ета самого шефа. - Будто с цепи министр сорвался! - говорил он. - Так меня поливал матом, стучал кулаком по столу, орал как сумасшедший: "Ты, твою мать, понимаешь, в какое новое время живем? Ты почему до сих пор не перестроился?" А как на такой вопрос ответишь? - Да ладно, не расстраивайся! - утешал другой. - Времени у тебя хватит, ускорение только начинается. Еще успеешь! Это было в Министерстве химической промышленности, что совершенно не важно! Таких министерств тогда в СССР было 120 или даже больше. Если, допустим, этот случай произошел бы в Министерстве плодоовощной и ягодной промышленности, боюсь, что бедный чиновник так и не успел бы перестроиться - министерство ликвидировали уже через полгода. Административно-командное управление было единственным стилем взаимоотношений. Люди разделялись на две категории: номенклатуру и подчиненных, или зверей-начальников и исполнителей-рабов. Если по своей природе начальник не был зверем, то либо он слетал со своего кресла, либо с ним рядом находились его заместители, которые выполняли обязанности зверя. А сам начальник выступал в роли раба для вышестоящего начальника, и так до самой вершины пирамиды. Мой хороший приятель, директор одного крупного предприятия, так описывал мне процедуру вызова на ковер к первому секретарю московской коммунистической партийной организации Гришину. Тот сидел в самом конце огромного кабинета, напротив входной двери, от которой к его столу тянулась ковровая дорожка. Ножкой от буквы "Т" был приставлен еще один маленький стол. За ним с двух сторон восседали два специальных работника, молодые, красноречивые и по-звериному агрессивные. В кабинете находились только эти три сидячих места - гришинское кресло и два стула для спецов. Вызванному на ковер сесть не предлагали - да и негде было. Поэтому он, робко войдя и сделав несколько шагов по направлению к столам, останавливался в нерешительности напротив. Спецы, не отрываясь от бумаг, зачитывали вопрос, по которому надлежало разобраться с жертвой, полную характеристику работы предприятия и детали из жизни с такими подробностями, которые вызванному и не снились, - вплоть до его личных отношений с очередной любовницей. А дальше начиналась проработка. Отточенными фразами молодые звери превращали человека в дерьмо. Обвинения в том, что он саботажник, преступник, подлец и ему место не в партии, а только на скамье подсудимых, чередовались со множеством риторических вопросов, на которые просто нельзя было ответить, и изложением фактов личной жизни, видимо прослушанных и подсмотренных. Скорость перекрестного уничтожения была такой, что на ответ времени не давали, поскольку сразу же задавался другой вопрос, третий и так далее. Если же обложенный дрянью начинал оправдываться, спецы входили в раж и не оставляли от него даже мокрого места. Гришин всегда сидел молча. Внизу под окнами дежурила машина реанимации, так как у вызванных часто случались сердечные приступы, в том числе и со смертельным исходом. Если подопытный выдерживал экзекуцию до конца, Гришин останавливал спецов, поднимал невинный взор и зачитывал уже приготовленное решение по этому вопросу: выгнать из партии, снять с работы, объявить выговор, строго указать... А в приемной ожидали своей очереди другие приглашенные. Мы думали, что все в нашей стране - и власть, и люди, и собственность - принадлежит организации - Коммунистической партии Советского Союза, что было не совсем правильно. На самом же деле страна находилась в полном распоряжении конкретных людей - членов Политбюро Центрального Комитета (ЦК) компартии. Для особо непослушных, если воздействие партии казалось недостаточным, использовались эффективные карательные аппараты КГБ и милиции. Экономика управлялась соответствующими отделами ЦК КПСС Советов Министров СССР - организацией, которая выполняла все их распоряжения и указания. Ниже располагались министерства и государственные комитеты: планирования, снабжения, статистики, цен и множество других... Система работала непрерывно по замкнутому кругу. Вещественным продуктом ее производства являлись миллионы тонн исписанной бумаги. Позже были опубликованы факты, что только четыре процента от всей бумаги, выпущенной и завезенной в СССР, использовалось для печатания книг, журналов и газет, а остальные 96 процентов - для обмена письмами и документами между министерствами и ведомствами, издания прейскурантов, инструкций и бланков статистической отчетности. Когда говорили, что "СССР самая читающая страна в мире", я всегда понимал это буквально. Вполне можно было бы добавить: и самая пишущая в мире. Год начинался с составления бумаг, которые должны были определить жизнь всей страны начиная со следующего года. Огромные аппараты управления на предприятиях и в учреждениях, составлявшие от 25 до 80 процентов от общей численности работавших, писали и заполняли тысячи присланных сверху форм, в которых пытались определить все, что может понадобиться для будущей деятельности: от количества канцелярских скрепок и гвоздей до строительства новых домов и заводов. Этот процесс назывался "заявочной кампанией". Заполненные формы направлялись выше - в главки и управления, где эти формы сводились в общие таблицы, обрабатывались по тысячам научно обоснованных методик и инструкций и отправлялись в министерства. Работники министерств сводили формы, полученные из главков и управлений, в общие таблицы, выводили общие показатели, после чего направляли в Государственный комитет материально-технического снабжения - Госснаб СССР. Госснаб СССР составлял отдельные формы по республикам, регионам, отраслям промышленности и сферам социальной жизни, представлявшие заявленную потребность страны на будущий год. Интереснее всего было то, что от низа до самого верха каждый, заполнявший эти формы, указывал несуществующие на самом деле потребности, стараясь как можно больше их увеличить, поскольку знал, что ждет эти бумажки впереди. Если требовалось 100 килограммов какого-то продукта - писали 350. Если нужно было 20 миллионов рублей на реконструкцию цеха - в бумагах указывалось 40 миллионов... Выполнив историческую миссию по составлению сводной таблицы несуществующих потребностей страны, Госснаб СССР отчитывался перед Советом Министров, а тот, в свою очередь, перед ЦК. После этого полученные данные передавались в Государственный комитет по планированию - Госплан СССР, который проводил не менее историческую по значимости работу. В Госплан СССР снизу поступали бумаги, обработанные по строго научным методикам бюрократами предприятий и учреждений, главков и управлений, министерств и ведомств, а на последней стадии и Государственным комитетом по статистической отчетности - ЦСУ СССР. (Позднее его переименовали в Госкомстат СССР.) В этих формах указывались миллионы показателей, отражающих, как работала вся страна в предыдущем году: сколько было произведено мыла и гвоздей, построено предприятий, закуплено и выпущено оборудования, истрачено валюты, создано новых рабочих мест, заявки на все материальные ценности на следующий год. Каждый, кто заполнял эти формы отчетности, тоже указывал неверные цифры. Ведь надо было обязательно показать, что все запланированное в прошлом году было выполнено - и даже чуть-чуть перевыполнено. Иначе не дадут требуемого количества на следующий год. Тогда был популярен такой анекдот. "Идут международные соревнования по выдавливанию сока из стограммового лимона. Выступает японский спортсмен, сжимает лимон в кулаке - и в стакан вытекает 50 граммов лимонного сока. На его майке надпись: "КАРАТЕ". Выступает американский спортсмен. Лимон в кулаке, Дно" усилие - и вытекло 80 граммов сока. Надпись на его майке: "ЦРУ". Выступает первый советский спортсмен. Лимон в кулаке, сжатие - вытекло 100 граммов сока. Надпись на майке: "КГБ СССР". А последним выступает второй советский спортсмен. Из стограммового лимона выдавлено сто пятьдесят граммов сока! Надпись на майке: "ЦСУ СССР"". Итак, понимая, что вся поступившая информация абсолютно недостоверна, чиновники в Госплане начинали состыковывать данные между собой. И хотя десятки тысяч сотрудников, которые трудились в поте лица, прекрасно понимали бесполезность своей работы, на самом деле она была очень полезна и нужна. Основанная на полном обмане, эта работа все же давала стране возможность существовать, а плановой экономике хоть как-то работать. В Госплане ненавидели Госснаб, смеялись и издевались над ним - и поэтому без всякого зазрения совести сокращали представленные потребности сначала вполовину, а затем еще и еще, сколько понадобится. Сколько на ум придет! Впрочем, были святые потребности, которые не сокращались никогда. Явно завышенные, временами нелепые и просто сумасшедшие, они удовлетворялись в первую очередь. Это были потребности ЦК компартии и военно-промышленного комплекса. Такие бумаги выделялись из общей массы специальными разноцветными полосами вдоль документа из верхнего угла в нижний. Все же остальные, порядочно изуродованные, основательно перекроенные, снова возвращались в Госснаб. Существовал анекдот, явно сочиненный кем-то из Госснаба: "На военном параде перед правительством по Красной площади проходят вооруженные части, демонстрируя свою мощь. Сначала идут танковые части и бронемашины с артиллерией, потом везут тактические ракеты с ядерными боеголовками, наконец - стратегические межконтинентальные ракеты со множеством ядерных головок. И вдруг, как бы завершая парад, по площади в окружении сотрудников КГБ идет один человек с портфелем в руке. Иностранные наблюдатели спрашивают министра обороны: "В чем дело? Кто этот человек и как он связан с ядерным вооружением?" "Это представитель Госплана СССР, - отвечает министр. - А Госплан обладает наиболее мощной разрушительной силой в мире!"" Что мог поделать Госснаб, если Госплан уже рапортовал в Совет Министров и в ЦК КПСС о выполненной работе? Получив бумаги назад, Госснаб приступал к распределению фондов. Фонды - это было что-то, не существующее в реальности, типа привидений. Однако это "что-то" давало право предприятию рассчитывать на получение определенного количества благ - от кнопок до денег, - на существование в следующем году... Все министерства и ведомства ненавидели Госснаб и Госплан. Все главки и управления ненавидели свои министерства. А все предприятия ненавидели главки и управления, которые выделяли на эти предприятия фонды, полученные из Госснаба, и навязывали невыполнимые планы производства, навязанные Госпланом. За годы одиннадцати пятилеток и семилеток в СССР по всем основным показателям планы не были выполнены ни разу. Но система продолжала работать. Были еще два класса чиновников, выполнявших важнейшую работу. Для облегчения жизни на всех предприятиях, в ведомствах, главках и министерствах содержались специальные люди - снабженцы и плановики. Снабженцы: армии этих предприимчивых людей осаждали отделы и управления Госснаба и Госплана круглый год, выбивая наиболее приемлемые условия для работы своих предприятий. Многим удавалось в течение года производить корректировки планов и выделенных средств. Эта деятельность так и называлась: выбивание фондов. Цель у снабженцев была простая - получить как можно больше фондов на все, что требуется и не требуется. Самым главным в их лексиконе было слово "достать". Плановики: старались уменьшить производственный план, а заодно доказать, что прошлогодний план был выполнен и перевыполнен, поэтому обязательно нужно всех поощрить и премировать. Эта работа называлась: "пробить". Порой эти люди совершали настоящие чудеса, проявляя поистине выдающиеся организаторские и предпринимательские способности... Кроме безропотно подчиненного Совета Министров у ЦК было еще несколько органов, позволявших управлять всем и каждым в СССР. Главными были сами отделения коммунистической партии на местах - комитеты КПСС. На каждом советском предприятии, в каждой общественной организации, в любом городе, районе и в деревне были официальные представительства Коммунистической партии СССР. Они бесплатно размещались в самых лучших офисах, состояли из миллионов высокооплачиваемых работников, целью которых было осуществление контроля за работавшими людьми и наказание их. Наместники ЦК в регионах беспрекословно исполняли любые поручения вышестоящих органов коммунистической партии - это называлось "провести идеи партии в жизнь". И поскольку даже в Конституции СССР была указана ведущая и определяющая роль коммунистической партии во всех сферах жизни людей, то представителям этой партии позволялось делать все, что угодно. Они могли снять с работы большого начальника и назначить нового. Они могли нарушать законодательство. Они могли лишить человека будущего или облагодетельствовать его за счет государства. Конечно, для себя эти работники получали блага в первую очередь, и чем выше пост занимал чиновник от компартии, тем больше благ он получал. Сами же члены ЦК КПСС, а особенно члены Политбюро ЦК, жили при коммунизме: они не пользовались деньгами. Все им доставалось бесплатно. Стать членом коммунистической партии было очень трудно. В партию принимали по разнарядкам, выделяемым для предприятий, и в основном брали рабочих, солдат и колхозников. Для интеллигенции, куда автоматически зачислялись все граждане, окончившие высшие учебные заведения, устанавливалась отдельная квота. Мне вспоминается одна история, которая произошла с моим товарищем, захотевшим вступить в партию. После окончания Горного института он специально устроился на работу в Метрострой. Поскольку там было много рабочих, Метрострою давалась большая квота на прием в партию. Существовало соотношение: на пятерых рабочих, принятых в партию, можно было принять одного инженера-интеллигента. Через три года работы, когда подошла очередь моего приятеля, ему нужно было сначала дождаться вступления в партию пяти рабочих. А им членство в партии ничего не давало - кроме обязанности каждый месяц платить партийные взносы. Мой товарищ ждал полгода, пока наконец четверо рабочих были приняты в компартию. А пятого никак найти не могли. Тогда приятель решил ускорить процесс и в качестве претендента сам выбрал Героя Социалистического Труда, беспробудного пьяницу Ивана Ивановича. Мой товарищ регулярно стал проводить с ним беседы, уговаривая вступить в партию. Он обещал Ивану Ивановичу платить всю жизнь вместо него партийные взносы, водил его в кабаки, покупал водку... Когда Иван Иванович напивался, все было хорошо: он сразу давал обещание вступить в партию. Но стоило ему выйти из запоя, как он тут же отказывался это сделать. И вот наступил решающий день, когда надо было идти в райком. Иван Иванович пришел трезвым, постоял там у дверей и, слегка смущаясь, решительно отказался вступать в КПСС. Мой товарищ предвидел такой поворот событий, поскольку за прошедшее время изучил Ивана Ивановича как родного. - Ну и не надо, Иваныч, бог с ней, с этой партией, - задушевно сказал он. - Давай выпьем за окончательное разрешение этого вопроса и забудем! Они выпили под лестницей райкома бутылку водки, закусили соленым огурцом. Поскольку Иван Иванович находился на очень поздней стадии алкоголизма, то после такого количества водки он практически перестал что-либо соображать. У моего приятеля хватило сил дотащить кандидата до дверей партийного комитета и открыть их. А дальше произошло непредвиденное: сделав шаг вперед, Иван Иванович упал на пол лицом вниз. К счастью, ничего серьезного не случилось. Члены комиссии подняли героя труда с пола, утерли его окровавленный нос, усадили на стул - и тут же приняли в члены КПСС. - Ну, с кем не бывает на нервной почве! Ну выпил человек для храбрости, - говорили они, обсуждая его кандидатуру. - Ведь это самое важное событие в жизни человека - вступление в партию! Надо Ивана Ивановича понять - он у нас прославленный рабочий... Просто человек перебрал для храбрости! И вслед за Иваном Ивановичем в члены партии приняли моего приятеля... Вполне понятно, почему в компартию старались брать рабочих и малограмотных колхозников - они не стремились занять руководящие посты, значит, не были конкурентами для уже сидящих в креслах руководителей. Итак, советское общество представляло собой довольно своеобразную систему: снизу наверх шли бесконечные потоки бумажной лжи, а сверху вниз - потоки указаний и наказаний. Нельзя сказать, что эта система не совершенствовалась, ведь она объединяла живых людей, которые сами по себе склонны к развитию. И кроме того, техническая революция поставляла все больше и больше новых средств на службу системе - от компьютеров до спутниковой связи. Но развитие общества, направляемое в определенное русло, опутанное колючей проволокой, неизбежно принимало уродливые, неестественные формы, хотя и выглядело иногда красиво. Если рассмотреть стремления людей с нормальными потребностями, то, пожалуй, в качестве примера можно остановиться на все том же моем приятеле, который таким экзотическим способом вступил в члены коммунистической партии. Его главной целью было занять место в номенклатуре, чтобы получить как можно больше благ и пользоваться блатом. Существуют ли переводы слова "блат" на другие языки народов мира? Мне кажется, они должны быть. Однако в СССР блат представлял собой нечто уникальное и недоступное интеллекту иностранца: он был едва ли не самым могущественным и серьезным двигателем прогресса в обществе. Некоторым блат, словно талант, давался от рождения. Надо 6ыло только родиться в семье начальника, и родители обеспечивали ребенку светлое будущее вне зависимости от внешних обстоятельств и его способностей. Блат можно было приобрести, и для этого существовали стандартные методы: поступить в услужение к блатному, жениться на блатной невесте, дорасти до собственного блата, заняв соответствующую должность, или, в конце концов, просто эту должность купить. Была такая шутка: "Вопрос: может ли сын генерала стать маршалом? Ответ: нет, не может, потому что у маршала тоже есть дети". Так получилось, что судьба свела меня однажды с дочерью Гришина, Ольгой Гришиной-Александровой. Мы познакомились в то время, когда ее папа был одним из самых могущественных людей в СССР, еще до смерти Брежнева. Эта встреча помогла мне очень многое понять. Ольга со своим новым мужем Александровым отдыхала в Пицунде, на правительственной даче в специальной резервации, охраняемой сотрудниками 9-го Главного управления КГБ СССР. Естественно, простые люди попасть туда никак не могли. И ей на этой даче было очень скучно. Ни катание на яхте, ни теннисные корты, ни роскошное питание - ничто не могло ее развлечь, и даже солнечная погода от скуки казалась менее солнечной. А рядом, в Доме творчества писателей, отдыхала племянница бывшего кандидата в члены Политбюро Пономарева с мужем. Хотя это был намного более низкий уровень, чем у советской княгини Гришиной, так получилось, что они были знакомы. Поскольку муж Пономаревой, пока не занявший очень блатного места, был знаком со мной, то мне и было сделано следующее предложение: организовать интересный отдых для Гришиной и Пономаревой с мужьями. Поскольку я сам уроженец этих мест, то мог бы стать прекрасным гидом, но в данном случае этого было недостаточно. Требовалось нечто сверхъестественное, соответствующее высоким персонам, на что у меня, конечно, не хватало ни денег, ни блата. Но сработала предприимчивость, которая и стала в будущем моей специальностью, и я не упустил свой шанс! Я немедленно отправился в партийный комитет района и с наглостью молодого гусара прорвался в кабинет к секретарю коммунистической партии. - Дело в том, что я из Москвы, - многозначительно сказал я секретарю райкома. - Сопровождаю на отдыхе дочь Гришина и племянницу Пономарева. Надо бы организовать их отдых. Вы, надеюсь, ничего не имеете против? Секретарь среагировал мгновенно и профессионально. - Давайте составим программу, - сказал он и взял лист бумаги. - Посещение форелевого хозяйства с обедом. Посещение дачи Сталина на озере Рица. Концерт органной музыки. Экскурсия в Новоафонскую пещеру - естественно, без посторонних, в сопровождении директора... Да, еще не забыть бы посещение дома колхозника... - А это зачем? - спросил я по наивности. - Мы всех больших гостей туда водим, не волнуйтесь. Я встретился с мужем Пономаревой и предложил эту программу. Реакция Ольги Гришиной была скептической, но скука победила этикет, и она соблаговолила согласиться. На следующий день огромная правительственная "Чайка" привезла нас любоваться форелевым хозяйством. Вокруг не было ни одной живой души, только рыбы. Все могло бы провалиться с самого начала. Мы въехали на территорию хозяйства и оказались совершенно одни. Администрация района задержалась в пути. Еще несколько минут, и Гришина могла бы вспылить. Положение спасли мои познания из жизни рыб. Я стал рассказывать о форели, форелевых рыбах мира, о нагульных прудах и о том, что в отличие от черной икры, для добычи которой рыбу убивают, красную икру можно получать доением рыбы, как коровы. Через пятнадцать минут в ворота въехали две черные "Волги". Появились мой знакомый партийный секретарь, начальник районного КГБ, заведующий отделом райкома и директор хозяйства. Началась новая экскурсия, которую проводил директор. Потом все закончилось свежей жареной рыбой, которую нам тут же приготовили, и мы обедали в беседке, нависшей над горной рекой. Дальше - больше. Эти поездки казались мне тогда чем-то фантастическим, а точнее, по-настоящему коммунистическим, так как они были абсолютно бесплатными и соответствовали любым, самым серьезным человеческим потребностям и капризам Гришиной. Ей же иногда вдруг все надоедало. Тогда приходилось сворачивать программу из-за неожиданной головной боли княгини, не доедать обеды и срочно возвращаться домой. Разумеется, со мной расставались перед воротами дачи, куда я так ни разу и не попал. Особым событием, как было обещано, явилось посещение показательного дома колхозника. Окруженный виноградным садом и мандариновыми деревьями, дом был, мягко говоря, не совсем обычный для колхозника: огромный, красивый... Колхозная семья дня два готовилась к приему гостей: были зарезаны всевозможные домашние животные и птицы - от теленка и поросенка до индейки, кур и перепелок. Накрытый стол ломился от яств и вина. За стол сели Гришина и Пономарева с мужьями, а также я, партийный секретарь и начальник КГБ района. Самих хозяев дома в комнату, где был накрыт стол, разумеется, не пустили. Только женщины в национальных одеждах периодически входили туда, чтобы поменять тарелки и внести новые блюда. Они появлялись довольно часто, и попробовать все мы были просто не в состоянии. Я думаю, что после нашего отъезда Деревня питалась остатками этого обеда еще неделю. Запомнилось мне особенно одно блюдо. Это был зарезанный за час до подачи на стол молодой козленок, сваренный в бульоне с травами, сервированный изысканными кавказскими овощами и приправами, с домашним красным вином. Поднимались тосты, один из которых, особенно забавный, был произнесен в мою честь начальником КГБ района. Конечно, он навел обо мне справки - но, видно, не получив из своих центральных органов никакой убедительной информации, так и не понял, как же я сопровождаю таких гостей и в каком я звании. Тогда он пришел к выводу, что я совершенно засекречен, и зауважал меня персонально. Он шепотом спросил у моего приятеля: - Кем работает Артем Михайлович? - и потом произнес тост: - Хочу выпить за уважаемого Артема Михайловича, благодаря которому мы можем принимать таких гостей! Мы надеемся и в будущем на то, что к нам будут приезжать вместе с Артемом Михайловичем разные уважаемые люди! Мы всегда рады гостям! Я хочу выпить за здоровье Артема Михайловича, который такой молодой, но уже не просто инженер, а ведущий инженер! Из уст начальника КГБ последние слова прозвучали так, будто он присвоил мне звание не меньше полковника КГБ, в чем он сам, конечно, не сомневался. Разговоры с Гришиной во время этих встреч ставили меня в неловкое положение и заставляли о многом задуматься. - Мы наконец получили новый холодильник, - сказала мне как-то Гришина. - И пришлось ждать его целую неделю. - Наверное, финский, "Розенлев", - вставил я, желая блеснуть осведомленностью о самых модных тогда покупках. - Нет, холодильник марки "Филипс", спецзаказ, прямо с фирмы, - сказала Ольга. - Мы собираем всю кухню только этой марки: мебель, кухонный телевизор, видеомагнитофон, печки всякие... Иногда это обходится так дорого. К примеру, за холодильник мы заплатили три тысячи! - Рублей? - поинтересовался я с ужасом. - Долларов, конечно, - ответила Гришина. Что такое доллары, я вообще не знал. Слышал, что так называлась враждебная нам капиталистическая валюта, за которую сажали в тюрьму. В другой раз я, набравшись наглости, попросил Гришину помочь мне купить в их специальном, как мне казалось, закрытом для общей публики магазине такой же костюм, который был на ее муже. Ответ оказался неожиданным и очень поучительным. - Знаете, Артем, - сказала Гришина, - я уже лет двадцать не была ни в одном магазине в Союзе. У нас есть специальная трехсотая секция на Кутузовском проспекте. Там нам дают разные западные каталоги. Я их листаю и, если что-нибудь понравится, просто подчеркиваю. А через несколько дней мне все это приносят... Я понял, что мы с Гришиной живем на разных планетах и больше мне не стоит задавать таких вопросов. Самым главным результатом встречи в Пицунде было то, что я приобрел блат. Конечно, не в виде знакомства с самой Гришиной - она с тех пор не общалась со мной ни разу даже по телефону, и больше я никогда ее не видел. Блат мне достался в лице партийного секретаря Пицунды. С тех пор я много лет пользовался возможностью просто позвонить ему и пристроить множество своих друзей с семьями на отдых в летние месяцы, когда путевки нельзя было купить ни за какие деньги. Мой блат действовал безотказно, поскольку я был в его глазах молодым, но уже ведущим инженером. История карьеры самой Гришиной была также показательной. Она в двадцать восемь лет защитила докторскую диссертацию, ее работа получила сразу же премию Ленинского комсомола, а сама Гришина - должность заведующей кафедрой английского языка филологического факультета МГУ. По ходу дела Ольга несколько раз выходила замуж, разводилась и родила троих детей - все это в небольших перерывах между научной деятельностью. Ее третий муж, Александров, будучи до брака мелким сотрудником Министерства иностранных дел, тут же стал начальником отдела МИДа и был направлен в Англию вторым секретарем посольства. Гришиной пришлось на время освободить место завкафедрой. Чтобы она смогла вновь его занять по возвращении из Англии, на должность была возвращена пожилая профессорша, занимавшая это место раньше. Так сохранялось блатное место... Да, а муж Пономаревой по возвращении в Москву сделал единственный звонок директору одного химического предприятия - и я был тут же назначен на должность заведующего отделом! - - - Должность заведующего отделом позволила мне в тридцать лет сделать карьеру. Я через два года успешно защитил кандидатскую диссертацию и начал получать очень приличную по тем временам заработную плату. Я продолжал дружить с мужем Пономаревой, который сам делал карьеру и вскоре стал работать начальником управления Госплана СССР. Моему дальнейшему продвижению сильно мешал тот факт, что я не был членом коммунистической партии. Работая в научном химическом институте, я стоял в очереди на прием в коммунистическую партию, но был в этой очереди за No 92. А за год по разнарядке принимали не больше пяти человек! Однако в 1985 году мне удалось достичь в советской системе довольно высокой номенклатурной должности, выше которой, наверное, вообще нельзя было подняться нечлену КПСС. Меня друзья по блату рекомендовали на должность главного инженера Управления капитального строительства Моссовета. Должность позволяла получать обкомовские продуктовые пайки, покупать товары в магазинах, еще не открытых для публики, прямо в день их сдачи госкомиссии, и иметь реальный шанс получить бесплатно шикарную квартиру в центре Москвы. Правда, за эти блага мне пришлось отвечать за техническое снабжение более тысячи объектов, одновременно строящихся в Москве, - от новых дорог до дач членов Политбюро и иностранных представительств. Строители никогда не выполняли планов или сдавали объекты с ужасающими недоделками. Всю вину при этом они сваливали, конечно, на несвоевременность снабжения и недостаток фондов. Крайними всегда оказывалось наше управление и лично я. Чтобы не сесть в тюрьму, надо было постоянно выкручиваться. Я это делал постоянно и очень благодарен той работе, потому что приобрел опыт предпринимательства на грани фола. В самых трудных ситуациях меня поддерживала дружеская фраза, произнесенная одним из моих учителей - это был человек, который занимал очень высокий пост. Однажды он сказал мне: - В России можно решить любые вопросы, надо только захотеть. Можно даже пробить разрешение на строительство жилого дома на Красной площади в Москве! Если очень захотеть! Это действительно было так. Надо сказать, что коррумпированность чиновников тогда была на очень низком уровне. Взятки предлагались в лучшем случае в виде подарков. Чаще всего общение с чиновниками происходило по формуле "вы мне - я вам". Все тот же блат, которым можно будет воспользоваться в дальнейшем, когда понадобится. Моя должность предполагала широкое использование блата. Я мог по-разному отнестись к строящимся объектам: выделить из фондов необходимые материалы и продукцию или, наоборот, завернуть ее на другой объект. Кроме того, у меня была красная книжка с гербом, магическим словом "Моссовет" и лаконичной записью "Главный инженер" внутри. Это оказывало блестящее действие, особенно на периферии, так как многие считали меня самым главным из всех инженеров в Москве и окружали всяческими почестями. К трапу самолета подгонялись черные "Волги", меня встречали и размещали в номерах люкс лучших закрытых гостиниц. Для коммунистической элиты, а стоило такое проживание и питание в них сущие копейки из-за специальных дотаций. Все владельцы красных книжек очень любили такие командировки, и я не был исключением. Существовала продуманная система встреч и ведения переговоров с периферийными начальниками, дававшая в большинстве случаев нужные результаты. Вначале из Москвы отправлялась телеграмма со специальным грифом - "Правительственная". В ней сообщалось, что едет главный инженер из Моссовета для решения государственных проблем. Бланки для таких телеграмм всегда лежали в моем столе. По приезде я всегда вспоминал историю с Гришиной. Меня встречали представители местной администрации, я тут же сообщал, что необходима встреча с первым или вторым секретарем горкома партии, а он уже вызывал в кабинет директора предприятия, продукцию которого мне надо было получить для снабжения московских строек. Дальше разговор состоял из заученных, абсолютно стереотипных фраз, действовавших на местных чиновников просто магически. - Вам не надо объяснять, что Москва - столица нашей Родины и только одна в СССР? - начинал я разговор. - По постановлению Политбюро и личному приказу товарища Гришина нужно построить такой-то объект. Фондов у нас нет, поскольку задание срочное, сверхплановое, с красной полосой, но мы вместе с вами не имеем права его не выполнить! Оно находится под личным контролем... - Ничем не можем помочь, - пытался возразить директор. - Мы и плановых заданий выполнить не можем, не хватает материалов, заказчики днем и ночью сидят на заводе, требуют по законным фондам... - Минуточку, - перебивал я директора. - Как ваша фамилия? Вы давно в партии? Я думаю, вы не совсем поняли, зачем я приехал! Кто у вас там первый на очереди для отгрузки продукции - Казахстан или Минск? Вы захватили с собой документы? Местный партийный секретарь хранил коммунистическое молчание, и директор тщетно ждал от него поддержки. - А вы получили телеграмму? - спрашивал я секретаря, будто и не понимая, что иначе бы не сидел в этом кабинете. - Да, конечно, надо бы помочь Москве, - наконец выдавливал из себя секретарь... Дело было сделано. Уже загруженные вагоны разгружались или просто переадресовывались в Москву. Я уезжал после роскошного обеда с секретарем и директором, происходившего обычно в закрытом зале лучшего ресторана, куда входят с черного хода. В итоге все были довольны, кроме, разумеется, директора завода из Казахстана или Минска, у которого из-за меня срывался план и конфисковывалась законно принадлежавшая ему продукция. Я никогда не был по природе зверем, но мне приходилось играть по правилам, которые диктовала система. Некоторые истории тех лет остались в памяти на все мои последующие жизни. Когда была сдача Старого Арбата - первой пешеходной улицы в Москве, одного из моих объектов, - нужно было повесить большое количество шаров-фонарей. Высшее руководство решило, что фонари должны быть сделаны под старинное русское стекло золотистого цвета. Мне нашли на Царицынском стекольном заводе стеклодува Витю, который сказал, что знает секрет этого стекла от отца и деда. Витя согласился изготовить требуемые пятьсот фонарей, но поставил очень конкретные условия. - Работать я буду только по субботам, воскресеньям и праздникам, - заявил он. - В выходные дни двойная оплата труда, по праздникам - тройная. И еще чтоб после каждой смены лично от начальства я получал бутылку водки... Все его условия пришлось принять безоговорочно: Витя сроду не был партийным, а разговоры о Москве - столице нашей Родины, его волновали гораздо меньше, чем регулярная выпивка. Витя тут же приступил к работе: он изготавливал тридцать шаров за смену, после чего вдрызг напивался. Я молил Бога, чтобы Витя не сломал ногу, не стал дебоширить и не попал в вытрезвитель... Шары вывозились со стекольного завода грузовиками, по десять-двенадцать штук за рейс. И вот за день до сдачи меня вызвал начальник объединения. Он нервно ходил из угла в угол, чего раньше за ним не замечалось, - и я сразу понял, что произошло ЧП. - Завтра в девять утра товарищ Гришин будет лично разрезать ленточку, открывая пешеходный Арбат, - мрачно сказал шеф. - Я не знаю, умышленно или случайно вы сорвали выполнение задания, этим займутся в КГБ. Однако вашу дальнейшую судьбу предсказать нетрудно прямо сейчас, поскольку именно вы отвечали за снабжение Арбата, а не я. Оказалось, именно в том месте, где Гришин должен был разрезать ленточку, у ресторана "Прага", не хватает двенадцати шаров... Было шесть часов вечера, я звоню на Царицынский завод: все ушли, Витя в запое. И тут мне повезло: случайно я поймал девушку-учетчицу, которая уже собиралась домой. Выслушав мою беду, она предложила продиктовать по документам, кто и когда забирал шары. У меня появилась какая-то надежда - ведь заказ был на 500 шаров, а требовалось только 460. Не могли же строители разбить столько шаров! Эта девочка оказалась очень аккуратной: она записывала в своих тетрадках не только номера автомашин, вывозивших шары, но даже фамилии водителей. Учетчица стала мне их диктовать - и вдруг обнаруживается несколько чужих машин, которые вывезли пятьдесят шаров неизвестно куда! Я срочно связался с начальником объединения, он поставил на ноги московское ГАИ. В восемь вечера была вычислена организация, похитившая шары, - "Мосгорсвет"! Все стало ясно: они отвечали за работу светильников и, видимо, решили, что шарики будут бить камнями или пойдут трещины от погоды, рано или поздно их придется менять - вот и надо под шумок умыкнуть некую заначку про запас. Назавтра была суббота, начальника "Мосгорсвета" дома не оказалось. Он уехал на именины к тете в Тульскую область. Через полчаса мой сотрудник уже мчался в автомашине с правительственным сигналом-кукушкой в деревню к тете начальника... Поздней ночью они возвратились с ним в Москву. В шесть утра недостающие шары со склада "Мосгорсвета" под моим личным наблюдением были погружены на грузовик. В семь часов утра строители приступили к их установке. В восемь тридцать благополучно закончили. А в девять Гришин разрезал ленточку и открыл реконструированный Старый Арбат! Другая история тоже могла окончиться для меня весьма печально. По долгу службы каждое утро я должен был подписывать до пятидесяти писем, подготовленных сотрудниками отделов. Письма были стандартными, и я никогда в них не вчитывался, доверяя в целом сотрудникам управления, проработавшим там десятки лет. И вот как раз перед Новым годом, 29 декабря, меня срочно вызвали к начальнику объединения, в кабинете которого находился сам начальник главка и два полковника КГБ. Все сидели очень довольные, улыбались, шеф показал мне какую-то бумажку и спрашивает: - Артем Михайлович, это ваша подпись? - Наверное, моя, - говорю. - А в чем дело? Начальник объединения, видимо, ждал, что я буду отказываться, и, поскольку этого не произошло, он обрадовался еще больше. - Ну вот мы и нашли, кто виноват! - сказал один из полковников. - Вы прочтите письмо, товарищ Тарасов, и поедем на Лубянку... Письмо было подготовлено кем-то из сотрудников отдела и содержало просьбу подписать акт о приемке объекта "Наука" условно, без аккумулятора, который будет поставлен позднее. Под таким названием обычно шли стройки, затеянные КГБ. - Как вы понимаете, аккумулятор не поставлен и сдача объекта государственной комиссии сорвана по вашей вине. - Мне надо прежде разобраться, - сказал я горбачевскую фразу, входившую в моду. - Четвертый квартал не закончился! До конца года есть еще два дня. - Не уверен, что этого будет достаточно! - включился другой полковник. - Посмотрим! - сказал я и выбежал из кабинета. Дело оказалось еще сложнее, чем я предполагал. Требовался не простой аккумулятор, а танковый, выпускаемый на строго засекреченном военном заводе. Под такие аккумуляторы выдавались специальные фонды с грифом "Секретно". Проходили эти фонды через первые отделы предприятий, которые были в каждом учреждении и представляли низовую структуру КГБ на местах. В нашем первом отделе работал чекист, с которым мне довелось несколько раз выпивать. Он относился ко мне с симпатией и, поскольку имел родственников в верхнем эшелоне КГБ, согласился узнать координаты директора завода, производящего танковые аккумуляторы. Фондов на их поставку, конечно, не было, и в конце года их просто негде было достать. Я позвонил директору в Ульяновск. Через два дня начинались новогодние праздники, и на военном заводе все же несколько часов пили. - Ничем не могу помочь, - сказал директор. - Вы же сами прекрасно знаете, что без фондов я отгрузить ничего не имею права! Под трибунал попаду! - Ну что же мне делать - прилететь к вам ночью? - Да что толку? Вас все равно не пустят в зону, а мне