полчасика, и можете отправить его домой. Только не забудьте помазать ему йодом ранку на лбу, -- сказал доктор и вышел из комнаты.
Серафима Андреевна помазала Толе ссадину на лбу йодом, потом присела к столу и стала что-то писать в тетради.
-- Тебя как звать-то? -- спросила она. Толя хотел сказать, что его зовут Толя, но почему-то сказал, что его имя Слава, а когда Серафима Андреевна спросила, как его фамилия, он, вместо того чтоб сказать Клюквин, ответил, что его фамилия Огоньков, то есть назвал имя и фамилию своего приятеля Славы Огонькова, к которому шел утром, когда кошка ему дорогу перебежала.
-- Красивая у тебя фамилия, -- сказала Серафима Андреевна, записывая имя и фамилию Славы Огонькова в тетрадь. -- А где ты живешь?
Вместо того чтобы сказать, что он живет на Демьяновской, дом 10, квартира 16, Толя сказал, что живет на Ломоносовской, дом 14, квартира 31, то есть опять-таки дал адрес не свой, а этого самого Славы Огонькова.
Впоследствии Толя и сам не мог объяснить, почему он соврал. Должно быть, он вспомнил в этот момент, как никто ему не поверил в домоуправлении, когда он говорил правду, ну, а раз никто не верит, то чего ж ему и стараться! К тому же он очень боялся, как бы из больницы не сообщили матери про все, что случилось.
Таким образом, Толя поступил в точности, как тот мальчик, про которого слышал в домоуправлении. Если бы он не слышал про этого мальчика, ему бы и в голову не пришло называться чужим именем и давать чужой адрес, но поскольку он слышал, то ему тут же и пришло все это в голову.
-- Ломоносовская улица -- это не близко, -- сказала Серафима Андреевна. -- У вас дома есть телефон?
У Толи дома телефона не было, но он вспомнил, что в квартире у Славы телефон был, и поэтому сказал, что телефон есть.
-- А какой номер? -- спросила Серафима Андреевна.
-- Номер, номер... -- забормотал Толя, морща изо всех сил лоб. -- Номер не помню.
-- Как же ты своего телефона не помнишь? -- усмехнулась Серафима Андреевна. -- Видно, так испугался, когда под машину попал, что и номер забыл. Ну ничего, я сейчас посмотрю в справочнике.
-- А зачем вы хотите по телефону звонить? -- испуганно спросил Толя.
-- Надо же сказать твоей маме, чтобы пришла за тобой. Я бы сама отвела тебя домой, но мне нельзя отлучаться с работы.
-- Будто я сам не найду дороги домой! -- сказал Толя. -- Зачем меня еще отводить!
-- Нет, голубчик, я тебя не могу отпустить одного. Вдруг ты снова угодишь под машину!
Серафима Андреевна принялась листать телефонную книгу.
-- Вот, -- сказала она, отыскав нужную страницу. -- Огоньков, Ломоносовская улица, дом четырнадцать, квартира тридцать один.
Она протянула руку к телефонному аппарату. сняла трубку и принялась набирать номер. Толя с тревогой наблюдал за ее действиями и ждал, что из всего этого выйдет. Единственная его надежда была на то, что у Славы не окажется никого дома. Однако надежда эта оказалась напрасной. Через полминуты Серафима Андреевна уже разговаривала со Славиной мамой.
-- Алло! Это гражданка Огонькова? -- кричала она в телефонную трубку. -- С вами говорят из больницы. Вам надо прийти за сыном. Да, да, за сыном, за Славой... Что с ним?.. Да с ним ничего. Он лежит тут... Да вы не волнуйтесь. С ним ничего, честное слово, ничего... Ну, а лежит потому, что ему противостолбнячный укол сделали. Противостолбнячный. Да... Зачем укол?.. Ну, вы ведь знаете, что при ранении всегда полагается укол против столбняка делать... Да нет! Какое ранение! Кто вам говорит про ранение? Он вовсе не ранен... Да не ранен, говорят вам! Просто царапина. Заживет к вечеру... Да я не обманываю вас, честное слово, я говорю правду. Царапина! Абсолютно никакого ранения... Что?.. Царапина отчего?.. Ну, попал под машину, то есть не попал под машину, а его сшибло, то есть не сшибло, что это я говорю, -- он сам упал, а машины даже близко не было, честное слово... Да нет, что вы такое выдумываете! Я не успокаиваю вас. Он живой, честное слово... Да что вы поднимаете раньше времени панику! Вот он лежит тут, честное слово, лежит, что я, врать буду! Приезжайте, сами увидите... Что? Куда приезжать?.. Тургеневская, дом двадцать пять.
Серафима Андреевна положила трубку и, улыбнувшись, сказала Толе:
-- Ну вот, как удачно все вышло. Сейчас твоя мама здесь будет.
Услыхав эту новость, Толя моментально соскочил с койки, но Серафима Андреевна уложила его обратно.
-- А ты лежи. Зачем же вставать? После укола всегда полежать надо. Мама придет, вместе домой отправитесь.
Толя лежал и старался представить себе, как он будет выпутываться, когда Славина мама придет и увидит его вместо Славы.
"Может быть, признаться Серафиме Андреевне, что я вовсе не Слава?" -- думал Толя.
Однако он никак не мог решиться признаться, а потом Серафима Андреевна вышла из комнаты, и ее долго не было. Увидев, что она не возвращается, Толя решил, что теперь самое лучшее будет -- это удрать отсюда. Он уже представлял себе, как Серафима Андреевна и Славина мама войдут в комнату и, увидев, что его нет, начнут искать по всей больнице; Славина мама, конечно, испугается еще больше, но в конце концов она все же вернется домой, увидит Славу и успокоится.
Продумав все это, Толя поднялся на койке и уже опустил ноги вниз, чтоб соскочить на пол, но в это время дверь отворилась, и в комнату вошла Серафима Андреевна, а за ней Славина мама. Лицо у нее было бледное и встревоженное.
-- Ну, вот видите, -- сказала Серафима Андреевна. -- Он жив и вполне здоров, и даже смеется.
Толя сидел на койке и глупо улыбался, глядя на Славину маму.
-- Где же мой сын? -- спросила Славина мама, обводя комнату растерянным взглядом и как бы не замечая Толю.
-- Да вот же, -- весело сказала Серафима Андреевна, махнув рукой в сторону Толи. -- Неужто не признали своего сына?
-- Где мой сын? -- глухо повторила Славина мама. -- Толя, где Слава?
-- Не знаю, -- пробормотал Толя.
-- Вы ведь вместе были у Жени Зайцева. Куда вы от него пошли? Толя, не скрывай от меня ничего!
-- Да какой он Толя! Он Слава, -- сказала Серафима Андреевна.
-- Кто -- Слава? -- удивилась Славина мама. -- Да он же. Кто же еще?
-- Слушайте, что все это значит? Вы скажете наконец, где мой сын?
-- Так разве Слава не ваш сын?
-- Слава мой сын, но ведь это не Слава, а Толя! Толя Клюквин, понимаете? Сколько раз повторять вам! Я, кажется, с ума сойду!
-- Что же ты сказал мне, что тебя зовут Слава Огоньков? -- напустилась Серафима Андреевна на Толю. -- Вы меня, гражданка, простите, но я не виновата. Он мне сказал, что он Огоньков, я и позвонила вам. Ты зачем сказал, что ты Огоньков, когда ты вовсе не Огоньков? Ты что, не в своем уме, такие шутки шутить? Или ты, может, испугался, когда под машину попал? Вы его не вините, гражданка, должно быть, он от испуга не то, что надо, сказал. Это бывает.
-- Да я разве виню? Я никого не виню. Я только хочу узнать, где мой сын?
-- Гражданочка, откуда же я могу знать, где ваш сын? Разве вы не видите, что вашего сына у нас нет?
-- Значит, он не попал под машину?
-- Должно быть, еще не попал, -- развела руками Серафима Андреевна -- Думаю, что, если б попал, его бы к нам привезли
-- Слушай, Толя, -- обратилась Славина мама к Толе. -- Ты мне скажи только, когда вы со Славой ушли сегодня от Жени?
-- А я разве был сегодня у Жени? -- спросил Толя.
-- А разве нет? Мне показалось сегодня утром, что ты тоже к Жене пошел.
-- Я пойти-то пошел, но дойти-то не дошел. Я не попал к нему, потому что сюда вот попал.
-- Так, может быть, Слава и сейчас у Жени сидят? Ты не помнишь телефон Жени?
-- Нет.
-- Ну, телефон можно по телефонной книге узнать, -- сказала Серафима Андреевна.
Она быстро разыскала в телефонной книге телефон Жени Зайцева. Славина мама сейчас же позвонила, и оказалось, что Слава был там. Поговорив со Славой и приказав ему возвращаться домой, она успокоилась и попросила Серафиму Андреевну дать ей немножечко валерьяновых капель. Серафима Андреевна накапала ей валерьянки в стаканчик и сказала:
-- Теперь надо бы позвонить Толиной маме, чтобы пришла за ним.
-- Нет. нет, -- сказала Славина мама. -- Не надо Толиной маме звонить, а то вы ее до смерти перепугаете.
-- Что вы! Зачем же я стану пугать? Уж я знаю, как надо.
-- Нет, я лучше сама отведу Толю домой. Да у них, кстати, и телефона нет.
Сказав это, Славина мама взяла Толю за руку и, попрощавшись с Серафимой Андреевной, вышла на улицу.
-- Как же так получилось, что ты в больницу попал? -- спросила она.
Толя стал рассказывать по порядку, как отправился утром к Славе, но вернулся назад, потому что ему перебежала дорогу кошка, а поэтому он опоздал и не застал Славу дома; как пошел потом к Жене, но по дороге стал кататься на велосипеде и упал в мусорный ящик, потом играл с ребятами в волейбол, разбил мячом окно, попал в руки злой бабке, которая потащила его в милицию, а он от нее вырвался и побежал через дорогу, и его чуть не задавил автомобиль, после чего его отвезли в больницу и сделали укол против столбняка. Славина мама не могла сдержать на лице улыбку, слушая весь этот невероятный рассказ.
Потом она сказала:
-- Какой же ты чудной человек! Ну, скажи, пожалуйста, что было бы, если бы ты не обратил внимания на то, что тебе перебежала дорогу кошка, а пошел бы спокойно своей дорогой?
-- Да что было бы?.. Ничего, наверное, и не было бы, -- ответил Толя. -- Я застал бы дома Славу, мы играли бы с ним дома в шахматы, и я не пошел бы к Жене, не разбил бы окно, не удрал бы от бабки и не попал бы под машину.
-- Вот видишь! Это все из-за того, что ты человек с предрассудками и веришь в разную чепуху.
-- А это что -- предрассудки?
-- Не знаешь, что такое предрассудки? -- усмехнулась Славина мама. -- Постараюсь тебе объяснить. Ты, наверное, знаешь, что когда-то человек был еще очень дикий, необразованный, не умел правильно рассуждать, не понимал многого, что происходит вокруг. Когда происходило затмение солнца, он, не умея объяснить это неожиданное явление, пугался и воображал, что оно предвещает какое-нибудь бедствие, а когда ему неожиданно перебегала дорогу кошка или другое животное, он думал, что это тоже сулит какую-нибудь неудачу. Так появились многие предрассудки, а предрассудками они названы потому, что возникли еще перед тем, как человек научился правильно пользоваться своим рассудком, или умом.
-- Так лучше их назвали бы не предрассудками, а передрассудками, -- сказал Толя.
-- Ну, это все равно, что "пред", что "перед", -- сказала Славина мама. -- Принято говорить "предрассудки". Ну вот. Мы с тобой прекрасно знаем, что во время солнечного затмения Луна заслоняет Солнце, и это не может предвещать ничего плохого. Что же может случиться с человеком плохого, если ему перебежит дорогу кошка?
-- Ну что может случиться? Наверное, ничего, -- ответил Толя. -- Человек ходит сам по себе, а кошка бегает сама по себе.
-- Вот видишь, ты это понимаешь, -- сказала Славина мама. -- Плохо будет только тогда, когда человек из-за какой-нибудь чепухи, вроде кошки, станет делать не то, что должен. Представь себе, что у тебя есть друг. И вот твой друг попал в беду. Ты спешишь на помощь ему, но как раз в этот момент тебе перебегает дорогу кошка. Что ты сделаешь? Повернешься и пойдешь назад, вместо того чтоб выручать друга?
-- Нет, я буду выручать друга.
-- Правильно! Человеку всегда надо делать то, что велит ему долг, а не то, что велит ему вера в кошку или в другую какую-нибудь ерунду. Ты вот шел утром к Славе, потому что обещал встретиться с ним, значит, твой долг был идти к нему, а ты из-за какой-то ничтожной кошки стал петлять по улицам, так что в конце концов чуть под автомобиль не попал.
Пока Славина мама объясняла все это Толе, они дошли до Ломоносовской улицы. Увидев, что они очутились возле Славиного дома, Толя сказал:
-- Не надо меня провожать дальше. Теперь я сам дорогу домой найду.
-- Ну, иди сам, -- согласилась Славина мама,
Толя свернул в Третий Каширский переулок и зашагал к своему дому. Он шел и думал:
"Вот какая чепуха может выйти из-за всех этих предрассудков! И еще хорошо, что все хорошо Кончилось! Не затормози шофер вовремя, и все кончилось бы гораздо хуже".
Неожиданно его рассуждения были прерваны появлением рыжей полусибирской кошки, которая выскочила из-за угла дома и, распушив хвост трубой, быстро побежала через дорогу. Толя вздрогнул от неожиданности и остановился как вкопанный.
"Вот уж как не повезет с утра, так целый день не будет везти! -- с досадой подумал он. -- Что теперь делать? Если идти в обход, то снова какая-нибудь ерунда случится: или в мусорный ящик свалишься, или кирпич на голову упадет. Так и во веки веков домой не дойдешь!"
Он нерешительно посмотрел по сторонам и сказал сам себе:
"Нет, с этим пора кончать! Что я, человек или не человек? Я человек! А человек -- существо умное, гордое. Он запускает в космос ракеты, покорил атомную энергию, выдумал думающую машину. Человек не может зависеть от какой-то старой, облезлой кошки и всегда должен делать то, что велит ему долг. А что мне велит долг? Мой долг велит мне идти домой обедать, потому что мама уж давно ждет меня и, наверное, волнуется".
Славина мама долго стояла на углу улицы и смотрела вслед Толе. Она боялась, как бы с ним не случилось еще чего-нибудь. Она видела, как он почему-то остановился посреди тротуара, постоял в нерешительности некоторое время, потом вдруг махнул рукой и, подняв гордо голову, бодро пошел вперед.






ПРО ГЕНУ Рисунки И. Семенова
Гена был, в общем, хороший мальчик. Ничего себе паренек. Как говорится, не хуже других детишек. Вполне здоровый, румяный, лицо кругленькое, нос кругленький, вся голова, в общем, кругленькая. А шея у него была короткая. Совсем почти шеи не было. То есть шея, конечно, у него имелась, но ее можно было разглядеть только летом, когда Гена ходил в майке или в рубашке с открытым воротом. А зимой, когда он надевал теплую курточку или пальто, шеи не было видно, и казалось, что его круглая голова лежала прямо на плечах, словно арбуз на блюде. Но это, конечно, не такая уж большая беда, потому что у многих ребят, пока они еще маленькие, шея бывает коротенькая, а когда они подрастут, то и шея становится длинней.
В общем, это был не такой уж большой недостаток.
Главный недостаток Гены заключался в том, что он любил иногда приврать. То есть он не то чтобы врал, как говорится, без зазрения совести. Нет, этого за ним не водилось. Вернее сказать, он не всегда говорил правду.
Впрочем, с кем этого не бывает! Иной раз хоть не хочешь, а соврешь и даже сам не заметишь, как это вышло.
А учился Гена ничего себе. Как говорится, не хуже других. В общем, неважно учился. Были у него в дневнике тройки, иногда попадались и двойки. Но это, конечно, только в те дни, когда папа и мама ослабляли свое внимание и не очень следили, чтоб он вовремя делал уроки.
Но главное, как уже сказано, было то, что он иногда говорил неправду, то есть врал иногда так, что себя не помнил. За это Случилось это зимой, когда в школе проводили сбор металлического лома.один раз он даже был крепко наказан.
Случилось это зимой, когда в его школе проводили сбор металлического лома. Ребята задумали помочь государству и собирать металлический лом для заводов. Они даже решили соревноваться между собой, кто соберет больше, а победителей помещать на Доску почета.
Гена тоже решил соревноваться. Но в первый день, когда он отправился за металлическим ломом, он встретил во дворе своего друга Гошу.
Этот Гоша был худенький, маленький мальчик, чуть ли не на целый год младше Гены. Но Гена с ним очень дружил, потому что Гоша был умный и всегда придумывал что-нибудь интересное.
Так случилось и на этот раз. Увидев Гену, Гоша спросил:
-- Ты куда это разогнался?
-- Иду собирать металлический лом, -- сказал Гена.
-- Пойдем лучше с ледяной горки кататься. В соседнем дворе ребята хорошую горку сделали.
Они отправились в соседний двор и принялись кататься с горки. Санок у них не было, поэтому они съезжали попросту на ногах. Только это было не очень удобно, потому что каждый раз приходилось ехать сначала стоя, а потом уже лежа на животе, а иной раз и на спине. Наконец Гоша сказал:
-- Так кататься невыгодно. Можно расквасить нос. Пойди-ка ты лучше домой за санками. У тебя ведь есть санки.
Гена пошел домой, пробрался на кухню и взял санки. Мама увидала и говорит:
-- Зачем санки? Ты ведь пошел собирать лом.
-- А я буду возить лом на санках, -- объяснил Гена. -- Он ведь тяжелый. В руках много не унесешь, а на санках гораздо легче.
-- А, -- сказала мама. -- Ну иди.
Целый день Гена катался с Гошей на санках и только к вечеру вернулся домой. Все пальто у него было в снегу.
-- Где же ты пропадал столько времени? -- спросила мама.
-- Собирал лом.
-- Неужели для этого надо было так изваляться в снегу?
-- Ну, это мы на обратном пути с ребятами немножко в снежки поиграли, -- объяснил Гена.
-- Ничего себе -- немножко! -- покачала головой мама.
-- А много ты собрал лому? -- спросил Гену папа.
-- Сорок три килограмма, -- не задумываясь, соврал Гена.
-- Молодец! -- похвалил папа и стал высчитывать, сколько это будет пудов.
- Кто же теперь на пуды считает? -- сказала мама. -- Теперь все считают на килограммы.
-- А мне на пуды интересно, -- ответил папа. -- Когда-то я работал в порту грузчиком. Приходилось носить бочонки с треской. В каждом бочонке по шесть пудов. А сорок три килограмма -- это почти три пуда. Как же ты дотащил столько?
-- Я ведь не носил, а на санках, -- ответил Гена.
-- Ну, на санках, конечно, легче, -- согласился отец. -- А другие ребята сколько собрали -- больше, чем ты, или меньше?
-- Меньше, -- ответил Гена. -- Кто тридцать пять килограммов, кто тридцать. Только один мальчик собрал пятьдесят килограммов, и еще один мальчик собрал пятьдесят два.
-- Ишь ты! -- удивился папа. -- На девять килограммов больше, чем ты.
-- Ничего, -- сказал Гена. -- Завтра я тоже на первое место выйду.
-- Ну ты не особенно надрывайся там, -- сказала мама.
-- Зачем -- особенно! Как все, так и я.
За ужином Гена ел с большим аппетитом. Глядя на него, папа и мама радовались. Им всегда почему-то казалось, что Гена ест мало и от этого может похудеть и заболеть. Увидев, как он уписывает за обе щеки гречневую кашу, отец потрепал его рукой по голове и, засмеявшись, сказал:
-- Поработаешь до поту, так и поешь в охоту! Не так ли, сынок?
-- Конечно, так, -- согласился Гена.
Весь вечер отец и мать говорили о том, как хорошо, что теперь в школе приучают детей к труду. Папа сказал:
-- Кто с малых лет приучится трудиться, тот вырастет хорошим человеком и никогда не будет на чужой шее сидеть.
-- А я и не буду на чужой шее сидеть, -- сказал Гена. -- Я на своей буду сидеть шее.
-- Вот, вот! -- засмеялся папа. -- Ты у нас хороший мальчик.
Наконец Гена лег спать, а папа сказал маме:
-- Знаешь, что мне больше всего нравится в нашем мальчике -- это его честность. Он мог бы наврать с три короба, мог сказать, что собрал больше всех лома, а он откровенно признался, что двое ребят собрали больше его.
-- Да, он у нас мальчик честный, -- сказала мама.
-- По-моему, воспитывать в детях честность -- важнее всего, -- продолжал папа. -- Честный человек не соврет, не обманет, не подведет товарища, не возьмет чужого и трудиться будет исправно, не станет сидеть сложа руки, когда другие работают, потому что это значит быть паразитом и поедать чужой труд.
На другой день Гена явился в школу, и учительница спросила, почему он не пришел вчера собирать лом. Не моргнув глазом, Гена ответил, что ему не разрешила мама, так как у него заболела сестренка воспалением легких и он должен был пойти в больницу, чтоб отнести ей апельсин, а без апельсина она будто бы не могла выздороветь. Почему ему пришло в голову наврать про больницу, про сестренку, которой у него вовсе не было, и вдобавок про апельсин, -- это никому не известно.
Придя из школы домой, он пообедал сначала, потом взял саночки, сказал маме, что идет собирать лом, а сам снова отправился кататься на горку. Вернувшись к вечеру домой, он опять принялся сочинять, кто из ребят сколько собрал лому, кто вышел на первое место, кто на последнее, кто ударник, кто отличник, кто просто передовик.
Так было каждый день. Уроки Гена совсем перестал делать. Ему не до того было. В дневнике у него начали появляться двойки. Мама сердилась и говорила:
-- Это все из-за лома! Разве можно заставлять детей столько трудиться? Ребенку совсем некогда делать уроки! Надо будет пойти в школу и поговорить с учительницей. Что они там себе думают? Одно из двух: пусть или учатся, или лом собирают! Иначе ничего не выйдет.
Однако ей все было некогда, и она никак не могла собраться пойти в школу. Папе она боялась говорить про плохие отметки Гены, потому что папа всегда расстраивался, когда узнавал, что его сын скверно учится. Ничего не подозревая, он каждый вечер с интересом расспрашивал Гену о его трудовых успехах и даже записывал в свою записную книжечку, сколько он собрал за день лома. Гена для большего правдоподобия сочинял разные небылицы. Сочинил даже, что учительница Антонина Ивановна поставила его в пример всему классу и поместила его фамилию на Доску почета.
Наконец наступил день, когда Гена получил самую скверную отметку, которая только бывает на свете, то есть единицу, да еще по такому важному предмету, как русский язык. Он, конечно, ничего не сказал маме, а просто взял санки и отправился "собирать лом"; то есть это он только так говорил, что идет собирать лом, а на самом деле пошел, как всегда, кататься.
Когда он ушел, мама вспомнила, что не проверила его отметки. Она достала из сумки дневник и увидела, что у него там "кол", то есть, попросту говоря, единица.
-- Эге! -- с досадой сказала она. -- Это, наконец, возмутительно! Что они там себе в школе думают! Ребенок единицы приносит, а у них только лом на уме!
Оставив все свои дела, она поспешила в школу. На ее счастье, Антонина Ивановна еще не ушла.
Увидев Генину маму, она сказала:
-- Вот хорошо, что вы пришли. Я вас вызвала, чтоб поговорить об успехах Гены.
-- Как это вы меня вызвали? -- удивилась Генина мама. -- Меня никто не вызывал. Я сама пришла.
-- Разве вы не получили мою записку? -- спросила учительница.
-- Нет.
-- Странно! -- сказала Антонина Ивановна. -- Я еще позавчера велела Гене передать вам записку.
-- Может быть, вы ошиблись? Вы, наверное, кому-нибудь другому велели, а не Гене.
-- Нет. Как же я могла ошибиться?
-- Почему же Гена не передал мне?
-- Надо будет у него об этом спросить, -- сказала Антонина Ивановна. -- А сейчас я хотела выяснить, почему Гена стал хуже учиться. Мне непонятно, почему он дома уроки не делает.
-- Что же здесь непонятного? -- усмехнулась Генина мама. -- Сами заставляете детей собирать лом, а потом удивляетесь, почему дети уроки не делают.
-- При чем же здесь лом? -- удивилась учительница.
-- Как -- при чем? Когда же им делать уроки, если нужно лом собирать? Вы бы сами подумали.
-- Что-то я вас не совсем понимаю. Мы не перегружаем учащихся этой работой. В сборе металлолома они участвуют раз или два в году. Это не может повредить их занятиям.
-- Ха-ха-ха! Раз или два в году, -- засмеялась Генина мама. -- Да они каждый день собирают. Гена собрал почти целую тонну.
-- Кто вам сказал?
-- Гена.
-- Ах так! Если хотите знать, то ваш Гена не то что тонну, а ни килограмма не собрал, ни грамма, ни полграмма! -- с возмущением сказала учительница.
-- Как вы можете так говорить! -- вспылила Генина мама. -- Он мальчик честный, он не станет обманывать. Вы ведь сами поставили его в пример всему классу и повесили на Доску почета.
-- На Доску почета?! -- воскликнула Антонина Ивановна. -- Как же я могла поместить Гену на Доску почета, если он даже ни разу не участвовал в сборе металлолома?! В первый раз сказал, что у него заболела сестренка воспалением легких... У вас болела дочь воспалением легких?
-- Какая дочь? У меня нет никакой дочери!
-- Вот видите! А Гена сказал -- заболела сестренка воспалением легких и мама послала в больницу отнести апельсин.
-- Ну подумайте только! -- сказала мама. -- Выдумал апельсин какой-то. Значит, он все время меня обманывал! Наверное, и сегодня не пошел собирать лом?
-- Кто же сегодня собирает лом! -- ответила учительница. -- Сегодня четверг, а сбор лома проводится по субботним дням. В субботу мы нарочно отпускаем ребят пораньше.
От волнения Генина мама даже забыла попрощаться с учительницей и бросилась поскорей домой. Она не знала, что думать, что делать. От горя у нее даже заболела голова. Когда вернулся с работы Генин папа, мама сейчас же рассказала ему обо всем. Услыхав такую новость, папа ужасно расстроился и разволновался.
Мама принялась успокаивать его, но он не хотел успокаиваться и метался по комнате, как разъяренный тигр.
-- Подумать только! -- кричал он, хватаясь за голову руками. -- Значит, он только и делал, что катался на санках, а нам говорил, что ходит собирать лом. Так врать, а! Хорошо воспитали сыночка, нечего сказать!
-- Но мы же не учили его обманывать! -- сказала мама.
-- Этого еще не хватало! -- ответил папа. -- Ну, пусть он только вернется, я ему покажу!
Однако Гена долго не приходил. В этот день он ушел со своим другом Гошей далеко, в парк культуры, и они катались там на берегу реки с откосов. Это было очень увлекательное занятие, и они никак не могли накататься досыта.
Было совсем поздно, когда Гена наконец явился домой. Он с головы до ног извалялся в снегу и дышал от усталости, словно лошадь. Его круглое лицо так и пылало жаром, шапка налезла на глаза, и, для того чтоб хоть что-нибудь видеть, ему приходилось запрокидывать назад голову.
Мама и папа тут же подбежали к нему и стали помогать снять пальто, а когда сняли, от Гены повалил кверху пар.
-- Бедненький! Ишь как натрудился-то! -- сказал папа. -- У него вся рубашка мокрая!
-- Да, -- сказал Гена. -- Сегодня я сто пятьдесят килограммов железа собрал.
-- Сколько, сколько?
-- Сто пятьдесят.
-- Ну, герой! -- развел руками отец. -- Надо подсчитать, сколько всего получится.
Папа взял свою записную книжечку и стал подсчитывать:
-- В первый день ты собрал сорок три килограмма, на следующий еще пятьдесят, -- вместе девяносто три, на третий день шестьдесят четыре -- получится сто пятьдесят семь, потом еще шестьдесят девять -- это будет... это будет...
-- Двести двадцать шесть, -- подсказал Гена.
-- Правильно! -- подтвердил папа. -- Считаем дальше...
Так он считал, считал, и у него получилась целая тонна, да еще с лишним.
-- Смотри, -- с удивлением сказал он. -- Целую тонну железа собрал! Это ж надо! Кто же ты теперь у нас?
-- Наверное, отличник или ударник, не знаю точно, -- ответил Гена.
-- Не знаешь? А я знаю! -- закричал вдруг отец и стукнул кулаком по столу. -- Ты плут! Мошенник! Трутень ты, вот кто! Тунеядец!
-- Какой ту-тунеядец? -- заикаясь от испуга, спросил Гена.
-- Не знаешь, какие тунеядцы бывают?
-- Не-не-не знаю.
-- Ну, это те, которые сами не трудятся, а норовят устроиться так, чтоб за них другие работали.
-- Я не норовю... не норовлю, -- пролепетал Гена.
-- Не норовишь? -- закричал отец страшным голосом. -- А кто каждый день на санках катается, а дома врет, будто лом собирает? Где записка? Признавайся, негодный!
-- Какая за-за-записка?
-- Будто не знаешь! Записка, которую тебе Антонина Ивановна дала.
-- У меня нет.
-- Где же она?
-- Я ее в мусоропровод выбросил.
-- А, в мусоропровод! -- загремел отец и стукнул кулаком по столу с такой силой, что зазвенела посуда. -- Тебе для того дали записку, чтоб ты ее в мусоропровод бросал?
-- Ну, успокойся, пожалуйста, -- взмолилась мама. -- До смерти перепугаешь ребенка.
-- Перепугаешь его! Как же! Он сам кого хочешь перепугает. Подумать только -- так врать! Тонну железа собрал! На Доску почета повесили! Это же позор! Как я буду людям в глаза смотреть!
-- Зачем же кричать? Его наказать надо, а кричать -- это непедагогично. У ребенка может пропасть аппетит, -- сказала мама.
-- Думаю, что аппетит у него не пропадет, -- сказал папа, -- а что его наказать следует, это я и сам знаю.
Папа еще долго стыдил Гену. Гена просил у него прощения, клялся, что теперь ни за что не будет на санках кататься и всегда будет собирать лом. Но отец не согласился его простить. Кончилось дело тем, что Гена был крепко наказан. Как был наказан, говорить ни к чему. Каждый сам знает, какие наказания бывают. В общем, наказали его, и все.
А в этот год Гена на самом деле уже не катался больше на санках, так как зима скоро кончилась и снег растаял. Но и железный лом ему тоже не пришлось собирать, потому что учебный год подошел к концу и ребятам нужно было усиленно заниматься, чтоб перейти в следующий класс с хорошими отметками. У них в школе в этот год никто больше не собирал железного лома.





КЛЯКСА Рисунки И. Семенова
Я расскажу вам про Федю Рыбкина, о том, как он насмешил весь класс. У него была привычка смешить ребят. И ему было все равно: перемена сейчас или урок. Так вот. Началось это с того, что Федя подрался с Гришей Копейкиным из-за флакончика туши. Только если сказать по правде, то никакой драки тут не было. Никто никого не бил. Они просто вырывали друг у друга из рук флакончик, а тушь из него выплеснулась, и одна капля попала Феде на лоб. От этого на лбу у него получилась черная клякса величиной с пятак.
Сначала Федя рассердился, а потом он увидел, что ребята смеются, глядя на его кляксу, и решил, что это даже лучше. И не стал смывать кляксу.
Скоро зазвонил звонок, пришла Зинаида Ивановна, и начался урок. Все ребята оглядывались на Федю и потихоньку смеялись над его кляксой. Феде очень нравилось, что он одним своим видом может смешить ребят. Он нарочно сунул палец в флакончик и измазал нос тушью. Тут уж никто без смеха не мог на него смотреть. В классе стало шумно.
Зинаида Ивановна сначала никак не могла понять, в чем тут дело, но она скоро заметила Федину кляксу и даже остановилась от удивления.
-- Это чем ты лицо испачкал, тушью? -- спросила она.
-- Ага, -- кивнул головой Федя.
-- А какой тушью? Этой? Зинаида Ивановна показала на флакончик, который стоял на парте.
-- Этой, -- подтвердил Федя, и рот его разъехался чуть ли не до ушей.
Зинаида Ивановна надела на нос очки и с серьезным видом осмотрела черные пятна на лице Феди, после чего сокрушенно покачала головой.
-- Напрасно ты это сделал, напрасно! -- сказала она.
-- А что? -- забеспокоился Федя.
-- Да, видишь ли, тушь эта химическая, ядовитая. Она разъедает кожу. От этого кожа сперва начинает чесаться, потом на ней вскакивают волдыри, а потом уже по всему лицу идут лишаи и язвочки.
Федя перепугался. Лицо у него вытянулось, рот сам собою открылся.
-- Я больше не буду мазаться тушью, -- пролепетал он.
-- Да уж думаю, что больше не будешь! -- усмехнулась Зинаида Ивановна и продолжала урок.
Федя поскорей принялся стирать пятна туши носовым платком, потом повернул свое испуганное лицо к Грише Копейкину и спросил:
-- Есть?
-- Есть, -- шепотом сказал Гриша. Федя снова принялся тереть лицо платком, но черные пятна глубоко въелись в кожу и не стирались. Гриша протянул Феде ластик и сказал:
-- На вот. У меня есть замечательная резинка. Потри попробуй. Если она тебе не поможет, то пиши пропало.
Федя принялся тереть лицо Гришиной резинкой, но и это не помогло. Тогда он решил сбегать умыться и поднял руку. Но Зинаида Ивановна, будто нарочно, не замечала его. Он то вставал, то садился, то приподнимался на цыпочки, стараясь вытянуть руку как можно выше. Наконец Зинаида Ивановна спросила, что ему нужно.
-- Разрешите мне пойти умыться, -- попросил жалобным голосом Федя.
-- А что, уже чешется лицо?
-- Н-нет, -- замялся Федя. -- Кажется, еще не чешется.
-- Ну, тогда посиди. На переменке успеешь умыться.
Федя сел на место и снова принялся тереть лицо промокашкой.
-- Чешется? -- озабоченно спрашивал Гриша.
-- Н-нет, кажется, не чешется... Нет, кажется, чешется. Не разберу, чешется или не чешется. Кажется, уже чешется! Ну-ка, посмотри, нет еще волдырей?
-- Волдырей еще нет, а вокруг уже все покраснело, -- шепотом сказал Гриша.
-- Покраснело? -- испугался Федя. -- Отчего же покраснело? Может быть, уже волдыри начинаются или язвочки?
Федя снова стал поднимать руку и просить Зинаиду Ивановну отпустить его умыться.
-- Чешется! -- хныкал он.
Теперь ему было не до смеха. А Зинаида Ивановна говорила:
-- Ничего. Пусть почешется. Зато в другой раз не станешь мазать лицо чем попало.
Федя сидел как на иголках и все время хватался за лицо руками. Ему стало казаться, что лицо на самом деле стало чесаться, а на месте пятен уже начинают вздуваться шишки.
-- Ты лучше не три, -- посоветовал ему Гриша. Наконец прозвонил звонок. Федя первым выскочил из класса и во всю прыть побежал к умывальнику. Там он всю перемену тер лицо мылом, а весь класс над ним потешался. Наконец он начисто оттер пятна туши и целую неделю после того ходил серьезным. Все ждал, что на лице волдыри вскочат. Но волдыри так и не вскочили, а за эту неделю Федя даже разучился на уроках смеяться. Теперь смеется только на переменках, да и то не всегда.






ФЕДИНА ЗАДАЧА Рисунки И. Семенова
Раз как-то зимой Федя Рыбкин пришел с катка. Дома никого не было. Младшая сестра Феди, Рина, уже успела сделать уроки и пошла играть с подругами. Мать тоже куда-то ушла.
-- Вот и хорошо! -- сказал Федя. -- По крайней мере, никто не будет мешать делать уроки.
Он включил телевизор, достал из сумки задачник и стал искать заданную на дом задачу. На экране телевизора появился диктор.
-- Передаем концерт по заявкам, -- объявил он.
-- Концерт -- это хорошо, -- сказал Федя. -- Веселей будет делать уроки.
Он отрегулировал телевизор, чтоб было погромче слышно, и сел за стол.
-- Ну-ка, что тут нам на дом задано? Задача номер шестьсот тридцать девять? Так... "На мельницу доставили четыреста пятьдесят мешков ржи, по восемьдесят килограммов в каждом..."
Вместо диктора на экране появился певец в черном костюме и запел густым рокочущим басом:
Жил-был король когда-то,
При нем блоха жила.
Милей родного брата
Она ему была.
-- Вот какой противный король! -- сказал Федя. -- Блоха ему, видите ли, милей родного брата!
Он почесал кончик носа и принялся читать задачу сначала:
-- "На мельницу доставили четыреста пятьдесят мешков ржи, по восемьдесят килограммов в каждом. Рожь смололи, причем из шести килограммов зерна вышло пять килограммов муки..."
Блоха! Ха-ха! --
засмеялся певец и продолжал петь:
Позвал король портного:
-- Послушай, ты, чурбан!
Для друга дорогого
Сшей бархатный кафтан.
-- Ишь что еще выдумал! -- воскликнул Федя. -- Блохе -- кафтан! Интересно, как портной его шить будет? Блоха ведь маленькая!
Он прослушал песню до конца, но так и не узнал, как портной справился со своей задачей. В песне ничего про это не говорилось.
-- Плохая песня, -- решил Федя и опять принялся читать задачу: -- "На мельницу доставили четыреста пятьдесят мешков ржи, по восемьдесят килограммов в каждом. Рожь смололи, причем из шести килограммов зерна..."
Он был титулярный советник,
Она -- генеральская дочь, --
запел певец снова.
-- Интересно, кто такой титулярный советник? -- сказал Федя. -- Гм!
Он потер обеими руками уши, словно они у него. замерзли, и, стараясь не обращать внимания на пение, принялся читать задачу дальше:
-- Так. "...Из шести килограммов зерна вышло пять килограммов муки. Сколько понадобилось машин для перевозки всей муки, если на каждой машине помещалось по три тонны муки?"
Пока Федя читал задачу, песенка про титулярного советника кончилась и началась другая:
Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда,
И любят песню деревни и села,
И любят песню большие города!
Эта песенка очень понравилась Феде. Он даже забыл про задачу и стал пристукивать карандашом по столу в такт.
-- Хорошая песня! -- одобрил он, когда пение кончилось. -- Так... О чем тут у нас говорится? "На мельницу доставили четыреста пятьдесят мешков ржи..."
Однозвучно гремит колокольчик, --
послышался высокий мужской голос из телевизора.
-- Ну, гремит и пусть гремит, -- сказал Федя. -- Нам-то какое дело? Нам надо задачу решать. На чем тут мы остановились? Так... "Для дома отдыха купили двадцать одеял и сто тридцать пять простынь за двести пятьдесят шесть рублей. Сколько денег уплатили за купленные одеяла и простыни в отдельности..." Позвольте! Откуда тут еще одеяла с простынями взялись? У нас разве про одеяла? Тьфу, черт! Да это не та задача! Где же та?.. А, вот она! "На мельницу доставили четыреста пятьдесят мешков ржи..."
По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит...
-- -- Опять про колокольчик! -- воскликнул Федя. -- На колокольчиках помешались! Так... Утомительно гремит... в каждом мешке... рожь смололи, причем из шести килограммов муки вышло пять килограммов зерна... То есть муки вышло, а не зерна! Совсем запутали!
Колокольчики мои, цветики степные!
Что глядите на меня, темно-голубые?
-- Тьфу! -- плюнул Федя. -- Прямо деваться от колокольчиков некуда! Хоть из дому беги, с ума можно сойти!.. Из шести килограммов зерна вышло пять килограммов муки, и спрашивается, сколько понадобилось машин для перевозки всей муки...
Не счесть алмазов в каменных пещерах,
Не счесть жемчужин в море полуденном.
-- Очень нам нужно еще алмазы считать! Тут мешки с мукой никак не сосчитаешь! Прямо наказание какое-то! Двадцать раз прочитал задачу -- и ничего не понял! Пойду лучше к Юре Сорокину, попрошу, чтоб растолковал.
Федя Рыбкин взял под мышку задачник, выключил телевизор и пошел к своему другу Сорокину.





НАХОДЧИВОСТЬ Рисунки И. Семенова
Мы с Вовкой сидели дома, за то что разбили сахарницу. Мама ушла, а к нам пришел Котька и говорит:
-- Давайте играть во что-нибудь.
-- Давайте в прятки, -- говорю я.
-- У, да здесь и прятаться негде! -- говорит Котька.
-- Почему -- негде? Я так спрячусь, что ты вовек не найдешь. Надо только находчивость проявить.
-- А ну-ка, спрячься. Найду в два счета.
Котька пошел в коридор и стал считать до двадцати пяти. Вовка побежал в комнату, а я в чулан. В чулане лежала рогожка. Я залез под нее и свернулся на полу комочком.
Вот Котька сосчитал до двадцати пяти и пошел искать. Вовку он сразу нашел под кроватью и стал меня искать. Обыскал всю комнату и кухню. Зашел в чулан, остановился возле меня и говорит:
-- Тут кастрюли какие-то, стул сломанный, рогожка старая. Никого нет!
Потом вернулся в комнату и спрашивает:
-- Где он? Ты не видал, Вовка?
-- Может, в шкафу сидит? -- говорит Вовка. -- Ну-ка, открой шкаф... Нету!
-