет об отдельном виде, а не о поросенке обыкновенного
дикого  индийского  кабана.  Тем  не  менее истина  была  установлена, и вид
получил наименование Sus  salvanius. Для  музеев  добыли  несколько  особей,
затем  "карлики"  исчезли так же внезапно,  как были  обнаружены. Виной тому
считалось вторжение  человека в  их  среду обитания -- заросли  пеннисетума,
которые выжигали,  расчищая  площади для  земледелия.  Казалось,  карликовая
свинья лишь на короткий миг отметилась в ученых трудах,  чтобы тут же отойти
в небытие, подобно дронту.
     Однако  я  не исключал возможности,  что на  редко  посещаемой  учеными
обширной  территории  где-нибудь  в  зарослях  еще  могли уцелеть  никем  не
замеченные  мелкие  робкие  особи, и  сказал себе,  что надо бы когда-нибудь
попробовать  выследить исчезнувшую  свинку.  Сказал -- и  перестал  об  этом
думать,  пока жизнь  не свела  меня с  неким  капитаном Тесье-Янделлом. И не
только с ним -- капитан  явился в сопровождении выдры, которая в моих глазах
превосходила  всякие  там  скучные  визитные  карточки.  Тесье-Янделл  искал
временное прибежище для  этой  выдры: его  срок службы  в Ассаме подходил  к
концу, он готовился  выйти на пенсию  и собирался поселиться на Джерси, а до
той  поры  ему  надо  было  где-то  пристроить любимого  зверька.  Не  стану
утверждать,  что я  мечтал о выдре, как  ни  прелестны эти животные, но этот
экземпляр с  ходу завоевал мое  сердце. Пока  мы  сидели  с капитаном в моем
кабинете, где по полу форменным  образом струился зверек,  как  будто совсем
лишенный  костей,  Тесье-Янделл  заметил,  что готов,  пока в  Ассаме  будут
оформляться   его   бумаги,  поискать  там  каких-нибудь  интересующих  меня
животных.
     -- Карликовая свинья,-- выпалил я.
     Он, как и следовало ожидать, тупо воззрился на меня.
     -- Карликовая  свинья? Это что еще  за создание? --  неуверенно  молвил
капитан.
     -- Самый мелкий представитель  семейства свиных, считается вымершим, но
я могу побиться об заклад, что они  еще существуют. Очаровательное маленькое
животное,-- горячо произнес я.
     Правда, я никогда  не  видел  карликовых свиней, но  отношусь с великим
расположением   ко  всем  членам  названного   семейства.   Свинья,  да  еще
карликовая, просто не могла не быть очаровательной. Я достал единственное  в
моем  архиве изображение загадочной свинки,  и  мы  внимательно изучили его.
Высота тела карликовой свиньи -- 25--30 сантиметров, в целом она величиной с
жесткошерстного терьера. Покрыта серой и черной щетиной; клыки маленькие, но
достаточно крепкие. На первый взгляд эти свинки и впрямь похожи на поросенка
дикого кабана, но при ближайшем рассмотрении видно, что  их  отличает совсем
другая  форма  головы.  При  всей  моей  любви  к  семейству  свиных  должен
признаться, что даже самый ярый почитатель этих животных не назовет взрослую
карликовую свинью красавицей.
     К великой моей радости, Тесье-Янделл сразу загорелся.
     -- Непременно  займусь  этим,--  сказал он.-- И буду опрашивать местных
жителей -- может, что-нибудь и получится.
     За  прошедшие  до  того  годы  я  от  десятков  людей  слышал  подобные
заверения,  и очень редко обещания выполнялись. Но Тесье-Янделл сдержал свое
слово.  Не успел я  оглянуться, как получил от  него письмо  с замечательной
новостью  --  карликовые  свиньи существуют, правда в  небольшом количестве,
местные жители знают про них и попытаются  отловить несколько экземпляров. К
сожалению,  сам  Тесье-Янделл не мог  за этим  проследить, поскольку настало
время  покинуть  Индию,  но   он   поручил  заняться  этим  делом  ассамской
организации, отвечающей за  охрану дикой фауны, которая уже проявила себя  в
содержании и размножении чрезвычайно редкой белокрылой лесной утки. И вскоре
последовало   совершенно  фантастическое   известие  --   карликовые  свиньи
отловлены  и целые  три  пары  содержатся в одном  хозяйстве в  Аттарикхате.
Четыре  драгоценные  особи  могли   стать  нашими,  сумей  мы   одолеть  два
препятствия: во-первых,  получить разрешение  на  их  вывоз от правительства
Индии,  во-вторых,  добиться от британского министерства сельского хозяйства
согласия на их ввоз на Джерси, ибо  на сем острове действуют на этот счет те
же законы, что и во всем Соединенном Королевстве.
     Первую  проблему мы решили, обратившись  к  сэру  Питеру  Скотту, члену
нашего Научного совета и председателю одной из комиссий Международного союза
охраны  природы   и   природных  ресурсов  (МСОП),  занимающейся   спасением
угрожаемых  видов. Сэр  Питер тотчас  написал письмо  премьер-министру Индии
Индире Ганди, живо  интересующейся охраной природы, и  она не замедлила дать
свое согласие на то, чтобы нам позволили вывезти  на Джерси две или три пары
карликовых   свиней.  Казалось,  главное  сделано,  но  не  тут-то  было.  У
министерства  сельского  хозяйства  было  на  этот  счет свое особое мнение.
Скажите ветеринарам этого ведомства, что вы собираетесь ввезти в Соединенное
Королевство коров, или коз,  или овец, вообще каких-либо парнокопытных, и им
сделается дурно, так они  боятся осквернить чистый  британский скот  грязной
иностранной  напастью вроде сибирской язвы, ящура,  чумы, бруцеллеза или еще
какой-нибудь гадкой  заразы.  Особенно  свиньи вызывают  у  них коллективное
нервное   потрясение,   поскольку  благородная  британская  свинья  способна
заразиться специфической чумой или рожей.
     После долгой переписки, поначалу довольно прохладной, но постепенно все
более человечной, нам неохотно  сообщили, что мы можем привезти "карликов" в
один из зоопарков  на Европейском континенте и добиться там от них приплода.
Если  затем  будет  точно установлено,  что  за последние  полгода  в данной
области не отмечено ни одного случая упомянутых страшных болезней, нам будет
позволено доставить  поросят на Джерси. Вроде бы подходящее решение, но дело
в   том,  что  в  Европе  действует  свое  карантинное  законодательство,  и
предстояло   найти  зоопарк,   пользующийся   соответствующим   разрешением,
располагающий  подходящим помещением  и  желающий  принять у себя карликовых
свиней.  Перед лицом всех  этих  сложностей я уже  начал  жалеть, что вообще
когда-то  услышал  про  этих  животных. И  тут,  когда мы  совсем  отчаялись
чего-либо добиться,  нам  на  выручку  пришел  Цюрихский  зоопарк.  Дирекция
согласилась  принять  "карликов",  попытаться получить  приплод и  в  случае
успеха передать поросят (всех или некоторых) нам. Окрыленный успехом (мы шли
к нему  полгода),  я попросил Джереми немедля  вылететь  в Ассам и  привезти
оттуда  диковинных   зверушек.  Разумеется,  как  только  Джереми  прибыл  в
Аттарикхат, он столкнулся с тем,  что  вечно отравляет жизнь борца за охрану
природы,-- с политикой.
     Уже несколько лет (и процесс этот  продолжается) Ассам добивался полной
автономии, и полный радужных надежд Джереми  обнаружил, что между  Ассамом и
Индией царят, мягко выражаясь, весьма  натянутые  отношения. А потому, когда
он радостно возвестил,  что приехал  получить три пары  карликовых свиней, и
предъявил бумагу от мадам Ганди, местные органы и  бровью не повели. Джереми
ощутил себя таким  же желанным гостем, как  гробовщик  на свадьбе.  Деятель,
отвечающий за  охрану лесов, в чьей  власти было решать этот вопрос, заявил,
что у него нет лишних свиней. Как будто он хоть что-то  делал,  чтобы спасти
их от вымирания и сохранить ту самую среду обитания, беречь которую было его
обязанностью. Столкновение с политическим антагонизмом и бюрократией привело
Джереми в бешенство. Обмен с Нью-Дели телеграммами ничего не дал.  Хранитель
лесов стоял на своем. Джереми был уже готов  признать свое  поражение, когда
хранитель решил,  что  лимит  политических  игр исчерпан и лучше не доводить
упрямство  до  абсурда.  Достаточно  того,  что  он  высказал   центральному
правительству свое мнение. И Джереми было великодушно позволено вывезти пару
карликовых свиней. Как быть? Учредив  Трест, мы после тщательного обсуждения
и консультаций со специалистами пришли к  выводу, что минимальное количество
особей  любого  вида для создания плодовитой колонии  с  достаточно  широкой
генетической базой -- три пары, и этой цифрой следует руководствоваться,  за
исключением  особых  случаев,  например, если вся  популяция  диких животных
состоит  всего  лишь  из  восьми  --  десяти  особей.  Поразмыслив,  Джереми
справедливо рассудил, что придется довольствоваться малым, учитывая, сколько
времени, сил и денег нами потрачено на этот проект. Итак, он поместил свинок
в клетки и поспешил уехать, пока хранитель лесов не передумал.
     Малыши благополучно доехали до Цюриха и отлично освоились в карантинном
загоне. Они быстро привыкли к неволе и к непривычному корму, и мы прониклись
верой в  успех  нашей  затеи.  К  великой нашей радости, самка принесла пять
поросят, да  только четверо из них были самцы и всего  одна самочка.  Лишнее
подтверждение мудрости  нашей стратегии -- стараться приобретать минимум три
пары вида для размножения, ведь у нас образовался избыток  самцов. А тут еще
родители неожиданно умерли,  оставив нам всего одну  пару. Правда,  поросята
росли как на дрожжах, но когда они достигли половой зрелости, судьба нанесла
новый удар --  единственная наша самочка  умерла при  родах. И остались мы с
четырьмя  молодыми  симпатичными  особями мужеского  пола.  К этому  времени
отношения между  Ассамом и Индией испортились настолько, что  нечего  было и
надеяться  заполучить  новых  самок. В который  раз  политика  стала поперек
дороги природоохранным  мероприятиям. Не  видя другого выхода,  мы произвели
искусственное  осеменение   спермой  наших  "карликов"  одного  вида  мелких
домашних свиней,  надеясь  получить  поросят,  которых  можно  будет "выдать
замуж"  за   наших  самцов,  чтобы  в   конечном  счете  вывести  потомство,
генетически близкое к "настоящим" карликовым свиньям. Из этой попытки ничего
не вышло, потому что домашние свиньи не зачали.
     Такова печальная повесть  о карликовой свинье, которую считали вымершей
и  заново открыли, о неудавшейся попытке спасения вида; теперь это маленькое
животное вновь  кануло в безвестность.  Когда  мы только начинали заниматься
его  судьбой, в  Ассаме  ежегодно  выжигалось сорок --  пятьдесят  процентов
площади,  занятой под пеннисетумом,  единственной известной  средой обитания
карликовой  свиньи.  Мало  того,  в последний  оплот  карликовой  свиньи  --
тигровый заповедник  Манас,  где  обитают  также  почти  совсем истребленные
большой  однорогий  носорог   и  дикий  буйвол,--   вторгаются  воинствующие
сепаратисты. Они убивают объездчиков, разводят костры и  стреляют носорогов.
Хотя  утверждают, будто индийская армия теперь контролирует  ситуацию, чудом
спасшаяся от полного исчезновения карликовая свинья вскоре последует по пути
дронта,  квагги,  странствующего голубя  и множества других тварей, коим  не
довелось  ужиться  с самым  страшным  хищником  -- гомо  сапиенс,  никак  не
заслуживающим звания "разумного".
     Конечно,  добывать  информацию о  других представителях животного  мира
непросто, но уж общение с представителями собственного вида, казалось бы, не
должно быть таким сложным, ведь даже языковые барьеры можно преодолеть. Увы,
я на собственном опыте убедился, что это не так, что извлечь нужные сведения
из своих сородичей бывает не  менее трудно, чем проникнуть  в тайны  половой
жизни  какой-нибудь  загадочной  глубоководной  рыбы.  Убедился,  когда   мы
заполучили белых ушастых фазанов.
     Эти красивые грациозные  птицы обитают в  горах Китая и Тибета, причем,
подобно большинству пернатой  дичи (достаточно назвать гокко и краксов Южной
Америки, а  также африканских цесарок),  становятся все более редкими  из-за
отстрела и сокращения среды обитания. Последний  раз  белых  ушастых фазанов
вывезли из  Китая в 1936  году, и в  неволе  содержалось  всего восемнадцать
птиц,  неспособных  к  размножению  по  разным  причинам.  А  потому,  когда
представилась  возможность приобрести  в Китае  еще  птиц, чтобы  попытаться
создать плодовитую колонию, мы тотчас же ухватились за нее. Купили две пары,
и в одной из моих книг я уже рассказал, каких  трудов нам стоило получить от
них потомство, сколько огорчений мы испытали. В конце концов все же добились
успеха,  и наступил поистине праздничный день, когда Шеп Мэлит, заведовавший
тогда  нашим  птичником,  и я  могли с  нежностью  полюбоваться  тринадцатью
хрупкими  цыплятами,  одетыми   в  желтовато-коричневый  пух  с  шоколадными
пятнами;  малыши, попискивая, сновали  вокруг высидевшей их  бентамки --  ни
дать ни взять заводные игрушки, какими торгуют лоточники.
     Разумеется,  мы завели  пространную картотеку с  различными  данными  о
наших  драгоценных   крошках,  однако   нам  недоставало   кое-какой  важной
информации  о  состоянии  вида  как  в неволе, так  и в местах обитания.  От
голландского  торговца,  продавшего нам  взрослых  птиц,  мы  знали, что  он
приобрел их  в Пекинском  зоопарке. Казалось, настолько естественно написать
директору этого зоопарка и запросить у него нужные сведения!
     Я сочинил восторженное письмо, поведал,  как мы были счастливы, получив
фазанов,  подробно  рассказал  о  работе  Треста  и  попросил  оказать   нам
содействие. Приложил к письму несколько экземпляров  нашего годового отчета,
путеводитель  по  зоопарку, фотографии  цыплят и  их  родителей  в птичнике.
Потекли дни,  недели. Сказав себе,  что из-за культурной  революции в  Китае
письмо могло  затеряться,  я отправил следом копию (плюс  еще  фотографии  и
прочий материал) с соответствующей припиской. Прождав еще  несколько недель,
послал  третье   письмо,  затем   четвертое.  Безрезультатно.   Поразмыслив,
разработал  новый план  действий.  Написал послу Китая  в  Лондоне, приложив
копии писем  в  Пекинский  зоопарк, прося совета и помощи. Никакого  ответа.
Написал снова, добавив, что предыдущее послание, несомненно,  потеряно этими
никуда  не годными, паскудными  британскими почтовиками,  и  снова  приложив
копии  всего, что  я  когда-либо  писал  про белых ушастых фазанов. Никакого
ответа. Словно я вообще не начинал еще никому писать. Изрядно разозленный (я
ведь  не  просил  их  поделиться  своими  атомными  секретами),  я   написал
поверенному  в  делах  китайского  посольства,  вновь  излагая  суть дела  и
сопровождая письмо очередными копиями. Моя переписка по  этому вопросу могла
сравниться  объемом с  рукописями  Толстого,  и  почтовые  расходы составили
внушительную сумму. Молчание. Я дважды повторил эту попытку. Молчание.
     В полном отчаянии я  сделал копии  всей  моей односторонней переписки с
китайцами  и послал нашему послу в Пекине, прося извинить за  беспокойство и
умоляя помочь мне пробить стену молчания. Посол учтиво ответил, что направил
мое  послание  директору Пекинского  зоопарка  и  что больше ничего не может
сделать. В письме  выражалась надежда,  что я  получу долгожданный ответ. Не
скажу, чтобы я удивился, не  получив вообще никакого  ответа. Сегодня, почти
тридцать  лет  спустя,  дело  так  и  не сдвинулось  с  места.  Такого  рода
односторонняя переписка сильно смахивает на отправку писем Деду Морозу перед
Рождеством.
     Латиноамериканцы  тоже почитают делом  чести не отвечать на письма;  во
всяком случае, так было,  когда мы решили заполучить  бесхвостых (вулканных)
кроликов.
     Бесхвостый  кролик настолько своеобразен,  что  выделен в особый род  с
единственным входящим  в него видом, и обитает он только на склонах вулканов
в  окрестностях  Мехико,  известных  под  трудновыговариваемыми   названиями
Попокатепетль и Истаксихуатль. Мелкий  зверек  размерами сравним с детенышем
европейского дикого кролика, но  у  него совсем маленькие, аккуратные  ушки,
прилегающие  к голове, более округлый профиль  и  присущая  лишь этому  роду
стойка.
     Помню, как мы впервые ехали вверх по склону Попокатепетля,  высматривая
кроликов. Конец дороги уперся в рассыпчатый снег, и в пути мы увидели только
редкий сосновый бор, где  топорщились золотистые кочки травы закатон, словно
сотни тысяч париков на  манекенах. Когда же мы  стали  спускаться обратно  в
заполненную  смогом  низину,  где  раскинулся Мехико,  этот все более  дурно
пахнущий город, то услышали вдруг странный звук, нечто среднее между щебетом
и лаем. Присмотрелись -- и увидели настороженно глядящего на нас бесхвостого
кролика,  восседающего  на  роскошном  парике  из   закатона.  Я   любовался
очаровательным, будто только что вымытым и причесанным зверьком с маленькими
яркими глазами, обитателем закатонового царства в прозрачном свежем  воздухе
у вершины вулкана.  Потом перевел взгляд на долину, где  под густой  пеленой
смога таился мегаполис. И мне подумалось, что кролик сумел вписаться  в свою
среду, не  вредя ей,  тогда как человек,  куда бы  ни пришел,  гадит в своем
гнезде, портит все не  только для себя, но  и  для других  созданий, которые
пытаются выжить возле него.
     Уже  и в  шестидесятые  годы было  видно, как домашний скот и  зерновые
взбираются вверх  по склонам вулканов, угрожая среде обитания кроликов,  и я
подумал,  что  пора  действовать. За  два года  отправил  одиннадцать  писем
соответствующим органам власти в  Мехико и не получил  ни одного ответа.  От
досады  несколько писем  послал заказными, чтобы не  говорили, будто  они не
дошли.  Когда  же, выйдя из себя, сам  отправился  в  Мехико,  чтобы увидеть
человека, коему адресовал свои послания,  назначенные встречи сплошь и рядом
отменялись  под каким-нибудь предлогом. Наконец я все  же застал его, но  он
категорически отрицал получение каких-либо писем от меня, хотя я показал ему
папку  с  копиями. После  чего, встав  на защиту  своего латиноамериканского
самолюбия,  изрядно  пострадавшего  от  моего  раздражения,  вызванного  его
канителью, еще долго манежил  меня,  прежде чем выдал  разрешение на отлов и
вывоз бесхвостых кроликов.
     Когда имеешь дело с бюрократией и  ее тупыми представителями, есть лишь
один способ достичь  успеха: будь холоден, как глетчер, и напирай  сантиметр
за  сантиметром,  как  тот же глетчер,  покуда не добьешься  своего.  Однако
схватка с бюрократами -- подобно схваткам с аллигаторами -- требует  отваги,
силы и времени, а времени как раз  порой и не  хватает, потому что требуется
срочное решение вопроса.  К тому же не  всегда  бюрократ  становится  камнем
преткновения.  Кто  не  знает, что мистер Бамбл  у Чарлза Диккенса сравнивал
закон с ослом,  и кто не сталкивался с законом, напрашивающимся на сравнение
с потрясающе бестолковым, умственно отсталым ослом.
     Дефицит  времени  и законотворческого здравого смысла ярко выразился  в
случае   с  приморской  овсянкой  Даски,   случае   настолько  несуразном  и
смехотворном,  что,  если бы не трагический исход, рассказ о  нем  вызвал бы
недоверчивый смех  в  любой аудитории  и  люди хвалили бы  вас за редкостный
сарказм и способность к преувеличению.
     Приморская  овсянка  Даски (о  ней  теперь приходится,  увы, говорить в
прошедшем  времени)  --  симпатичная  маленькая  птичка,  обладавшая  темным
оперением  в желтую крапинку и мелодичным голосом. Она обитала на приморских
засоленных  болотах Флориды,  но дренажные работы  и вторжение человека в ее
среду обитания привели к тому, что под конец оставалось всего  четыре особи,
притом  все  --  самцы.  Их  отловили  и  приступили  к  поиску   самки   --
безрезультатно.  Таким  образом,  единственными в  мире представителями вида
была  упомянутая  четверка  самцов.  Между  тем  поблизости жила родственная
приморская  овсянка Скотта(1),  и возникла идея скрестить самку этого вида с
овсянками Даски, с тем чтобы, скрещивая далее потомство, постепенно получить
вид, генетически неотличимый  от овсянок Даски. Казалось бы, разумный подход
к  проблеме,  требующей  безотлагательного  решения, и все  соглашались, что
стоит попытаться. Все  -- кроме Службы рыбных ресурсов и диких животных США,
федеральной организации, в чьем ведении находились уцелевшие овсянки Даски и
в чьи обязанности входило позаботиться о том, чтобы вид не вымер.
     1)  Несколько лет спустя,  исследуя ДНК приморских овсянок, установили,
что овсянка  Скотта родственно не так  близка овсянке Даски,  как  некоторые
другие  приморские виды. Однако этот факт не играет роли для моих дальнейших
рассуждений, а  только говорит о  том,  что борцам за охрану живой природы и
генетикам следовало раньше объединить свои усилия.
     Проблема заключалась  не в  финансах,  ибо  деньги  для  этого  проекта
предоставили  неправительственные  источники  (в  том   числе   американское
отделение нашего Треста), от федеральных органов  тут ничего не требовалось.
А камень преткновения был исключительно юридического свойства, как это можно
видеть  по приводимым здесь выдержкам  из  пресс-релиза Флоридского общества
имени Одюбона, который оказался гласом вопиющего в пустыне.
     ДЛЯ НЕМЕДЛЕННОГО ОПУБЛИКОВАНИЯ
     ПРОЩАЙ НАВЕКИ, ПРИМОРСКАЯ ОВСЯНКА ДАСКИ?
     Мейтленд.  Флоридское  общество  имени Одюбона  настоятельно  призывает
федеральные органы  одобрить мероприятие  по  скрещиванию, призванное спасти
для мира гены приморской овсянки Даски.
     По  словам  Питера  Родса  Морта,  председателя  Флоридского  общества,
намеченную программу следует осуществить немедленно, пока  живы содержащиеся
в  неволе  четыре  самца  овсянки  Даски...  "Мы  можем  создать  плодовитую
популяцию, чьи гены  по сути будут аналогичны генам овсянок Даски. У нас уже
есть деньги на год работы с этим проектом". Однако Морт сообщает, что Служба
рыбных ресурсов и диких животных до сих пор отказывается одобрить  программу
скрещивания. Юристы названной Службы пришли к выводу,  что потомство овсянок
Даски -- Скотта никогда не даст "чистокровных Даски", стало быть,  не  может
считаться  угрожаемым видом. А потому Служба  не  вправе расходовать на  эту
программу  деньги,  предназначенные  для  спасения угрожаемых  видов,  и  не
берется охранять выпущенных на волю гибридов Даски -- Скотта.
     "Если Служба  полагает, что нет смысла тратиться  на  сохранение  генов
овсянки Даски,-- говорит Морт,-- предпочитая  расходовать  средства на более
знатные угрожаемые  виды, мы как-нибудь переживем это решение. Однако нельзя
позволять  юристам  обрекать  посредством софизмов  овсянок Даски на  полное
исчезновение, тем более  что  есть разумная  реальная  альтернатива.  Нельзя
допустить,  чтобы  вид совершенно  исчез  лишь  потому,  что  Служба  рыбных
ресурсов  и  диких   животных   не   в   состоянии  преодолеть   собственную
бюрократическую инерцию. Короче,  мы не можем бездеятельно дожидаться, когда
одна  за  другой  вымрут  оставшиеся  овсянки  Даски.  Особенно  коль  скоро
существует альтернатива и есть средства, предоставленные частным сектором".
     Однако на этом битва  не кончилась.  В  борьбу включились Международный
совет  по  охране  птиц,  ученый  секретарь  Смитсонова   института,  видный
орнитолог и  птицевод  Диллон Рипли, и куратор Отдела  естественных  наук во
Флоридском  государственном  музее  доктор  Харди,  который написал письмо в
Вашингтон  директору  Службы  рыбных ресурсов и  диких  животных  США.  Ниже
следует  выдержка из полученного  им ответа, образец возведения  напыщенного
пустословия в ранг  нового искусства. В  скобках -- перевод бюрократического
диалекта на обычный язык и мой комментарий.
     "...Хотя ваше предложение содержит некоторые интересные возможности, мы
полагаем,  что скрещивание  овсянок  Даски с родственными приморскими видами
вряд ли оправданно по следующим причинам:
     1. Нет никаких гарантий, что скрещивание даст Даски-подобных приморских
овсянок,  способных  жить на  засоленных болотах,  служащих обителью овсянок
Даски, нет также гарантий, что гибриды будут плодовитыми. (Такое скрещивание
никогда  не  производили,  стало быть,  вы  не  можете  знать, что  из этого
выйдет.)
     2.  Скрещивание приведет  к постоянному размыванию димов овсянки Даски,
что нам  представляется нежелательным. (На языке  биологов  "дим" -- "группа
особей  с высокой вероятностью спаривания между  собой"...  Но  можно ли при
наличии всего  четырех самцов вообще говорить о  каком-то диме, тем более  о
каком-то размывании, тем более о желательности или нежелательности?)
     3.  Нам  слишком  мало  известно   о  том,  осуществимо   ли  "обратное
скрещивание" и способно ли  оно дать почти "чистокровных" приморских овсянок
Даски.  (Опять же -- вы еще не делали  никаких  попыток; и вообще  -- что вы
теряете?)
     4. Мы не считаем,  что метод  гибридизации как природоохранное средство
регенерации  конкретных  видов   совместим  с  уставом  нашей   организации.
(Насколько я  понимаю, он хочет  сказать:  "Мы предпочитаем ничего не делать
вместо того, чтобы  что-то делать,  так  как,  делая что-то,  можем  создать
прецедент и нам придется работать".)
     5. Одобрение данного  проекта создаст в области  скрещивания прецедент,
который мы не можем поддерживать. (Прецедент, явившись на свет, превращается
в  хищного  монстра,  ищущего,  кого  бы  сожрать.  Ящик  Пандоры  лучше  не
открывать. Овсянки всегда найдутся, бюрократов следует беречь.)
     Сожалею,  что  наши взгляды  на способы сохранения  приморской  овсянки
Даски расходятся. Тем не менее мы весьма  признательны за ваше предложение и
надеемся, что  вы  сможете  поддержать  задуманное  нами  мероприятие.  (Под
"мероприятием" подразумевались дальнейшие поиски самок овсянки Даски.)
     Искренне..."
     Один комментатор высказался по этому поводу еще более едко, чем я.
     "Причины   отказа   выражены    в   форме   софистических   выкрутасов,
продиктованных опасением  "создать прецедент".  Поскольку  вымирание вида --
прецедент, с которым мы будем сталкиваться постоянно, нам трудно оценить или
понять юридический  жаргон и  бюрократические  препоны, воздвигаемые  людьми
(иные из  которых  были биологами  и специалистами по охране живой  природы,
прежде  чем запутались  в сетях управленческих структур),  коим следовало бы
понимать, что к чему. Есть нечто нелепое в том, что последний удар популяции
приморской  овсянки  Даски  нанесен  именно  тем федеральным органом,  в чьи
обязанности входило не дать ей исчезнуть".
     Пока шла эта  битва, овсянки  Даски  одна за другой умирали, но  Служба
рыбных ресурсов и диких животных не расставалась с бюрократическими шорами и
стояла на своем.
     Шестнадцатого июня  1987  года умер  последний самец приморской овсянки
Даски.  Так  за сорок с небольшим  лет популяция, насчитывавшая  в сороковых
годах  больше  шести  тысяч особей,  исчезла  с лица земли из-за бездумья  и
захватнических  повадок человека в  сочетании  с идиотскими бюрократическими
замашками   несимпатичной   людской   породы,   именуемой   юристами.   Один
превосходный  молодой  журналист  завершил свою  корреспонденцию в  "Орландо
сентинел" о  кончине  овсянки  такими  словами: "Как  канарейка давала знать
шахтерам,  что  в воздухе мало  кислорода,  так  исчезновение  овсянки Даски
предупреждает о грозящей всем нам опасности".
     Таковы некоторые ситуации,  с коими мы сталкивались на фронте борьбы за
охрану живой природы, стараясь наладить размножение видов  в  неволе. Иногда
ваш  противник  --  мелкое  правительственное  учреждение,  иногда  --  один
отдельный человек  (что отнюдь  не  всегда облегчает вашу задачу). А  иногда
битва  развертывается  по всему свету, вовлекая  столько  различных людей  и
организаций, что  вы  теряете всякую надежду  чего-либо добиться.  Здесь мне
сразу  вспоминается международная  торговля дикими животными  и связанным  с
ними товаром.
     В те дни, когда я только-только учредил свой зоопарк на Джерси, меня на
одном  совещании познакомили с голландским торговцем животными,  обаятельным
человеком, который блестяще изъяснялся  по-английски и (думаю,  подобно всем
торговцам)  не  знал   никаких  моральных  мучений.   Конечно,  в  ту   пору
общественность не очень-то была осведомлена (не то что сегодня) о незавидном
положении  дикой  фауны и не  было настоящего,  действенного  международного
охранного законодательства. Правда, в некоторых странах существовало то, что
я  всегда  называл  "бумажной  охраной"  части  обитающих  там  видов,  но с
проведением законов  в жизнь дело обстояло плохо, и,  даже  если проявлялась
некая активность,  чаще всего  дело срывалось  из-за  отсутствия  средств на
необходимый  персонал  и  оборудование.  Да  и  торговцы  (подобно  нынешним
наркодельцам) неустанно изобретали новые хитрые способы обойти закон.
     Вечером, когда завершилось упомянутое совещание, голландец отыскал меня
-- обнаружив,  что я учредил зоопарк, он хотел знать, нельзя  ли продать мне
что-нибудь.  Услышал с  огорчением,  что у него  нет ничего, что я желал  бы
приобрести,  а если бы  и пожелал --  мне  это не по карману. Однако, будучи
человеком компанейским,  он засиделся  допоздна. Под  воздействием  алкоголя
голландец  становился все  более  общительным и разоткровенничался.  Надо ли
говорить, что  я, полагаясь  на  крепость своей  головы и  надеясь  побольше
разузнать, щедро подливал ему спиртного и не скупился на вопросы.
     -- Дорогой Джерри,-- говорил он (мы уже  перешли на "ты", и он  смотрел
на меня как на побратима),-- ты только пожелай, я раздобуду для тебя  любого
зверя, какие бы законы его ни охраняли.
     -- Брось  хвастаться,-- сказал я,  укоризненно улыбаясь,  как  если  бы
передо мной сидел озорной ребенок,-- ни за что не поверю.
     --  Да  нет же, Джерри, это правда,  уверяю,-- настаивал  он.-- Клянусь
могилой матери.
     -- Прими мои соболезнования по поводу кончины твоей матушки.
     --  Она жива,--  последовало опровержение.--  Но я  клянусь  могилой, в
которую она когда-нибудь ляжет. Давай, назови какое-нибудь животное, проверь
меня.
     --  Комодоский  варан,-- сразу  сказал я,  зная,  как строго эти  самые
крупные ящерицы охраняются на их острове индонезийскими властями.
     -- Пфу! -- Он  приложился  к  своему стаканчику.-- Придумай  что-нибудь
потруднее. С комодоскими варанами не будет никаких проблем.
     -- Ну и как же ты это сделаешь? -- поинтересовался я.
     --  Понимаешь,--  он  указал   на  меня  длинным  пальцем  с  аккуратно
подстриженным  ногтем,--  у индонезийцев  есть  катер,  который  патрулирует
берега острова Комодо, ясно?
     --  Знаю,--  отозвался  я,--  патруль   для  борьбы  с  контрабандой  и
браконьерством.
     Голландец кивнул и выразительно моргнул большим влажным карим глазом.
     -- А знаешь ли  ты,  какую скорость развивает этот катер? -- последовал
риторический вопрос.-- Максимум пятнадцать узлов.
     --И что?
     -- А  то, что на одном из соседних  островов живет мой друг,  чей катер
развивает тридцать пять  узлов.  Мы подходим к  Комодо, этот друг высаживает
меня  на берег.  Разумеется, мы  подкупаем островитян --  жутко криминальные
типы... Три дня отлавливаем варанов. Затем мой катер возвращается и забирает
меня. Пять раз за нами гонялись таможенники -- куда там. И получай драконов,
Европа, получай, Америка.
     Он удовлетворенно вздохнул и опустошил свой стаканчик.
     --  Ну хорошо,--  продолжал  я его  провоцировать.--  Вот  тебе задачка
потруднее. Как насчет большой панды?
     Я  был  уверен,   что  это  собьет  спесь  с  голландца,  а  он  только
снисходительно посмотрел на меня.
     --  Нет,  правда,--  назвал  бы что-нибудь потруднее! Захочешь панду --
элементарно.
     -- Ну и как же ты это сделаешь?
     -- Говорю  -- элементарно. Поймаю для тебя панду, выкрашу в черный цвет
и провезу легально как медведя. Ни один таможенник не отличит.
     Я пошел спать.
     Во времена, когда  состоялась  эта беседа с ловким голландским дельцом,
международная  торговля дикими  животными  не  регулировалась  по-настоящему
никакими  законами, несмотря на  бумажную  или  реальную  охрану животных  в
странах их обитания, которая была далека от совершенства. Отношение к судьбе
различных  видов  было  совершенно  бездушным.  Тиграм,  пятнистым   кошкам,
крокодилам и морским черепахам грозило полное  истребление  из-за  их  шкур,
кожи, панциря. Численность  тропических обезьян  сокращалась, потому что они
требовались для  экспериментов медицинским  учреждениям  в Европе и Америке.
Сотни  тысяч  птиц,   рептилий,  амфибий  и  рыбок  отлавливали  по   заказу
зоомагазинов,  и  немногие  из них  выживали, поскольку  любители  комнатной
живности ничего не смыслили в содержании своих "любимцев".
     Впрочем, с тех пор положение  несколько  изменилось к лучшему. Посвятив
десять лет изучению торговли животными, Международный союз охраны природы  и
природных  ресурсов (МСОП)  разработал  Конвенцию  о  международной торговле
угрожаемыми  видами  (КМТУВ);  в  1973   году  ее  подписало  двадцать  одно
государство,  на сегодняшний день  к ним  присоединилось еще семьдесят. Цель
Конвенции  -- контролировать  и  регулировать международную  торговлю  дикой
фауной и флорой,  а также отдельными продуктами промысла -- например, мехом,
шкурами, слоновой костью,  охраняя  виды,  коим грозит  полное  истребление.
Смысл Конвенции  не  в  том, чтобы  вовсе запретить обмен между странами при
разумном использовании  дикой фауны, а  в том,  чтобы этот  обмен эффективно
контролировался и не наносил  ущерба ресурсам.  Совсем без Конвенции было бы
худо;  правда,  беспринципные  торговцы  и  перекупщики  все  равно  находят
лазейки.  Пусть даже  одна страна  подписала Конвенцию,  у нее может найтись
сосед (или  соседи), не подписавший --  вот  вам  и канал  для  контрабанды,
поскольку таможня не вправе конфисковать животное или растение, вывозимое из
страны, не признающей КМТУВ.
     Сложная ситуация возникла, в частности, в связи с нелегальной торговлей
златоголовым тамарином из  Бразилии. Спрос на этого  прелестного  крохотного
примата в  сочетании с  тем  фактом,  что леса,  где он  обитает,  подвергли
сплошной вырубке, освобождая пространство  для сельскохозяйственных  угодий,
повлек за  собой катастрофическое сокращение  численности вида.  И вдруг, ко
всеобщему  удивлению,  один  бразильский  перекупщик предложил  для  продажи
двадцать четыре  особи, что, по всем данным,  составляло чуть ли не четверть
всей сохранившейся в мире популяции. Появление этих  тамаринов на рынке было
поистине ужасным событием. Дальнейшие исследования показали, что в зоопарках
и у  частных лиц  в  Японии, Гонконге, Франции  и Португалии  содержатся еще
пятьдесят четыре  особи.  Оказалось, что  все  они  нелегально  отловлены  в
Бразилии,  участнице КМТУВ, где формально  эти  зверьки  охраняются законом.
Пойманных тамаринов переправляли контрабандой в Гайану, где они и попадали в
руки  перекупщиков. При  этом никого из покупателей не смущало, что тамарины
не только не происходили из Гайаны -- сама вероятность обнаружить там  дикую
популяцию была  равна  возможности найти колонию  белых  медведей в  Сахаре.
Гайана тогда еще не подписывала Конвенцию, не участвовала в КМТУВ и Бельгия,
что  позволяло этим  странам действовать  по своему произволу. В итоге около
половины мировой популяции хрупкого зверька оказалось в частном владении или
в зоопарках.
     Тотчас были мобилизованы  силы  борцов за  охрану природы. Никак нельзя
было  мириться  с тем,  что столь большой процент мировой популяции  редкого
вида разбросан по всему земному шару. К  тому  же  тамарины были  нелегально
отловлены и вывезены из  Бразилии.  Желательнее  всего было  возвратить их в
Бразилию; если же это  окажется  невозможным  --  собрать вместе,  чтобы они
составили  ядро  группы  для  размножения  в  неволе.  Легче  сказать,   чем
сделать...  Безмерно любящий мар-мозеток и тамаринов Джереми оказался в гуще
этих событий.  Первым делом надлежало добиться, чтобы бельгийский перекупщик
отдал  попавших  к  нему  животных.  Естественно,  он   не  был   расположен
соглашаться, ведь он изрядно потратился, а возвращать  тамаринов бразильским
властям значило отказаться от наживы. К  этому времени  в борьбу за спасение
несчастных  тамаринов  включились,  кроме  нас,  МСОП,  Международный   фонд
любителей  диких   животных,  правительства  Бразилии  и  Бельгии,  а  также
Национальный  зоопарк в Вашингтоне.  Все мы настроились ни в коем случае  не
выкупать животных (хотя  это  было вполне возможно), ибо это могло выглядеть
так, будто  мы  смотрим  сквозь  пальцы,  даже поощряем  незаконную торговлю
тамаринами.
     Делались  запросы  на  высшем  уровне.  Правительство  Бразилии просило
бельгийские  власти  добиться  по своим каналам,  чтобы тамаринов вернули на
родину;  герцог  Эдинбургский  --  председатель  Международного фонда охраны
диких  животных  -- также обратился  к  властям Бельгии. В конце  концов,  к
великому  нашему  облегчению,  давление  общественности  возымело  эффект  и
перекупщик согласился отправить всех тамаринов, кроме восьми особей, обратно
в  Бразилию. Глядя  на  него,  вернули на родину  и  особи, содержавшиеся  в
Японии; за  Бразилией было также  признано право собственности на  некоторые
экземпляры,  находящиеся  в   других  странах.  Однако  тут  возникла  новая
проблема: бразильские  власти,  не  очень  разбирающиеся  в проблемах охраны
животных, не могли  взять в толк -- почему  бы нам  попросту  не выпустить в
ближайшем  перелеске возвращенных в страну  тамаринов.  Но поступить  так  с
животными, привыкшими к неволе, было бы равносильно их убийству. Нам удалось
все же  договориться с бразильцами,  что тамаринов примет  Центр  приматов в
Рио-де-Жанейро, где они составят основу группы для размножения в неволе. Что
и  было  сделано,  а  затем  были  созданы еще две такие колонии  -- одна  в
Вашингтоне, другая на Джерси. Эти колонии благополучно развиваются, а мы тем
временем изо всех сил  пытаемся  при содействии  бразильских  властей спасти
хоть что-то из тамошних лесов, чтобы, когда число особей в  неволе достигнет
подходящей величины, можно  было разработать  схему  реинтродукции вида, как
это удалось сделать для золотистого львиного тамарина, о чем я рассказываю в
пятой главе.
     Создание  КМТУВ --  огромный шаг в нужном направлении, который  было бы
невозможно  сделать  двадцать пять лет  назад; тем  не менее торговля дикими
животными,  как  легальная,  так  и  нелегальная,  достигает астрономических
размеров.  За  пять  лет  после  появления  этой  Конвенции  так  называемый
легальный импорт диких животных и  связанной с ними  продукции только  в США
возрос с четырех миллионов до ста восьмидесяти семи миллионов "штук".  Всего
три года спустя  общая стоимость этого  импорта  равнялась одному  миллиарду
долларов! Ежегодно с  Тайваня вывозится более  двадцати  миллионов  бабочек,
чтобы в итоге "украсить" в высушенном виде стены жилищ во всех концах света,
и сотни  тысяч морских животных убивают каждый  год, чтобы их раковины могли
пылиться на каминных полках.
     Неутолимый аппетит  на  слоновую  кость  влечет  за  собой  истребление
африканского  слона,  а  поскольку  рога носорога  ценятся  на  вес  золота,
численность этого  дивного древнейшего животного сократилась до каких-нибудь
нескольких  тысяч.  Как в торговле  наркотиками, так и здесь большие  деньги
манят  алчных  торговцев.  Если шубка из шкуры  оцелота  стоит  сорок  тысяч
долларов,  то почему  не убить  красивого зверя? Девять ловчих птиц, недавно
ввезенных контрабандой в Саудовскую Аравию, были там проданы за двести тысяч
долларов.  Перед лицом таких  сумм,  легально  или нелегально  выручаемых от
продажи диких животных, деньги, вкладываемые в их охрану,  выглядят  жалкими
крохами, у защитников дикой  фауны екает сердце.  Учитывая размах упомянутой
торговли и  экономические  проблемы,  испытываемые некоторыми  странами,  не
приходится  удивляться тому,  какие просторные  лазейки открываются желающим
обойти КМТУВ.
     Даже если  страна присоединилась к Конвенции, юридически она отнюдь  не
обязана соблюдать законы, предложенные другими  странами, никто  не помешает
настоять  на  исключениях,  служащих  ее  интересам. Добавим  к  этому,  что
запаренные  таможенники не обязаны быть зоологами и определять, не входит ли
ввозимое  животное  в список, составленный КМТУВ.  Не говоря  уже о том, что
есть  чрезвычайно редкие виды, настолько похожие  на широко распространенные
родственные,  что  только  эксперт  сумеет  их  различить.  А что  делать  с
конфискованными таможней животными? Их  нельзя попросту отослать на  родину,
чтобы там выпустить на волю, тем более что в странах, откуда они происходят,
как  правило,  нет  специалистов,  способных  о  них  позаботиться.  Как  же
поступает в  таком случае  таможня? Ей остается  только  передать животное в
зоопарк или  сходное  с ним учреждение. Несколько лет назад к нам обратились
за помощью такого рода.
     На Мадагаскаре обитает  много различных видов черепах, все они редкие и
все охраняются  -- во  всяком  случае на бумаге.  Одна  из самых  крупных  и
красивых -- лучистая черепаха, достигающая полуметровой длины при весе около
пятнадцати килограммов. Черный панцирь ее украшен ярко-желтыми лучами. У нас
на Джерси  уже  было  несколько этих красивых рептилий,  и они  благополучно
размножались  в  неволе в разных  учреждениях  Европы  и  США, однако  дикие
популяции  находились  под  угрозой.   Во-первых,  некоторые  мадагаскарские
племена употребляют в  пищу их мясо, несмотря  на охранное законодательство,
во-вторых, для  таких медлительных животных  смертельную угрозу представляет
наступление человека, выжигающего немногие уцелевшие на острове леса.
     Звонок  одного  руководящего  деятеля из отдела по делам диких животных
департамента охраны окружающей среды застал нас врасплох и поставил в тупик.
Что  мы  знаем о лучистой черепахе? Мы  ответили,  что  этот вид  обитает на
Мадагаскаре, что мы содержим этих черепах и размножаем  их. Это замечательно
--  не могли  бы мы помочь с решением одной маленькой проблемы? Дело  в том,
что  в  департамент  обратились таможенники из Гонконга,  они  предотвратили
попытку  контрабандного  ввоза  лучистых черепах  в колонию  и  конфисковали
незаконный груз. Теперь они не  знают,  что с ними  делать.  Может быть,  мы
что-нибудь  посоветуем?  Слегка озадаченные,  мы ответили,  что  конечно  же
постараемся помочь. А сколько там черепах? Шестьдесят пять, радостно сообщил
чиновник.  Их  вывезли  тайком  с  Мадагаскара,  чтобы  в  китайских  кухнях
превратить в сочные  мясные  блюда,  начинку  для  пирогов и прочие  лакомые
яства. Вызвавшись помочь, мы, естественно,  уже не могли идти на попятную, а
потому  освободили  одно помещение в Доме рептилий. Спустя  некоторое  время
прибыли шестьдесят пять лучистых черепах -- одни величиной с тарелку, другие
размером со  скамеечку для ног. Большинство -- в  хорошем состоянии,  однако
несколько  особей пострадали  от плохого  содержания. Четыре черепахи вскоре
умерли, остальные прекрасно освоились  на новом месте. Захватывающее зрелище
ожидало всякого,  кто,  открыв  двери их помещения,  видел сплошной ковер из
панцирей красивых рептилий.
     Разумеется, возвращать их на Мадагаскар не было никакой возможности, но
мы   известили   тамошние   власти,  с   которыми   сотрудничали  по  другим
природоохранным вопросам, и нас попросили  как-нибудь  решить эту  проблему.
Как только наши гости окончательно  освоились,  мы договорились о финансовой
поддержке с  правительством Мадагаскара и разослали самцов и самок в  другие
зоопарки,  уже располагавшие плодовитыми колониями, где был желателен приток
свежих кровных линий. Вспоминая теперь этот случай, говорю себе, что нам еще
повезло:  вдруг вместо шестидесяти  пяти черепах нам  предложили бы полсотни
комодоских варанов или семейку слонов...
     Просвещение  --  вот ключ к решению задачи,  как предотвратить  ужасное
насилие над дикой флорой  и фауной. Люди  должны усвоить, что  все природные
ресурсы  долговечны,  возобновимы   --  если  пользоваться  ими  мудро,  без
расточительства. Если  все будут знать, что нам надлежит гордиться природным
наследством,  хранить  его  и  не  расточать  ради  кратковременной  выгоды,
разумное использование пойдет всем на благо. Назову для примера наше участие
в судьбе  красавца попугая с острова Сент-Люсия в Карибском  море, одетого в
роскошное  зелено-красно-желто-синее  оперение. Когда лет пятнадцать назад о
нависшей  над  этой птицей угрозе  узнал заведующий  нашим  птичником  Дэвид
Джегго, от многочисленной некогда популяции сент-люсийского пестрого попугая
оставалось немногим больше ста  особей, да еще несколько птиц  содержались в
неволе,  в  маленьких  клетках,  неспособные   размножаться.  Причин  такого
бедствия было много: вырубка составляющей  естественную среду попугая лесов,
отлов и отстрел, поскольку островитяне охотно едят мясо этой птицы, особенно
на Рождество, а молодых птиц нелегально сбывают любителям в Европе и США.
     С благословения  правительства Сент-Люсии  нам  разрешили отловить семь
молодых пестрых попугаев  (единственный местный  вид, легально разрешенный к
вывозу)  и привезти на  Джерси, чтобы попытаться создать плодовитую колонию.
Как  это   принято  для  всех  наших  редких  животных,  попугаи  оставались
собственностью  страны  происхождения.  Они  благополучно  освоились,  и  мы
рассчитывали на успех,  хотя и  не  ожидали быстрых результатов, потому  что
большинство попугаев подолгу не размножаются в невале. Тем временем Гейбриел
Чарльз,  возглавляющий сент-люсийское лесничество,  и министерство сельского
хозяйства прилагали  героические усилия для  сохранения уцелевших  лесов  на
острове,  служащих  не  только  последним  оплотом  попугаев,  но  и  важным
водосбором для  жителей Сент-Люсии.  Еще одним важным шагом  стал  запрет на
всякую  охоту и полный  учет попугаев, содержащихся  в неволе.  Сверх  того,
местные власти наняли  для участия  в кампании  по спасению попугая молодого
англичанина Пола Батлера,  который отлично  понимал,  сколь важно для успеха
просвещение.
     Мы снабдили  Пола огромными  плакатами с изображениями  попугаев, и  он
расклеивал  их  в школах,  государственных учреждениях, даже  в магазинах  и
барах.  Ему  удалось  побудить  прозорливое  местное  правительство объявить
пестрого  попугая  национальным  символом Сент-Люсии, и  он издавал для школ
брошюры о приключениях жако (сент-люсийское прозвище этого вида) и  о важной
роли его лесной обители. Три года спустя вы не нашли бы на острове ни одного
человека,  не знающего про эту птицу, про национальный символ, нуждающийся в
защите. Естественно, защита птицы  подразумевала защиту ее среды  обитания и
водосбора.
     И тут произошла катастрофа  -- ураган "Аллен"  уничтожил лес на большой
площади. Мы  опасались за судьбы пестрых попугаев;  огромные  стволы  лежали
крест-накрест, будто спички, было невозможно пробраться через бурелом, чтобы
подсчитать число  погибших  птиц  и  помочь  уцелевшим.  На  Джерси поступил
отчаянный призыв о помощи, и  через  сутки  Дэвид  Джегго  сидел в самолете,
вооруженный огромной цепной пилой. К счастью, Дэвид смог убедиться, что хоть
лес пострадал,  на  птицах  это отразилось не  так сильно, как мы опасались.
Сами  сент-люсийцы  (и в этом  заслуга  Гейбриела  Чарльза и  Пола  Батлера,
получившего  прозвище  Пол  Попугай) подобрали выживших,  сильно  ослабевших
попугаев, подкормили  их и передали  лесничим! После  Гейбриел сказал мне --
случись  этот  ураган  до  нашей   просветительской  программы,  островитяне
попросту съели бы всю свою добычу.
     Тем временем на  Джерси успешно шло разведение этих красивых птиц, и  у
нас было уже четырнадцать новых особей. Пришло время  подумать о возвращении
нескольких экземпляров  на  Сент-Люсию, чтобы там могли  создать собственную
плодовитую  колонию.  Наш Трест выделил сент-люсийскому лесничеству средства
на строительство птичников, и Дэвид Джегго вылетел на остров, чтобы помочь с
их сооружением. Из  наших попугаев отобрали две половозрелые  особи;  однако
еще  предстояло точно  определить их  пол,  что бывает  достаточно трудно не
только для сент-люсийских жако. До изобретения одного хитроумного устройства
нередко две содержащиеся вместе птицы чахли, не произведя на свет потомства.
     Устройство  это  называется  лапароскоп; разумеется, его  изобрели  для
людей, но  оно оказалось  бесценным  инструментом  для  ветеринаров.  Прибор
состоит из мощного источника света, гибкого волоконного световода толщиной с
карандаш и чрезвычайно совершенного окуляра. Такое устройство  позволяет при
легкой  анестезии  исследовать  внутренности  человека  или  другого  живого
организма  практически без  травм. В  случае  с  птицами делается под крылом
маленький разрез -- только-только чтобы можно было ввести лапароскоп. Дальше
окуляр аккуратно перемещают, пока в  поле зрения не появятся  половые органы
-- два овальных семенника  у  самца и  удивительно  похожие  на  виноградную
гроздь яйца у самки.
     После  того  как  были построены  птичники  в Сент-Люсии,  мы  задумали
пригласить  к себе самого премьер-министра  этой страны, чтобы  он принял от
нас  попугаев.  Ученый  секретарь  нашего  Треста  Саймон   Хикс  вылетел  в
Сент-Люсию  с  письменным  приглашением, и  премьер-министр  ответил,  что с
удовольствием примет участие в  такой процедуре, если мы назначим подходящую
дату.  Дальше  мы  обратились  в   "Бритиш  Эйруэйз";  у  этой  авиакомпании
предусмотрено  (по  возможности)  оказывать  бесплатную  помощь  в перевозке
животных,  снаряжения,  иногда  и  людей  в   различные   концы  света,  где
осуществляются наши природоохранные программы (например, на Маврикий или  на
Мадагаскар).   Такую   же  помощь  они  оказывают   и  другим  организациям,
занимающимся  охраной живой  природы. Итак, мы  обратились в авиакомпанию  и
деликатно  справились,  не  согласится  ли   она  кое-что  доставить  нам  с
Антильских  островов.  Полагая,  что  речь  идет о  животных, нам  пообещали
что-нибудь  придумать.  Когда  же  мы  честно   сказали,  что  речь  идет  о
премьер-министре   Сент-Люсии,  это  вызвало  некоторое  смятение,  которое,
однако,  улеглось,   когда  мы  объяснили,   сколь  важно  задуманное   нами
мероприятие. Словом, компания согласилась  доставить премьер-министра  с его
свитой на Джерси.
     Настал великий день. К сожалению, перед тем я болел и  получил от врача
разрешение  участвовать только  в самой  процедуре передачи попугаев.  Перед
птичниками  мы соорудили  помост с микрофонами, чтобы губернатор Джерси  сэр
Уильям  Пиллэр,  премьер-министр  и  я  могли  обменяться  речами.  Также  к
сожалению, погода выдалась пасмурная, моросил мелкий дождичек,  что, однако,
ничуть  не испугало  публику и  репортеров газет и  телевидения.  И  вот  по
главной дорожке величественно проплывает кортеж из двух огромных автомобилей
с  лоснящимися,  как у  китов,  боками  и  мотоциклистов с синими мигалками.
Внушительное  зрелище...  При появлении премьер-министра и сэра Уильяма дети
из  нашего приходского хора запели  гимн Сент-Люсии,  чем, думается  мне,  и
удивили и тронули премьер-министра, который слушал их вытянувшись в струнку.
Дети репетировали  не одну неделю, и красивый гимн прозвучал в их исполнении
очень  мило. Попугаи в птичнике за спиной  у нас  были весьма польщены таким
вниманием и своим  щебетаньем  и криками едва не заглушили  наши речи. Когда
взял  слово  премьер-министр, дождь прибавил, и  пришлось  мне  держать  над
гостем огромный красно-белый зонт. Впервые  в жизни довелось мне защищать от
дождя премьер-министра, но одна из  прелестей труда на природоохранной  ниве
как раз и заключается в новизне разных дел.
     После  церемонии  премьер-министр  с  супругой ознакомились  со  штабом
нашего Треста,  затем я  пригласил  их к себе на  чай.  Когда высокие  гости
уехали,  Пол  Батлер остался, чтобы обсудить  с  нами кое-какие  вопросы,  а
заодно  рассказал мне историю,  которая,  как  мне кажется,  служит  хорошей
иллюстрацией того, сколь великую роль  просвещение может играть для спасения
вида.
     Итак. Один американский джентльмен, прилетев в Сент-Люсию, взял такси и
попросил водителя отвезти его в лес, где водятся попугаи. Таксист  почему-то
решил,  что  за  этим   кроется  дурной  умысел,   однако  отвез  ничего  не
подозревающего  американца  в  лес, где тот мог  увидеть попугаев,  пообещал
вернуться за  ним через час-другой, а сам  поспешил  доехать  до  ближайшего
телефона,  позвонил  в лесничество и  подробно описал  "контрабандиста"; ему
доводилось слышать рассказы  о  злоумышленниках, которые усыпляли попугаев и
укладывали пачками в  чемоданы  с двойным  дном. У таксиста  не было никаких
доказательств, одни догадки, однако в лесничестве к его  сообщению отнеслись
вполне  серьезно.  Возникла непростая дипломатическая проблема. Речь шла  об
американце,  а Сент-Люсия,  подобно  всем островным  государствам Карибского
бассейна,  сильно зависит от США по  линии туризма. Задержишь  американского
гражданина, чтобы  обыскать его багаж  по  подозрению в  попытке  нелегально
вывезти попугаев,-- об этом непременно поднимут шум  газеты, а если  человек
окажется  невиновным,  потом  не  оберешься  неприятностей.  Поразмыслив,  в
управлении лесного хозяйства придумали весьма хитроумный план -- позвонили в
ФБР в Майами, поведали о  своих  затруднениях и попросили помочь. ФБР охотно
пошло навстречу  и  в свою очередь придумало хитрый план.  В Майами записали
фамилию американца и номер рейса,  которым он возвращался из Сент-Люсии,  и,
когда  самолет   приземлился,  объявили,   что   получено  предупреждение  о
заложенной на борту бомбе, так что придется проверить багаж всех пассажиров.
Разумеется, на самом деле проверили  вещи только пассажира, заподозренного в
контрабанде. И не нашли даже перышка.
     Тем не менее, говорил Пол,  разве не замечательно, что у  истоков  всей
этой истории  стоял таксист,  который  до того,  как министерство  сельского
хозяйства,  управление   лесного  хозяйства   и  сам  Пол   Батлер  занялись
просвещением  островитян,  вполне  мог  спросить американца:  "Какие  именно
попугаи вас интересуют?" -- и вызваться помочь ему поймать несколько штук.



     Год за годом Джереми постоянно говорит о "многогранном подходе"  Треста
к вопросу о размножении  в неволе для  спасения видов. И хотя мы подшучиваем
над  ним  за пристрастие  к  несколько тяжеловесной формулировке,  она,  вне
всякого сомнения,  правильно  характеризует  нашу  работу  и  причины нашего
успеха. "Многогранный подход" Треста  можно разделить на три стадии, которые
-- при  всем  их  различии -- связаны между собой так  же тесно, как кусочки
мозаики.
     Первая стадия --  выбор  вида, коему, на ваш взгляд, принесет  максимум
пользы  ваша помощь, создание  плодовитых  колоний на Джерси, а затем, когда
колония достигнет  достаточных размеров,  образование "колоний-спутников"  в
других зоологических учреждениях с надежной репутацией, обычно  в Европе или
в  США. После чего  вы с известной  степенью достоверности вправе утверждать
(если не случится катастрофа), что данный вид спасен в неволе. Вторая стадия
--  создание колоний на родине вида, ведь именно там по  сути  дела  следует
разводить угрожаемые виды.  Там  подходящий климат, там есть надлежащий корм
и,  что очень  важно -- население  может  видеть  сокровища  местной фауны и
научиться ценить  их.  Третья,  достаточно непростая стадия -- возвращение в
природную   среду    диких   животных,   выращенных   на   Джерси,   или   в
"колониях-спутниках", или на  их родине.  Эта  стадия заслуживает отдельного
рассказа, и о ней пойдет речь в пятой главе этой книги.
     Довольно скоро стало очевидно,  что нет смысла приступать даже к первой
стадии без участия властей страны,  откуда происходят животные. За много лет
я  не  раз с  горечью убеждался, как мало знают про охрану дикой  природы  и
необходимость  этой  охраны  политические деятели, в чьей  власти  принимать
нужные  решения. У меня  есть маленькая  черная  книжечка,  куда я записываю
наиболее несуразные высказывания  руководящих политиков; это  позволяет мне,
когда я критикую те или иные власти,  а люди возражают, что я преувеличиваю,
приводить цитаты.
     Возглавляет  мой  список,  разумеется,  бывший  президент  Рейган.  Его
понимание  экологических  проблем  и   серьезная   озабоченность  состоянием
природной  среды превосходно  выражены,  на  мой взгляд,  в  следующих  двух
заявлениях экс-президента:  первое -- "деревья служат причиной загрязнения",
второе -- "нет ничего страшного  в полной вырубке  секвойи, ибо -- как мудро
заметил президент,-- кто видел одну секвойю, видел их все". Вторую премию за
нелепое или  кретинское  высказывание  заслуживает, вне  сомнения, индийский
министр, который сердито заявил борцам за охрану природы, возражавшим против
сооружения плотины, грозящей затоплением  важных участков леса  с их фауной,
что "мы не  можем  позволить  себе такие  экологические  излишества".  Когда
экология становится излишеством, можно заказывать гроб.
     В  штате  Квинсленд,  Австралия,  министр  горнорудной   промышленности
завоевал  мое сердце высказываниями для прессы, когда  разгорелся спор из-за
проектов развернуть бурение  на нефть на Большом  Барьерном рифе. Во-первых,
заявил он,  нефтяной  пленки как таковой  вообще  не существует.  Во-вторых,
добавил он, если  даже по какой-то невероятной случайности произойдет утечка
нефти,  то в этом нет ничего страшного,  ибо (цитирую): "Как известно любому
школьнику, нефть плавает на поверхности воды, а кораллы живут под водой, так
что с ними ничего  не случится". Хотелось бы знать, в какой школе учился тот
министр, если  только  он  вообще  посещал  школу.  Один  высокопоставленный
бразильский  деятель утверждал, будто нет никаких "доказательств"  того, что
вырубка лесов  может  влиять на  климат. Учитывая,  какие  огромные  площади
уподобляются пустыне из-за  слепого  уничтожения лесов,  мы вправе  спросить
себя, что говорилось на уроках биологии в школе этого деятеля.
     Во время экспедиции в Новую Зеландию я был  наказан за  мои прегрешения
ленчем в компании с кабинетом министров в полном составе -- мероприятие, чью
тяжесть усугубила необходимость слушать разглагольствования одного министра,
возмущенного  тем,  что  управление  по  охране  дикой  природы   предлагало
освободить от одичавших овец остров  на юге страны -- одно из двух известных
гнездовий редкого вида альбатросов.  Министр  называл эту идею смехотворной.
Дескать, он всю жизнь разводит овец и не знает случаев, чтобы овца наступила
на  яйцо или на птицу, гнездящуюся  на земле.  Я ответил, что  необходимость
освободить остров от овец, возможно,  объясняется тем,  что из-за  роста  их
численности и чрезмерного  выпаса среда становится  непригодной для обитания
альбатросов.
     -- Возможно,--  согласился  министр.-- Но что за беда, если  альбатросы
покинут этот  остров?  Он расположен так  далеко  на  юге, что там все равно
некому любоваться этими чертовыми птицами.
     Я возразил, что на свете есть много полотен Рембрандта, кои мне вряд ли
доведется когда-либо увидеть,  однако я не  стал бы  из-за этого предлагать,
чтобы их  сожгли.  Министр  промолчал.  Допускаю, он  просто  не понял меня.
Вероятно, подумал, что Рембрандт -- название сорта пива.
     Не мудрено, что, когда настало время налаживать с властями разных стран
сотрудничество  для  решения наших задач,  я приступал  к  делу  с известной
тревогой  и  унынием.  Однако  чаще  всего  отношения  складывались   вполне
благополучно.
     Правда, как раз  когда писались  эти  строки,  мы с  Джереми  обсуждали
проект, который собирались осуществить в одной стране, чье название не стану
здесь  приводить,  и я  спросил его:  почему  мы  так медлим, почему  бы  не
ускорить это дело?
     -- Выборы,--  печально отозвался Джереми.--  Правящая партия,  как тебе
известно, одобряет  наш замысел.  Однако  через  месяц-другой  там состоятся
выборы, и если к  власти придет другая партия, она скорее всего похерит  все
решения, принятые этой, а потому мы решили, что лучше подождать.
     Так  важное  природоохранное  мероприятие  пришлось притормозить,  пока
мелкие политиканы пыжились и  надували щеки и пока фауна страны  еще на  шаг
приблизилась к гибели.
     Все же в  целом наше  сотрудничество  с  властями складывается неплохо.
Думаю, главная причина -- условия двусторонних соглашений, предлагаемых нами
для  подписания.  Они подразумевают  нашу  готовность считать животных и  их
потомство собственностью стран,  откуда  они  получены, и вернуть по первому
требованию. Это доказывает (если тут вообще нужны доказательства),  что нами
руководит не стремление обзавестись редкими животными, что мы сотрудничаем с
властями  данной  страны  на  благо  местной  фауны. Посему власти  могут не
опасаться,  что  имеют  дело  с  "колонизаторски  настроенными  похитителями
угрожаемых видов". А еще ценность  названных  соглашений заключается в  том,
что в них говорится о способах осуществления  второй и третьей стадий нашего
"многогранного подхода" к спасению видов.
     По мере того, как мы все более успешно разводили угрожаемые виды у себя
на  Джерси,  главной заботой стала вторая стадия --  образование  плодовитых
колоний на родине животных. Необходимость такого решения казалась очевидной,
однако  в  странах, о  которых шла речь, как правило,  не было специалистов,
могущих справиться с такой задачей, даже предоставь мы грант для организации
центра  по размножению  животных  в  неволе.  Мы  понимали,  что надо  будет
готовить  таких специалистов,  приглашая людей  для  обучения  на Джерси.  А
потому нами было задумано создать учебный центр (впоследствии мы назвали его
нашим  "мини-университетом"), целый  комплекс, включающий общежитие, большую
аудиторию,  библиотеку  и   прочие  необходимые  отделы.   Для  всего  этого
требовалось  возвести  огромное дорогостоящее  здание,  и хотя  мне  претило
заливать  цементом  радующие  глаз  зеленые лужайки,  только  так  Трест мог
продолжать  исполнять  свои  функции.   Заполучив   проект  архитектора,  мы
тщательно  изучили его,  поспорили  и  остановились на  исправленной версии,
надеясь, что учли все ошибки и не упустили ничего существенного.
     И снова я отправился в США за подаяниями, кои  не замедлили последовать
с присущей  американцам щедростью. Из  одного источника в Великобритании был
получен  весьма  важный грант  на  стипендии  представителям  "развивающихся
стран" (потешное название), не  располагающим средствами,  чтобы приехать на
учебу  на  Джерси.  Итак, у  нас появились деньги и  на строительство, и  на
стипендии.  Правда,  вид  будущего  здания  меня  никак  не  радовал.  Из-за
ограниченности в  средствах мы  не могли позволить себе никаких декоративных
элементов, и как ни  старался  наш превосходный архитектор утешить меня, все
равно я ожидал, что  в итоге увижу  обыкновенную цементную коробку. С ужасом
насмотревшись  на жертвы,  приносимые  на алтарь бога Цемента в зоопарках по
всему  свету,  я поневоле  испытываю некоторую неприязнь  к этому  полезному
строительному материалу. Однако не в моей  власти было что-либо изменить. Во
всяком  случае,  я  так  думал,  пока  не  произошло  удивительное  событие,
говорящее о том, что судьба благоволит нам.
     Много лет  дважды  в неделю  в нашей квартире  появлялась  некая миссис
Буазар, чтобы пронестись по комнатам точно  ураган, наводя умопомрачительную
чистоту.  Младшая дочь миссис Буазар, Бетти, пришла к нам в Трест на  работу
прямо со школьной скамьи,  со  временем возглавила  бухгалтерию  зоопарка  и
правит там ныне железной рукой. Когда приходила миссис Буазар, Бетти  обычно
заглядывала к нам минут на пять поболтать с родительницей. В тот раз, о коем
сейчас пойдет речь, миссис Буазар сообщила:
     -- Слышала я, Леонард дю Фью выставил на продажу свой дом.
     Бетти,  как  и  следовало  ожидать, весьма  недоверчиво  восприняла эту
новость. Леонард был  нашим самым близким и самым  многострадальным соседом,
он никогда не  жаловался на то, что наши  животные  издают странные звуки по
ночам,  не стал  нас  журить, даже  когда  южноамериканский  тапир  Клавдий,
вырвавшись из  загона,  растоптал  только  что расцветшие анемоны  Леонарда,
после чего принялся  сокрушать  в саду стеклянные колпаки, защищающие нежные
ростки. Надо  ли говорить,  что мы  были  счастливы иметь такого соседа. Его
имение на Джерси испокон веку (около пятисот лет) принадлежало  семейству дю
Фью, и  земля граничила с нашей  территорией.  Дом находился  в двух минутах
ходьбы от нашего  поместья  и состоял, по сути, из  трех частей --  коттеджа
обслуги, просторной теплицы и гранитной надворной постройки. Нам в голову не
могло прийти, что Леонард когда-либо решит продать родной дом, но когда дети
выросли  и  разъехались,   содержать  такое  обширное  хозяйство  становится
довольно накладно.
     Бетти  сбежала,  запыхавшись,  вниз, в  нашу  канцелярию, и  поделилась
потрясающей  новостью с Джоном  Хартли,  который тотчас позвонил во Францию,
где я в моем домике в Провансе писал очередную книгу. Моля Бога, чтобы мы не
опоздали, я сказал Джону, чтобы он не мешкая  связался  с  Леонардом.  Когда
Джон  отыскал нашего ускользающего  соседа, тот  сообщил, что уже месяц  как
выставил имение на продажу и сам удивляется,  почему не подумал о нас как  о
возможных  покупателях.  Казалось  бы,  дальше все  будет  предельно просто,
однако  не тут-то  было -- с той поры, когда я  только  создавал здесь  свой
зоопарк, времена сильно изменились. Потребовалось получить  разрешение целых
трех комитетов местного  самоуправления,  прежде  чем  мы смогли  приобрести
имение Леонарда для использования в наших целях.  На Джерси только что  были
приняты строгие законы, определяющие, для чего можно  использовать земельную
собственность  (особенно пригодную  для  сельского  хозяйства),  и  надо  ли
говорить,  что  наши  цели   никак  не  вписывались  в  границы,  очерченные
законодательством. Однако Джерси гордится нами  и нашими  делами, так  что в
этом  случае  (как  это  бывало  и  раньше)  мы  получили вотум  доверия. Не
подумайте только,  что закон повернули как дышло, ничего подобного, просто в
нем обнаружились мелкие неточности, и имение "Ле Нвайе" стало нашим.
     Радость -- не то слово.  Мы  представляли себе здание учебного центра в
виде   массивного   бетонного   блока,  а  получили  красивейшее   старинное
джерсийское имение  с внушительными  надворными постройками и восемью акрами
земли. Насчет использования этих акров действовали некоторые ограничения, но
это  не  играло роли, ведь нам  были нужны  строения. И, вступив во владение
ими,  мы тотчас занялись реконструкцией. Часть дома отвели  под студенческое
общежитие,  в  другой  части  оборудовали  квартиру  для  домоправительницы.
Устроили обставленную со  вкусом библиотеку, получившую название "Библиотека
имени Уильяма Коллинза",  поскольку  мой издатель  сэр Уильям перед  смертью
сделал  нам  щедрый  дар -- все книги по  зоологии и  естественной  истории,
вышедшие  в  издательстве  "Коллинз" и  намечаемые  к  изданию.  В  обширной
пристройке  разместилась  аудитория на  шестьдесят четыре  места с  новейшей
аудиовизуальной аппаратурой. Над аудиторией помещались канцелярия, небольшой
музей, выставки графики и фотографий, фотолаборатория и видеозал, причем все
это заняло всего лишь половину огромного гранитного амбара.
     Обзаведясь  учебным  центром,  мы,  естественно, нуждались в  человеке,
который мог  бы  им заведовать. Для  чего требовалось  совершенно  особенное
существо, разбирающееся в биологии и способное с тактом и симпатией общаться
с  людьми из  самых разных стран,--  словом,  человек, совмещающий  качества
духовника и отца. Мы  решили поместить в газетах  объявление, чтобы  было из
кого выбирать. Разумеется, предложения  посыпались со  всех сторон,  и среди
полчищ кандидатов надлежало  для  начала  отвергнуть  совсем  непригодных --
таких,  как  почтенную  даму из  Пенге, которая  обожала  животных,  держала
четырнадцать кошек и отдыхала на Мальорке, и как восемнадцатилетний школьник
из Сомерсета, который уверял, что всегда  любил иностранцев, хотя они совсем
другие,  и всегда мечтал  обучать их. В  общем,  из этого потока мы выловили
четырнадцать вероятных кандидатур и пригласили для собеседования в Лондон.
     Отлично  понимая,  как  тяжело  дается  такое собеседование испытуемым,
хотел бы все  же, чтобы и  они посочувствовали экзаменаторам, ведь  отбирать
людей по одним только письмам -- чистое наказание. У вас в руках  анкета, но
для  такой работы нужна особая  личность, ибо наш Трест --  совсем маленькая
организация,  мы  не  можем  терпеть  в наших рядах  паршивую  овцу.  Иногда
нервозность  кандидата  мешает вам принять верное  решение. К счастью,  есть
строго  определенная  процедура:  время,  которое  вы  можете  потратить  на
собеседование, ограничивается способностью экзаменатора не допускать трепа и
без дрожи поглощать неимоверное количество скверного кофе,  не позволяя  ему
влиять на выносимый приговор.
     В  данном  случае мы довольно быстро  браковали кандидатов, в частности
молодого  парня, который  неверной  походкой забрел в кабинет с расстегнутой
ширинкой,  взмахнул рукой, благодушно приветствуя  нас, и попросил дать  ему
прикурить. Мы единодушно заключили, что его анкета -- сплошной обман.  Отбор
шел с такой скоростью, что мы вдруг обнаружили, что остается всего лишь один
кандидат. Среди тех,  с  кем  мы  познакомились, от  силы два человека могли
кое-как претендовать на должность заведующего учебным центром, но особенного
восторга они нам не  внушали. Джон вышел в приемную и вернулся  с известием,
что последний кандидат не явился.
     -- Что ж,-- заключил я,-- ничего не поделаешь. Дадим новое объявление.
     -- И на этот  раз стоит написать, что держать  пятнадцать кошек --не то
же самое, что обладать титулом доктора биологии,-- сказал Джон.
     -- Точно,-- подхватила  Ли.-- И  что хотя иностранцы  -- не  англичане,
хороший  заведующий  не   должен  придавать  этому  значения.   Как-никак  я
американка.
     --  Ладно,--  сказал  я,--   предлагаю  сейчас   дружно  отправиться  в
какое-нибудь   заведение,  где  можно  перебить  паршивый  вкус  этого  кофе
добротным старомодным отечественным напитком вроде бренди и имбирного эля.
     В  истории нашего  Треста  судьба  постоянно ведет с нами лукавую игру.
Любит ждать до последней минуты,  прежде чем  прийти на  выручку.  Только мы
принялись  собирать  наши бумаги, как раздался  стук  в дверь и после нашего
дружного: "Войдите!"  -- вошел доктор Дэвид Во, запоздалый кандидат, который
пропустил  свой  автобус,  пропустил поезд, вообще пропустил все, что  можно
было пропустить,  но  тем  не  менее явился  к  нам. Нам  оставалось  только
предложить ему чашку  холодного кофе и подвергнуть его такому допросу, точно
мы представляли  столичный департамент уголовного розыска и перед нами сидел
человек,  подозреваемый  в том, что  он  Джек Потрошитель. Слушая ответы, мы
убеждались,  что  этот последний  кандидат  -- как раз тот, кто  нам  нужен.
Отпустив его с легким  сердцем, мы поздравили друг друга с блестящим успехом
и направились в ближайший трактир.
     Заняв свой пост, Дэвид первым  делом сел разрабатывать учебный план. Он
выполнил  эту  задачу быстро, проявив  изрядное  чутье,  ведь  столь сложная
программа должна быть  достаточно  гибкой.  У меня был один друг,  который о
разного  рода   программах  говорил,  что  они   должны   обладать  "жесткой
гибкостью". Казалось  бы,  несовместимые  понятия,  гибрид из  мира "Алисы в
Стране чудес", однако  мы всегда стремились к  "жесткой  гибкости", и  Дэвид
добился  именно  этого.  Пока  он занимался  подготовкой  учебного плана, мы
соображали, кого  взять  на роль  домоправительницы,  чтобы  помогала Дэвиду
руководить  его мини-Объединенными Нациями. Предъявляемые к этой кандидатуре
требования  по строгости были  вполне сравнимы с теми,  кои предъявлялись  к
Дэвиду: хозяйке дома предстояло управляться с людьми из разных концов света,
любить  их,  соблюдая  притом  необходимую  строгость,  а  главное  -- уметь
разбираться с тем, что можно  посчитать причудами, тогда как на  самом  деле
речь  идет о  недоразумениях,  вызванных  языковыми  проблемами,  различиями
культур или религий, да попросту тем фактом,  что человек оторван от дома  и
чувствует себя одиноким.
     Да простит  мне Олвин, если  я скажу,  что в моих глазах  она идеальная
домоправительница.   Женщина  крепкого   сложения,   всегда   опрятная,  она
напоминает крестьянскую жену из тех, что варят обед на десятерых детей, мужа
и  восьмерых работников.  Что доят коров, собирают яйца  в курятнике, задают
свиньям  корм и встают на заре или до зари,  чтобы испечь  хлеб. Сверх того,
Олвин  на  редкость  отзывчивый человек,  не  отступающий  ни  перед  какими
трудностями. А трудностей хватало и ей и Дэвиду.
     Олвин  --  сказочная  стряпуха,  к  тому  же  она  наделена  качеством,
отличающим великих поваров,-- может угодить любому едоку. Так, ей  ничего не
стоило удовлетворить заявки пакистанского  студента, обожающего бутерброды с
тунцом,  жареный  картофель,   кетчуп  и  мармелад,   и  других   студентов,
предпочитающих  на  хлеб  сардины  с  лимонной  пастой  или  белковую  пасту
"мармайт" с  тем же лимоном. Любая  женщина  спасовала бы перед  лицом таких
запросов,   только   не  Олвин.  Она  терпела  даже   прихоти  калифорнийца,
еженедельно получавшего огромные посылки с шоколадом и конфетами, о  каких в
джерсийском   захолустье  и  не  ведали,   безропотно  выполняла  неустанные
требования девушек из Уругвая, снабжая их кипятком для заварки чая мате, без
чего они не могли жить, как младенец  без  бутылочки,  причем  одной  из них
непременно нужно было съедать в день не менее четырнадцати апельсинов.
     Проблемы Олвин  отнюдь  не ограничивались областью кулинарии. Был у нас
студент из  Нигерии,  который  (вполне справедливо,  на  мой  взгляд) упорно
называл Олвин "мама". На третий день после своего прибытия он пришел к ней с
жалобой:
     -- Мама, у меня жутко жжет в животе.
     Опасаясь самого худшего, Олвин расспросила его и пришла к выводу, что у
него  всего-навсего сильный запор. Вручила  студенту суппозиторий, деликатно
объяснила,  как  им  пользоваться,  и  сказала,  что через  полчаса наступит
облегчение, так что лучше  держаться поблизости от уборной. Однако даже если
вам кажется, что  человек все понял, не мешает убедиться в этом. Час  спустя
студент снова подошел к Олвин и сообщил, что суппозиторий не подействовал.
     -- А что ты делал? -- спросила Олвин.
     -- Мама, я пошел в уборную, там  я ввел себе эту свечу, потом  вытащил.
Полчаса делал так, как сказала мама. А живот все равно болит.
     У Дэвида были  свои проблемы. Однажды на уроке  английского он придумал
историю  про человека,  сломавшего руку,  после  чего, чтобы проверить,  как
студенты усваивают язык, предложил им рассказать, что именно сломал бедняга.
Молодой мадагаскарец явно посчитал, что перелом руки  -- пустяковое  дело, и
принялся  называть глаза, печень,  легкие, желудок,  уши,  сердце и язык. На
вопрос,  почему  он  перечислил  как раз  те  органы,  которые не подвержены
переломам,  студент  ответил,  что  запомнил  все  эти  слова и  чрезвычайно
гордится этим.
     В   другой  раз  Дэвид  попросил   студентов  назвать   птиц,  служащих
национальным  символом  их стран. Все шло гладко, пока  не наступила очередь
студента из Ганы. Он крепко задумался, насупив брови.
     -- Орел, сэр,-- ответил он наконец.
     -- Какой из орлов? -- спросил Дэвид.
     Студент опять надолго задумался.
     -- Который вымер, сэр,-- произнес он торжествующе.
     Или  взять двух студентов из Таиланда, которые  прибыли  к нам в разгар
небывало  суровой  зимы,  когда  землю покрыла  глубокая пелена  сверкающего
снега. Тайцы  с  восхищением созерцали  невиданное на их родине вещество.  К
сожалению, занятия по большей части происходили  на  воздухе,  где они остро
ощущали холод. Было замечено,  что,  возвращаясь  в  дом,  они первым  делом
сбрасывали  обувь, снимали  носки и принимались  греть  ступни  о  ближайшую
батарею   отопления.  Неудивительно,  что  у  них  появились  ознобыши,  как
неудивительно и то, что эта болячка неизвестна в Таиланде.
     Я никак не ожидал при жизни  увидеть осуществление нашего плана создать
этот мини-университет, однако не успел, как  говорится,  оглянуться, как уже
играл в крокет на газоне за усадьбой "Ле  Нвайе" со студентами  из Бразилии,
Мексики, Либерии, Индии и Китая,  испытывая гордость  не только  потому, что
они любезно позволяли мне выигрывать.  Ибо в самых  разных странах  желающих
учиться  у нас было  больше,  чем  мест в  нашем общежитии (в  год  мы можем
принять около тридцати  человек), и меня не меньше их огорчала необходимость
добавлять все больше новых имен  в список очередников. Заявления поступали в
буквальном смысле слова со всех концов света:  абитуриенты из Южной Америки,
Африки, Азии, Индонезии, Японии,  Европы,  США,  Канады  и  Австралии жаждут
припасть к нашему источнику знаний. В основном это молодые люди, озабоченные
тем,   как  приобрести  профессию,  способные  оплатить   дорогу  и  готовые
довольствоваться  скромной  стипендией,  а  потому ограниченное  число  мест
вынуждает нас соблюдать  осторожность,  чтобы  избежать  чрезмерного наплыва
студентов  из бедных стран.  Вместе  с  тем  работа с представителями  самых
разных наций протекает  успешно;  думаю, все  дело в том, что  их объединяет
одно  горячее   стремление   --   спасать  угрожаемые  виды.  Встречаясь   с
сокурсниками,  они  с удивлением  обнаруживают, что  у  каждой  страны  есть
проблемы с  охраной  живой  природы  и  что  они  могут помочь  друг  другу,
обмениваясь идеями и информацией.
     * * *
     Продолжая  из  года  в год  шлифовать "многогранный  подход"  Треста  к
спасению  видов, мы не  забывали  также о других гранях  нашей деятельности.
Чтобы  поддерживать   на  ходу  механизм  непрерывно  растущей  организации,
требовалось совершенствовать подходы к разного рода текущим делам в пределах
Поместья Огр.  Взять  хотя  бы ветеринарное  обеспечение  большой  коллекции
бесценных угрожаемых видов.
     Мне доводилось говорить  во всеуслышание,  что самые  опасные животные,
кого нельзя  оставлять без присмотра  в зоопарке,--  архитектор и ветеринар,
посему я привык к тому, что архитекторы смотрят на меня с таким отвращением,
будто я болгарский царь Борис, прозванный Живодером, а ветеринары сторонятся
меня, как  если бы я  был  свирепым быком или бешеной собакой. Единственное,
что меня утешало,-- я все-таки имел дело  с грамотными (во всяком  случае --
полуграмотными) людьми.
     Помню, когда я первый раз попросил нашего ветеринара и нашего семейного
врача  оказать  помощь  человекообразной   обезьяне,  моя   просьба  вызвала
непонятное мне, простаку, замешательство. В крупных зоопарках Европы и США в
случае необходимости  спокойно  обращаются  за  помощью к  врачам  и даже  к
стоматологам.  В области диагностики и ремонта несметного множества чудесных
механизмов -- от человека  до мыши  --  существуют три  отдельных извилистых
направления: исследование человеческого организма, копилка знаний о болезнях
и функциях  организма домашних  животных  и,  наконец,  третье  течение  (до
недавних  пор  похожее  на  тоненькую  струйку) -- изучение диких животных в
неволе. Естественно, человек занимал  первое место, а потому это направление
развивалось особенно  интенсивно. Но поскольку оно не пересекалось с другими
направлениями,   ветеринария  не  слишком  процветала.  Осваивая  все  новые
достижения  медицины, ориентированной на  человека,  ветеринар тем не  менее
изучал  только  домашних  животных,  а  потому  не  без  опаски  смотрел  на
поступающего в его кабинет детеныша шимпанзе или гигантскую выдру из Гайаны.
От пробелов в образовании ветеринаров страдали коллекции зоопарков.
     Помню, в молодости  мне  множество  раз  доводилось  присутствовать при
вскрытии умерших  животных: изрубят тело на  куски и неизменно ставят один и
тот же  диагноз -- туберкулез. Никто  не задумывался  -- почему самых разных
животных, от страусов до антилоп, поражал непременно этот недуг, и никому не
приходило в голову заняться лечением или профилактикой. К счастью, теперь об
этом можно  говорить  в прошедшем времени. Идет  свободный обмен  знаниями и
практическим опытом.
     Тони  Оллчерч  пришел  к нам  несколько  лет  назад.  Увлеченный  своей
профессией ветеринара, он  присоединился к  Нику  Блэмпиду, который,  как до
него  отец  Ника, не один год верно служил нам. Сдается  мне, Тони --  как и
следует достойному ветеринару -- был в восторге от разнообразия предлагаемых
ему  пациентов, а  все противные уловки, коими они  старались отравить жизнь
Нику, делали его работу еще интереснее.
     Одним из первых пациентов Тони задолго до того, как мы обзавелись своей
больницей  со  всеми сложными  принадлежностями,  был  Оскар, один из  наших
крупных и отнюдь не безобидных орангутанов. У Оскара  заболел зуб, и местный
зубной  врач  Джек Петти, как и следовало ожидать, отказывался лечить зверя,
если его не усыпят. В те времена мы мало что знали о секретах анестезии этих
животных  и  ради  общего  душевного  покоя, а  также блюдя  интересы  наших
страхователей, мобилизовали местную полицию.  Нам прислали рослого  сержанта
из селян,  с двустволкой, коему  было  предписано  стоять начеку,  пока Тони
будет усыплять Оскара, а  Джек  займется зубом. Тони потом  говорил -- слава
Богу,  что Оскар не очнулся в разгар  операции,  ибо  он не сомневался,  что
заряд из обоих стволов достался бы ему, а не орангутану.
     --  Не доверяю я орангутанам,--  объяснял Тони,-- но еще меньше доверяю
дюжим полицейским с ружьем.
     На  сегодня Тони совмещает  функции ветеринара с  должностью  завхоза и
обязан управляться с  самыми  разными делами, скажем (если взять  не слишком
хлопотный день), произвести горилле кесарево  сечение и  прочистить унитаз в
женской уборной.
     Еще  одна  грань  нашей  деятельности  --  просвещение,  чем  мы  также
занимаемся в "Ле Нвайе". Прежде  наш заведующий  учебной  частью Филип Коффи
отвечал за приматов, занимался орангутанами и гориллами. Терпение, доброта и
понимание, необходимые  в работе  с  человекообразными  обезьянами, пришлись
Филипу очень кстати, когда он сел  разрабатывать программу  для  школьников.
Ежегодно  Джерсийский зоопарк служит  "классным помещением" для семи тысяч с
лишним ребят,  еще  семь  тысяч  состоят  в  "Клубе додо"  (додо  -- дронт),
объединяющем  юных  членов  нашего  Треста.  Филип  и   Дэвид  Во  завершают
организацию курсов для преподавателей  "зоодела", на которых будут обучаться
сотрудники зоопарков разных стран,  особенно развивающихся. Это первые курсы
такого рода, мы счастливы, что кладем начало этому делу, и  надеемся, что по
всему свету возникнут подобные учебные заведения.
     Есть у нас и освещающие разные стороны нашей работы издания. Джереми --
главный  редактор  научного  журнала  "Додо",  и  он  нещадно  подхлестывает
сотрудников  зоопарка,  студентов  и  посещающих  нас  исследователей, чтобы
вовремя представляли  статьи -- будь  то о выращивании редких крыланов или о
результатах длительного  изучения экологии  и  поведения угрожаемого вида  в
природной  среде. Есть  информационный бюллетень -- "На краю", трижды в  год
рассылаемый всем членам Треста,  и специальный  бюллетень  для членов "Клуба
додо"  -- "Курьер  додо". К  каждому выпуску "Курьера"  прилагается  большой
цветной  плакат  с  изображением  какого-нибудь  из  опекаемых  нами  видов.
Отдельный тираж плакатов  содержит  природоохранный текст  на  языке  родины
вида; эти  экземпляры мы  посылаем  в  школы, учреждения и  магазины  данной
страны,  чтобы  содействовать  местным  просветительским  программам.  Чтобы
выпускники Международного центра поддерживали связи между собой и с нами, мы
публикуем   и  распространяем  (сейчас  примерно   по   тремстам  адресам  в
шестидесяти  пяти странах) бюллетень "Солитер" (еще одно название  вымершего
дронта)  с  новостями  о  работе  на  Джерси  и наших  заокеанских проектах,
сообщениями выпускников об их  трудах и заметками об  успехах на ниве охраны
природы в разных странах.
     Разумеется,  наши  сотрудники  не   заняты   исключительно  уходом   за
животными, чтением лекций или составлением отчетов. На самом деле  они ведут
калейдоскопический  образ  жизни  -- мы  отправляем их  для работы  в поле и
проверки на местах, как идут наши проекты по  размножению  угрожаемых видов.
Так,  Джереми  периодически вылетает в Бразилию  --  посмотреть, как обстоят
дела  с охраной  приматов.  Дэвид Джегго  посещает острова Карибского  моря,
консультирует  людей,  участвующих  в наших  проектах  размножения  тамошних
попугаев, и ведет учет  диких популяций.  Брайен Кэрролл  (он у нас заведует
млекопитающими) собирает информацию о крыланах, а  ответственный за рептилий
Квентин Блоксэм  выполняет такую же работу на Мадагаскаре и в других местах.
Иногда для сбора  информации приходится прибегать к необычным,  доступным не
всякому исследователю способам. Например, когда  мы поручили одному из наших
научных  сотрудников, Уильяму Оливеру, изучить в поле  поведение  карликовой
свиньи, он пришел к выводу, что  есть только один способ  изведать тайны  ее
личной жизни.  Поймав карликовую свинку, он  надел ей  ошейник с датчиком и,
сидя на спине слона, следовал  за крохотным животным сквозь  заросли высокой
травы.  Нечасто  борцам  за   охрану  природы  доводится  выслеживать  самую
маленькую в мире свинью с радиоошейником, сидя верхом на слоне.
     Таков наш  "многогранный  подход" к охране угрожаемых  видов;  что-то в
этом  роде  следовало  бы теперь  делать всем  зоопаркам  мира для  спасения
животных. Огромную помощь  оказывают нам два  источника,  откуда  мы черпаем
силы для нашей работы; не сомневаюсь, что другие природоохранные организации
завидуют  нам. Во-первых,  нам удалось привлечь  к  себе  много  чрезвычайно
талантливых и преданных делу людей (и что еще важнее -- сохранить их в своем
штате); во-вторых, мне посчастливилось писать книги, которые стали настолько
популярными, что передо мной открывались  двери, наглухо закрытые для других
организаций.
     Думаю, секрет нашего замечательного коллектива в том, что мы  не просто
"очередной зоопарк". Поставив конкретные  цели, мы упорно добиваемся их; мне
кажется,  в этом наша  уникальность, и это привлекает людей. Нам  повезло --
обычно  энтузиасты отыскивают нас, а не наоборот, или же течение приносит их
в наши сети. Случай с  ответственным секретарем  Треста Саймоном  Хиксом  --
очень хороший пример.
     Мы  познакомились  с  Саймоном,  когда   он  возглавлял   замечательную
организацию --  Национальный корпус  охраны живой  природы в Великобритании.
Это  общественная  организация,  в  нее вступают люди,  болеющие  за  охрану
природы и готовые внести в  это дело свой вклад, а вознаграждением им служит
расчистка  загрязненных рек и прудов, посадка деревьев для защиты от эрозии,
сооружение   оград,  плотин  и  мостов  и  прочий  изнурительный,  но  столь
необходимый труд. Саймон явился к нам с бригадой,  чтобы помочь с кое-какими
работами.  Высокий,  крепко сложенный,  веснушчатый,  курносый,  с  большими
синими глазами и рыжими кудрями, он с  ходу горячо взялся за дело, буквально
излучая  энергию. Рядом с ним  вы  чувствовали себя так, будто стоите  возле
электрического генератора --  не  какой-нибудь плохонькой  динамо-машины,  а
агрегата вроде тех, что приводят в движение механизмы "Куин Элизабет II". На
редкость обаятельный человек, он с бесподобной эффективностью управлял своей
бригадой. Я смотрел на него с восхищением. Спросил Джереми и Джона Хартли --
они тоже были в восторге. Сфера деятельности  Треста чрезвычайно разрослась,
и мы остро нуждались в человеке,  который мог бы облегчить бремя руководства
Джереми и Джону. Похоже было, что  Саймон ниспослан Богом --  если мы сможем
заполучить его.
     --  Давайте  еще  присмотримся  к  нему,--  предложил я.--  Зазовем под
каким-нибудь   благовидным  предлогом  --  дескать,  нам  нужен  совет,  как
спланировать заливной луг или что-нибудь в этом роде.
     -- Думаешь, это необходимо? -- спросил вечно осторожный Джереми.
     -- Конечно. Не забывай -- важно не с кем уснешь, а с кем проснешься.
     Джереми смущенно покраснел.
     -- Понимаю,-- неуверенно произнес он.
     Словом, Саймон  вошел  в наш штат, и это было то  самое вливание свежей
крови, в котором мы нуждались. Его энтузиазму  не было границ, он брался  за
самые невероятные и трудные дела и доводил их до конца, проявляя неистощимую
энергию. Очень метко отозвалась  о нем одна моя южноамериканская знакомая. Я
сказал гостье, что ей непременно следует  познакомиться с Саймоном,  ни одна
женщина не должна упускать такого случая, и позвонил вниз в его кабинет.
     -- Сай,-- сказал  я,-- тут у меня сидит одна леди  из Южной  Америки, я
хотел вас познакомить. Ты можешь заглянуть на минутку?
     --  Конечно,-- ответил  Саймон;  голос  в  трубке  был  слышен  на  всю
комнату.-- Отлично, порядок, через секунду буду у тебя.
     Я положил трубку.
     -- А теперь слушай,-- обратился я к гостье.
     Сперва  послышался  приглушенный  грохот,  сопровождаемый чем-то  вроде
громовых раскатов. Затем  громыхнуло еще два  раза, как будто выстрелили  из
пушки.  После чего на лестнице,  ведущей  к  моей  квартире,  раздался такой
топот, словно в дом ворвалась  обутая  в сапоги с подковами  русская армия в
полном составе.  И наконец  хлопнула входная дверь со стуком,  превосходящим
все  предшествующие стуки. Гостья  подпрыгнула  на диване и чуть не выронила
стакан с напитком.
     -- По мнению  Саймона,--  мягко объяснил я,--  двери изобретены,  чтобы
мешать людям заниматься делом.
     Он ворвался  в  гостиную  с  вулканическим  блеском  в глазах и смял  в
рукопожатии  кисть южноамериканской  леди. Излучая очарование, минут  десять
смеялся и разговаривал с нами, прихлебывая холодное пиво.
     --  Ну,-- Саймон  поглядел на часы,--  боюсь, я должен уйти, у меня там
группа добровольных помощников, которых надо муштровать. Извините, больше не
могу задерживаться, надеюсь, еще увидимся. Отлично. Превосходно.
     Он еще раз сжал в тисках  нежную руку дамы и  скрылся.  Откинувшись  на
спинку  дивана,  она слушала удаляющийся  грохот, подобный шуму  отступающей
армии.
     -- Как, ты сказал, его зовут? -- спросила гостья.
     -- Саймон, Саймон Хикс.
     -- Ему больше подходит имя Ураган Хикс,-- твердо произнесла она.
     С тех пор мы его так и зовем.
     Нет  слов  описать,  с каким энтузиазмом  Саймон взялся  за  свою новую
работу. Вибрируя точно арфа, он в два счета реорганизовал нашу систему опеки
животных,  и  если   раньше   она  приносила  желанные,  но  очень  скромные
пожертвования,  то  теперь  суммы  заметно  возросли, и  наши животные,  как
говорится,  выстроились в очередь на  "усыновление". Вот  как действует  эта
система: вы "усыновляете" какого-то зверя, вносите деньги на его пропитание,
и  на клетке или ограде  загона появляется  табличка  с вашим именем. Весьма
удобно для озабоченных родителей  или крестных,  кои накануне дней  рождения
или Рождества носятся  по магазинам  в  поисках оригинальных подарков: нужно
всего  лишь "усыновить" какого-нибудь  обитателя  нашего  зоопарка от  имени
дитяти или крестника. Разумеется, у нас действует скользящая шкала, взнос на
лягушку намного меньше  взноса на гориллу, и  хотя эти деньги ни в коей мере
не  покрывают  наши  расходы на годовое содержание животных, польза  от  них
немалая.  Заодно родители и  дети проникаются сознанием, что  помогают нам в
нашей работе, и не без гордости заходят навестить "своего" зверя.
     Когда  я учредил  в Америке родственную организацию, мы назвали ее SAFE
(Save  Animals  From  Extinction  --  Спасите  Животных  От  Вымирания),  но
американцам  показалось,  что  эта  аббревиатура слишком  похожа на название
какого-то  лекарства,  и  пришлось  избрать  более  пышное  наименование  --
Международный трест охраны  диких животных. Однако Саймона ничуть не смущало
название SAFE, он тотчас запатентовал его и придумал новый способ для людей,
желающих вносить пожертвования в нашу копилку. Заказал в типографии карточки
с  названием каждого  вида и  снабдил ими  ящики  с надписями: "Ветеринарное
обслуживание",   "Содержание",  "Возвращение  в  природную  среду"  и   тому
подобное. Посетители  зоопарка  могли положить в ящик монету или ассигнацию,
выбирая ту сторону нашей деятельности, которая их больше интересовала, зная,
что деньги будут истрачены именно на эти цели.
     Наряду  со всеми этими  делами  Саймон решил,  что  должен пройти  курс
обучения вместе с нашими заморскими студентами, и стал прилежно ухаживать за
обитателями  всех секций  зоопарка.  По мере  того  как Саймон расширял круг
своих   познаний,  он   начал   исполнять  роль  экскурсовода,   рассказывая
посетителям о нашей работе и о биологических особенностях каждого животного.
Предельно  простодушный человек, он, что называется, клюет  на голый крючок.
Послушав однажды (без его ведома), как он просвещает группу членов Треста, я
зазвал его в свой кабинет и сказал:
     -- Саймон, мне нужно с тобой серьезно поговорить.
     -- Да, а что? -- тревожно осведомился он.
     --  Я  по поводу лекций, которые ты читаешь членам  Треста. На днях мне
случилось тебя послушать.
     -- Нет, правда, неужели слушал, Господи?
     -- Правда,--  серьезно  продолжал я.--  И хотя  в  целом лекция была на
должном  уровне,  мне кажется,  тебе  не стоило  преподносить  этим беднягам
заведомую "липу".
     -- "Липу"? -- через силу вымолвил он.
     --  Ну, может,  не  заведомую  "липу",-- уступил я.--  Может быть, ты и
впрямь считаешь, что ирбис обитает в Сахаре.
     Он уставился на меня, потом вдруг сообразил, что я его разыгрываю.
     -- Умоляю,--  сказал он,--  ради Бога, не  делай  больше таких вещей. У
меня чуть сердце не оборвалось.
     Как  раз  в  это  время  у   Саймона  возникли  осложнения   с   нашими
орангутанами.  Огромный самец Гамбар с  острова Суматра чрезвычайно  ревниво
охранял свою территорию и свою супругу Гину. И надо же было ему вбить себе в
голову, что Саймон (чья шевелюра цветом  весьма похожа на шерсть орангутана)
--  соперник,  домогающийся   расположения  Гины.  Завидев  Саймона,  Гамбар
хватался  за перекладину и раскачивался  на ней, колотя висящую на цепи шину
от грузовика, а завершал грозную демонстрацию силы тем, что сгребал в охапку
Гину и яростно совокуплялся с ней, чем приводил Саймона в  великое смущение.
Дошло  до   того,  что  Саймон,  когда  водил  по  зоопарку  членов  Треста,
отказывался подходить близко к клетке орангутанов.
     -- Ой, глядите -- орангутан! -- кричали гости, издали приметив Гамбара.
     -- Да-да, отлично,-- лихорадочно выпаливал Саймон.-- Но сперва я должен
показать вам наших лемуров.
     Саймон сообщил мне, что во время совокупления с Гамбаром  Гина смотрела
на него с такой укоризной, что у него сердце сжималось.
     -- Это ужасно,-- говорил он.-- Как будто она обвиняет меня.
     --  Не  бери  в  голову,--  утешал я  его.--  Только  подумай,  как  ты
прославишься, когда Гамбар сделает  последний ход. Еженедельник "Ньюс  оф зе
уорлд" заплатит тебе кругленькую сумму за историю твоей жизни.
     -- Что? --  воскликнул Саймон.--  Какой еще  последний ход?  О  чем  ты
толкуешь?
     -- Ты будешь единственным в истории человеком, на кого подаст в суд  за
попытку отбить возлюбленную суматранский орангутан,-- объяснил я.
     Популярность моих книг открывала передо мной  многие двери,  особенно в
среде так называемых "знаменитостей". Чрезвычайно полезно знать, что большой
босс  такой-то  организации  --  ваш  преданный  поклонник:  вы  можете  без
стеснения обращаться прямо к  нему  с  просьбой оказать  услугу, вместо того
чтобы  медленно  карабкаться  вверх  по липкой и непокорной  бюрократической
лестнице. К  тому же один почитатель сведет  вас с десятком  своих знакомых,
которые  могут  вам  чем-то  помочь, и  образуется  нечто вроде гирлянды  из
маргариток.  Типичный  случай  --  поиски  подходящего  патрона  для  нашего
новорожденного американского филиала.
     Примерно  в  это  время  Том  Лавджой,  собрав  в  американском  Совете
благожелательных и щедрых  деятелей,  задумался  над тем,  что теперь  нужно
подыскать,  так сказать, "носовое украшение",  человека,  хорошо  известного
американцам и способного  придать особый блеск  организации.  И Том позвонил
мне, чтобы обсудить этот вопрос.
     -- Как насчет князя Ренье? -- предложил я.--  Он любит животных, у него
в Монако даже есть свой зоопарк.
     -- Тогда  уж лучше его  жена,-- отозвался практичный  Том.-- В  Америке
никто не слышал про князя Ренье, зато все знают Грэйс Келли.
     -- Что верно, то верно,-- сказал я.-- Но я незнаком с ней.
     -- Зато я уверен, что Дэвид  Нивен знаком,-- ответил  Том.-- А с ним ты
знаком. Это ведь он был шафером твоей гориллы?
     --  Он, да только  я не люблю  просить друзей, чтобы они, так  сказать,
извлекали из своих знакомств выгоду для меня.
     -- Не захочет  --  откажется, только  и всего,--  философически заметил
Том.
     И я позвонил Дэвиду. Что он посоветует?
     -- Ненавижу впутывать друзей в такие дела, Джерри,-- сказал Дэвид.-- Но
вот  что  я  сделаю -- помогу тебе  получить приглашение,  а  там уж  ты сам
изложишь свое дело, я только предупрежу ее.
     -- Отлично, Дэвид,--  отозвался я.-- То, что надо. Главное, чтобы нам с
Томом открыли дверь, дальше мы  сами управимся. Уверен, все будет о'кей. Том
обаянием не многим уступит тебе.
     -- Не пытайтесь мне льстить, мистер Даррелл,-- серьезно произнес Дэвид.
     --  Беда  с вами,  второразрядными актеришками,--  не признаете правды,
когда ее говорят  вам прямо в глаза,-- сказал я  и поспешил положить трубку,
не давая ему ответить.
     Спустя  некоторое время княгиня Грэйс выразила  согласие принять нас  и
был назначен день. Том ликовал.
     -- Милая голубушка Мисс Америка,-- говорил он.
     -- Она  еще ничего  нам не  обещала,-- заметил я,-- и умоляю тебя -- не
вздумай называть ее милой голубушкой Мисс Америка. Она княгиня, черт возьми.
     -- Только жена князя,-- поправил меня Том.
     -- Заруби  себе  на  носу, мой  дорогой Томас: особы, ставшие княгинями
благодаря замужеству, порой носятся со  своим  званием и  положением больше,
чем урожденные.
     -- Я должен делать реверансы перед ней? -- спросил Том.
     --  Нет. Хотя  такое  зрелище доставило  бы мне подлинное удовольствие,
лучше избавь  княгиню  Грэйс  от  подобных  церемоний. Однако  учитывая твою
неотесанность, чувствую, что не  помешает преподать тебе несколько уроков --
как  следует вести  себя в таких  случаях. Займусь  твоим  образованием, как
только встретимся во Франции.
     Поскольку  вас не каждый день приглашают в княжеский дворец в Монако, я
посчитал, что  сему мероприятию надлежит придать  соответствующий  блеск.  А
потому разместился вместе со своим женским эскортом (жена, секретарша и одна
давняя приятельница) в роскошном отеле, откуда было слышно  шуршание бумажек
в казино. Вздыбив свои вкусовые сосочки изысканным аперитивом, мы вступили в
зал  ресторана,  встреченные подобострастным метрдотелем и шеренгами учтивых
официантов. Только  мы отведали  нежнейший  овощной суп, холодный, будто нос
белого  медведя, и  официанты  в  торжественной  тишине  поставили  на  стол
варенного  в шампанском  и сливках лосося,  как появился Томас Лавджой, всем
обликом похожий  на  единственную выжившую жертву  страшного  месопотамского
землетрясения. При  виде его у метрдотеля  вырвался вибрирующий  писк, какой
издает  морская свинка,  на которую вдруг наступил  битюг. Честно говоря,  я
вполне разделял его чувства.
     Одна  рука  Тома  сжимала содержащий,  видимо, все его земное имущество
портфель,  изготовленный  из   кожи   престарелого  крокодила,   страдавшего
проказой.  Костюм  его выглядел так, будто в нем поочередно спали семнадцать
бомжей, а восемнадцатый выбросил на свалку.  Рубашка была  сероватого цвета,
только  участок,  окружающий шею,-- черный. Галстук (некогда,  вне сомнения,
смотревшийся великолепно) выглядел  так, будто его задумчиво пожевал и потом
выплюнул  какой-нибудь  не  одаренный  большим  мозгом  динозавр.  Довершала
ансамбль обувь -- Чарльз Чаплин много лет безуспешно пытался  придать  своим
ботинкам такой вид. Изборожденная складками кожа,  что  твой  грецкий  орех,
торчащие вверх флагштоками  носы, отчаянно  цепляющиеся за верха подметки...
Казалось, приди вам в голову неразумная мысль изучить их поближе, непременно
подцепите какую-нибудь заразу.
     --  Привет всем,--  сказал  Том,  втискивая  свою неприглядную  плоть в
кресло.-- Извините, что опоздал.
     Мой  женский  эскорт  воззрился на него так,  как если бы он был жабой,
притаившейся  на  дне тарелки с супом. Сами  все такие нарядные, в  шелках и
сатине, намазанные, расфуфыренные,  источающие дорогие  благоухания,  словно
летний луг после первого укоса, а тут среди них этакое чучело огородное.
     --  Надеемся, ты  не  собираешься в таком  виде  являться  во дворец  к
княгине Грэйс? -- дружно молвили они грозным тоном.
     -- А что? -- удивился Том.-- Чем я вас не устраиваю?
     Они объяснили ему -- чем. Казалось  бы, за много лет  я наслушался, как
женщины  препарируют  своих  мужчин, но  такого обстоятельного  и  жестокого
разбора не припомню. Тому  велели бегом подняться наверх, где, сколько он ни
возражал,  заставили  раздеться  чуть  ли  не  догола,  и  пока  Том  сидел,
завернувшись  в  банное  полотенце,  на  моей  кровати, гостиничная  обслуга
занялась его платьем.
     -- Не  все ли равно, как я выгляжу,--  обиженно  заявил Том.--  Вчера я
завтракал вместе с президентом Перу, и он ничего не сказал.
     -- Есть женщины, которые судят о человеке по одежде,-- ответил я.-- И я
уверен,  что княгиня  Грэйс -- одна  из  них. У этих женщин особое  зрение и
встроенный радар. Приведи их в  зал, где  собралось три сотни людей,  и  они
тотчас заметят микроскопическое пятно яичного желтка  на  галстуке мужчины в
дальнем конце помещения.
     --Но я же не виноват, что мой багаж потерялся в Париже!
     -- Не  станешь  же  ты объяснять ей  это.  Она  решит,  что  ты  всегда
выглядишь точно старьевщик.
     Наконец одежда Тома вернулась, уже не такая похожая на посылку с театра
военных действий в  Крыму, и,  пока  он одевался,  я вкратце  просветил  его
насчет придворного этикета.
     -- Не забудь поклониться, когда она подаст тебе руку. И называй ее либо
"ваша светлость", либо "ма-ам".
     -- "Ма-ам"? -- переспросил Том.
     -- Ну да, это сокращенное "мадам".
     -- А можно, я стану называть ее миссис Ренье?
     -- Ни в коем случае. Держись лучше за титул "ваша светлость".
     Мы  заняли  места  в  такси  и  поднялись на  холм,  откуда  глядит  на
сверкающую  гладь Средиземного моря сказочный розовый  дворец. У  ворот  нас
остановил  строгий  часовой  в  форме,  какую мог  носить кто-то  из  героев
оперетты "Нет, нет, Нанетт" или еще какого-нибудь экзотического мюзикла. Нас
проводили в обитель секретаря княгини и попросили подождать минутку.
     -- Классный  особнячок,-- заметил  Том,  созерцая  мрамор  и  золоченую
резьбу на дереве.
     -- Ради Бога, не забудь,  что я тебе говорил,--  сказал я, считая,  что
Том,   как  председатель  нашего   американского   Совета,   должен   первым
приветствовать княгиню. Секретарь открыл  дверь, и нас  провели  в  кабинет.
Ослепительно красивая и элегантная княгиня поднялась из-за рабочего стола  и
направилась к нам улыбаясь.  И тут я с ужасом увидел, как Том  приветственно
машет ей рукой.
     -- Привет, Грэйс,-- сказал он.
     Стремясь исправить положение, я поспешил взять слово.
     --  Ваша светлость  чрезвычайно  добры,  что  нашли  время  для  нас,--
пролепетал  я.--  Разрешите представить  вам доктора  Лавджоя,  председателя
нашего американского Совета, а моя фамилия Даррелл.
     После чего мы  сели вместе с княгиней  на  широкий  диван  и попытались
рассказать ей про цели нашего Треста. Как ни терпеливо внимала княгиня, я не
сомневался, что  услышу  отрицательный  ответ на нашу просьбу.  Ее светлость
приняла нас только ради своей дружбы с Нивеном и теперь подыскивает вежливые
слова  для  отказа. Пришло  время  выкладывать  козырную  карту.  Только она
заговорила  про обилие всяких обязательств,  а "...потому вряд ли...", как я
положил  ей  на  колени большой  снимок  нашего  новорожденного  горилленка,
лежащего  на  животике  на  белом   махровом   полотенце.  Остановившись  на
полуслове, княгиня восторженно вскрикнула будто  школьница.  "Утю-тю-тю"  не
сорвалось с ее губ, но я чувствовал, что еще немного, и она начнет сюсюкать.
     --  Ваша светлость,--  сказал я,--  перед  вами  как раз  одно  из  тех
животных, которым мы стараемся помочь выжить.
     --  О, какая  прелесть,-- проворковала она.--  В жизни не видела ничего
прелестнее. Можно, я покажу этот снимок мужу?
     -- Он ваш, я специально привез его вам.
     --  О,  большое спасибо,-- произнесла она, не  отрывая от снимка  глаз,
отуманенных нежностью.-- А теперь скажите, чем я могу вам помочь.
     Покидая  дворец десять минут спустя, мы могли поздравить  друг  друга с
тем, что патронессу  американского филиала  нашего Треста зовут ее светлость
Грэйс, княгиня Монако.
     -- Я знал, что фотография горилленка добьет ее,-- торжествующе сказал я
Тому, когда мы  садились  в  такси.--  Все  женщины, кому  я показываю  этот
снимок, сходят с ума. Действует на их материнский инстинкт.
     -- А по-моему, твой снимок тут ни при чем,-- отозвался Том.
     Я уставился на него.
     -- Как это понимать -- ни при чем? -- возразил я.-- Именно снимок решил
исход дела.
     --  Ничего подобного,-- ухмыльнулся  Том.-- На самом деле  ее  покорило
пятнышко яичного желтка на моем галстуке.



     Много лет назад, когда наш  Трест только начинал свою  деятельность,  я
пытался разъяснить людям, для чего мы разводим животных в неволе. Всякий раз
меня спрашивали:  "А  кого  вы  вернули  обратно?" -- так,  будто  все  дело
сводилось  к  тому, чтобы размножить несколько  особей, затолкать в  клетки,
отвезти на родину вида и выпустить в ближайший лес. Ничего подобного...
     Сама задача  разведения видов в неволе сопряжена со многими проблемами,
однако, решив ее, то есть благополучно пройдя первую и  вторую стадии нашего
"многогранного  подхода",  можно  всерьез  приступать к  стадии номер три --
возвращать выращенных вами особей  в природную среду: туда, где  данный  вид
уже  вымер,  в районы  естественного обитания вида,  в  места  с подходящими
условиями  по  соседству  или  в  ареалы,  где  эндемичная  дикая  популяция
нуждается во вливании свежей крови. Третья стадия -- самая сложная.
     Сложность заключается  в новизне  этого дела, речь идет, если хотите, о
совершенно новом искусстве, и мы учимся на ходу. Начать с того, что нет двух
видов  с  одинаковыми запросами,  каковые  и необходимо  тщательно  изучать.
Далее,  нельзя взять животное,  рожденное в неволе в  третьем или  четвертом
поколении, и просто водворить  его в природную  среду.  При всем обилии пищи
кругом  оно  скорее  всего  погибнет,  ибо  приучено  есть  фрукты  и прочий
приготовленный  корм  из  мисок.  Все  равно  что  привычного   к  роскошным
гостиницам потомственного миллионера поместить на застланной газетами скамье
в парке, предоставив добывать пищу в мусорных контейнерах. Без основательной
подготовки он не освоится с новым образом жизни.
     Разработанные пока что методы достаточно просты, но, как я уже говорил,
процесс должен учитывать особенности конкретного животного, да и конкретного
места. Наша первая попытка  вернуть на Маврикий розового голубя -- наглядный
пример  того,  как  легко потерпеть  неудачу.  Мы  решили  для первого  раза
воспользоваться,  так  сказать,  "пересадочной   станцией"  в  Памплемусском
ботаническом саду. Здесь на обширной площади предостаточно листьев и плодов,
к тому же сад пересекает множество  дорожек, облегчая наблюдение за реакцией
и  передвижениями  птиц. Итак,  мы соорудили  специальный  птичник  с  двумя
отделениями  -- одно  для пары голубей, коих мы  наметили выпустить на волю,
другое -- для пары, играющей роль манных птиц, чтобы первая пара не покидала
совсем ботанический сад.
     Кандидатов на освобождение тщательно отобрали в питомнике на Блэк-Ривер
-- комплексе птичников и вольеров, построенных и оборудованных маврикийскими
властями  при финансовой  поддержке  нашего  Треста. После  того  как голуби
освоились  в  новой  обители,  наступил великий  "выпускной" день. По  этому
случаю я  прилетел  на  Маврикий,  и мне было  доверено осуществить заветное
действо. Было задумано,  что, очутившись  на  воле, птицы смогут по-прежнему
использовать птичник как убежище, и там их всегда будет ждать корм. пока они
не привыкнут сами добывать пропитание. Прибыв на место в назначенный день, я
размашистым  движением  (великое   событие!)  дернул  веревочку,  призванную
поднять дверцу, открывая пленникам путь на свободу. Веревочка порвалась.
     Наступила неловкая пауза, пока кого-то послали за  другой веревочкой. В
эту минуту я с глубоким сочувствием  думал  о нарядных дамах, которые раз за
разом  без успеха  пытаются разбить  шампанское о борт спускаемого  на  воду
океанского лайнера. Наконец веревочка появилась и дверца послушно поднялась.
Голуби не подкачали --  вылетели  на волю и опустились на крышу птичника. Мы
надеялись,  что они на этом не остановятся и перелетят на деревья. Не тут-то
было. Они продолжали  флегматично  восседать,  не мигая, на  птичнике, точно
этакие придурковатые изделия чучельника. Посмотрели бы на них сейчас все эти
болваны, которые толкуют о жестокости неволи и сладости свободы.
     Задним  числом мы  пожалели, что  об  этой  первой  попытке  никого  не
известили, хотя тогда это казалось вполне разумным. Всего в Памплемуссе было
выпущено одиннадцать птиц, и они, набравшись постепенно храбрости, принялись
вкушать плоды обретенной свободы,  исследуя все закоулки ботанического сада.
Где  и  столкнулись  вскоре  с опасностью  --  по саду  бродили мальчишки  с
рогатками,  любители мяса сизарей.  Разве  можно было  требовать,  чтобы они
отличали розового голубя от сизаря, разве что первый был пожирнее и  казался
более желанной добычей (на  самом деле мясо розового голубя несъедобно из-за
неприятного вкуса). Добавьте к  этому граничащую со  слабоумием доверчивость
розовых, и станет ясно,  что они были обречены.  Не один  из выращенных нами
голубей  пал жертвой смертоносного оружия юных  охотников. Могут спросить: а
повлияла  бы на ход событий предварительная пропаганда в  печати? Влияют  ли
такие кампании на мальчишек с рогатками? Как бы то  ни было, несмотря  на их
проделки, несколько розовых голубей  составили  пары и  принесли  потомство,
хотя и бросили птенцов на ранней стадии, вероятно спугнутые людьми.
     Достаточно сказать,  что  наш  первый  опыт  никак нельзя было  назвать
блестящим  успехом, а  потому  мы  отловили  уцелевших  птиц  и  вернули  на
Блэк-Ривер. Правда, какой-то урок мы извлекли. Птицы не устремились тотчас в
голубые дали,  а оставались поблизости от того места, где их выпустили и где
их можно было подкармливать, позволяя осваиваться с непривычной обстановкой.
Кроме  плодов  и листьев  местной  флоры  они питались  также  экзотическими
растениями  -- важное наблюдение,  поскольку  экзоты  наводнили маврикийские
леса,  куда  предполагалось  возвратить  розовых  голубей.  И   наконец,  мы
доказали, что птицы, выращенные в неволе, способны  размножаться, очутившись
на свободе.
     А потому  мы уже с полной уверенностью  стали планировать следующий шаг
-- настоящее возвращение птиц в природную среду, конкретно -- в лес Макаби в
одном из глухих уголков острова Маврикий. Снова начали с того, что соорудили
птичники  и  поместили  в них голубей.  На сей  раз перед тем, как выпускать
птиц,  снабдили  их  миниатюрными передатчиками;  одно  дело  --  следить за
голубями  в ботаническом саду,  совсем другое  --  выслеживать их в глубоких
лощинах и зарослях  Макаби. Первое время розовые голуби, очутившись на воле,
вели  себя по-разному. Одни улетали за пределы радиуса действия передатчиков
и  пропадали  где-то  неделями, чтобы  затем каким-то  таинственным  образом
возникнуть вновь. Другие, вылетая в лес, ежедневно возвращались к птичникам,
где их  ждал корм. Третьи, удалившись  от птичников  на  несколько  десятков
метров,  месяцами  пребывали  там. Постепенно становилось  ясно,  что  птицы
акклиматизируются и с каждым днем обретают  все  большую  самостоятельность,
находя устраивающие  их плоды  и  листья.  Тем не  менее,  опасаясь,  как бы
какой-нибудь вид местного корма не исчез из-за смены сезона, обрекая розовых
на голодание, мы продолжали подкармливать их. Когда писались эти строки, два
голубя уже прилетали к птичникам в сопровождении птенцов. Что  позволяет нам
осторожно говорить про успех нового опыта.
     Мы рады этому  по двум причинам. Во-первых,  точно доказано, что птицы,
рожденные  в  неволе в третьем или четвертом поколении, способны освоиться в
природной  среде. Во-вторых,  и  это,  возможно,  еще  важнее  -- мы создали
колонию за пределами  участка, который привыкли называть  Голубиным  лесом и
который представляет собой  долину среди лесистых гор  с кущами причудливого
вида криптомерий, где гнездится вся  дикая популяция розовых голубей (в 1978
году  она  насчитывала  всего  около  двадцати  пяти  особей).  Естественно,
сосредоточение малочисленной популяции на площади в несколько  гектаров было
чрезвычайно опасно для вида --  бесшабашная шайка интродуцированных обезьян,
или  не  менее  бесшабашный примат с ружьем, или хорошенький ураган запросто
могли   истребить  всех   розовых  голубей.   Тем  не  менее  упрямые  птицы
отказывались гнездиться  где-либо  еще.  Невольно  вспоминается совет --  не
класть все яйца в одну корзину... А потому, выпуская розовых в Макаби, мы от
души  надеялись,  что они приживутся  там и образуется новая  колония. После
чего  можно будет продолжать создание колоний в других уголках Маврикия, так
что, случись что-нибудь с исконной дикой популяцией, вид все же сохранится.
     Совсем другую проблему представляют  лысые  ибисы, которые предпочитают
гнездиться вблизи городов.  Это  крупные  птицы с  голой головой  и  длинным
клювом  кораллово-красного цвета, одетые  в  темное оперение,  отливающее на
солнце металлическим блеском. У них обширный и забавный вокальный репертуар,
состоящий  из  серии  кашлей,  хрипов, рычаний  и  звуков,  предшествующих в
латинских  странах звучному отхаркиванию. Некогда  эта своеобразная и весьма
полезная  птица была очень  широко распространена --  от  Турции и  Среднего
Востока до  Северной Африки  и  обширных  областей  Европы,  где лысые ибисы
гнездились   даже  в  Альпах.  В  средние  века   птенцы   ибиса  почитались
деликатесом,  доступным  только  вельможам,  хотя  не  удивлюсь,  если   мне
расскажут,  что  иной  раз  пухлые  птенчики попадали  и  в кастрюлю убогого
крестьянина.   Первые  письменные  упоминания  об  этой  своеобразной  птице
относятся  к шестнадцатому веку, когда  в  Зальцбурге она была известна  под
именем  лесного  ворона.  В  1528  году  король  Фердинанд   и   архиепископ
Зальцбургский издали охраняющие ибиса указы  (очевидно, чтобы аристократы, в
отличие  от  крестьян,  могли  продолжать  уписывать птенцов),  от  которых,
однако, не было проку.
     Я называю лысого ибиса полезным потому, что он -- подобно многим другим
птицам -- истребляет вредителей, питаясь личинками насекомых; сверх того его
пищу  составляют лягушки,  рыбешки  и мелкие млекопитающие. Учитывая крупные
размеры ибиса  и тот  факт, что в кладке  бывает  до четырех  яиц, требуется
изрядное количество  личинок,  чтобы прокормить  этих  пернатых.  В  прошлом
появление  лысых ибисов в давних  местах  их гнездовий на скалах возвещало о
приходе  весны и служило поводом для  праздника --  в  частности в маленьком
турецком городе Биреджик. Но затем было изобретено малоприятное вещество под
названием  ДДТ,  которое, как  заведено,  стали применять  без разбора,  что
отразилось  и  на  ибисах, поскольку  их  корм  оказывался  отравленным.  Из
гнездовий в Европе эта  птица  уже изгнана,  быстро  сокращается численность
лысых  ибисов  на Среднем  Востоке и в Северной Африке. Колония в  Биреджике
оставалась  единственной на Востоке,  но город  разрастался, и  многие  дома
подступили к самой скале, где гнездились птицы.  В летний зной  жители спали
на плоских крышах этих  домов,  им  вовсе  не нравилось, когда  на них падал
сверху помет,  и  они били ибисов камнями  и стреляли. Какой там праздник --
сплошное  расстройство!  Турецкое  правительство  тщетно  пыталось  защитить
ибисов. Под  давлением  людей и  инсектицидов последняя  восточная популяция
быстро  сокращалась,  и  когда пишутся  эти строки, в Турции не осталось  ни
одного дикого лысого ибиса. Сохранились маленькие уязвимые дикие популяции в
Марокко, Алжире и Саудовской Аравии.
     К  счастью,  ибисов  содержали в  неволе  в  Инсбрукском  и  Базельском
зоопарках;  именно   последний  предоставил   нам  птиц,   основавших   нашу
процветающую  ныне  колонию.  В свою  очередь  мы  поделились  с  зоопарками
Эдинбурга, Честера  и Филадельфии, а  еще нами  финансировалось оборудование
вольеров в Марокко, куда поступают выращенные в неволе особи от нас и других
европейских коллекций. Птенцы из  этих  вольеров  составят основу  программы
реинтродукции ибисов в тщательно  подобранных  местах.  Уже готовятся  такие
планы и для других  областей Северной Африки.  Египтологи полагают, что ибис
был первой птицей, выпущенной Ноем  с ковчега.  В самом  деле, почему бы  не
создать колонию этих  птиц, скажем, на  какой-нибудь из скал вблизи Луксора?
Пусть  летают среди могучих  древних  памятников,  как летали в  те времена,
когда эти памятники создавались.
     Эти планы нам  еще предстоит попробовать осуществить,  а несколько  лет
назад, сразу после того, как мы  приступили к реинтродукции розовых голубей,
у  нас было все готово  для  подобной акции  с другим представителем  фауны,
млекопитающим,  а  именно с  ямайской  хутией.  Все сулило успех, однако ход
событий показал, что кажущийся на  первый  взгляд  достаточно простым проект
может натолкнуться на неожиданные препятствия.
     Хутиевые  --  обособленное семейство  грызунов, обитающее  на  островах
Карибского моря и  представленное разными родами на Кубе, Ямайке  и Багамах.
Ямайский  вид (местные жители  называют  его  кроликом), величиной  с малого
пуделя, одет в  серовато-коричневый мех и смахивает на  увеличенную  морскую
свинку.  Это  единственный   уцелевший   на   острове   крупный   эндемичный
представитель  млекопитающих.  Некогда  хутии  водились   здесь  в   большом
количестве и были важным источником питания как для исконных жителей Ямайки,
так и  для  ямайского удава, однако  вырубка  лесов  и  охота  с применением
современного  оружия  явились  подлинной   катастрофой  для  этих  зверьков.
Благодаря любезной помощи одного члена нашего Треста мы в 1972 году получили
наших первых хутий -- двух самцов и самку, пойманных в горах Джон-Кроу;  еще
восемь особей  приобрели в 1975 году.  Они принесли  первое  (насколько  нам
известно)  потомство  в  неволе,  и в  последующие  десять лет  был  получен
шестьдесят  один  помет,  насчитывающий девяносто  пять детенышей.  Из  них,
сохраняя  верность  принципу  --  не  держать  все  яйца  в  одной  корзине,
девятнадцать  мы одолжили для размножения в шесть других коллекций в четырех
разных странах.
     Вернемся,   однако,   в   1972  год.  Когда   близилось   к  завершению
строительство нашей новой великолепной обители для хутий, мне позвонила одна
из  попечительниц  Треста,  Флер  Коулз,  и  сообщила,   что  ждет  в  гости
голливудскую звезду Джимми Стюарта с женой Глорией и собирается  показать им
Джерси. Большой  любитель  пользоваться  удобными  случаями, я  спросил,  не
согласится  ли мистер Стюарт  открыть центр размножения хутий, чтобы сделать
рекламу Тресту. Мне ответили, что он будет счастлив.
     В назначенный день я отправился в аэропорт встречать гостей. Стюарт был
сама непритязательность -- ковбойская походка,  голос с  хрипотцой,  тягучая
речь. Глория  --  прелестная  женщина,  выхоленная, какой  может быть только
состоятельная американка, чрезвычайно обаятельная, однако с особым блеском в
глазах,  свидетельствующим,  что  она  легко  может  уподобиться   одной  из
знаменитых  тетушек мистера  Вудхауса, если что-то  будет  ей  не  по нраву.
Весьма энергичная  особа,  перед какими метрдотели тотчас начинают услужливо
лебезить во избежание  скандалов,  превосходящих самые страшные их  кошмары.
Пока мы, выйдя из аэропорта, ждали, когда Джон подгонит такси, Джеймс Стюарт
вдруг  исчез. Только что  был здесь -- долговязый,  мило улыбающийся --  и в
следующее  мгновение беззвучно испарился. Казалось бы,  для такого  большого
(во всех смыслах слова) человека просто невозможно исчезнуть так незаметно.
     --  Где Джимми? -- спросила вдруг Глория  укоризненным тоном, словно мы
прятали его от нее.
     Мы внимательно обозрели окрестности.
     --  Может  быть,  решил  воспользоваться  удобствами,--   употребил   я
обожаемый мной американский эвфемизм.
     -- Уже пользовался в самолете,-- ответила Глория.-- Куда он мог деться?
     Исключив  "удобства"  из  ряда  возможных  укрытий,  я  совершенно   не
представлял  себе, куда  мог деться Джимми Стюарт.  Растущее волнение Глории
заставило  и меня  ощутить некую  тревогу.  Уж не похитили  ли его?  Я  живо
представлял себе  крупные заголовки в малограмотной мировой прессе:  "Джеймс
Стюарт похищен  на  вечеринке в честь  хутий -- знаменитый  актер  исчезает,
подобно  животным,  которых решил  навестить". Не такой рекламы  желал я для
нашего Треста...
     В эту минуту подъехал в такси Джон.
     -- Пойти сказать мистеру Стюарту, что машина подана? -- спросил он.
     -- Где он? -- дружно воскликнули мы.
     -- Он там, у ангаров, осматривает какой-то самолет,-- сообщил Джон.
     -- Сходите за  ним, умоляю,-- сказала  Глория.-- Он не может равнодушно
смотреть на самолеты.
     -- Как он проник туда? -- недоумевал я: Джерсийский аэропорт охраняется
очень строго.
     -- Неужели думаешь, кто-нибудь станет останавливать Джеймса Стюарта? --
ответил Джон вопросом на вопрос.
     Наконец самовольщик прошагал вразвалочку обратно к нам.
     --Э...  ничего  самолетик там, славненький,--объяснил  он.-- Да, ничего
игрушечка, аккуратненький. Уютный такой... Конфетка. Первый раз такой вижу.
     --   Садись   в  машину,  Джимми,--  распорядилась  Глория.--  Ты  всех
задерживаешь.
     -- Нет, в самом деле,-- настаивал Джимми, не обращая внимания на призыв
супруги.-- Приятно было увидеть эту игрушку.
     После  ленча он, излучая обаяние, открыл  наш питомник хутий,  объявив,
что сразу полюбил  "Хут Ирз", когда впервые их увидел  (то бишь  пять  минут
назад). После сего  тяжкого испытания мы пригласили  гостей отобедать в доме
одного из моих друзей.
     Пока мы чокались в теплице и за последовавшим затем великолепным обедом
я заметил, что Джимми чем-то  озабочен. Решил, что он еще не пришел толком в
себя от  быстрой  смены часовых поясов,  которая хоть  кого может  выбить из
колеи.  После трапезы мы перешли в гостиную,  где Джимми  осторожно  опустил
свою нескладную  фигуру в лоно обширного дивана. Рассеянно поведя по комнате
глазами, он вдруг сосредоточил взор на заинтересовавшем его предмете.
     -- Гляди-ка, пианино,--  сказал  он,  не отрывая загоревшихся  глаз  от
приютившегося в углу маленького рояля.
     -- Джимми, умоляю,-- предостерегла его Глория Стюарт.
     -- Точно,  пианино,-- повторил  Джимми с таким восторгом,  будто сделал
открытие века.-- Этакое маленькое, крошечное пианино.
     -- Джимми, я запрещаю,-- сказала Глория.
     --  Песенку...--  задумчиво произнес  Стюарт  с  фанатичным  блеском  в
глазах, медленно отрываясь от  дивана.-- Песенку...  Как она называется, моя
любимая?
     -- Прошу тебя, Джимми, не трогай пианино,-- отчаянно взмолилась Глория.
     -- А, вспомнил... Регтайм "Ковбой  Джо"...-- сообщил Джимми, подходя  к
инструменту.-- Ну конечно, регтайм "Ковбой Джо".
     -- Джимми, я прошу тебя,-- вымолвила Глория срывающимся голосом.
     -- Щас, больно песенка  хорошая,  свинговая.-- Джимми опустился на стул
перед роялем, поднял крышку, и клавиши оскалились, будто пасть крокодила.--
     Так... ну-ка, поглядим... ага, как там...
     Он принялся тыкать  длинными пальцами в клавиши, и мы  тотчас уразумели
две вещи. Во-первых, Джимми Стюарту явно медведь наступил на ухо, во-вторых,
он не умел  играть  на  рояле. К тому  же он позабыл все слова песни,  кроме
самого названия. Сколько лет наблюдал я его триумфальное шествие по  экранам
кинотеатров, но такое я видел впервые. Он истязал инструмент и фальшиво пел,
тщетно силясь добиться лада. Хриплым голосом снова и снова повторял название
песни,  когда ему казалось, что он что-то пропустил. Это было все  равно что
смотреть на безрукого человека, задумавшего переплыть Ла-Манш. Меня разбирал
смех, но я изо всех сил сдерживался, очень уж он гордился своим исполнением.
Расправившись наконец с регтаймом "Ковбой  Джо",  Джимми повернулся к нам  с
довольным видом.
     --  Кто-нибудь  желает послушать еще  какую-нибудь  песню?  --  радушно
осведомился он.
     Меня подмывало заказать "Усеянный звездами стяг", но до этого не дошло.
     -- Джимми, нам пора уходить,-- сказала Глория. И они ушли.
     Я  воспринял  выступление великого Джеймса  Стюарта как великую  честь;
боюсь, однако, что его супруга думала иначе.
     Всякий  раз, когда коллекция Треста пополняется новым животным, это для
нас поистине волнующее событие. Но "Хут Ирз", как их окрестил Джимми Стюарт,
явились исключением из этого правила. Симпатичные тучные  зверьки с  тяжелым
задом, как  если бы  они  надели не по  размеру большие штанишки, наши хутии
были  начисто лишены  того,  что называют  яркой индивидуальностью.  Радости
бытия они излучали не больше, чем группа церковных старост, хоронящих своего
товарища. Среди их повадок разве  что одну можно было назвать эксцентричной.
Подобно  большинству созданий,  они не читали  специальных книг, описывающих
присущее  им  поведение, а  потому  не знали,  что им надлежит  вести строго
наземный образ жизни. С видом  полного  безразличия они тяжело взбирались по
размещенным  в клетках  веткам  и восседали  под самой крышей, словно  желая
изобразить стайки бескрылых птиц. Правда, я частенько наблюдал, как детеныши
затевают  нечто  вроде  игры  в салки,  но  делалось  это  весьма  степенно;
напрашивалось сравнение  с  раскормленными детьми из  консервативных  семей,
снисходящих до подобных игр лишь по желанию родителей.
     Когда  число  детенышей достигло  удовлетворительной  цифры,  мы  стали
подумывать  о  реинтродукции хутий. Тогдашний  наш  ученый секретарь  Уильям
Оливер отправился  на Ямайку, чтобы провести подготовительные мероприятия, а
именно --  выбрать  подходящий  район  (подходящий  с точки зрения хутий;  в
частности,  важно  было оградить  их от посягательств охотников)  и наладить
сотрудничество с  зоопарком  Хоуп в Кингстоне.  Всего  в 1985--1986 годах на
остров  поступили  сорок  четыре  особи,  выращенные  у  нас  на  Джерси; их
поместили семьями в специальных клетках в названном зоопарке. Тем временем в
избранном  районе тщательно  изучалась растительность, чтобы  мы  могли быть
уверены, что у хутий не будет проблем с кормом.  После этого семьи выпустили
по отдельности  во временные садки у скал и  специально подготовленных: нор.
Через неделю-другую ограды убрали, с тем чтобы около трех месяцев наблюдать,
как пойдут дела.
     Поначалу  все  шло  хорошо. Контроль  показал, что  за  указанный  срок
исчезли только  три особи, тогда как  остальные быстро освоились и выглядели
вполне  удовлетворительно.  Мы  уже   начали  надеяться,  что  реинтродукция
увенчается блестящим успехом. Однако при повторном контроле спустя некоторое
время в том  же году были  обнаружены всего  восемь особей. Все они, включая
двух родившихся на новом месте, были в отличном  состоянии. Полуторамесячные
поиски не обнаружили других  экземпляров.  В  следующем  году удалось  найти
всего двух зверьков -- выращенного на Джерси и  родившегося, судя по  всему,
уже  на  Ямайке.  Оба  были в  хорошем  состоянии, но  куда  подевались  все
остальные  особи, оставалось  загадкой. Казалось бы, и с  кормом здесь все в
порядке,  и охотники сюда не  заходили.  Оставалось  предположить, что  либо
хутий поразила какая-то болезнь, либо  они  стали жертвами бродячих собак  и
кошек. Тем не менее мы не утратили надежду, вместе с  зоопарком Хоуп создаем
достаточно   большую   плодовитую  колонию,   чтобы   при  помощи  студентов
Вест-Индского университета осуществить новую попытку реинтродукции.
     Все огорчения,  связанные  с  провалом  попыток возвращения животных  в
природную среду,  возмещаются с  лихвой, когда  объединенные усилия приносят
успех, как  это было  с  золотистыми  львиными тамаринами. Вместе  со своими
близкими   родичами,  мармозетками,   эти  очаровательные   существа,  самые
маленькие среди  приматов, обитают в приморских  дождевых  лесах Бразилии. К
сожалению,  именно  эти  леса  подвергались  особенно  беспощадной  вырубке,
остались  только редкие  купы, подчас  не  связанные  между собой,  так  что
обитающие  в  них  животные  оказываются  в изоляции  и  не могут  обновлять
генетический  ресурс,  спариваясь с  другими  особями, хотя  бы их разделяло
всего несколько километров.  Некогда дождевые леса в  атлантическом приморье
простирались на  площади в  337 500 квадратных  километров; теперь  осталось
меньше  пяти  процентов, да и на  них непрерывно наступают  топор,  огонь  и
бульдозеры. Что влечет  за  собой  исчезновение  не только  тамаринов, но  и
составляющих их особую экосистему полчищ других животных и растений. Срубить
тропическое дерево --  все равно что  разрушить большой город, ведь на нем и
вокруг него обитают тысячи тварей.
     Золотистый  львиный   тамарин,  вероятно,   один   из   самых  красивых
представителей млекопитающих. Размерами  чуть больше новорожденного котенка,
он  одет в шерсть,  словно  состоящую  из золотых  нитей;  пальцы золотистых
тамаринов длинные, так сказать, "аристократические". От  лица переливающуюся
блеском шубку  отделяет подобие  гривы; отсюда  забавное сходство со  львом.
Движения, как у всех тамаринов и мармозеток, поразительно быстрые, подчас за
ними  невозможно уследить глазом.  Золотистые тамарины всеядны, предпочитают
плоды  и насекомых, однако  охотно едят древесных лягушек  и  даже (недавнее
открытие)  забираются днем  в  дупла,  чтобы  пополнить  свою  диету спящими
летучими мышами. Общаются они между собой звуками,  очень похожими на птичьи
трели и чириканье.
     Мало   того  что  уничтожается   природная  среда  тамаринов,  они  еще
пользуются  популярностью  как   комнатные   животные   и  как   объект  для
биомедицинских   исследований,   посему  в  конце  шестидесятых   и   начале
семидесятых годов стало очевидно, что золотистым тамаринам грозит вымирание.
Считалось,  что в уцелевших лесных урочищах  осталось не больше  полутораста
особей. Тревожная  ситуация нашла свое  отражение в блестящих трудах доктора
Адельмара  Ф.   Коимбра-Фильо,  нынешнего   директора   Центра   приматов  в
Рио-де-Жанейро. В 1972 году  состоялась конференция,  где обсуждали нависшую
над этими животными угрозу и попытались определить, сколько особей уцелело в
природной  среде и  в неволе. Стало  очевидно, что  наряду  с  защитой диких
популяций чрезвычайно важно создать жизнеспособные колонии в неволе. Успехом
в этом деле  мы  обязаны прежде  всего самоотверженному труду  доктора Девры
Клейман.  До  1980  года  лишь   очень  немногие  зоопарки,  преимущественно
американские,  располагали  экземплярами  золотистых львиных тамаринов.  Эти
зоопарки осторожно приращивали свои маленькие популяции и добились заметного
успеха.  За пять лет численность особей в неволе  возросла со ста пятидесяти
трех до трехсот тридцати, почти вдвое превысив число золотистых, обитающих в
природной  среде.  Каждый  год  рождалось   от  пятидесяти   до  шестидесяти
тамаринов,   так  что  теперь  образовалась  достаточно  крупная  устойчивая
популяция и можно было подумать о том,  чтобы вернуть несколько выращенных в
неволе особей в природную среду.  Успеху  проекта способствовало образование
сообщества зоопарков для работы с тамаринами.
     Получив в 1978 году нашу первую пару золотистых, мы тоже присоединились
к сообществу. Появление у нас этих зверьков стало подлинной сенсацией.  Одно
дело -- видеть  живописное или фотографическое изображение животного, совсем
другое  --  лицезреть его во плоти. Переливающиеся  золотом,  точно дублоны,
крохотные приматы  носились по своей клетке с такой быстротой, что казалось,
кто-то  разбрасывает  металлические  слитки.  Исследуя  новую  обитель,  они
обменивались  трелями  и  чириканьем,  как  будто  миниатюрные  экскурсоводы
рассказывали друг другу, где и на что следует посмотреть.
     Когда  наконец золотистые освоились,  они стали главным аттракционом  в
нашем  ряду  игрунковых,  превосходя   красотой   и  своеобразием  остальных
представителей этой  очаровательной группы приматов.  И  настал  день, когда
самка  благополучно  разрешилась двойней  (это норма), малюсенькими золотыми
самородками,  которые свободно уместились бы  в кофейной  чашке.  С  личиком
меньше монетки, их было почти невозможно разглядеть, когда они первое  время
цеплялись  за  густой мех  родителей.  Став постарше, они осмелели  и  стали
покидать  родительские объятия,  чтобы  самостоятельно  исследовать  клетку,
однако  тотчас   мчались   обратно,  когда  им  чудилась  некая   опасность.
Восхитительное  зрелище  являлось  глазу,  когда  освещенные солнцем малютки
гонялись за нечаянно залетевшими  сквозь  проволочную сетку бабочками.  Мало
того что они исполняли  немыслимые прыжки и  балетные  пируэты, ловя  изящно
порхающих  насекомых,  крохотные   шубки   переливались   самыми  различными
оттенками, от красновато-коричневого до  бледно-золотистого.  Почему-то  мое
предложение  назвать  малышей Форт  и  Нокс  встретило  такой  отпор со всех
сторон, что пришлось отказаться от этой идеи.
     Тем  временем продолжалось  развитие  планов  возвращения золотистых  в
природную среду. Естественно, такой грандиозный замысел  требовал тщательной
разработки и  осторожности  в подходах. Следовало  произвести  экологическую
разведку,  определить численность  дикой  популяции,  затем  найти свободные
участки  с  условиями, позволяющими выпустить  особи, выращенные  в  неволе.
Одновременно в пяти  зоопарках США отобрали пятнадцать тамаринов и отправили
в  Центр приматов в Рио  для промежуточной подготовки. Животное, рожденное в
неволе, скажем в  третьем поколении, приучено  питаться в определенные часы,
оно  избавлено   от   необходимости  добывать  себе  корм.  Важнейшая  черта
защищенного  мира неволи -- отсутствие хищников вроде змей и ястребов;  даже
гомо  сапиенс воспринимается  как щедрый  на дары заботливый друг. А  потому
животных надлежит постепенно приучать к  суровым реальностям леса, чтобы они
могли  там выжить. Так,  было  обнаружено, что тамаринов  пугают  качающиеся
ветки. В  приличном  зоопарке они  лазают по  надежно укрепленным веткам,  и
сгибающаяся  под весом  опора  вызывает  страх,  пока  не  научишься  с  ней
управляться. Животным  следовало также привыкать к  употреблению,  наряду  с
обычной диетой, совсем незнакомых диких плодов, и было чрезвычайно интересно
наблюдать, как молодые  особи обучаются  быстрее и  делятся  своим опытом со
старшими.
     Поначалу реинтродукция проходила медленно,  но  постепенно  животные  и
ответственные за проект люди набирались опыта, и дело пошло на лад. На одной
фотографии можно видеть, как выращенный в  неволе тамарин ест лягушку,  чего
он никогда не  получал в своем зоопарке в  Вашингтоне;  было  очевидно,  что
животные хорошо осваиваются в  новой среде.  Следующая фаза  предусматривала
интродукцию выращенных  в неволе животных в места обитания  диких, и великим
событием стал первый случай, когда самка из зоопарка родила двойню от дикого
самца.
     К  тому времени мы на Джерси вырастили больше двадцати  пяти золотистых
львиных тамаринов,  так что могли принять  участие в реинтродукции,  выделив
пять  наших особей. Их  выпустили  семейной  группой в  лесочке, где не было
диких тамаринов, и  мы  гордимся тем, что  наши питомцы были  первыми  среди
рожденных и выращенных в неволе,  которые дали потомство в природной  среде.
Вот   доказательство   для   сомневающихся,   что,  если  усилия   различных
специалистов  согласно направляются к  общей цели,  размножение  животных  в
неволе не только возможно, но позволяет спасти от вымирания множество видов.
     На  всю жизнь запомнился  мне дивный  пикник с Роджером  Пэйном  и  его
семьей во время моей второй поездки в США. Я говорю о том самом Роджере, что
провел  такие замечательные исследования китов; это ему мы обязаны  записями
чудесных скорбных китовых  песнопений,  которые  слушаешь, затаив дыхание  и
жаждая постичь, что же такое эти удивительные огромные создания говорят друг
другу. Впрочем, во время упомянутого пикника Роджер в основном  расспрашивал
меня о работе Треста, и я постарался рассказать ему о наших задачах и целях.
     Под конец Роджер сказал:
     --  Кажется,  я  тебя  понял  -- вы выращиваете  животных,  с тем чтобы
вернуть куда-то. Вопрос в том, чтобы это куда существовало.
     В короткой  фразе  он  обозначил одну из  главных  проблем  выращивания
животных в  неволе;  за  неимением  лучшего  определения назову  ее "синдром
куда". Случай с родригесскими крыланами может служить хорошим примером.
     Маленький остров  Родригес расположен в океане в  шестистах  пятидесяти
километрах  к  востоку от Маврикия.  Один  из первых европейских поселенцев,
Легва, называл Родригес раем с густыми кущами,  населенными дивными тварями.
Тут обитала удивительная  длинноногая  птица пустынник,  чем-то  похожая  на
современного африканского секретаря. А гигантские  черепахи водились в таком
количестве, что, как говорится  в  одном источнике, по их спинам  можно было
"пройти...  свыше  ста шагов...  не ступая на землю". (Говорят,  в прошлом в
Англии  белка  могла пробежать по деревьям и живым  изгородям от Лондона  до
Абердина, ни разу не спускаясь на землю.) Еще в этом тропическом раю обитали
геккон метровой длины, земляной  попугайчик и много иных необычных созданий.
Теперь  Родригес,  сухой,  эродированный, открыт  палящим лучам тропического
солнца;  на  нем  почти  не  осталось  зелени,  потесненной  людьми.   Исчез
длинноногий  пустынник,  исчез  земляной попугайчик,  нет  больше  огромного
геккона  и мостовых из черепашьих панцирей. Остались только клочки леса, и в
самом   большом  из   них,   получившем  название  Каскад  Голубей,  обитает
единственная  в  мире   колония  крыланов  (они  же  --  летучие  лисицы)  с
ярко-желтым мехом на теле и голове. В 1976 году мы с  Джоном Хартли побывали
на Родригесе и отловили для размножения восемнадцать крыланов; вся популяция
тогда насчитывала сто двадцать особей. Несколько экземпляров были помещены в
птичнике маврикийского  правительства  на Блэк-Ривер  (где содержатся  также
розовые  голуби), трех самцов и семь самок мы привезли на Джерси. Здесь нами
выращены  девяносто детенышей,  и мы учредили  вспомогательные колонии как в
других зоопарках Великобритании, так и  в  США. Число особей  достигло такой
цифры, что пришло время подумать об интродукции. Но где?
     Родригес  для  этого  не годится.  Популяция, из  которой мы  с  Джоном
отловили экземпляры для размножения, теперь, слава Богу, выросла примерно до
восьмисот  особей, благодаря  тому, что остров  в последнее  время  обходили
стороной  ураганы и  нашествие людей на Каскад  Голубей сведено до минимума.
Однако, судя  по  всему,  больше восьмисот  крыланов уцелевшие на  Родригесе
клочки леса  прокормить не в  состоянии. И  даже при успешном ходе программы
лесовозобновления  на острове  пройдет не один  год,  прежде чем  новые леса
смогут  принять крыланов.  Да  и  будь возможным  создать вторую  колонию  в
Каскаде Голубей, все равно  остается  проблема ураганов. Очередное стихийное
бедствие в  любое время  может обрушиться  на  остров и  смести деревья, как
сильный ветер срывает с вашей шеи шарф.
     Нами  рассматривалась кандидатура архипелага Чагос, лежащего в океане в
полутора  тысячах  километров  от  Родригеса.  Здешние  острова  необитаемы,
циклоны  и пассаты обходят их стороной. Может быть, именно поэтому ветры  не
приносили сюда крыланов.  Три атолла -- Диего-Гарсия, Перос-Баньос и Саломон
-- вероятно,  могли  бы  прокормить колонию летучих лисиц.  Когда-то на  них
посадили кокосовые пальмы для получения копры, но в 1972 году плантации были
покинуты.  Некоторые  огороды  и  фруктовые  сады,  посаженные до той  поры,
одичали и могли бы служить источниками корма для интродуцированных крыланов.
     Надо  ли уточнять, что Диего-Гарсия, подобно многим другим  симпатичным
островам, был превращен в военно-морскую базу, и теперь  доступ  туда строго
ограничен.  Но  два  других  атолла, вероятно,  способны  обеспечить  кормом
колонию  летучих  лисиц,  хотя   всегда  рискованно  внедрять  в  экосистему
чужеродных животных. Известно, сколько бед они способны натворить -- будь то
олени в Новой Зеландии, кролики в Австралии или ослы на Галапагосах. Правда,
на островах  архипелага Чагос  естественная  растительность  уступила  место
кокосовой  пальме,  кроме того,  туда  завезли крыс,  кошек,  свиней и  коз,
пагубно  воздействующих  на  любую  экосистему. Таким  образом,  интродукция
родригесских крыланов не ухудшила бы ситуацию,  зато могла бы  помочь спасти
вид от вымирания, а заодно -- кто знает? -- способствовала бы восстановлению
растительности.
     Доказано,  что крыланы выступают в лесах  в роли садовников, участвуя в
опылении цветов.  Больше того, косточки поедаемых ими плодов падают вместе с
пометом  на   землю   и   прорастают,   так  что   отдельные  виды  деревьев
распространяются на обширной площади. Неразумно, как это делают многие люди,
презрительно  говорить  --  какой,  дескать, прок  от данного животного  или
растения, ибо  прок,  несомненно,  есть,  пусть  он  даже не сразу  заметен.
"Садоводческая  активность"  крыланов приносит  пользу полчищам  других форм
жизни, включая человека.
     Мы  запросили разрешение посетить Диего-Гарсия, власти нам  отказали  и
предложили обратить внимание на  другие острова.  К  чему  мы и  приступаем,
мечтая найти  надежное  прибежище для  наших  маленьких  золотистых  летучих
лисичек, очень похожих на игрушечных медвежат. Надеюсь, когда мы остановимся
на  каком-то острове,  он не успеет  превратиться  в  полигон для  испытания
атомных бомб. В  мире,  где  убийство почитается  важнее  сохранения  жизни,
всякое возможно...
     Пока  родригесские   крыланы  все  еще  страдают  от  "синдрома  куда",
некоторые  другие обитатели островов  Индийского  океана  избавлены от него.
Здесь  речь  пойдет  об  острове  Круглом,  с  которым  связано  наше  самое
внушительное,  на мой взгляд, достижение  на сегодняшний день: мы спасли  от
погибели маленький уголок планеты.
     Когда  мы с  Джоном Хартли  разрабатывали  на Маврикии  планы  спасения
розового голубя,  мое внимание было привлечено к проблемам  острова Круглого
-- вулканического конуса площадью около  ста пятидесяти гектаров, лежащего в
море  километрах в двадцати к  северо-востоку от Маврикия.  Он  примечателен
тем, что на этом клочке  суши водятся целых два вида ящериц, два вида змей и
несколько видов растений, не известных нигде больше в мире. Кроме того,  это
один  из  немногих  возвышенных  тропических  островов, свободных  от крыс и
мышей, а  еще  здесь  гнездятся  разные  морские птицы.  В  прошлом  Круглый
напоминал  Маврикий  в  миниатюре:  верхние  части  склонов  покрывала  чаща
эбенового  дерева  и  других  пород  с  жесткой  древесиной,  понизу  остров
опоясывала  пальмовая  саванна. Но  в начале  прошлого  века какой-то болван
завез на  Круглый несколько коз и кроликов -- главных врагов растительности.
Это было все равно что запустить в овчарню саблезубого тигра.  Чего не съели
козы,  умяли  кролики;  скоро  верхний  лес вовсе  исчез  и  саванна  начала
отступать под  натиском противника, а разрушаемый эрозией островок медленно,
но  верно поглощался  океаном.  Когда я  впервые  туда  попал,  он напоминал
покрытое шрамами,  изможденное  лицо столетнего  индейца; сохранились только
редкие  пальмы,  несколько  панданусов  да  кое-где низкий  кустарник.  Было
очевидно,  что  нужно срочно  спасать  рептилий,  так как  среда их обитания
быстро  сокращалась.  Мы  с   Джоном   дважды  посетили  Круглый,  поскольку
маврикийские власти согласились, что необходимо отловить ящериц и попытаться
разводить их сперва  на  Джерси,  затем, по  возможности,  на Маврикии.  Нам
сообщили, что принимаются меры, чтобы справиться с кроликами и козами.
     Мне доводилось ловить животных в самых разных уголках мира, и нигде эту
операцию нельзя было назвать простой. Что  до рептилий  острова Круглого, то
они всячески старались облегчить нам задачу.  Сцинки  Телфэра  были  до того
ручными,  что, когда  мы устроились  перекусить в  тени под зелеными дланями
листьев  пандануса,  крупные   ящерицы  поспешили   присоединиться  к   нам.
Окрашенная в серовато-коричневый  цвет гладкая чешуя  переливалась на солнце
всеми цветами  радуги;  глядя на нас живыми, умными  глазами  на заостренной
голове,  они забирались  к нам на колени, протягивая толстые черные  языки к
крутым яйцам, помидорам  и ягодам страстоцвета. Сцинки ели  очень аккуратно,
потягивая из наших  стаканов пиво и  кока-колу с  манерами деревенских леди,
приглашенных на чай к приходскому священнику. Мы чувствовали себя последними
негодяями,  когда  в  завершение трапезы  похватали наших хорошо воспитанных
гостей и засунули головой вперед в мешки из мягкой ткани, подобно тому как в
"Алисе" Сумасшедший Шляпник и Мартовский Заяц затолкали Соню в чайник. Далее
нам  нужно  было поймать  гекконов  Гюнтера -- тучных  ящериц  длиной  около
двадцати сантиметров, с огромными золотистыми глазами, с широкими присосками
на  пальцах и мягкой, точно бархат,  пепельно-серой кожей в черную крапинку.
Гекконы  оказались  не  такими  общительными, как  сцинки,  они предпочитали
оставаться среди  уцелевших клочков саванны, цепляясь за стволы пальм повыше
от  земли.  Пришлось  нам прибегнуть  к более  сложным методам, напоминающим
рыбную  ловлю. Мы  захватили с  собой длинные бамбуковые шесты  с нейлоновой
петлей на конце. Гекконы кротко ждали, пока  мы надевали петли на их толстые
шеи. После чего  оставалось только стащить жертву  вниз и отправить в мешок,
что требовало величайшей осторожности -- стоило геккону испугаться и дернуть
посильнее, и нейлон мог поранить  тонкую, словно  папиросная бумага, кожу. К
счастью,  все  обошлось,  и  в  наших мешках  собралось  двадцать  сцинков и
шестнадцать гекконов.
     На  очереди  были  змеи.  Оба  вида,  обитающие   на  острове  Круглом,
неядовиты;  они  отдаленные  родичи  группы, включающей  удавов  тропической
Америки, но выделены учеными  в особое семейство.  Один, длиной около метра,
окрашен в оливковый цвет со светлыми пятнами.  Днем эти змеи  отдыхают среди
сухих  листьев,  обрамляющих  ствол  пальмы латания; несколько  таких  пальм
уцелели на участке  саванны. Ловить их  было легко --  нащупал  рукой  среди
листьев и тащи. Трудность заключалась в том,  чтобы разглядеть их, поскольку
они  лежали совсем неподвижно. Со вторым  видом  нам не повезло --  эти змеи
обитают  в  норах,   и  обнаружить   их   почти  невозможно.  Последний  раз
представителя этого вида наблюдали в 1975  году; потом  пришли к заключению,
что  он вымер. Все  наши поиски ни  к чему не привели,  оставалось  только с
сожалением решить, что так оно и есть.
     Вернувшись на Маврикий, мы обнаружили,  что там поднялся страшный шум в
связи с  планами  истребления  кроликов  и коз на  острове  Круглом. Властям
советовали  прибегнуть  к  яду,  поскольку из-за сложного рельефа все другие
способы казались малопригодными, и подходящим ядом называли  стрихнин. С ним
отнюдь не приятно иметь дело, но, к сожалению, тогда  в распоряжении властей
не было другой  отравы, подолгу  сохраняющей свою силу под  лучами  палящего
солнца. Теперь-то, конечно,  можно осуждать этот  выбор, ведь  стрихнин  мог
отравить не только кроликов и коз, но и  некоторых рептилий. Так  или иначе,
тогда  ничего  лучшего  не  было  предложено,  а  необходимость  быстрейшего
освобождения Круглого от прожорливых травоядных не  вызывала сомнений. В это
время  кто-то  из причастных  к  проекту  людей поведал о  нем газетчикам, и
началось...
     Ряд  обществ   покровительства   животным   в   Великобритании   поднял
истерический вой, и один из  представителей этих обществ  дошел до того, что
заявил  сэру Питеру Скотту (который пытался посредничать), что, дескать, все
эти  угрожаемые  виды на острове Круглом не стоят  жизни одного  кролика. На
Маврикии Общество борьбы против жестокого обращения с животными, до той поры
всячески  помогавшее нам и не возражавшее против  применения яда на Круглом,
вдруг струсило  и  поспешило дать  задний ход, заявляя,  что травить  коз  и
кроликов --  чрезвычайная  жестокость  и  этого  ни  в  коем  случае  нельзя
допускать.  Тщетно  толковали  мы, что  кролики  и  козы с  такой  скоростью
уничтожают собственную  кормовую  базу,  что их  ждет  медленная  смерть  от
голода, куда более мучительная, чем  быстрая кончина от яда. Одно английское
общество, пекущееся о благе животных, направило на  Круглый меткого стрелка,
чтобы он попытался  освободить  остров  от  коз, и  ему,  к  великому нашему
удивлению,  это  удалось. Говорю "к  удивлению",  потому что  пугливые  козы
обосновались  на   самом  краю  потухшего   кратера   --  самом   опасном  и
труднодостижимом  месте  на всем  острове Круглом.  Однако хитрые ненасытные
кролики оставались, а с ними оставалась и наша проблема.
     Как  раз  в  это  тревожное  время  произошел  забавный  случай,  чуток
развеселивший нас. В Англии главным противником проекта истребления кроликов
был  некий  доктор  Гленфиддис  Бэлморэл. Разумеется,  я  привожу  здесь  не
подлинное  имя  доктора,  но  оно   было   достаточно  необычным,  чтобы  не
запечатлеться  в памяти. Мы с Джоном  Хартли и моим другом Вахабом Овадалли,
старшим лесничим  Маврикия,  участвовали  в одной  конференции  в Лондонском
зоопарке,  и,  просматривая список участников, я  обнаружил фамилию грозного
доктора. Если только, сказал я себе, нам троим удастся потолковать  с ним  с
глазу на глаз, мы уж как-нибудь сумеем его  вразумить.  Тщательно разработав
план  похищения, я сперва  попросил Майкла Брембелла, тогдашнего заведующего
отделом млекопитающих в Лондонском  зоопарке,  разрешить нам воспользоваться
его  домом,  расположенным  на  берегу  канала  Риджентс-парк,  недалеко  от
помещения,  где  проходила  конференция.  Затем  я уговорил  одного  деятеля
представить  меня  доктору  Бэлморэлу.  Доктор произвел  на меня впечатление
человека симпатичного и разумного, я даже удивился -- как это  он мог занять
столь экстремистскую позицию в вопросе об  "изничтожении Банни". Сказав, что
мне и моим коллегам хотелось бы обсудить с ним одну  проблему, я спросил, не
согласится  ли  он  во  время перерыва выпить с  нами  по  стаканчику в доме
Майкла. Он  охотно согласился. К сожалению,  доктор предпочел встретиться  с
нами  в  тот  момент,  когда  один  из  участников  выступал  с  докладом  о
размножении  ламантинов -- животных, к коим я отношусь  с великой нежностью.
Пришлось  мне  пропустить  этот доклад, очень  уж важно было решить вопрос с
островом  Круглым.  Одна  из  многих  жертв,   принесенных  мной  на  алтарь
природоохранного дела.
     Как  бы  то ни было, мы завели доброго доктора  в дом Майкла, совершили
набег  на  буфет  и  вскоре  могли  наблюдать,  как  наша  жертва  тает  под
воздействием  хороших  порций  джина  с  тоником.  Я приступил к рассказу  о
проблемах острова Круглого и  его глобальной важности. Добрый доктор слушал,
кивая  с  умным видом.  Когда  я  выдохся,  включился  Вахаб и рассказал про
грозящую кроликам  голодную смерть, нарисовав такую жуткую  картину, что все
мы чуть не прослезились. После Вахаба в  бой вступил Джон, объяснил с ученым
видом, что остров Круглый исключительно  важен в биологическом смысле и было
бы преступлением позволить кроликам опустошить его. Доктор  продолжал кивать
и поддакивать, говоря: "Совершенно верно... согласен... да-да, конечно..." А
потому,  когда  мы  выпустили  весь пар, нас изрядно потрясла  его  ответная
реплика:
     -- Однако я, право, не вижу, чем могу быть вам полезен.
     Я тупо уставился на него.
     -- Но ведь вы -- доктор Гленфиддис Бэлморэл, верно?
     -- Да,-- озадаченно подтвердил он.
     --  Из  Общества  охраны  пернатых и  косматых?  --  Нет-нет,-- ответил
доктор,-- я из Общества охраны и лучшего понимания жесткокрылых.
     Не  тот  доктор!  Но кто  бы мог  подумать,  что в мире существуют  два
доктора с одним и тем же необычным именем? Хуже всего, что я таки  пропустил
доклад про ламантинов...
     Тем временем в ботаническом саду на Маврикии были благополучно выращены
пальмы из семян, собранных на острове Круглом, и мы  достигли замечательного
успеха  в размножении  всех  видов рептилий,  привезенных  на Джерси.  Число
гекконов  Гюнтера  в   нашем   зоопарке  достигло  двухсот   тридцати  пяти,
общительных сцинков Тэлфера -- трехсот двадцати семи,  но особенно гордились
мы  тридцатью одним  удавчиком. Экземпляры сцинков  и гекконов предоставлены
нами  взаймы  для  размножения в  США,  Германию,  Францию,  другие зоопарки
Соединенного Королевства, в Голландию  и  Канаду, что  обеспечивает надежное
представительство   вида  в   неволе.   Несколько  удавчиков,   естественно,
отправлены в  Канаду --  в  Фонд  размножения рептилий Джефа  Гэерти, щедрый
взнос которого помог построить наш Дом рептилий.
     Итак, теперь мы располагали и пальмами, и рептилиями  для реинтродукции
на остров Круглый; все упиралось в наличие там полчищ зловредных пришельцев.
Нам было "куда" вернуть  местных животных и растения, но это  "куда" пока не
подходило для реинтродукции.
     С  тех  самых пор,  как  много лет назад  я побывал  в  Новой Зеландии,
поддерживаю  связь  с  тамошней Службой  охраны  диких животных, едва ли  не
лучшей  в  мире.  В  одном  из писем  туда  я рассказал о  наших  проблемах,
связанных с  островом Круглым, и  спросил, зная,  сколько  хлопот  причиняют
новозеландцам  крысы и  одичавшие кошки на прибрежных островках, не могут ли
они что-нибудь  посоветовать. Дон Мертон ответил, что,  пожалуй, знает,  как
решить нашу  проблему.  В Новой  Зеландии  была изобретена  новая отрава для
млекопитающих, не  вызывающая болей, в отличие  от стрихнина, и  сохраняющая
свои  свойства  при  экстремальных  температурах.  Дон  добавлял,  что  он и
несколько  его  коллег могут быть  ненадолго  отпущены,  если  мы официально
обратимся в Службу  охраны диких животных,  и они  охотно помогут нам своими
знаниями и  практическими навыками. Невероятно,  сказал я себе, тем не менее
через  некоторое  время  Дон  прибыл  на  Маврикий  со  своими  друзьями,  с
несколькими  центнерами  смертоносного  яда,  палатками,  тентами  и  прочим
снаряжением. Мы понимали,  что  в два  счета с  такой работой не управиться,
ведь  предстояло  отравить  всех  кроликов   на   ста  пятидесяти  гектарах,
напоминающих лунный  ландшафт. Тяжелый груз предстояло доставить на  Круглый
вертолетом, поскольку тащить его  от причалов вверх по отвесным  скалам было
невозможно.  Только наши  друзья  все  упаковали  и приготовились  выполнить
ответственное  задание,  как   правительственный  вертолет,  на  который  мы
надеялись,  вышел из строя. С отчаянием думали мы, что  теперь  придется все
отложить  до другого раза, как благосклонная  судьба  пришла  на выручку. На
Маврикий прибыл с визитом вежливости миноносец австралийских ВМС, у коего на
палубе стоял  новехонький  вертолет.  Посольство  Австралии  благожелательно
восприняло горячие  телефонные просьбы, и австралийским ВМС  было предложено
помочь нам. Миноносец "Канберра" доставил Дона с его людьми, плюс снаряжение
и  яд,  плюс  запас  воды  на полтора  месяца (на острове  нет источников) к
Круглому,   после   чего  винтокрылая   машина  перебросила  одушевленный  и
неодушевленный груз на единственный клочок острова, который с натяжкой можно
было  назвать плоским.  Здесь  Дон  разбил лагерь, и его  отряд  приступил к
работе.
     В тяжелейших условиях они потрудились на славу; спустя  полтора  месяца
Дон заключил, что задача выполнена. Тем не менее через год он  снова побывал
со своей бригадой на Круглом. Ибо уцелей на острове хоть один десяток особей
обоего пола,  попытка  избавиться от  кроликов  сыграла  бы  всего лишь роль
выбраковки с последующим "демографическим взрывом", который вернул бы нас на
исходные позиции. Однако при  повторном визите Дон  не  обнаружил  ни одного
кролика и  прислал мне замечательные фотографии, свидетельствующие,  что  на
изборожденной  складками, иссушенной, эродированной поверхности Круглого уже
появляется нежный  зеленый покров,  сулящий острову возрождение. Разумеется,
работа на  этом  не остановилась:  там  будут посажены пальмы  и,  надеемся,
жесткодревесинные породы. Сверх  того, мы надеемся, что  через  полсотни лет
Круглый  станет  таким или  почти таким, каким был  двести лет  назад, служа
надежным убежищем для своих необычных, уникальных обитателей.
     Совсем недавно  нас  посетил  известный писатель  Ричард  Адамс,  автор
посвященного кроликам бестселлера "Уотершип Даун". Джереми вызвался показать
ему зоопарк  и, как всегда, с  растущим  воодушевлением  рассказывал гостю о
нашей работе и разных направлениях деятельности Треста. И допустил промашку,
когда  дошла очередь до  острова  Круглого; там  ведь  происходили  вещи,  о
которых мистеру Адамсу вряд ли стоило знать.
     --  Так вот,--  горячо  повествовал Джереми,-- когда  истребили коз, мы
сумели также избавиться от трех тысяч кро... кро... кро...
     Джереми  вдруг  запнулся.  Вряд  ли  человеку,  написавшему  бестселлер
"Уотершип Даун", будет  приятно  услышать, что  ты  участвовал в истреблении
трех тысяч кроликов...
     Они молча посмотрели друг на друга. Джереми мучительно покраснел.
     -- Все в порядке,-- спокойно молвил Ричард Адамс.-- Не возьму в толк, с
чего  это люди думают, будто  я безумно люблю  кроликов только  потому,  что
написал о них книгу.
     Итак,  в   сотрудничестве  с   правительством  Маврикия  и  при  помощи
новозеландской Службы  охраны диких животных и ВМС Австралии наш Трест  спас
остров Круглый. Как я затем написал Роджеру  Пэйну, мы нашли, "куда" вернуть
"их". Но дело этим не ограничивается: мне кажется, мы тем самым внесли нечто
новое в обычное представление о зоопарках.  Нам удалось не только  показать,
что разведение  животных в неволе -- будь то на Джерси или на родине вида --
играет важнейшую  роль,  мы продемонстрировали, что  зоопарк способен помочь
восстановлению и защите среды обитания животных, коими он занимается.
     Уверен -- то, что сделано нами для  острова  Круглого, послужит моделью
для многих уголков Земли с подверженной сходным угрозам хрупкой экосистемой.
Надеемся,  нам  удалось  показать,  что  зоопарки  способны преобразиться из
бесплодных  зверинцев старого типа  (каких на  свете  осталось  еще  слишком
много)  в живой инструмент сохранения других  форм жизни, обитающих  на этой
планете вместе с нами. На наш взгляд, все зоопарки, особенно в более богатых
странах, обязаны стать  такими,  и, если скудость  средств не  позволяет  им
простирать свою  деятельность  на  Маскарены,  они  неизбежно,  стоит только
осмотреться,  увидят  возле  своего  порога   какой-нибудь  остров  Круглый,
которому могут  помочь,--  настолько остро стоит  сегодня в  мире  вопрос об
охране живой природы.



     Итак, в 1984 году мы отмечали две годовщины:  двадцать пять лет назад я
основал свой зоопарк и двадцать один год назад  произошло его преобразование
в Джерсийский трест  охраны диких животных. А потому и  в разгар празднества
нам не мешало трезво оценить свои достижения.
     Чего же  мы добились? Ну, во-первых, сдается  мне, нами  доказано,  что
зоопарк  может и  должен служить важным винтиком  в  механизме охраны  живой
природы. Заговори  я  двадцать  пять лет назад  о  размножении  в  неволе  в
присутствии  серьезных  деятелей,  они  бы  вздрогнули  и  поспешили  громко
обсуждать  другие дела, как  если бы  вам достало дурного  вкуса признаться,
что, на ваш взгляд, некрофилия -- подходящий способ ограничения рождаемости.
Однако  же  три года назад  Международный  союз  охраны природы  опубликовал
заявление,  где  размножение видов  в  неволе названо важным инструментом их
охраны. Интересно читать  этот документ: в нем чуть  ли не дословно изложены
принципы, коими мы  руководствовались четверть века  и  кои я проповедовал с
шестнадцатилетнего  возраста! Нас  радует, что солидная  организация наконец
придала  им респектабельность,  но  почему для  этого  понадобилось  столько
времени? Ладно,  не буду брюзжать. Приятно, хоть и  с опозданием, увидеть  в
своей пастве столь знатных апостолов.
     Плодовитые колонии угрожаемых видов созданы нами не только на Джерси  и
в других  подходящих зоологических коллекциях Европы и США,  но и на  родине
животных. При нашем содействии  питомники спроектированы и построены в таких
странах,   как  Бразилия,   Сент-Люсия,  Маврикий,   Марокко  и  Мадагаскар.
Процветающая на Мадагаскаре  плодовитая  колония  -- особый случай  в  нашей
практике: речь идет о самой редкой  в мире килеватой черепахе ангонока; этот
вид не представлен у нас на Джерси, но, возможно, появится, поскольку сейчас
важно приумножить его численность, к чему  с  большим успехом приступил  наш
представитель на  Мадагаскаре --  Дон Рид. Разумеется, мы  взялись  за  этот
проект не в одиночку,  нам  помогают  многие организации, особенно Всемирный
фонд дикой  природы, но роль мозгового центра выполняет Ли, и, судя  по тому
как идут дела, работа с ангонокой обещает стать отличным  примером того, как
следует разрабатывать и проводить в жизнь проекты такого рода.
     Еще одним важным достижением я считаю создание нашего мини-университета
--  Международного центра  подготовки специалистов по охране и размножению в
неволе угрожаемых видов, откуда студенты из развивающихся стран, пройдя курс
обучения,  возвращаются  домой, чтобы руководить программами, разработанными
нами при сотрудничестве с местными властями.
     Вернувшись  недавно с  конференции  МСОП в Коста-Рике,  Джереми был рад
сообщить,  что  встретил там  двадцать два наших  выпускника, в том числе из
таких далеких друг  от друга стран, как Таиланд  и  Бразилия: все  они жадно
слушали,  что  нового  происходит  в их альма-матер  на Джерси, и  оживленно
обменивались  новостями и  суждениями.  Словно там  собрались  вместе  члены
большой  семьи, говорил Джереми,  и было так радостно  видеть, что наш Трест
обучил и воодушевил стольких молодых людей из самых разных уголков планеты.
     Теперь    Центр   подготовки   наладил   сотрудничество   с    Кентским
университетом, где нашим выпускникам предоставлена  возможность обучаться на
первом в своем  роде факультете,  готовящем дипломированных специалистов  по
работе с  угрожаемыми видами. Возможность пользоваться новейшим компьютерным
оборудованием университета позволяет быстро и эффективно собирать нужные нам
сведения со всего мира. Больше  того, в 1989 году университет учредил у себя
новый  биологический факультет,  и ко мне -- великая честь  -- обратились  с
просьбой  разрешить  им   присвоить  этому  факультету  мое  имя.   Так  что
(опять-таки   первый  в   своем  роде)  новый  факультет  будет   называться
Даррелловский институт охраны природы  и  экологии, сокращенно --  ДИОПЭ. На
моем  родном языке эта аббревиатура --  DICE -- выглядит очень к месту, ведь
борьба за охрану природы так похожа на "dice" -- игру в кости.
     От главных направлений,  как на Джерси,  так  и  в дальних странах,  не
отстают в своем развитии и другие стороны нашей деятельности. С результатами
научных исследований, будь то на тему содержания животных  в  нашем зоопарке
(включающую всевозможные аспекты ветеринарии, питания, биологии размножения)
или  по  вопросам  поведения  и  экологии  видов  в  природной среде,  можно
знакомиться   в    библиотеках    по   всему   свету.   Быстро   развивается
просветительская работа, идет ли речь о джерсийских школьниках или о жителях
Мадагаскара, где плакаты с  изображениями лемуров и килеватой черепахи можно
видеть повсеместно в школах и публичных зданиях.
     Огромную  помощь в  нашей работе  оказывают члены  Треста,  особенно  в
Северной Америке. Как я уже рассказывал, в 1973 году я отправился в США, где
Том  Лавджой  и  другие американские  друзья оказали мне неоценимую помощь в
учреждении  Международного  треста  охраны  диких  животных.  В   1986  году
благодаря усилиям Саймона  Хикса  был  создан  Канадский трест  охраны диких
животных. Помимо  того что появление родственных организаций расширило  круг
нашей деятельности, оно позволяет  нашим американским и канадским  спонсорам
получать скидку с налогов на членские взносы и щедрые пожертвования, которые
так важны для работы нашего Треста в международном масштабе.
     И  наконец, мы пожинаем плоды наших трудов в виде успешного возвращения
в природную  среду  животных, выращенных в неволе.  Такие  редкие виды,  как
розовый  голубь и  золотистый  львиный  тамарин, благополучно осваиваются на
новом  месте  жительства в лесах и, что  особенно  важно,  начали  приносить
потомство.  Чудесно  видеть,  как  после  многих  лет  осторожного  развития
плодовитых колоний мы можем возвращать животных туда, откуда они родом и где
хорошо приживаются.
     Итак,  задачи, которые мы ставили перед собой, учреждая Трест, решаются
-- пусть в разной  степени,  но, во  всяком случае, механизм создан и открыт
для совершенствования. Тем не  менее всегда  приятно  слушать комплименты, и
один из  наиболее приятных  мы услышали,  когда в  1988 году  доктор  Уоррен
Айлиф,  директор   Далласского   зоопарка,   бывший  президент  Американской
ассоциации зоопарков и аквариумов, выступая в  одном  из университетов штата
Техас, заявил:
     --  Спросите  людей,  какой  зоопарк  лучший  в  мире,--  одни  назовут
Сан-Диего,  другие   Бронкс.  Однако,  если  вы  спросите  самих  работников
зоопарков, профессионалов,  включая их директоров,  вам  назовут Джерсийский
зоопарк.
     Такая оценка из-за океана, где  мегазоопарки располагают мегадолларами,
дорогого стоит.
     Еще,  как я тоже уже говорил, нам повезло в том,  что мои книги помогли
привлечь членов в наш  Трест, показали людям, как важно разводить угрожаемых
животных  в неволе, открыли мне  многие двери  и  позволили познакомиться  с
людьми, коих я иначе никогда не встретил бы. Что и стало так очевидно, когда
мы начали готовить празднование наших годовщин.
     На Джерси нас в нашей  организации не так  уж много, а  потому "ребята"
(как я упорно называю Джереми, Джона, Саймона и Тони, хоть  это им совсем не
нравится) частенько в конце  рабочего дня поднимаются в мою квартиру  выпить
по  стаканчику. Заходят  и среди  дня,  если возникают важные  вопросы,  кои
следует  обсудить,  прежде  чем  вынести  наши рекомендации на  рассмотрение
руководящих  органов  Треста.  Это позволяет  отделить  изрядное  количество
плевел от пшеницы и сильно сократить время прохождения вопросов в комитетах.
Если я занят стряпней (люблю это дело), "ребята" размещаются вокруг стола на
кухне, в иных случаях мы располагаемся в гостиной,  где половина  участников
беседы сидят на полу среди разбросанных в кажущемся беспорядке бумаг.
     В особых случаях -- таких,  как рождение горилленка или любовная  связь
золотистых  тамаринов,-- мы откупориваем шампанское; спешу добавить -- не за
счет Треста,  а из моего собственного погреба. Утром  дня, про который здесь
пойдет речь, поводом  послужило только что полученное мной известие, что для
участия в нашем празднике на Джерси прибудет принцесса Анна.
     --  Принцесса  согласилась  открыть наш  Центр  подготовки,--  произнес
Саймон,  возлежа  на  ковре  и  сжимая  в  руке  фужер с  шампанским.--  Это
превосходно. С этого начнем.
     Хотя   наш  мини-университет  действовал  уже  пару  лет,  "официальных
крестин"  еще  не  проводилось,  и  нам  конечно  же  хотелось  видеть  нашу
патронессу в роли крестной.
     -- И что потом? -- спросил я; главное  бремя  организации торжественных
мероприятий ложилось на плечи Саймона.
     -- Ленч,-- ответил он.-- Для узкого круга. Только члены Треста.
     -- Речи? -- поинтересовался Джон.
     -- Надеюсь,  Джерри  выступит  и  принцесса произнесет ответный спич,--
сказал Саймон.
     --  Господи,  Сай, ты же  знаешь --  я  ненавижу произносить речи,  это
обязательно?
     --   Обязательно,--  подчеркнул   Саймон.--  Нельзя,  чтобы   принцесса
выступила с речью, а основатель Треста молчал.
     -- Хотя бы несколько немудреных слов,-- подбодрил меня Джон.
     -- Если немудреных, может, напишешь их для меня? -- предложил я.
     -- Ты всегда правишь все, что я пишу для  тебя,-- возмущенно  отозвался
Джон.
     --  Это  потому, что ты  не  умеешь  писать,-- заметил  я.-- Продолжай,
Саймон, что там у тебя насчет вечера.
     --  На вечер  у меня  есть блестящая идея,--  горячо  произнес  Саймон,
сверкая голубыми глазами.
     Мы  дружно  застонали, а Джереми  даже  зажмурился, и лицо его исказила
мучительная  гримаса,  усиливая  его  сходство  с  герцогом  Веллингтонским,
испытавшим горечь поражения. Все мы знали цену блестящим идеям Саймона...
     -- Я вот что предлагаю,-- продолжал Саймон, не замечая нашей реакции,--
мы арендуем Гори-Касл и устраиваем там пышное зрелище.
     Все прежние блестящие идеи Саймона блекли  перед этой. Замок Гори-Касл,
сооруженный  в  тринадцатом  веке, возвышается  над  приютившимся  внизу,  у
лукоморья,  живописным  рыбацким  селением.  Великолепный  образец  каменной
кладки, он выглядит как новый, его стены, башни и бастионы нигде  не тронуты
пушечными ядрами. Кажется, замок только что построен Голливудом, и когда его
освещают прожектора, так и ждешь, что на одной из стен сейчас появится Эррол
Флинн. Гори-Касл -- самый импозантный среди замков на Джерси; сам сэр Уолтер
Рейли в бытность  губернатором  острова  в начале  семнадцатого века взял на
себя заботу  о  его  сохранности. Арендовать столь  соблазнительный  объект,
сказал я себе, весьма заманчиво, но, увы, совершенно нереально.
     --  Арендовать Гори-Касл! -- воскликнул потрясенный Тони.-- Да  кто  же
позволит тебе снять для твоей затеи замок!
     --  А  что, когда они узнают, для кого это нужно, может быть,  разрешат
использовать  его  бесплатно,-- невозмутимо отозвался Саймон.--  Так  вот, я
представлял  себе   зрелище   в  средневековом  духе.  Думаю,   там   смогут
разместиться что-нибудь около  двух  тысяч человек. Облачимся  в костюмы той
эпохи, будем жарить быка на вертеле, а еще...
     -- Две тысячи! -- воскликнула Ли.-- Кто будет их обслуживать?
     -- Официанты,-- сказал Саймон, удивляясь, как это Ли сама не додумалась
до такого простого ответа.
     --  И  где  же ты их возьмешь?  --  поинтересовался  Джереми.-- На всем
острове столько не наберется.
     -- Доставим на самолетах,-- не унимался упоенный своей идеей Саймон.
     -- А где они будут спать? -- сердито осведомился Джереми.
     -- Палатки,-- ответил Саймон.-- Разобьем палатки на территории замка.
     Мысленно  я представил  себе  восхитительную  картину  -- полчища  злых
португальских  и испанских официантов,  с жесткими  плоеными  воротниками, в
шляпах с перьями, снуют вокруг палаток под проливным дождем.
     -- Как насчет туалетов? -- спросил мрачно настроенный Тони, наш главный
администратор  и  ветеринар,  коему  накануне  довелось  посвятить  не  один
неприятный час проблемам дамских уборных.
     -- Выроем отхожие места,-- не задумываясь ответил Саймон.
     -- Кто будет рыть?
     -- Добровольные помощники.
     -- А если таковых не найдется?
     -- Скажешь официантам, чтобы вырыли,-- предложил Джон.
     -- И где ты возьмешь быка? -- хотел знать ветеринар Тони.
     -- Купим,-- сказал Саймон.
     --  Саннадзор  ни  за  что  не  позволит  вырыть  кучу отхожих  мест на
территории замка,-- заявил Джереми.
     -- Не говоря уже о гигиене,-- с чувством добавил Тони.-- Запах...
     --   Лучше   банкет,   где  зелень  предпочли   бы  опаленному  быку,--
перефразировал я Библию.
     -- И  банкет  тоже будет,-- отчаянно  цеплялся за свою  идею  Саймон.--
Дичина и все такое.
     --  Можно  растопить свинец  и  поливать  со  стен  нехороших  людей,--
услужливо посоветовал Джон.
     -- Свинец больно дорог,-- серьезно возразил Джереми.
     Чувствуя, что мои "ребята" пошли вразнос, я  откупорил еще одну бутылку
шампанского.
     --  Послушайте,--  сказал я.-- Как ни заманчива эта идея  с замком, она
полна изъянов, и мне вовсе не хочется объясняться с монаршим двором, с какой
стати  я  вздумал принимать  принцессу  на  территории замка  под  проливным
дождем,  с  валяющимися  кругом  недожаренными  быками, с  льющимся  со стен
расплавленным  свинцом и полчищами чужеземных официантов,  жалующихся на то,
что их гульфики жмут или чересчур велики.
     -- Хочешь  сказать, что  тебе не нравится  моя идея?  -- уныло заключил
Саймон.
     --  Идея  превосходная,  но прибереги  ее  для  другого случая.  Теперь
слушайте мою идею. Как  насчет того,  чтобы  устроить  своего рода  праздник
зверей  и пригласить всех причастных  к охране природы видных персон, кого я
знаю, чтобы каждый мог показать, какое значение он придает этому делу?
     Саймон оживился.
     --  Ты  подразумеваешь  что-то  вроде  большого концерта?  -- осторожно
осведомился он.
     В глазах его вновь появился фанатичный блеск.
     -- Ну  да,-- неуверенно отозвался я.-- Пусть артисты прочтут  стихи про
животных,  пусть  будет  какой-нибудь  балетный   номер,   пригласим  Иегуди
Менухина,  чтобы  исполнил  что-нибудь  из  "Карнавала  животных"... И  тому
подобное.
     -- Да, да, замечательно.-- Саймон устремил взор в пространство,  как бы
представляя себе происходящее на сцене.-- И устроим мы это в Форт-Ридженте в
Сент-Хелиере.  У  них   там  огромная  сцена,  и  все   оборудование   есть,
светильники,  здоровенный  кинопроектор,  квадросистема.  Это  будет  просто
изумительно. Замечательно!
     Так   родился  наш   "Праздник  зверей".  Список  участников   выглядел
внушительно и интересно, поскольку с большинством знаменитостей я встречался
по разным поводам.
     Для  декламации стихотворений мне были нужны два контрастирующих голоса
-- мужской и женский. Среди известных мне прекрасных артистов своим голосом,
несомненно, выделялся сэр Майкл Хордерн.  Когда  он говорил,  казалось,  что
обрел дар речи портвейн высшего качества, такой у него сочный, полнозвучный,
мелодичный голос.  С ним  я не был знаком, но знал, что он читал мои книги и
они ему понравились; я был счастлив, когда он согласился выступить у нас. Не
колебался я и в выборе женского голоса.  С  того  дня,  как я впервые увидел
Дайну   Шеридан  в   очаровательном   фильме   "Женевьева"   про   автогонки
Лондон--Брайтон, проникся к ней неистребимой глубокой любовью. Потом я видел
Дайну  в  ленте  "Где  не летают стервятники"  и был  еще сильнее пленен ею.
Однако мне  было известно,  что у нее есть  супруг,  и это не позволяло мне,
человеку  честных  правил,  прийти  к  Дайне и признаться в любви. Еще одной
причиной было,  разумеется,  то, что я сам женат. Пришлось  без особой охоты
смириться с необходимостью жить без Дайны Шеридан.
     А  тут,  как  раз  перед  нашими  великими  годовщинами,  случилось два
события. Мне предстояло отправиться в Лондон; при этом  я обнаружил, что там
готовятся  возобновить спектакль по очень веселой пьесе моего старого  друга
Ноэля Кауэрда  "Дари смех"; Ноэль уже несколько лет был одним из заокеанских
попечителей  нашего Треста. В списке исполнителей я  увидел, к  моей великой
радости,  имя  Дайны  Шеридан, а потому сказал  себе, что  непременно должен
увидеть своего кумира,  так сказать,  во  плоти.  В самолете, лениво  листая
какой-то  журнальчик, я наткнулся вдруг на  интервью с мисс  Шеридан. В ряду
неизбежных в таких интервью  обычных пустых вопросов  был также вопрос --  с
кем  она предпочла бы очутиться вдвоем на необитаемом острове. "С Джеральдом
Дарреллом",-- ответила Дайна. Я не поверил своим глазам.
     -- Боже, она  хочет, чтобы ее выбросило на необитаемый остров вместе со
мной,-- сообщил я Ли.
     -- Кто это -- "она"? -- подозрительно осведомилась Ли.
     -- Дайна Шеридан.
     --   С  чего   бы  это?  --  пренебрежительно,   как   подобает  женам,
поинтересовалась Ли.
     -- Потому что я прекрасный, достойный, высокоморальный человек.
     --  Если  она  так  сказала,  сразу  видно,  что  никогда  с  тобой  не
встречалась,-- нанесла Ли сокрушительный удар.
     Однако меня не так-то легко сокрушить. Я загорелся. Дайна  вполне могла
выбрать  этого  невежу  Эттенборо  или  пройдоху Питера Скотта,  однако  она
предпочла   меня.   Посему,   тщательно  подобрав  дюжину  желтых   роз,  не
оскверненных  тлей,  черными  мошками,  уховертками, точильщиками  и прочими
гадкими тварями, я вложил в них  карточку  с надписью: "Тот, кто громче всех
аплодирует,-- это я. Могу  я  встретиться  с  вами  после спектакля?"  --  и
попросил отнести букет в гримерную. Карточка вернулась с ответом: "Да".
     Остроумие  Кауэрда  вместе  с блестящим исполнением Дайны  сделали этот
спектакль поистине незабываемым событием. Когда мы затем выпили  в гримерной
по стаканчику виски, я признался Дайне, что являюсь ее давним поклонником, и
мы договорились встречаться почаще, что  бы там  ни говорила Ли. Когда Дайна
рассказала об  этом  своему мужу Джеку,  он прислал  мне  сердитую  записку,
обвиняя  меня  в посягательстве  на  расположение  его  супруги  посредством
неумеренного  подхалимства  и  желтых  роз   и  вызывая  на  дуэль  утром  в
Гайд-парке. Я  принял вызов,  однако подчеркнул,  что право выбора оружия за
мной,  и  предложил  стреляться   пробками  от  шампанского  на   расстоянии
пятидесяти шагов. На такой счастливой ноте началась наша дружба, и когда нам
понадобилось найти актрису для нашего  "Праздника зверей",  естественно было
остановить свой выбор на Дайне.
     С Иегуди Менухином я  впервые познакомился во Франции, когда он приехал
погостить у  моего старшего  брата  Ларри. Домик,  принадлежащий мне  и  Ли,
находится  километрах в сорока от селения, где живет Ларри (сорок километров
-- необходимая дистанция,  когда речь идет о старшем брате), но мы добрались
туда на машине, чтобы позавтракать с Ларри и супругами Менухин,  и ничуть не
пожалели, ибо Иегуди и его жена -- очаровательные люди. Застолье затянулось,
было  много  вина  и закуски,  так  что уже  около  четырех  часов мы  стали
подумывать  о  том, чтобы  прилечь  и  отдохнуть, кто-то невнятно произносил
слово "сиеста".  К счастью, у Ларри был огромный дом с  множеством спален, и
вскоре мы с Ли уже крепко спали. Проснулись мы от звуков скрипки.
     -- Кто это крутит пластинки? -- спросила Ли.
     -- Это Иегуди упражняется,-- сказал я.
     Выйдя на лестничную площадку,  мы и впрямь  услышали,  как  из  спальни
поблизости доносится упоительное пение скрипки под смычком виртуоза. В жизни
меня  пробуждали от  сиесты  самые  разные звуки -- щебетанье птиц,  раскаты
грома,  журчанье  ручья,  ровный  гул  водопада,--  но  никогда мой  сон  не
прерывали такие восхитительные ноты.
     Разумеется,  мы пригласили супругов Менухин и Ларри к  нам на  ответную
трапезу, и, выяснив, что Иегуди  любит рис, чечевицу, бобы и другие продукты
этого  ряда, я  сотворил особое  кэрри "Менухин" в огромных  количествах.  В
нашем  внутреннем  дворике  стоял  длинный обеденный стол, и,  чтобы сберечь
время,  накрывая  его с  учетом  всяких  гарниров  и салатов,  Ли  аккуратно
разложила  по порядку на большом подносе ложки,  вилки,  ножи, черпаки и все
прочее. Прибыли  гости,  мы  выпили  по  рюмочке, затем  Ли вышла  на  кухню
нанести, как  говорится, последние штрихи. Вскоре за ней последовал Иегуди и
остановился, глядя, как она хлопочет.
     -- Давай  я  помогу,-- сказал Менухин  и, не дожидаясь  ответа, схватил
поднос с приборами, отнес  его во дворик,  приблизился, улыбаясь,  к столу и
обрушил на него звенящую, поблескивающую груду металлических изделий.
     Видя, с каким ужасом моя благоверная созерцает эту  картину, я поспешил
отвести Иегуди обратно в  гостиную, налил  ему  еще  стаканчик и  отправился
помогать расстроенной Ли разбирать перемешанные приспособления для еды.
     -- Я столько времени потратила,-- прошептала она.
     -- Не  бери в  голову. Смотри  на  вещи оптимистично. Не всякая хозяйка
может похвастать тем, что ее стол накрывал Иегуди Менухин.
     ...Итак,  я  отправил письмо Иегуди,  и сей  великодушный,  благородный
человек  ответил, что  будет рад  послужить нашему  делу, сыграть что-нибудь
вместе с Джерсийским молодежным оркестром.
     Таким образом, для  чтения  стихов у  нас были два  знаменитых артиста,
музыкальную часть концерта обеспечивал известный скрипач с оркестром. Однако
этим далеко не исчерпывались  грани,  где животный мир соприкасался с нашим,
обогащая его. Взять,  к  примеру,  танец,  вокал,  телевидение, живопись.  У
одного  из  моих  друзей,  Джереми  Джеймса  Тэйлора,  постановщика   нашего
концерта, были связи с Королевским  балетом, и он порадовал  меня известием,
что  на  Джерси  пришлют  для выступления многообещающих  учащихся  балетной
школы.
     За  несколько лет до  того я  участвовал в телевизионном  шоу для детей
вместе  с жизнерадостной Айлой  Сен-Клер.  Во  время  репетиций  мы  всласть
потолковали   о  деятельности  нашего   Треста,   и   она   настолько   была
заинтересована,  что допустила  фатальную оплошность  --  дескать,  если мне
когда-нибудь понадобится ее помощь, нужно только дать знать.  Очарованный ее
чудесным,  красивым  голосом,  я  не  сомневался,  что  никто  лучше  ее  не
представит  животных средствами  вокала. Позвонив Айле  Сен-Клер, я напомнил
про  ее  обещание  и  попросил  приехать  на Джерси.  Она  ответила,  что  с
удовольствием приедет и даже знает одну симпатичную песенку про зоопарк.
     Пришло время мне призадуматься. Как насчет растений? Что ни говори, без
них  не смогут существовать животные. Самым громогласным и рьяным защитником
мира  растений, несомненно, был Дэвид Беллэми. Тут меня осенила сумасбродная
мысль.  В  своем  блестящем шоу "Упала  шляпа"  Флэндерс и  Суонн  исполняли
песенку "Мезальянс" о жимолости и вьюнке, которые полюбили друг друга, но не
могли сочетаться браком из-за того, что одно растение вращается по, а другое
против часовой  стрелки. Кончилось  тем, что "они  выдернули  свои  корни  и
зачахли". Прибегнув к подкупу, я уговорил Айлу и Дэвида исполнить этот дуэт;
бесподобная комбинация, ибо Дэвида природа наградила голосом (уверен, он  не
обидится) распаленного страстью моржа.
     Выбор  телевизионного  сюжета не представлял трудности  --  кто  мог бы
сравниться с Дэвидом Эттенборо?
     Я познакомился с Дэвидом,  когда он был рядовым продюсером на Би-би-си.
Нас  представили  друг  другу  в  одном  трактире, где  мы  недурно  провели
несколько  утренних часов, толкуя про животных и путешествия.  Несколько лет
спустя Дэвид позвонил  мне и  спросил,  не соглашусь  ли я  записать  с  ним
программу для радио  в моем  зоопарке. Я  ответил, что буду  счастлив,  и мы
назначили день.
     В то  время  в  нашей коллекции  были  Чемли  и Лулу  -- пара  шимпанзе
сомнительной   нравственности.  Придешь  проведать   их,   Чемли  --   после
истерических  утренних  приветствий  (оскаливание  зубов, безумные  крики  и
качание  на  ветвях)  принимался  препарировать  апельсин  сосредоточенно  и
тщательно, словно  какой-нибудь знаменитый  хирург,  производящий трепанацию
черепа  премьер-министра.  Лулу,  хорошо усвоившая,  как  учтив  ее супруг в
обращении  со слабым  полом, не зевала:  пока  он  занимался апельсином, она
спешила набить  рот виноградом,  сгребала в кучу  возможно  больше  плодов и
садилась  на них,  надеясь, что благоверный  не заметит ее  уловки. Закончив
хирургические действия над  апельсином, Чемли  съедал его и швырял  кожуру в
Лулу, чаще всего попадая ей в затылок. Бросая снизу, он тем не менее искусно
поражал  намеченную   цель.  Напомнив  тем  самым   Лулу  о  своей  глубокой
привязанности,  он  кидался  на нее, когда  она меньше всего  того  ожидала,
награждал затрещиной  и стаскивал кричащую супругу с укрываемых ею  фруктов.
После  чего  садился,  засовывал  в  рот  банан, хорошенько разжевывал  его,
выплевывал на ладонь и принимался толстым пальцем перемешивать жидкую кашицу
с видом человека, выбирающего монеты для торгового автомата.
     В чем  всегда можно было положиться на Чемли, так это в  том, что он не
упустит  случая подстроить вам какую-нибудь каверзу. Возьмитесь провести  по
зоопарку  важных  гостей  -- уж  он  не подведет.  Словно  знает,  что  ваши
экскурсанты  -- люди  знатные и вы  ждете  от него  приличного поведения. Со
злорадным  огоньком в глазах он живо оценивал  ситуацию  и соображал,  какое
безобразие сотворить. Обычно Чемли начинал с того, что задавал Лулу взбучку:
дергал ее за волосы, сбивал с ног и  принимался прыгать на ней. Он делал это
по двум причинам. Во-первых, из всех шимпанзе, каких я когда-либо знал, Лулу
издавала самые громкие и пронзительные  вопли;  это было нечто среднее между
свистом  обезумевшего  паровоза и скрипом ножа  по стеклу. Во-вторых,  Чемли
обнаружил,  что  ничто  так  не  занимает  публику,  как небольшой  семейный
скандал.   Убедившись,  что  общее   внимание  сосредоточилось  на  нем,  он
принимался  насиловать супругу  или  же,  сидя  на  ветке, с  большим вкусом
занимался  самоудовлетворением,  заставляя   почтенных  зрительниц  смущенно
краснеть  и   обмахиваться  путеводителями.  Усыпив   бдительность   публики
временным смирением, он отрыгивал на ладонь полупереваренные фрукты и швырял
щедрый  дар   через  решетку,  заставляя   перемазанных  липкой  субстанцией
экскурсантов с  криками разбегаться в разные  стороны.  Чемли  обожал  таким
способом разгонять толпу, это  был  верх его  устремлений,  жизнь  не  могла
даровать ему более изысканное наслаждение.
     Сколько  лет  мне  ни  доводилось  показывать зоопарк важным гостям,  я
неизменно  с великой опаской  приближался к  клетке Чемли,  и  мои  опасения
всегда оправдывались. Посему мне так живо запомнился тот день, когда приехал
Дэвид Эттенборо записывать свою программу для радио.
     Программа  была предельно простая, мы с Дэвидом  неторопливо переходили
от клетки  к  клетке,  рассказывая забавные истории  про животных,  с  коими
встречались  в разных концах  света. Теперь такое творчество  не  прошло бы,
нынешней публике  подавай цветное изображение и самый крупный план. Однако в
те  далекие  счастливые  времена  паровой тяги  радиослушатели  были  не так
взыскательны. Для  начала  мы  условились, что  я просто  проведу  Дэвида по
зоопарку, чтобы мы решили, на каких животных остановимся и что каждый из нас
будет  говорить. Он впервые приехал  к нам, и, хотя  мы делали только первые
шаги, Дэвид был восхищен знакомством с нашими подопечными и нашими задачами.
Мы  так  увлеклись,  что я  подходил к обители Чемли, совершенно  позабыв об
осторожности. Что до Дэвида, то он при  виде обезьян  издал радостный крик и
поспешил подойти  поближе к  клетке. Случилось так, что именно в эту  неделю
нас  форменным образом засыпали  экзотическими фруктами.  Шимпанзе уписывали
все, что приходилось на их долю,  однако это весьма пагубно отозвалось на их
желудках. В итоге  было бы  сильным  преуменьшением сказать,  что  их клетка
изобиловала липкими предметами для метания. При виде ничего не подозревающих
жертв Чемли пришел в восторг. Зачерпнул две горсти боеприпасов и, как только
Дэвид подошел  к  отжиму,  запустил в  него  с неизменной меткостью. Снаряды
поразили Дэвида точно в грудь, и белейшая рубашка его приобрела  сходство  с
навозной кучей.  Дэвид в ужасе  замер, а  Чемли, ободренный  первым успехом,
столь же метко отправил следом еще два снаряда.  Я поспешил прийти на помощь
Дэвиду, пока он не превратился в ходячий сортир.  Всячески извиняясь,  отвел
его  в  дом,  где  он  смог  умыться, и  дал  чистую рубашку. После  доброго
стаканчика виски он как будто  смягчился, но,  возобновив обход зоопарка,  я
следил за тем, чтобы он был поосмотрительнее, и старался идти первым.
     Надеясь, что годы затуманили  память Дэвида, я  позвонил ему, напомнил,
что он  так и  не  вернул мне  мою  рубашку, и выразил  пожелание, чтобы  он
приехал  и показал  чудесные кадры из  "Жизни  на земле",  едва  ли не самые
трогательные во  всем  сериале, где Дэвид  сидит в лесу,  окруженный горными
гориллами. Для вящей убедительности я добавил, что  наш  общий  давний  друг
Крис Парсонс (он  заведовал в  Би-би-си отделом  естественной истории, когда
снимался  сериал) согласился обеспечить  техническую  сторону показа.  Дэвид
тотчас ответил  "да"  -- и не подвел,  хотя так и  не  привез рубашку взамен
моей.
     С изобразительным искусством  проблема решилась так  же просто,  как  с
телевидением, ибо кто мог лучше представить  анималистику, чем Дэвид Шеперд?
Превосходный живописец, Дэвид давно отдал свое сердце диким животным Африки,
особенно слонам.  Яркие, волшебные картины, изображающие  этих толстокожих и
других зверей, прославили художника во всем мире, а деньги, вырученные им за
свои творения, пошли на создание Фонда  охраны диких животных Африки.  Перед
нашей встречей меня предупредили, чтобы я вел себя так, словно мы одинаковые
безумцы. И  когда  знакомство состоялось,  я и впрямь  убедился, что у нас с
Шепердом много общего, хотя кое в чем  он меня  превзошел, ибо я не способен
на такое безумство, как  выходить в саванну  с палитрой  в руках в  компании
кинооператоров, чтобы писать портрет дикого слона. Не помню уже, сколько раз
за операторами гнались недовольные животные, однако знаю, что Крис  Парсонс,
руководивший  бригадой  киношников,  вернулся из Африки  наполовину  седой и
ощущение тревоги не покидало его глаз. Как бы то ни  было, Шеперд согласился
приехать  показать кадры, на которых видно,  как  он  спасается  бегством от
слона,  и рассказать о  важной  роли диких  зверей вообще и для  искусства в
частности.
     Джонни  Моррис не один год  изображал  в телесериале  "Магия  животных"
ограниченного, придурковатого смотрителя зоопарка. Я давно был знаком с этим
мягким, добрым человеком, великим мастером потешной имитации. Однажды, когда
он снимал фильм на островах Силли, я одолжил  ему своего пса (тоже Джонни) в
качестве  этакой  мини-звезды,  а  потому  считал,  что он  обязан  на добро
ответить добром.  Джонни сказал,  что с удовольствием  приедет  и  расскажет
забавную историю про то, как он (в роли смотрителя) не мог поладить  с одним
слоном.
     Итак,  в  общем  и  целом все  было  улажено, однако  Саймон  продолжал
метаться кругом  как одержимый. Следовало забронировать номера в гостиницах,
не  забыв про цветы,  обеспечить кучу других деталей. Суровые метеоистины не
облегчали его труд. По горькому опыту мы знали -- если где-то над Атлантикой
бушует шторм (допустим, возле Фолклендских  островов), он непременно  явится
на  Джерси, чтобы испортить  нам настроение. Если где-то между Антарктидой и
Ла-Маншем возникнет облачко тумана, оно обязательно накроет серой шапкой наш
остров, не давая самолетам ни сесть, ни взлететь. Обычно это происходило как
раз тогда, когда мы были вынуждены  развлекать какого-нибудь скучного гостя,
от коего мечтали поскорее избавиться, или когда предвкушали визит сердечного
друга. На  сей раз разгулялись боковые ветры, и за несколько часов до начала
концерта  самолет с Дэвидом  Эттенборо и  другим  важным  реквизитом бросало
туда-сюда в воздухе над островом, пилот твердил,  что садиться невозможно, а
Саймон отвечал, что непременно нужно. Самолет сел прежде, чем рыжая шевелюра
Саймона стала белой.
     Теперь, когда все важные персоны прибыли и разместились  в  гостиницах,
Саймону  предстояло  каждого снабдить пропуском для  входа в огромный  зал в
Форт-Ридженте, поскольку особа принцессы охранялась, разумеется, чрезвычайно
строго.  Саймон  так старался  не упустить ни одной мелочи в приготовлениях,
что забыл о пропуске для себя, и, когда все звезды уже собрались в зале, его
у  входа  остановили  охранники.  Сколько  Саймон  ни  твердил,  что  он  --
организатор  всего шоу, его  мольбы  отскакивали как от каменной стены.  Без
пропуска -- нельзя.  Он  был на  грани  нервного срыва, наконец кто-то узнал
его, и Саймона с великой неохотой впустили в зал.
     Наконец наш  праздник  начался.  Открывая его,  я  объяснил,  что  нами
руководило желание показать, как важны другие животные, населяющие  планету,
как они самым различным образом влияют на нашу жизнь. По обе стороны от меня
в эти минуты  стояли прелестные дочурки  Саймона, четырехлетние близнецы,  в
изображающих  дронта  замысловатых костюмах, и  я боялся, как  бы девочки не
задохнулись в них от жара, источаемого светильниками. Перед тем как покинуть
сцену, я напомнил,  что дронт  --  символ  нашей организации,  потому-то я и
вышел  в  сопровождении  двух дронтов,  жаль  только, что это  не плодовитая
пара...
     Все шло  как по маслу, было очевидно, что наши звезды получают от своих
выступлений  не меньше удовольствия, чем публика. Глядя, как  весело и щедро
делятся своими талантами мои друзья, я мысленно возвращался к событиям этого
дня. День выдался долгий и непростой, и погода отнюдь не миловала нас. Когда
бы  наша  патронесса ни  решала порадовать  нас  своим  визитом,  на  остров
непременно   с  ревом  обрушиваются   бури,   типичные  скорее  для  области
тропических  муссонов. Из-за этого, естественно, приходится  срочно изменять
сценарий,  перенося в  помещение  то,  что  намечалось  демонстрировать  под
открытым небом.  Однако  помимо  каверз природы  творились и  другие,  более
страшные ужасы, про которые я не знал.
     Назову лишь  один -- случай с  головой Мотабы. Вы скажете, что монарший
визит --  дело  достаточно хлопотное,  не хватало  усложнять его  заботами о
голове какой-то гориллы, но, как я уже говорил в начале этой книги, когда вы
живете  в окружении полутора тысяч животных, в любую  минуту может случиться
все что угодно. Вы  привыкаете к этому, учитесь  воспринимать как нормальный
образ  жизни.  Но когда голова гориллы оказывается  неразрывно  связанной  с
благом принцессы, вы ощущаете, как жизнь наносит вам удар ниже пояса.
     Вот как  это случилось, и я рад, что  ничего  не знал, пока сопровождал
нашу  высокую гостью.  На  то  время,  что мы  открывали Центр подготовки  и
принцесса беседовала  с нашими разноязычными  студентами всех цветов кожи из
всех уголков Земли, дождь решил взять тайм-аут. Дальше было задумано, что мы
проследуем  в  главное  здание, чтобы принцесса могла расписаться в гостевой
книге, после чего состоится  экскурсия по  зоопарку с  таким расчетом, чтобы
ровно в  одиннадцать часов завершить  ее  у  комплекса  для горилл. Монаршие
визиты расписываются  по секундам, и не успей  мы к гориллам  в  назначенное
время, весь остальной распорядок летел бы вверх тормашками.
     Ричард Джонстон-Скотт, вне сомнений, лучший и  наиболее опытный  в мире
смотритель человекообразных  обезьян, поглядел  на небо и решил, что  негоже
показывать принцессе его обожаемых подопечных мокрыми с  ног  до головы в их
просторном загончике. В  спальных отсеках они будут  смотреться куда  лучше.
Озаренный  гениальной  идеей,  Ричард  создал  некий  полуфабрикат джунглей.
Наломал  веток с  наших  дубов, чудесных  каштанов  и лип и выстелил ими пол
спален.  Получилась весьма впечатляющая  картина, и когда в отсеки запустили
горилл, они реагировали на увиденное глухими рокочущими звуками, какие можно
услышать,  стоя  поблизости от вулкана;  так у горилл  принято выражать свое
одобрение.
     В  это  время принцессу  Анну как раз привели в главное  здание, где ее
ждала гостевая  книга. Через четыре минуты нам  полагалось быть  у комплекса
для горилл.
     И  в это  же  самое время  Мотаба  решил  заклинить свою  голову  между
прутьями  решетки,  образующими  кровлю  над спальным  отсеком.  Эти  прутья
исполняли две функции: не позволяли просовывать  сверху руки любопытствующим
и играли роль гимнастических перекладин, чтобы молодые  обезьяны могли вволю
раскачиваться  и  всячески  упражняться. Мотаба ухитрился  найти место,  где
просвет  между  прутьями был чуть шире, и, конечно  же, протиснул  туда свою
головенку.
     Ричард  был  в отчаянии, родители Мотабы -- Нэнди  и  Джамбо  --  тоже.
Тяжелый случай, даже если бы не совпадение  во времени  с монаршим  визитом.
Мотаба  (любой детеныш  на  его месте поступил  бы таким  образом)  принялся
кричать и визжать, чем еще больше взвинтил родителей.
     В ряду наших добровольных помощников была одна чудесная, милая валлийка
--  миссис  Хэйуорд. Оказавшись свидетелем  катастрофы, она  посчитала,  что
лучше  всего  немедленно  известить  о  бедственном  положении Мотабы нашего
директора зоопарка -- Джереми. Естественно,  Джереми  неотступно сопровождал
принцессу,  а  потому  миссис  Хэйуорд выскочила  из комплекса  для  горилл,
промчалась мимо птичников с розовыми голубями и павлиньими фазанами, изрядно
напугав их, пересекла дорожку рядом  с  тревожно  созерцавшими  ее фламинго,
выбежала на дорогу за нашей высокой гранитной стеной,  нырнула под старинную
гранитную арку, пересекла передний двор и достигла, тяжело дыша от волнения,
входной двери главного здания, где ее остановила мускулистая  рука и в ребра
ей уткнулось дуло револьвера.
     -- И куда же это вы так спешите? -- милостиво осведомился охранник.
     -- Сказать  мистеру  Молинсону  про голову гориллы,--  пропищала миссис
Хэйуорд.
     -- Придумайте что-нибудь получше,-- предложил охранник.
     -- Но это правда! Голова бедного  горилленка застряла между прутьями, и
только мистер Молинсон может его спасти!
     --  Понимаете,  они  там все  заняты  с гостевой  книгой.  Вы только не
кипятитесь. Подождите  здесь  и, когда они выйдут,  расскажете  про эту вашу
гориллу и ее голову.
     И, убедившись,  что  перед  ним  безобидная, невооруженная  психопатка,
охранник засунул револьвер обратно в кобуру.
     Тем временем положение  в комплексе  для горилл становилось все хуже  и
хуже.  Подстегнутые криками отпрыска,  Нэнди и  Джамбо  пытались высвободить
его, дергая  за ноги.  Ричард  смотрел на них с ужасом, боясь, что родители,
сами того не желая, сломают Мотабе шею. Живо забравшись на клетку сверху, он
открыл световой  люк,  под которым болтался  малыш. Вообще все  наши гориллы
обожают  Ричарда  не меньше, чем  он  обожает  их,  однако  в минуты стресса
обезьяны,  как  и люди, способны совершать  странные поступки.  Пока  Ричард
возился с люком, могучая мускулистая рука  Джамбо  взметнулась  вверх  между
прутьями решетки, и, не упади Ричард вовремя на спину, ему достался бы удар,
способный свалить с ног самого Мохаммеда Али. Когда Ричард поднялся на ноги,
Джамбо успел оттащить Мотабу подальше от него. Пришлось Ричарду открыть  еще
один люк, и  снова  сердитый папаша  замахнулся на  него.  Оставалось только
попытаться говорить с Джамбо тихо, спокойно;  к этому времени тот с присущей
ему мудростью  сообразил, что  дергать  Мотабу за ноги не  следует, и вместо
этого подпер его попу широченной ладонью.
     Сквозь  пелену дождя Ричард рассмотрел зонты, словно качающиеся  шляпки
грибов,  из  чего следовало,  что  монарший  кортеж вот-вот  окажется  перед
комплексом.  Внезапно  он  увидел,  что  голова   Мотабы  куда-то   исчезла.
Поддерживаемый  отцовской дланью малыш  нашел расширенный просвет и выдернул
голову  из западни.  С великим облегчением Ричард  слез с  кровли  и обозрел
спальный отсек. Его ожидала жуткая картина.
     Под действием  стресса гориллы всегда обильно мочатся и испражняются, в
итоге старательно  приготовленный Ричардом полуфабрикат джунглей превратился
в подобие навозной кучи. И  ничего  нельзя было поделать, высокие  гости уже
пришли.
     Когда на другой  день он рассказывал  мне эту историю, я спросил  себя,
что бы я стал говорить нашей патронессе.
     -- Да-да,-- сказал бы я,-- мы всегда позволяем нашим гориллам ходить по
колено в экскрементах,  им  так нравится. А почему тот малыш  болтается  под
кровлей,  точно  висельник? Понимаете, гориллы часто  так делают. Это у них,
как бы сказать... такая привычка. Да-да, очень странная привычка...
     К счастью, соединение умов Ричарда и его друга Джамбо избавило  меня от
необходимости выкручиваться таким образом.
     Позднее, во  время ленча для членов Треста, мне  пришлось, естественно,
произнести  речь. Одну  из  тех,  которых  стыдишься  задним  числом.  Выдав
аудитории заключительную  банальную фразу, я облегченно опустился на стул. И
тут  наша  патронесса  преподнесла  мне  сюрприз.  Сперва я  услышал  весьма
лестный,  прекрасный  ответный спич,  затем  принцесса повернулась ко мне  и
сказала:
     -- Но особенно я  поздравляю человека,  благодаря которому  Джерсийский
зоопарк и Джерсийский трест охраны диких животных  во  всем мире  пользуются
уважением и восхищением, и в знак всеобщей признательности хочу передать ему
маленький  подарок  от  его  сотрудников. Нет  надобности объяснять значение
этого подарка, но я не сомневаюсь, что все  мы присоединимся к выраженным  в
нем чувствам благодарности и пожеланиям успеха в будущем.
     С этими  словами  принцесса  вручила мне маленький  бархатный  мешочек.
Развязав его, я увидел серебряную  копию  спичечного коробка фирмы  "Брайент
энд  Мэй".  Первой  мыслью моей  было:  "Что  это  они вздумали  дарить  мне
спичечный коробок,  зная,  что я уже много лет  как бросил курить?"  Однако,
открыв коробок, я все понял: внутри лежала золоченая скорпиониха с  таким же
потомством.  Напоминание о  случае,  описанном в  книге  "Моя семья и другие
звери", когда Ларри за  завтраком,  ничего не подозревая, открыл коробок,  в
котором я  заточил настоящее  скорпионье семейство. Можете себе представить,
что тогда творилось за столом и как на меня смотрели родные.
     Теперь я рассказал собравшимся, что лежит в коробке; большинство читало
мою книгу и шумным весельем отметило уместность подарка.
     Сидя вечером на концерте  "Праздник  зверей", я то  и  дело ощупывал  в
кармашке  смокинга  маленький  прямоугольник.  Меня переполняло  счастье  от
сознания, что я окружен друзьями, которые помогли  мне превратить зоопарк  в
спичечном коробке моего детства в  организацию, способную и готовую помогать
животным,  кои делают  наш мир такой  чудесной обителью, стоящей того, чтобы
все мы ее лелеяли.



     Коробок с золочеными  скорпиончиками --  трогательный  и  многозначащий
подарок, ведь  из  моего детского  зоопарка  в спичечном  коробке  вышел наш
Трест, один из главных в  мире форпостов  размножения животных  в неволе для
сохранения видов,  с двумя родственными организациями  -- в  США и в Канаде;
Трест, осуществляющий ряд практических  мероприятий по  спасению  угрожаемых
видов, с  Центром подготовки специалистов, чьи выпускники работают по  всему
свету;  Трест, созданный  самоотверженным  трудом преданных сотрудников.  Мы
многого достигли, но все равно это капля в море, маленький лист  в  лесу еще
не  решенных задач. Я много  раз говорил,  что желал бы закрыть Джерсий-ский
зоопарк  и распустить Трест  -- за ненадобностью. Увы, боюсь,  до  этого еще
очень  далеко. А  до той поры  надеюсь, что  наша организация  будет расти и
процветать, помогая сохранять тот единственный мир, который у нас есть.
     Если  вы  читали  эту книгу с интересом и удовольствием,  надеюсь,  мне
удалось показать вам, сколь трудно и сложно добиваться успеха в самом важном
для нас,  людей, деле: сохранении нашей  планеты. Если вы согласны со мной и
желаете присоединиться --  ждем вас с распростертыми объятиями.  Чем  больше
членов в  Тресте, тем громче наш  голос и тем  больше сил будет  у  нас  для
борьбы за охрану природы. В  этой области мы уже прошли  путь от малюсенькой
ячейки до организации мирового значения,  что стало  возможным исключительно
благодаря поддержке наших членов во всем мире. Если  эта книга доставила вам
удовольствие,  если,  быть  может, заставила  порой  призадуматься,  могу  я
пригласить вас стать  в  наши  ряды? Мы верим в  важность  того, что делаем.
Надеемся, и вы поверите.



     Незадолго  до  своей  смерти Джеральд  Даррелл  просил, чтобы  во  всех
будущих изданиях его книг содержалось краткое упоминание о Джерсийском фонде
дикой природы.
     "Я лично не хотел бы жить в мире без птиц, без лесов, без животных всех
размеров и видов.
     Если вам понравилась эта книга (а возможно, и другие мои книги, если вы
их  читали),  то  вспомните,  что  она стала возможной и интересной  для вас
только благодаря  животным. Звери составляют  бессловесное  и лишенное права
голоса большинство, выжить которое может только с нашей помощью.
     Каждый должен хотя бы попытаться остановить ужасное осквернение мира, в
котором  мы  живем.  Я  сделал  то,  что смог,  единственным  доступным  мне
способом. Мне хотелось бы надеяться на вашу поддержку.
     Джеральд Даррелл".
     Фонд охраны дикой природы Джерри Даррелла  продолжает  и расширяет дело
его  жизни  --  работу по охране животных  и мест их обитания ради  будущего
наших детей и нашего мира.
     Если вы захотите узнать о нашей работе  больше, пожалуйста, напишите по
одному из этих адресов:
     Jersey Wildlife Preservation Trust
     Les Augres Manor
     Jersey JE3 5BP
     ENGLISH CHANNEL ISLANDS
     Wildlife Preservation Trust International
     3400 West Girard Avenue
     Philadelphia, Pennsylvania 19104-1196
     USA
     Wildlife Preservation Trust Canada
     56 The Esplanade
     Toronto, Ontario M5E IA7
     CANADA.



Last-modified: Wed, 10 May 2000 12:39:52 GMT

Оцените этот текст: