о не смущаясь обилием собравшихся: -- Бог ты мой, какая же ты у меня красивая! -- Саша, я чуть не умерла от страха,-- призналась она. -- Да? А я видел, что ты чуть не убила этого предателя. -- Потому что он хотел выстрелить в тебя! -- сказала она горячо. Он снова обнял ее, в толпе ликующе закричали, захлопали в ладоши. Оля прижалась к его груди, ощущая себя надежно, защищенно, и только жаль, что не удается пролезть сквозь его толстую кожу и спрятаться у него в груди рядом с горячим, просто раскаленным сердцем! Васильева не нашли, сколько не искали. Засядько объяснил городским властям, чего хотел и добивался бывший полковник Генштаба. В подвале дома, где его держали, нашли двух помощников Васильева. Один еще дышал, второго жизнь покинула раньше, чем пленник выбежал из дома Городовые уважительно покачивали головами. Хорошо, что этот удалец на стороне закона, иначе задал бы хлопот городским властям. Не будь он генералом, мог бы стать неуловимым атаманом разбойников. И тогда жизнь в Санкт-Петербурге стала бы адом для богатых и знатных... Великий князь Михаил испытующе смотрел на Александра: -- Вы уверены, что его люди не могли взять секретных бумаг? -- Исключено,-- отрезал Александр, явно задетый.-- Мои бумаги в надежном месте. -- Гм... Где же вы их так надежно прячете? Александр прищурился: -- Михаил Александрович... Васильеву не удалось, так неужто теперь вы хотите спереть мои чертежи? -- Что?.. Ах, ты ж наглец... Он расхохотался, обнял Александра: -- Я говорил о черновиках, обрывках... Ну, что мы храним не столь тщательно. -- Черновики я делаю в голове. -- Все? -- И всего. Если бы я делал черновики, у меня не хватило бы моих двадцати пяти часов в сутках. Михаил смотрел непонимающе. То ли генерала слишком сильно по голове ударили, то ли от непосильной работы чуть-чуть начал заговариваться. -- Александр Дмитриевич!.. Но в сутках всего двадцать четыре часа! Откуда вы берете еще один? -- Занимаю из соседних суток,-- ответил Александр очень серьезно. Глава 42 В один из дней перед отъездом на юг к Засядько зашел попрощаться Александр I. Выглядел он очень плохо, лицо было желтым и одутловатым, руки дрожали. А через два месяца из Таганрога пришло сообщение, что монарх, самодержец Российской империи умер 1 декабря от лихорадки. У Засядько собрались возбужденные товарищи. Все строили догадки, в самом ли деле Александр I умер свой смертью, это было бы неслыханно, все знали обстоятельное описание его коронации, сделанное французским посланником Фуше: "Молодой царь приближается. Впереди его идут убийцы его деда, за ним -- убийцы его отца, по бокам -- его собственные убийцы...". Тем более, что сразу пошли слухи, будто бы царь попросту скрылся от суеты мира, принял имя старца Кузьмича и ушел в пустынники искать истину. Это было похоже на правду, ибо Александр I усиленно интересовался, что будет "потом" и как при жизни достичь просветления духа. И, конечно же, всех интересовало, кто же будет императором. По праву престолонаследования императором должен стать великий князь Константин, но все помнили его гордый отказ от царского трона, когда он узнал, каким образом старший брат завладел им. Правда, за это время много воды утекло, Константин давно мог переменить решение. -- Императором будет Константин,-- заявил Алябьев решительно.-- Царская корона -- слишком большая приманка! -- Константин и так уже генералиссимус,-- возражал ему Внуков.-- Это звание потруднее заработать, чем корону. Императоров много, а генералиссимусов раз-два и обчелся. К тому же Константин развелся с саксен-кобургской принцессой и вступил в морганатический брак с полькой Иоанной Грудзинской. Чтобы стать императором, он должен бросить польку. Константин на это не пойдет! Ради польки не только от короны, но и от других благ откажется... Постепенно страсти утихли, и спорщики умолкли. -- Императором будет Николай,-- сказал Засядько.-- Константина знаю хорошо. Он резок, груб, недостаточно умен, но честен и упрям. Если отказался от императорского престола, то слово сдержит. -- Только бы не Николай,-- простонал кто-то в ужасе.-- У него лучший друг -- Аракчеев! Последующие дни были полны противоречивых событий. Константин, бывший в то время в Польше, узнав о смерти Александра, 8 декабря написал Николаю письмо, заверяя в своем повиновении и верности, и поручил Михаилу срочно отвезти его в Петербург. Николай же сам принес присягу Константину и требовал принесения присяги от других. Тем временем собрался Государственный совет, и был прочитан акт о престолонаследовании, в котором Константин отказывался от престола в пользу Николая. Николай, воспитанный в лучших традициях чести, выслушал и заупрямился. Это было совершенно необычное для России положение. Предыдущий век ознаменовался периодом жестокой борьбы за трон, государственными переворотами, цареубийствами. А теперь между братьями происходило как бы соревнование в отказе от трона! Михаил прибыл в Петербург 14 декабря и привез категорический отказ Константина от престола. Николай потерял еще десять дней на отправку писем Константину, в которых уговаривал того приехать и принять корону. А между тем полиция сообщала о многочисленных собраниях офицеров. Военный губернатор города Милорадович повторил свою пренебрежительную фразу, ставшую крылатой: "Оставьте этих шалунов в покое и не мешайте им читать друг другу их плохие стихи". Измученный и иззябший Михаил, который как загнанная гончая носился между Петербургом и Варшавой, а декабрь с его морозами и метелями не лучшее время для таких поездок, в отчаянии остановился на крохотной станции на равном расстоянии между Петербургом и Варшавой, заявил, что с места не сдвинется, пока кто-то из братьев не возьмет корону и всю власть в свои руки. -- А почему медлят заговорщики? -- недоумевал Засядько.-- Мне донесли, что вчера, 24 декабря, Николай получил от командующего южной армией самые подробнейшие сведения об организации тайных обществ и их программах. Им должна быть дорога каждая минута! Товарищи смущенно разводили руками. Четыре недели Российская империя обходится без императора, без самодержца! И четыре недели братья перебрасывают корону друг другу, четыре недели отказываются в пользу друг друга! Прождав драматических событий еще день, Засядько уехал на Охтенский завод. Дел хватало, и он провозился с ними до поздней ночи. Впрочем, стояли самые короткие зимние дни, больше похожие на слабые вспышки в бесконечной морозной ночи. Когда возвращался по Неве, увидел, что произошло то страшное, чего опасался. Берег, обращенный к Сенатской площади, был залит кровью. Отряды полицейских волокли трупы солдат и сбрасывали их в проруби. -- Стой! -- закричал Засядько, видя, как один дюжий полицейский собирается спихнуть в прорубь залитого кровью солдата.-- Он же еще живой! Полицейский вытянулся, взял под козырек: -- Осмелюсь доложить, ваше высокопревосходительство, это мятежники! -- Какие еще мятежники? -- Против государя императора бунтовали! Вот их и угостили картечью. А нам велено побыстрее убрать улицы и набережную. -- Тащи в лазарет,-- распорядился Засядько. -- Ваше высокопревосходительство,-- взмолился полицейский,-- да он и часу не проживет! Взгляните, все кишки выворотило! -- Тащи! Засядько пошел дальше по набережной, осматриваясь по сторонам. Трупы, трупы, трупы... Новый император начал царствование с того, что стрелял картечью по соотечественникам. "Плохая примета,-- подумал Засядько,-- ясно, что будет за царствование". Дома узнал подробности неудавшегося переворота. Московский полк первым явился на Сенатскую площадь, выстроился в каре и долго простоял на лютом морозе один, потом пришла рота лейб-гренадерского полка, затем гвардейский морской экипаж и почти вся остальная часть гренадерского полка. Но диктатор восстания Трубецкой на площадь не явился. Пока восставшие стояли без действия, Николай несколько раз обращался к ним с речью, уговаривал разойтись, объяснял, что Константин сам отказался от престола в его пользу, но солдаты ревели: "Да здравствует Константин и его жена Конституция!". Герой Бородинского сражения Милорадович тоже уговаривал разойтись, но один из заговорщиков, Каховский, смертельно ранил его выстрелом из пистолета. Умирая, Милорадович спросил, захлебываясь кровью, из чего в него была выпущена пуля. Ему сказали, из пистолета. "Слава богу, не солдат", вздохнул Милорадович с облегчением и умер. Наконец Николай I подтянул верные ему войска и велел стрелять картечью. Засядько сжал ладонями виски. Вновь перед глазами возникла картина кровавой расправы: полицейские, волокущие к прорубям убитых и раненых солдат... Тягостные мысли прервал шум в передней. Кто-то громко требовал позвать генерала, ему отвечал раздраженный голос Василя. Дескать, его высокопревосходительство заняты, освободятся лишь завтра. Тогда и будут принимать посетителей... Но дверь распахнулась, в кабинет влетел Булгарин, а за ним растерянный Василь. Издатель "Северной пчелы" был бледен, некрасивое лицо его стало еще более непривлекательным из-за гримасы горечи и страдания. В руке он держал туго набитый кожаный портфель. Засядько поднялся навстречу, махнув Василю, чтобы шел к себе. Тот вернулся в прихожую, ворча на слишком мягкосердечного генерала. Другой бы так турнул нахала, что он и детям наказал бы выучиться правилам обходительности. -- Что? -- спросил Засядько коротко. -- Полный разгром,-- ответил хрипло Булгарин и переложил портфель из руки в руку. Видно, он был достаточно тяжелым, но неожиданный гость почему-то не решался поставить его на пол. Поймав вопросительный взгляд генерала, Булгарин объяснил: -- Заскочил к Рылееву. Все-таки вождь восстания, к нему явятся первому. Он передал мне все свои крамольные стихи. Едва я вышел и еще не успел отойти от дома, как за ним приехали... Засядько ощутил, что ему стало жарко и душно. Кровь прилила в мозг, в глазах потемнело. Среди восставших были его близкие друзья... -- Александр Дмитриевич,-- сказал Булгарин настойчиво,-- вам надо исчезнуть из Санкт-Петербурга. Начнутся аресты, потянутся нити... Вы чересчур честны, а в сложившейся ситуации это не годится. Откровенно лгать вы не сможете, отрекаться от друзей не станете, а говорить правду нельзя. Скройтесь! Возьмите отпуск или придумайте какую-нибудь срочную поездку... -- Уже думаю об этом,-- признался Засядько.-- Сегодня же, нет, завтра с утра начну передавать дела заместителям. Пока начнется следствие, я успею уехать. А как вы? -- Я остаюсь,-- ответил Булгарин обреченно.-- Условия поменялись, надо применяться к обстоятельствам. Сейчас активно сопротивляться режиму безрассудно. -- Желаю успеха,-- сказал Засядько невесело. Глава 43 Засядько читал письмо великого князя Михаила от 5 мая 1826 года: "Александр Дмитриевич! Я весьма сожалею, узнав о скором вашем отъезде, что не смог с вами проститься; но, уважая особенно всегдашнюю отлично ревностную службу вашу, я остаюсь уверенным, что ваше превосходительство, коль скоро получите облегчение в болезни, не оставите поспешить в Петербург и тем сделать мне угодное. Пожелав при сем вам совершенного восстановления здоровья, пребываю к вам навсегда с моим уважением, искренно доброжелательный Михаил". Засядько отложил письмо и задумался. Из Петербурга сюда, в Крым, доходили слухи о процессе над арестованными повстанцами. Среди обвиняемых оказались высшие офицеры, штабс-офицеры, генералы, флигель-адъютанты императора, представители самых аристократических родов России. Была создана самая большая следственная комиссия, которой руководил сам царь. Влиятельным лицом в этой комиссии был член верховного суда Паскевич, земляк и друг Засядько... Спустя три месяца после получения письма от Михаила Засядько узнал о казни через повешение пяти осужденных. Это был первый смертный приговор, первая смертная казнь со времен Екатерины. Неумелость и неловкость палачей привела к тому, что трое осужденных сорвались. Лишь Каховский и Пестель были повешены с первой попытки. Когда снова начались приготовления к повешению, Муравьев-Апостол произнес с чувством: "Проклятая страна, где не умеют ни составлять заговоры, ни судить, ни вешать!" Прошло еще четверть часа, пока казнь удалось довести до конца. Засядько чувствовал, что разгром восстания и жестокая расправа с повстанцами подействовали на него больше, чем он ожидал. Несмотря на осуждение их целей, а тем более -- средств, он сочувствовал их идеям, и в глубине души, оказывается, желал им успеха. По всей видимости, Паскевич так и не позволил его имени всплыть на следствии, а может быть, Николай I решил не терять нужного человека и потому закрыл глаза на дружбу и близкое знакомство генерала с участниками восстания. Более того, в Крыму Засядько получил известие о награждении его орденом святого Владимира 2-й степени. Это свидетельствовало о том, что новый император России провел размежевание между ним и мятежниками. Целыми днями Засядько бродил по знойной крымской степи. Даже манящие ракеты утратили свой волшебный блеск и отдалились в сознании. Перед глазами постоянно всплывали трагические события, разыгравшиеся в Петербурге. Он пристрастился слушать старинные крымские легенды, воскрешавшие память о некогда могучих и грозных народах: таврах, кимврах, скифах... Услышал он и о приключениях Ореста и Пилада в Тавриде, о необычайном строительстве Перекопского рва, о прекрасной Гикии -- героине Херсонеса, о Великом Медведе, который стал Медведь-горой, о смерти Митридата и множество рассказов о борьбе запорожцев с турками и татарами... Наконец пришло письмо от Булгарина. Издатель "Северной пчелы" сообщил о расширении Николаем I функций собственной Его Величества канцелярии, которая теперь контролировала все отрасли управления и по сути дела подменяла высшие государственные органы. Наибольшее значение имело учреждение Третьего отделения этой канцелярии -- управления тайной политической полиции. Чтобы уберечь "Северную пчелу" от закрытия, пришлось принять покровительство Третьего отделения... "...Приезжай,-- было в письме,-- нужно жить и работать. Для тебя петербургский воздух будет уже целебнее крымского..." Булгарин подчеркнул слово "уже", и Засядько понял причину. Казнь совершилась, остальные осужденные отправлены на каторгу в Сибирь. В столице жизнь вошла в прежнее русло. Однако прошло еще несколько месяцев, прежде чем Засядько превозмог себя и отправился обратно в Петербург. В утешение думал, что жизнь и в самом деле не кончилась. Не получилось у декабристов, как стали называть участников восстания на Сенатской площади, получится у других. А пока что нужно воспитывать молодежь, вселять в умы свободолюбивые идеи. Не знал Засядько, что подозрительный Николай решил никогда больше не допускать его к преподавательской деятельности. Крамольный генерал должен быть снят со всех должностей и отправлен из Петербурга. Куда? Да лишь бы подальше от столицы. Например, в армию. Лучше всего -- в действующую. Там уже ходят легенды о его неуязвимости, а такие люди просто необходимы для поднятия духа войск! Михаил сидел за письменным столом и рылся в куче бумаг. Великий князь был не один: вдоль книжных шкафов в глубокой задумчивости вышагивал Николай. Даже здесь, он не мог избавиться от тяжелого прусского шага: опускал ногу на всю ступню, сильно укорачивая шаг. "Весь в папу,-- подумал Засядько, вытягиваясь.-- Дай бог и тебе его участь!" Николай небрежно ответил на приветствие, кивнул на свободное кресло. Михаил пододвинул к изобретателю груду бумаг. -- Хотите посмотреть, Александр Дмитриевич? Это может стать прелюдией к нашему разговору. -- Я весь внимание, Михаил Павлович,-- ответил Засядько насторожившись. К письмам он не прикоснулся. Николай перестал мерить кабинет, повернулся к генералу. -- Пахнет порохом,-- сказал он. -- Турция? -- поинтересовался Засядько из вежливости. -- Она,-- ответил Николай важно.-- Сама бы не осмелилась, уже не раз была бита. Но ее постоянно подталкивает Англия, обещает поддержку. -- Я готов вернуться в армию,-- сказал Засядько, прекрасно понимания, чего от него хотят. Николай и Михаил довольно переглянулись. Этот малоросс угадывает все с полунамека. -- Спасибо, Александр Дмитриевич,-- сказал Михаил.-- Я знал, что на вас можно положиться. По обоюдному размышлению, мы решили предложить вам новую должность. Училище вы поставили на ноги, и благодарная Россия вас никогда не забудет. Первые выпуски показали, каких прекрасных инженеров-артиллеристов оно готовит. Спасибо! Но машина уже завертелась, дальше пойдет легче. Дело теперь за распределением ваших выпускников по армии. Почему бы вам не взяться и за это? -- Каким образом? -- Подумайте,-- сказал Михаил.-- На какой должности вы бы сделали это с наибольшим успехом? Засядько ответил медленно: -- Разве что на должности начальника штаба генерал-фельдцеймейстера... Михаил хлопнул ладонью по столу, посмотрел на брата: -- Что я говорил? Он читает мысли! Это я и собирался вам предложить. Подумайте, Александр Дмитриевич. Если возьметесь, будет просто великолепно. Засядько напряженно размышлял. Николай следил за ним испытующим взглядом, Михаил откинулся на спинку стула и тоже внимательно наблюдал за генералом. Засядько понимал, что перед его приходом братья наверняка внимательно просмотрели его бумаги, возможно, пополнившиеся новыми со дня следствия по делу декабристов. От того, какой он даст ответ, зависит его дальнейшая судьба, карьера, а возможно, и свобода. Конечно, жаль расставаться с училищем и прекрасной лабораторией. Ведь он уже успел заложить основы ракетостроения, подготовить прекрасных ракетчиков, создать теорию ракетной тяги. Но, с другой стороны, на полях войны легче выявить конструктивные недоделки боевых ракет... -- Решайтесь,-- сказал Михаил настойчиво.-- Кстати, учебную артиллерийскую бригаду можете забрать с собой. Разве этого мало? Николай сел в кресло, вытащил из ящика письменного стола чистый лист бумаги. -- Я напишу назначение. Возможностей у начальника штаба больше, вы это хорошо знаете. Здесь потеряете только уютный дом да высокие должности, но вы не из тех, кто цепляется за теплые местечки... Мне правильно говорили о вас? -- Я не знаю,-- ответил Засядько вежливо,-- что вам говорили обо мне. -- Только хорошее,-- заверил император.-- Настолько хорошее, что я уже усомнился: не служат ли они все в армии под вашим началом? Он захохотал, довольный. Михаил улыбнулся, жестом показал, что тогда и он должен быть засислен под командование Засядько. Засядько наклонил голову. Он понимал, что разговор окончен. В последний день перед отъездом неожиданно явился Быховский. Он здорово постарел в Финляндии и приехал в Петербург на лечение от подагры. Долго рассматривал чертежи, опасливо обошел двухаршинную ракету. -- Упадок,-- сказал он, вздыхая.-- Развал. После того как надежды многих рухнули вместе с тайными обществами, в среде интеллигенции бог знает что творится. Одни ударились в мистику, другие спрятались в раковины, отгородились от мира. Снова модным стало собирательство книг. Особенно по искусству, а также старинных. Один знакомый коллекционирует сборники сказок. Начитается на ночь, и кажется ему, что он и сам сказочный богатырь, лично творит расправу над нехорошими людьми... Бегут из этого грязного, неустроенного мира в красивый, хотя -- увы! -- иллюзорный. Вот даже ты... -- Что я? -- спросил Засядько, не дождавшись продолжения. Быховский помялся, но, видимо, решив, что перед другом вилять не стоит, продолжил: -- Твои ракеты... Извини, разве это не уход от действительности? Я тебя знал железным человеком. Ты никогда не увлекался прожектами. А здесь... Иные миры! Надо же такое придумать. Это в наше время! Быховский несколько секунд молчал, кусая ногти. Потом заговорил вдруг охрипшим голосом: -- Саша, я видел лицо этого мира... Был с миссией в Испании, и перед самым моим отъездом из Валенсии там состоялось обычнейшее аутодафе. И это в тысяча восемьсот двадцать пятом году после рождества Христова! Человека втащили на вязанку дров, прочитали молитву и -- подожгли дрова! Это сделали весьма ученые люди, имеющие звания магистров. Собравшийся народ гоготал и обменивался впечатлениями, словно на ярмарке. А там, на костре, извивался в муках живой человек, который осмелился думать не так, как остальные. И это в просвещенной Испании, в самом центре большого города! Саша, пока такие чудовищные вещи творятся на земле, о каких полетах к другим мирам можно мечтать? Всюду дикость, невежество, тупость! -- Хватает и этого,-- отозвался Засядько рассеянно. Он собирал вещи и лишь краем уха слушал друга.-- Но когда людей вешают в столице России, в просвещенном Петербурге, при великом стечении народа и в присутствии государя императора -- лучше ли это? -- Ну, то преступники... -- Еще Екатерина, теперь ее можно бы называть Великой, отменила смертную казнь вообще, как недостойную просвещенных народов... А казнь через повешенья прямо на людной площади? -- Согласен,-- сказал Быховский.-- Хотя жечь людей все же хуже, чем вешать. К тому же их жгли за то, что они -- колдуны! Представляешь? Засядько кивнул, затем его смуглое лицо словно бы осветилось изнутри: -- Во время наполеоновской кампании мне довелось познакомиться с одним поистине великим человеком. Он всего на четыре года старше меня, но в тот год его как раз избрали в члены парижской Академии наук. Мне было диковинно видеть человека, который среди крови, пожаров и резни занимается теорией магнетизма. Он не работал на Бонапарта, ни на союзников, он работал на будущее. Я еще раньше познакомился с его трудами по теории вероятности и некоторыми исследованиями по математическому анализу. Поэтому, узнав, с кем меня столкнула судьба, я снял перед ним шляпу. -- Победитель перед побежденным? -- спросил Быховский ехидно. -- В ту минуту мы не были врагами, мы не служили враждующим императорам, мы поклонялись одному богу -- науке. Ее законы всесильны и вечны. Посмотри, вот его последняя работа. Быховский покосился на объемистый трактат на французском языке, смущенно помялся. Знания, которые он получил в корпусе, давно выветрились. Только и прочел на обложке: "Андре Мари Ампер. Теория электродинамических явлений, выведенная исключительно из опыта. Париж. 1826 г.". -- Что еще за электродинамические явления? -- спросил он. -- Вот-вот, "что еще за..." -- подхватил Засядько.-- Над ним смеются из-за какого-то электричества, надо мной -- из-за ракет. Не смеются лишь над устроителями балов и аутодафе. Вечером забежал проститься Остроградский, молодой талантливый математик. Он был больше известен в Париже, где в тюрьме решил труднейшую задачу, поставленную парижской Академией наук десять лет тому. Засядько часто просматривал работы земляка в рукописях, радовался оригинальным решениям. И теперь, ознакомившись с расчетами, сказал уважительно: -- Красиво... Изящно и просто... Боюсь перехвалить, но ты, по-моему, одна из значительнейших фигур нашего времени! Остроградский смутился, попытался свести все к шутке: -- Самые значительные фигуры нашего времени -- это государь император и его семья! Засядько не принял легкомысленного тона: -- Так считать было бы смешно, если бы не было грустно. Ведь большинство придерживается этого мнения. Чем заполнены газеты и журналы? Короли, императоры, цари, принцы, герцоги... Каждый их шаг заносится историками в летописи. Но время выявляет истинные ценности. Оказывается, что в те же самые времена, когда воспевались цари, жили Гомер, Пифагор, Сократ, Диоген, Аристотель, Архимед, Леонардо, Галилей, Кеплер, Ньютон... А скажи, Михаил Васильевич, кто правил в их времена? Застигнутый врасплох Остроградский молчал. Засядько тоже хранил молчание, давая математику время собраться с мыслями. Однако тот виновато развел руками: -- Каюсь, Александр Дмитриевич! Не могу вспомнить... Главным начальником всей артиллерии России был генерал-фельдцеймейстер. Эту должность обычно занимал один из членов императорской фамилии, и она носила почетный характер. Настоящим же начальником артиллерии всегда являлся начальник штаба генерал-фельдцейхмейстера. Должность генерал-фельдцейхмейстера занимал великий князь Михаил, который армии не любил и не вмешивался в распоряжения начальника штаба, предоставив ему свободу действий и возможность отдавать приказы от своего имени. Сначала Засядько провел срочную реорганизацию артиллерии. По его приказу были сняты с вооружения устаревшие единороги, верно послужившие еще Ивану Грозному при осаде Казани. Новые орудия, отлитые по своим чертежам, Засядько направлял во 2-ю армию, в которой когда-то был дежурным генералом. Этой армии первой предстояло вступить в бой во время неизбежного столкновения с Турцией, и Засядько хотел, чтобы она была оснащена на уровне лучших европейских армий. Одновременно он отдал приказ о сформировании в русской армии постоянной ракетной роты. Ей было присвоено название "Ракетная рота N 1". Командиром Засядько назначил подпоручика Андрея Балабуху, сына погибшего друга и своего воспитанника еще с Артиллерийского училища. Балабуха принял назначение восторженно. Несмотря на юный возраст, он отлично понимал историческое значение нового вида оружия. -- Первая в армии ракетная рота! И я -- ее командир! Александр Дмитриевич, не знаю, как доказать вам, что буду достоин высокого назначения! Многие воспитанники Артиллерийского училища, которых Засядько, будучи директором, принимал неоперившимися кадетами, а выпускал юными соколами, продолжали смотреть на него сыновними глазами и обращались по имени-отчеству. Засядько не препятствовал нарушению субординации. Он любил своих питомцев. В большинстве это были демократически настроенные офицеры, в которых ему удалось зажечь интерес к делу и воспитать чувство гражданского долга. -- Вот что, Андрей,-- сказал Засядько. Он часто обращался к бывшим ученикам по имени.-- Ты получишь новейшие шестизарядные ракетные установки, а к ним -- полные боевые комплекты. Сам отбери людей и как можно тщательнее обучи всей премудрости ракетного дела. Помни, что здесь нужно больше полагаться на разум, а у нас все еще полагаются на силушку. -- Сделаю! -- отчеканил Балабуха. -- Получишь двадцать три ракетные установки. Семь для четырехдюймовых, по восемь для двух с половиной дюймов и двухдюймовых. -- А ракеты? -- Две тысячи, полагаю, хватит. Балабуха не ожидал такого богатства, но на всякий случай заметил: -- Александр Дмитриевич! Несколько дней стрельбы -- и мы останемся с пустыми руками. -- Стрелять нужно с толком. -- Но при скорострельности ваших установок... -- Все равно. Ракеты лучше ядер поражают цель, однако и стоят дороже. Он весело посмотрел на опустившего голову подпоручика и вдруг сказал в неожиданном приливе великодушия: -- Ладно! Дам еще тысячу. Балабуха недоверчиво поднял голову. На его широком лице застыла нерешительность, белесые волосы растрепались и торчали во все стороны. Голубые, как васильки, глаза смотрели выжидательно. -- Ей-богу, дам,-- подтвердил Засядько.-- Государь поставил под мою руку все пороховые, оружейные и литейные заводы Российской империи. Балабуха потрясенно прошептал: -- Вот это да... Все заводы! Теперь с ракетами дело пойдет? Засядько кивком подтвердил нехитрую догадку подпоручика. -- Я уже распределил заказы на ракеты. Иначе ты не получил бы и тысячи. -- А на каком заводе станут делать их? Засядько усмехнулся наивности вопроса. -- Ракеты -- слишком сложное устройство, чтобы их можно было делать на одном, пусть даже самом крупном заводе. Пришлось распределить заказы по всей империи. -- Как здорово! -- Да? Двух директоров снял, а третьего едва не упек в солдаты. Не желал осваивать новое дело, привык лить колокола для церквей! Глава 44 Благодаря радушию Оли его большой дом был всегда открыт для друзей, для знакомых, даже незнакомых. Сначала посещали самые близкие, потом потянулись старые боевые товарищи, затем настал черед воспитанников. Они как раз и интересовали его больше всего. Чему сумел научить, какие знания и добродетели заронил в их души? Кто не сумел навестить его лично, слал пространные письма. И шли эти конверты со всех концов необъятной Российской империи, из Польши, балканских стран, Франции, Австрии, Пруссии, Англии, Италии, Голландии, Швеции, Испании, недавно созданного королевства Греции... Письма приходили даже из-за океана. Обширнейшая переписка стала занимать по несколько часов в день. Писали друзья далекие и близкие, писали бывшие ученики. Нередко встречались письма совершенно незнакомых людей, испрашивающих совета в той или иной области. Однажды Василь внес в кабинет особенно большой ворох писем. Засядько рассыпал их по столу, пробежал глазами обратные адреса, выбирая, с кого начать. Наконец распечатал письмо от Леопольда, боевого товарища, с которым ел кашу из одного солдатского котла, когда сражался против полчищ Бонапарта. Он любил этого сильного, способного и энергичного человека. Леопольд -- поэт, любитель приключений и сражений -- скитался по всей Европе, принимал участие в войнах, которые случались на его пути, был лично знаком со многими выдающимися людьми своего времени, в том числе с наиболее известными учеными, изобретателями, писателями. Ему предлагали корону Греции, но он отказался от нее, и лишь бельгийцам удалось склонить его стать у них королем. -- Гм,-- произнес Засядько, читая письмо,-- теперь мне придется обращаться к тебе, Леопольд, "ваше величество"... Леопольд писал, что революционные бельгийцы, сбросив короля Вильгельма I, оказались в тяжелом положении. Коалиция держав во главе с Николаем I готова была послать войска, чтобы восстановить короля в правах и растоптать республику, лишь поэтому он, Леопольд, согласился прибыть в Бельгию и принять королевскую власть, "чтобы сохранить конституцию и республику". Дальше Леопольд жаловался на разорение страны предыдущим королем и звал Засядько в Бельгию. "Нам очень не хватает умных и знающих людей",-- прочел Засядько вслух. Он криво улыбнулся, представив себя выезжающим в Бельгию. Неужто он из породы людей, которые могут творить лишь на родной земле?.. Вряд ли. Для настоящего человека вся земля -- родная. Еще раз прочел письмо. Да, Леопольд взялся за дело умно. Провел сеть железных дорог, всячески поощряет промышленность и торговлю. Жизненный опыт и знание людей обеспечивали ему большое влияние на судьбы Европы. Разогнал пышный двор льстецов, окружил себя учеными, изобретателями, музыкантами. Но здесь на Руси дело с ракетами уже поставлено на хорошую основу. А в Бельгии придется начинать если не с нуля, то времени все же потеряет немало! Ему было велено считаться генералом от артиллерии, и Засядько был рад этому, ибо у артиллеристов жалованье было самым высоким в армии. Внуков тут же принялся подсчитывать: -- Генерал от артиллерии... Уставом 1796-1797 годов звание генерал-аншефа заменено званием генерала по родам войск, то есть ты не генерал-аншеф, а генерал от артиллерии... А по воинскому уставу 1716 года генерал-аншеф -- это главнокомандующий, равный фельдмаршалу. Он возглавляет консилию генералов... Поздравляю, Александр Дмитриевич! -- Не с тем поздравляешь,-- ответил Засядько безучастно. -- А с чем же еще? -- Сегодня несколько часов провел за расчетами, и, представляешь, концы с концами начали сходиться! -- Александр Дмитриевич! -- всполошился Внуков.-- Какие еще вам понадобились расчеты? -- Высчитывал запас горючего на обратный путь с Луны на Землю. Понимаешь, оттуда стартовать намного легче. На Луне тяготение в несколько раз меньше... Возмущенный Внуков не находил слов. Конечно, гении всегда поражают окружающих своими причудами, но это уж слишком! Обратный путь с Луны на Землю! Как будто и туда можно добраться не иначе, как в горячечном бреду. -- Вся беда в том, что приходится считать слишком много,-- говорил между тем Засядько, горестно вздыхая.-- Целую дивизию математиков нужно бы усадить за расчеты. Эх, поскорее бы сделали математическую машину... -- Математическую машину? -- Да. Которая бы считала в миллионы раз быстрее людей. И не ошибалась бы. Чего глаза выпучил? Еще Свифт писал о такой. Помнишь, когда Гулливер попадает к лапутянам? -- Не читал,-- отрезал Внуков. -- Зря... Есть книги, которые не стареют. Наоборот, из дали лет лучше видишь их величие. Засядько бросил в камин несколько поленьев, высек огонь. Пламя весело побежало по дереву, повеяло теплом. Засядько довольно зажмурился. Он любил тепло, хотя легко переносил и холод. Вспомнил, что Наполеон, который в походах спал на сырой земле и на снегу, в своем дворце в Фонтенбло панически боялся сквозняков и велел топить камины даже в июльскую жару. Внуков покосился на стол, заваленный бумагами с расчетами траекторий, зябко передернул плечами. Засядько засмеялся. Он понимал исполнительного офицера, который смотрит на математические формулы как на китайскую грамоту. Дескать, чур нас от науки и техники! Солдат не должен быть чересчур умным, а то умирать не пойдет по чужому слову. Беспрекословно не пойдет. -- Вы великий человек, Александр Дмитриевич,-- сказал он почтительно,-- Но, побей меня бог, я так и не понял такого увлечения ракетами. Боевое оружие -- да! Но междупланетное? -- Вот-вот,-- Засядько горько махнул головой.-- Если у меня и есть какое-то величие, то оно как раз и заключается в ракетах. Ты считаешь меня счастливым человеком, полно прожившим жизнь? А я чувствую себя самым несчастным на свете. Военные заслуги? Груда орденов и золотая шпага? Современники ценят меня только за них. Точно так же современники Архимеда ценили его только за инженерную оборону Сиракуз. А каково было ему среди моря невежества? Ведь его математические работы больше чем на две тысячи лет опередили время и становятся понятными лишь теперь, в эпоху создания дифференциального и интегрального исчислений! Ты понимаешь, как это страшно: за всю жизнь не перемолвиться о главном ни с одним человеком? А внешне все благополучно... Засядько отвернулся, проглотил комок, подступивший к горлу, и стал смотреть в окно. Потрясенный Внуков некоторое время пытался представить себе бездну, отделяющую этого гения от эпохи, в которой нужно было бы ему родиться, но стало страшно, словно бы повис над пропастью. -- А как же проект насчет священников-врачей? -- спросил он в отчаянии.-- Ничего не пойму! Неужели это тоже реально? Ведь явное противоречие... Засядько, не оборачиваясь, ответил: -- А что делать? Сидеть сложа руки? Да, это мало реально. Но посуди: почти каждая самая захудалая деревушка имеет церковь. Поп, дьякон, дьячок, причетники... А фельдшер едва ли на волость отыщется. Люди мрут как мухи. Грязь, болезни, увечья... В диких племенах Тунгусии и то дела обстоят иначе. Там, в каждом селении есть шаман, он же и лекарь. -- Такое сравнение кощунственно,-- заметил Внуков робко.-- Дикие язычники и православные служители господа... Засядько с неудовольствием пожал плечами. -- Какая разница? Религии всех времен и народов служат одной цели. Только у дикарей шаманы больше пользы приносят. Эх, не скоро придет эра новой античности! Но придет. Люди перестанут стыдиться тела, прекратятся изуверские истязания плоти. Ведь все напрасно! Чем больше подавляешь инстинкты, тем больше они бунтуют. А надо бы усвоить: богу -- богово, кесарю -- кесарево. Здоровый человек и работает лучше, и в общении приятнее. Красота здорового тела! Пифагор, величайший математик, был победителем-борцом на Олимпийских играх! И многие другие великие, оставившие полезный след в истории, понимали пользу гимнастических упражнений, ухода за телом. -- Квант? -- спросил Внуков. -- Гуинфельд, Квант -- это люди, еще оставившие свои методы для последователей. Но сколько таких, которые унесли с собой собственный опыт к достижению полной гармонии тела и духа! -- Понимаю вас, Александр Дмитриевич. Это было бы прекрасно. Но это невозможно. Христианская религия рассматривает человеческое тело как сосуд греховных мерзостей. Только так! -- Поэтому христианство и рухнет. Не ахай! Рухнет, рухнет. Жаль, сама церковь этого не видят. В религии есть и хорошее, это хорошее стоило бы сохранить. Но где там! Все рухнет... Для выполнения заказов на части к ракетам пришлось загрузить несколько государственных и частных заводов, но окончательную сборку делали под руководством подполковника Внукова, которого Засядько назначил начальником "ракетного заведения", где готовились кадры квалифицированных ракетчиков, в своем ведомстве. 7 марта Засядько вызвал Внукова. -- Василий Михайлович! Срочно готовьте роту Балабухи. Без малейшего промедления отправляйте в Тульчин. Там стоит 2-я армия. -- Значит, война все-таки будет? -- Будет, Василий Михайлович. И очень скоро. Поэтому прошу поторопиться. Армия должна быть вооружена ракетами. Чем скорей, тем лучше. Приготовьте к походу и ракетное заведение. Я наметил для него место в Тульчине, поближе к действующей армии. Он пытливо смотрел в бесстрастное лицо подполковника. Это не горячий Балабуха. Этот все не спеша обдумает, взвесит, выскажет сомнения и опасения... Однако энтузиаст ракетостроения не меньший, чем Балабуха. А как организатор намного лучше. Сказывается жизненный опыт и умение ладить с людьми. Один из первых учеников... -- Когда в поход? -- спросил Внуков. -- 16 апреля,-- ответил Засядько.-- Ни на день позже. Кто знает, когда вспыхнет война. Мы должны быть к ней готовы в любую минуту. Возможно, она начнется раньше, чем вы приедете на место. Но в любом случае вы должны выпускать не менее шести тысяч ракет в год. -- Шесть тысяч! -- ужаснулся Внуков. -- Шесть тысяч,-- подтвердил Засядько.-- Попробуйте дать меньше, Шкуру спущу и не приму никаких отговорок. Всем необходимым я вас обеспечу. Ракетные установки, гильзы, треноги, гранаты, спускные трубы, прессы с соответствующими приспособлениями для набивки ракет, поддоны -- это будет прибывать к вам прямо в ракетное заведение в Тульчин. Или еще лучше: вы пока останетесь, чтобы принимать необходимое. Учтите, от вас буду требовать готовые к бою ракеты. Ясно? Внуков широко улыбнулся: -- Да что вы, Александр Дмитриевич, пугаете? Я все сделаю! Засядько провел рукой по воспаленным глазам. -- Извините, Василий Михайлович. Устал... Огоньки перед глазами пляшут. Сегодня нехороший сон снился... Внуков с сочувствием смотрел на бледное, исхудавшее лицо генерала. Засядько держался на ногах лишь усилием воли. Он, как всегда, поднимался в четыре утра и ложился далеко за полночь. И каждая секунда рабочего времени была заполнена изнуряющей работой на пределе сил... -- Сделаем,-- повторил подполковник, и Засядько уловил в голосе помощника жалость и сочувствие. Внуков любил учителя, хоть и без слепого обожествления, как Балабуха, но верно и глубок