овопролитий, под надежной защитой крепостных стен. Так ей тогда казалось. Она не понимала еще тогда, что нет на земле райских мест, что везде праведные и бедные гонимы и никому они не нужны. 0, как она ждала возвращения Маттафии, как верила, что он вырвется из плена, каким счастьем была первая весточка от него, как сызнова возродилась к жизни ее измученная душа. После того, как она с надежным человеком послала ему глиняную табличку, где изобразила, как найти путь к скрытому в горах городу-убежищу, почти каждый день выходила из крепостных ворот встречать его. Она догадывалась, что творят на дорогах стражники, она знала какой опасности подвергается Маттафия. Она всегда была уверена в нем, у нее не было сомнения в том, что Маттафия одолеет все преграды, она не встречала на земле человека сильнее его. И вдруг такое несчастие. Когда она услышала от Бер-Шаарона, что поймали Саула, сразу поняла - произошло непоправимое. И вот после долгих лет она увидела своего возлюбленного. Разве такой представлялась ей встреча, разве не заслужила она всеми своими страданиями иного. Увидеть его, привязанного к столбу, избитого, измученного, истерзанного - за какие прегрешение послали ей боги такие тяжкие испытания. За что накинулись эти безумные мучители на человека, идущего к своей семье. Только за то, что он схож с царем, которого давно уже нет на лике земном! Они жгли огнем его измученные дорогами ноги, они терзали его тело. Они добились своего - он назвался Саулом. Он отказался от своего имени, он отказался от нее, Зулуны. 0тказался, чтобы уберечь ее, чтобы спасти. Разве не имела она права указать своему мужу путь в крепость? Да, она знает - нужно разрешение судей или правителя, но сколько людей почти каждый день приходят сюда в поисках спасения, никого из них не выгоняют. Добиваются все разрешения. Говорят, сейчас стало еще проще - надо дать мзду стражникам на дорогах, ведущих в город. Там эти бездельники бродят в поисках жертвы. Надо было написать об этом Маттафии, надо было обо всем предупредить его. Теперь жизнь его в опасности, такие, как Арияд, чтобы выслужиться перед правителем, будут настаивать на своем - они поймали Саула, они будут жаждать награды. И если правитель поверит им, может свершиться самое ужасное . Об этом страшно было даже думать. Жизни своей без Маттафии она не мыслила. Его смерть станет и ее смертью. Это она решила твердо. Зачем ей этот дом с добротной деревянной кровлей, просторный и сухой, к чему ей кусты шаронских роз у крыльца, зачем ей этот спокойный безмятежный рай в крепости-убежище, рай для избранных. Повсюду заявляет правитель, что в крепости может найти прибежище каждый, кто несправедливо гоним или оклеветан. И вот приходит человек, который действительно претерпел несправедливые гонения, и этому человеку не только отказывают в пристанище, но и жаждут пролить его кровь, и подвергают его адским мучениям. Где же справедливость и есть ли она на земле? Справедливость, наверное, существует для богатых, для тех, кто правит городом, они все наживаются на чужом горе. Восстал Авессалом против отца своего, горе людям от братоубийственной войны, а здесь - во дворце правителя радость. Ослаблена власть Давида, бегут сюда гонимые им, отдают все накопленное, лишь бы впустили, лишь бы не выдали Давиду. Здесь выстраивают рай для Каверуна, все делается ему в угоду. Главные свои заботы правитель обратил на разведение садов, каждый житель обязан посадить у дома цветы, ты можешь умирать от голода - но не вздумай сажать у дома масличные деревья, у них не столь привлекательный вид, зато олеандры, от которых нет никаких плодов, должны цвести у каждого дома, тот, кто не выращивает цветов платит двойной налог. Все мыслимое и немыслимое облагается пошлиной. Это расплата за прежние грехи - так говорит главный советник правителя Цофар. Почти все стада принадлежат правителю и ему, Цофару. Хорошо, хоть сжалился, взял в пастухи Амасию, и тот не голоден, и в доме, хоть изредка, но появляется мясо. Какой роскошный пир можно было бы устроить! Возвратился возлюбленный, пришел хозяин в дом! Из последних бы сил, из последних средств - купила бы двух барашков, есть еще мука в доме, можно было бы испечь его любимые кнедлики. А теперь вместо праздничного пира ждет горькая тризна. Надо спасать Маттафию, надо что-то предпринимать, но охватила такая тоска, так все казалось безысходным, что хотелось замкнуть слух, закрыть глаза и никого не видеть, никого не слышать. Не с кем было и разделить горе. Саула здесь ненавидели многие, в городе полно амаликитян, для них Саул самый страшный враг. Выбежать к крепостным воротам, кричать - вы ошиблись, это не Саул, это муж мой возлюбленный, Маттафия, но кто поверит, кто станет слушать. Объявит Цофар - признал пленник, что он и есть царь Израиля, и все будут ликовать, что пойман тот, кто повинен в их изгнании, и все будут требовать казни. Упасть перед людьми на колени, разодрать одежды - убейте меня, казните меня, это я виновата, я начертала ему путь в город, мне надо было не звать его сюда, а самой побежать ему навстречу. Ведь я узнала уже, во что превратился город, я узнала, как здесь наживаются на чужой беде. Нечестивые воры правят вами, люди! Опомнитесь - грешно искать выгоду от чужой беды! Но никто не допустит ее на совет судей - бискурат, никто не станет внимать ее словам. Каждый слышит то, что он хочет услышать. Поначалу Зулуна не хотела ни о чем говорить Рахили, но та выпытала все. Увидела слезы на глазах, пристала с ласками своими, невозможно было хранить молчание. А когда поделилась горем, немного отлегло на душе. Но слушать долго бредовые вымыслы Рахили тоже было тяжело. Ни больше ни меньше - Рахиль собралась тотчас бежать искать защиты у правителя, вспомнила, что на одном из празднеств он сладострастно посмотрел на нее. Зулуна слушала ее молча. Конечно рыжие кудри Рахили, ямочки на ее щеках еще прельстительны, но она забывает, что ей уже не двадцать лет, далеко - не двадцать, что ради ее прелестей правитель не станет оправдывать того, в ком опознали ненавистного для всех царя. Не к правителю надо бежать, а искать пути, чтобы доказать - это ошибка, это простой воин Маттафия, это наш муж, отец наших сыновей. И что это выдумали они о какой-то надписи на его груди, никаких там нет надписей... А Рахиль не умолкала: -Я пойду во дворец, мне поверят, правитель не оставит меня в беде. Я проберусь к Маттафии, я попрошу его, чтобы он не назывался царем, это опасно, царей всегда убивают, я не хочу, чтобы он был царем...Я пошлю Амасию, пусть найдет Фалтия, найдет Шалома, они примчатся, Шалом все знает, мы найдем подземные пути, ведущие в темницы, мы освободим нашего возлюбленного... Рахиль говорила и говорила беспрерывно, может быть, за потоком слов она пыталась скрыть свою растерянность и страх. Зулуна заметила, что Рахиль дрожит, как тростинка, колеблемая ветром, что дергается веко на ее глазу. - Прекрати! - закричала Зулуна и с силой ударила кулаком по стене так, что посыпалась известка. Потом они долго сидели молча, тягостная тишина сдавливала их сердца, слезы щипали глаза. - Хочешь помочь, - сказала Зулуна, - найди старика, который кормится среди бездомных бродяг, этот старик опознал в Маттафии царя израильтян. Пусть откажется от своих бредовых слов. Лживость его уст погубила Маттафию, пусть опомнится и снимет грех с души своей! Рахиль, жаждущая какого-либо действия, быстро собралась и убежала. Зулуна упала на циновку и закрыла глаза. Страх и отчаяние охватили ее. Она во всем винила себя. Ведь и этого старика она тоже пригрела, жалела несчастного, приносила ему снедь - и вот старик отплатил, и ему поверили - выжившему из ума нищему. Он стал источником ее беды. Но больше всего она винила саму себя. Повторись все это, дневала и ночевала бы на дороге, ведущей в крепость, чего ей страшиться, она свое отжила. Можно было и по очереди ходить встречать - и Амасия мог побыть у крепостных ворот, и Рахиль могла бы посидеть там. Никого не допускала она, 3улуна, все хотела сделать сама, ни с кем не хотела делиться радостью первых мгновений встречи, и вот теперь ее корысть становится причиной гибели для того, ради которого и жила на свете... Заканчивался страшный день, солнце расплылось, коснувшись тверди, и сделало багровыми облака, обещая на завтра ветреную погоду, и, возможно, опять ливневые дожди. Зулуна смотрела из окна на заход, на красноватое, словно окрашенное кровью небо. Она молила всех богов пощадить Маттафию. Она клялась, что завтра же принесет жертвы всесожжения Господу, отведет единственную свою телицу в жертву богу города Рамаруку, принесет в жертву агнцев Ваалу. Она просила наказать ее самыми страшными муками, но освободить Маттафию. Смерть не страшила ее, она бы с радостью приняла переход в небытие, если бы знала, что ее жертва будет угодна богам. Она понимала, что если сам Маттафия будет по-прежнему утверждать, что он и есть царь Саул, пощады ему не будет, и не помогут никакие жертвы. Теперь только она сама должна спасти его, теперь пришел ее черед. Много лет назад Маттафия спас ей жизнь. Спас в ту кровавую ночь, когда стан царя Агага огласился воинственными криками и заполыхали шатры на северной стороне. Оттуда двигалась смерть. Ночь смерти пришла на смену ночи любви. Они всегда ходят друг за другом - любовь и смерть... Отец Зулуны, узнав, что дочь полюбила инородца, хотел умертвить Маттафию, он искал только предлога. Она сказала, что тогда и ей не жить. Она знала, что отец не смирится с ее выбором. Главному охраннику царя Агага были подвластны все, кроме его дочери. Он готов был отдать свою дочь в шатер к Агагу, только бы не родниться с неизвестным воином, мало этого, он догадывался, что Маттафия сын израильтянина. Он выделялся среди всех остальных, ее Маттафия. Не было в стане Агага таких высоких и красивых воинов, каким был Маттафия. Потомки Исава, амаликитяне, были и коренасты и рыжеволосы. А у Маттафии волосы были темны, словно крыло ворона. Ночь в шатре царя Агага не страшила ее, те из ее подруг, кто уже побывал там, рассказывали, что старый Агаг ни на что не способен, он просто заставляет раздеваться и танцевать перед ним, а потом громко стонать, чтобы слышали стражники и разносили повсюду слухи о его мужской силе. Царь Агаг любил, чтобы им восхищались. Также как и правитель города-убежища Каверун. Все правители любят славу и льстецов. И любят праздники. Агаг любил праздники больше всего на свете. Это он виноват, что не смог подготовить воинов для отпора израильтянам. Праздники и лесть затмили ему глаза. Мать Зулуны была из царского рода и часто вспоминала, как царь Агаг устраивал праздник богини плодородия и любви Астарты, как выбиралась самая красивая из стана и наряжалась в прозрачное платье, и воины состязались за право обладания ею и совокуплялись с ней принародно на ложе, усыпанном лепестками роз. Агаг любил эти праздники и потерял свой народ... Он доверился сыну Саула, он был обрадован, что заключил с Ионафаном выгодный мир, и не понял, чего хотел Ионафан, отмахнулся от тех, кто доносил ему, что сын царя хочет увести из стана кенеян. Это все стало понятным потом, в ночь резни. Саул исполнял повеление пророка Самуила, грозный пророк жаждал крови и отмщения за те далекие войны, свидетелей которых уже не осталось на лике земли. Да и кто знает, вел ли эти войны великий Моисей, который сорок лет водил свой народ по пустыне, чтобы превратить рабов в воинов. Воинами становятся в битве. Так любил говорить Маттафия. Амаликитяне встали на пути рабов в далеком прошлом, или рабы захотели сами испытать свои силы - кому дано об этом знать. Маттафия говорил, что все это записано на пергаментных свитках. Но всегда ли письменные знаки говорят правду? Ведь подписали договор о мире, а была ли в нем правда? Бессмысленность битвы понимали все, понимал и сын царя Саула храбрый Ионафан. Она, Зулуна, тогда сумела привлечь внимание Ионафана, она это делала намеренно, она хотела подразнить Маттафию. Какая она была тогда глупая! Хотелось и отцу показать, что может завоевать сердце такого прекрасноликого воина, как Ионафан. Ей не трудно было увлечь Ионафана, он был так похож на Маттафию! Только был он нежнее и слова умел говорить очень нежные. От Маттафии за всю жизнь нельзя было выманить столько нежных слов. Два человека и были по-настоящему нежны с ней - сын царя и будущий царь, ныне могущественный рыжекудрый Давид. О, если бы он сейчас пришел на помощь, но с некоторых пор Давид стал недоступен... А в ту ночь, предшествующую кровавой резне, она, повинуясь Ионафану, покинула круг танцующих и проскользнула вслед за ним к роднику, еще не ведая, что задумал Ионафан, но твердо зная, что она даже ему не уступит и что ей определен единственный и самый желанный для нее жребий - простой воин Маттафия. И об этом она намеревалась тогда сразу сказать Ионафану... Но ничего не пришлось объяснять, Ионафан торопился высказать все сам, говорил, озираясь вокруг, опасаясь соглядатаев - и сразу стало ясно: ночь веселия отодвинулась, растаяла, и на смену ей крадется ночь смерти. И она сказала Ионафану, что приведет Маттафию, ибо только он сможет собрать и спасти кенеян и всех тех, кто захочет уйти и уберечься от гибели, и Ионафан сразу с ней согласился - он уже приметил и выделил для себя Маттафию, сразу понял, что тот его соплеменник... Маттафия отказался тогда от спасения, он не мог поступить иначе и хотел разделить общую судьбу, и она, Зулуна, когда Ионафан предложил увести ее, с гневом отвергла его предложение. Она тогда еще не представляла, что означает ночь уничтожения, ночь смерти. Но все же, они сумели многих предупредить. 0 своем спасении ни она, ни Маттафия тогда не думали. Они спасали других. Сейчас в городе- убежище наверняка можно встретить детей тех, кого спас Маттафия, они не ведают о том, кому обязаны спасением. Объявлено, что пойман Саул, значит так и есть. Все определяет во дворце правитель, спорить - значит лишиться убежища, за каждым груз преследований и обвинений. Пусть зачастую, и ложных, но кому, кроме богов, дано отделить ложь от истины? Тогда, в стане Амалика им тоже не верили, говорили - вы хотите запугать народ, ты связалась, Зулуна, с инородцем... Поверили, когда в следующую ночь стан амаликитян был охвачен огнем. Ветра не было. Шатры казались огненными факелами, воткнутыми в землю. Испуганные их обитатели с отчаянными криками вырывались наружу и натыкались на мечи и стрелы убийц. Пронзительные смертные крики разорвали тишину ночи. Душераздирающим был плач детей. Но один за другим замолкали крики, захлебывались в крови. Воины Саула не щадили ни детей, ни стариков, ни женщин. За женщинами шла мерзкая охота - их окружали, с улюлюканьем выгоняли из зарослей можжевельника, накидывались на одну втроем, а то и вдесятером. Ей, 3улуне, поначалу удалось скрыться, она нашла ложбинку - русло высохшего ручья, легла туда и набросала на себя сверху соломы, но когда все уже стихло, ее обнаружил отставший от своих воин Саула - это был кряжистый, уже повидавший жизнь лучник. Он ткнул ногой в ворох соломы и от неожиданности или от предчувствия удачи закричал. Она, Зулуна, вскочила на ноги и попыталась бежать, но воин подставил ногу, и она упала, больно ударившись локтем о скрытый в траве камень. Лучник сразу навалился на нее. Мать не раз наставляла, если идет война и напали воины - не надо сопротивляться, убьют, если будешь противиться, надо самой раскрыть колени, надо угодить насильнику, и тогда он сохранит тебе жизнь и даже сделает своей женой. Но уж больно страшен был лик того, кто навалился сверху. И пахло от него кровью и едким потом. Она отчаянно закричала, и вдруг почувствовала, что тело насильника обмякло и стало безжизненным. Над ней с окровавленным мечом в руках стоял Маттафия. А через мгновение спасать пришлось его самого. Копье, со свистом пронзив воздух, вонзилось в его бедро. Она увидела, как удирает молодой амаликитянин, почти ребенок, который принял Маттафию за насильника. Она разорвала свое платье, стянула бедро Маттафии, чтобы остановить кровь. В ту ночь никого не ждала пощада, и если бы не Маттафия, и ей не жить... Обретя в ту ночь Маттафию, она потеряла и отца, и мать. Остались лежать на красноватой земле среди песков и ее сестры. Говорили, что после той ночи кровь залила небольшое озерцо на пастбищах, и оно высохло, пересох и родник, у которого всегда начинались празднества. И еще говорили потом, что Саул не исполнил повеление пророка Самуила, который требовал умертвить всех амаликитян, что многие были пленены, и пленен был царь Агаг. За царя вступилась седовласая амаликитянка, и почему-то царь Саул сразу внял ее мольбам. Потом Зулуна поняла, что это была мать Маттафии. Он же, Маттафия, считал, что мать лишили жизни в ночь истребления сразу, потому что их шатер стоял одним из первых с северной стороны, откуда и началось нападение... Какие это были страшные дни, какие тревожные ночи, иногда им казалось, что они одни выжили на этом свете, что земля давно пустынна, и Господь проклял все живое. Они брели в сторону земель Эдома через безжизненную пустыню, и она там, на раскаленном песке, родила преждевременно мертвого мальчика, и никогда и ни над кем она так не рыдала, как над этим красноватым тельцем, жизнь которого прервалась еще в ее лоне. А потом их подобрали бедуины, и опять была мрачная каменная пустыня, лишенная жизни, и бесконечные кочевья. И тогда Маттафия решил идти в землю Ханаанскую, чтобы жить среди своего племени, она была тогда не в силах противиться, ей было все равно, и даже любовь ее к Маттафии спряталась куда-то глубоко внутрь и затаилась там испуганным и робким зверьком. Она, Зулуна, была тогда худенькой, иссохшей девочкой, которая не хотела жить... Годы стирают боль и приносят примирение в душу человеческую, не может человек жить только страданиями, от которых разрывает сердце, надо смириться с судьбой и благодарить богов за каждый прожитый день, за теплоту солнца и чистоту родниковой воды, за сладость плодов, произрастающих под солнцем, за чарующий свет луны, и за радость любви. И вот прошли годы, вернулся возлюбленный, он жив и это самое главное, над ним измываются, его хотят отнять сызнова, надо спасать его, надо возблагодарить богов, которые возвратили его, надо умолять их, надо задобрить их, они помогут, они не могут не помочь. Они знают, что он, Маттафия, спас свою возлюбленную, спас гирзеянского отрока, спасал многих, ужели не зачтется ему все свершенное, ужели только одни грехи будут поставлены в укор... Сколько раз, когда, казалось, не было исхода и конца страданиям, он, Маттафия, возвращал ее к жизни. После долгих скитаний обрели они покой в Вифлееме, хотя и не сразу принял их этот город, но зато принес дружбу с Давидом, ныне могущественным царем, а тогда безвестным рыжекудрым отроком. Он был явлен для них, как ангел, как вознаграждение за годы мучений. Но и ангелы могут все разрушить, да и его ли была в том вина... Вифлеем или "дом хлеба", названный так за обилие пшеницы, произрастающей там, затаился, окруженный холмами, в небольшой долине среди плодородных пашен. Около десятка глиняных домов с плоскими белыми кровлями были разбросаны в беспорядке по склонам холмов, и с юга были защищены от набегов народов пустыни скалистой грядой гор. Маттафия сразу нашел там свое поприще, он был толковый работник. А ей, Зулуне, пришлось скрываться в сырой пещере, ибо лицо ее с выступающими скулами, разрез ее глаз, золотистые волосы - выдавали амаликитянку, и они с Маттафией опасались, что в стране Саула ее могут предать смерти. Говорили повсюду, что пророк Самуил требует умертвить всех амаликитян, взятых в плен, что он сам разрубил плененного Агага. В это было трудно поверить, но потом она узнала, что жестокость в этом мире не имеет предела. А тогда, в Вифлееме, не хотелось думать, что тебя обрекли на смерть, но жил внутри постоянный страх, и приходилось прятаться и таиться, и ждать, когда разум пересилит ненависть. Тогда им помог Давид... Может быть по-иному прошла бы жизнь, не встреть они его на стезях своей судьбы. Лучше жить подальше от царских шатров. Юный Давид умел очаровывать людей и извлекать из струн арфы прельстительные звуки, песни его могли свести с ума, он околдовал ее, Зулуну, своим сладкозвучием... И наступили потом годы, когда Маттафии пришлось делать выбор между Саулом и Давидом. Сходство с царем всегда было слишком опасно. Простой смертный должен избегать царских милостей. Это не сразу понял Маттафия. Он и сейчас опять хочет стать царем. Его надо образумить, надо его спасти, спасти самого дорогого и близкого человека из всех живущих на земной тверди. Зулуна верила, что боги не оставят его. Она достала из тайника своих терафимов и стала умолять их сжалиться над Маттафией, простить его неверие в домашних богов. Деревянные фигурки, отполированные тысячами рук, казалось, хранили тепло этих рук, их широко открытые застывшие глаза были бесслезны, боги молча внимали ее мольбам. Она очень просила образумить Маттафию, заставить его забыть царя Саула. "Взгляните на меня, - шептала она терафимам, - разве я нарушила верность вам, разве не лелеяла я вас, разве просила когда-нибудь о несбыточном. Я ведь хочу столь мало, вы в силах это свершить. Я хочу покоя, я хочу вырвать мужа из рук насильников, он ведь тоже любит вас, просто он не умеет говорить о любви, поверьте сердцу его, и мошки небесной не хотел он обидеть на своем веку, а если и убивал, то только в битвах, простите ему этот грех, как прощается он всем воинам, ведь если бы он не убивал на поле брани, убили бы его... Заскрипела дверь, раздался звонкий голос Рахили, перебиваемый глухим старческим кашлем, Зулуна поспешно спрятала терафимов, здесь в крепости, хотя и считали не зазорным поклоняться различным богам, к терафимам относились неприязненно, отбирали и сжигали невинных божков на кострах. - Рахиль, это ты? - громко спросила Зулуна. - Я его привела, он здесь, - откликнулась Рахиль. Зулуна вышла из-за матерчатого полога, разгораживающего дом на две половины, и увидела нищего старика. Вот уже год она постоянно носила еду этому беспомощному и иссушенному годами старцу. И он, не ведая, что творит, ответил злом на добро. Она хотела сразу же накинуться на него, изобличить во лжи, заставить осознать, что он свершил, но вид старика был столь жалок, столь испуганным был его взор, что она сдержалась и даже сказала Рахили, чтобы та напоила старика гранатовым соком. Чаша дрожала в руках несчастного, пил он мелкими быстрыми глотками, словно боялся, что у него отберут сладкий напиток, рождающий тепло в измученном теле. Осушив чашу, старик вытер беззубый рот и забормотал слова благодарности, а потом запричитал о том, что устал жить, что не может более сносить несчастия, уготованные ему Господом. И поведал, что в эту ночь его обобрали, лишив последних пожитков, и он уже не хочет ни каяться, ни терпеть. Только теперь Зулуна заметила, что на груди его не висит камень, и на месте, где раньше был он, гноится рана. Она почувствовала запах тления. В другой раз она бы немедленно смазала рану, она бы обмыла ее, но сейчас было не до этого. Надо было срочно искать пути для спасения Маттафии. Старик должен пойти к стражникам и сказать, что ошибся. Она стала объяснять ему это. Он, почувствовав укор и злобу в ее словах, стал оправдываться: -Я всю ночь не спал. Господь сокрушил меня, стрелы его во мне, и ядом пропитано тело. Нет, я не ошибся, это - Саул. Он пришел сюда, чтобы казнить меня. У меня отняли все, и весь день я изнывал от жары, ибо я лишен места среди страждущих. Они говорят, что я предал Саула, они хотели убить меня! И теперь я пришел проститься с тобой, госпожа моя, юная дева неописуемой красоты привела меня сюда - это ангел явился и увел меня от посланных за мной демонов зла. Я знаю - мне не уйти от Саула, если Каверун не успеет казнить его. Он вырвется, разорвет путы и в поисках меня придет в дом твой, я не хочу навлекать беды на тебя, моя госпожа... - Замкни свои уста, старый человек, - остановила его причитания Зулуна,- ты несешь смерть достойному иной участи, рука моя напрасно кормила тебя, тобой овладел ложный страх, разве ты не знаешь, что Саул давно поражен мечом у горы Гелвуй, ты ведь сам мне поведал о той битве, ты ведь сам говорил, как царь лег на свой меч, чтобы не испытывать позора плена, ты ведь говорил это! - Да, моя госпожа, - оживился старик, - я рад, что ты запоминаешь мои слова. Но послушай меня со вниманием, - Саул обманул смерть, у него были двойники! А теперь он вспомнил, что среди казненных им священников Номвы не было меня! Он мстит всем, кто помогал скрываться Давиду, и теперь, если Саула не казнят, опять прольется кровь. Я вижу, как грядет новый Доик Идумеянин, в руках его нож, он не успокоился. Здесь он, рядом с Саулом! - Опомнись, лишенный разума старик, что за вымыслы исторгают твои уста? Мой муж Маттафия признан тобой царем, ты в нем увидел Саула, ему грозит смерть, и эту смерть принес твой язык и твои глаза, обманувшие тебя, - Зулуна подступила к нему почти вплотную. Он закрыл лицо руками, словно опасаясь, что сейчас она ослепит его. - Я говорю правду, только правду, моя госпожа, - прошептал он. - Сейчас же мы пойдем к стражникам, ты увидишь, что ошибся, ты не дашь загубить невинную душу! - воскликнула Зулуна и накинула на шею цветную шаль, подаренную сыном, самое яркое свое одеяние. Она была готова идти тотчас, но опять куда-то исчезла Рахиль, уже ночь опустилась на город, но ее и темнота не останавливает, сейчас, когда надо действовать сообща, ее не дозовешься. Рахиль не на шутку начинала злить ее. Но напрасна была разгоравшаяся в ней злоба, ибо стояла в дверях Рахиль и принесла она утешающие вести. Удалось ей переговорить со стражником, видевшем как Маттафию привели во дворец, и сказал стражник, что можно не волноваться, ибо все перерешил верховный правитель Каверун. - Представляешь, Зулуна, - сказала Рахиль, - наш Маттафия уже не в темнице, он во дворце, я же тебе говорила, что милосердию правителя нет границ, будет суд и суд все решит! Но сегодня нам не о чем беспокоиться! - Что за суд, Рахиль, ты не перепутала? Его будут судить как царя Саула? Если так, то он обречен! Нам все равно надо срочно пробраться во дворец! - не успокаивалась Зулуна. - Постой, Зулуна, - сказала Рахиль, - уже ночь надвинулась на город, нас никто сейчас не пустит во дворец. Давай вымоем старика, приоденем его, надо, чтобы нас завтра пропустили во дворец, от старика пахнет тленом, нас с ним не допустят. Я согрею воду. Утром старик поймет, что принес нам несчастие, он увидит, что ошибся, ему поверят и освободят нашего возлюбленного! Слова Рахили были разумны, если будет суд - значит сегодня ничто не угрожает Маттафии, в эту ночь они его не тронут. Рахиль не поддалась панике, она будет надежной помощницей, с ней легче проникнуть во дворец. - Хорошо, ты права, - сказала Зулуна, - давай вымоем старика! И они быстро набрали сучьев и сушеного овечьего помета, разожгли очаг и согрели воду. Старик во всем подчинялся им, он полудремал и блаженно улыбался, когда они раздели его и посадили в бочку с водой. Тело его было легким, словно совсем лишенное плоти. Рахиль добавила в воду сушеных трав, и их аромат заглушил запах тлена. Они три раза меняли воду, а потом закутали старика в белое покрывало и бережно уложили на мягкое ложе, в нем была их надежда на спасение Маттафии, слабая и пока единственная надежда. Глава VII Бер-Шаарон проснулся от щебетания птиц за окном, предвещавших рассвет. Он лежал сытый и чистый на мягком ложе, покрытом белой накидкой, и ему казалось, что он очутился в Эдеме. В окно были видны белые цветы и рядом с постелью тоже были цветы. Горшки стояли на подставке, и красные головки цветов тянулись к окну, где небо становилось все светлее, и все земное радовалось предстоящему восходу солнца. Ему не хотелось возвращаться в явь, думать о том, что сейчас надо будет куда-то идти, а потом опять искать ночлег. Он представил опять своего гонителя - одноглазого гирзеянина, все те муки, что пришлось претерпеть - украденные циновку, суму, посох. Лишиться последних пожитков, остаться ни с чем - из-за чего? Откуда такая ненависть - понять это он не мог. И почему надо всем защищать Саула, ужели никто не помнит зла. Накинулись со всех сторон: ты предал царя! Он пришел освободить нас! Ты не достоин нашего крова! Вчера его спасли от смерти. В который раз Господь протянул ему свою длань. Два ангела, принявшие обличие прекрасных женщин, омыли его тело, они не отвернулись от него, хотя, по их словам, он принес им беду. Теперь ему хотелось одного - чтобы Господь остановил мгновения его жизни, чтобы бесконечно длилось утро, и не дано было ему видеть больше никого из людей, кроме этих двух ангелов, этих двух прекрасноликих женщин. За всякую благодать надо платить. Что еще потребуют от него. Они омыли его тело и утолили его голод, потому что надеялись, что он спасет их возлюбленного. Саул хитер и смог обольстить доверчивых женщин. Женщины всегда млели, завидев царя, царь был высок и силен. Женщины любят сильных. Он, наверное, обещал их сделать своими женами. Конечно, это был Саул. Царь, восставший из тьмы Шеола. Бер-Шаарон был уверен, что не мог ошибиться. Жизнь не раз сталкивала его с Саулом, и все эти годы Саул вставал в его памяти, Саул преследовал его по ночам. Он был все время разный - этот первый царь, данный сынам Израиля. То виделся молодой воин, жаждущий побед, то озлобленный гонитель Давида, то одержимый злыми духами бесноватый тиран, то жестокосердный палач, призвавший Доика Идумеянина и приказавший тому зарезать священников из Номвы. Он был разный, но одно оставалось неизменным - огонь злобы в его черных, почти немигающих глазах и властный голос, не терпящий возражений. Бер-Шаарон вчера сразу узнал в пленнике Саула, пусть тот постарел, пусть у него поредела борода, но взгляд был тот же - беспощадный взгляд властителя. И вот теперь почему-то два ангела хотят уберечь того, кто несет зло. Хотят, чтобы он, Бер-Шаарон, стал лжесвидетелем, чтобы солгал... Как отказать им? Один из этих ангелов со сладкозвучным именем Зулуна был так добр к нему, Бер-Шаарону, дал ему столько тепла, столько доброты. Она так похожа на его несчастную жену Амиру. Отказать Зулуне он не имеет права. И если она любит Саула - значит, он несет не только зло. Просто злые и кровавые дела западают в человеческую память, а добрые деяния, как разлитая вода, впитал их песок - и не осталось следа... И Бер-Шаарон, перебирая, словно четки, дни своей жизни, искал в них те, в которые являл Саул свою силу и был добродетелен. Ненависть не победить ненавистью, спасения жаждет любая душа, пусть она и запятнана кровью. Если Господь до сих пор не покарал Саула, значит узрел и заслуги его, и если Господь устами Самуила назвал Саула, избрал его из сонма многих, то знал Господь наперед все, что свершится, ибо даже волос не упадет с головы смертного без воли Господней. И это Господь повелел Саулу спасти его, Бер-Шаарона, спасти, потому что он, Бер-Шаарон, не испил еще тогда всю чашу страданий и не был еще наказан в полной мере за свой великий грех - изгнание дочери своей. Саул был в начале царствования своего милостив, он пощадил тех, кто не хотел его избрания, он запретил проливать кровь единоплеменников. Возможно, тогда, сразу после его избрания, царь Саул вообще не хотел царствовать. Он не изменил свою жизнь и продолжал пасти овец и вспахивать поле, хотя отец его, благородный Кис, постоянно напоминал, что пора избрать город для построения там дворца и собрать вокруг себя верных людей. А кого мог тогда собрать Саул? О нем просто забыли, ибо не утратил силы своей пророк Самуил. И Самуил продолжал объезжать города по всей стране, от Дана до Вирсавии, и повсюду гремело слово пророка, и повсюду он уничтожал статуи Ваала и Астарты, и поклонялись и верили пророку все, потому что помнили, как ведомые им в год великого жертвоприношения обратили в бегство филистимлян и отвоевали у них города, захваченные теми в прошлые годы. И славили все Самуила, о Сауле же говорили: "Чем поможет нам этот? Пастух останется пастухом, хоть золотом его осыпь! И тот, кто пасет скот, вряд ли сможет стать защитой для людей!" И говорили тогда многие Бер-Шаарону, что прав он был, когда убеждал народ не избирать царя, и никто уже не сомневался, что один царь у них - царь небесный, всемогущий Господь. И всегда он придет на помощь народу своему. И длилась тихая, мирная жизнь, где не было места войнам, а значит, и царю, ибо величие и слава царей порождаются битвами и кровью. Но Господу Богу был угоден иной ход событий. И в наказание за грехи Израиля допустил он на землю Галаада бессчетное воинство Нааса - жестокого царя аммонитян. И искал народ защиты у Самуила, но сказал пророк, что покинули его силы и тяжел стал меч для рук его. И тогда вспомнили о Сауле. Бер-Шаарон был в те дни гостем Киса, отца Саула, и стал свидетелем начала возвышения молодого царя. Стояли тогда весенние дни месяца Адар, и Саул заканчивал вспашку поля, а они с Кисом помогали Саулу. И вдруг увидели множество людей, спешащих вдоль пашни и машущих руками. Саул остановил своих волов, выдернул плуг из земли и огляделся в недоумении. Потом позвал отца, потому что не понимал, что происходит. Он поначалу сильно растерялся, застыл посредине поля, раскрыв рот. Помазанный на царство и избранный Господом, он не был еще тогда царем, просто считался им - и все. Обычный пастух и землепашец. А люди, бежавшие к нему вдоль пашни, надеялись на его защиту. Беда пришла к Израилю - и то были вестники нежданной беды. Одежды на них были разодраны, волосы посыпаны пылью. И один из них, седобородый старец, пал на колени перед Саулом, а женщина, стоявшая рядом со старцем, плакала навзрыд. И старейшина, которого Бер-Шаарон знал, но имени сейчас уже не помнит, тогда этот старейшина закричал: Замкните уста! И все замолчали. И это было тягостное молчание, как будто затаилось все в ожидании грозы. И старейшина сказал, обращаясь к Саулу: - Видно прогневали мы Всевышнего, и оставил он наш народ. В одном тебе наше спасение. Город наш Иавис осажден. Наас подступил к его стенам со своим бесчисленным войском. У нас не было сил сопротивляться, а посему сказали мы, по решению всех жителей Иависа, что будем служить Наасу, если он заключит с нами союз. Прости нас, милостивый царь, за эту слабость, но мы хотели сохранить людские жизни и не допустить пролития крови. Но жестокосердный изверг, полный злобы и коварства, сказал нашим послам, что заключит с нами союз с одним условием - для наказания наших жителей возжаждал Наас выколоть у каждого из мужчин города правый глаз и тем обесчестить сынов Израиля. Не будет воином человек, лишенный правого глаза, ибо левый глаз прикрыт щитом, и только правый глаз видит, куда направить копье, чтобы поразить врага. Такого позора нам не вынести! И мы взяли срок - семь дней, ибо на немедленный наш отказ начал бы Наас бойню кровавую, ворвавшись в город. И вот прошло уже три дня, и если ты не спасешь нас, Саул, то претерпим мы неслыханное унижение. И знай еще, Саул, что не откликнулись на наши мольбы близлежащие города, и забыли сыны Израиля, что есть Бor над нами и один праотец у нас - мудрый Авраам. Он завещал нам крепить союз с Господом и заселять Ханаанскую землю и быть всем вместе. А сегодня каждый лишь свое гнездо бережет! И будет одолевать нас враг поодиночке. Скажи, Саул, свое слово Израилю! Бер-Шаарон навсегда запомнил этот день и страх в глазах посланцев города Иависа, и их старейшину в развевающейся порваной накидке, потрясающего посохом над головой. И вопли, и стенания посланцев осажденного города. И тогда, помнится, хотелось ему, Бер-Шаарону, остановить неразумных посланцев - зачем они ищут защиты у того, кто не имеет даже простого меча. И хорошо, что сдержался, ибо в эти мгновения стал свидетелем рождения царя Израиля. И увидел, как воспламенился гневом Саул, как налилось кровью лицо его, и появился огонь злобы в его глазах. И кинулся тогда Саул к своим волам, выхватил из-за пояса топор и стал рубить их, безгласных и неповинных. Все с недоумением смотрели на него. Кто-то из галаадцев бросился к Саулу, чтобы остановить его, но отскочил, обагренный воловьей кровью. Отец Саула Кис крикнул: "Остановись, безумец!" И стал хватать сына за полы одежды. А Саул продолжал рубить уже мертвых животных, рассекая их на куски, и получилось тех кусков ровно по числу колен израилевых - двенадцать. И тогда крикнул Саул растерянным и испуганным посланцам из Иависа: - Чего же стоите вы! Берите эти кровавые куски и несите во все пределы Израиля и объявите, что так я поступлю с волами тех, кто не пойдет за мной на смертельный бой с аммонитянами! Молча разобрали посланцы воловьи куски и покорно, повинуясь велению Саула, двинулись во все пределы земли обетованной. А Бер-Шаарон и Кис удалились в дом Киса. И был отец Саула мрачен, и проклинал тот день, когда Самуил помазал на царский престол его сына. Был растерян Кис. Это потом, когда Саула после первых побед стали повсюду славить, Киса словно подменили. Он перестал замечать людей и без стеснения принимал дары от окрестных жителей, и стал к своим землям прибавлять чужие пашни, и когда пали в боях сыновья его, Бер-Шаарона, без зазрения совести забрал себе их наделы и собирал пшеницу в свои закрома с их полей. В тот же день, когда лишился он волов, смотрел на своего сына с осуждением и жаловался на то, что сына обуяла гордыня, что молод, горяч и неопытен отрок, и что погубят его завистники. И когда зашел Саул в дом, они смолкли, и увидел Бер-Шаарон смятение во взгляде Саула и понял, что тот растерян не менее своего отца. А потом пришел сверстник Саула и принес меч, и весь вечер Саул молча точил меч и не отвечал никому. А отец его Кис долго молился Богу, упав ниц на кровле своего дома, и просил не оставлять в беде помазанника и уберечь его от длани врагов. Так они и заночевали тогда на кровле и спали неспокойно, потому что внизу, в доме, все время раздавались какие-то голоса и слышалось жиканье точильного камня, а когда оно прекратилось, услышали они, как Саул взывает к всемогущему Богу, дабы тот не покинул народ свой и поразил врагов его. Утром поняли они, что не оставил их Господь, ибо увидели, как по всем дорогам, ведущим в Гиву, стекаются сюда сыны Израиля. Были здесь простолюдины - хлебопашцы, были и веселые виноделы, и гордые пастухи, и даже люди зажиточные, восседающие на своих верблюдах, были и конные воины с длинными копьями, и меткие лучники из Сихема, и пришло очень много сынов Иудиных, и притянули они стенобитный таран, раскачивающийся на цепях. Шли сыны Израиля весь день, и не видно было конца людскому потоку. И среди людей колена Ефремова пришел старший сын Бер-Шаарона - благородный и мужественный Исайя. Был он не по годам серьезен, и хотя бритва еще не касалась его щек, не было более меткого лучника среди колена Ефремова. И сам Бер-Шаарон ушел тогда из дома Киса, чтобы встать в ряды людей своего колена и сражаться рядом со своим сыном. И оберег он его в этом сражении, стараясь прикрывать щитом отрока. Но была на роду написана сыну недолгая жизнь, и пал он через год в лесах Галаадских, и не было рядом с ним отца. И до сих пор клянет Бер-Шаарон тот день, когда отпустил он сына на битву одного. А в те дни, во время первого похода Саула, они были вместе среди воинов, впервые ведомых Саулом, и далеко не все тогда верили в победу. Вспоминали м