одной из пещер Томас узрел жуткую сцену, где огненно рыжий огромный человек распластался вверх лицом на широком камне. Руки и ноги были неестественно вывернуты назад, Томас с трудом рассмотрел в слабом свете толстые цепи, человека приковали так, чтобы чувствовал боль в вывернутых суставах. Над ним висела толстая отвратительная змея, уже убитая. Из бессильно раскрытой пасти мерно срывались тяжелые капли. Рядом с прикованным стояла, привстав на цыпочках, женщина с распущенными волосами. В ее поднятых кверху руках смутно поблескивала чаша, она держала ее на головой распятого. Яд падал черными каплями, Томас слышал овальное бульканье. Пальцы женщины дрожали от напряжения. Металлическая чаша была тяжела, к тому же яд уже наполнил почти доверху. Ее лицо было смертельно бледным, руки напряглись, удерживая чашу в неудобной позе. Томас видел, как она закусила губу. Томас раскрыл рот, но Олег сказал негромко: -- Поглядел и мимо. Это не наше дело. Томас послушно скользнул вдоль стены за другом, но прикованный человек вдруг страшно рванулся в своих странных путах: -- Эй ты, рыжий!.. Не прячь лицо, я тебя узнал!.. Порви мои цепи! Ты же сможешь, чужак. Женщина лишь чуть скосила глаза, чаша в ее руках не дрогнула. Томас с сомнением посмотрел на цепи, скованные невесть из какого металла, если это металл, ибо похоже скорее на паутину, если можно вообразить паука размером с корову. Будь цепи булатные, этот рыжий сам давно бы порвал, понятно. Вот какое сложение. Да и кто бы не порвал... -- Если порву,-- спросил Олег с сомнением,-- что будешь делать, Локи? -- Отомщу,-- прохрипел рыжеволосый.-- Я им всем отомщу страшно! Женщина осторожно убрала чашу и, держа на вытянутых руках, опрометью бросилась к дальней стене. Из пасти змеи черная капля упала на голову прикованного. Локи рванулся, взвыл, забился с судорогах, закричал. Томас видел, как молниеносно меняются выражения боли, ненависти, страдания, жажды отомстить, сокрушить, уничтожить... Еще две капли успели упасть на мокрые волосы, женщина вернулась бегом, торопливо подставила чашу под четвертую каплю, успев подхватить на лету в последний миг железным краем. Томас присел на корточки, оглушенный ревом, неистовым криком, в котором жажды мести было больше, чем страданий. -- Ты видишь? -- вскричал Локи.-- Видишь, что сделали? -- Мерзавцы,-- выругался Олег. -- Освободи! -- Ты еще не остыл,-- сказал Олег сожалеюще.-- Ты сам был не совсем прав... Зачем Бальдра убил?.. Ну не ты, а кто стрелу слепца направил? За эти тыщи лет мог бы и одуматься. Ну, не раскаяться, это чересчур по-христиански, есть теперь наверху такая рабская вера, а как бы одуматься, перестать думать о таких мелочах, как убить кого-то, обворовать... пусть даже верховных богов, выманить сокровища... Локи рванулся, каменная стена затряслась, а земля по ногами дрогнула. Голос прикованного был страшен: -- Это тебя всегда мотало, как собачий хвост, из стороны в сторону! А мужчина, бог он или человек, не меняется! Олег отступил на шаг. Томас чувствовал, как в голосе калики проскользнуло сожаление: -- Ну, тогда виси. Я живу в мире, который жаждешь сжечь в Рагнареке. Если это и случится, то не я ускорю конец света. Он поспешно пошел прочь. Страшный крик ударил в спину с такой силой, что Томаса швырнуло вдоль стены: -- А ты? Вспомни, что сам творил?.. Во что превратился, рыжий? Оглушенный Томас смутно слышал, как оскорбленный Олег пробурчал что-то вроде "сам рыжий" или "от рыжего слышу", затем выступ скалы скрыл их. Томас смутно догадывался, что женщина невольно подсказала им дорогу: страшный яд за столетия, если не больше, прожег каменные стены. Он сказал дрогнувшим голосом: -- Чудится мне, что она это проделывает долго. -- Не то чудно,-- буркнул калика, не оборачиваясь,-- а что женщина! Пес, что лизал цепь Амирани -- понятно, но пес -- человек преданный... Томас оскорблено смолчал. Глава 13 Олег потянул воздух носом, остановился. Томас тоже быстро огляделся. В горячем воздухе, полном запахов серы и горящей смолы, появился другой запах, странно знакомый. Тут же исчез, но калика поднял палец, повертел головой, быстро пошел между скалами. Томас, боясь привлечь внимание грохотом железных подошв, крался почти на цыпочках, от чего заныли мышцы голени так, что едва не вскрикнул от внезапной судороги. Запах появился снова, даже не запах, а аромат, так бы его назвал Томас, исчез, сдвинутый волной воздуха, но калика уже шагал уверенно, и когда Томас услышал запах в третий раз, тот уже не исчезал, становился крепче, как запах старого вина. Калика остановился, Томас едва не столкнул его с уступа. Чуть ниже, едва не касаясь темными панцирями подошв калики, пробегали быстрые, блестящие, как уголь на изломе, тела. Длинные сяжки нацелено щупают воздух, шесть сильных ног несут быстро и ловко, а предостерегающе разведенные челюсти грозят неприятностями всякому, даже черту, это Томас понял с холодком по спине. У муравьев, что бежали справа налево, в жвалах было пусто, лишь острые зазубрины блестели хищно и угрожающе, а несли обратно уже знакомые Томасу блестящие комки. Сердце учащенно заколотилось, в крупных комьях, размером с человечью голову, сразу выхватил взглядом тусклый блеск, из-за которого крестоносное войско можно было заставить снять осаду с одного города и бросить на другой. Олег оглянулся, в зеленых глазах блеснула злость: -- Если и сейчас кинешься выколупывать этот презренный металл... Томас судорожно сглотнул, глаза как прикипели к мелькающим самородкам, каждый с голубиное яйцо, а таких в каждом комке по несколько штук: -- Что ты, что ты... Просто приятно увидеть этих зверюк! -- Да ну,-- буркнул Олег саркастически.-- То-то в прошлый раз надрожался... -- Так то там, наверху. А здесь, в сравнении, это же просто зайчики. Олег не слушал, уходил быстро, Томас почти не отставал, а когда навстречу потянуло прохладным воздухом, сперва не поверил, ад горазд на обманы, но становилось прохладнее в самом деле. Калика вдвинулся в новую щель, шел с оглядкой, и Томас, изнывая от липкой жары, ринулся навстречу прохладе. Стены резко ушли в стороны. Впереди открылся блистающий лед. Если и проникал сверху слабый лучик лунного света, то здесь дробился в сотнях глыб, переламывался, отражался, и все пространство было залито холодным мертвенным светом. Глыбы льда стояли ровными рядами, иные лежали, но всюду вместо привычного Томасу камня блестел лед. Он с наслаждением вдохнул всей грудью, поперхнулся, закашлялся: -- Наконец-то! Клочок рая! -- Согласен,-- откликнулся Олег,-- но все же не отставай, не отставай. Он целеустремленно двинулся через ледяное пространство. Томас снова набрал морозного воздуха, ликующе и с такой силой пропустил через грудь, чтобы добрался до самых дальних кишок. Усталость начала испаряться, как снежинка на горячей рыцарской ладони. Олег был уже на середине зала, впереди маячил черная нора, может быть выход, а может чего похуже, когда сзади раздался встревоженный вопль: -- Сэр Олег!.. Это же... это женщины! В полупрозрачных глыбах виднелись обнаженные женщины. Застывшие, замороженные, как лягушки на зиму, они смотрели кто с немым укором, кто со страхом и надеждой, кто с вызовом, но почти не было тех, кто застыл в тупом оцепенении, обреченности. Томас брел, спотыкаясь, глаза не отрывались от прекрасных женских лиц. Он готов был поклясться, что именно здесь собраны самые красивые женщины мира. Или же их делало самыми красивыми особенное выражение лица, глаз... -- Не отставай,-- бросил калика раздраженно. -- Олег! Это женщины,-- повторил Томас упавшим голосом.-- Здесь, в аду... -- Верно,-- согласился Олег саркастически,-- а где им еще быть? Томас пробормотал с жалостью: -- Какой огонь у каждой в глазах! Я не думал, что его смогут затушить все ледники мира... -- Ледники -- да,-- согласился Олег,-- но грубое слово может. Не отставай! Или ты только на коне герой? Томас, спотыкаясь, брел за ним, глаза не отрывались от прекрасных женских лиц, а на их тела старался не смотреть, чтобы не оскорблять их достоинство, ибо явно же не сами разделись, ад не только терзает, но и унижает, затем стал замечать короткие надписи, что въелись в лед либо у головы, либо у ног. -- Олег, за что их? Олег пробурчал, не оглядываясь, глаза его были упорно направлены в пол: -- За грехи. -- За прелюбодеяние? -- Хуже. Томас удивился: -- Еще хуже? -- Это ж твое христианство! Вера рабов -- опора государственности. Их сюда за пренебрежение высшими интересами. Ну, их много, не перечислишь. Любовь поставили выше, из-за чего высшие интересы пострадали. Томас возмутился: -- И за это в лед? За любовь? -- Охладить пыл,-- пояснил Олег равнодушно.-- Мол, слишком расточали пыл и жар не по тому адресу. Надо -- Родине, племени, религии... а они -- мужчинам. Он прошел вперед, а Томас замер, восторженно смотрел на одну вмороженную женщину: -- Какая красавица! Я даже не знал, что такое возможно!.. Какое совершенство... Олег! Мне чудится, что она постоянно следит глазами за тобой. Сэр Олег, это просто невероятная красавица... Ее глаза в самом деле поворачиваются за тобой... -- Уловка скульптора,-- пояснил Олег мрачно.-- Если нарисовать портрет, чтобы зрачок стоял посредине, то почудится, что портрет следит за тобой всюду... А со скульптурой можно тремя способами... -- Невероятно,-- прошептал Томас.-- Если их ставил сам Сатана, то он гений... хоть и гений Зла! Но почему я вижу, что следят глазами именно за тобой? -- Шире шаг,-- огрызнулся Олег. Ноги скользили, он пробирался осторожно, глядел только под ноги. Железные сапоги рыцаря почти не скользили, он жадно всматривался в прекрасные лица, сердце билось мощно и сильно, а кулаки сжимались в бессильной ярости. Мир несправедлив, если таких красивых в ад! Другое дело, некрасивых, те все равно становятся ведьмами, а еще ведьмами становятся те, кому мужья достались не по любви, но эти могли бы стать ангелами... Калика скользил, пытаясь пробраться через глыбу льда, черный зев вот уже рядом, когда Томас догнал, железные сапоги впивались в гладкий лед как железные когти, на миг они оказались рядом. Томас уважительно отступил, давая дорогу, сам впервые поскользнулся, замахал руками, мощной пятерней угодил в плечо Олега. Тот качнулся и, пытаясь удержать равновесие, растопырил руки. Пальцы коснулись ледяной глыбы, в которой проступало обнаженное тело. Сухо щелкнуло, затем звонко затрещал лед. Осколки брызнули с такой силой, будто их разбросало взрывом, или по глыбе льда ударили боевым молотом. Они еще не успели упасть на пол, когда миниатюрная женщина бросилась Олегу на шею. Голос ее был хриплый от волнения и близких слез: -- О, Олег!.. Я не могла и подумать, что ты тут же ринешься за мною!.. Как я была не права! Прости меня... Я такая дура, такая дура! Томас ошалело смотрел на эту невысокую женщину, настолько ладно сложенную, что такое полагал невозможным, с удивительно прекрасным лицом, огромными темными глазами. Волосы ее были черны как ночь, ниспадали на грудь и спину черным водопадом. Это была та самая, которая... Боги, мало им Сатаны с его воинством! Стиснув челюсти, он снял с плеч зеленый плащ, отобранный у призрачных монахов, и, мокрый от чудовищных усилий, набросил на удивительную женщину. Это зачтется за подвиг, подумал он хмуро, ибо глаза вылезают из черепа, чтобы видеть ее еще и еще. -- Поспешим отсель, сэр калика,-- сказал он, разрываясь между сочувствием и острой завистью.-- Пойдем, здесь холодно. -- Холодно? -- пробормотал Олег. По его лбу катились крупные капли пота. Он затравленно зыркал по сторонам, лицо медленно принимало обреченное выражение. Женщина, ее зовут Гульчей, наконец вспомнил Томас, прижималась к нему испуганно и счастливо, что-то верещала на своем птичьем женском языке, Олег вроде бы не обращает внимания на ее щебет, привыкает быстро, хотя лицо все еще такое, словно вместо хмельного меда хлебнул уксуса. Поспешим отсюда, повторил Томас про себя с потрясенной завистью, а то еще кого коснешься. Так что это совсем не мерещится, что вмороженные в лед женщины провожают взглядами! И самому бы не задеть... Яра не поймет, да и калике с двумя... Олег полез в дыру, можно идти чуть пригнув голову, женщина шла следом, а Томас прикрывал от опасности сзади. В дыры на плаще соблазнительно просвечивает ослепительно белое тело, хотя такая черноволоска должна быть смуглотелой, а пятна крови наверняка подсказывают, какие великие подвиги пришлось свершить, чтобы освободить ее, единственную и неповторимую! Олег что-то втолковывал женщине, та не слушала, смотрела влюбленными глазами. Томас обогнал, все-таки настоящий воин он, Томас Мальтон из Гисленда, а эти двое... всего лишь двое, хоть и опасные. Впереди расширялся каменный зев, там гремело, пахло серой и горящей смолой. Через несколько шагов гора осталась за спиной, тучи нависали темнолиловые, в них грозно вспыхивали огни, на выжженную землю падали злые отблески. Олег затравленно огляделся, махнул рукой, и все трое перебежали вдоль стены. Тропка была узенькая, Гульча пошла вперед, стараясь быть полезной, как самая маленькая и незаметная, а Олег обернулся к Томасу: -- Вот видишь!.. А они говорят! -- Что? -- не понял Томас. -- А то,-- сказал Олег голосом неправедно обиженного.-- Увидь нас кентавры... или еще кто, что скажут? Сразу разнесут, что Олег опять в ад за бабой... Еще добавят для интереса, что грязный, нечесаный, пьяный вдрызг, с дураком железнолобым... Томас, который кивал, соглашаясь с каждым словом, опомнился: -- Ну, это уже чересчур! Так наговаривать на святого человека... Я без шлема уже давно, а лоб у меня как лоб. А кентавры... Да вон скачут. Если глаза у них зоркие... -- Зоркие, зоркие,-- рыкнул калика раздраженно. Томас, оберегая репутацию друга, догнал Гульчу и поправил на ней плащ, пошел рядом, хотя чувствовал, что с большей безопасностью нес бы в руках большую ядовитую змею. Небо грохотало, потому он не услышал тяжелого конского топота, а когда увидел тускло блестящие под луной шлемы, сердце сжалось в недобром предчувствии. Навстречу неслась рыцарская конница. Лица рыцарей Томас не рассмотрел, забрала опущены, но даже по посадке чувствовал, что враг бросил на них ту мощь, с которой им не справиться. Он остановился, крикнул приглушенным голосом: -- Олег!.. Рыцари! Олег оставил Гульчу, во мгновение ока оказался рядом: -- Ах, черт... Рыцари смерти... -- Смерти? -- не понял Томас. -- Лучшие из лучших, что попали сюда,-- сказал Олег с тоской.-- У них был выбор: сидеть в котлах или же... Да, этих не уговорить, не обмануть... Что делать будем, Томас? Томас не знал, что есть выбор, но по настойчивому взгляду Олега понял, что у него есть выбор, лапнул себя за пояс: -- А, мышь!... Ты говорил, перенесет через озеро с лавой? -- С великим трудом,-- ответил Олег сразу,-- но перенесет. -- А троих? Олег покачал головой. Взгляд зеленых глаз был сочувствующим: -- Нет. Даже не дотащит до середины. Томас краткий миг смотрел на золотой амулет, затем в темноте как яркая молния блеснула его белозубая улыбка: -- Так что же мы решаем? -- В самом деле... -- Позови эту женщину,-- попросил Томас,-- я сам ее еще боюсь. Олег помедлил: -- Томас.... -- Да, сэр Олег. -- В этот раз нам не выбраться. Их взгляды встретились. Синие глаза рыцаря смотрели так же пристально, как зеленые глаза волхва. Томас кивнул: -- Сэр Олег, разум мне говорит... сам знаешь, что. Но над разумом есть что-то... чему подчиняешься даже ты. Олег поманил Гульчу, а Томас сунул ему амулет, знаками показал, чтобы все сказал и объяснил, а сам выдвинулся вперед, где узкий проход между скалами, вытащил меч. Гульча подбежала, легкая и с блестящими глазами. Олег вложил ей в ладонь амулет: -- Действуй! Быстро. Со стороны скал раздался могучий зловещий крик, словно стая волков заметила беззащитную жертву. Послышались крики, фырканье коней, которых осадили на полном скаку. Гульча непонимающе смотрела на раскрытую ладонь: -- Что... А, мышка... Да, я знаю эти амулеты... Олег, но она всех нас не потащит! -- Зато тебя и муравей поднимет,-- бросил Олег. Он повертел перед собой посох, лицо стало жестким, а голос приобрел металлический оттенок.-- Быстрее, ты нам мешаешь! Гульча с несчастным видом отступила. В глазах заблестели слезы: -- Но ты-то... в безопасности? Да что я говорю, какая уж тут... Но выбраться сумеешь? -- Еще бы,-- ответил Олег. Со стороны Томаса раздались крики, звон железа, и Олег озлившись, гаркнул: -- Прочь! Не видишь, ты нам мешаешь? Гульча сжала амулет, вокруг нее вспыхнули искорки. Ее подняло в воздух, она бросила прощальный взор на Олега, поднялась еще и помчалась как стрела высоко над озером огня. Если ей и хотелось задержаться там, посмотреть, чем кончится схватка, то пересилила, знала, что действие амулета вот-вот закончится. Олег бросился вперед, двое спешившихся рыцарей уже протиснулись в сторонке между камнями, бежали к Томасу сбоку. Олег налетел как буря, один еще пытался сопротивляться, но споткнулся о труп соратника, в тот же миг острый конец посоха пронзил горло. Еще один протиснулся там же, за ним появлялись еще и еще, Олег прыгнул навстречу, спеша перекрыть брешь. Томас гремел проклятиями, его меч гремел как удары молота великанов, вокруг него как вспугнутые вороны взлетали отрубленные руки и головы, разлетались обломки щитов и доспехов. Рыцари бросались на него молча, а его звонкий молодой голос ревел как трубный зов могучего тура, которому недостает соперников. Они дрались, потом Томас умолк, только дышал хрипло и надсадно, хотя меч с прежней силой и быстротой взлетал и крушил все, до чего дотягивался. Рыцари смерти выломали в каменной ограде крупный гранитный зуб, стали протискиваться сразу по двое. Томас с Олегом сразу же оставили защищать проходы, сошлись спина к спине. Успели обменяться взглядами, Томас даже удивился странно просветленному взгляду калики. Тот словно забыл о всей своей дурости, внезапно отбросил посох, подхватил по мечу в обе руки, и Томас ахнул, с какой легкостью и быстротой калика заработал длинными рыцарскими мечами. -- Выберемся,-- крикнул Томас,-- я тебя возьму... начальником десятка! -- Всего лишь? Три могучих рыцаря упали под его молниеносными ударами, а когда изумленный Томас увидел, что они еще и распались на неровные половинки, то вскричал: -- Сотню дам под начало! Два меча обрушились на его шлем, он едва успел парировать своим, отшвырнул, достал зеленым лезвием по животам, рыцари согнулись, придерживая ладонями выпадающие кишки, а Томас с веселым кличем рубил и рассекал, доспехи трещали как чужие, так и его, он чувствовал, как чужая сталь пробивает его панцирь, острые клювы вгрызаются в его тело, но священная ярость держала на ногах, он рубился, пока кровь со лба не залила глаза, но и тогда лишь тряхнул головой, ибо руки заняты, а сзади хрипло и страшно кричали враги, калика не просто сражал, но и отшвыривал, дабы их не забросали трупами, и Томас победно рубил, в сердце безумный восторг, счастье, он рубился и побеждал, а боль от новых ран... что ж, мужчина рождается для битв и славной гибели, главное -- стоять красиво и до конца... Он сражался и, когда земля закачалась, опустился на одно колено, затем сумел подняться, его били по голове, плечам, трещало железо, в грудь втыкали копья, он взмахивал мечом уже в кромешной тьме, не зная, что уже лежит на земле среди трупов, а враги топчут и бьют ногами неподвижное тело. Глава 14 Его волокли за ноги, потом был провал и чернота, затем видел быстро проносящуюся перед глазами землю, и сквозь свирепую боль в черепе понимал, что везут на коне поперек седла. Потом голова будто разлетелась на осколки, как глиняный кувшин под посохом отшельника: явно задели ею за придорожный валун, Томас снова провалился в спасительную тьму. Боль была ноющая, недобрая, постоянная. Словно бы на острую не было сил, а тупая тлела в неподвижности, ожидая малейшего движения, чтобы вцепиться ядовитыми зубами. И эта боль сказала ему, что он еще существует. Калика лежал рядом, Томас чувствовал его с закрытыми глазами по неровному дыханию. Когда удалось открыть один глаз, второй закрыт кровоподтеком, Томас увидел рядом в луже крови тело в волчьей шкуре. Красные волосы слиплись от крови, лицо распухло, обезображенное кровоподтеками и ссадинами. Сердце Томаса сжалось и застыло, никогда еще не видел калику в таком жутком состоянии, Оружие исчезло, но руки калики были свободны, как и ноги. Томас попробовал пошевелить своими конечностями, вскрикнул от острой боли, разом заболела и голова, и все кости, каждая жилка взмолилась о пощаде. -- Где мы? -- прошептал он разбитыми губами. Во рту стало солоно, он проглотил кровь, она текла из губ и разбитых десен. Он ни на миг не подумал, что Олег мертв или без памяти, калика должен немедленно ответить, как ученая ворона, что повинуется своей природе, и в самом деле услышал сдавленное: -- В преисподней... -- Да ну? -- сказал Томас саркастически. Злость на умничающего отшельника на миг заглушила даже боль. -- Кто бы подумал! Ты как?.. -- Плясал бы... да тесно... Томас попробовал повернуть голову, взвыл, но все же оглядел массивные глыбы, тесно подогнанные одна к другой. Они уходили ввысь, где терялись в сумраке, тянулись в обе стороны, исчезая из поля зрения, а когда Томас сумел перекатиться на другой бок, он увидел такое, что дыхание перехватило, а боль от нового потрясения отступила, затаилась где-то внутри костей. Огромный мрачный зал, в котором лежали, тянулся едва ли не на мили, Томас видел только две стены, что расходились от угла, остальное тонуло в сумраке. В двух десятках шагов на высоком помосте стоял исполинский черный трон. К нему вели ступеньки, Томас машинально насчитал тринадцать, трон был пуст, высокую спинку увенчивали пурпурные рога, что расходились в стороны и загибались кверху. За троном мелькали призрачные тени, исчезали так быстро, что Томас рассмотреть не успевал, а каждое движение глазным яблоком втыкало острые ножи в мозг. Он тихонько подвывал, звучно глотнул кровь, вроде бы перестает сочиться, в голове звон и кружение. Рядом возился калика, Томас с завистью увидел, как он сумел сесть, упираясь спиной в стену. Он представил себе, как явится кто-то наглый, будет смотреть на него сверху вниз, эта мысль была невыносимой, он стиснул челюсти, напрягся, мышцы кое-как повиновались, чудеса еще не кончились, и он, почти теряя сознание от нечеловеческих усилий, сумел сесть. Спину давило гранями камня, он только сейчас понял, что лишен полностью доспехов, воздух холодит раны и ссадины. Рубашка мокрая от крови, Томас провел ладонью по распухшему лицу. Вспухло, будто он запихнул за щеки по булке, теперь скрывает от сурового наставника. Он чувствовал себя голым без доспехов, хотя одежду оставили, изорванную и забрызганную кровью. На груди болтался нагретый его теплом крест, тяжелый и теплый, тоже с застывшими каплями крови. Шея ныла, кто-то явно пытался сорвать крест, но цепочка выдержала, только поранила кожу. Затрещало, словно лопнула каменная стена. На стыке стены и потолка обрушились, выбитые страшным ударом, огромные глыбы. Томас как зачарованный начал было следить, как замедленно падают, переворачиваются, но вздрогнул как уколотый: в пролом влетела красная с черным фигура, стремительно понеслась в их сторону. На расстоянии броска дротика неизвестный на миг завис в воздухе, Томас с дрожью во всем теле смотрел на крылатого исполина, что в полтора раза выше, а в плечах шире вдвое любого земного богатыря. Закован в блещущую сталь с головы до ног, широкие плечи кузнеца, выпуклая грудь, которой позавидовали бы атлеты, а два исполинских крыла летучей мыши, с когтями размером с кабаний клык, захватили, казалось, полмира. Крылатый рыцарь опустился на каменные плиты тяжело, согнул колени от удара, выдерживая свою тяжесть, лицо болезненно искривилось. Крылья со змеиным шуршанием стали складываться. Сквозь прорезь в шлеме горели адским огнем пурпурные глаза. Томас не умом, а чувствами ощутил несокрушимую прочность его доспехов. А по тому, как появился и с какой надменностью держится, чувствуется его врожденная привычка повелевать. Доспехи черные, без блеска, на локте небольшой щит со странным гербом... Томас напряженно всматривался в этот странный щит, ибо у англов он круглый, у итальянских рыцарей продолговатый, а у германцев такой же, но с выемкой вверху. У испанцев плоский сверху и закругленный снизу, у французов четырехугольник, а у этого рыцаря щит треугольный, что не лезет ни в какие ворота, поле простое, нерасчлененное, а красок ни одна из пяти узаконенных законами геральдики, как из фигур ни одна не похожа на льва, орла или вепря, что приличествовало бы рыцарю такого внушительного вида, а скорее там изображены стихии, но не солнце, луна и звезды, а нечто более величественное и жуткое, что Томас не мог передать словами, но по коже пробежал трепет, а когда наконец рассмотрел еще и яркую падающую звезду, он понял, кто вошел! Только сейчас в пролом начали влетать крылатые черти, демоны, ведьмы, ибо чем выше ранг сюзерена, тем больше вассалов и слуг должны его сопровождать. В зал ввалились толпы голых женщин, толстых и мясозадых, с распущенными волосами и отвисшими от тяжести грудями. Они хохотали дурными голосами, пели и смеялись бесстыдно, в руках кувшины с вином, лютни и волынки. Вдогонку бежали козлоногие черти, дядя Эдвин называл таких сатирами. Тоже вопящие, блеющие, с кувшинами вина, гроздьями винограда, уже хмельные, волосатые и вонючие. Женщины бросились к Сатане, со смехом и омерзительными шуточками начали снимать с него доспехи. Сатана растопырил руки, давая снять с себя доспехи, женщины ловко отстегивали щитки из стали... нет, адаманта, напомнил себе Томас, вспоминая рассказы о чудесном металле, из которого куют оружие небесного воинства. Когда сняли шлем, Томас содрогнулся как от удара. Стиснул челюсти, чтобы не выдать свой испуг, голова Сатаны как валун, рога острые и блестят металлом, глаза горят нестерпимым блеском звезд, а нижняя челюсть вызывающе выдвинута вперед, отчего Томасу сразу же захотелось вызвать наглеца на поединок. Лицо князя Тьмы подергивалось как у безумного, ноздри хищно раздувались. Когда перевел взор с калики на Томаса, верхняя губа чуть приподнялась, показывая острые клыки. Томас со смертным холодом ощутил, что даже его железные доспехи, даже будь все еще на нем, перед этими зубами не крепче листа подорожника. Когда сняли и вязаную рубашку, свитую из веревок, Томас увидел самую широкую грудь, какую только мог представить, с красной кожей, будто князь ада вынырнул из кипящей лавы, с рыжими звериными волосами. Женщины продолжали раздевать, хохотали, хватали князя Тьмы жадными похотливыми пальцами. Его улыбка стала шире, в огненных глазах зажглось мрачное пламя скотского желания. Багровые светильники бросали недобрые блики, все словно было залито свежей дымящейся кровью. Грудь Сатаны еще вздымалась тяжело, часто, могучее тело блестело от пленки пота. Томас перехватил острый взгляд калики, устремленный на владыку преисподней. Томас внезапно подумал, что и калика, как и Сатана, магией почти не пользуется, предпочитая ходить пешком или ездить на простой телеге. Сатана мог бы силой своей нечистой магии, своей власти... Дальше Томас запутался, ибо хоть убей не мог понять, почему Сатане оставлена такая власть, если можно было бы Господу сокрушить все его воинство без остатка, основать рай на земле, чтобы все пели и славили его имя. Сатана оглядел их почти любовно, сладострастно потер огромные ладони. Между ними вспыхнула скрученная молния. Воздух стал чище. -- Подумать только!.. Когда мне сказали, что сюда вторглись двое, которые отбрасывают тени, я, признаюсь, не поверил... Говорят, бывало в древние времена, но теперь... Томас сказал надменно, стараясь выговаривать слова правильно разбитыми губами: -- Скоро сюда придут с мечом и крестом. -- Гм... Вряд ли. Но когда вы перебили почти весь отряд лучших рыцарей Европы, я понял, что явились мои создания! Томас с усилием вскинул голову, стараясь держать ее гордо, взгляд сделал надменным: -- Мы -- создания Господа. Огненные брови сдвинулись на переносице Сатаны. Черти за спиной князя начали хвататься за трезубцы, делать угрожающие жесты, скрипеть зубами и топать копытами, но Сатана небрежно повел дланью, их как ветром выдуло из огромного зала. Улыбка Сатаны оставалась прежней, только в громыхающем голосе грозно проступила насмешка: -- Ого! А что же ты явился сюда в доспехах? И с мечом за плечами? Разве не я их выдумал? Разве не я придумал вообще одежду? Не я научил вас, людей, пахать землю, разводить скот, строить дома, а из домов -- города? Не я учил плавать, строить лодки и большие корабли?.. Разве лучше, если бы ваши прародители, Адам и Ева, остались в райском саду? Мало того, что голые и босые -- чем не скот? -- тот бородатый дурак им даже плодиться не давал! Так бы и существовала эта пара двуногих скотов, если бы не я... -- Это была провокация,-- сказал Томас, но голос его звучал уже не так уверенно. Олег морщился, приглушая боль в голове, почти не вслушивался, ибо эти двое затеяли нелепый спор, Сатане хочется доказать свое, выплеснуть накипевшее, а рыцарь не может не спорить с врагом своего сюзерена... -- Да,-- согласился Сатана,-- но какая? Та пара дала жизнь и тебе через сотни поколений! Да и вообще не было бы даже самих Адама с Евой, если бы я не выдрал из самого сердца земли то, что вы зовете красной глиной. Сколько ангелов пыталось! Тот бородатый хотел уже отказаться от затеи... Эх, как земля застонала, как не хотела отдавать свою плоть! Кто из вас знает, что три дня и три ночи я боролся с нею? Как она орала, противилась, когда я выдирал из нее клок красной глины!.. Ну, сам понимаешь, что называем красной глиной. И что называется выдирал, что на самом деле всего лишь помощь при родах. Тот бородатый, бледнел и закрывал глазки. Но и потом земля, озлобившись за те муки... дура... отказывалась принимать первого убиенного несколько столетий. Пока ей не вернули первого из нее взятого. -- Первого убиенного,-- сказал Томас враждебно,-- это Авеля, которого ты убил? Сатана поглядел на железного человека с интересом: -- Только подсказал способ. Я много чего подсказываю, но люди почему-то выбирают... ха-ха... то, что больше свойственно моему характеру, а не бородачу! Томас невольно скосил глаза на калику. Тот вздрогнул, лицо его посерело. Томас пугливо подумал, что калика мог в самом деле бродить по жуткой земле, где мертвецы, не разлагаясь, лежали или же ходили по земному лику. Калика поймал его взгляд, сказал нехотя: -- Это было до тех пор, пока ей не вернули тот клок. Адам помер через... не упомню сколько, помню только, что мучился, когда отходил. И Лилит вспоминал, терзался, что из двух женщин выбрал проще, покладистее... Когда им, Адамом то есть, зарастили рану, то и других мертвецов удалось сунуть под дерновое одеяльце. Томас зябко передернул плечами, разговоры были страшные и ошеломляющие, каждое слово било боевым молотом по шлему. Он стиснул зубы: -- Все равно человека создал Господь! Сатана отмахнулся как от комара: -- Молчи, меднолобик... Был бы ты бесплотным -- ха-ха! -- на чем бы таскал эти два пуда железа? Это я настоял на том, чем гордишься: мускулах, широкой груди, твоей стати! Томас пошатнулся, хотя вроде бы упирался спиной в стену. Олег видел, как сомнение перешло в страшное подозрение, все же Томас прошептал с усилием: -- Я горжусь душой! Сатана хмыкнул: -- А что есть душа? -- Честь,-- сказал Томас уже увереннее,-- благородство, верность Прекрасной Даме, своему народу... Сатана с удовольствием захохотал: -- Это все от меня, дурень! Даже волк верен своему племени, волчице! Дурень, ты все еще не понимаешь? Мол, как это обоих не сожрал, едва дерзко вторглись ко мне в спальню? Олег молчал, Томас прошептал: -- Да, я ожидал... и, честно говоря, ожидаю. Широкие ладони Сатаны звучно хлопнули по таким же широким коленям: -- Не понимаешь?.. Я уже кувалдой его луплю в лоб, а он все оглядывается: где это стучат?.. Нет, эта тупость от него, моя часть сообразительнее. А ты, идущий в шкуре?.. По глазам вижу, понял. Рыцарь, разве твой отец тебя сжирал живьем, когда ты без разрешения вбегал в его покои?.. И даже иной раз мешал его делам, гораздо более важным, чем выслушивать твой детский лепет? Олег видел, как Томас побледнел и пошатнулся. Лицо стало восковым. Одно дело верить, что его праотца создал Светлый Бог, а потом гадкий дьявол малость подсовратил чистейшую душу, а другое -- поверить, что Адама создавали Бог и Сатана вместе. И что вся плоть -- от Дьявола! Хохот Сатаны стал грохочущим: -- Ты плод любви... ха-ха!.. Потому мы с Ним и бьемся так яростно. За тебя, человек! К тебе ревнуем так мощно. Томас ухватился руками за горло, удерживая крик, вместо этого прохрипел слабо: -- Ты сам... его создание... По дурости, слабости или недомыслию... не мне судить Творца, хотя сейчас я бы ему сказал... такое сказал... но ты -- его создание! Сатана засмеялся, но Томас ясно услышал затаенную горечь: -- Он меня создал?.. Ха-ха!.. А не я его? Мороз пробежал по спине Томаса. В хохоте Сатаны чувствовалась дикая уверенность и правота. Калика опустил плечи, Томас с ужасом понял, что калика уже поверил. -- Но как же это можно? -- воскликнул он.-- Я не верю! -- Вера для дураков,-- громыхнул Сатана.-- Для слепых и тупых дураков... Каждый верит в меру своей тупости. Но если хочешь знать, то это я его создал! Стены вздрагивали, красные наплывы подрагивали, сползали широкими потеками. Серный запах стал сильнее. Томас прошептал: -- Но как... как это можно? -- Можно,-- ответил Сатана.-- А как, сам думай. -- Как это можно? -- повторил Томас с отчаянием. Сатана захохотал, запрокидывая голову. Шея его была как ствол красного дуба, а мышцы на широкой груди красиво вздулись. Томас в отчаянии перевел взор на Олега. Калика, раздраженный и нахмуренный, огрызнулся: -- Можно-можно. Так даже лучше. -- Что-о? -- А что лучше: когда скот превращается в человека, или когда человек в скота? Но что-то меня тревожит. Что-то громадное и страшноватое... Сатана захохотал, словно вбивал последний гвоздь в гроб, где лежал Томас: -- А почему, по-твоему, он создал Еву из ребра? Ха-ха!.. Да потому... ха-ха... что сам Адам был бесполым, как и все ангелы! Как и сам бородоносец! Томас побелел. Он чувствовал, что Сатана не врет, про бесполость ангелов слышал и раньше, об остальном как-то догадывался или смутно чувствовал, а сейчас пошатнулся как от удара молотом по голове, прошептал затравленно: -- Сколько же во мне... от тебя... -- Вот-вот,-- громыхнул Сатана весело.-- Это от меня! Как и плотская любовь, как и настоящая любовь, что лишь возгонка любви плотской. А его любовь, я говорю о бородаче -- это даже не любовь к Родине или Отечеству, пусть даже к Державе, а что-то вроде киселя в тумане. Томас вспомнил одно из часто упоминаемых каликой выражений: -- Катиться с горы легче, чем взбираться! Вот ты и докатился... Сидишь в подземельях как крот, света божьего не зришь. Глубже уже некуда, верно? В самом деле земле тебя держать противно. Индрики и то выше бродят!.. А когда сюда доберутся... Он сам передернул плечами, когда представил себе страшных индриков, их неторопливое всесокрушающее вторжение в этот мир. Сатана пренебрежительно отмахнулся: -- Ладно, это пустяки. Надо подумать, к чему вас тут приспособить. Или сразу в котел с кипящей смолой? Томас спросил неверяще: -- Тебе... мало чертей? Нужны соратники из людей? Сатана проревел: -- Мне не нужны соратники! Мне нужны угодники! Томас задержал дыхание, чтобы без стона гордо выпрямить спину. Ответил с достойной благородного рыцаря надменностью: -- С угодниками проще... только далеко ли уйдешь? Рабы -- есть рабы. Он хотел добавить, что свободные англы, еще малые числом, сокрушили и разметали исполинскую Римскую империю, что держалась на рабах, но смолчал, не будучи уверен, что ничего не перепутает из дядиных рассказов. В зал вбегали и даже влетали черти, Томас видел их смутные тени в сумраке. Некоторые подбегали к Сатане, Томас видел их блестящие любопытные глаза, что-то шептали на ухо, исчезали. Одного, явно не угодившего, он распылил небрежным мановением пальца, тот едва успел вспикнуть, а Сатана брезгливо вытер палец, снова устремил огромные горящие глаза на пленников. Томас чувствовал, что интерес Князя Тьмы к ним падает, скоро передаст их в руки палачей и забудет, своих дел по горло, судорожно цеплялся за любую мысль как выбраться, но ничего не приходило в голову кроме идеи вызвать Сатану на турнир и выбить из седла, тем самым добыв свободу себе и сэру калике. Олег, что больше помалкивал в их диспуте, спросил непонимающе: -- Но ведь ты -- отец всех знаний? Ты сам признался, что вся цивилизация -- твоих рук дело. У того, Верхнего, слепая вера, что больше подходит для ленивых недоумков, а у тебя -- гордость и жажда знаний. Но что-то я сейчас недопонимаю... Томас видел, как гордое лицо Сатаны перекосилось, а глаза вспыхнули таким светлым оранжевым огнем, что Томас на миг ослеп, а в голове пронеслось потрясенное: каким же великолепием блистал, когда был у престола верховного сюзерена! -- Даже тебе, гордец... что мне любо... не понять... Голос его из мощного и сильного стал глухим, словно Сатана, как и калика, тащил на себе незримую гору. Томас непонимающе покосился на калику, вот уж не заподозришь в гордости, явно Князь Тьмы под гордостью понимает что-то другое, а Олег возразил: -- Если мы -- твои дети, то когда-то сможем понять. -- Когда-то,-- прорычал Сатана. Похоже, Князь Тьмы уже потерял к ним интерес, Олег спросил быстро: -- Ты... отказался? Глаза Сатаны вспыхнули пурпуром. Томас затаил дыхание, гнев Князя Тьмы собрался вокруг повелителя красным облаком, но Сатана лишь проревел люто: -- Не сдался! Но разве это жизнь? Карабкаться на гору, которой нет конца? Карабкаться, обламывая ногти, вгрызаясь зубами, не досыпая и недоедая, отказывая себе в простых человеческих радостях... Олег спросил с угрюмой подозрительностью: -- Это каких же простых человеческих радостях? -- Сам знаешь! Есть ли выше радость, чем догнать, повалить и овладеть чужой женщиной, догнать врага и размозжить ему голову, поджечь чужой дом, ломать и крушить, слышать рев пожара. Он хохотал, воздух сотрясался, вокруг хохотали толстые мясозадые женщины. К удивлению Томаса Олег кивнул: -- Ты прав, это как раз и есть главные человеческие радости... будь ты проклят! Сатана едва не задохнулся хохотом, стены тряслись, от рева у Томаса гремело в голове. -- Благодарю!.. Га-га-га! Я постарался, постарался... га-га-га!.. Человек -- это не что-то бледное и неживое, как жаждет дурак наверху!.. Человек -- это плоть, га-га, а плоть от меня!..