Джеральд Даррелл. Поместье-зверинец

Оцените этот текст:
Джеральд Даррелл. Поместье-зверинец

Gerald Durrell
MENAGERIE MANOR
London, 1964

---------------------------------------------------------------------
Даррелл Дж. Поместье-зверинец. Под пологом пьяного леса.
Зоопарк в моем багаже. - М.: АРМАДА-ПРЕСС, 1999
Перевод с английского Л.Л.Жданова
OCR: Zmiy (zmiy@inbox.ru),
SpellCheck: Chemik (chemik@mail.ru), 31 января 2003 года
---------------------------------------------------------------------

Очередной том "Зеленой серии" составлен из повестей Дж.Даррелла, в
которых он рассказывает, как осуществилась его мечта создать частный зоопарк
из животных, подаренных автору или привезенных из разных путешествий по
всему свету.

Содержание

Объяснение
Глава первая. Поместье-зверинец
Глава вторая. Дикобраз в округе
Глава третья. Холоднокровная когорта
Глава четвертая. Клавдий в посудной лавке
Глава пятая. Доктор, помогите!
Глава шестая. Любовь и брак
Глава седьмая. Горилла в гостиной
Глава восьмая. Ответственность за животное
Заключительная просьба

ОБЪЯСНЕНИЕ

Хоуп и Джимми
на память о перерасходах,
успокаивающих средствах
и неуемных кредиторах

Уважаемый сэр!

Мы хотели бы обратить ваше внимание на то
обстоятельство, что вы превысили свой кредит...

Большинство детей в возрасте шести-семи лет увлекаются несбыточными
планами, мечтают стать полицейскими, пожарными или машинистами, когда
вырастут. Но мое честолюбие не довольствовалось такими заурядными
профессиями, я точно знал, чем буду заниматься: у меня будет свой зоопарк. И
мне эта мечта вовсе не казалась (да и теперь не кажется) такой уж нелепой
или безрассудной. Друзья и близкие, которых мое равнодушие ко всему,
лишенному меха, перьев, чешуи и хитина, уже давно убедило, что я помешанный,
воспринимали это попросту как еще одно свидетельство моего слабоумия. Не
надо обращать внимания на мою болтовню о собственном зоопарке, и со временем
я сам об этом забуду. Но шли годы, а друзья и родные с ужасом видели, что
моя решимость обзавестись зоопарком только крепнет. В конце концов после
нескольких экспедиций за животными для чужих зоологических садов я
почувствовал, что настало время организовать свой.
Из очередного путешествия в Западную Африку я привез приличную
коллекцию животных, которых разместил в саду своей сестры в пригороде
Борнемута. Я заверил сестру, что звери прогостят у нее совсем недолго, ведь
любой разумный муниципалитет, думалось мне, при виде полного набора животных
для зоологического сада не пожалеет сил, чтобы найти им место. Спустя
полтора года после многих битв я уже не был так уверен в предприимчивости
муниципалитетов, а моя сестра не сомневалась, что ее сад всегда будет
напоминать кадр из какого-нибудь сверхэкзотического фильма про Тарзана. В
конце концов, убитый косностью местных властей и обескураженный несметным
количеством правил и постановлений, связывающих по рукам и ногам каждого
свободного гражданина Великобритании, я решил проверить, нельзя ли основать
свой зоопарк на Нормандских островах. Меня направили к некоему майору
Фрейзеру, отрекомендовав его как человека с широкими взглядами и добрейшей
душой. Он будет моим проводником на острове Джерси и покажет подходящие
места.
Вместе с женой я вылетел на Джерси. Хью Фрейзер встретил нас с Джеки на
аэродроме и отвез в свое родовое поместье, наверно, одно из самых красивых
на острове. Огромный сад грезил в лучах бледного солнца, его окружала
могучая, вся в каскадах зелени гранитная стена. Здесь были и старинные арки,
и подстриженные газоны, и красочные клумбы. Ограды, жилые дома и надворные
постройки были сложены из чудесного джерсейского гранита, по своей раскраске
не уступающего осенним листьям. Камни просто пылали на солнце, и у меня
вырвались слова, глупее которых трудно себе представить. Повернувшись к
Джеки, я сказал:
- Какое отличное место для зоопарка!
Если бы хозяин тут же упал в обморок, я бы ничуть не удивился: в таком
восхитительном уголке сама мысль о зоопарке, каким его себе обычно
представляют - серый цемент, железные прутья, - казалась кощунством. Как ни
странно, Хью Фрейзер не упал в обморок, а только поднял одну бровь и спросил
меня, всерьез ли я говорю или пошутил. Слегка растерянный, я ответил, что
всерьез, и сразу добавил, что это, конечно, невозможно, я все понимаю. Но
Хью возразил - вовсе это не так уж невозможно. И объяснил, что ему как
частному лицу непосильно держать такое поместье, он предпочел бы найти себе
в Англии усадьбу поменьше. Не соглашусь ли я арендовать поместье и устроить
здесь свой зоопарк? Трудно было придумать более заманчивый фон для моей
мечты, и к концу ленча сделка была заключена. Я стал новым "лордом" поместья
Огр в округе Тринити.
Легко представить себе смятение и тревогу моих родных и знакомых, когда
я объявил им об этом. Обрадовался один лишь человек - моя сестра. Конечно,
затея безрассудная, заметила она, но зато ее сад будет избавлен от двухсот с
лишним отборных детей джунглей, из-за которых отношения с соседями у нее
были серьезно омрачены.
Я задумал не простой зоопарк с традиционным набором животных, и это еще
больше усложняло дело с его устройством. Мне хотелось, чтобы мой
зоологический сад способствовал охране фауны. Распространение цивилизации по
континентам привело к полному или почти полному истреблению многих видов. О
крупных животных еще пекутся: они важны для туризма или для коммерции. Но в
разных концах света есть немало очень интересных мелких млекопитающих, птиц
и рептилий, которых почти не охраняют, так как от них ни мяса, ни меха. И
туристам они не нужны, тем подавай львов и носорогов. Большинство мелких
видов - представители островной фауны, ареал у них совсем маленький.
Малейшее покушение на этот ареал, и они могут исчезнуть навсегда. Достаточно
завести на остров, скажем, несколько крыс или свиней, и через год какого-то
вида уже не будет. Вспомним хотя бы печальную судьбу дронта.
На первый взгляд задача кажется простой: стоит только наладить надежную
охрану диких животных, и они уцелеют. Но это подчас легче сказать, чем
сделать. А пока идет борьба за такую охрану, надо принять другие меры
предосторожности - создать в заповедниках и зоопарках достаточный резерв
исчезающих животных; тогда, если случится худшее и эти виды перестанут
существовать на воле, они все же не будут безвозвратно потеряны. Более того,
резерв позволит в будущем отобрать приплод и вновь расселить вид на его
родине. Это всегда казалось мне главной задачей каждого зоопарка, но
большинство зоологических садов лишь недавно осознало серьезность положения
и приняло какие-то меры. Я хотел сделать спасение исчезающих видов главной
задачей своего зоопарка. Конечно, на это, как и на всякое альтруистическое
дело, потребуется немало денег. Значит, первое время, пока зоопарк не станет
материально независимым, он должен быть коммерческим предприятием. А потом
уж можно приступать к главному - создавать размножающийся резерв редких
животных.
Итак, перед вами рассказ о горестях и испытаниях, которые выпали на
нашу долю, когда мы сделали первый шаг к чрезвычайно важной, на мой взгляд,
цели.

Глава первая
ПОМЕСТЬЕ-ЗВЕРИНЕЦ

Уважаемый мистер Даррелл!
Мне восемнадцать лет здоровье в порядке прочитал ваши
книги не возьмете ли вы меня на работу в ваш зоопарк...

Одно дело приходить в зоопарк как простой посетитель, совсем другое -
быть владельцем зоологического сада и жить на его территории. Это порой не
так уж приятно. Конечно, вы можете в любое время дня и ночи выскочить и
проведать своих подопечных, но это значит также, что вы двадцать четыре часа
в сутки находитесь на дежурстве. У вас дома обед, дружеская вечеринка, и
вдруг все срывается, потому что какой-нибудь зверь сломал себе ногу, или
вышло из строя центральное отопление в павильоне рептилий, или... причин
может быть десяток. Понятно, зимой наступает затишье, иногда целые дни
проходят без единого посетителя, и вы начинаете чувствовать, что зоопарк в
самом деле ваша личная собственность. Но радость, которую при этом
испытываете, омрачается совсем не легкой тревогой, когда вы смотрите на
растущую гору счетов и сопоставляете ее с поступлениями от входных билетов,
равными нулю. Зато в разгар сезона дел и посетителей так много, что время
летит незаметно и вы забываете о всех перерасходах.
Обычный день зоопарка начинается перед рассветом. Небо чуть тронуто
желтизной, когда вас будит птичий концерт. Спросонок вам даже непонятно, где
вы - на Джерси или опять в тропиках. Вот зарянка своими трелями вызывает
солнце, ей вторят мягкие, с хрипотцой, мелодичные крики турако. Весело
засвистел черный дрозд. Только он кончил петь, раздается торопливая,
взволнованная болтовня белоголовой сойки. И чем светлее на дворе, тем громче
звучит этот несогласованный космополитический оркестр. Дрозд силится
перекричать звонкие, властные голоса кариам, сорочий гомон перебивает
гусиное "га-га-га" и нежное, жалобное воркованье бриллиантовых горлиц. Даже
если вы устоите против этого музыкального штурма и снова задремлете, вас
вдруг безжалостно разбудит звук, напоминающий басистое гудение телеграфного
столба в сильный ветер. Звук этот разгоняет сон не хуже, чем будильник, он
означает, что явился Трампи и, если вы неосторожно оставили окно открытым,
надо срочно готовиться к обороне. Трампи - серокрылый трубач, известный
орнитологам как Psophia crepitans. В зоопарке он выполняет три обязанности:
экскурсовода, "распорядителя" и деревенского дурачка. Честно говоря, Трампи
похож на неладно скроенную курицу в мрачном траурном одеянии.
Перья почти сплошь черные, на шее словно лоснящийся шелковый галстук, и
только пепельно-серые крылья немного оживляют унылый наряд. Глаза темные,
блестящие, лоб высокий и выпуклый - внешний признак ума, которого на самом
деле нет.
Трампи почему-то твердо убежден, что утром он первым делом обязан
прилететь к вам в спальню и сообщить, что произошло за ночь в зоопарке. Это
делается не совсем бескорыстно. Трампи надеется, что ему почешут голову.
Если вы слишком крепко спите или слишком ленивы, чтобы, заслышав его
приветственный глас, соскочить с кровати, он с подоконника прыгнет на
тумбочку, щедро ее разукрасит и энергично взмахнет хвостом, восхищенный
собственным творчеством, затем приземлится на кровати и начнет расхаживать
взад и вперед, бренча будто обезумевшая виолончель, пока не убедится, что
полностью завладел вашим вниманием. Волей-неволей, прежде чем он украсит
мебель или ковер еще каким-нибудь своеобразным узором, встаешь, ловишь его
(задача нелегкая, ибо Трампи на редкость проворен, а вы спросонок двигаетесь
как лунатик), выставляешь за окно и плотно затворяешь раму, чтобы он не
пробрался внутрь снова. Но все-таки он вас поднял с кровати, и вы
спрашиваете себя, есть ли смысл ложиться и досыпать или лучше уже одеваться.
Тут из-за окна доносится серия отчаянных воплей, словно там режут
обладательницу очень скверного сопрано. На дворе, на бархатно-зеленом газоне
у лавандовой изгороди, важные павы исследуют росистую траву, а вокруг них
делает пируэты павлин, и его роскошный хвост блестит и переливается на
солнце, будто волшебный фонтан. Вот павлин опустил свой хвост, вскинул
голову, и в утреннем воздухе, заглушая все звуки, разносится его истошный
крик.
В восемь часов приходят служащие, слышно, как они здороваются друг с
другом. В звоне ведер и шуршании щеток почти совсем тонут птичьи голоса. Вы
одеваетесь и выходите на свежий утренний воздух, чтобы проверить, все ли в
порядке в вашем зоопарке.
В длинной двухэтажной постройке из гранита, где некогда стоял большой
пресс для сидра, а теперь обитают обезьяны и другие млекопитающие, царит
оживление. Только что на время уборки выпустили из клетки горилл, и они
носятся повсюду с ликованием, точно школьники после уроков. Их так и
подмывает сорвать таблички, выдернуть из гнезд электрические нагреватели,
разбить флуоресцентные лампы. Но на страже стоит Стефан с метлой в руках и
бдительным оком следит, чтобы они не слишком набедокурили. Круглый, вечно
улыбающийся Майк и рыжий обладатель аристократического носа Джереми убирают
в клетке накопившиеся за сутки следы пребывания горилл и посыпают пол
сугробами свежих белых опилок.
Все в порядке, заверяют они, за прошедшую ночь ни у кого не появилось
никаких тревожных симптомов. Звери, полные энергии, возбужденные началом
нового дня, снуют в своих клетках и кричат вам "доброе утро". Этэм, черная
целебесская обезьяна, смахивающая на черта, висит на проволочной сетке и
приветственно скалит зубы, издавая резкие кудахтающие звуки. Мохнатые
мангустовые лемуры с оранжевыми глазами прыгают с ветки на ветку, по-собачьи
виляя длинными толстыми хвостами и обмениваясь громкими криками, удивительно
похожими на хрюканье. Пониже, присев на задние лапы и обвив цепким хвостом
ветку, с таким видом, будто ему только что присвоили звание почетного
гражданина, озирает свою обитель бинтуронг Бинти. Он больше всего похож на
небрежно сделанный коврик, к одному концу которого пришили странную
восточную головку с длинными пушистыми ушами и выпуклыми круглыми, довольно
бессмысленными глазами.
Соседняя клетка кажется пустой, но стоит провести пальцем по сетке, и
тотчас из выстланного соломой ящика, по-канареечьи щебеча и чирикая,
высыпает отряд крошечных мартышек. Самая большая среди них - Вискерс,
императорский тамарин. Здороваясь, он широко открывает пасть и часто дергает
языком вверх и вниз, отчего роскошные, белоснежные полковничьи усы его
величественно вздрагивают.
На втором этаже разные попугаи приветствуют вас какофоническими
звуками. Хриплые крики, визг, будто скрипят несмазанные петли, возгласы от
"Я очень хорошая птица" - это кричит Суку, серый попугай жако, - до не очень
вежливого "Хихо де пута!" ("Сын шлюхи!") - это Бланко, амазонский попугай.
Дальше клетка генетт, щеголяющих золотистым мехом с красивыми
темно-шоколадными пятнами. Генетты скользят меж ветвей, как ртуть, и тело у
них такое длинное, гибкое и изящное, что они больше похожи на змей, чем на
млекопитающих. Из следующей квартиры, чинно сложив лапы и слегка подергивая
кончиком хвоста, глядит на вас огромными янтарными глазами Квини, оцелот.
Стайка быстроногих, глазастых мангуст с любопытными мордочками деловито
бегает в своих клетках взад и вперед. Нагуливают аппетит. Волосатый
броненосец вяло лежит на спине, только нос и лапы у него шевелятся да
вздымается розовый морщинистый живот. Должно быть, ему снятся огромные
миски, полные еды. Пора, пожалуй, опять посадить его на диету, покуда он еще
может ходить... Интересно, сколько посетителей сегодня придет с известием,
что броненосец у нас явно подыхает. Пока что рекорд - пятнадцать.
На дворе звенит ведро, слышен развеселый свист. Это насвистывает Шеп,
человек с густыми кудрями и неотразимой улыбкой. Его настоящее имя Джон
Мэлит, но Джон уступил место прозвищу Шептон, а от Шептона остался только
Шеп. По широкой главной дорожке мимо увитой цветущими растениями
двенадцатифутовой гранитной стены мы идем с ним к затопленному лугу. Шеп
высыпает на берег корм, и сейчас же со всех сторон приветствовать его спешат
лебеди и утки. Выяснив у Шепа, что за ночь никто из его пернатых питомцев не
заболел, не умер и не снесся, продолжаю обход.
В птичьем павильоне стоит гул от голосов и непрестанного движения.
Птицы всех видов, всех цветов ссорятся, клюют корм, бьют крыльями и поют. По
пестроте красок это больше всего похоже на ярмарку. Вот тукан
многозначительно подмигивает вам, щелкая клювом, как футбольный болельщик
трещоткой, вот попугай масковый неразлучник, словно сию минуту прибывший с
конкурса пародий на негритянские песенки, вперевалку подходит к миске с
водой и так энергично купается, что брызги окатывают всех его соседей по
клетке. Чета маленьких, хрупких бриллиантовых горлиц исполняет нечто вроде
менуэта - они кружатся, кланяются, меняются местами и мягкими, мелодичными
голосами воркуют что-то очень ласковое.
Медленно прохожу через весь павильон к большой клетке в самом конце,
где живут турако. Самца Пити я сам выкормил в Западной Африке. Вот он глядит
с одной из верхних жердочек. Если покликать его, он плавно слетит вниз,
сядет поближе и примется нетерпеливо клевать ваши пальцы. Потом закинет
голову, раздует горло, и послышится громкий, сиплый крик: "Каруу... каруу...
каруу... куу... куу... куу". Честное слово, турако - одна из самых красивых
птиц. У Пити синие, отливающие металлом крылья и хвост, а грудка, голова и
шея ярко-зеленые, и все оперение блестит и светится так, словно соткано из
стеклянной нити. Когда он летит, видно, как нижняя сторона крыльев
вспыхивает пурпурно-красным цветом. Это от содержащегося в перьях вещества,
которое называется туракином. Чтобы извлечь туракин, надо положить перо из
крыла турако в стакан с водой, и вскоре вода порозовеет, будто в ней
растворили кристаллик марганцевокислого калия. Покорно прослушав дуэт в
исполнении Пити и его супруги, я покидаю павильон птиц.
Остерегаясь буйных приветствий шимпанзе, которые в знак своей
благосклонности поразительно метко швыряют сквозь ячею сетки куски плодов (и
иные, не столь аппетитные, снаряды), иду к павильону рептилий. Температура
здесь двадцать семь градусов, и пресмыкающиеся дремлют в приятной теплоте.
Змеи бесстрастно озирают вас лишенными век глазами, лягушки дышат так, будто
силятся подавить рыдание, ящерицы, чрезвычайно томные и самоуверенные,
лениво распластались на камнях и древесных стволах. В клетке, где живут
пойманные в Камеруне сцинки Фернанда, можно погрузить руки в теплую влажную
землю и вытащить из нор негодующих обитателей; они отчаянно извиваются и
норовят вас укусить. Сцинки только что слиняли, и кажется, будто их покрыли
свежим лаком. Полюбовавшись красными, желтыми и белыми пятнами на черном
лоснящемся фоне, я позволяю сцинкам проскользнуть между пальцами и смотрю,
как они зарываются в землю, словно бульдозеры. Джон Хартли, высокий и
худощавый, несет два подноса с нарезанными фруктами и овощами для гигантских
черепах. Он докладывает, что ночью животные поели хорошо. Боа проглотили
каждый по две морских свинки, а большой сетчатый питон - здоровенного
кролика. Летаргическое состояние и вздувшееся посередине туловище питона
подтверждают слова Джона.
Рогатые лягушки, удивительно похожие на причудливые фаянсовые фигурки,
набили себе брюхо малюсенькими птенцами, а змеи поменьше переваривают кто
белую крысу, кто мышь.
Позади этого павильона можно увидеть обезьян, только что выпущенных в
вольеры. Коренастый мандрил Фриски, пестрый, как закат на цветном фото, с
ворчанием роется в горе фруктов и овощей. Рядом Тарквиний, серощекий
мангобей с темно-красной "ермолкой" и белыми веками, старательно исследует
шерсть супруги, которая лежит на дне клетки, как мертвая. Вот он опять нашел
лакомый кристаллик соли и сунул его в рот. Мне вспоминается мальчуган,
который завороженно смотрел на эту операцию, а потом закричал: "Мама, мама,
иди сюда, посмотри, одна обезьяна ест другую!"
В своем загоне Клавдий и Клавдия, дородные и добродушные тапиры с
римскими носами, играют с черно-белым котом Вилли, которому поручено
охранять от крыс расположенные по соседству птичники. Вилли лежит на спине и
легонько бьет лапами по упругим, фыркающим носам тапиров. Наконец,
пресытившись игрой, он встает, хочет уйти, но один из тапиров вытягивает
шею, ловит зубами хвост Вилли и тащит кота обратно - тапирам эта игра
никогда не надоедает. В саду за оградой лежат на солнце львы с желтой
лоснящейся шкурой и сердитыми глазами, а поблизости среди лютиков лениво
простерлись гепарды, которых почти и не видно, настолько их окраска
сливается с цветами.
В десять часов открываются ворота, прибывают первые экипажи, и
посетители наводняют территорию. Теперь нам надо быть начеку, следить - нет,
не за тем, чтобы животные не поранили людей, а чтобы люди не нанесли вреда
животным. Если зверь спит, посетители готовы кидать в него камни или тыкать
палкой, чтобы расшевелить.
Мы ловили на месте преступления людей, которые пытались вручить
шимпанзе горящие сигареты и бритвенные лезвия. Некоторые подсовывали
мартышкам губную помаду, те, конечно, принимали ее за редкостный плод и
съедали, после чего маялись животом. Какой-то умник (к сожалению, нам его не
удалось поймать) подбросил в клетку шиншилл целлофановый пакетик с
аспирином. Одна шиншилла неизвестно почему подумала, что это самая лучшая
пища на свете, и, прежде чем мы подоспели, управилась почти со всем
пакетиком. Бедняжка умерла на следующий день. Просто невероятно, как
варварски ведут себя в зоопарке некоторые люди.
Вас ждут десятки дел, выбирайте любое. Можно пойти в мастерскую, где
чинит или мастерит что-то Лез. Этот человек с корявым лицом и умными глазами
ни перед какой задачей не станет в тупик, его изобретательность
беспредельна. О таком умельце мечтает каждый зоопарк. Он один - целое
строительно-монтажное управление, он все умеет - вязать шипами доски и
сваривать металл, класть цемент и чинить электропроводку. Сегодня мы с ним
обсуждаем новую конструкцию клеток, их размеры, форму, какие дверцы делать -
на петлях или, может быть, лучше раздвижные.
Разрешив эту проблему, вы вспоминаете, что надо сделать укол одной из
гигантских черепах. Идете к черепахам и по пути перед клеткой мандрилов
видите взволнованную толпу приезжих с севера Англии. Они любуются Фриски,
который, ворча что-то себе под нос, важно расхаживает по клетке, показывая
то живую, по-своему красивую мордочку, то разноцветный зад.
- Господи, - поражается одна из женщин, - да у него нельзя отличить
перед от зада!
...Время ленча. Что ж, пока все идет гладко. Садясь за стол, вы
спрашиваете себя: случится ли до вечера какая-нибудь беда - скажем,
засорятся трубы в женской уборной или, еще того хуже, пойдет дождь и
отпугнет всех, кто собирался поехать в зоопарк? После ленча вы убеждаетесь,
что небо, слава богу, по-прежнему ясное, синее. Пожалуй, надо сходить к
пингвинам, осмотреть их пруд и прикинуть, что и как там можно улучшить.
Незаметно выскальзываете из дома. Недостаточно незаметно. Сперва жена,
а за ней секретарша перехватывают вас и напоминают, что вы на неделю
задержали две рецензии и одну статью, что ваш поверенный сорвал голос,
требуя рукопись, которую вы ему обещали полтора года назад. Греша против
истины, заверяете их, что скоро вернетесь, и уходите к пингвинам.
По дороге встречаете улыбающегося Стефана. Что приключилось смешного?
Он рассказывает, как зашел в львиный загон навести там чистоту, обернулся и
вдруг, представьте себе, увидел посетителя, который спутал загон с уборной.
- Что вы тут делаете? - осведомился Стефан.
- А что, разве это не мужская? - проворчал посетитель.
- Нет, здесь львы живут, - сказал Стефан.
Он никогда не видел, чтобы человек так стремительно выскакивал из
общественной уборной.
Разработав сложный и замечательный план реконструкции пингвиньего
пруда, приступаю к разработке такого же сложного и замечательного плана -
как поладить с Кэт. Она заведует нашим хозяйством и так ревниво оберегает
казну зоопарка, что заставить ее раскошелиться не так-то легко. Отправляюсь
в канцелярию, надеясь застать Кэт в приподнятом настроении, но она сердито
роется в огромной куче гроссбухов. У меня приготовлена речь о достоинствах
моей идеи, которая должна принести столько радости пингвинам, однако наш
администратор, устремив на меня строгие зеленые глаза, голосом, подобным
смазанному медом бритвенному лезвию, докладывает, что моя предыдущая
блестящая идея обошлась ровно вдвое дороже, чем я рассчитывал. Выражаю свое
удивление, недоверчиво смотрю на гроссбух, намекая взглядом (но не словами),
что она, должно быть, обсчиталась. Кэт с готовностью проделывает заново все
выкладки, чтобы не было спора. Чувствуя, что сейчас не самое удачное время
заводить речь о пингвиньем пруде, поспешно даю задний ход и возвращаюсь в
зоопарк.
Провожу десять приятных минут, лаская сквозь проволочную сетку лохматых
обезьян, но вдруг рядом со мной совсем некстати возникает мой личный
секретарь. Не успел я придумать что-нибудь в свое оправдание, как она еще
раз напоминает про рецензии, статью и книгу и безжалостно тащит меня в
кабинет.
Сижу и ломаю голову, как бы потактичнее отозваться о возмутительной
книге, которую мне прислали на рецензию, но люди идут и идут и не дают
сосредоточиться. Входит Кэт с протоколом последнего заседания, следом за ней
Лез пришел узнать, с какой ячеей должна быть проволочная сетка для новой
клетки. Джон справляется, не получены ли мучные черви, ведь старый запас уже
на исходе, а Джереми сообщает, что у динго родилось одиннадцать щенят.
Попробуйте напишите хорошую рецензию, когда мозг занят неразрешимой задачей
- что делать с одиннадцатью щенятами динго!
Наконец рецензия написана, и вы снова ускользаете в зоопарк. Близится
вечер, толпы посетителей редеют, людской поток устремляется по главной
дорожке к своим автомобилям, на остановку автобуса или извозчика. Косые лучи
солнца ярко освещают клетку, где живут венценосные голуби - большие
синевато-серые птицы с красными глазами и трепещущим хохлом из перьев,
нежных, как папоротник "венерины волосы". Пригретые заходящим солнцем, они
красуются друг перед другом - то расправят свои каштановые крылья, словно
ангелы на надгробье, то кланяются и делают пируэты, издавая страшный, гулкий
крик. Чувствуя, что близится час "вечернего молока", капризно визжат
шимпанзе, но, когда вы проходите мимо, они прерывают свой истерический дуэт
и приветствуют вас.
В отделе мелких млекопитающих пробуждаются ночные животные, которые
целый день лежали, будто тихо посапывающие клубки шерсти. Галаго с
огромными, вечно испуганными глазами покидают соломенную постель и бесшумно,
как пушинки, носятся по клетке, останавливаясь около тарелки, чтобы
отправить в пасть горсть мучных червей; потто, эти крошечные подобия
плюшевых мишек, рыскают по ветвям, и вид у них такой виноватый и скрытный,
словно они из какой-то шайки ночных грабителей; щетинистый броненосец -
слава богу! - очнулся от своего оцепенения, принял правильное положение и
бродит взад и вперед, как заводная игрушка.
Этажом ниже гориллы, довольно покряхтывая, пьют молоко. Ненди
предпочитает лечь на живот и тихонько потягивать из железной миски. Н'Понго
презирает эти женские штучки, он пьет прямо из бутылки, осторожно держа ее в
своих могучих черных ручищах. Чаще всего он сидит при этом на трапеции, и
его пристальный взгляд устремлен на донышко бутылки. Джереми стоит начеку,
потому что, как только Н'Понго проглотит последние капли, он попросту
разожмет руки, бутылка упадет на цементный пол и разобьется вдребезги. Куда
ни поглядишь, обезьяны, сверкая глазами и вскрикивая от удовольствия,
набивают себе рот вечерней порцией хлеба с молоком, которое струйками бежит
по подбородку.
Вы идете к главным воротам и слышите громкие, звонкие крики журавлей
антигон. Это высокие, стройные птицы с серым оперением, а голова и шея у них
словно покрыты выцветшим бархатом. В лучах заходящего солнца, на фоне синих
и лиловых гортензий они исполняют грациозный брачный танец. Вот один из них
взял клювом прутик или пучок травы и, подняв крылья, важно ступая длинными
тонкими ногами, кружится, прыгает, подкидывает прутик кверху, а другой
смотрит и кивает, будто в знак одобрения. Потом начинают оживать совы. Когда
вы заглядываете в клетку Вуди - совы Вудфорда, она неодобрительно щелкает
клювом и прячет огромные глаза под голубыми веками с длиннейшими ресницами,
которым по завидует любая кинозвезда. Белолицые сплюшки, весь день
казавшиеся серыми обрубками гниющего дерева, теперь открывают большие
золотистые глаза и негодующе глядят на вас.
На клумбы и искусственные горки наползают тени. Павлин, усталый, словно
артист после длинного спектакля, медленно шагает к огороженному саду, волоча
за собой блестящий хвост. Он провожает к насестам своих важных дам. На
гранитном кресте над большой аркой входа во двор сидит зарянка. Это наш
постоянный житель. Гнездо у нее в трещине стены, наполовину скрытой каскадом
вьюнков с голубыми цветами. Самочка насиживает четыре яйца, а самец
поет-заливается, весь уйдя в созерцание неба на западе, где солнце соткало
закат из золота, сини и зелени.
Но вот совсем смерклось, зарянка кончает петь и летит ночевать на
мимозу. Все дневные звуки смолкли, на короткое время воцаряется тишина,
предшествующая ночным голосам. Первыми неизменно начинают совы. Вот кто-то
защелкал клювом, слышится треск, будто рвут коленкор, - это белолицые
сплюшки; долгое, с переливами, удивленное гуканье вырывается у совы
Вудфорда; сипло и насмешливо кричат канадские ушастые совы. За ними обычно
вступает андская лиса. Она сидит посредине своей клетки, совсем одинокая и
несчастная, и, вскинув голову, пронзительно тявкает на звезды. Тотчас
отзываются обитатели соседней клетки - динго, звучит их мягкий, мелодичный
вой, исполненный такой неземной тоски, что хочется плакать навзрыд. Не желая
отставать, песню подхватывают львы. Их могучее, басистое, со скрежетом
рычание заканчивается удовлетворенным клохтаньем, от которого холодок по
спине. Можно подумать, что они обнаружили вдруг дыру в проволочной сетке.
В павильоне рептилий змеи, целый день пребывавшие в летаргии,
нетерпеливо снуют по клеткам. Глаза их возбуждены, язык обшаривает каждый
уголок, каждую щель в поисках пищи. Гекконы, с огромными золотистыми
глазами, висят вниз головой под потолком или тихо-тихо подкрадываются к
миске, где извиваются мучные черви. Время от времени звучит пение крохотных
желто-черных лягушек коробори (величиной они с окурок и полосатые, как
мишень для стрельбы) - тонкий, пронзительный писк с какой-то металлической
окраской, словно стучат по камню крохотным молотком. Замолкая, лягушки
скорбно глядят на вечный хоровод плодовых мушек, которые обитают в их клетке
и составляют часть их стола.
Львы, динго и лиса тоже примолкли, а совы все кричат, как бы о чем-то
вопрошая. Вдруг из спальни шимпанзе доносятся пронзительные вопли. Ясно, что
обезьяны повздорили из-за соломы.
В павильоне млекопитающих гориллы уже спят на своей полке,
расположившись рядышком и сунув руку под голову. Когда на них падает луч
фонарика, они щурятся и ворчат, негодуя, что их потревожили. Соседи горилл,
орангутанги, нежно обняв друг друга, храпят так, что кажется - пол дрожит.
Из других клеток доносится ровное, глубокое дыхание спящих обезьян. Лишь
один звук выпадает из ансамбля - это девятипоясный броненосец, вечно
страдающий бессонницей, стучит когтями и топает по своей клетке, без конца
перестилая постель. Соберет аккуратно солому в углу, расправит ее, ляжет,
проверит, удобно ли, - нет, этот угол не подходит для спальни, он тащит
постель в противоположный конец клетки и начинает все сначала.
На втором этаже летучие белки сидят на корточках, выставив круглые
животики, и таращат на вас большие блестящие глаза, а их маленькие изящные
ручки деловито суют пищу в рот. Большинство попугаев спит, но Суку - серый
африканец - одержим любопытством. Когда вы проходите мимо, он непременно
высунет голову из-под крыла и посмотрит, что вы делаете. Проводит вас
взглядом, взъерошит перья, словно шелк зашуршит, и низким, слегка
простуженным голосом нежно скажет сам себе: "Спокойной ночи, Суку".
Лежа в постели у окна, вы видите, как луна выпутывается из черных
древесных крон, и снова слышится жалобный, напоминающий флейты хор динго,
потом опять прокашливаются львы. Скоро рассвет, тогда зазвучат птичьи голоса
и прохладный утренний воздух будет звенеть от их песен.

Глава вторая
ДИКОБРАЗ В ОКРУГЕ

Уважаемый мистер Даррелл!
Я хотел бы принять участие в одной из ваших экспедиций.
Вот мои данные и недостатки: возраст - тридцать шесть
лет. Холост, здоров, спортсмен, умею ладить с детьми и
животными, кроме змей; надежный, преданный, отличный
спутник; молод душой. Мои хобби - игра на флейте,
фотография и сочинение рассказов. Нервы не очень
крепкие; становлюсь неприятным, если кто-нибудь
оскорбляет мою страну или религию (католическую). В
случае если вы примете меня к себе в компанию, это
целиком окупится, а если вы сноб и не думаете того, что
пишете, тогда не обессудьте, я не хочу вас знать.
Надеюсь вскоре получить от вас письмо...

Я быстро убедился, к своей радости, что остров Джерси явно полюбил нас.
Пять лет, что существует зоопарк, мы от всех, будь то власти или рядовые
люди, видим только самое доброе отношение. Что ни говори, если живешь на
клочке земли размером восемь на двенадцать миль и какой-то чудак, задумав
устроить зоопарк, привозит уйму опасных зверей, поневоле начнешь
беспокоиться. Очень уж легко представить себе, как вырвавшийся на свободу
тигр подкрадывается к вашему стаду породистых джерсейских коров или как
могучие дикие олени поедают ваши нарциссы, а огромные орлы и грифы падают с
неба на беззащитных цыплят. Бьюсь об заклад, что именно так рассуждали
многие, и, однако, нас приняли без малейшей неприязни.
Количество и ассортимент корма, потребляемого зоопарком, в котором
пятьсот - шестьсот различных животных, потрясающе. А скупиться никак нельзя,
если вы хотите, чтобы животные были здоровы и веселы. При этом пища должна
быть не только обильной, но и, самое главное, доброкачественной. Хорошее
питание и чистота - важнейший залог здоровья. Я убежден, что у животного,
которое содержат в чистоте и сытно кормят, риска заболеть вдвое меньше и
вдвое больше надежд выздороветь, если оно все-таки заболеет. К сожалению,
многие люди (и, боюсь, некоторые зоопарки) все еще пребывают в странном
заблуждении, будто продукты, которые не годятся для человека, - идеальный
корм для зверей. В естественной среде большинство животных, кроме питающихся
падалью, всегда едят самую свежую пищу, скажем, плоды с дерева или мясо
только что убитой добычи, поэтому неудивительно, что от продуктов,
"непригодных для потребления человеком", они тотчас не только заболевают, но
и погибают. Разумеется, под это определение попадает и вполне
доброкачественная пища, которую во всех зоологических садах животным
скармливают в большом количестве. Например, зеленщик, открыв ящик бананов,
видит, что кожура многих плодов покрылась черными пятнышками. Плоды в полном
порядке, но покупателю подавай желтые бананы, пятнистых он не желает, и они
пропадут, если их не возьмет какой-нибудь зоопарк. У того же зеленщика могут
скопиться фрукты и овощи, достигшие такой степени зрелости, что еще сутки -
и придется все выбросить. Он продает их зоопарку, где они не залежатся.
Недавно один лавочник позвонил нам и спросил, не возьмем ли мы персики.
Морозильник, в котором он их хранил, испортился, и присланные из Южной
Африки плоды начали чернеть внутри, вокруг самой косточки. Персики отличные,
заверил он нас, но для продажи непригодны. Мы с радостью согласились взять
их. В самом деле, ящик-другой персиков будет желанным лакомством для
некоторых наших животных. Через несколько часов на территорию зоопарка
въехал здоровенный грузовик, доверху нагруженный ящиками, их было штук
тридцать - сорок. Наверно, зеленщик потерял на этом большие деньги. Персики
были на редкость крупные и сочные. Мы целыми ящиками высыпали их в клетки.
Для наших питомцев это был настоящий праздник. Через полчаса все обезьяны
вымазались в персиковом соке и так наелись, что еле двигались. Да и
некоторые служащие тоже потихоньку вытирали мокрый подбородок. Повторяю,
персики были доброкачественные, но для продажи не годились. Однако
случалось, что нам из самых добрых побуждений привозили полные грузовики
гнилых, заплесневелых персиков, причем даритель искренне обижался и
недоумевал, когда мы отвергали плоды. Одно из главных бедствий в зоопарках -
не совсем ясное заболевание, известное под названием энтерита, то есть
воспаления желудочно-кишечного тракта. Тяжелый энтерит и сам по себе может
убить животное, но даже легкий случай сильно подрывает организм, открывая
доступ воспалению легких или другому роковому осложнению. Гнилые фрукты -
главный источник энтерита, поэтому их надо очень тщательно проверять, прежде
чем скармливать животным.
Как только джерсейцы уразумели, в каком корме нуждается зоопарк, они
дружно, с удивительной щедростью, принялись нас снабжать. Взять хотя бы
случай с телятами. На Джерси бычков обычно забивают сразу после их появления
на свет, а так как они слишком малы для продажи, то до нашего приезда на
остров их просто закапывали в землю. Мы открыли это случайно. Один фермер
позвонил нам и как-то неуверенно справился, можем ли мы использовать
мертвого теленка. Мы сказали, что с радостью его возьмем. Фермер приехал,
привез теленка и спросил, не нужно ли нам еще. Тут-то мы и узнали о забое
телят. Такое мясо для животных равносильно естественной добыче: во-первых,
оно свежее, порой еще совсем теплое, во-вторых, зверям достается очень
полезный для них ливер - сердце, печень и прочие внутренние органы. Весть об
этом дошла до других фермеров, и вскоре нам (в определенное время года)
стали поставлять до шестнадцати телят в день, причем везли их даже с
дальнего конца острова. Другие фермеры тоже не хотели отставать, они
предлагали нам помидоры, яблоки и привозили их целыми грузовиками или же
разрешали собирать нам самим, сколько сможем увезти. Как-то нам позвонил
сосед и сказал, что у него созрели подсолнухи. Может быть, привезти
несколько штук? Как всегда, мы ответили согласием, и он прикатил на
небольшом грузовике, доверху наполненном огромными подсолнухами - прямо
колесница солнца. Подсолнухи еще не совсем созрели, семечки были мягкие и
сочные. Мы разрезали корзинки на куски, словно кекс, и угостили белок,
мангуст, птиц. Мягкие семечки пришлись им так по душе, что они буквально
объедались.
Но это все, так сказать, обычная пища, а в зоопарках в меню животных
входят самые неожиданные вещи. Нам и тут помогали местные жители. Раз или
два в неделю к нам приезжала на допотопном велосипеде одна пожилая дама,
чтобы провести несколько часов в обществе животных. Если в это время я
попадался ей на глаза, она загоняла меня в какой-нибудь угол и не меньше
получаса рассказывала, какие трюки сегодня исполняли ее любимцы. Я узнал,
что она работает уборщицей в туалете в Сент-Хельере. Раз мы с ней
встретились, когда я возвратился из леса с желудями для белок. Будто
завороженная, смотрела она, как белки грызут желуди, держа их передними
лапками. Потом сообщила, что она знает много кладбищ с великолепными дубами,
и пообещала в конце недели привезти белкам желудей. И действительно, в
воскресенье она, прилежно крутя педали, въехала в зоопарк на своем
драндулете. Укрепленная впереди корзина была полна крупных желудей, а сзади
на багажнике лежала еще целая сумка. С той поры эта женщина каждую неделю
снабжала нас желудями. Когда белки наелись досыта, они стали откладывать
желуди про запас в свое ложе.
Мы всегда с благодарностью принимаем и так называемый "живой корм", а
именно уховерток, мокриц, кузнечиков, бабочек, улиток. Здесь у нас тоже
множество помощников. Люди несут полные банки - стеклянные и жестяные -
всякой всячины, особенно они рады избавиться от улиток. Уховерток, мокриц и
прочих насекомых мы скармливаем мелким пресмыкающимся.
К животным, привезенным мной из Западной Африки и Южной Америки, мы,
естественно, в разных местах прикупали других. И самым занятным нашим
приобретением был уже упомянутый трубач Трампи, который сам себя назначил,
во-первых, затейником нашего зоопарка, во-вторых, общественным
"распорядителем". Как только привозили нового питомца, Трампи каким-то
образом ухитрялся проведать об этом и, кудахтая что-то себе под нос,
прибегал, чтобы помочь новичку освоиться. Двадцать четыре часа он стоял
возле клетки (а еще лучше - внутри ее), затем, решив, что новичок обжился,
скакал обратно в павильон млекопитающих, где производил свой обычный осмотр.
Порой общественная работа грозила Трампи опасностью, но наш простак явно не
сознавал этого. Когда ошейниковые пекари Хуан и Хуанита впервые заняли свой
загон, Трампи явился тотчас, чтобы позаботиться о них. Пекари восприняли это
совершенно спокойно. Трампи отдежурил сутки и удалился. Но вот Хуан и
Хуанита стали родителями и вывели в загон свое потомство. Трампи радостно
перемахнул через ограду - "вселять" поросят. Пока дело касалось их самих,
Хуан и Хуанита не возражали, но в заботе Трампи об их потомстве они
усмотрели некую скрытую угрозу. Ощетинившись, стуча клыками, словно
кастаньетами, пекари с двух сторон пошли на Трампи, который, стоя на одной
ноге, добродушно разглядывал поросят. Он догадался об опасности лишь в
последнюю минуту, и только лихие финты да отчаянный прыжок спасли его.
Больше Трампи в загон Хуана и Хуаниты не наведывался.
Пока мы перекрывали ручеек на заливном лугу и устраивали пруд для
черношеих лебедей и коскоробов, привезенных мной из Южной Америки, Трампи
внимательно наблюдал за нашей работой, а когда выпустили лебедей, он,
сколько его ни отговаривали, сутки простоял по колено в воде, помогая им
обжиться. Лебедям от этого было ни жарко ни холодно, зато Трампи получил
удовольствие.
Другим нашим новым приобретением был великолепный молодой мандрил
Фриски. Синий и красный зад, синий и красный нос - словом, зрелище
замечательное. Подойдешь к его клетке, он глядит на тебя яркими, янтарного
цвета, глазами и шевелит бровями, будто удивляется. Потом, издавая негромкие
горловые звуки, поворачивается кругом и предъявляет свой зад, а сам следит
через плечо, какое впечатление произвела его колоритная кормовая часть. Как
и все представители его рода, Фриски, разумеется, был чрезвычайно любопытен,
и в один прекрасный весенний день был наказан за любопытство. Мы решили
покрасить верх обезьяньих клеток в приятный кремовый цвет. Фриски с
величайшим интересом следил за этой процедурой. Он явно думал, что в банке с
краской содержится что-то вкусное, что-нибудь вроде молока. Не худо бы
исследовать поближе. Но как? Противный маляр, этот невоспитанный эгоист, все
время держал банку около себя. Однако терпение всегда вознаграждается, и
через несколько часов фортуна улыбнулась Фриски. Маляр за чем-то отошел и
оставил банку без присмотра. Фриски немедленно просунул руку сквозь сетку,
схватил банку за край, дернул и очутился под струей краски. Секунда, и
фыркающий, плюющийся Фриски превратился в кремового мандрила. Мы ничем не
могли ему помочь. Мандрил не пудель, его не вытащишь запросто из клетки и не
отмоешь. Высохнув, краска затвердела, как броня, и наш мандрил приобрел
такой жалкий вид, что мы решили перевести его в соседнюю клетку, занятую
самкой бабуина и двумя самками дрилла. Может быть, они его почистят? Соседки
испуганно воззрились на Фриски и не сразу отважились к нему приблизиться.
Наконец они подошли, увидели, что с ним случилось, и, окружив гостя, рьяно
принялись его скрести и чистить. На беду, краска очень прочно пристала к
шерсти и обезьянам пришлось приложить все силы. За два дня они удалили
краску, но вместе с ней удалили также немалую часть волосяного покрова
Фриски. Теперь вместо кремового мандрила у нас был сильно облезлый и заметно
обескураженный мандрил.
Наш зоопарк приобрел также льва, носившего освященное временем имя Лео.
Он был из знаменитой львиной семьи Дублинского зоопарка и представлял чуть
ли не пятидесятое поколение, родившееся в неволе. Когда его привезли к нам,
он был не больше собачонки. Мы поместили Лео в клетку в павильоне
млекопитающих, но львенок рос так быстро, что вскоре понадобилось искать для
него более просторную квартиру. Мы только что оборудовали большую клетку для
шимпанзе и решили поместить Лео туда, пока соберемся соорудить что-нибудь
специально для него. Он отлично прижился на новом месте. У него стала
отрастать грива, я радовался, что она светлая, так как светлогривые львы в
отличие от черногривых смирные и покладистые, правда, чуть глуповатые. Лео
своим поведением вполне подтвердил эту теорию. У него в клетке лежал длинный
чурбан для игр и стояло большое черное резиновое ведро, куда наливали
питьевую воду. Ведро стало его любимой игрушкой. Он напьется из него
вдоволь, остатки воды выльет и хорошенько стукнет по ведру могучей лапой.
Потом бежит вдогонку и валится на него. Раз, когда я обходил зоопарк, одна
дама остановила меня и спросила, не из цирка ли прибыл наш Лео.
- Нет, - ответил я. - А почему вы так решили?
- Да он такие хитрые трюки выделывает!
И в самом деле, каким-то образом Лео напялил себе на голову ведро и
теперь гордо расхаживал по клетке в этой шляпе!
На втором году жизни Лео по зрелом размышлении решил, что лев обязан
рычать. Но как это делается, он не очень-то представлял, а потому уединялся
в каком-нибудь укромном уголке своей клетки и тихонько упражнялся про себя.
С чем сравнить львиное рычанье? Представьте себе, что кто-то пилит дрова на
огромной гулкой бочке. Первые ноты ("запил") короткие, рваные (пила еще
только вгрызается в древесину), потом звуки становятся протяжнее, чередуются
реже. Вдруг все смолкает, и вы подсознательно ждете, что сейчас грохнется на
землю отпиленное полено.
Лео страшно стеснялся. Стоило кому-нибудь приблизиться, как он тотчас
замолкал и делал невинную морду. В конце концов, решив, что тембр найден и
дыхание отработано, он в чудесную лунную ночь устроил нам первый концерт. Мы
слушали его с радостью. Наконец-то Лео показал себя настоящим львом! Но вот
беда - он страшно гордился своим достижением и с каждым вечером принимался
рычать все раньше, чтобы мы могли как следует насладиться его упражнениями
голосовых связок. Лео усердно трудился всю ночь напролет, прерываясь минут
на пять после каждой рулады, чтобы поразмыслить. Порой, когда он бывал в
ударе, казалось, что серенада звучит у вас под самым ухом. Вскоре мы уже
были сыты по горло пением Лео. Правда, выяснилось, что можно заставить его
смолкнуть на полчаса, если открыть окно спальни и крикнуть: "Лео, замолчи!"
Однако на тридцать первой минуте, решив, что вы просто пошутили, он начинал
все сначала. Трудная это была пора. Теперь-то уж Лео научился рычать более
сдержанно, но и то иногда по ночам, особенно в полнолуние, вам приходится
накрывать голову подушкой и проклинать тот день, когда вы решили обзавестись
зоопарком.
В первый год мы приобрели также двух южноафриканских очковых пингвинов
- Дилли и Дэлли. Спешу добавить, что крестили их не мы, они прибыли в
клетке, на которой уже были написаны эти дурацкие имена. Под сенью деревьев
у главной дорожки для пингвинов был вырыт пруд, и они тут хорошо прижились.
Трампи, разумеется, отдежурил сутки в их вольере, слегка недовольный, что
глубокая вода не позволяла ему подойти поближе к Дилли и Дэлли. Осчастливив
пингвинов своим покровительством, Трампи проникся к ним дружеским чувством и
стал навещать их каждое утро. Он подходил к сетке и кричал басом, словно
ухал, а Дилли и Дэлли, задрав кверху клювы, отвечали ему какими-то ослиными
криками.
Не знаю точно, когда именно эта милая дружба дала трещину и по какой
причине, только однажды утром мы увидели, как Трампи, перелетев через
ограду, яростно набросился на Дилли и Дэлли. Расправив крылья и взъерошив
перья, он клевал их и бил когтями, пока оба пингвина (хотя они были вдвое
крупнее его) не кинулись в пруд. Победно кудахтая, Трампи занял позицию на
берегу. Мы выгнали его из вольера и крепко распекли. Небрежно тряхнув
перьями, он с независимым видом удалился. После этого мы глядели за ним в
оба, потому что Трампи пользовался каждым удобным случаем, чтобы перемахнуть
через ограду и напасть на бедных пингвинов, которые, завидев его, в истерике
шлепались в воду. Но однажды утром Трампи был наказан. Он проник в вольер
очень рано, до прихода служителей, задумав хорошенько вздуть Дилли и Дэлли.
Однако им надоели бесконечные издевательства, и они сами пошли в атаку.
Видимо, от меткого удара клювом Трампи потерял равновесие и упал в воду.
Намокшие перья не давали ему выбраться на берег. Пингвины торжествовали.
Трампи беспомощно барахтался в пруду, а они, плавая вокруг него, нещадно
долбили обидчика острыми как бритва клювами. Когда подоспели люди, он еще
держался на воде, весь в крови и совсем обессиленный. Мы поспешили отнести
Трампи в дом, обсушили его и обработали раны, но ему было очень худо. Все
приуныли, боясь, что он не выживет. На следующий день положение оставалось
критическим, а на третий день, попивая свой утренний чай, я вдруг с
удивлением услышал знакомый бренчащий звук. Соскочил с постели, высунулся из
окна и возле живой изгороди во дворе увидел Трампи. Он выглядел не блестяще,
прихрамывал, но, как всегда, держался так, словно поместье принадлежало ему.
Я приветствовал Трампи сверху, и он весело подмигнул мне. Тряхнул поредевшим
оперением, приводя его в порядок, издал свой громкий, кудахтающий смех и
отправился в павильон млекопитающих совершать обычный обход.
Другой новосел, причинивший нам немало хлопот, - Далила, крупная самка
африканского хохлатого дикобраза. В аэропорт Далила прибыла в клетке, где
могла бы поместиться по меньшей мере чета носорогов. Зачем понадобилась
такая клетка, мы поняли, когда заглянули внутрь: как ни короток был перелет,
Далила почти сокрушила одну стенку своими длинными желтыми зубами и нас
встретило такое грозное рычание, словно в клетке была заточена стая
изголодавшихся львов. Далила раздраженно топала ногами, а ее длинные
бело-черные иглы колотились друг о друга с треском, напоминавшим ружейную
перестрелку. Сразу видно, дама с характером.
Привезя Далилу в зоопарк, мы немедленно перегнали ее из рассыпающейся
на глазах транспортной клетки в другую, которая должна была служить ей
временной обителью, пока строилась постоянная. Далила воспользовалась
случаем приласкать одного из служащих - она неожиданно попятилась и воткнула
ему в ноги свои иглы. Когда вам в кожу вонзаются сотни острейших игл,
ощущение бывает не из приятных. К концу переселения появились еще
пострадавшие, и земля была сплошь усеяна иглами, потому что Далила, как и
все дикобразы, разбрасывала их налево и направо при всяком случае.
Говорят, будто дикобразы мечут свои иглы, как стрелы. Это чистая
выдумка. Вот что происходит на самом деле. Иглы, достигающие четырнадцати
дюймов в длину, очень слабо держатся на спине дикобраза, и, когда его
кто-нибудь осаждает, он быстро поворачивается и идет на врага задом,
стараясь загнать иглы возможно глубже. Потом делает рывок вперед. При этом
иглы выдергиваются у него из кожи, а жертва становится похожей на этакую
подушечку для булавок. Выполняется это так быстро, что в пылу схватки и
впрямь может показаться, будто дикобраз выпалил в противника иглами. Далила
частенько проделывала подобные милые штучки, поэтому в часы кормления и
уборки следовало быть начеку и, чуть что, все бросать и прыгать повыше и
подальше.
Дикобразы, как известно, грызуны. Огромный хохлатый дикобраз, проникший
из Африки в Европу, ростом больше бобра и считается крупнейшим европейским
грызуном. Он же самый крупный среди дикобразов; сколько есть на свете видов,
ни один не может сравниться с ним по размерам. В Северной и Южной Америке
большинство дикобразов ведет древесный образ жизни; у южноамериканских
особей хвост цепкий, помогающий им лазать. Африканские и азиатские дикобразы
небольшие, ведут они наземный образ жизни. Хвост у них обычно длинный и
заканчивается пучком мягких игл, напоминающим малярную кисть. Этими иглами
они громко трещат в минуту опасности. Несомненно, хохлатый дикобраз не
только самый крупный, но и самый внушительный, самый красивый представитель
семейства.
Вскоре новая обитель была готова и наступил день переезда, причем надо
было перевести Далилу из одного конца зоопарка в другой. По горькому опыту
мы уже знали, что силой ее в клетку не загонишь, пустая затея. Далила
ощетинится и, злобно рявкая, повернется спиной, налетая на всех без разбора
и разбрасывая иглы с поистине редкостной щедростью. От одного вида клетки
она приходила в ярость, неистово топала ногами и трещала иглами. Был лишь
один способ совладать с ней: выпустить из клетки и с двух сторон осторожно
подталкивать метлами, не давая ей сбиться с курса. Так она может пройти
сколько угодно.
Этим способом мы и решили воспользоваться, чтобы переселить ее на новую
квартиру. Сначала все шло хорошо. Далила быстрым шагом двинулась по главной
дорожке, а мы с Джереми, пыхтя, трусили следом. Действуя метлами, мы
заставили ее обогнуть угол, но тут, очутившись во дворе, Далила вдруг
заподозрила, что делает как раз то, что нам нужно. Честь всех грызунов была
поставлена на карту, и Далила пустилась бежать. Она бегала по кругу, словно
двор был цирковой ареной. Мы с Джереми продолжали ее преследовать. Далила
развила хорошую скорость, потом вдруг остановилась и дала задний ход.
Пришлось нам сворачивать в сторону и обороняться метлами. Это повторилось
раза два-три. Через несколько минут в метлах явно было больше игл, чем в
самой Далиле. Наконец эта игра ей надоела, она смирилась и дала довести себя
до новой клетки.
Первое время Далила была вполне довольна новой квартирой, но на
четвертый месяц ею овладела охота к перемене мест. В морозный зимний вечер,
заключив, что внешний мир может дать ей нечто такое, чего в клетке нет, она
пустила в ход свои здоровенные кривые желтые зубы, разорвала ими толстую
проволочную сетку, протиснула в дыру свое дородное тело и исчезла в ночи.
Как раз в этот вечер я уехал на званый обед, поэтому в успешном проведении
операции "Дикобраз" вся заслуга принадлежит Джону.
Около полуночи мою мать разбудил яростный гудок автомобиля,
остановившегося под окном ее спальни. Она выглянула и увидела одного из
наших ближайших соседей, фермера. Сосед сообщил, что к нему на усадьбу
ворвался здоровенный и, судя по всем звукам, свирепый зверь. Нельзя ли
что-нибудь сделать? Мама, всегда склонная предполагать самое худшее, решила,
что сбежал Лео, и поспешила в коттедж будить Джона. Выслушав описание, он
понял, что речь идет о Далиле, схватил метлу, вскочил в кабину нашего
автофургона и помчался на ферму. Так и есть - Далила. Громко топая, рявкая и
стуча иглами, она металась по освещенному луной двору. Джон объяснил
фермеру, что есть только один способ пригнать Далилу обратно в зоопарк -
подбадривать ее всю дорогу метлой. Фермер был явно изумлен, однако он
согласился отвезти фургон в зоопарк, если Джон займется Далилой.
И вот Джон, в одной пижаме, вооруженный половой щеткой, погнал
фыркающую, гремящую иглами Далилу по голубоватой от лунного света дорожке.
Он рассказывал потом, что никогда в жизни не чувствовал себя так глупо.
Навстречу то и дело попадались машины с запоздалыми путниками, люди
останавливались и, разинув рот, смотрели на человека в пижаме, который
толкал щеткой упирающегося дикобраза. Могу поклясться, что многие из них
катили после этого во весь дух домой и давали зарок больше никогда не пить.
Что ни говори, а в тихом, почтенном округе не каждый день увидишь на дороге
разъяренного хохлатого дикобраза, которого подталкивает щеткой чрезвычайно
расстроенный человек в ночном уборе. В конце концов Джон благополучно
пригнал Далилу в зоопарк и, величайшему негодованию беглянки, заточил ее в
угольный подвал. Все-таки, рассудил он, там цементный пол и каменные стены
двухфутовой толщины. Уж если Далила вырвется и оттуда - пусть гуляет на
воле, она это заслужила!
Но вскоре Далила опять заставила нас помучиться. Правда, повод был
другой. Для зоопарка очень важную роль играет реклама, а одно из лучших
средств рекламы - телевидение, и я всячески старался с его помощью
рекламировать наше хозяйство. Один режиссер как-то сказал мне, что он был бы
счастлив составить программу без участия профессионального актера и
телевизионного диктора. Бедняга, он не подозревал, что есть на свете задачи
потяжелее, чем работа с профессиональным актером и диктором телевидения.
Этот режиссер никогда не ставил передачу с дикими животными, а то бы он
понял, что перед их выходками все капризы самого избалованного артиста -
сущие пустяки. Четвероногие актеры либо ведут себя так отвратительно, что вы
превращаетесь в комок нервов, либо играют так хорошо, что остальные
участники оказываются в тени. Как ни крути, вы в проигрыше. Вот почему
(говорю это с полным убеждением) необходимо, чтобы друзья человека, который
берется за такое дело, мягко, но решительно препроводили его в ближайшую
психиатрическую лечебницу. Ведь он все равно там кончит, если позволить ему
делать программу.
Одна из первых подготовленных мной программ посвящалась приматам,
которые составляют в нашем зоопарке неплохую коллекцию. Английскому
телезрителю предстояло впервые увидеть воочию такой парад - крохотных
большеглазых галаго, лори, обезьян Старого и Нового Света, гориллу, шимпанзе
и, наконец, Homo sapiens в моем лице. Я не сомневался в успехе. Обезьяны
абсолютно ручные, галаго будут в застекленных ящиках, лори рассадим на
вертикальных ветках, они свернутся в клубочек и будут спать, пока я их не
разбужу в нужную минуту. Так было задумано, но я допустил промах, не учел,
что с острова Джерси до города Бристоля, где должны записывать программу,
путь немалый, лететь целый час. Зверей поместили в транспортные клетки,
перебросили на самолете в Бристоль и доставили в отведенную им артистическую
уборную. К концу путешествия они были взвинчены до предела. Я - тоже.
Подошло время первой репетиции. Обезьян надо было выпустить из клеток,
надеть на них пояса с поводками и перевести в маленькое подобие коровника с
отдельным стойлом для каждой обезьяны. Они всегда были такие смирные и
послушные, а тут при виде "коровника" у них началась какая-то коллективная
истерика. Обезьяны визжали, кусались и отбивались. Одна из них оборвала свой
поводок и нырнула на груду декораций. Понадобилось полчаса энергичных
усилий, чтобы извлечь ее оттуда, громко кричащую, облепленную паутиной. Мы
уже опаздывали с началом репетиции на пятнадцать минут. Наконец всех обезьян
разместили по загончикам и кое-как успокоили. Я извинился перед режиссером,
заверяя, что сейчас все будет готово, осталось только водрузить на стволы
двух апатичных лори. Это минутное дело. Мы открыли дверцы клеток и
приготовились вытаскивать оттуда сонных полуобезьян, но они вышли сами,
ступая, будто породистые рысаки, сердито сверкая глазами и издавая какой-то
кошачий визг, в котором звучало недовольство и угроза. Не успели мы
опомниться, как они сбежали вниз по стволам и, оскалив зубы, вытаращив
глаза, помчались через студию. Операторы бросились врассыпную. Лишь самые
храбрые, вооружившись свернутыми в трубку газетами, отважились преградить
путь беглецам, которые по примеру обезьяны тоже намеревались скрыться за
декорациями. После долгой возни мы сумели загнать лори в их транспортные
клетки и срочно вызвали на помощь отдел реквизита. На каждый ствол внизу был
надет картонный конус, который не давал лори возможности слезать на пол.
Опаздывали мы теперь на целый час. Наконец началась репетиция. Однако нервы
мои были уже так взвинчены, что все пошло кувырком. Я забывал реплики,
неправильно называл животных, дергался и вскакивал при малейшем шуме, боясь,
как бы еще кто-нибудь не удрал. Вдобавок ко всему шимпанзе Лулу, не скупясь,
с изрядным шумом полила мне колени мочой, причем сама живо заинтересовалась
своим подвигом. На ленч мы пошли с дикой головной болью, с кругами под
глазами, терзаемые мрачными предчувствиями. Режиссер, улыбаясь (это была
очень жалкая улыбка), заверила меня, что все будет в порядке, и я ей
поддакнул, с трудом глотая что-то похожее на жареные опилки. Потом мы
вернулись в студию и приступили к записи.
По каким-то непостижимым для меня техническим причинам монтировать
телезапись бывает то ли слишком дорого, то ли слишком сложно. Поэтому, если
вы ошиблись, ошибка остается, как при прямой передаче в эфир. Понятно, что
это не прибавило нам уверенности в себе. Когда вы выступаете вместе с
отрядом таких возбужденных и непоседливых существ, как обезьяны, то
начинаете седеть еще до записи.
Зажегся красный огонек. Стараясь унять дрожь в руках, я сделал глубокий
вдох, робко улыбнулся камере, делая вид, что люблю ее, как родного брата, и
приступил. К моему удивлению, обезьяны вели себя безупречно.
Ко мне начала возвращаться былая уверенность. Галаго выступили отлично.
Кажется, не все еще потеряно. Лори тоже вели себя великолепно. Мой голос
перестал дрожать, теперь он звучал (я искренне надеялся на это) твердо,
мужественно, авторитетно. Дело пошло на лад. Я воодушевился еще больше и
только стал рассказывать о защитных рефлексах потто, как ко мне подошел
директор студии и - можете себе представить! - сказал, что запись не
получилась, придется начать все сначала.
Конечно, после подобной встряски только сумасшедший возьмется снова за
телевизионную программу. А ведь я обещал подготовить еще пять. Правда, они
дались мне без таких мук, как передача про обезьян, однако некоторые
эффектные моменты до сих пор живы в моей памяти. Случается, я и теперь с
криком просыпаюсь среди ночи, а Джеки меня успокаивает. Взять, к примеру,
передачу о птицах. Я задумал привезти в студию побольше разных птиц и
показать, как у каждой из них клюв приспособлен к ее образу жизни. Гвоздем
программы должны были стать две птицы, умеющие выполнять команды. Одна из
них - клушица Дингл. Этот представитель семейства врановых ныне редок в
Англии, и мы очень гордились нашим экземпляром. У клушицы мрачное, черное
оперение, зато ноги и длинный изогнутый клюв красные. Дингла выкормили люди,
и он вырос на диво ручным. Второй "звездой" был какаду, которого прежний
владелец с поразительной находчивостью назвал Коки. По команде Коки топорщил
свой изумительный хохол и громко кричал. Зрелище великолепное. Остальные
птицы, участвующие в передаче, ничего не делали и ни на что не претендовали,
просто сидели "в качестве живых экспонатов". Главное, чтобы не подвели Дингл
и Коки, но на них я твердо надеялся.
И вот началась программа. Я держал на руке Дингла и рассказывал о нем.
Мне пришло в голову воспользоваться одной особенностью Дингла: если почесать
ему голову, он впадает в транс и замирает в одной позе. Но когда приступили
к записи, Дингл решил, что с него хватит чесания, и, как только зажегся
красный свет, он снялся с моей руки и взлетел к балкам. Пришлось вооружиться
лестницами и пустить в ход всякие приманки вроде червей, мяса и сыра (Дингл
безумно любит сыр), но только через полчаса удалось нам поймать беглеца.
После этого Дингл вел себя превосходно. Он сидел на моей руке так смирно,
что казался чучелом. И все было хорошо, пока не настала очередь Коки. Тут я
сделал ошибку, заранее объявив зрителям, какой последует аттракцион, а этого
делать нельзя, когда работаешь с животными. Пять миллионов человек
напряженно ждали, что какаду распушит хохол и закричит. Я уговаривал его и
так и этак. Прошло пять мучительных минут, а Коки неподвижно сидел на своей
жердочке, будто музейный экспонат. В отчаянии я перешел к следующей птице. В
ту же секунду Коки взъерошил хохол и что-то ехидно крикнул.
Ну, а передача, посвященная рептилиям? Она не вызывала у меня никаких
опасений, ведь рептилии довольно апатичны, с ними управляться легко. Тем не
менее эта программа оказалась труднейшим испытанием. У меня как раз был
грипп, и я смог прийти в студию только благодаря врачу, который накачал меня
всякой дрянью, чтобы я сумел продержаться на ногах нужный срок. Если у вас
вообще никудышные нервы да еще голова гудит от разных антибиотиков,
телезрителю может показаться, что он смотрит какой-то старый немой фильм.
Помрежи и операторы быстро сообразили, что я болен и не в своей тарелке,
поэтому в перерыве после первой репетиции они по очереди старались меня
приободрить. Увы, без успеха. Началась вторая репетиция. Я совсем скис. Надо
было что-то предпринимать. И тут кого-то осенило. В рассказе о черепахах я
объяснял, что их скелет приварен, так сказать к панцирю. Для наглядности я
припас черепаший скелет в очень красивом панцире, нижняя половина которого
была, словно дверца, укреплена на петлях. Откроешь - и видны все тайны
черепашьей анатомии. Короткое вступление о семействе черепах вообще, затем я
открываю нижнюю часть панциря... и вместо скелета вижу клочок картона с
аккуратно выведенными словами: "Вакансий нет". Прошло несколько минут,
прежде чем в студии восстановилась тишина, зато я заметно повеселел, и
дальше репетиция шла как по писаному.
Среди участников программы оказалась Далила. Я рассудил, что она может
служить великолепной иллюстрацией там, где речь пойдет о защитных
приспособлениях животных. И Далила не подкачала. Когда мы пришли, чтобы
перевести ее в транспортную клетку, она обрушила серию яростных атак на нас
и на стенки, оставляя на досках и половых щетках свои длинные иглы. Всю
дорогу до Бристоля она рычала, рявкала и гремела иглами. Рабочие студии,
выгружавшие ее из самолета, решили, что я привез по меньшей мере леопарда.
Из транспортной клетки Далилу надо было переместить в особую клетку,
приготовленную для нее на телестудии. На перемещение ушло полчаса, причем к
концу этого срока из всех декораций торчало столько игл, что я начал
опасаться, не окажется ли Далила совсем лысой к началу своего телевизионного
дебюта. И вот - передача. К моему удивлению, Далила вела себя образцово,
делала все, что от нее требовалось: грозно рявкала, топала нотами, гремела
иглами, как кастаньетами, - звезда, да и только. К концу выступления я
проникся к ней добрым чувством, мне уже казалось, что я неверно о ней судил.
А когда пришла пора перегонять ее из студийной клетки обратно в
транспортную, восемь человек извели на это три четверти часа. Одному
рабочему игла вонзилась в икру, две декорации были совсем испорчены, а
остальные утыканы иглами так, словно мы попали под град стрел, отражая
нападение краснокожих. Я с облегчением вздохнул, когда Далила, лишившаяся
чуть не всех игл, наконец вернулась в зоопарк, в свою собственную клетку.
Должно быть, неприятности запечатлеваются в памяти прочнее, чем
радостные события, поэтому телевизионные передачи рисуются мне теперь
сплошной цепочкой бедствий. Впрочем, один случай я вспоминаю с искренним
удовольствием. Из Би-Би-Си меня попросили привезти нашу молодую гориллу
Н'Понго. Компания (небывалый случай) даже заказала небольшой самолет, чтобы
мы могли прилететь в Бристоль. Им захотелось также снять перелет, и они
прислали кинооператора, застенчивого человека, который робко признался мне,
что очень не любит летать, так как его мутит в самолете.
Мы взлетели при ярком солнце и почти тотчас нырнули в черное облако,
битком набитое воздушными ямами. Н'Понго сидел в своем кресле с видом
бывалого путешественника и наслаждался. Он проглотил шесть больших кусков
ячменного сахара (чтобы не закладывало уши) и теперь с интересом смотрел в
окно, а когда пошли воздушные ямы, достал бумажный пакет для страдающих и
надел себе на голову. Бедный оператор честно старался запечатлеть на пленке
трюки гориллы, но лицо его становилось все зеленее. И когда Н'Понго занялся
злополучным пакетом, это добило оператора. Он спешно вытащил свой пакет и
использовал его по назначению.

Глава третья
ХОЛОДНОКРОВНАЯ КОГОРТА

Уважаемый мистер Даррелл!
На днях во время одного пикника в мороженице нашли
ящерицу...

Я понимаю, что это равносильно признанию в сверхизвращенной
эксцентричности, и все-таки признаюсь: я очень люблю рептилий. Спору нет,
они не блещут разумом. От них нельзя ждать таких реакций, как от
млекопитающих, даже от птиц, и тем не менее я их люблю. Они своеобразны,
ярко окрашены, нередко грациозны. Чего вам еще надо?
И все же большинство людей (причем таким тоном, будто речь идет об
особенности, присущей только им) сообщат вам, что у них "инстинктивное"
отвращение к змеям. Вращая глазами и гримасничая, они приведут вам массу
причин своего страха, от высоких ("это инстинктивно") до смехотворных ("они
все какие-то скользкие"). Я столько наслышался всяких исповедей от
страдающих "змеиными комплексами", что едва кто-нибудь заводит речь о
пресмыкающихся, как мне сразу хочется убежать и спрятаться. Спросите
среднего человека, что он думает о змеях, и за десять минут он наговорит
больше вздора, чем дюжина политиков.
Начнем с того, что для человека вовсе не "естественно" бояться змей. С
таким же успехом можно говорить о естественном страхе перед автобусом. Между
тем большинство людей убеждено, что у них врожденный страх перед змеями.
Опровергнуть это очень просто, достаточно вручить безобидную змею ребенку,
которому еще не успели забить голову всякой ерундой. Малыш безбоязненно
возьмет змею и с удовольствием будет ею играть. Помню, я однажды привел этот
довод одной женщине, которая прожужжала мне все уши, рассказывая, как
ненавидит змей.
Моя собеседница возмутилась.
- Ничего подобного, меня никто не учил бояться змей, я всегда их не
выносила, - надменно сказала она. И торжествующе добавила: - И моя мать тоже
не выносила змей.
Что противопоставить такой логике?
Сдается мне, что страх перед змеями основан на сплошных недоразумениях.
Особенно распространено убеждение, что все они ядовиты. В действительности
неядовитых змей в десять раз больше, чем ядовитых. Далее, многие считают,
будто эти рептилии покрыты слизью, тогда как на самом деле змеи сухие и
холодные и на ощупь ничуть не отличаются от туфель из змеиной кожи или
сумочки из крокодиловой. Тем не менее находятся люди, утверждающие, что
из-за слизи они просто не могут заставить себя коснуться змеи. А мокрое мыло
их не пугает.
Наш павильон рептилий невелик, но в нем демонстрируется достаточно
представительная коллекция. Мне доставляет невинное удовольствие зайти туда,
когда много посетителей, и послушать, как люди с потрясающей
самоуверенностью выставляют напоказ свое невежество. Взять, к примеру, язык
змеи. Это просто орган обоняния, змея улавливает им запахи, вот почему он у
нее постоянно в движении. Кроме того, он служит и для осязания (вроде усов у
кошки). Но эрудиты, которые посещают павильон рептилий, осведомлены лучше.
- Бог мой, Эм, - слышишь взволнованный возглас, - иди скорей, посмотри
на это жало... Представляешь, если тебя ужалит такая змея!
Подбегает Эм, с ужасом обозревает безобидного ужа и брезгливо
содрогается.
Известно, что рептилии могут подолгу лежать неподвижно. Даже не сразу
разглядишь, дышат они или нет. Вот типичная реплика, которую я подслушал в
павильоне. Один посетитель, осмотрев несколько клеток с неподвижными
пресмыкающимися, повернулся к жене и с видом нагло обманутого человека
прошипел:
- Да это все чучела, Милли.
Трудно найти что-нибудь грациознее змеи, скользящей по земле среди
ветвей. Это зрелище тем более примечательно, если вспомнить, что она
"ступает" ребрами. Присмотритесь хорошенько к ползущей змее, и вы увидите,
как под кожей у нее двигаются ребра. Ее немигающий взгляд (еще одна
особенность, которая не нравится людям) объясняется вовсе не тем, что змея
пытается вас загипнотизировать, просто у нее нет век. Глаз, словно линзой,
покрыт тончайшей прозрачной пленкой. Это особенно хорошо видно, когда змея
линяет. Все змеи периодически линяют. Линька начинается от краев пасти. Змея
трется о камни или ветки и постепенно сбрасывает старую "одежду". Осмотрите
слинявшую кожу, и вы убедитесь, что глазные пленки тоже слиняли.
Все змеи глотают пищу одним и тем же способом, но добывают ее
по-разному. Неядовитые и удавы (например, питоны) хватают жертву пастью,
потом стараются быстро обернуться вокруг нее два или три раза. Они не дают
добыче вырваться и душат ее. Ядовитые змеи кусают жертву и ждут, когда
подействует яд. Обычно ждать приходится недолго и, как только кончились
предсмертные корчи, можно поедать добычу. Ядовитые зубы расположены в
верхней челюсти, чаще всего спереди. Пока они не нужны, они, как лезвие
перочинного ножа, сложены и прижаты к десне, но, стоит змее раскрыть пасть,
зубы опускаются, становясь на место. У одних змей они полые, вроде иглы
медицинского шприца, у других вдоль задней поверхности зуба тянется глубокая
борозда. Над десной помещается ядовитая железа. При укусе яд выжимается и по
борозде или по внутреннему каналу стекает в ранку.
Хотя змеи атакуют жертву по-разному, заглатывают они ее одинаково.
Нижняя челюсть у змеи соединена с верхней так, что может "вывихиваться",
когда надо, а слизистая оболочка рта и глотки и вся кожа чрезвычайно
эластичны. Это позволяет змее целиком глотать добычу, которая намного больше
ее головы. После того как пища попала в желудок, начинается медленный
процесс пищеварения. Все, что не усваивается (например, волосы),
отрыгивается потом комочками. Во внутренностях одного крупного питона нашли
четыре очень твердых клубка волос величиной с теннисный мячик. Клубки
разрезали, и внутри каждого оказалось по копыту дикой свиньи. Острые копыта
могли бы легко повредить стенки желудка, вот и появился толстый, гладкий
предохранительный покров из волос.
В большинстве зоопарков змеям скармливают мертвых животных. Не потому,
что это лучше для змей или они предпочитают такую пищу, а просто из ложной
заботы о посетителях, которые воображают, будто белая крыса или кролик,
очутившись в клетке змеи, переживает страшные муки. Я вполне убедился, что
это вздор, когда в одном зоопарке увидел, как кролик сидел на спине питона
(явно сытого) и невозмутимо чистил свои усы. Директор зоопарка сказал мне,
что, если змей кормить живыми белыми крысами, уцелевших нужно тотчас
убирать, не то они изгрызут змею.
В отличие от змей, в общем-то вялых и невыразительных с виду, ящерицы
наделены характером и проявляют немалую сообразительность. У нас был один
мастигур, которого я назвал Денди, большой любитель одуванчиков. Скажем
прямо, мастигуры - не самые красивые среди ящериц, а Денди и вовсе не
отличался красотой. И однако, живой нрав делал его очень привлекательным. У
него была округлая тупая голова, жирное сплюснутое туловище, мощный,
усеянный короткими острыми шипами хвост. А шея - длинная и тонкая. Казалось,
что Денди слепили из двух разнородных частей. Его окраску вернее всего
определить как буро-коричневую. Любовь Денди к одуванчикам граничила с
одержимостью. Увидев из клетки, что вы идете с чем-нибудь желтым в руках, он
бросался к передней стенке и нетерпеливо царапал стекло. И если вы принесли
одуванчик, мастигур, запыхавшись от волнения, несся к вашей руке, как только
стекло отодвигалось в сторону. Зажмурив глаза, он вытягивал свою длинную шею
и широко разевал пасть, словно ребенок, которому сказали "закрой глаза,
открой рот", собираясь угостить конфетой. Получив угощение, Денди упоенно
жевал его, а лепестки торчали из пасти, будто залихватские рыжие усы. Я
впервые встречал ящерицу, которая по-настоящему играла с человеком. Вот
Денди лежит на песке, и ваша рука медленно подкрадывается к нему. Он следит
за ней своими желтыми глазами, чуть наклонив голову... Как только рука
окажется рядом с ним, Денди вдруг изогнет хвост, шлепнет им по руке и
отскочит в сторону, а вы должны повторить номер. Это была самая настоящая
игра, я в этом уверен, потому что он шлепал меня тихо, тогда как в
потасовках с ящерицами не только сбивал их хвостом с ног, но и наносил
кровоточащие раны.
Вскоре после того как мы расстались с Денди, у нас начались хлопоты с
тегуэксинами. Это крупные и красивые, очень сообразительные вараны, уроженцы
Южной Америки. В длину они достигают трех с половиной футов, а кожа у них
украшена чудесным желто-черным узором. Тегу, как их называют для краткости,
очень вспыльчивы и драчливы. У них три способа атаки, и все эти способы -
вместе или порознь - они применяют с великим удовольствием, даже если их
никто не задирает. Тегу кусаются, царапают своими мощными когтями или бьют
хвостом. У нас в павильоне рептилий самым воинственным обитателем была самка
тегу. Наша самка, как правило, сперва пускала в ход хвост. Откроешь клетку -
она глядит на вас с подозрением и враждебностью, раздувает шею и шипит, а
все ее туловище изгибается при этом, точно лук. Только вы протянете к ней
руку, тегу бросается на нее и пытается цапнуть пастью. Вопьется и висит, как
бульдог, а в это время вас поражает уже третье оружие - острые кривые когти
задних ног. Вряд ли нрав этой самки был исключением. Я насмотрелся на тегу в
их естественной среде и не сомневаюсь, что они самые злобные среди ящериц, к
тому же настолько подвижные и сообразительные, что с ними надо держать ухо
востро, если содержишь их в неволе. Наша самка тегу без конца колошматила
нас хвостом, поэтому мы не очень-то горевали, когда однажды утром нашли ее в
клетке мертвой. Правда, такая внезапная кончина меня удивила. Ведь по всем
признакам тегу была в расцвете сил и весьма боевом настроении. Всего два дня
назад она меня здорово укусила. Я решил произвести вскрытие, чтобы
определить причину ее гибели, и с удивлением обнаружил в желудочке сердца
комок беловатого вещества, напоминающего молоки. Какое-то новообразование?
Но какое именно? Хотелось бы выяснить это поточнее. Я отправил ящерицу на
дальнейшее исследование эксперту и с интересом ждал ответа. Оказалось, что
это был попросту жир. Ящерица погибла от разрыва сердца, вызванного
ожирением. Эксперт посоветовал нам впредь не так обильно кормить наших тегу.
В самом деле, ведь на воле тегуэксины очень активны, а тут их держат в
темном помещении да еще регулярно дают жирную пищу. Конечно, они разжиреют.
Я поклялся, что следующие тегу, которых мы приобретем, будут содержаться
иначе.
Случай представился вскоре. Один торговец предложил нам пару
превосходных тегу - с блестящей кожей и выразительной раскраской. У самца
была крупная тяжелая голова и мясистые челюсти, у самки голова подлиннее и
поуже. Правда, если говорить о нраве, они оказались совсем не типичными
тегу. Ни свирепости, ни строптивости - ручные, как котята. Больше всего на
свете им нравилось лежать у кого-нибудь на руках, да чтобы при этом их
укачивали. Стоило только подойти к клетке и остановиться, как они начинали
тыкаться в стекло, стараясь пролезть сквозь него, так им хотелось на руки.
Даже лестно.
Но больше они не проявляли никакой прыти, только возлежали в
непринужденных позах, милостливо озирая людей, забредающих в павильон
рептилий. Конечно, от такой жизни они жирели не по дням, а по часам. Мы
встревожились. Надо скорее принимать меры, не то будет еще два разрыва
сердца. Выход был один - моцион. И теперь по утрам, занимаясь уборкой, Джон
выпускал тучную чету в павильон погулять. Первые несколько дней тегу, нам на
радость, час-другой бродили по павильону. Но затем они открыли путь в
черепаший загон, обогреваемый сверху инфракрасной лампой. И едва открывалась
дверца клетки, как они, пыхтя, семенили к загону черепах, перебирались через
низкую ограду и укладывались спать под лампой. Оставалось только уменьшить
им паек. Теперь тегу питались как вдовствующие герцогини на курорте, и это
им, естественно, не нравилось. С печалью во взоре смотрели они через стекло,
как другие обители павильона уписывают всякие лакомства - сырые яйца, мясной
фарш, дохлых крыс, нарезанные фрукты. Но мы были непреклонны и продолжали
держать их на диете. Очень скоро тегу обрели свою былую стройность и сразу
стали намного подвижнее. Теперь мы их не ограничиваем в пище, но при
малейших признаках полноты придется их снова посадить на диету, пока они не
сбросят вес.
Единственный житель павильона рептилий, который не выходил из своей
весовой категории, сколько бы он ни ел, - гвианский дракон, по имени Джордж,
представитель очень интересного рода ящериц, обитающего на севере Южной
Америки. У гвианских драконов крупная мощная голова с большими умными
глазами, в длину они достигают двух футов шести дюймов, их туловище и хвост
напоминают крокодильи. Хвост покрыт мощными пластинами и сверху приплюснут.
На спине выступают толстые, похожие на бобы чешуи. Окраска ржаво-коричневая,
на морде переходящая в желтоватую. Все гвианские драконы спокойные,
уравновешенные и привлекательные. Вот и у Джорджа был очень добродушный и
покладистый нрав.
Особенно примечательно, как гвианский дракон ест. Еще до получения
Джорджа мы постарались прочесть все, что написано об этих ящерицах. Но книги
сообщали мало, никаких особых повадок не описывали, и мы решили, что
гвианские драконы едят то же, что и любые крупные плотоядные ящерицы.
Джорджа мы встретили очень радушно, повосхищались им и почтительно поместили
в большую клетку с персональным бассейном - удобство, которое он вполне
оценил. Очутившись в клетке, Джордж прямиком отправился в бассейн. С полчаса
он посидел в воде, иногда окуная на несколько минут голову и задумчиво
разглядывая дно. Вечером ему дали убитую крысу, но он отнесся к ней с явным
отвращением. Предложили крохотного цыпленочка - та же реакция. От рыбы он
шарахнулся так, будто это был страшный яд. Мы пришли в отчаяние. Что еще
придумать, чем его соблазнить? И уже решили, что Джордж обречен на голодную
смерть, но тут Джона вдруг осенило. Он сходил в сад, собрал там горсть
жирных улиток и бросил их в бассейн. Джордж, с царственным видом сидевший на
стволе у задней стены своей клетки, наклонил голову и обозрел всплывший на
поверхность в ожерелье пузырьков лакомый дар. Потом спустился к бассейну,
вошел в воду, с интересом обнюхал улитку. Мы с надеждой следили за ним.
Джордж тихонько взял улитку зубами и поднял голову, пропуская добычу глубже
в пасть. Тут я увидел самые поразительные зубы, какие мне когда-либо
приходилось встречать у ящериц, отлично приспособленные для того, чтобы есть
улиток. Передние зубы сравнительно маленькие, острые, чуть наклоненные
назад, они служат для захвата добычи. Когда ящерица поднимает голову,
моллюск съезжает вниз на большие, прямоугольные, бугорчатые коренные зубы,
по строению удивительно напоминающие слоновьи. Действуя языком, Джордж
поместил улитку между мощными коренными зубами и медленно сомкнул челюсти.
Раковина хрустнула и лопнула, тогда он передвинул ее в середину рта,
аккуратно собрал языком осколки и выплюнул их, после чего с явным
наслаждением проглотил очищенную улитку. Вся процедура заняла полторы
минуты. Джордж посидел, облизывая губы черным языком и о чем-то раздумывая,
потом наклонился, бережно взял вторую улитку и расправился с ней таким же
способом. За полчаса он съел двадцать штук. Мы ликовали. Теперь пристрастие
Джорджа известно, нам будет легко его кормить.
Мы всегда радуемся, когда рептилия начинает сама принимать пищу, потому
что, если она долго отказывается есть, надо применять насильственное
кормление, а это дело трудное и неприятное. Многие удавы, прибыв в зоопарк,
не едят. Пока они не освоятся, их надо кормить. Нельзя сказать, чтобы мы
делали это охотно, ведь у змеи хрупкие зубы и челюсти, того и гляди
что-нибудь сломаешь и в ротовой полости начнется воспаление. Пожалуй,
тяжелее всего нам достались молодые гавиалы. В диком состоянии эти азиатские
представители отряда крокодилов питаются рыбой. В отличие от тупорылых
аллигаторов и крокодилов с их мощными челюстями, у гавиала челюсти длинные и
узкие, вроде клюва, и очень слабые, а зубы совсем уж хрупкие, так и кажется,
что они выпадут от одного вашего взгляда. Когда мы получили двух гавиалов,
они упорно отказывались от всякой пищи, в том числе от живой рыбы, которую
выпустили в их бассейн. У нас просто сердце обливалось кровью. Придется
начать принудительное кормление. Мы кормили их целый год по одному разу в
неделю, пока они не стали есть самостоятельно.
Судите сами, какое это трудоемкое дело. Сперва крепко берешься за хвост
и загривок. Поднимаешь гавиала из бассейна и кладешь на какую-нибудь гладкую
поверхность. Между челюстями, в самой задней части, где кончаются зубы, ваш
помощник втискивает плоскую оструганную чурочку. Как только челюсти немного
разомкнутся, вы отпускаете загривок, осторожно перемещаете руку вперед и
просовываете большой и указательный пальцы между челюстями. Это в общем не
так сложно, как кажется. Помощник вооружается длинной тонкой палкой и берет
миску с сырым мясом или рыбой. Наколов на конец палки кусок мяса, он вводит
его в пасть рептилии и проталкивает к глотке. Тут наступает самое трудное,
потому что у всех членов семейства крокодилов глотка отделяется от ротовой
полости подвижной складкой, это позволяет животному открывать пасть под
водой без риска захлебнуться. Пищу надо проталкивать за эту складку возможно
дальше, а потом массировать горло снаружи, пока вы не убедитесь, что пища
пошла в желудок. Словом, утомительная процедура и для вас, и для гавиала.
Из всех обитателей павильона меньше всего хлопот у нас было с
земноводными. Они обычно хорошо едят, и их не поражают все эти язвы, болячки
и паразиты, от которых страдают змеи и ящерицы. А впрочем, и земноводные
порой способны поднести вам для разнообразия что-нибудь из ряда вон
выходящее. Показательный пример - наши пипы. Эти своеобразные животные из
Гвианы буквально ни на что не похожи. Они почти квадратные, по "углам"
торчат ноги, а заостренный выступ между передними ногами обозначает голову.
Тело сплющенное, темно-коричневое, почти черное. В общем, вид такой, словно
несчастное животное когда-то давно попало в катастрофу и с тех пор медленно
разлагается. Но всего поразительнее у этих причудливых созданий способ
размножения. Пипа носит свое потомство в кармашках. Во время обычного сезона
кожа на спине самки набухает, становится мягкой и рыхлой; это значит, что
пипа готова к спариванию. Самец обхватывает самку сверху, и та просовывает
под него длинный яйцеклад. По мере появления яиц самец оплодотворяет их и
вдавливает в рыхлую кожу спины самки. Они уходят туда почти целиком, а та
частица, которая выдается над кожей, твердеет. Головастики развиваются
каждый в своем кармашке, пока не превратятся в крохотное подобие родителей.
Когда приходит пора им вылупливаться, твердая крышка отстает, лягушата
отталкивают ее и выходят на волю, словно стратонавт из гондолы.
Мне однажды посчастливилось видеть, как вылупляются пипы, и я очень
захотел проверить, можно ли добиться, чтобы они размножались в зоопарке. Я
достал у торговца самца и самку и поместил их в павильоне рептилий. Держали
мы пип в большом аквариуме, потому что они в отличие от других жаб ведут
исключительно водный образ жизни. Пипы отлично освоились и десятками
пожирали здоровых дождевых червей. Все в порядке, решил я, остается лишь
ждать, когда появится потомство. Однажды утром пришел Джон и сказал, что
одна из пип явно ушибла себе живот, вот только непонятно, каким образом. Я
осмотрел пипу, но обнаружил не синяк, а громадный кровяной пузырь. Что
делать? Будь это наземные животные с сухой кожей, я бы смазал пораженный
участок пенициллином. Через сутки обе пипы погибли, причем вся кожа у них
была усеяна красными пузырьками с кровью и слизью. Я отправил их на вскрытие
и получил ответ, что они были убиты таинственной болезнью, называемой
"красная нога". Чутье подсказывало мне, что виновата вода в аквариуме. Мы
держали их в обыкновенной водопроводной воде, правда с кислой реакцией. Я
приобрел новую чету, и мы поместили ее в прудовую воду. Пока что все идет
хорошо, обе пипы процветают. Надеемся получить потомство, если только они не
выдумают мне назло еще какую-нибудь каверзу.
Другое земноводное с почти таким же интересным способом размножения -
толстенькая черно-зеленая сумчатая лягушка. Нам привезли из Эквадора пять
штук этих замечательных маленьких лягушек. Они отлично прижились, ели за
десятерых, но размножаться не собирались. Тогда мы перевели их в резервуар
попросторнее, где воды и земли было больше, и дело пошло на лад. В обычное
время сумка в нижней части спины лягушки едва заметна. Надо пристально
всмотреться, чтобы разглядеть узкую полоску с неровным краем, словно на коже
была ранка и теперь остался шрам. Но когда подходит брачная пора, щель
становится сразу заметнее. Лягушки поют друг для друга, и наконец самки,
забравшись в укромные углы, проделывают очень странный маневр: невероятно
изгибаясь, закидывают на спину то одну, то другую заднюю ногу, просовывают
пальцы в сумку и растягивают кожу. И уже после того, как сумка хорошо
растянута, они готовы к спариванию. Каким способом яйца попадают в сумку,
для меня по-прежнему остается загадкой, потому что этот момент я прозевал. Я
даже не успел опомниться, как сумка была набита икрой через край, а лягушка
выглядела так, будто ее выпотрошили. Самка вынашивает икру, пока не
почувствует, что головастикам пора вылупливаться.
Тогда она забирается в воду. Из желатинообразных икринок выходят на
волю головастики и расплываются в разные стороны. После этого мать ими
больше не интересуется. Оказалось, головастики хорошо едят кусочки сырого
мяса и белых червей, тех самых, которых разводят на корм рыбкам любители
аквариумов. Когда у лягушат отросли ноги и они выбрались на сушу, мы стали
скармливать им плодовых мушек и мелких дождевых червей, а потом они перешли
на мух - обыкновенных и мясных.
Разводить амфибий куда проще, чем рептилий, - не надо думать о
влажности. Рептилии откладывают яйца в скорлупе, напоминающей пергамент; у
одних она тверже, у других мягче. Если в клетке неподходящая температура,
если влажность воздуха чрезмерна или недостаточна, содержимое яйца либо
высохнет, либо заплесневеет. Нам иногда удавалось довести до вылупливания
яйца рептилий, но вообще-то шансов на успех один из девяноста. Мы очень
гордились, когда вывелись детеныши у греческой черепахи. Греческая черепаха,
наверно, одно из самых распространенных комнатных животных, и в неволе она
прилежно откладывает яйца, но из них редко выходят детеныши. Когда у нас
появилась очередная партия яиц, Джон, решив, что ее постигнет та же судьба,
как и все предыдущие, не стал себе морочить голову, а попросту закопал их в
песок на дне клетки. Температура вроде подходящая... Шли недели, и в конце
концов он совсем забыл про яйца. Велико же было его удивление, когда он
однажды утром увидел в клетке прогуливающегося черепашонка. Джон позвал
меня, и мы вместе выкопали остальные яйца. Из шести штук четыре были в
процессе вылупливания. Один детеныш почти выбрался на волю, еще три
только-только начали разламывать скорлупу. Чтобы удобнее было наблюдать, мы
положили их в небольшой аквариум на блюдце с песком. Яйца были величиной с
мячик для настольного тенниса и такие же круглые. Для малышей выбраться из
заточения явно было нелегко, очень уж оболочка плотная. Нам хорошо был виден
черепашонок, который преуспел больше других. Он все время крутился, расширяя
выход то передними, то задними ногами. На носу у него был маленький роговой
"клюв", о котором пишут, будто им черепашата пробивают первую брешь в
скорлупе (позже он отваливается). Я не видел, чтобы детеныш пользовался
своим "клювом", он всю тяжелую работу выполнял ногами и часто делал
передышку, чтобы набраться новых сил. Три четверти часа трудился
черепашонок, наконец скорлупа лопнула посередине, и он пополз по песку, неся
одну половину яйца на спинном щитке, словно шляпу. Сразу после того как
черепашата вылупились, щиток у них был мятый, очень мягкий и рыхлый,
величиной с двухшиллинговую монету. Но уже через час с небольшим произошла
перемена, будто их накачали велосипедным насосом. Плоский прежде панцирь
наполнился и принял красивую выпуклую форму. Он выглядел твердым, хотя на
самом деле все еще был мягок, как влажный картон. Теперь черепашата были
настолько крупнее яйца, что, не вылупись они у меня на глазах, я не поверил
бы, что они вышли из такой тесной тюрьмы. У вылупившихся детенышей когти
были длинные и острые, это, очевидно, помогало им разламывать скорлупу.
Потом когти очень быстро сточились до обычной длины.
Я наблюдал за вылупливанием несколько часов и не пожалел о потраченном
времени. Усердные круглые черепашата заслужили мое искреннее восхищение,
ведь это было совсем не легко - выбраться из яйца. Особенно забавно было
смотреть, как крохотная рептилия, поработав задними лапами, поворачивалась в
скорлупе кругом и высовывала наружу крохотную, сморщенную, слегка печальную
рожицу, словно хотела убедиться, что внешний мир никуда не исчез и так же
заманчив, каким он был, когда она его обозревала в прошлый раз.
То, что из яиц вывелись детеныши, было, конечно, для нас большой
удачей, но еще замечательнее, что в эти дни у меня гостил иллюстратор этой
книги Ральф Томпсон и ему удалось от начала до конца зарисовать, как шло
вылупление. И хотя очки Ральфа все время запотевали из-за высокой
температуры в павильоне рептилий, он, по его словам, получил истинное
удовольствие.

Глава четвертая
КЛАВДИЙ В ПОСУДНОЙ ЛАВКЕ

Уважаемый мистер Даррелл!
Вы набиваете чучела из своих животных? Если хотите, я
могу делать это для вас, у меня большой опыт в набивке
чучел...

Когда приобретаешь новых животных, прежде всего надо помочь им
освоиться. Пока клетка не стала для них вторым домом и пока они не научились
вам доверять, нельзя считать эту задачу решенной. Способы ее решения
многообразны, для каждого вида - свои. Иногда выручает какой-нибудь особенно
вкусный корм, который помогает животному забыть про свой страх перед вами.
Если речь идет об очень нервных животных, полезно завешивать клетку
мешковиной или ставить ящик, где они могут прятаться, пока не привыкнут к
вам. Чтобы внушить животному доверие, приходится подчас прибегать к самым
неожиданным средствам. Показательный пример - наши хлопоты с Топси.
В холодный зимний день я зашел к одному торговцу животными в Северной
Англии посмотреть, нет ли там чего-нибудь интересного для нашего зоопарка.
Обходя лавку, я вдруг увидел в углу темную, сырую клетку, из которой на меня
смотрела жалкая и трогательная рожица, угольно-черная, с блестящими от
невысыхающих слез глазами, обрамленная рыжевато-коричневой шерстью, короткой
и густой, как ворс на дорогом ковре. Приглядевшись, я убедился, что рожица
принадлежит детенышу шерстистой обезьяны, одного из самых прелестных
приматов Южной Америки. Малютке от силы было несколько недель, ее никак
нельзя было отнимать от матери. С несчастным видом обезьянка съежилась на
полу. Она дрожала, кашляла, у нее текло из носу, и шерсть была тусклая,
слипшаяся от грязи. По виду и запаху из клетки я понял, что у обезьянки
энтерит и, кроме того, простуда, если не воспаление легких. Разумному
человеку не пришло бы в голову купить такое животное. Но малютка устремила
на меня большие, полные отчаяния темные глаза, и я пропал. На вопрос,
сколько стоит обезьянка, торговец ответил, что никак не может продать ее
мне, ведь я хороший покупатель, а детеныш, несомненно, обречен. Я ответил,
что надежд действительно мало, но, если он мне отдаст обезьянку и она
выживет, я за нее заплачу, не выживет - не заплачу. Торговец неохотно
согласился. Посадив жалобно скулившего детеныша в выстланный соломой ящик, я
поспешил на Джерси. Если не заняться обезьянкой немедленно, она погибнет. А
может быть, и теперь уже поздно?..
Мы сразу же поместили обезьянку (кто-то назвал ее Топси) в теплую
клетку и обследовали. Прежде всего ей надо было впрыснуть антибиотик и
витамины, чтобы справиться с энтеритом и простудой. Затем - почистить
испачканную испражнениями шерсть, иначе может развиться парша и обезьянка
вся облезет. Но самое главное, надо было убедить Топси, чтобы она позволила
все это проделать. Большинство обезьяньих детенышей буквально за несколько
часов привязываются к человеку, выступающему в роли приемного родителя, и с
ними никаких хлопот. Однако у Топси сложилось о людях явно самое невыгодное
впечатление. Стоило нам открыть дверь ее клетки, как началась дикая
истерика, на какую способны лишь шерстистые обезьяны. Применишь силу - будет
еще хуже. А лечить ее все-таки надо, не то она погибнет. И вдруг нас
осенило! Если Топси не признает нас как приемных родителей, может быть, она
признает кого-нибудь еще? Скажем, плюшевого мишку. Большой уверенности в
успехе не было, но ведь что-то надо испробовать. И мы купили мишку. У него
была славная, хотя и несколько глуповатая, морда, а ростом он почти не
отличался от матери Топси. Мы посадили его в клетку и стали ждать. Сперва
Топси держалась в сторонке, но потом любопытство взяло верх, и она потрогала
мишку. Обнаружив, что он уютный и пушистый, обезьянка тотчас прониклась к
нему расположением и через полчаса уже обнимала его с пламенной нежностью.
Трогательно было на нее смотреть.
С этой минуты Топси словно подменили. Она почти все время держалась за
своего плющевого мишку руками, ногами и хвостом, люди ее теперь не пугали.
Мы попросту вытаскивали из клетки мишку с прочно прилипшей к нему Топси, и
она позволяла делать с собой все что угодно. Ей сделали уколы, почистили
шерстку, и через несколько дней все пошло на поправку. Ее было не узнать.
Правда, тут возникла другая проблема. С каждым днем плюшевый мишка
становился все грязнее. В конце концов мы решили извлечь его из клетки
Топси, чтобы помыть и продезинфицировать. Обезьянка была страшно недовольна,
когда у нее забрали медведя, и подняла невероятный визг. Из всего
обезьяньего племени у шерстистых обезьян самый громкий и резкий голос, он
пронизывает вас насквозь, от него кровь стынет в жилах. Это похоже на
скрежет ножа о тарелку, усиленный в миллион раз. Мы заткнули уши, думая, что
Топси сама замолчит минут через десять, когда убедится, что мишку таким
образом не вернешь. Но Топси не замолкала. Она голосила без перерыва все
утро, и, когда подошло время ленча, от наших нервов остались одни клочья.
Пришлось сесть в машину и мчаться в город. Мы объехали все магазины игрушек,
пока не нашли мишку, очень похожего на Топсиного любимца, и спешно вернулись
с ним в зоопарк. Как только новый мишка оказался в клетке, Топси сразу
перестала голосить, радостно взвизгнула, бросилась к нему, крепко обхватила
всеми конечностями и уснула глубоким сном предельно утомленного существа.
После этого мишки стали чередоваться. Пока один мылся, другой играл роль
приемной матери, и такой порядок превосходно устраивал Топси.
Но потом Топси стала совсем большая, переросла своих плюшевых мишек, и
пришла пора отучать ее от них. Ей предстояло перейти в большую клетку к
другим шерстистым обезьянам, а туда нельзя брать с собой мишек. И вообще
пусть привыкает жить в обществе. Мы выбрали ей в товарищи крупную рыжеватую
морскую свинку, которую отличали миролюбивый нрав и полное отсутствие
мозгов. Сперва Топси не обращала на нее внимания, кроме тех случаев, когда
морская свинка слишком близко подходила к ее драгоценному мишке, - тут
преступнице доставалась затрещина. Но вскоре Топси открыла, что с морской
свинкой спать еще уютнее, чем с плюшевым мишкой, так как у нее есть свое
"центральное отопление". Сама морская свинка (это был самец, которого мы для
краткости называли Гарольд), мне кажется, о таких вещах не задумывалась.
Мысли Гарольда - если у него вообще были какие-нибудь мысли - вращались
всецело вокруг пищи. Проверять съедобность всего, на что он натыкался, - в
этом Гарольд видел смысл своей жизни, и вряд ли ему нравилось, что какая-то
деспотичная шерстистая обезьяна срывает столь важное дело. А у Топси был
строгий распорядок, когда ложиться, играть и так далее, и она вовсе не
собиралась приноравливать его к трапезам Гарольда. Только он найдет
приличный кусок моркови или что-нибудь в этом роде, как Топси, решив, что
пора спать, хватает его за заднюю лапу и самым бесцеремонным образом тащит в
выстланный соломой ящик. Мало того, Топси взбиралась Гарольду на спину,
обхватывала его всеми конечностями, чтобы не сбежал, и погружалась в
глубокий сон. Ну прямо жокей-переросток на маленькой тучной каурой лошадке.
И еще одно отравляло жизнь Гарольда: Топси вбила себе в голову, что с
ее помощью он будет скакать по ветвям так же прытко, как она сама. Надо
только втащить его наверх, а там он уже покажет себя превосходным
верхолазом. Но вот как его оторвать от земли, такого жирного,
нерасторопного? Притом оторвать одной рукой, ведь второй надо держаться!
Поднатужившись, она зажимала его под мышкой и лезла по сетке вверх, но уже
через несколько дюймов Гарольд выскальзывал и шлепался на пол. Бедняга
Гарольд, тяжело ему приходилось. Зато мы добились своего, и Топси вскоре
забыла про своих плюшевых мишек. Можно было переводить ее в большую клетку к
другим шерстистым обезьянам. А Гарольд вернулся в загон морских свинок.
Одна мартышка из Западной Африки, по имени Фред, тоже причинила нам
порядочно хлопот, прежде чем прижилась. Это был взрослый самец, крупнейший
из всех виденных мной представителей рода красных мартышек. Жил он у одной
семьи в Англии как комнатное животное. Для меня остается загадкой, каким
образом они ухитрились вырастить его так, что за все это время он их ни разу
не укусил. А ведь у него были длинные, больше двух дюймов, и острые словно
бритва клыки. Нам говорили, будто вплоть до своего переезда к нам Фред
каждый вечер заходил в гостиную своих хозяев и смотрел телевизор.
Но больше всего нас потряс его наряд. Хозяева напялили на Фреда вязаный
джемпер ужасного красного цвета, каким у нас в Англии красят почтовые ящики.
А так как у красной мартышки от природы густая ярко-рыжая шерсть, получилось
такое сочетание красок, от которого жмурились даже самые нетребовательные к
моде служащие нашего зоопарка.
Беда в том, что Фред скучал по телевизору и прогулкам на автомашине. А
поскольку, с его точки зрения, он лишился этих удовольствий из-за нас, то
Фред с первой минуты возненавидел всех, ни для кого не делая исключения.
Стоило кому-нибудь приблизиться, как он бросался на сетку и яростно тряс ее,
скаля зубы в свирепой гримасе. И ведь до тех пор, пока он не проникнется к
нам доверием и симпатией (будет ли это когда-нибудь?), с него не снимешь
ужасного одеяния. А Фред сидел себе на ветвях в своем красном джемпере и
даже не думал нас прощать. Между тем джемпер с каждым днем становился все
грязнее и непригляднее, и наш Фред был похож теперь на обитателя самых
жалких трущоб. К каким только уловкам мы ни прибегали, чтобы освободить его
от далеко не гигиеничной одежды, - все напрасно. Он очень ею гордился и с
возмущением отвергал наши попытки раздеть его. Может быть, подождать, пока
шерсть сгниет и джемпер сам свалится? Но он явно был связан из очень прочной
шерсти, не один год пройдет, прежде чем износится. Выручил нас случай.
Наступила сильная жара, температура в павильоне млекопитающих сразу
подскочила. Первое время Фред был только доволен, но затем и он не выдержал.
Мы заметили, что мартышка нерешительно подергивает свой джемпер. А на
следующее утро мерзкое одеяние аккуратно висело на суку в клетке, и нам
удалось длинной палкой снять его. С той поры нрав Фреда начал меняться. Что
ни день, все спокойнее. Полностью доверять ему пока еще нельзя, но во всяком
случае вражда его к людям теперь поумерилась.
Нелегко пришлось нам на первых порах и с малабарской белкой. Имя ее
было Милисент. Малабарские белки - уроженки Индии. Это самые крупные из всех
белок, они достигают около двух футов в длину, сложение у них крепкое, хвост
длинный и пушистый. Шерсть на груди и животе шафранно-желтая, на спине
темно-рыжая. На ушах, словно черные лоскутки, торчат большущие кисточки. Как
и положено белкам, "малабарки" очень живые, быстрые, любопытные, но ими не
владеет страсть грызть все подряд. Милисент, конечно, была исключением. Она
полагала, что крупные, ярко-оранжевые парные резцы даны ей природой лишь для
того, чтобы сокрушать ими клетки. Это вовсе не значит, что она рвалась на
волю. Проделав здоровенную дыру в одной стенке, Милисент переходила к другой
и снова принималась за работу. Мы ухлопали кучу денег на починку, пока не
догадались обить изнутри клетку железом. А чтобы не лишать Милисент
физических упражнений, мы клали ей в клетку большие чурбаны, которые она
обрабатывала как электропила.
Когда мы получили Милисент, ее никак нельзя было назвать ручной, она
молниеносно вонзала вам в палец зубы, если вы по глупости предоставляли ей
такую возможность. Сколько мы ее ни задабривали грибами, желудями и прочими
лакомствами, Милисент оставалась все такой же свирепой. Видно, она
принадлежала к тем животным, которых просто нельзя приручить... Но тут
произошла странная вещь.
Однажды мы увидели белку на полу клетки в обмороке. Осмотрели ее -
никаких видимых симптомов. Когда у моих зверей появляется какое-нибудь
загадочное недомогание, я, во-первых, ввожу больному антибиотики, во-вторых,
держу его в тепле. Милисент сделали укол, затем ее перевели в павильон
рептилий, единственное помещение, где мы топили летом. Дело пошло на
поправку, но белка еще не проявляла прежней прыти, а главное, у нее совсем
переменился нрав. Из яростного человеконенавистника Милисент вдруг
превратилась в такого друга Homo sapiens, что мы диву давались. Стоило
открыть дверь клетки, как она кидалась нам на руки, нежно покусывала пальцы,
внимательно заглядывала в глаза, и ее длинные усы дрожали от волнения.
Лежать на руке, как на ветке, стало ее страстью, она могла так дремать
часами, только бы позволяли. Теперь, когда Милисент исправилась, ее по утрам
выпускали из клетки гулять по павильону рептилий. Очень скоро она открыла,
что в черепашьем загоне есть все, что может пожелать почтенная малабарская
белка: инфракрасная лампа, излучающая приятное тепло, спины гигантских
черепах, где можно отлично посидеть, вдоволь плодов и овощей. Важные
рептилии тяжело двигались по своему загону, а Милисент каталась на них
верхом. Только черепаха найдет заманчивый кусок и вытянет шею, чтобы
подобрать его, как белка прыгает на пол, хватает лакомство и возвращается с
добычей обратно на панцирь, оставив рептилию в полной растерянности.
Наверно, гигантские черепахи были рады-радешеньки избавиться от Милисент,
когда мы вернули ее после полного излечения в павильон мелких млекопитающих.
Что ни говори, а таскать лишний груз на своем и без того тяжелом панцире -
мало радости. Да и каково это для черепашьих нервов, когда из-под носа
постоянно исчезают самые лакомые куски.
Отловленные дикие животные в отличие от выкормленных человеком
осваиваются в неволе все по-разному. Одним на это нужен изрядный срок,
другие с первой минуты держатся так, словно родились в зоопарке. Нам
прислали двух бурых шерстистых обезьян, только что полученных из Бразилии.
Самец был великолепный, лет двенадцати - четырнадцати, вполне развитый. Это
нас не очень радовало, потому что взрослые обезьяны с трудом привыкают к
неволе, а то даже чахнут и погибают. Мы поместили обезьян в клетку, принесли
им фруктов и молока. Увидев пищу, самец сразу оживился, и только открылась
дверца, как он сам подошел и принялся есть и пить из мисок, не дожидаясь,
когда их поставят на пол. Можно было подумать, что он нас знает
давным-давно. С первого дня этот самец стал совсем ручным, хорошо ел и явно
был доволен жизнью на новом месте.
Многие животные, пока не приживутся, всячески пытаются вырваться из
клетки, не потому, что мечтают о воле, а просто скучают по старой обители,
по транспортной клетке, к которой успели привыкнуть и считают ее своим
домом. Помню, как один зверь, переведенный нами из тесного транспортного
ящика в просторную, удобную клетку, три дня старался выйти из нее. Когда ему
это наконец удалось, он прямым ходом отправился в свой старый ящик. Там его
и нашли. Единственное, что мы могли придумать, - поставить ящик в клетку.
Наш зверь использовал ее как спальню и благополучно освоился.
Конечно, есть и такие животные, которые, вырвавшись на свободу,
способны причинить вам немало неприятностей. Надолго мне запомнится ночь,
когда южноамериканский тапир Клавдий ухитрился сбежать из своего загона.
Вечером его покормили, потом служащий запер замок, а про засов забыл.
Совершая ночной обход своей территории, Клавдий с радостью обнаружил, что
калитка, эта нерушимая твердыня, поддалась, едва он ткнул ее носом. Ночь
показалась тапиру самой удачной для короткой вылазки в окрестности зоопарка.
Кругом царил кромешный мрак и хлестал прямо-таки тропический ливень.
Было четверть двенадцатого, мы уже собирались ложиться спать. Вдруг к
дому подъехал немного взволнованный и совершенно промокший автомобилист и
принялся стучать в дверь. Стараясь перекричать гул дождя, он сообщил, что
сию минуту в свете фар видел крупное животное, наверное, из нашего зоопарка.
Как выглядит зверь? Что-то вроде шотландского пони, но слегка изуродованный
и со слоновьим хоботом. У меня сердце оборвалось. Я слишком хорошо
представлял себе, как далеко способен ускакать Клавдий, если не принять
срочных мер. Не очень-то приятно бегать под дождем без пиджака, в домашних
туфлях, но одеваться было некогда. Клавдия обнаружили на чужом участке, по
соседству. Надо поскорее перехватить его, а то потом ищи-свищи. Я поспешил в
коттедж и поднял служащих. Они выскочили под дождь тоже в ночном одеянии, и
мы помчались к полю, в просторах которого, по словам автомобилиста, скрылся
наш беглец. Поле это принадлежало самому кроткому и долготерпеливому из
наших соседей, Леонарду дю Фю, поэтому я твердо решил сделать все, чтобы
Клавдий не натворил бед в его владениях. Но тут вдруг с ужасом вспомнил, что
на участке, где мы собирались ловить Клавдия, Леонард недавно посадил
анемоны. Я живо представил себе, что будет с аккуратными рядами хрупких
растений после того, как там порезвится четырехсотфунтовый тапир, тем более
что наш Клавдий из-за своей близорукости вообще плохо разбирал дорогу.
Мокрые насквозь, мы добежали до участка и окружили его. Так и есть,
Клавдий был тут. И сразу видно, что он целую вечность так не наслаждался.
Погода для него - лучше не придумать. Да и что может быть краше доброго
ливня! Клавдий стоял, словно римский император под душем после попойки,
задумчиво жуя пучок анемонов. Увидев нас, тапир издал в знак приветствия
какой-то чудной визг - будто провели мокрым пальцем по воздушному шару. Было
ясно, что он очень рад нас видеть и приглашает вместе с ним совершить ночную
прогулку. Однако среди нас не нашлось на это охотников. Мы промокли до
костей, продрогли и хотели только поскорее загнать Клавдия обратно. В
отчаянии прокричав дрожащим голосом: "Не наступайте на цветы!" - я вывел
свой отряд тапироловов на исходную позицию для атаки, и мы с грозным видом
пошли на Клавдия. Он посмотрел на нас и понял по нашему виду и жестам, что
мы не одобряем его полуночных увеселений в дождь на чужих участках. Ну что
же, придется ему нас покинуть... Схватив еще пучок анемонов, Клавдий галопом
помчался по полю, оставляя за собой широкую черную полосу. Можно было
подумать, что тут прошел взбесившийся бульдозер. Облепленные грязью, мы
кинулись за ним вдогонку, скользя и спотыкаясь в ночных туфлях. Разве тут
разбежишься, если ноги вязнут в грязи и вы к тому же стараетесь не наступать
на цветы. Помню, труся среди грядок, я мысленно наказал себе попросить
Леонарда впредь сажать цветы пореже, тогда нам легче будет ловить сбежавших
животных.
Как ни безжалостно обошелся Клавдий с цветами, худшее было впереди.
Мы-то надеялись выгнать его на соседнее поле, где было пастбище, а он вдруг
круто повернул и ринулся прямо в сад, прилегающий к усадьбе Леонарда дю Фю.
На секунду мы застыли на месте. Вода лилась с нас ручьями.
- Ради бога, - воззвал я, - выгоните это мерзкое животное из сада, пока
оно там все не испортит.
Не успел я договорить, как раздался звон стекла. Ну конечно, этот
близорукий Клавдий, мчась, как всегда, напролом, сокрушает стеклянные
колпаки, которыми Леонард накрыл нежные ростки. Пока мы собирались с
мыслями, тапир уже решил, что в саду Леонарда совсем неинтересно, пробил
зияющую брешь в артистически подстриженных кустах живой изгороди и резвой
рысцой скрылся в ночи. Курс, который он теперь избрал, не сулил нам ничего
хорошего. Впереди было небольшое озерко, и Клавдий бежал прямо к нему.
Тапиры - превосходные пловцы, они очень любят воду и могут подолгу нырять.
Разыскивать тапира в мутном водоеме площадью в четверть акра, да еще в
дождь, да еще в такую тьму, потруднее, чем искать иглу в стоге сена! С
удвоенной энергией бросились мы в погоню и в последнюю секунду настигли
Клавдия. Я увидел перед собой его круглый зад, сделал отчаянный бросок и
(это был не столько точный расчет, сколько везение) ухитрился схватить
беглеца за заднюю ногу. Через тридцать секунд я пожалел, что не промахнулся.
Лихо брыкаясь, Клавдий лягнул меня в висок так, что из глаз у меня
посыпались искры. Он опять перешел на галоп, а я постыдно волочился за ним
по грязи. Но к этому времени я настолько промок, настолько продрог, так
вымазался и так разозлился, что мне было на все наплевать. Я впился в него,
как моллюск, которого никакие волны не могут оторвать от камня, и моя
настойчивость была вознаграждена. Мне удалось затормозить бег Клавдия, а тут
как раз подоспели остальные и вцепились в разные части его тела. Надо
сказать, что у тапира буквально не за что ухватиться. Уши маленькие, не
удержишь, хвост короткий, гривы вовсе нет, только за ноги еще кое-как можно
взяться, а жирные ноги Клавдия стали совсем скользкие от воды. И все же,
сколько он ни брыкался, ни лягался и ни фыркал, выражая свое негодование, мы
не отставали от него. Сорвется рука у одного - его тотчас сменит другой. В
конце концов Клавдий решил, что с нами надо бороться иначе. Он вдруг
перестал прыгать и лег, все время поглядывая на нас...
Мокрые, измученные, мы стояли вокруг него и растерянно смотрели друг на
друга. Пять человек и упрямый тапир весом в четыреста фунтов. Нести его нам
было не под силу, а Клавдий явно не собирался облегчать нам задачу. На его
тупой и упрямой морде было ясно написано: хотите меня вернуть в зоопарк,
будьте любезны, несите. Но откуда же нам взять подкрепление? Положение
казалось безвыходным. Однако, как ни упрям был Клавдий, я был еще упрямее.
Один из членов моего промокшего насквозь отряда сходил в зоопарк за
веревкой. Конечно, надо было сразу взять с собой такое необходимое орудие
лова, но я, простак, думал, что загнать Клавдия домой не труднее, чем козу.
Мы крепко обвязали веревкой шею Клавдия, стараясь, конечно, не задушить его.
Правда, кто-то из моих промокших помощников пробурчал, что скользящий узел
был бы сейчас в самый раз. Двое взялись за веревку, двое ухватили тапира за
уши, еще один за задние ноги, все вместе поднатужились и прокатили Клавдия,
словно тачку, футов на десять, после чего он снова шлепнулся на землю.
Сделав короткую передышку, мы опять впряглись. Протащили беглеца еще на
десять футов, при этом один из самых рослых и грузных членов нашего отряда
отдавил мне руку ногой, и я к тому же еще потерял туфлю. Еле переводя дух,
совершенно подавленные, мы сели отдохнуть под проливным дождем. Всем
хотелось курить... А еще хотелось, чтобы лучше уж не было на свете этих
тапиров.
Поле, посреди которого все это происходило, было широкое и грязное. В
полночный час, исхлестанное дождем, оно напоминало старый, заброшенный
танкодром, где танки уже не могут ходить. Должно быть, на всем острове
Джерси больше нигде не было такой густой и клейкой грязи. Полтора часа
пришлось нам перетаскивать Клавдия в свои владения, и после этой операции мы
чувствовали себя так, как, наверное, чувствовали себя древние строители
Стонхеджа. Просто чудо, что никто из нас не нажил грыжи. Наконец нам удалось
перетащить Клавдия через межу, на территорию зоопарка. Здесь мы захотели
сделать еще одну передышку, но Клавдий решил, что раз уж его возвратили в
зоопарк и, вне всякого сомнения, водворят обратно в загон, ему незачем
мешкать. Он вдруг встал и рванулся вперед, как ракета. Мы напрягли все силы,
чтобы не выпустить его из рук. Как же так, скажете вы, полтора часа люди
всячески пытались заставить тапира идти, а теперь изо всех сил удерживают
его! Но если отпустить этого толстяка, он, конечно, помчится не разбирая
дороги, врежется, чего доброго, в гранитную арку и разобьется насмерть. Мы
пристали к тапиру, как прилипалы к несущейся акуле, и были счастливы, когда
нам удалось без дальнейших злоключений загнать на место этого своевольного
"рысака". Грязные, продрогшие, все в ссадинах, мы разошлись наконец по своим
спальням, чтобы восстановить силы. Я решил принять горячую ванну. Нежась в
воде, я вдруг подумал сквозь дрему, что самое худшее еще впереди: завтра
утром надо звонить Леонарду дю Фю и как-то извиняться за пол-акра
вытоптанных анемонов и двенадцать разбитых стеклянных колпаков...
От Джеки, как всегда, нечего было ждать сочувствия. Она подошла к
ванне, где в приятном тепле было простерто мое инертное тело, поставила в
пределах моей досягаемости добрый стаканчик виски и сухо подвела итог нашему
ночному подвигу:
- Сам виноват, дался тебе этот проклятый зоопарк.

Глава пятая
ДОКТОР, ПОМОГИТЕ!

Уважаемый мистер Даррелл!
Я не знаю другого такого жестокого человека, как вы. Все
твари Божьи должны быть свободными, а вы их заточаете,
нарушая Его Волю. Вы человек или дьявол? Будь на то моя
власть, сидеть бы вам в тюрьме до конца жизни...

Держите ли вы свиноферму, птицеферму, звероферму или зоопарк, вы должны
быть готовы к тому, что ваши животные могут получить ушибы, раны, болезни, а
в конечном счете их постигнет смерть. Но для фермера смерть животного совсем
не то, что для владельца зоопарка. Человек приходит на свиноферму,
спрашивает, куда делась белая свинья с черными ушами, ему отвечают, что ее
продали на забой. И он примиряется с этим фактом. Тут уж ничего не
поделаешь, это свиной рок. Тот же человек приходит в зоопарк, проникается
расположением к какому-нибудь животному, постоянно его навещает, но однажды
не застает своего любимца на месте. Животное умерло, говорят посетителю.
Тотчас же рождаются мрачные подозрения. Как о нем заботились? Хорошо ли
кормили? Был ли вызван ветеринар? И так далее в том же духе. Вполне можно
подумать, что следователь допрашивает подозреваемого в убийстве. Разумеется,
чем привлекательнее было животное, тем назойливее расспросы. Словно для этих
людей гибель или забой свиней, норок и кур - дело обыденное, тогда как диких
животных они считают чуть ли не бессмертными существами, которых только ваше
грубейшее небрежение может отправить на тот свет. Это очень осложняет вам
жизнь, ведь как бы вы ни холили животных, как бы их ни кормили, потерь
избежать нельзя. Заболевания диких животных - почти неведомая область, где
могут заблудиться даже квалифицированные ветеринары. Вы по большей части
действуете если не вслепую, то в полутьме. Животное может заболеть в
зоопарке, а может привезти болезнь с собой, да еще какую-нибудь особенно
скверную тропическую болезнь. Показателен случай с Луэ, крупной самкой
черного гиббона с белыми руками. Луэ прислал нам один друг из Сингапура, где
она была главной достопримечательностью в небольшом зверинце, принадлежащем
военно-воздушным силам. Судя по тому, как она боялась людей, особенно
мужчин, жилось ей там не сладко. Мы поместили ее в просторную клетку в
павильоне млекопитающих, надеясь, что добром и лаской сумеем завоевать ее
доверие. Месяц все шло хорошо, Луэ великолепно ела, даже позволяла нам
гладить ее руку сквозь сетку, а по утрам будила нас удалыми криками -
громким стаккато, которое под конец переходило в какое-то идиотское
хихиканье. Но вот однажды утром Джереми доложил мне, что Луэ хандрит. Мы
вместе отправились к ней. Съежившись, обхватив тело своими длинными руками,
обезьяна сидела в углу клетки, и вид у нее был самый жалкий. Она уставилась
на меня глазами, полными тоски. Что же с ней такое? На простуду не похоже.
Руки и ноги у нее гнутся нормально. Вот только моча густо окрашена и едко
пахнет. Видимо, что-то с внутренними органами, надо применить антибиотик. Мы
всегда предпочитаем тетрамицин, он приготовлен в виде густой и сладкой
красной микстуры, от которой, как мы убедились, не откажется ни одно
животное. Некоторые обезьяны готовы поглощать ее галлонами, только дай. Но
Луэ было до того скверно, что она даже не захотела попробовать лекарство. В
конце концов нам с большим трудом удалось приманить ее к сетке, и я вылил ей
на руку чайную ложку микстуры. Для таких подвижных древесных обитателей, как
гиббоны, передние конечности, естественно, играют огромную роль, и Луэ
всегда тщательно следила за чистотой своих рук. А тут ей плеснули на шерсть
какой-то густой липкой жидкостью. Этого Луэ не могла стерпеть и принялась
облизывать руку, останавливаясь, чтобы оценить вкус. Как только Луэ привела
в порядок свою шерсть, я просунул сквозь сетку вторую ложку тетрамицина.
Слава богу, она ее жадно выпила. Три дня я продолжал лечение, но толку было
чуть, Луэ отказывалась есть и все больше слабела. На четвертый день я
случайно заметил, что рот у нее внутри ярко-желтый. Неужели желтуха? Это
очень странно, до сих пор я не слышал, чтобы обезьяны болели желтухой. На
пятый день Луэ тихонько скончалась. Чтобы проверить свой диагноз, я отправил
трупик на вскрытие. Ответ был очень интересным. Луэ в самом деле умерла от
желтухи, вызванной филярией, отвратительнейшей тропической болезнью,
поражающей печень и нередко приводящей к слепоте и элефантиазису. Что бы мы
ни предпринимали, Луэ была обречена с самого начала. Интересно, что к нам
она приехала без малейших симптомов болезни, напротив, казалась вполне
здоровой.
Вот в этом-то и заключается трудность врачевания диких животных. Многие
из них, можно сказать, таят свою болезнь, первые признаки недуга проявляются
только тогда, когда уже ничего или почти ничего не сделаешь. Помню случай с
одной пичугой. Сразу после восхода солнца она хорошо поела, потом все утро
весело щебетала, а в три часа дня уже была мертва, и до последней минуты
никто не заметил ничего неладного. Некоторые животные даже при самых ужасных
недугах выглядят совершенно здоровыми, отлично едят и резвятся. Словом, все
как будто в порядке, и вдруг однажды утром вы замечаете признаки недомогания
и не успеваете даже опомниться, как животное уже мертво. Но в тех случаях,
когда симптомы очевидны, надо еще разобраться, в чем дело. Ветеринарный
справочник тут не выручит, в нем можно найти несколько сот подходящих к
описанию болезней, и каждая требует особого лечения. Есть отчего прийти в
отчаяние.
Обычно способ лечения находишь опытным путем. Иногда при этом бывают
поразительные результаты. Взять, например, так называемый ползучий паралич,
страшную болезнь, поражающую преимущественно обезьян Нового Света. Когда-то
от него не знали никакого средства, это был подлинный бич, гроза любого
обезьянника. Первые симптомы болезни совсем незначительны: у животного лишь
плоховато гнутся бедренные суставы. Но уже через несколько дней вы
замечаете, что обезьяна перестает двигаться, сидит на одном месте. Это
следующая стадия, когда обе задние конечности парализованы, но еще сохраняют
чувствительность. Постепенно паралич распространяется, пока не охватит все
тело. Прежде, если болезнь достигала этой стадии, оставалось только усыпить
животное.
Мы потеряли из-за ползучего паралича несколько красивых и ценных
обезьян. Чего только я не перепробовал, пытаясь их вылечить. Делал массаж,
менял стол, впрыскивал витамины - все напрасно. Мне было досадно, что я не
могу найти средство против этого гнусного недуга. Больно было смотреть, как
он с каждым днем все сильнее одолевает обезьяну.
Как-то я заговорил об этом со своим другом ветеринаром. Мне казалось,
сообщил я, все дело в питании, однако мои попытки подобрать правильный стол
ничего не дали. Немного поразмыслив, ветеринар сказал, что, может быть,
обезьянам не хватает фосфора. Пусть даже фосфор есть в пище, но организм его
почему-то не усваивает. Если дело в этом, надо впрыскивать витамин D3. И в
следующий раз, когда у одной из наших обезьян появились первые признаки
паралича, ее вытащили из клетки и, как ни громко она возмущалась таким
обращением, впрыснули D3. Затем я неделю внимательно наблюдал за ней,
радуясь, что ей явно становится лучше. В конце недели ей сделали второй
укол, и через четырнадцать дней она была совсем здорова. После этого я
взялся за великолепную красную мартышку из Западной Африки. У нее паралич
начался давно, она уже вовсе не двигалась, и, чтобы кормить ее, приходилось
ей поднимать голову. Если и тут поможет D3, решил я, эффективность лечения
будет доказана. Удвоив обычную дозу, я сделал укол; три дня спустя мартышка
снова получила двойную дозу витамина. Через неделю моя пациентка сама
поднимала голову во время кормления, а через месяц полностью излечилась.
Поистине замечательное средство! Не оставалось никакого сомнения, что в D3
заключено спасение от паралича. Теперь, если какая-нибудь из наших обезьян
начинает волочить ноги, у нас больше не обрывается сердце от мысли, что ей
грозит неминуемая гибель. Мы просто делаем больной укол, и вскоре она опять
становится бодрой и здоровой.
И еще одно средство мы широко применяем с несомненным успехом - витамин
B12. Он действует бодряще на организм и, что более важно, стимулирует
аппетит. Если животное хандрит или отворачивается от еды, укол B12 быстро
его исцеляет. Сперва я так лечил только млекопитающих и птиц, но не
рептилий. Рептилии биологически резко отличаются от птиц и млекопитающих,
поэтому надо быть осмотрительным в выборе лекарства для них. Что годится для
белки или обезьяны, может убить змею или черепаху. Но вот мне пришлось
заняться обитателем павильона рептилий, молодым боа, которого мы полгода
назад приобрели у одного торговца. Удав был очень смирный, только почему-то
упорно отказывался есть. Раз в неделю его вытаскивали из клетки, силой
открывали рот и заталкивали в глотку убитых крыс или мышей. Ему это вовсе не
нравилось, но он кротко все сносил. Принудительное кормление змей - дело
рискованное. Как ни стараешься быть осторожным, всегда есть опасность
повредить нежные слизистые оболочки рта и занести инфекцию, а там недалеко и
до гангренозного стоматита, к которому змеи очень предрасположены и который
трудно излечивается. Не без трепета решил я впрыснуть удаву B12 и
посмотреть, что получится. Укол сделал посредине тела, в толстую мышечную
ткань, покрывающую позвоночник. Боа, обвивший кольцами мою руку, словно и не
заметил ничего. Я поместил его обратно в клетку и ушел. Позднее я проведал
его. С ним, кажется, все было в порядке. Тогда я предложил Джону положить на
ночь корм. Джон принес двух крыс и утром с радостью сообщил мне, что боа не
только съел обеих крыс, но даже хотел схватить его руку, когда он открыл
клетку. С той поры наш удав больше не хандрил. Видя, что змее витамин B12
явно пошел на пользу, я испытал его на других рептилиях. Оказалось, что
периодические уколы благотворно действуют на ящериц и черепах, особенно в
холодную пору. В нескольких случаях только эти уколы спасали наших рептилий
от смерти.
Естественно, дикие животные - самые трудные пациенты на свете. Если
какой-нибудь медицинской сестре покажется, что на ее долю выпала тяжелая
профессия, пусть попробует ухаживать за животными. Редко они благодарны вам
за помощь, да вы и не ждете благодарности. Все, о чем вы мечтаете (чаще
всего напрасно), - минимум послушания, когда даешь пациенту лекарство,
делаешь перевязку и так далее. Испытав в двухсотый или трехсотый раз горькое
разочарование, вы примиряетесь с тем, что прием лекарства - это всякий раз
потасовка, и большая часть целебного снадобья попадает не в желудок
больного, а вам на одежду. Вы быстро осознаете тщетность всех попыток
предохранить раны от инфекций, ведь только заковав пациента с ног до головы
в гипс, можно помешать ему избавиться в полминуты от любых бинтов. Всего
труднее, конечно, с обезьянами. Начать с того, что у них по сути дела четыре
руки, которыми они отбиваются от вас и срывают бинты. Обезьяны, как правило,
очень сообразительны и слишком возбудимы, всякое врачевание они воспринимают
как своего рода утонченную пытку, хотя бы оно было совершенно безболезненно.
Эти нервные существа ведут себя как ипохондрики. Какая-нибудь нехитрая,
вполне излечимая болезнь способна убить их только потому, что ими овладевает
черная меланхолия и они чахнут. Ухаживая за мрачной обезьяной, решившей, что
она уже не жилец на свете, нужно держаться весело и бодро, как делают врачи
с Харли-стрит.
У человекообразных обезьян куда более развитый интеллект, с ними легче,
можно даже иногда рассчитывать на какое-то сотрудничество. Уже в первые два
года существования зоопарка у нас захворали два шимпанзе - и Чемли, и Лулу.
Каждый случай был по-своему интересным.
Однажды утром мне сказали, что у Лулу как-то странно торчит одно ухо, в
остальном она выглядит вполне нормально. Но ведь у Лулу от роду оттопыренные
уши. Значит, случилось нечто невероятное, если об этом заговорили. Я пошел
проверить, в чем дело. Обезьяна сидела в углу клетки, озирая мир с
чрезвычайно сосредоточенным выражением на своей печальной морщинистой
физиономии, и с явным аппетитом уписывала яблоко. Тщательно разжевав мякоть,
Лулу, громко чмокая, высасывала весь сок, аккуратно выплевывала мякоть себе
на ладонь, клала на колено и рассматривала с видом престарелого ученого,
открывшего эликсир жизни в ту пору, когда сам он уже слишком дряхл, чтобы
насладиться своим открытием. Я позвал Лулу, она подошла к сетке, кряхтя
что-то в знак приветствия. У нее в самом деле был странный вид, ухо торчало
под прямым углом к голове. Я попытался уговорить Лулу повернуться спиной,
чтобы осмотреть сзади, но ее заворожили пуговицы на моем пиджаке, и она
упорно пыталась оторвать их, просунув пальцы сквозь сетку. Оставалось только
извлечь ее из клетки, однако это было не так-то просто, потому что ревнивый
Чемли выходил из себя, когда супруга покидала клетку, а меня его участие в
медицинском обследовании Лулу никак не устраивало. В конце концов мне
удалось заманить Чемли в их спальню, где я его и запер, как ни громогласно
он возмущался. После этого я вернулся в передний отсек клетки.
Тотчас Лулу села ко мне на колени и обняла меня. Это была на диво
ласковая и привязчивая обезьяна. Я сунул ей кусок сахару, чтобы отвлечь ее,
а сам осмотрел ухо и с ужасом обнаружил на отростке височной кости огромную,
с пол-апельсина, опухоль, на которой кожа приобрела пурпурно-черный цвет.
Густая шерсть на голове Лулу, особенно за ушами, не позволила нам заметить
опухоль раньше, пока она не разрослась так сильно, что оттопыривала ушную
раковину. Лулу при этом как будто ничуть не страдала, что особенно
удивительно, если учесть величину опухоли. Обезьяна позволила мне осторожно
прощупать границы нарыва; только когда я давил очень сильно, она тихо и
вежливо убирала мою руку. Да, опухоль нужно вскрыть, она явно полна гноя. Я
взял Лулу на руки, отнес в дом, посадил на диван и предложил ей банан, чтобы
занять чем-то, пока я все приготовлю.
До сих пор шимпанзе лишь в самых исключительных случаях допускались в
дом, и Лулу очень польстило, что ей без ведома Чемли выпала такая честь.
Сидя на диване и уписывая бананы, она приветствовала каждого входящего,
крепко пожимала руку и бурчала что-то невнятное. Словом, - вела себя так,
будто она хозяйка дома, а мы гости, собирающиеся на очередную вечеринку.
Закончив приготовления, я сел рядом с обезьяной и осторожно состриг длинные
волосы за пораженным ухом. Теперь опухоль выглядела еще страшнее. Я
старательно промыл уплотнившуюся кожу теплой кипяченой водой и стал искать
желтую головку, так как был уверен, что это фурункул или загноившаяся
язвочка. Однако я ничего не нашел. Тем временем Лулу, внимательно изучив все
медицинские принадлежности, принялась за второй банан. Иглой от шприца я
легонько кольнул раз-другой потемневшую кожу на вздутии. Лулу как ни в чем
не бывало продолжала предаваться обжорству. Очевидно, кожа на опухоли совсем
потеряла чувствительность.
Да, задача. Я был почти уверен, что сумею, не причиняя ей боли,
разрезать ланцетом омертвевшую кожу и выпустить гной, но доля сомнения
оставалась. Правда, Лулу, как я уже говорил, отличал кроткий и ласковый
нрав, но все-таки это была рослая, плечистая обезьяна с великолепными
зубами, и мне вовсе не хотелось мериться с ней силой. Значит, надо ее как-то
отвлечь, пока я не управлюсь. Как и большинство шимпанзе, Лулу могла думать
только о чем-нибудь одном. Я призвал на помощь мать и Джеки, дал им большую
банку с шоколадным печеньем и попросил, пока будет идти операция, время от
времени давать Лулу по одному печенью. За моих помощниц я нисколько не
опасался, так как знал, что, если Лулу и вздумает вдруг кого-нибудь укусить,
пострадавшим буду я. Произнеся короткую молитву, я дезинфицировал скальпель,
приготовил ватные тампоны, промыл спиртом руки и начал. Провел скальпелем
поперек опухоли, но с досадой обнаружил, что затвердевшая, как подошва, кожа
не поддается лезвию. Попробовал второй раз, причем нажал посильнее - опять
безуспешно. Вооруженные шоколадным печеньем, мама и Джеки нервно вели
заградительный огонь, и Лулу приветствовала каждое печенье радостным
чмоканьем и кряхтеньем.
- Нельзя ли поскорее? - справилась Джеки. - Этих печений надолго не
хватит.
- Я и так стараюсь, - раздраженно ответил я. - И вообще сестры не
подгоняют врача в разгар операции.
- Кажется, у меня есть шоколадные конфеты, - пришла на выручку мама. -
Принести их?
- Да, принеси их на всякий случай.
Пока мама ходила за конфетами, я обдумывал, как действовать дальше.
Видимо, единственный способ вскрыть опухоль - вонзить в нее острие
скальпеля. Так я и сделал. Прием оказался удачным, из разреза на меня и на
диван хлынул поток густого зловонного гноя. Запах был отвратительный, Джеки
и мама поспешно отбежали в другой конец комнаты. А Лулу как ни в чем не
бывало сидела и уплетала печенье. Стараясь не дышать, я принялся давить
нарыв. Из него вышло, наверное, полчашки гноя и гнилой крови. Ножницами я
осторожно срезал мертвую кожу, потом продезинфицировал обнажившийся участок.
Бинтовать было бесполезно. Как только Лулу вернется в клетку, она тотчас
сорвет повязку. Закончив обработку, я взял Лулу на руки и отнес ее обратно в
клетку. Здесь она с истинно супружеской преданностью приветствовала Чемли.
Однако он встретил ее подозрительно. Внимательно осмотрел ухо, не нашел там
ничего интересного и вдруг, когда Лулу издала очередной радостный возглас,
наклонился и принюхался к ее дыханию. Ну конечно, она ела шоколад. И вместо
нежного объятия Лулу получила от мужа затрещину. Пришлось мне, чтобы
задобрить Чемли, сходить за остатками шоколадного печенья. Ухо Лулу отлично
зажило, через полгода шрама почти не было видно.
Спустя год Чемли решил, что пришла его очередь хворать, и, верный
своему нраву, взялся за дело весьма основательно. Мне сообщили, что Чемли
страдает от зубной боли. Я порядком удивился, потому что у него молочные
зубы совсем недавно сменились постоянными, а им вроде бы рано портиться. Тем
не менее он уныло сидел на корточках в своей клетке, держась рукой за щеку и
ухо, и вид у него был прежалкий. Боль явно была мучительной, он даже не
давал мне отнять руку, чтобы осмотреть его. Я попробовал применить силу, но
Чемли так разнервничался, что я отстал, не желая усугублять его страданий. Я
стоял возле клетки и пытался по поведению обезьяны понять, в чем дело. Чемли
лежал, прикрыв рукой больное место, и тихонько скулил. Потом, ища
облегчения, залез на сетку, тут же с трудом спустился вниз и, ступая на пол,
вскрикнул, точно сотрясение причинило ему острую боль. Чемли отказывался
есть и, что еще хуже, пить, поэтому я даже не мог дать ему антибиотиков.
Лулу пришлось перевести в другое помещение. Вместо того чтобы заботиться о
супруге, она скакала по клетке и поминутно, то нечаянно, то нарочно, толкала
его, и он каждый раз вскрикивал от боли.
Состояние Чемли тревожило меня все сильнее, и во второй половине дня я
позвонил консультантам - местному ветеринару мистеру Блампье и нашему
районному врачу. Районный врач, кажется, несколько удивился, что его просят
консультировать такого пациента, тем не менее он согласился помочь. Ухо и
челюсть Чемли, несомненно, требовали тщательного осмотра, но в теперешнем
состоянии он не даст себя осмотреть, тогда мы решили прибегнуть к наркозу.
Решить-то решили, но как это сделать? В конце концов я вызвался впрыснуть
Чемли успокаивающее. Возможно, к вечеру он станет более покладистым и можно
будет испытать наркоз. Правда, еще вопрос, даст ли Чемли сделать ему укол?
Съежившись, он лежал на соломенной подстилке спиной ко мне. Было ясно, что
ему совсем худо. Он даже не обернулся посмотреть, кто отворил дверь клетки.
С четверть часа я разговаривал с ним, стараясь, чтобы мой голос звучал
весело и непринужденно. Наконец он позволил мне погладить его по спине. Это
было большое достижение, до сих пор Чемли не подпускал меня на расстояние
вытянутой руки. Собравшись с духом, я взял шприц и, все время продолжая
что-то говорить, вонзил ему иглу в бедро. Слава богу, он как будто ничего не
заметил. Медленно-медленно, осторожно-осторожно я нажал поршень и ввел
успокаивающее. Видно, укол был не совсем безболезненным, потому что Чемли
тихонько охнул. К счастью, этим дело и ограничилось. Болтая какую-то веселую
чепуху, я закрыл дверь его спальни. Надо подождать, пока подействует
лекарство.
Вечером приехал доктор Тейлор и мистер Блампье. Я доложил им, что
успокаивающее подействовало, и все-таки Чемли не дает мне осмотреть ухо,
хотя он и одурманен. Мы отправились в его апартаменты. Рядом с клеткой я
установил яркие лампы и стол на козлах, чтобы положить на него нашего
пациента. Доктор Тейлор смочил эфиром маску, я отворил дверь спальни Чемли,
наклонился и тихонько положил ему маску на лицо. Он сделал несколько вялых
попыток снять ее, но от совместного действия эфира и успокаивающего очень
быстро уснул. Мы немедля вытащили его из клетки и, не снимая маски, положили
на стол. И вот специалисты приступили к работе. Сперва осмотрели ухо. Оно
было в полном порядке. На всякий случай обследовали второе ухо - тоже в
порядке. Заглянули в рот, тщательно проверили все зубы - блестящие, белые,
безупречные, без единого пятнышка. Щеки, челюсти, голова - никаких изъянов.
Шея, плечи - ничего. Насколько мы могли судить, Чемли был вполне здоров. И
однако что-то причиняло ему острую боль. Проводив доктора Тейлора и Блампье,
которые так и не смогли понять, в чем дело, я отнес Чемли в дом, закутал в
одеяло и положил на раскладушку перед камином в гостиной. Джеки принесла еще
несколько одеял, мы укрыли его получше и стали ждать, когда он очнется от
наркоза.
Лежа с закрытыми глазами и тяжело дыша эфирными парами, Чемли напоминал
этакого херувима с бесовскими наклонностями, который, основательно
напроказив за день, теперь заслуженно отдыхает. Легкие Чемли выделяли
столько эфира, что пришлось открыть окно. Через полчаса он стал глубоко
вздыхать и подергиваться - первые признаки возвращающегося сознания. Я сел
возле раскладушки, держа наготове чашку с водой, потому что по опыту знал,
как хочется пить после наркоза. Через несколько минут Чемли открыл глаза.
Увидев меня, он тотчас приветственно гукнул слабым голосом и, еще
полусонный, протянул руку. Я приподнял ему голову и поднес чашку ко рту.
Чемли пил очень жадно, но тут эфир его снова одолел, и он опять уснул.
Однако я успел заметить, что из обычной чашки поить его неудобно - много
воды проливается. Поэтому я обзвонил друзей и раздобыл кружку с носиком,
какими пользуются курортники. Когда Чемли проснулся во второй раз, он мог не
вставая пить воду из носика.
Теперь он уже узнавал нас, но отупение и дурман не прошли, и я решил
спать эту ночь на диване по соседству, на случай, если Чемли вдруг проснется
и ему что-нибудь понадобится. Напоив его еще раз, я постелил себе, выключил
свет и задремал. В два часа ночи меня разбудил стук в дальнем углу комнаты.
Я поспешно зажег свет и увидел, что Чемли, будто пьяный, бродит по гостиной,
задевая мебель. Тут и он разглядел меня, радостно вскрикнул, проковылял ко
мне и полез обниматься и целоваться. После этого он выпил неимоверное
количество воды. Я его опять уложил, накрыл одеялами, и он крепко проспал до
самого утра.
День Чемли провел спокойно, лежа в постели и глядя в потолок. Съел
несколько виноградин и - обнадеживающий признак - проглотил очень много воды
с глюкозой. А главное, он не держался за щеку, у него явно прошла вся боль.
Каким-то непостижимым образом мы, ничего не сделав, исцелили его. Днем
позвонил доктор Тейлор и, узнав обо всем, удивился не меньше меня. Потом он
позвонил еще и поделился своей догадкой: возможно, у Чемли было смещение
позвонка, которое и вызвало острую боль нервов челюсти и уха при отсутствии
каких-либо видимых причин. Когда Чемли, усыпленный эфиром, безвольно лежал
на столе, мы, крутя ему голову во время обследования, могли, сами того не
ведая, исправить смещенный позвонок. Мистер Блампье согласился с этим
диагнозом. Конечно, никаких доказательств у нас не было, но не было также
сомнения, что Чемли вполне исцелился. Боль потом его больше не мучила.
За время болезни он, естественно, сильно похудел, и две-три недели мы
держали его в специально отапливаемой клетке, потчуя всякими вкусными
вещами. Очень скоро он заметно прибавил в весе и стал опять прежним Чемли.
Теперь в каждого, кто приближался к его клетке, летели горсти опилок.
Очевидно, таким способом он выражал свою благодарность.
Иногда животные сами себе наносят повреждения, причем самым нелепым
образом. Среди птиц, например, ястребы и фазаны часто бывают жертвами
собственной истерики. Случись что-нибудь неожиданное, они в дикой панике
взлетают вверх, словно ракета, и врезаются в потолок клетки, да так, что
ломают себе шею или снимают собственный скальп. Впрочем, есть другие, не
менее глупые птицы. Взять хотя бы Сэмюэля.
Сэмюэль - южноамериканская кариама. Кариамы напоминают африканского
секретаря. Величиной они с молодую индейку, ноги длинные, сильные, клюв
сверху украшен забавным хохолком из перьев. Летают кариамы мало, а большую
часть времени вышагивают по лугам, отыскивая змей, мышей, лягушек и прочие
деликатесы. Я купил Сэмюэля в Северной Аргентине у одного индейца, который
сам его выкормил, так что птица была совсем ручная, я бы даже сказал,
чересчур ручная. Доставив Сэмюэля вместе с другими животными на пароходе на
Джерси, я извлек его из тесной транспортной клетки и пустил в отличный,
просторный птичник. Сэмюэль был счастлив и, спеша показать свою
благодарность, тотчас взлетел на жердочку, сорвался с нее, упал и сломал
левую ногу. Животные иногда способны на такие дурацкие поступки, что просто
слов не хватает.
К счастью для Сэмюэля, перелом был закрытый, несложный, посредине
голени. Мы старательно перебинтовали шины, наложили гипс и, как только он
высох, поместили Сэмюэля в небольшую клетку, чтоб поменьше двигался. На
следующий день нога у него чуть распухла, и я впрыснул ему пенициллин, за
это он на меня ужасно обиделся. Опухоль быстро опала. Когда подошло время
снимать шины, кость уже превосходно срослась, и теперь вряд ли можно
определить, какая нога была сломана. А Сэмюэль давно уже забыл обо всем и
важно расхаживает по птичнику, но, зная, какой он дурачок, я нисколько не
удивлюсь, если он снова что-нибудь натворит, причем, скорее всего, выберет
для этого день, когда у меня других дел будет по горло.
Выступая в роли лекаря в зоопарке, поневоле привыкаешь к тому, что
пациенты кусают тебя, царапают, лягают, колотят. Часто, оказав им первую
помощь, тут же приходится оказывать ее самому себе. И не всегда крупные
животные самые опасные. Белка или мешотчатая крыса, если захочет, может
задать вам не меньше жару, чем стая бенгальских тигров. Как-то я смазал
пушистому галаго с трогательными глазами воспаленный участок хвоста. Зверек
так цапнул меня за большой палец, что ранка загноилась, и я десять дней
ходил с бинтом. А сам галаго поправился через два дня.
Врачи, которые лечат людей, произносят клятву Гиппократа. Врачи,
лечащие диких животных, произносят много сочных и выразительных слов. Боюсь,
однако, что Британский совет здравоохранения их не одобрит.

Глава шестая
ЛЮБОВЬ И БРАК

Уважаемый мистер Даррелл!
Мне семь лет, и у меня только что родилась маленькая
черепашка.

Есть много способов определить, хорошо ли чувствует себя животное в
неволе. Прежде всего об этом судят по внешнему виду и аппетиту. Если у
вашего питомца блестящая шерсть или оперение и он к тому же ест как следует,
уже ясно, что он не тоскует. Но главное, решающее доказательство, что клетка
стала родным домом, - появление потомства.
Раньше, если тот или иной зверь не размножался в зоопарке и вообще не
жил долго в неволе, считалось, что дело в нем самом, а не в уходе за ним.
Мол, такой-то вид невозможно держать в неволе и, даже если он может выжить
определенный срок, невозможно заставить его размножаться. Эти огульные
утверждения делались с обидой в голосе, словно негодная тварь отказывалась
жить и плодиться назло говорящему. Одно время существовал длинный список
животных, которых будто бы нельзя держать и разводить в неволе. Сюда входили
человекообразные обезьяны, слоны, носороги, бегемоты и другие звери. Но вот
среди сотрудников некоторых зоопарков появились светлые умы, которые всем на
удивление доказали, что отсутствие приплода и гибель животных объясняются
вовсе не упрямством питомцев, а недостатком знаний и опыта у людей,
ухаживающих за ними. Я убежден, что на свете очень мало животных, от которых
нельзя получить потомства в неволе, надо только правильно их содержать. Под
правильным содержанием я подразумеваю умение выбрать клетку, корм по вкусу
и, главное, подходящую пару. На первый взгляд это может показаться просто,
но иногда изведешь не один год, чтобы выполнить все условия.
Разумеется, в зоопарках браки устраивают с таким же тщанием, как это
делали мамаши в восемнадцатом веке. Правда, у тогдашних мамаш перед
директорами зоопарков было одно преимущество: пристроила дочь - и с плеч
долой. В зоологическом саду никогда нет полной уверенности, что все в
порядке, тут всякое может случиться. Еще до того как вы приведете молодых,
так сказать, к алтарю, он или она способны вдруг невзлюбить своего
нареченного, и, если вы не будете начеку, либо жених, либо невеста может
стать трупом задолго до начала медового месяца. Зоологическому свату нужно
учитывать уйму вещей. Сколько страхов натерпишься, прежде чем вздохнешь с
облегчением, видя, что брак состоялся. Типичным примером может служить
бракосочетание нашего Чарлза.
Чарлз относится к так называемым гибралтарским обезьянам магот. Если
быть точнее, он представитель азиатских макак. Как макаки очутились в
Северной Африке - своего рода загадка. Что касается Гибралтара, то сюда их
явно завезли, благодаря чему они удостоились сомнительной чести называться
единственными европейскими обезьянами. Чарлза нам предложили во время
очередного сокращения английского гарнизона в Гибралтаре, и мы с радостью
его взяли. В Англию он ехал с шиком, на военном корабле. Рост его, когда он
сидел на корточках, достигал двух футов шести дюймов, все тело покрывала
длиннейшая, густая, рыжевато-коричневая шерсть. Ходил он по-собачьи, но с
очень важным видом, как и подобает члену знаменитого гибралтарского
гарнизона. У него живые и умные карие глаза и бледно-розовое лицо, густо
усеянное веснушками. Он был попросту некрасив, и все же чем-то
привлекателен. Странно, однако, что Чарлз, несмотря на свою силу, был очень
робок. Сперва мы попробовали держать его вместе с другими приматами, но из
этого ничего не вышло, они всячески измывались над ним. Мы перевели Чарлза в
отдельную клетку и написали письмо на имя губернатора Гибралтара, где в
самых трогательных выражениях обрисовали одиночное заключение Чарлза и дали
понять, что он будет рад-радешенек, если ему пришлют подругу. В ответ на
наше письмо нам сообщили, что вопрос о вынужденном безбрачии Чарлза
рассмотрен и, учитывая исключительность случая, принято решение отправить
нам обезьяну женского пола, по имени Сью. Был снаряжен еще один военный
корабль, и в должное время прибыла Сью.
Естественно, Чарлз уже успел освоиться в новой клетке и считал ее своей
личной территорией. Как он отнесется к появлению в его холостяцкой квартире
еще одной скальной обезьяны, пусть даже самки? Мы поставили транспортную
клетку, в которой прибыла Сью, рядом с его обителью и устроили смотрины.
Увидев Чарлза, Сью страшно разволновалась. Она принялась громко и
возбужденно болтать, он же при виде соседки изобразил на своей веснушчатой
роже такое отвращение и такое презрение, что мы пали духом. Однако выбора у
нас не было, и Сью пустили в клетку к Чарлзу. С радостью выскочив из своего
ящика, она принялась исследовать новую обитель. До сих пор Чарлз сидел на
дереве, словно происходящее его не касалось, но тут он решил, что пора
показать, кто здесь хозяин. Сью даже не успела опомниться, как он соскочил
вниз, бросился на нее, укусил в плечо, дернул за волосы и выдал такую
оплеуху, что она полетела кувырком в угол клетки. А через секунду Чарлз уже
опять сидел на ветке и, тихо ворча себе под нос, удовлетворенно озирался по
сторонам. Мы поспешили поставить в клетку два блюда с фруктами. Чарлз
спустился и с видом гурмана стал перебирать угощение. Сью следила за ним
голодным взглядом, но, когда по щекам Чарлза потек виноградный сок, не
выдержала, робко пододвинулась, взяла виноградинку и, опасаясь нового
нападения, торопливо сунула ее в рот. Однако Чарлз только строго посмотрел
на нее из-под насупленных бровей. Осмелев, она подалась вперед и схватила
целую горсть ягод. Через несколько минут оба преспокойно ели из одного
блюда. Мы с облегчением вздохнули. Час спустя, проходя мимо, я увидел, что
Чарлз, зажмурив глаза, с блаженной физиономией лежит на спине, а Сью
сосредоточенно ищет у него в шерсти. Видимо, он в первую минуту осадил ее
лишь затем, чтобы она хорошенько усвоила, что это его клетка и пусть
признает его власть, если собирается тут жить.
Иногда пару для своего питомца приобретаешь самым неожиданным путем.
Так было с Флауэ, очень миловидной самкой североамериканского скунса. Флауэ
прибыла к нам тоненькой, грациозной и совсем ручной. К сожалению, на свете
для нее было всего лишь два стоящих занятия: есть и спать. В конце концов
она так располнела, что буквально стала круглой. Попробовали посадить ее на
диету - не помогло. Мы встревожились. Ведь чрезмерная тучность так же легко
может погубить животное, как голодание. Ясно, что Флауэ необходим моцион, и
не менее ясно, что сама она никогда не раскачается. Мы решили приобрести ей
супруга. Но, как нарочно, в это время ни один торговец не мог предложить нам
скунса, и Флауэ продолжала предаваться лени.
Однажды нам с Джеки понадобилось съездить по делам в Лондон. У нас было
немного времени в запасе, и мы решили идти по улице пешком. Обогнули один
угол, и вдруг нам навстречу маленький человек в зеленой ливрее с латунными
пуговицами и с шимпанзенком на руках. Ливрея - и обезьяна! От такого
странного сочетания мы в первый миг просто опешили, но, когда человечек
подошел ближе, я опомнился и остановил его.
- Скажите, ради бога, зачем вам этот шимпанзе? - спросил я, хотя,
честное слово, не смог бы объяснить, с каких это пор человеку возбраняется
ходить по городу с обезьяной на руках.
- Я служу у виконта Черчилля, - объяснил он, - мой хозяин держит всяких
необычных комнатных животных. У нас даже скунс есть. Правда, от него
придется избавиться, наш шимпанзе его невзлюбил.
- Скунс? - живо переспросил я. - Вы уверены, что это скунс?
- Ну да, - ответил человечек, - это точно.
- Тогда вы встретили именно того, кто вам нужен, - сказал я. - Будьте
добры, передайте виконту Черчиллю мою визитную карточку и скажите, что я с
удовольствием возьму скунса, если он согласен с ним расстаться.
- Будет сделано, - обещал носитель ливреи. - Думаю, он рад будет
уступить вам скунса.
Мы вернулись на Джерси, надеясь, что нашли если не супруга, то хотя бы
товарища для Флауэ. Уже через несколько дней я получил от виконта Черчилля
любезное письмо. В письме говорилось, что виконт охотно уступит нам своего
скунса и отправит его, как только будет готова транспортная клетка. А затем
пришла телеграмма, простая и деловая, но, наверное, немало озадачившая
почтовых служащих. Вот ее текст:

Джеральду Дарреллу
Зоологический сад
Огр, Джерси

Гладстон вылетает самолетом БЕ 112 в 19 часов сегодня
четверг готовьте клетку.

Черчилль

Когда прибыл ящик, мы извлекли из него симпатичного молодого самца.
Всех охватило волнение. Мы пустили скунса в клетку к Флауэ и стали ждать.
Что-то будет?
Флауэ, как обычно, возлежала на соломенной подстилке - настоящий
футбольный мяч, обросший черно-белым мехом. Гладстон с недоумением оглядел
это чудо, потом подошел ближе, чтобы рассмотреть получше. В эту самую минуту
Флауэ очнулась от забытья. В течение дня она несколько раз просыпалась
секунд на тридцать и быстро обводила взглядом клетку, чтобы проверить, не
принесли ли блюдо с кормом. Обнаружив у футбольного мяча голову, Гладстон от
удивления замер на месте и взъерошил шерсть. Он явно не сразу сообразил, что
это такое, и его трудно упрекнуть в тупости, потому что со сна Флауэ всегда
выглядела чудно. Гладстон таращился на нее, а она уставилась на него сонными
глазами. Гладстон стоял неподвижно, а так как у Флауэ было очень
ограниченное воображение, она решила, что это какое-то новое редкостное
кушанье, которое ей предложили, чтобы пополнить ее кулинарное образование.
Она медленно поднялась на ноги и пошла враскачку к Гладстону.
В эту минуту Флауэ выглядела, если это только возможно, еще чуднее, чем
в постели. Ног не видно, просто большой клубок черно-белой шерсти движется к
вам каким-то таинственным способом. Секунду Гладстон смотрел на нее, потом
нервы его не выдержали, он отпрянул в сторону и забился в угол. Выяснив, что
это всего-навсего скунс, а не пищевой продукт, Флауэ вернулась на свое ложе,
чтобы продолжать прерванный сон. Гладстон шарахался от нее до конца дня и
только под вечер набрался храбрости подойти, обнюхать и установить, что это
такое. И надо сказать, что он отнесся к Флауэ так же равнодушно, как она к
нему. Но постепенно, день за днем, они начали привязываться друг к другу, и
наступила наконец великая ночь, когда я, проходя мимо их клетки, в ярком
лунном свете увидел с несказанным удивлением, как Гладстон гоняет
запыхавшуюся Флауэ по клетке, и ей это, несомненно, нравится. Когда он ее
догнал, они покатились по полу в шуточной потасовке. Тут Флауэ окончательно
задохнулась, и ей пришлось прилечь. Но это было начало. А уже через
несколько месяцев Флауэ благодаря Гладстону обрела девичий стан. Вскоре она
брала над ним верх и в беге, и в борьбе.
Словом, браки в зоопарках могут удаваться, могут и не удаваться. Но
если они удаются, естественно ждать приплода, и тут перед вами встают новые
задачи. Самое главное - узнать возможно раньше о предстоящем счастливом
событии, чтобы давать будущей матери дополнительный корм, витамины и прочее.
Затем нужно решить, как быть с отцом, - оставлять его в клетке или нет. По
правде говоря, с родителем подчас больше хлопот, чем с родительницей. Не
уберешь его из клетки - он начнет докучать самке, и могут быть
преждевременные роды. Уберешь - самка вдруг затоскует, и дело опять же
кончится преждевременными родами. Оставишь отца в клетке после родов, он
способен приревновать супругу к детенышам и съесть их, но может и помочь ей
в уходе за потомством - умывать, развлекать малышей. Вот почему, как только
мы установили, что самка забеременела, вопрос о папочке должен решаться
одним из первых. Стоит промедлить - и может случиться беда.
У нас была чета тонких лори, которыми мы чрезвычайно гордились. Эти
звери сильно смахивают на закоренелых наркоманов. Тонкая серая шерсть
покрывает на редкость длинные и худые конечности и тело. Руки почти
человеческие. Большие, лучистые карие глаза окружены широким кольцом темной
шерсти и придают животному такой вид, словно оно еще не пришло в себя после
лихой попойки или разгрома на боксерском ринге. О лори говорят, что они
очень нежны и их необычайно трудно держать в неволе. В общем-то это верно.
Потому мы так и гордились нашей парой, которая жила у нас уже пятый год,
побив тем самым все рекорды. Осторожно экспериментируя и тщательно наблюдая,
мы разработали меню, которое вполне отвечало их запросам. Бананы, мучные
черви и молоко - такой однообразный стол никого не устроил бы, кроме тонких
лори, а они чувствовали себя превосходно.
Повторяю, мы очень гордились тем, что эта редкостная чета благополучно
здравствует у нас. Легко представить себе, как мы были взволнованы, когда
обнаружили, что самка беременная. Это настоящее событие - первый (насколько
я мог судить) случай размножения тонких лори в неволе! Но перед нами все та
же проблема - как поступить с отцом. Отсаживать или не отсаживать? Наконец
после долгих раздумий мы решили оставить его, очень уж лори были преданы
друг другу. И вот настал радостный день - явился на свет чудесный здоровый
малыш. Мы поставили ширмы, чтобы наших лори никто не беспокоил, обоим
родителям старались совать всякие лакомства и внимательно следили, как ведет
себя отец. Три дня все шло хорошо, лори были неразлучны, и малыш отчаянно
цеплялся за шерсть своей матери, как утопающий за соломину. А на четвертое
утро все наши надежды рухнули.
Малыш лежал на дне клетки мертвый, мать была ослеплена на один глаз. Мы
до сего дня не знаем, что произошло, но я могу представить себе лишь одну
картину.
Видимо, самец ухаживал за самкой, она, с висящим на ней малышом,
сопротивлялась, тогда он набросился на нее и укусил в голову. Удар для нас
был тяжелым, но мы извлекли из всего полезный вывод. Если нам еще удастся
получить приплод от тонких лори, мы удалим отца из клетки сразу же после
родов.
Однако есть такие случаи, когда отсаживать родителя было бы совсем
неразумно. Взять хотя бы мартышек. Как только малыши появляются на свет,
самец берет на себя заботу о них, чистит их, носит на себе и передает матери
только на время кормления. Я давно мечтал понаблюдать за этим и очень
обрадовался, когда забеременела одна из наших белоухих мартышек. Только бы
не родила, когда я буду в отъезде. К счастью, этого не произошло. Рано утром
Джереми ворвался в мою комнату с известием, что мартышка, кажется,
собирается рожать. Наскоро одевшись, я побежал в павильон млекопитающих. Оба
родителя как ни в чем не бывало висели на проволочной сетке и писклявым
голосом окликали всех проходящих. Одного взгляда на самку было довольно,
чтобы понять, что у нее вот-вот начнутся роды, но предстоящее событие
волновало ее куда меньше, чем меня. Я принес стул и сел наблюдать. Гляжу на
мартышку, она глядит на меня, а в углу клетки супруг с типичной мужской
бесчувственностью уписывает червей и виноград, и до жены ему нет никакого
дела.
Прошло три часа - никаких перемен, если не считать, что самец управился
с виноградом и червями. К этому времени меня разыскала моя секретарша. Я
попросил ее поставить себе стул и начал диктовать прямо у клетки, так как у
нас накопилось много писем, требующих ответа. Представляю, как удивлялись
посетители при виде человека, который диктует письма, не отрывая
завороженных глаз от клетки с мартышкой. Около полудня ко мне кто-то
приехал. Я оставил свой пост на десять минут, а когда вернулся, папаша
старательно умывал два лихорадочно цеплявшихся за него клубка шерсти. Я
готов был задушить мамашу. Столько ждал, проявил такое терпение, а она
родила именно тогда, когда я отлучился!
Что ж, посмотрю хоть, как отец ухаживает за близнецами. Он делал это
очень ласково и заботливо. Чаще всего детеныши висели у него на бедрах,
словно вьючные корзины на осле. Они были так малы, что совершенно исчезали в
его густой шерсти. Иногда оттуда появлялась крохотная, с орех, рожица, и на
вас важно смотрели два живых глаза. В часы кормления отец повисал на
проволочной сетке рядом с мамашей, и малыши переходили к ней. Утолят голод и
опять цепляются за отца. Он страшно гордился своими потомками и безумно
волновался за их благополучие. С каждым днем близнецы становились все
отважнее. Покинув надежное убежище в отцовской шерсти, они совершали вылазки
по ближайшим веткам, а родители любовались ими с гордостью, но и с
беспокойством. Если в это время кто-нибудь подходил слишком близко к клетке,
отец немедленно заключал, что на его дорогих отпрысков готовится покушение.
Вздыбив шерсть, как разъяренный кот, он громко и визгливо отдавал какие-то
распоряжения близнецам, но те не очень-то слушались и приводили своего
родителя в полное отчаяние. Крича от ярости и страха, он мчался по веткам,
хватал близнецов и сажал их на место, по одному на каждое бедро. Потом,
сердито ворча что-то насчет распущенности современной молодежи и бросая на
вас через плечо негодующие взгляды, удалялся, чтобы перекусить и успокоить
свои нервы. Я с увлечением следил за мартышкиным семейством. Они напоминали
мне скорее каких-то косматых эльфов, чем обезьян.
Естественно, интереснее всего получить приплод от тех животных, которых
особенно трудно заставить размножаться в неволе. В Западной Африке мне
удалось приобрести несколько сцинков Фернанда. Эти сцинки едва ли не самые
красивые представители семейства ящериц. У них крупное, массивное тело,
покрытое мозаикой из блестящих чешуи лимонно-желтого, черного, белого и
сочного вишневого цвета. Правда, к тому времени, как мы устроили зоопарк на
Джерси, в моей коллекции оставалось только два сцинка, зато это были
отличные, здоровые экземпляры, и они хорошо прижились в павильоне рептилий.
У большинства пресмыкающихся почти невозможно определить пол, поэтому я не
знал, составляют наши сцинки пару или нет. Но я твердо знал, что если это
пара, то шансы на приплод близки к нулю, так как вывести в неволе детенышей
из яиц рептилий, как правило, чрезвычайно трудно. Черепахи, например,
зарывают покрытые твердой скорлупой яйца в землю или песок. Но если
температура и влажность в клетке хоть немного отклоняются от нужной, яйца
пропадут. Либо плесень их съест, либо желток высохнет. У многих ящериц яйца
защищены мягкой, напоминающей пергамент оболочкой. С ними и того труднее,
так как они еще чувствительнее к влажности и температуре.
Зная все это, я с сомнением и надеждой смотрел на гроздь из дюжины яиц,
которые однажды утром отложила на землю в своей клетке самка сцинка
Фернанда. Яйца были белые, продолговатые, каждое величиной с миндалину.
Самка (это бывает у некоторых сцинков) охраняла их и бесстрашно атаковала
руку всякого, кто ее протягивал. Обычно ящерица, отложив яйца, уходит и не
вспоминает больше о них, но самка сцинка иногда стережет гнездо. Чтобы
нежная оболочка яиц не покоробилась от жары, ящерица время от времени
орошает землю, где они зарыты, мочой и поддерживает необходимую влажность.
Наша ящерица явно знала свои обязанности, и нам оставалось лишь ждать.
Надежд на то, что из этих яиц что-нибудь вылупится, было мало и с течением
времени становилось все меньше. Прождав несколько недель, я раскопал гнездо,
полагая, что все яйца высохли. К моему удивлению, высохло только четыре
яйца, остальные были мягкие, тугие. Цвет оболочки, правда, изменился, но это
так и положено. Убрав испорченные яйца, я осторожно вскрыл одно из них
скальпелем. Внутри лежал мертвый, но уже хорошо развитый зародыш. Значит,
яйца оплодотворенные. Обнадеженные этим открытием, мы снова стали ждать.
Однажды утром что-то привело меня в наш павильон рептилий. Проходя мимо
клетки сцинков, я заглянул в нее. Как всегда, она казалась пустой: у жильцов
была привычка зарываться в землю и часами отсиживаться в норках. Я уже хотел
уйти, когда заметил какое-то движение среди сухих листьев и мха. Что такое?
Напрягаю зрение и вдруг различаю смотрящую на меня из-под широкого листа
крохотную розово-черную головку. Я стоял будто вкопанный и, не веря своим
глазам, глядел, как из-под листа выползает миниатюрное издание сцинка.
Детеныш был всего около полутора дюймов длиной, тоненький-тоненький,
расцветка такая же яркая, как у родителей, кожица блестящая. Он напоминал
броши, которые женщины носят на отвороте пальто.
Если вылупился один, подумал я, могут быть и другие. Надо поскорее их
выловить! До сих пор самка была образцовой матерью, но кто поручится, что
она или самец не съедят детенышей.
Мы приготовили маленький аквариум, осторожно поймали детеныша и
посадили его туда. Потом хорошенько обыскали клетку. На это ушло немало
времени - надо было внимательно осмотреть каждый лист, каждую щепочку,
каждый клочок травы и удостовериться, что к ним не прилип детеныш. Когда мы
закончили проверку, в аквариуме бегало четыре крохотных сцинка Фернанда.
Четыре из двенадцати яиц - по-моему, вовсе не плохо, если учесть, как мало
шансов было на успех. Лишь одно обстоятельство омрачало нашу радость: малыши
вздумали вылупиться в начале зимы, а так как едят они только мелких
насекомых, прокормить их будет трудно... В какой-то мере нас выручили мучные
черви. Кроме того, все наши друзья, у кого был сад, дружно взялись за дело.
Раз или два в неделю они привозили в зоопарк жестяные банки, полные мокриц,
уховерток, улиток и прочих лакомств, которые вносили необходимое
разнообразие в меню крохотных рептилий. Малыши благополучно здравствовали и
росли. Когда я писал эту книгу, они уже достигали около шести дюймов в длину
и красотой не уступали родителям. Надеюсь, что вскоре они тоже станут
откладывать яйца, тогда мы попытаемся получить второе поколение сцинков в
неволе.
Но есть, конечно, и такие животные, которых лишь с великим трудом можно
удержать от размножения в неволе. К ним относятся носухи - небольшие, ростом
с маленькую собаку, южноамериканские животные с торчащим кверху хвостом в
темную поперечную полоску. Ноги у них короткие и кривые, поэтому ходят они
переваливаясь, по-медвежьи. Длинный и гибкий нос с задранным вверх кончиком
постоянно в движении, все обнюхивает и обшаривает в поисках пиши. Носухи
бывают двух расцветок - зеленовато-бурые с пестринкой и каштановые. Марта и
Матиас, которых я привез из Аргентины, были с пестринкой.
Едва освоившись в новой клетке в зоопарке, они принялись усердно
размножаться. И мы подметили несколько очень интересных фактов, которые
заслуживают того, чтобы рассказать о них. Обычно Матиас чувствовал себя
хозяином. Время от времени он обходил клетку и "метил" ее выделениями
пахучих желез, чтобы всякий знал, что это его территория. Он устраивал Марте
собачью жизнь, забирал себе все самое вкусное, и нам приходилось кормить их
порознь. Но домострой царил лишь до тех пор, пока у Марты не появлялись
признаки беременности. Стоило ей зачать, как все менялось. Теперь она
командовала и отравляла существование бедному Матиасу, бросалась на него без
видимого повода, отгоняла от блюда с кормом и вообще всячески над ним
издевалась. Чтобы заблаговременно определить, не ждет ли Марта потомства,
достаточно было посмотреть, кто из родителей сейчас заправляет в клетке.
В первый окот Марта принесла четырех малышей. Она очень ими гордилась и
показала себя превосходной матерью. Мы не знали, как отнесется к отпрыскам
Матиас, а потому отгородили для него особый уголок, откуда он мог видеть
детенышей и чуять их запах, но не мог вонзить в них зубы, если вдруг его
одолеет такое желание. (Позже выяснилось, что Матиас не меньше Марты
гордится своими детьми, но на первых порах мы не хотели рисковать.) Наконец
настал день, когда, по мнению Марты, подросших малышей можно было выводить в
свет. Теперь она ежедневно на несколько часов выходила с ними из загона в
передний отсек. Из всех зверят детеныши носухи едва ли не самые обаятельные.
Посмотришь - сплошная голова и нос. Лоб высокий, "умный", нос любопытный и
гибкий - даже более гибкий, чем у родителей. К тому же малыши - врожденные
клоуны: то устроят смешную потасовку, то сядут совсем по-человечески,
положив "руки" на колени. И косолапая походка у них очень забавна. Все это
делает их просто неотразимыми. Вот они затеяли на ветвях в своей клетке игру
"следуй за мной". Забравшись на конец ветки, направляющий вдруг дает задний
ход, толкает второго, тот вынужден пятиться и толкать третьего, и уже все
четверо, мелодично что-то щебеча друг другу, спускаются задом наперед.
Потом, опять вскарабкавшись наверх, выделывают сложные акробатические трюки:
висят на двух задних лапах или одной передней, будто на трапеции, и
раскачиваются, всячески норовя сшибить соседа. Частенько они падали с
изрядной высоты на цементный пол, но все обходилось, малыши были словно
каучуковые.
Став постарше, они обнаружили, что крупная ячея сетки позволяет
протиснуться наружу. Выбравшись из клетки, они затевали игру возле барьера.
Марта не спускала с них глаз и при малейшей, действительной или мнимой,
опасности тревожно кричала. Услышав сигнал, они стремглав бежали обратно и
протискивали свое толстенькое тельце в родную клетку. Постепенно детеныши
осмелели и стали уходить все дальше и дальше. В те дни, когда в зоопарке
бывало много посетителей, они устраивали борьбу на главной дорожке за своей
клеткой. Нам от этого было одно беспокойство. В контору то и дело врывался
какой-нибудь запыхавшийся посетитель и взволнованно сообщал, что из одной
клетки звери вырвались на волю. Приходилось объяснять ему всю историю.
Как-то раз, играя на дорожке, малыши пережили потрясение, которое пошло
им явно на пользу. С каждым днем они забирались все дальше от "дома", и мать
все сильнее за них тревожилась. А детенышей, только что научившихся
кувыркаться, материнские наставления ничуть не трогали. И вот однажды, когда
они резвились вдали от клетки, на дорожке появился наш фургон с Джереми за
рулем. Марта тотчас издала сигнал тревоги, малыши прекратили игру и вдруг
увидели, что какое-то огромное рычащее чудовище отрезало им путь к дому и
явно собирается напасть на них. Шалуны перепугались насмерть и обратились в
бегство. Шлепая плоскими лапами, они галопом мчались мимо клетки бабуинов,
мимо шимпанзе, мимо медведей, тщетно пытаясь найти уголок, где можно было
укрыться от преследующего их страшилища. Наконец они увидели надежное
убежище и все четверо ринулись туда. Хорошо, что в это время в женской
уборной никого не было... Проклиная всех носух на свете, Джереми остановил
грузовик и вышел из кабины. Проверив, нет ли поблизости посетительниц, он
юркнул следом за малышами. Никого! Куда же они подевались? Вдруг он услышал
тихий писк в одной кабине. Так и есть, вся четверка протиснулась туда через
щель под дверью. Больше всего Джереми возмутила необходимость раскошелиться
- пришлось сунуть монетку в замок-автомат, чтобы выпустить малышей из
кабины.
Да, немало хлопот и огорчений причиняют детеныши. Но сколько от них
радости и удовольствия! Пекари, упоенно играющие со своими поросятами в
казаки-разбойники... Детеныши носухи, прыгающие и кувыркающиеся, словно
циркачи... Малютки сцинки, которые в своем миниатюрном мире осторожно
подкрадываются к уховертке чуть ли не с них ростом... Крохотные мартышки,
которые пляшут на ветвях, будто гномы, и озабоченный папаша гоняется за
ними... Как это все интересно! Да и вообще есть ли смысл держать зоопарк,
если нет приплода? Ведь появление потомства показывает, что ваши питомцы вам
доверяют и чувствуют себя хорошо.

Глава седьмая
ГОРИЛЛА В ГОСТИНОЙ

Уважаемый мистер Даррелл!
Не могли бы Вы забрать нашу обезьянку Резуса? Она стала
совсем большая и прыгает на нас с деревьев и все ломает,
с ней столько хлопот. Мама уже три раза ложилась и звала
врача...

К концу второго года я решил, что теперь, когда зоопарк твердо стоит на
ногах, нельзя больше ограничиваться показом зверей, пора делать что-то для
охраны животного мира. Хорошо бы постепенно заменить самые заурядные
экземпляры нашей коллекции редкими и такими, которым грозит полное
истребление. А их, увы, очень много. Их список, да и то без рептилий,
составляет три пухлых тома. Я спрашивал себя, с какого именно из множества
исчезающих видов начать, но тут вопрос решился сам собой. В зоопарк позвонил
один торговец животными и спросил, не нужен ли мне детеныш гориллы.
Гориллы никогда не были многочисленны, а события в Африке развивались
так, что я опасался, как бы их совсем не истребили в ближайшие двадцать лет.
Только что созданные новые правительства на первых порах, как правило,
слишком заняты самоутверждением, чтобы заботиться о животном мире своей
страны, а история не раз показывала, как быстро может быть истреблен тот или
иной вид, даже многочисленный. Поэтому горилла числилась в моем списке среди
самых желанных экземпляров. Правда, я не был уверен, что обезьяна, которую
мне предложили, в самом деле горилла. Я давно убедился, сто рядовой торговец
животными еще кое-как различает птиц, рептилий и млекопитающих, но дальше
этого его познания не идут. Поэтому "детеныш гориллы" вполне мог оказаться
детенышем шимпанзе. Но и отвергать предложение рискованно, вдруг это
все-таки горилла!
- Сколько вы за него просите? - осведомился я и покрепче сжал в руке
телефонную трубку.
- Тысячу двести фунтов, - последовал ответ.
Перед моим мысленным взором возникло лицо директора банка, но я
решительно прогнал это видение.
- Ладно. - Я надеялся, что мой голос звучит уверенно. - Встретимся в
Лондонском аэропорту, и, если он в хорошем состоянии, я его возьму.
Я положил трубку и увидел устремленный на меня взгляд Джеки - это был
взгляд василиска.
- Что ты возьмешь? - спросила она.
- Детеныша гориллы, - небрежно ответил я.
- Ой, как славно, - обрадовалась мама, - эти крошки такие милые.
Джеки была настроена более трезво.
- Сколько? - осведомилась она.
- В сущности, цена сходная, - сказал я. - Ты же знаешь, гориллы очень
редки, и знаешь, что мы теперь делаем упор на редкость. По-моему, такой
редкий случай...
- Сколько? - сердито перебила Джеки.
- Тысяча двести... - ответил я и приготовился к буре.
- Тысяча двести фунтов? Тысяча двести фунтов? Ты с ума сошел. Не
сегодня-завтра банк закроет твой счет, а ты вдруг заявляешь, что готов
заплатить тысячу двести фунтов за гориллу? Ты не в своем уме. Помилуй,
откуда мы возьмем тысячу двести фунтов? И что скажет директор банка, когда
услышит об этом? Нет, ты решительно свихнулся.
- Я добуду деньги из других источников, - сурово молвил я. - Не забудь,
остров кишит богатыми людьми, у них только и дела, что разъезжать по
приемам, ну прямо японские вальсирующие мыши. Пора им сделать что-то для
защиты животных. Я попрошу, и они дадут денег.
- Эта идея еще нелепее, чем твое решение купить гориллу, - сказала
Джеки.
Но пессимизм Джеки не поколебал моей веры в добрую волю общественности.
Я поднял трубку и назвал номер.
- Алло? Хоуп? Это Джерри.
- Алло, - безрадостно отозвалась Хоуп. - Чем я могу быть тебе полезной?
- Хоуп, пожалуйста, составь мне список самых богатых людей острова.
- Всех самых богатых? - оторопела Хоуп. - Что это ты еще задумал?
- Понимаешь, мне только что предложили детеныша гориллы по очень
сходной цене... тысяча двести фунтов... но у меня сейчас нет таких денег...
Конец фразы утонул в звонком хохоте Хоуп.
- И ты рассчитываешь, что местные богачи за тебя заплатят? - молвила
она сквозь смех. - Джерри, честное слово, ты рехнулся.
- А что тут такого, - возразил я. - Они должны быть рады, если их
деньги помогут нам купить редкое животное. Нельзя откладывать, надо поскорее
создавать питомники для горилл и других зверей, иначе их вовсе не останется
на свете. Я уверен, они это понимают.
- Боюсь, что нет, - сказала Хоуп. - Я понимаю, ты понимаешь, но средний
человек не понимает, или ему вообще на это наплевать.
- Пожалуй, ты права, - мрачно согласился я. - И все же стоит
попытаться. Как ты думаешь?
- Стоит, но на твоем месте я бы не очень полагалась на их щедрость, -
сказала Хоуп. - Ладно, через полчаса позвоню.
Через полчаса Хоуп продиктовала мне по телефону около полусотни
фамилий, и я их быстренько записал. Потом отыскал номера телефонов, сделал
глубокий вздох и приступил.
- Доброе утро, это миссис Макгергл? Говорит Джеральд Даррелл из
зоопарка. Извините, что я вас беспокою, но нам только что предложили
детеныша гориллы... по очень сходной цене... тысяча двести фунтов...
конечно, но это совсем немного за гориллу... ну вот, я и подумал, не
согласитесь ли вы оплатить часть... скажем, одну ногу или еще что-нибудь? Вы
согласны? Это ужасно мило с вашей стороны... большое, большое спасибо... До
свидания.
До ленча я успел собрать двести фунтов. Еще тысяча, и горилла будет
моя. Следующим в моем списке стоял майор Домо. Я в жизни его не видел и не
представлял себе, как он отнесется к предложению купить кусок гориллы.
К счастью, оно его позабавило. Он рассмеялся.
- Сколько она стоит? - спросил он.
- Тысячу двести фунтов.
- А сколько вы уже собрали?
- Двести.
- Хорошо, - сказал майор Домо, - приезжайте ко мне сегодня, и я покрою
разницу.
Сказать, что я онемел, - значит ничего не сказать. Называя телефонистке
очередной номер, я надеялся получить фунтов двадцать пять, от силы
пятьдесят. О ста я даже и не мечтал. И вот майор Домо подносит мне детеныша
гориллы, так сказать, на блюдечке. Я промямлил слова благодарности, бросил
трубку и побежал рассказывать всем, что у нас будет детеныш гориллы.
Настал великий день, я вылетел в Лондон за обезьяной. Теперь бы только
не оказалось, что это шимпанзе! Торговец встретил меня в аэропорту и
проводил в помещение, оборудованное Обществом защиты животных. Он отворил
дверь, и я увидел... двух детенышей шимпанзе. Они сидели на столе и
задумчиво ели бананы. У меня сердце оборвалось. Я живо представил себе, как
возвращаюсь на Джерси несолоно хлебавши. Но торговец проследовал к клетке в
углу, открыл ее, и в мою жизнь вошел Н'Понго.
Он был ростом около восемнадцати дюймов, на редкость красивый и
складный. Проковыляв через всю комнату ко мне, Н'Понго поднял руки - возьми,
мол, меня. Я удивился его весу, и ведь все это были кости и мышцы, ни капли
лишнего жира. Тело покрывала густая и мягкая шерсть светло-шоколадного
цвета; кожа рук, ног и лица была нежная и блестела, как искусственная.
Небольшие, глубоко посаженные глаза сверкали, будто угольки. Лежа на моих
руках, он немигающим взглядом внимательно осмотрел меня, потом пухлым
указательным пальцем осторожно потрогал мою бороду. Я пощекотал ему ребра, и
он весь задергался, хрипло хихикая и сияя довольными глазами.
Я посадил Н'Понго на стол и угостил бананом. Он принял угощение,
тихонько ворча по-медвежьи от удовольствия, и стал аккуратно есть, не то что
шимпанзе, которые любят набивать полный рот. Потом я выписал чек, мы
затолкали сердито ворчащего Н'Понго обратно в ящик и поспешили на самолет,
идущий на Джерси.
В Джерсейском аэропорту я извлек Н'Понго из его ящика, и мы поехали на
машине в зоопарк. Н'Понго сидел у меня на коленях и с большим интересом
рассматривал пасущихся коров, поворачиваясь иногда, чтобы заглянуть мне в
лицо. Когда мы приехали, я отнес его в наш дом, потому что клетка для него
была еще не совсем готова. Пусть денек-другой поживет у нас в гостиной. Его
важные, учтивые манеры и грустная физиономия тотчас завоевали мамино сердце.
Да и Джеки не устояла. И вот Н'Понго предается уже неге на диване, а они
потчуют его всякими лакомствами. Один за другим все служащие зоопарка
поднимались на второй этаж засвидетельствовать ему свое почтение, словно
Н'Понго был какой-нибудь чернокожий владыка. Я слишком хорошо помнил дни,
когда у меня в доме гостил шимпанзе Чемли, и по опыту знал, на что способна
человекообразная обезьяна. В рекордно короткий срок она может превратить
самую образцовую квартиру в нечто совершенно невообразимое. Поэтому я следил
за Н'Понго как коршун. Когда ему наскучило лежать на диване, он решил обойти
гостиную и хорошенько рассмотреть все интересное. Шел не спеша, словно
профессор по музею. То остановится перед картиной, то погладит какое-нибудь
украшение - бережно так, осторожно, чтобы не повредить. Чемли приучил меня
совсем к другому, и я был просто покорен отличным поведением Н'Понго. Глядя
на него, можно было подумать, что он с детства рос в доме. Если не считать
небольшого конфуза, когда Н'Понго пустил лужу на пол (откуда же ему знать,
что в лучших домах так не делают), он вел себя образцово. И когда мы уложили
его спать, мама всячески стала уговаривать меня, чтобы я оставил его в доме.
Но я твердо запомнил урок, преподанный мне Чемли, и был непоколебим.
Конечно, пребывание Н'Понго в гостиной не прошло для нее совсем
бесследно, и это вполне понятно. При всей его воспитанности он все же был
детенышем гориллы, от которого нельзя требовать, чтобы, попав в дом, он
автоматически превратился в цивилизованное существо. И когда Н'Понго покинул
гостиную, следов там осталось немало. Одна из стен была украшена чем-то
вроде карты Японии, нарисованной пристрастившимся к бутылке мореплавателем
эпохи великих открытий. Карта была сочного красного цвета. Это мне пришла в
голову мысль предложить Н'Понго консервированную малину! Она ему очень
понравилась. Обрадованный таким дополнением к своему столу, он и начертил
карту Японии. А солома? После керосина я не знаю вещества, которое обладало
бы такой способностью проникать, словно какой-нибудь ползучий паразит, во
все углы и закоулки. Вот уже несколько месяцев, как Н'Понго у нас не живет,
а мы все еще извиняемся перед гостями за вид нашего пола. Сколько бы его ни
чистили пылесосом, все равно гостиная похожа на средневековый кабак. И
дверная ручка как-то грустно поникла после того, как Н'Понго, отобедав,
захотел следом за мной выйти из комнаты. Он подметил, что ручка каким-то
волшебством отворяет и затворяет дверь, но не знал точно, как ею
манипулировать, и попросту надавил вниз что было мочи. Тщетно пытаясь
выправить ручку, я размышлял о том, что Н'Понго теперь всего два года и сила
его будет прибывать вместе с ростом.
Особенно было интересно наблюдать, как Н'Понго ведет себя в той или
иной ситуации. Скажем, если детеныша шимпанзе приучить к постоянным
прогулкам, он будет неистовствовать, когда его водворяют обратно в клетку, и
бесноваться, словно речистая героиня греческой трагедии, - рвать на себе
волосы, кататься по полу, истошно вопить и колотить ногами по всем
деревянным предметам. Н'Понго был совсем другого нрава. Конечно, заточение
ему было не по душе, но он мирился с неизбежностью. Когда приходила пора
возвращаться в клетку, он изо всех сил старался заставить вас не делать
этого, но, убедившись, что спасения нет, с достоинством покорялся. Разве что
тихо, жалобно взвизгнет разок-другой, провожая вас взглядом. Шимпанзе такого
же возраста, выросший в таких же условиях, закатил бы бешеную истерику.
Располагающая внешность и кроткий нрав, хорошие манеры и отлично развитое
чувство юмора очень скоро сделали Н'Понго общим любимцем. Каждый погожий
вечер его выводили на газон перед тисовой изгородью, и здесь он устраивал
для своих поклонников представления. То развалится со скучающим видом на
траве, то, озорно поблескивая глазами, встанет в позу для какого-нибудь
важного посетителя с фотоаппаратом и в самый ответственный миг бросается к
злополучному фотографу, хватает его за ногу и дергает. Этот номер доставлял
Н'Понго невыразимое удовольствие, а посетитель, потирая ушибленный
позвоночник, уносил превосходный снимок пустого газона.
За год Н'Понго вырос почти вдвое, и я почувствовал, что пора тем или
иным способом раздобыть ему супругу. Я не могу оправдать зоопарки (разве что
они сильно ограничены в финансах), которые приобретают животных
исключительно для показа и не заботятся о создании семьи своим подопечным.
Для человекообразных обезьян это особенно важно. Пока они совсем молоды,
никакой проблемы нет: детеныши воспринимают ухаживающих за ними людей как
"свою", хотя и не лишенную причуд, приемную семью. Но потом наступает пора,
когда они превращаются в настоящих силачей, и, если вы разумный человек, вы
уже не будете обращаться с ними запросто, как прежде. Когда трех-,
четырехлетняя горилла, шимпанзе или орангутанг, не имея другого товарища для
игр, дергает вас за ноги или с большой высоты прыгает вам на шею, от вас
требуется предельное напряжение сил, чтобы выдержать такое испытание. Если
вы не осадите обезьяну и если она по природе общительное существо, она будет
затевать с вами ту же игру и в одиннадцать и в двенадцать лет, пока не
сломает вам ногу или шею. Не удивляйтесь, если веселая и полная энергии
обезьяна, лишенная общества не только себе подобных, но и людей, впадет в
уныние и затоскует.
Не желая, чтобы Н'Понго дегенерировал и превратился в томящегося
одиночеством, грустного антропоида, каких я насмотрелся в зоопарках (даже в
таких, которые могли бы позволить себе роскошь приобрести двух
человекообразных обезьян), я решил, что настало время найти ему супругу,
хотя было очевидно, что наших капиталов на это вряд ли хватит. Позвонив
торговцу, который продал нам Н'Понго, я спросил, можно ли найти самку
гориллы. Торговец ответил, что ему недавно предложили самку примерно на год
моложе Н'Понго, но - такое уж политическое положение в Африке - цены
выросли, поэтому он просит за нее полторы тысячи фунтов. Два дня я вел
поединок с собственной совестью. Выложить сразу такую сумму нам не по
карману, другое дело - рассрочить уплату. Я снова позвонил торговцу и
спросил его, не согласится ли он продать гориллу в рассрочку. К его чести и
моей радости, он согласился и пообещал, что его представитель привезет
обезьяну на Джерси через неделю. Весь зоопарк ждал затаив дыхание. После
довольно неприятного разговора с директором банка я решил смастерить
копилку, над которой трудился целую неделю. Над копилкой я повесил
объявление: "Мы купили Ненди в рассрочку. Пожалуйста, помогите нам
рассчитаться".
И вот прибыла Ненди. Она сидела скорчившись в тесном ящике, куда бы я
даже белки не посадил. Как и Н'Понго, Ненди выглядела отлично: лоснящаяся
шерсть, жирок, кожа с атласным блеском. Однако на меня в первую минуту самое
сильное впечатление произвели ее глаза. У Н'Понго, как я уже говорил, были
маленькие, глубоко посаженные глаза, пытливые и полные юмора. У Ненди глаза
большие, лучистые, с ярким белком, который сверкал, когда она их скашивала.
Однако глаза эти были испуганные, бегающие, глаза животного, которое лишь
недавно узнало людей, но уже научилось не доверять им. Когда мы выпустили ее
из ящика, я понял, в чем дело: макушку Ненди пересекал шрам длиной шесть или
семь дюймов. Очевидно, когда гориллу ловили, какой-то не в меру ретивый
удалец своим мачете располосовал ей череп, словно бритвой. Удар, конечно,
был скользящий, иначе бы череп раскололся бы надвое. Словом, первое
знакомство с людьми было малоприятным, так что трудно порицать Ненди за ее
некоторую необщительность. Теперь-то рана почти зажила, остался лишь длинный
белый шрам, напоминавший мне сделанное бритвой нелепое подобие пробора,
которым щеголяют многие африканцы.
Сутки мы держали Ненди в отдельной клетке, чтобы дать ей освоиться.
Клетка стояла рядом с обителью Н'Понго, и Ненди могла видеть своего будущего
супруга, однако она проявила к нему не больше интереса, чем к нам. Глаза у
нее все время бегали, если мы заговаривали с ней, и останавливались только
затем, чтобы определить, чего от нас можно ждать. Потом Ненди поняла, что
проволочная сетка прочно защищает ее от людей, и в дальнейшем попросту
поворачивалась спиной, предпочитая совсем не видеть нас. У нее было такое
несчастное и испуганное лицо, что хотелось взять ее на руки и приласкать, но
слишком велика была обида Ненди, и человеческая ласка не доставила бы ей
никакого удовольствия. Потребуется не меньше полугода, чтобы завоевать ее
доверие, и даже пример Н'Понго, относящегося к людям с полным доверием, тут
не поможет.
День, когда мы пустили Ненди в клетку Н'Понго, был для нас
торжественным, но и тревожным. Во-первых, Н'Понго прочно освоился в
зоопарке, во-вторых, он был чрезвычайно общительным и явно считал себя
единственной гориллой в мире, а всех людей - своими друзьями. Как-то он
отнесется к угрюмой, нелюдимой Ненди?.. Правда, она провела сутки рядом с
ним, в соседней клетке, но что толку, он ее все равно не замечал. Вот
почему, когда настала великая минута знакомства, мы стояли наготове с водой,
метлами, сетями и длинными палками. Вдруг помолвка обернется совсем не так
романтично, как это бывает в журналах для женщин! Заняв места, мы отворили
дверцы, и Ненди, не скрывая своего недоверия, боязливо перешла из тесной
клетки в относительно роскошные апартаменты Н'Понго. Войдя, она тотчас
прижалась спиной к стенке и присела на корточки. Глаза ее рыскали по
сторонам, а все лицо выражало подозрительность и готовность дать отпор. В
свою очередь хозяин клетки, сидящий на суку, глядел на нее тоже холодно и
недоверчиво, словно на какое-то незнакомое блюдо. Теперь, когда Ненди
очутилась в одной клетке с Н'Понго, сразу было видно, что она намного меньше
его, чуть ли не вдвое. Несколько минут они пытливо изучали друг друга, а мы
тем временем быстро проверили свой арсенал и убедились, что ведра с водой,
сети и палки находятся под рукой.
Минута была драматическая. Обе гориллы словно окаменели, и мы тоже.
Посторонний человек, не знающий, в чем дело, вполне бы мог принять нас за
какую-нибудь причудливую группу из кабинета восковых фигур мадам Тюссо. Но
вот Н'Понго вытянул черную руку с толстыми, как сосиски, пальцами, ухватился
за проволочную сетку и не спеша опустился на землю. Здесь он остановился,
взял горсть опилок и уставился на них так, будто увидел впервые. Потом,
шагая вразвалочку, с беспечным видом описал полукруг по клетке, так что
оказался рядом с Ненди, не глядя выбросил вперед могучую длинную руку,
дернул свою суженую за волосы и как ни в чем не бывало затрусил дальше вдоль
стенки. Ненди от природы была (и, боюсь, всегда будет) тугодумка. Прежде чем
она сообразила, что произошло, Н'Понго ушел от нее футов на шесть, и теперь
ее оскаленные зубы и негодующее ворчание не произвели никакого эффекта. Так
что первый раунд выиграл Н'Понго. Но я не стал ждать, когда сознание
мужского превосходства вскружит ему голову, и мобилизовал свои резервы.
Другими словами, мы убрали ведра и сети и принесли два больших блюда с
сочными, вкусными фруктами. Одно блюдо поставили для Н'Понго, второе - для
Ненди. Осмотрев свое блюдо, Н'Понго решил проверить, не досталось ли Ненди
что-нибудь такое, чем обделили его. Однако Ненди еще дулась, она не могла
забыть, как он ее дернул за волосы, и встретила его такой свирепой гримасой,
что Н'Понго, в общем-то добродушное и трусоватое существо, ретировался.
Следующие полчаса они мирно ели каждый в своем конце клетки.
Ночью Н'Понго, как обычно, спал на своей деревянной полке, а Ненди с
видом закоснелой суфражистки свернулась калачиком на полу. Весь следующий
день они препирались, выясняя, кому занимать какое место. Шла разборка
правил этикета. Можно ли Ненди раскачиваться на веревке, когда Н'Понго сидит
на балке? Можно ли Н'Понго таскать у Ненди морковку, хотя она меньше той,
которую дали ему? Это было такое ребячество, как всеобщие выборы, но в три
раза увлекательнее. К вечеру Ненди добилась победы "списка горилл женского
пола", и на полке они устроились вместе. Судя по тому, как Н'Понго
прижимался к ней, он был вовсе не против такого вторжения в его спальню.
С самого начала было ясно, что брак наших горилл будет удачным. Они
явно обожали друг друга, несмотря на несходство характеров. Н'Понго -
завзятый весельчак и паяц, Ненди - куда более уравновешенная и
осмотрительная, склонная к самоанализу. Он дразнил и задирал ее без конца,
но она понимала, что делается это без всякой злобы, просто ради потехи.
Правда, иногда его выходки приводили ее в отчаяние; должно быть, она
чувствовала себя как женщина, соединившая свою судьбу с человеком, который
специализировался на грубых шутках. Когда терпению Ненди приходил конец,
она, оскалив зубы и сверкая глазами, гонялась по клетке за обидчиком, а он
улепетывал от нее, истерически хихикая. Если ей удавалось поймать Н'Понго,
она барабанила по нему кулаками, а он, свернувшись клубком, лежал на полу и
посмеивался, сверкая веселыми, озорными глазами. С таким же успехом она
могла колотить своими могучими ручищами глыбу цемента. Наконец Ненди
надоедало попусту колошматить мускулистое тело супруга, и она удалялась в
другой конец клетки. А Н'Понго садился, стряхивал с себя опилки и выбивал
победную дробь на собственной груди и животе, после чего, скрестив руки и
блестя глазами, принимался размышлять, чем бы еще досадить своей жене.
Приобретение пары столь редких и ценных животных казалось мне немалой
удачей. Но тут же я почувствовал, что отныне нам предстоит жить в постоянной
тревоге за их здоровье и благополучие. Стоило Ненди или Н'Понго чихнуть
(скажем, опилки в нос попали), как мы уже ходим сами не свои от
беспокойства. Вдруг у них начинается воспаление легких? Или что-нибудь
похуже? Стул горилл стал главным предметом наших разговоров. Я постарался
обеспечить зоопарк надежной связью. Как ни мала наша территория, иногда
бывало трудно найти нужного человека. В различных стратегических точках мы
укрепили на стенах маленькие черные коробки, через которые служащие могли
разговаривать с главной канцелярией. Одна такая коробка находилась в моей
квартире, так что меня держали в курсе дел и извещали, если случалась
какая-нибудь беда. Но однажды, когда у нас в гостях сидели люди, с которыми
мы только что познакомились, я усомнился в мудрости этой системы. У нас шел
нередкий в таких случаях пустой разговор о высоких материях. Вдруг черная
коробка на книжной полке издала предупреждающий щелчок, и не успел я
подбежать и выключить ее, как замогильный голос молвил:
- Мистер Даррелл, у горилл опять понос.
Трудно придумать другую реплику, способную так основательно испортить
вечеринку.
При всем том Н'Понго и Ненди росли не по дням, а по часам, и, к
счастью, их миновали все болезни, которых мы опасались.
Но вот Н'Понго по-настоящему занемог. Я только что собрался ехать в
трехнедельный отпуск на юг Франции. (Впрочем, это был не совсем отпуск, нас
сопровождал режиссер из Би-Би-Си, которого я надеялся убедить сделать фильм
об острове Камарг в дельте Роны.) Мы уже заказали номера в отелях, нас ждало
множество людей, от тореадоров до орнитологов, все было на мази. Вдруг за
четыре дня до вылета заболел Н'Понго. Куда девались его веселье и
жизнерадостность. Обхватив плечи руками, он лежал на полу или на полке и
безучастно глядел в пространство. Ел он ровно столько, сколько требовалось,
чтобы не умереть с голоду. Единственный симптом - острый понос.
Незамедлительно были сделаны все анализы, выполнены все предписания
ветеринаров и медиков, но болезнь оставалась неразгаданной. Н'Понго, как
всегда бывает с человекообразными обезьянами, худел с ужасающей быстротой.
На второй день он и вовсе отказался есть, не захотел даже пить молоко, лишив
нас возможности давать ему антибиотики. Лицо его прямо на глазах осунулось и
сморщилось, могучее тело отощало. Славное, круглое брюшко вытянулось, стали
выпирать ребра. И когда понос стал кровавым, большинство из нас потеряло
надежду спасти Н'Понго. Если бы он хоть что-то ел, у него были бы силы
сопротивляться неведомой болезни и, может быть, он справился бы со страшной
меланхолией, которая обычно одолевает человекообразных обезьян.
Мы с Джеки отправились на рынок в Сент-Хельер и стали обходить
живописные прилавки, окружающие чудесный викторианский фонтан с гипсовым
херувимом, пальмами, пушистым адиантумом и непременными обитателями -
пухлыми золотыми рыбками. Что взять, чем соблазнить Н'Понго? Ведь он и так
привык к роскошному, разнообразному столу. Потратив уйму денег, мы
нагрузились редкими в это время года овощами и экзотическими фруктами. Вдруг
на одном прилавке я увидел огромный бело-зеленый арбуз. Далеко не все любят
арбузы, мне же они нравятся больше, чем дыни. И я подумал, что ярко-розовая,
хрустящая, сочная мякоть с блестящими черными косточками может прийтись по
вкусу Н'Понго, который, по-моему, еще никогда не пробовал арбуза. Итак, мы
добавили к нашим покупкам полосатого великана и поехали обратно в зоопарк.
От недоедания наш Н'Понго совсем захирел. Джереми хитростью заставил
его выпить снятого молока - смазал ему десна дисприном, после чего Н'Понго
охотно проглотил немного молока, только бы избавиться от неприятного вкуса
во рту. Одну за другой мы показывали больному наши покупки, но он смотрел
безучастно на оранжерейный виноград, авокадо и прочие деликатесы и все
отвергал. И лишь когда мы отрезали ему кусок арбуза, глаза его оживились. Он
потыкал арбуз пальцем, наклонился, обнюхал его, потом взял в руки и - слава
богу! - принялся есть. Впрочем, мы не спешили ликовать, ведь арбуз совсем не
питательный. Но хорошо уж и то, что у Н'Понго появился хоть какой-то
аппетит. Теперь надо было ввести ему антибиотик, ибо специалисты пришли к
выводу, что у него один из видов колита. И так как он по-прежнему
отказывался пить, оставался только один путь - инъекция.
Мы выманили Н'Понго из клетки, а Ненди надежно заперли. Хотя он
порядком отощал, мы понимали, что справиться с ним будет нелегко, особенно
если за него вступится его дюжая супруга. И вот Н'Понго сидит на корточках
на полу павильона млекопитающих и озирает всех мутными ввалившимися глазами.
Джереми присел рядом с ним, держа наготове несколько кусков арбуза. Я
подошел с другой стороны и быстро все приготовил для укола. Н'Понго проявил
некоторый интерес к моим действиям, один раз протянул руку и тихонько
потрогал шприц. Наконец я закончил приготовления, а Джереми попробовал
отвлечь Н'Понго арбузом. Как только больной отвернулся от меня, я вонзил ему
шприц в бедро и нажал поршень. Н'Понго даже ничего не заметил, во всяком
случае не подал виду. Он послушно прошел за нами обратно к своей клетке,
получил кусок арбуза, забрался на полку и лег на бок, лицом к стене, сложив
руки на груди. На следующее утро мы заметили некоторые признаки улучшения. С
помощью той же уловки сделали второй укол. До вечера все оставалось
по-прежнему. Правда, Н'Понго поел арбуза и выпил немного снятого молока, но
о коренном переломе в состоянии его здоровья говорить не приходилось.
Как быть? Через сутки мне выезжать во Францию, там меня ждет рой
помощников и советников, которых я поднял на ноги. И Би-Би-Си считает, что
поездка - вопрос решенный. Если сейчас все отменить, выйдет, что я
понапрасну взбудоражил кучу людей. Но и Н'Понго нельзя оставить, пока я не
уверен, что дело пошло на поправку. Или что он обречен...
А накануне моего отъезда все вдруг переменилось. Н'Понго стал пить
комплан (концентрированное сухое молоко) и есть различные фрукты. До вечера
он успел довольно много съесть и заметно приободрился. Мой самолет вылетал
утром в восемь тридцать, и я встал пораньше, чтобы проведать Н'Понго. Он уже
сидел на своей полке. Тощий, измученный, но в глазах снова блестела искорка,
которой мы последние дни не видели. Н'Понго хорошо поел и выпил комплан. Я
почувствовал, что болезнь его отступает.
Самолет доставил меня в Динар, там мы сели в машину и покатили на юг
Франции. Я израсходовал кругленькую сумму на международные разговоры, зато
каждый раз мне сообщали все более утешительные новости, и, когда Джереми
сказал, что Н'Понго выпил пинту комплана и съел три куска арбуза, два
банана, один абрикос, три яблока и белок восьми яиц, я понял, что можно
больше не волноваться.
Когда я вернулся из Франции, он уже отъелся, и в павильоне
млекопитающих я увидел прежнего Н'Понго, тучного и коренастого. Сверкая
озорными глазами, он всячески старался приманить меня поближе к сетке, чтобы
оторвать пуговицы на пиджаке. Глядя на этого артиста, который катался на
спине и громко бил в ладони, я подумал, что не бывает розы без шипов. Как ни
увлекательно держать редких животных и как ни важно добиться, чтобы они
размножались в неволе, все равно, когда они болеют, для вас начинается такая
нервотрепка, что поневоле спрашиваете себя, зачем только вы все это затеяли.

Глава восьмая
ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ЖИВОТНЫХ

Уважаемый мистер Даррелл!
Вы, наверное, удивитесь, что вам пишет совершенно
незнакомый человек...

Нашему зоопарку уже пять лет. Все эти годы мы упорно стремились достичь
своей цели - создать коллекцию животных, которым на их родине грозит
истребление. Среди таких животных шимпанзе, южноамериканские тапиры. Но
гориллы, пожалуй, одно из наших самых замечательных приобретений, ими мы
особенно гордимся. За последний год зоопарк получил много других редкостных
экспонатов. Не всегда можно купить или отловить то, что нас интересует,
тогда мы меняемся. Вот недавно за страуса нам дали бинтуронга -
своеобразного, напоминающего медведя зверька с цепким хвостом, уроженца
Восточной Азии, - и очкового медведя, которого мы нарекли Педро.
Очковые медведи - единственные в Южной Америке представители семейства
медведей, обитают они высоко в Андах, и область их распространения
сравнительно невелика. Масть у них черно-бурая, глаза окружены
светло-коричневыми кольцами, на груди - такого же цвета короткий "жилет".
Они достигают размеров обычного черного медведя, но Педро прибыл к нам еще
совсем малышом и был ростом с крупную легавую. Он оказался на редкость
ручным и больше всего на свете любил, стоя на задних лапах и просунув сквозь
решетку передние, уплетать шоколад. Педро - страшный фат, даже позы, которые
он принимает, кажутся заимствованными у какого-нибудь самодовольного щеголя,
завсегдатая светских приемов. Со скучающим видом он прислонялся к решетке,
одной ногой опершись на чурбан и лениво свесив передние лапы...
Быстро открыв, что его некоторые трюки вызывают усиленный приток конфет
и шоколада, он сам додумался танцевать. Стоя на задних лапах, Педро
выгибался назад до отказа и медленно кружился. Выходил своего рода вальс
задом наперед. Этот номер всегда покорял зрителей. Чтобы Педро было чем
тешиться, мы подвесили к потолку клетки бочку с выбитым днищем. Получились
круговые качели, которые доставляли ему бездну удовольствия. Он с разбегу
нырял в бочку, заставляя ее сильно раскачиваться. Иногда он разбегался
слишком сильно и выскакивал с другого конца, шлепаясь на пол. Когда на Педро
находила легкая грусть, он забирался в свою бочку и лежал в ней, посасывая
лапу и гудя что-то себе под нос - так гулко, словно в бочке установили
динамо-машину.
Поскольку мы рассчитывали найти Педро супругу, надо было строить ему
новую клетку. Пока ломали старую квартиру и строили новую, его держали в
большой упаковочной клети. Сперва Педро не на шутку обиделся, но, когда
клеть перенесли поближе к кормокухне и фруктовому складу, он решил, что
жизнь не такая уж плохая штука. Работники кухни постоянно ходили мимо
обители Педро и всякий раз совали ему что-нибудь вкусненькое. А за два дня
до перевода Педро в новую клетку в зоопарке поднялся переполох. Мы с Джеки в
это время принимали у себя в доме гостя и пили с ним чай. Вдруг щелкнул
внутренний телефон, и Кэт ровным голосом, словно речь шла о приходе
почтальона, объявила:
- Мистер Даррелл, я хочу вам сообщить, что Педро сбежал.
А надо сказать, что, хотя Педро прибыл к нам малышом, он рос на диво
быстро и успел стать довольно крупным зверем. Правда, он по-прежнему
оставался удивительно ручным, но, к сожалению, медведям никогда нельзя
доверять полностью. Поэтому новость о побеге Педро меня сильно встревожила.
Спустившись по лестнице, я через заднюю дверь выскочил во двор.
Кормокухня и фруктовый склад размещены у нас в одном из флигелей. И вот
на плоской крыше этого флигеля я увидел Педро. Он носился галопом взад и
вперед, наслаждаясь свободой. На беду, как раз на эту крышу выходило одно из
окон нашей квартиры. Если Педро проникнет внутрь, он может произвести у нас
немалые опустошения... А Педро явно не знал, что такое стекло. У меня на
глазах он подбежал к окну и, встав на задние лапы, бросился вперед. Хорошо,
что это было старинное подъемное окно с маленькими стеклами - оно выдержало
напор. А будь в раме одно большое стекло, Педро разбил бы его вдребезги да и
сам, наверное, крепко пострадал бы.
Медведь удивленно отступил назад - какой-то незримый барьер не пускал в
квартиру! Я бросился к его клети, намереваясь открыть дверь, но ее, как это
всегда бывает в экстренных случаях, заело. Педро подошел к краю крыши и
посмотрел на меня. Он явно хотел мне помочь, но не решался прыгать с такой
высоты. Я еще сражался с дверью, когда появился Шеп с лестницей в руках.
- Без лестницы ничего не получится, - объяснил он. - Педро боится
прыгать.
Шеп поставил стремянку к стене, а я продолжал поединок с дверью. Мне
стал помогать подоспевший Стефан. Тут Педро увидел лестницу. Радостно
гикнув, он скатился по ней вниз, будто циркач, и шлепнулся у ног Стефана.
У Стефана ничего не было в руках для защиты, у меня тоже. К счастью, он
не растерялся и сделал единственно правильное: остался спокойно стоять на
месте. Педро встал, увидел рядом Стефана, что-то буркнул и, поднявшись на
задние лапы, положил передние ему на плечи. Стефан побелел, однако
по-прежнему не шевелился. Я лихорадочно искал взглядом, чем стукнуть Педро,
если он и впрямь нападет на моего помощника. Но Педро вовсе не собирался ни
на кого нападать. Смачно облизав Стефана своим розовым языком, он опустился
на четвереньки и запрыгал вокруг клетки, словно ошалевший пес. Я продолжал
возиться с непослушной дверью. И тут Педро допустил промах. Затеяв какую-то
очень сложную и развлекательную игру, он ворвался в кормокухню. Тотчас Шеп
захлопнул за ним дверь. После этого мы наконец справились с клетью,
пододвинули ее вплотную к кухне, открыли дверь, и Педро безропотно вернулся
в свою обитель. Стефан удалился, чтобы подкрепиться чашкой крепкого чая и
прийти в себя.
Через два дня мы перевели Педро в новые, просторные апартаменты.
Радостно было видеть, как он бегает, обследуя каждый уголок, как висит на
прутьях решетки, как делает пируэты от восторга, что кругом столько места.
Для владельцев зоопарка рождественские, юбилейные и прочие подарки не
проблема: вы попросту дарите друг другу животных. Любому супругу, который
ночами не спит, ломает себе голову, что бы такое преподнести жене к дню
рождения или к юбилею, настоятельно советую обзавестись зоопарком, и задача
будет решена. Итак, когда мама, секретарша и три служащих, каждый особо,
напомнили мне, что надвигается (только подумать!) двенадцатая годовщина моей
свадьбы, я засел штудировать торговые каталоги, чтобы выяснить, какие
экспонаты могли бы одновременно порадовать душу Джеки и обогатить наш
зоопарк. У этой хитрости был еще один плюс: не боясь упреков в
расточительности, я мог потратить гораздо больше денег, чем в обычное время.
Несколько часов просидел я над каталогами, глотая слюнки, и наконец
остановился на двух парах венценосных голубей, о которых Джеки давно
мечтала. Это самые крупные представители семейства голубиных и, безусловно,
одни из самых красивых: серо-голубое оперение, алые глаза, большой пушистый
хохол. Никто не знает, насколько они преуспевают как вид, но во всяком
случае их стреляют почем зря - и ради мяса, и ради перьев. Поэтому вовсе не
исключено, что они вскоре окажутся в списке исчезающих. Из каталогов было
видно, что дешевле всех продает венценосных голубей один голландский
торговец. А так как мне очень нравится Голландия и ее обитатели, я решил,
что вполне могу сам отправиться за птицами. Это позволит мне выбрать лучшие
экземпляры (ведь для такой годовщины, согласитесь, нужно только самое
лучшее!), а заодно я смогу посетить несколько голландских зоопарков,
которые, на мой взгляд, занимают одно из первых мест в мире. Успокоив таким
образом свою совесть, я отправился в Голландию.
Надо же было так случиться, что в то самое утро, когда я пришел к
торговцу выбирать голубей, он получил орангутангов. Затруднительное
положение! Во-первых, я всю жизнь мечтал об орангутанге. Во-вторых, я знал,
что орангутанги нам не по карману. В-третьих, по ряду причин, в числе
которых большой спрос на этих милых и кротких обезьян, их осталось в лесах
очень мало, а лет через десять они могут вовсе исчезнуть. Как мне поступить
- мне, борцу за спасение исчезающих животных? Подать жалобу на торговца
нельзя: раз уж орангутанги попали в Голландию, никто не может ему запретить
держать их. Так как же мне поступить? Можно оставить обезьян на милость
торговца, даже не заходить к нему, но можно их спасти - и поддержать тот
самый вид торговли, который я решительно осуждаю.
Мысль о спасении животных так меня захватила, что я уже не хотел думать
о финансовой стороне дела. Заранее зная, чем это кончится, я подошел к
клетке, заглянул в нее, увидел двух лысых и узкоглазых детенышей орангутанга
- и потерял голову. Самец был чуть побольше ростом и напоминал свирепого
восточного разбойника, зато у самки было очень милое, даже трогательное
личико. Живот у обоих большой и раздутый, так как охотники и торговцы
почему-то упорно пичкают орангутангов рисом, хотя им от такого корма пользы
никакой, только растяжение желудка и кишечные заболевания.
Орангутанги сидели обнявшись на подстилке. В том страшном и опасном
мире, который их окружал, каждый из них видел в другом единственно знакомое
и понятное существо. Если не считать этих раздутых животов, орангутанги
выглядели здоровыми, но были они настолько юными, что я сомневался - выживут
ли. Глядя, как эти бедняжки льнут друг к другу и с каким страхом смотрят на
меня, я все-таки не устоял и выписал чек, хотя отлично знал, что меня ждет.
Вечером я позвонил на Джерси и сообщил, что все в порядке, мне удалось
купить не только венценосных голубей, о которых мечтала Джеки, но и две пары
великолепных фазанов. В ответ Кэт и Джеки заявили, что я не умею беречь
деньги и меня нельзя одного отпускать в зоологические магазины. Как я мог
купить фазанов, зная, что в зоопарке нет на это средств? Я ответил, что
фазаны очень редкие, расход на них вполне оправдан. Потом небрежно добавил,
что купил еще кое-что.
- Что именно? - подозрительно осведомились они.
- Двух орангутангов, - беззаботно ответил я.
- Орангутангов? - ахнула Джеки. - Ты с ума сошел. Сколько они стоят?
Где мы будем их держать? Ты просто свихнулся.
Кэт, узнав о моей покупке, согласилась с Джеки. Я объяснил им, что
орангутанги совсем крохотные, в карман можно посадить, и не оставлять же их
в Голландии, в зоомагазине, чтобы они там погибли.
- Ты их сразу полюбишь, как только увидишь, - с надеждой произнес я. В
ответ раздался иронический смешок.
- Ну, ладно, - философски заключила Джеки. - Купил так купил, а теперь
поскорей возвращайся домой, пока еще что-нибудь не придумал.
- Завтра вернусь, - ответил я.
На следующий день я отправил самолетом фазанов и венценосных голубей, а
сам со своими двумя беспризорниками сел на теплоход. Они держались робко и
недоверчиво (правда, самка была чуть посмелее), но через несколько часов мне
все-таки удалось их задобрить лакомствами, и они стали есть у меня из рук. Я
долго раздумывал и наконец решил назвать их Оскар и Бали - эти имена были
как-то связаны с их родиной.
Я избрал теплоход прежде всего потому, что вообще не доверял воздушному
транспорту. Почему-то я всегда уверен, что пилот моего самолета только что
выпущен из сумасшедшего дома, да и то потому, что у него нашли грудную жабу.
Кроме того, я надеялся за время плавания поближе сойтись с моими
подопечными. И не ошибся. К концу путешествия у меня установился неплохой
контакт с Бали, а Оскар успел дважды укусить меня.
Как я и ожидал, мои лысые и пузатые, обросшие рыжей шерстью
беспризорники с первого же дня полюбились всем в зоопарке. Их осыпали
ласкательными словами, поместили в особую, заранее подготовленную клетку, и
не было минуты, чтобы кто-нибудь не подошел проведать их и сунуть им
что-нибудь вкусненькое. Правда, прошло около месяца, прежде чем они
приобрели уверенность в себе и почувствовали, что мы не такие уж чудовища.
Зато после этого наши орангутанги буквально расцвели и вскоре стали чуть ли
не самыми популярными обитателями зоопарка. Нельзя было без хохота глядеть,
когда эти лысые, фигурой смахивающие на Будду, косоглазые озорники затевали
потасовку. И какую потасовку! Я в жизни не видел ничего подобного.
Впечатление было такое, словно ноги у них вопреки всем вашим представлениям
об анатомии свободно вращаются в любую сторону в тазобедренных суставах.
Покряхтывая, издавая хриплые смешки, борцы катались по соломенной подстилке
и сшибались животами. Руки и ноги у них переплетались так, что казалось, им
уже никогда не распутаться. Порой, когда Оскар позволял себе чрезмерную
грубость, Бали выражала свое возмущение чуть слышным, тонким и пронзительным
визгом, совсем неожиданным для такого крупного животного.
Росли они удивительно быстро, и скоро их пришлось перевести в новую
клетку. Заботясь о их развитии, Джереми смастерил для них особую
конструкцию, нечто вроде длинной железной стремянки, подвешенной к потолку.
По ней было очень удобно лазить, и орангутанги вполне ее оценили. Они так
прилежно упражнялись, что их животики вскоре приобрели более нормальные
размеры.
Нрав у них был совсем разный. Оскар - настоящий хулиган. При всей его
трусости он никогда не упустит случая устроить какое-нибудь безобразие.
Вместе с тем он, несомненно, умнее Бали и не раз показывал свою
изобретательность. В клетке орангутангов есть ниша с окном. Мы накрыли
подоконник досками, и получилась полка, на которой можно было сидеть. Снизу
к ней вела стремянка. Но Оскар по каким-то одному ему ведомым соображениям
решил убрать доски с подоконника, встал на них и принялся дергать.
Естественно, у него ничего не получилось, ведь он прижимал их своим весом.
Оскар долго думал и в конце концов изобрел способ снять доски, причем
проявил редкую для человекообразных обезьян смекалку. Стремянка кончалась
примерно в двух дюймах от дощатого настила. И он сообразил: если просунуть
что-нибудь в эту щель и нажать, используя железную перекладину стремянки как
точку опоры, получится рычаг. И орудие подходящее под рукой - стальная
тарелка! Прежде чем мы обнаружили, что у нас в зоопарке есть обезьяна,
применяющая орудия труда, Оскар уже выломал шесть досок, и это доставило ему
колоссальное удовольствие.
К сожалению, у Оскара и Бали, как это часто бывает с обезьянами,
выработались кое-какие скверные привычки. Так, им понравилось пить мочу друг
друга. Причем они настолько обаятельны и делают это так потешно, что нельзя
смотреть на них без смеха. Усевшись на стремянке, Оскар пускает обильную
струю, а Бали внизу ловит этот нектар открытым ртом и смакует его с видом
знатока. Наклонит голову набок и дегустирует, словно пытается определить
виноградник и год разлива. Кроме того, они поедают свои испражнения.
Насколько мне известно, такие привычки появляются у обезьян только в неволе.
В родном лесу обезьяны находятся в движении, моча и кал улетают далеко вниз,
на лесную подстилку, сразу исчезая с глаз, так что нет соблазна их отведать.
А в неволе, стоит им приобрести такую привычку, и уж потом их не отучишь.
Вреда от этого никакого, если не считать, что при заражении какими-нибудь
паразитами они, сколько их ни лечи, все время заражаются друг от друга.
Ценнейшее приобретение для нашего зоопарка - две гаттерии (или туатары)
из Новой Зеландии. Некогда эти удивительные рептилии были там широко
распространены, но на Южном и Северном островах их истребили, и теперь
гаттерии можно найти лишь на некоторых мелких островках у побережья.
Новозеландское правительство ревностно их охраняет. Очень редко
какому-нибудь зоопарку удается приобрести гаттерию. Ненадолго приехав в
страну, я рассказал местным деятелям о моей работе на Джерси. Меня
неосторожно спросили, какого представителя новозеландской фауны мне больше
всего хочется получить. Чтобы не показаться жадным, я подавил желание
ответить "всех" и назвал только гаттерию. Министр, ведающий природными
ресурсами, сказал, что это вполне осуществимо. Гаттерию я получу. Однако я
(хотя дареному коню в зубы не смотрят) ответил на это, что одна гаттерия
меня не устроит. Ведь я задумал устроить питомник, а какой же питомник с
одним животным? Вот если бы получить пару... Рассмотрев вопрос в надлежащем
порядке, власти постановили разрешить мне вывезти самца и самку. Это была
настоящая победа! По-моему, из всех зоопарков мира только наш имеет пару
этих редкостных рептилий.
Климат Новой Зеландии и Джерси довольно схож. Гаттерий, которых я видел
в других зоопарках, держали в клетках с температурой двадцать четыре -
двадцать семь градусов. Мне казалось, что это в порядке вещей, но, когда я в
Новой Зеландии встретил их на воле, мне сразу стало ясно, что большинство
европейских зоопарков делает ошибку, обращаясь с гаттериями как с
тропическими рептилиями. Оттого-то их век в неволе обычно очень короткий.
Получив разрешение вывезти гаттерий, я твердо решил получше оборудовать
клетку и поддерживать в ней привычную для них температуру. Мы принялись за
дело сразу, как только Управление природных ресурсов Новой Зеландии
известило меня, что гаттерий скоро будут высланы. У нас получилось что-то
вроде комфортабельной теплицы длиной двадцать один и шириной одиннадцать
футов. Остекленное покрытие позволяло открывать рамы и постоянно
вентилировать помещение, чтобы температура не поднималась слишком высоко. Мы
не пожалели земли и камней и создали в клетке ландшафт, похожий на
новозеландский. Роль нор играли трубы, которые мы вкопали в землю, на
случай, если рептилии сами почему-либо не пожелают рыть себе убежище.
Закончив работу, мы с нетерпением стали ждать прибытия жильцов.
И вот настал волнующий день, когда мы поехали за ними на аэродром.
Гаттерий были надежно упакованы в деревянный ящик. Через вентиляционные
отверстия нельзя было разглядеть, живы они или нет, поэтому я всю дорогу до
зоопарка пребывал в состоянии мучительного беспокойства. Дома я немедленно
вооружился отверткой и принялся открывать ящик. Наконец вывинчен последний
винт, я прочел короткую молитву, поднял крышку и увидел на дне ящика
благодушно глядевшую на меня пару великолепных гаттерий. По виду гаттерий
напоминают ящериц, но анатомически сильно от них отличаются. Их выделяют в
особый подкласс. Не изменяются они по сути дела с древнейших времен. Если
какое-нибудь животное на свете заслуживает названия доисторического
чудовища, так это гаттерий.
У них огромные, лучистые черные глаза и довольно приятная мордочка.
Вдоль спины, словно украшение на рождественском торте, тянется гребень из
мягких белых чешуи; у самца он больше, чем у самки. Такой же гребень
украшает хвост, но чешуи на нем твердые и острые, как у крокодила. Окраска
туловища коричневато-розовая со светло-желтыми и серовато-зелеными пятнами.
В общем, это красивое животное с чрезвычайно аристократическим видом.
Прежде чем пускать гаттерий в их новую обитель, я хотел убедиться, что
путешествие не выбило их из колеи и они будут есть нормально. Поэтому на
ночь мы оставили их в транспортном ящике, положив туда двенадцать убитых
крысят. На следующий день в ящике, к моему великому удовольствию, не
осталось ни одного крысенка, зато на нас смотрела пара дородных и довольных
жизнью гаттерий. Было очевидно, что путешествие длиной в несколько тысяч
миль - пустяк для животных с такой древней родословной. И мы спокойно
перевели их в новую квартиру. Мне приятно сообщить, что гаттерий отлично
прижились и совсем привыкли к людям, даже едят из рук. Надеюсь, что в не
слишком отдаленном будущем мы порадуем зоологов новым достижением, получив
потомство от наших рептилий. Насколько мне известно, пока что ни один
зоопарк (не считая австралийских и новозеландских) не смог этого добиться.
Теперь, когда наш зоопарк стал платежеспособным и мы приобрели столько
животных, которым грозит истребление, пришло время сделать следующий важный
шаг. Чтобы успешно выполнять мой план спасения видов от гибели, надо было
заручиться финансовой поддержкой извне и вести все дело на разумной научной
основе. Другими словами, следовало превратить зоопарк из частного
предприятия в настоящий научный трест.
На первый взгляд, это совсем простое дело; но на практике оказывается
все куда сложнее. Прежде всего нужно составить совет из бескорыстных,
мыслящих людей, верящих в цель треста, потом обратиться с воззванием к
общественности, наладить сбор средств. Не буду вдаваться в скучные
подробности той поры, они вряд ли могут интересовать кого-нибудь, кроме меня
самого. Достаточно сказать, что мне удалось найти на острове приятных и
трудолюбивых людей, которые не восприняли мою затею как бред помешанного. С
их помощью был создан джерсейский Трест охраны диких животных. Мы обратились
к общественности, и джерсейцы снова выручили меня. Прежде они привозили нам
телят, помидоры, улиток и уховерток, на этот раз предложили свои сбережения,
и вскоре Трест собрал достаточно денег, чтобы вступить во владение
зоопарком.
Это значит, что после двенадцати лет упорного труда я осуществил свою
заветнейшую мечту и мог теперь сделать что-то для животных, которые всегда
доставляли мне столько радости и удовольствия. Я понимаю, что наши
возможности очень малы, но если нам удастся предотвратить истребление хотя
бы некоторых из множества исчезающих видов, если наши усилия привлекут и
других людей к этому важному и неотложному делу, то мы старались не
напрасно.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА

Уважаемый сэр!
Мы вынуждены еще раз напомнить, что ваш кредит
по-прежнему превышен...

Читатель, я не знаю, знакомы ли вам мои предыдущие книги, но если вы
прочитали хотя бы эту и она доставила вам удовольствие, то этим
удовольствием вы обязаны животным. Работаете ли вы в деревне, на заводе или
в учреждении, животные - пусть даже вы этого не осознаете - так же, как леса
и поля, нужны вам хотя бы потому, что снабжают людей вроде меня материалом
для книжек, развлекающих вас. Лично я не захотел бы жить в мире без птиц,
без лесов, без животных - всяких, малых и больших. Да человек попросту и не
смог бы жить в таком мире! Между тем скорость, с какой развивается
цивилизация и, следовательно, скорость, с какой люди опустошают нашу
удивительно прекрасную планету, растет из года в год, из месяца в месяц.
Долг каждого - попытаться предотвратить ужасное осквернение нашего мира, и в
эту борьбу каждый может внести свой, пусть маленький, пусть скромный, вклад.
Я делаю то, что мне посильно, единственным способом, который знаю, и я
рассчитываю на вашу помощь. Обычно мне претит роль зазывалы, но ради такого
важного и неотложного дела я готов отбросить все колебания. И если вам
захочется помочь мне в этом деле, напишите, пожалуйста, по такому адресу:

Джерсейский Трест охраны диких животных
Джерсейский зоопарк
Поместье Огр
Тринити
Джерси
Нормандские острова

А я, пока на свете еще есть животные и зеленые уголки, буду стараться
их навещать и писать о них.
Last-modified: Sun, 02 Feb 2003 21:15:09 GMT
Оцените этот текст: