грешным делом, решил, что тобой давно говноеды пообедали... - Стармеха аж передернуло от такой наглости. Он не спеша поднял автомат. - Фу, фу, фу! Какие мы обидчивые! - Степа замахал руками. Курточка у него славная. Говорят, из человечьей кожи. И шапочка из шкурки любимого кота. Да, да, правда, года три назад Редкозуб себе котика завел. Хорошенького, почти домашнего. На плече все время таскал. А потом как-то раз осерчал сильно, ну, и... В общем, теперь в виде шапки носит. Стармех не успел выстрелить. Ноги его как-то странно подкосились, и Дима, роняя автомат (!), свалился на замлю, вопя от боли. Что за черт! Вомбат не успел удивиться, как в тот же момент и с теми же симптомами попадали Азмун и Ленька. Он еще успел глянуть себе под ноги, увидел странную белесую слизь... Ощущение было такое, словно злющая собака со всей дури вцепилась в икры. То есть получается - две злющие собаки. Черт побери! Я уж и забыл, что такая боль в природе бывает! Последнее, что слышал Вомбат, был удовлетворенный голос Степы: - Вяжи их, ребята. Да и первое, что услышал, когда очнулся, был тот же поганейший скрип: - Чисто сработано. Проверь еще раз руки. Руки Вомбат проверил сам. Связано было на совесть, так, что кисти уже занемели. Ног не было. То есть при визуальном осмотре они наличествовали. Являлись, как обычно, продолжением тела. Но ни на какие команды мозга не откликались. Так, валялись рядом. Пара бесчувственных бревен. Было довольно темно, и Вомбат предположил, что находится в одном из контейнеров. Рядом застонали. Повернув голову, Вомбат увидел лежащего Стармеха. Глаза его были закрыты, лицо исказила гримаса боли. - Дим, слышишь меня? - позвал Вомбат. - Ммм... - отозвался Стармех. Далее последовало длинное убойное ругательство. - Молодец, молодец! - захохотал Степа. - Вижу, что живой. Вомбат попытался сесть, но из этого ничего путного не получилось. Он смог лишь немного приподняться. Увидел сидящего Редкозуба и еще одного краснорожего. Стармех продолжал ругаться. - Ладно, ладно, угомонись. - Степа встал и подошел к лежащим. Наклонился над Вомбатом. Пахнуло гнилыми зубами и какой-то едкой химией. "Агрессивная органика" - всплыли в памяти Санины слова. Похоже, мы что-то прошляпили. - Ну, что, ребятишки, дальше ругаться будем или о деле поговорим? - Какие у нас с тобой дела, дуст поганый? - прохрипел Дима. - А вот мы сейчас это и выясним. - Степа присел на корточки, весело глядя поочередно то на Вомбата, то на Стармеха. - Ножки-то болят? - Не дожидаясь ответа, покивал: - Болят, болят, знаю. Но это ничего, парень, ты потерпи немного, через денек-другой они отвалятся и болеть перестанут. - Вомбат, холодея, понял, что Редкозуб говорит чистую правду. - Жалко ножки, да? Ну, так что - будем разговаривать? - О-о-о... - Внезапный вой, возникший справа, заставил всех вздрогнуть. Неужели Ленька? "Странно, - подумал Вомбат, - у меня-то ничего не болит". - Чего тебе надо? - стараясь говорить спокойно, спросил он. - А ты подумай. Ты ж у нас догадливый. - Степа демонстративно обернулся. Мордатый мужик вяло поигрывал стармеховским автоматом. - Оружие? - сообразил Вомбат. - Умничка! Голова! Не зря в командирах ходишь! - Забирай, - понимая, что говорит глупость, сказал Вомбат. - Забрал уже. - Тогда чего еще? . - Вот именно: еще! Маловато, говорю, будет. - Где ж я тебе еще возьму? - как можно более искренне удивился Вомбат. - Там, где сам берешь. Я тебе не идиот, чтобы таких простых вещей не понимать. Почему это? Когда вас, говнюков, ни встретишь, вы все с пушками ходите. А вывод простой: выходит, места знаете. Так ты не жмотись, командир, позаботься о ближнем. - Какой ты мне ближний... - Вомбат умирал от унижения. Какая-то сволочь ему, лежачему, диктует условия. - А я не о себе говорю. - Степа повернул голову, с жалостью глядя на Стармеха. - Жалко пацанчика. Через денек-другой ему уж никакой Айболит не поможет. - А какие у меня гарантии, что ТЫ поможешь? - Медленно спросил Вомбат, лихорадочно соображая, можно ли выпросить у Квадрата оружие для этой скотины. - Мое честное слово! - торжественно провозгласил Степа. - Зуб даю! - То-то ты их уже нараздавал... - не удержался Вомбат. Краснорожий мужик у выхода заржал басом. В то же мгновение Степа оказался рядом с ним и коротким ударом сверху по носу вырубил чересчур смешливого подчиненного. После чего повернулся и зло сказал: - Напряги свои кумекалки, командир. А то через пару дней без команды останешься. Я - человек добрый. Тебя не трону. Только задницу надеру и отпущу на все четыре стороны. Пусть тебя твоя совесть загрызет. - Постоял немного, снова разулыбался: - Ну, так что - решать будем или вам посоветоваться дать? - Мы подумаем, - с усилием выговорил Вомбат. - Думайте, думайте, не будем мешать. - Степа удалился, сплевывая через плечо. Вомбат, извиваясь всем телом, умудрился сесть. Осмотрелся. Ежкин кот! - сказал бы Пурген. Ну мы и вляпались! Даже и не припомнишь, когда видел свою Команду в столь плачевном состоянии. Цукоша все еще лежал без сознания, Стармех скрипел зубами, по Ленькиному лицу катились слезы. Стоп, ребята. Стоп. А где же Двоечник? Что-то я не видел, чтобы он из контейнера вылезал. На миг шевельнулась безумная надежда, что Сане удалось сбежать, но тут же угасла. А что толку? Чем нам Двоечник поможет? Даже если и убежал, сидит небось где-нибудь в лесу и плачет. А скорей всего с ним уже Степа разобрался. Нет, тоже не проходит: в таком случае Редкозуб наверняка бы похвастался первым трупом. - Леня, - тихо позвал Вомбат, - ты можешь до Цукоши дотянуться? - М-могу... - еле слышно ответил Пурген. - Пошевели его, поговорить надо. Сердце, конечно, на части рвется, когда на мужиков таких глядишь, да и Азмуна можно было пожалеть, не трогать, но сейчас именно его мнение нам необходимо. Цукоша очнулся с ревом молодого слона. А по части ругательств, кажется, переплюнул даже Стармеха. Интересно, Степа нас подслушивает? Хорошо бы. - Азмун, - позвал Вомбат, выслушав все эпитеты в адрес Редкозуба, - ты можешь хоть приблизительно сказать, чем это нас так шарахнуло? - Ммм... - промычал Цукоша что-то невразумительное. - Не знаешь? - 3-знаю... Не зря мне ноги снились... - Доблестный наш доктор всхлипнул и снова принялся ругаться. - Хватит, хватит, побереги силы. Нам еще отсюда выбираться нужно. Скажи лучше: что это? - Стекловата, - прохрипел Азмун. - Как? Обыкновенная стекловата? - Да уж... обыкновенная. Была. Мы ее с Зеленым только один раз около ТЭЦ видели. Двоих тогда живьем съело, пока остальные расчухали, что к чему. Ох, и орали они... - Что значит - съело? - Вомбат, если честно, первый раз слышал о какой-то там хищной стекловате. - Ну, не съело, а как бы через все тело стекло проросло... - Не понял я чего-то. А мы тогда почему еще живы? - Вомбат предпочел умолчать о том, что у него в данный момент и ноги-то не болят. Цукоша заворочался, громко матерясь, а потом неуверенно сказал: - Я что-то слышал... Что нашлись умельцы, могут этой дрянью как-то управлять. Вот, похоже, Степа как раз один из них. - Что значит - управлять? Ох, и пошлет меня сейчас Азмун с моими вопросами. А что поделаешь? Надо как-то выкручиваться. - Не зна-аю... Я ж сам не видел, только слышал. Блин горелый, больно как... У меня почти до колен все как на куски разрезано. А у тебя, Лень? - У меня только до щиколоток, но и от этого мало радости. Стармеху, кажется, больше всех досталось... Вишь, как мучается, бедняга... - А сделать с этим что-нибудь можно? - перебил Вомбат вечер коллективной жалобы. - Можно, можно. Ванночки из плавиковой кислоты очень помогают. - Вот деятель, сам от боли загибается, а еще и острить успевает. - А если серьезно? - А если серьезно, то у меня в аптечке есть одна штука. Не совсем то, но попробовать можно. Только бы еще аптечку найти, да умельца, чтоб прямо в бедренную артерию вколол. - Тут, видимо, боль вцепилась в Цукошу с новой силой, потому что он замолчал и укусил рукав куртки. - Командир, а, может, фиг с этим Редкозубом, принесем ему оружие? - малодушно предложил Пурген. - Нет, - твердо ответил Вомбат, стараясь не глядеть на Стармеха. Тому и правда было хреновей всех. - Я лучше сам ему остальные зубы повыдергаю. Медленно и по одному. - Ага... - еле выдавил Стармех. - Ты его поймай сначала. - Вы что - охренели все? - чуть не крикнул Вомбат. - Эту падаль с собой в Квадрат поведете? - Ты считаешь, лучше здесь от боли подохнуть? - так же, в крик, ответил Стармех. - В Квадрат его, положим, никто не зовет, а парочку автоматов дать можно... Вомбат чуть не задохнулся от бешенства. Щенки! Он уже было открыл рот, чтобы приложить хорошенько раскисших мужиков, но в этот момент в просвете двери снова появился Редкозуб. Один, без сопровождающих. - Посовещались? - спросил он. И столько в его голосе было жирной уверенности, что сейчас ему начнут выдавать оружие пачками, - Вомбат от ярости чуть на ноги не вскочил. - Что решили? Нельзя не признать, что даже такой искушенный негодяй, как Степа, слегка обалдел от последовавшей затем тирады Вомбата. Он стоял, хлопал глазами и, не перебивая, слушал. Вомбат остановился сам и только тогда, когда увидел, что Редкозуб уже совершенно опомнился и даже получает удовольствие от его брани. - Отлично! - похвалил Степа. - Мне понравилось. Особенно подробности моей личной жизни с быстряками. Ну, с тобой, командир, все ясно, твое мнение я выслушал. А что твои солдатики скажут? - Вомбат было открыл рот, чтобы продолжить, но тут заметил, как Степа сунул руку в карман. Неуловимое движение - и Леня, Стармех и Цукоша зашлись в одновременном зверином вое. - Нравится? - Подмигивая, спросил Степа у Вомбата. - Хочешь, подарю? - На этот раз никакого движения Вомбат не заметил, но все мгновенно стихло. Цукоша, похоже, остался лежать без сознания. - Ладно, ребятки, еще чуть-чуть дам вам подумать, только вы уж не ссорьтесь, ладно? - Степа вышел. - Ты видел? - обратился Вомбат к Стармеху. - Он правда этой фигней управляет. - Ничего я не видел... - процедил Дима сквозь зубы. - Я сейчас сам себе ноги отгрызу... - Спокойно, Стармех, спокойно. Нельзя так. Нужно что-нибудь придумать... - Вомбат старался говорить как можно уверенней. - Не может быть, чтобы нас так просто сломали. Представь, как мы своими руками Редкозубу Квадрат сдаем, отвлекись хоть немного и представь... Ох, не знаю я, чего он там себе напредставлял. Ежу понятно, что адские боли активизируют фантазию только в одном направлении - "чтобы я сделал, попадись мне Степа в руки", так ведь? - С-сволочь... - Цукоша пришел в себя. - Где моя аптечка?... - Вообще-то аптечка у меня, - раздался робкий голос из темного угла. - Но я боюсь, что не смогу найти бедренную артерию. Мужики хором вздрогнули и уставились в угол. Из-за кучи наваленных там мешков появилось бледное испуганное лицо Двоечника. Испуганное, но не искаженное болью. Но самое главное: Саня спокойно стоял на своих двоих! - Са-анька! Ыи-и-их, трах-тара-рахх! - шепотом заорал Стармех. Где бы записать? РАДОСТЬ ДИМЫ ПРИ ВИДЕ САНИ! - Ты живой? Где ты был, поганец? Ползи сюда, я задушу тебя в объятиях! - Потом, - небрежно ответил Двоечник. - Я все слышал. Нам, кажется, надо спешить. - Спешить, солнышко, конечно, спешить! - Дима изогнулся, как червяк, глядя на Вомбата: - Видал проныру? - Саня прав, церемонию встречи отложим на потом. Цукоша, командуй! - Вомбат молил только о том, чтобы Степа не поставил своих молодцов подслушивать. - Второй боковой карман, на синюю пуговицу застегнут, - скороговоркой начал Азмун, - там должны быть две ампулы, в тряпочку завернутые, шприц - где обычно... - Где - обычно? - переспросил Саня, копаясь в аптечке. - Стерилизатор маленький, на дне валяется, иглу потолще бери, каждому по два кубика коли, должно хватить... - Цукоша даже не смотрел в его сторону, бормоча все быстрее и быстрее, глядя в потолок. - Есть! Нашел! - воскликнул Саня. "Потише! Потише!" - хотелось крикнуть Вомбату. - Что дальше делать? - Ползи сюда, развяжи мне руки. - Не надо развязывать, - жестко перебил Командир. - Просто покажи ему, пусть сам колет! - М-м-м... - Цукоша замотал головой. - Л-ладно, черт с тобой... Вомбат, лежа на боку, наблюдал за возней Сани. Полминуты они тихо переругивались с Азмуном, наконец раздался сдавленный хрип и два голоса одновременно сказали: - Есть! - Следующий, - зачем-то скомандовал Вомбат, но Саня и без его указаний уже полз к Стармеху. На этот раз все обошлось гораздо быстрее и тише. Дима только и спросил: - Это скоро подействует? - Минуты две-три, - заверил Цукоша. Двоечник еще не успел закончить с Леней, а мужики уже начали обсуждать план освобождения. - Главное - это Степу вырубить, - утверждал Вомбат. - У него в кармане какая-то кнопка есть, он с ее помощью нашими ногами управляет. - Ну, насчет Степы особо волноваться не надо, - покашляв, заявил Азмун. - Я, кажется, на него управу знаю. - Как?! - Да так, есть одна мысль. Вы вот что, мужики. Лежите пока смирно, Санька, спрячься, а когда Редкозуб придет, делайте все, как я. Только не сразу, а постепенно подключайтесь, ладно? - Лад... - попытался ответить Вомбат, вздрагивая от укола. - Извини, Саня, я потом тебе удивляться буду, сейчас просто времени нет. Тут, как по сценарию, явился Степа. Как будто подглядывал и увидел, что все процедуры благополучно закончились. Стармех с готовностью принялся стонать на разные лады, Ленька притворился, что лежит в отключке. - Ну что, командир, уговорили тебя? - Руки у Степы, слава Богу, были не в карманах. - Да, в общем... - Вомбат не знал, что там задумал Азмун, поэтому мямлил что-то невразумительное. - Наверное, попались мы, Степа... - Ой-ой-ой! - вдруг запричитал Цукоша. - Ой, как больно! - Он умудрился каким-то образом приподняться и теперь почти сидел, раскачиваясь. - Ой, больно, о-ой... - Ладно, ладно, потерпи, толстый, сейчас с вашим командиром кое-что обсудим, и выйдет тебе облегчение... - пообещал Степа. Азмун, как будто и не слыша, продолжал раскачиваться. - Ы-ы-ы, больно! - Так. Это уже Стармех присоединился. И тоже стал раскачиваться. Синхронно. Вомбат понимал, что ему в этом спектакле не стоит принимать участия. Редкозуб, похоже, точно знал, что у командира ноги не болят. И чего это он вдруг замолчал? Теперь уже и Ленька, стукаясь головой о Димино плечо, подключился к представлению. Степа постоял немного молча. Потом побледнел. Глаза его сделались пустыми, закатились. Он и сам начал качать головой в такт мужикам. Довольно быстро лицо его посинело, тело выгнулось страшной дугой... Он упал. Вомбат хорошо видел, как изо рта у Степы потекла струйка крови. - Саня! - позвал Цукоша, останавливаясь. - Вот теперь можно и руки развязать. Разговоров хватило на полночи. Красный веселый Двоечник прихлебывал разбавленный спирт из стармеховской кружки, чуть заплетающимся языком рассказывал в сотый раз, как потерял сознание в самом начале, еще будучи в контейнере. И как, придя в себя через несколько минут, видел и слышал, как нас вязали и несли. Как проследил за Степой, как прихватил с собой аптечку... Потом в разговор вступал Цукоша и тоже в сотый раз объяснял, как он догадался, что Редкозуб - эпилептик, и для того, чтобы вызвать припадок, достаточно было сконцентрировать его внимание на каких-либо ритмичных движениях... А Дима злился, что Вомбат не разрешил взять ту маленькую плоскую коробочку, которую нашли в кармане у Степы. - Зря ты, командир, надо было взять, - нудил Дима, - такое оружие классное. Ткнул кнопочку - и все лежат. А Вомбат только усмехался да качал головой: не-е, Дима, каждому свое, у тебя есть автомат - вот и держись за него покрепче, а на чужие погремушки не заглядывайся, здесь у нас каждому - свое. Леня пытался подвести физическую базу под историю со стекловатой. - Я думаю, - говорил он, еле ворочая языком, - что тут все дело - в направленном росте микрокристаллов, индуцируемом локальным излучением. Или полем. Наука! - Глаза у него закрывались. - Я вот только одного не понимаю: как это Саньку не тронуло? А? Санька! Ну-ка, колись! Почему у тебя нож-жки не болели? - Да все просто, ребята, - отвечал счастливый Двоечник, прикуривая от стармеховской сигареты и кашляя, - я перед выходом себе в ботинки осиновых листьев наложил... Глава первая ЮРИЙ АДОЛЬФОВИЧ Юлия Марковна расстроенно смотрела в окно. Даже спина у Юрия Адольфовича была недовольная. Так и есть: не обернулся. Не помахал рукой. Автоматически перетирая чашки, она пыталась разобраться, в чем же причина столь дурного настроения мужа? Проворно двигаясь по квартире, Юлия Марковна ни на секунду не переставала думать. Тридцать с лишним лет, прожитых с Юрой, сделали ее крупным специалистом, . правда, в одной области, а именно - в "психологии родного мужа". - Не забыть выстирать тюль... - бормотала Юлия Марковна, легкими шагами пробегая по гостиной. А в голове в это время уже выстраивалась очередная цепочка предположений: тюль, стирка (Юра всегда волнуется, когда я одна снимаю занавески, он знает про мои частые головокружения, даже белье не дает вешать), гости (может быть, я зря перед выходом так настойчиво напоминала ему о гостях? Юра не любит гостей. Говорит, что они мешают ему общаться с домом... Правда, правда... Человек, треть жизни проведший в гастролях и разъездах, должен особенно ценить домашний очаг). Гости... Наверное, причина все-таки в них... Господи! Юлия Марковна даже руками всплеснула. Тесто! Тесто еще не поставлено! И вновь, ловко насыпая, просеивая муку, замешивая тесто, она с почти маниакальным упорством обдумывала, разбирала, просеивала утреннее поведение мужа. Особенно странным казался его внезапный взрыв раздражения за завтраком. Господи, ну, конечно, домашнее варенье лучше покупного, кто же спорит. Но этот импортный джем тоже довольно приятный на вкус. Юлия Марковна не поленилась, подошла к холодильнику и достала оттуда симпатичную пузатенькую баночку. Умеют упаковывать, ничего не скажешь. М-м-м, а какой приятный запах... И вовсе не похож на запах зубной пасты, с чего это Юраша решил? Даже обидно: Юлия Марковна специально держала этот джем для торжественного случая. Летом еще получила в жилконторе гуманитарную помощь: две футболки (Аленочка их с удовольствием носит), джем вот этот, вишневый, и килограмм риса. Юлия Марковна любила получать гуманитарную помощь. И никогда не поддерживала разговоры в очередях, когда неблагодарные бабуси поливали грязью зажравшихся капиталистов, а потом, сгибаясь под тяжестью сумок, тащили домой то, что эти самые капиталисты не доели... К трем часам Юлия Марковна, как всегда не суетясь, переделала почти все домашние дела, но причину недовольства мужа так и не вычислила. В семь минут четвертого она насыпала пшена в птичью кормушку на окне. В тринадцать минут четвертого села к телефону. - Сима? Добрый день, дружочек. Как ваши дела? Как Танюлька? - Привычно невнимательно выслушивая полную информацию о состоянии здоровья рахитичной Танюльки, Юлия Марковна придирчиво осматривала комнату. Шторы пора новые покупать, а денег нет... Цветы на подоконнике надо, пожалуй, немного раздвинуть, а бегонию на шкафу поменять местами с аспарагусом. - ...Да, да, моя милая, конечно, попробуйте тушеную репку... - Ни один самый тончайший психолог не уловил бы в интонациях Юлии Марковны раздраженного нетерпения. И далее, тот же самый психолог наверняка пришел бы в полный восторг от последовавшей далее изящной комбинации. Дело в том, что пресловутая Сима (неопределимо дальняя родственница Юрия Адольфовича) со своей Танюлькой (невоспитанным диатезным чудовищем двух с половиной лет от роду) активно собирались в гости к Бляхманам. И именно сегодня. И этого никак нельзя было допустить. Почему? Во-первых, присутствие постороннего человека при столь интимном событии, как знакомство родителей будущих супругов, само по себе неэтично. Ну а, во-вторых, Юлии Марковне вполне достало женской интуиции, чтобы оценить, как невыгодно будет смотреться ее не самая обворожительная в мире дочь на фоне крепкой щекастой Симы. В присутствии которой даже Юрий Адольфович позволял себе довольно смелые шутки (что-то насчет лета в деревне и любви на сеновале). Никто, конечно, не думает, что Аленочкин избранник откажется от женитьбы, увидев пышущую здоровьем Симу, но... (Юлия Марковна мудро покачала головой) жизнь показывает: чем меньше провоцируешь мужчин, тем лучше. При всей внешней хрупкости и несколько даже показной ранимости эта женщина была поразительно крепка и воинственна. В доперестроечные времена, например, Юлия Марковна могла зайти в мясной магазин на Загородном, 26, и без блата, без единого крика и намека на скандал, играючи довести продавца до полного озверения, но получить полтора килограмма говяжьей вырезки. "Я - оптимист!" (именно так, в мужском роде), - гордо заявляла Юлия Марковна, пристукивая по столу маленьким сухоньким кулачком. При этом настольной книгой у нее был "Справочник фельдшера", а любимой телепередачей - "Катастрофы недели". "Люди - наше главное богатство!" - любила декларировать она, добавляя изрядно протухший девиз романтиков-коммунистов: "Добро должно быть с кулаками!" И тут у некоторых окружающих почему-то закрадывалось подозрение, что эта хрупкая дама (при всем своем оптимизме и гуманизме), застигнув на улице мальчишку, мучающего кота, вполне могла бы (защищая животное!) проломить башку ребенку. Человек поинтеллигентней заметил бы еще, что именно таких теток (простите, женщин) любил рисовать король карикатуры Бидструп. - ...Конечно, конечно, Сима, обязательно дам вам эту выкройку, - продолжала меж тем Юлия Марковна, - но, к сожалению, дружочек мой, не сегодня. Нет, нет, и именно по этому вопросу я вам и звоню. Видите ли, мой хороший, мы сегодня ждем таких, я бы сказала, деликатных гостей... - Мгновенно сообразив, что деревенская Сима сейчас надумает себе невесть что, Юлия Марковна поспешила объясниться: - Вы, Симочка, наш близкий человек, поэтому вам я могу открыться... - Паузу, подержать паузу, чтобы до Симы дошел смысл сказанного комплимента. - Одним словом, у нас сегодня помолвка. - Здесь Юлия Марковна смущенно кашлянула, сделав вид, что невольно допустила бестактность, употребив непонятное простой девушке слово. И быстро пояснила, переходя на привычные русские термины: - Одним словом, к нам сегодня Аленочку сватать придут! - На другом конце в трубке прозвучало длинное "о-ох!", лишь отдаленно передавшее зависть невезучей матери-одиночки ко всем абсолютно сватовствам. - Так что вы уж не обижайтесь, дружочек, но мы вас с Танечкой ждем как-нибудь в другой раз. Да и Юрий Адольфович тоже будет очень рад... - Прожурчав, как хорошо выученную скороговорку, всю эту дамскую белиберду, Юлия Марковна распрощалась с Симой, совершенно довольная собой. Положив трубку, она тут же снова сняла ее и набрала номер близкой подруги. - Клепа? Здравствуй, это Люка. - Пожилые дамы при общении друг с другом обычно прочно держатся за свои девичьи прозвища. - Я к тебе не по делу. Я просто поболтать. У тебя есть минутка? Удивительная удача! У Клепы нашлась даже не одна, а целых сорок минуток. Передавать дальнейший разговор не имеет ни малейшего смысла. Так, стандартная смесь телевизионных сериалов и недомоганий женщин старше шестидесяти. Ох, и намучился Юрий Адольфович со своим отчеством, ох, намучился... Даже не так сильно, как с фамилией. Ну подумаешь, Бляхман... При наличии здорового чувства юмора Бляхманом даже легче быть, чем тривиальным Рабиновичем. Но вот отчество... К сожалению (а может быть, и нет), в семье Юрия Адольфовича главным достоинством считалась деликатность (принимавшая порой несколько болезненные формы). Именно поэтому ни маленький Юрочка, ни угловатый ершистый подросток Юра, ни уже взрослый Юрий Адольфович так ни разу и не задали тот обидный, свербящий, мучительный вопрос: почему? Хотя, кого спрашивать? Расставив по местам все даты, любой здравомыслящий человек поймет: НЕ у кого было спросить, почему тишайший историк Бляхман, сгоревший в печи Освенцима, и "крестный отец" этой самой печи Гитлер носили одно имя. Юрий Адольфович вышел из лифта и еще несколько минут стоял у подъезда, пытаясь отдышаться. Больное сердце не позволяло ему пользоваться лестницей, а обостренное обоняние заставляло задерживать дыхание в лифте. Сколько секунд спускается лифт с одиннадцатого этажа? Вот ровно столько времени и оберегал Юрий Адольфович свой чувствительный нос от застоявшихся общественных миазмов. Как все-таки странно: дом их довольно новый, благополучный, публика, судя по всему, проживает интеллигентная. А вот в лифте всегда пахнет черт знает чем! Вот и сегодня, например, не успел вовремя задержать дыхание и - пожалуйста! - стой теперь и борись с подступающей дурнотой. Потому что в лифте, похоже, ночевал целый цыганский табор. С грудными детьми и лошадьми. В метро заходить категорически не хотелось. Поэтому Юрий Адольфович, минут десять нерешительно помаявшись на остановке, предпочел мраморным вестибюлям метрополитена жаркую тесноту троллейбуса. В отличие от Юлии Марковны, ее муж был честным и покладистым пессимистом. Если бы вдруг какому-то дотошному исследователю пришло в голову сравнить супругов Бляхманов - по всем пунктам, начиная с режима сна и кончая любимой музыкой, - результат вышел бы поразительный. Невозможно поверить, чтобы настолько разные люди, как Юлия Марковна и Юрий Адольфович смогли прожить вместе более тридцати лет. Все их знакомые в один голос утверждали, что Бляхманы - идеальная пара. При этом оба супруга в глубине души всегда считали любовь чем-то далеким, несбыточным, не имеющим к их браку никакого отношения. Вот вам типичный пример крепкого союза порядочных людей, построенного на одном лишь уважении. Интеллигентный человек, он ведь как? Ему лопату в руки дай и очень убедительно скажи: копай. Он и будет копать. И день, и два, и десять лет, и тридцать. Гоня прочь пораженческие вопросы типа: а зачем копаю? И даже находя в самом процессе массу удовольствия. Юрий Адольфович качался в троллейбусе, прижатый к стеклу шумной компанией. Он искренне надеялся, что все эти громкие молодые люди (визуально не разделяемые на юношей и девушек) окажутся студентами и через несколько остановок сойдут около университета. Не то чтобы Юрий Адольфович не любил молодежь. Ни в коем случае! Он часто и искренне восхищался их раскованным творчеством и бесшабашной любовью, каждый раз стыдливо признаваясь себе, что...ах, нет, нет, так бы не смог. Побоялся бы, застеснялся, да просто - в голову не пришло бы. Взять, например, и разрисовать живую голую девушку красками на глазах у всех... И все-таки на его тонкий, изнеженный вкус новое поколение было несколько резковато, что ли. Взять даже вот этих, рядом стоящих (теперь уже почти с уверенностью можно было сказать, что это - девушки). Одежда на них шуршала и скрипела, переливаясь невыносимыми синтетическими цветами. Говорили они слишком громко, что, впрочем, и понятно: во время беседы никто из них не удосуживался снять наушники плейеров. Опускаем здесь особое мнение Юрия Адольфовича о той музыке, что доносилась из этих самых наушников. Но самое главное и самое неприятное. Они ПАХЛИ. Создавая вокруг себя непередаваемый коктейль из запахов молодых горячих тел (похоже, забросивших мыло и мочалку вместе с книжкой о Мойдодыре) и густых ароматов дезодорантов и жевательных резинок. Уф! Кто-то из пассажиров, видимо, догадался открыть окно. Ввиду отчаянной тесноты и крайне неудобной позы (Юрий Адольфович никогда не держался в транспорте за поручни - берег руки) он не смог повернуться и хотя бы взглядом поблагодарить благодетеля. "Кламц!" - в очередной раз плотоядно сказал компостер над ухом. Этого случайного звука и глотка свежего воздуха вполне хватило, чтобы полностью переключить внимание Юрия Адольфовича на собственные мысли. Не правы окажутся те, кто решит, что столь болезненная реакция Юрия Адольфовича на запахи объясняется принадлежностью, например, к редкой профессии дегустатора. Настоящая причина ее - всего-навсего проведенная недавно операция. Когда веселый молодой хирург с видом филиппинского хилера продемонстрировал вынутый из носа полип, Юрий Адольфович решил, что его разыгрывают. Не питая никаких иллюзий и вполне реально оценивая величину своего носа, пациент Бляхман все же никак не мог поверить, что такая огромная штука там могла поместиться. Первые несколько часов Юрий Адольфович ходил, наслаждаясь миром. Он глубоко дышал через нос. Он заходил в парфюмерные (да что там - парфюмерные! В обыкновенные, продовольственные!) магазины и пытался вспомнить давно позабытые запахи. Врач предупредил, что обоняние может восстановиться и не сразу. Через полдня оно восстановилось полностью. Но лучше бы оно этого не делало. К исходу первой недели Юрий Адольфович уже скучал по своему родному полипу и мечтал о тривиальнейшем насморке, способном хоть на время дать отдых несчастному носу. Мешанина запахов доводила его до головной боли, мешая работе и отдыху. Юрий Адольфович стал понимать глухих, которые пользуются слуховыми аппаратами лишь в особо необходимых случаях. Носовой платок снова появился в его руках, но теперь уже как средство защиты от агрессивно пахнущего окружающего мира. На прошлой репетиции пришлось даже воспользоваться ватными тампонами - вторая скрипка Милешин в профилактических целях наелся чеснока... Ну, вот и проговорились. Хотя первая подсказка была уже в троллейбусе. Человек, который бережет руки, не вынимая их из карманов, может быть только... правильно, пианистом. Юрий Адольфович был не просто пианистом. Он был признанным виртуозом, мастером, из тех, чьи имена на афишах филармонии пишут большими красными буквами. Ну, может, еще чуть-чуть не дотягивал Бляхман до Рихтера и Плетнева, но это, как утверждали в один голос знатоки, было лишь делом времени. В каждой профессии, как известно, есть своя, четко определенная максимальная высота (или эталон, или главное испытание, достижение - здесь трудно правильно сформулировать). Каждый актер, стесняясь (или не стесняясь) банальности своего желания, все равно хочет сыграть Гамлета, альпинист - покорить Эверест, физик - получить Нобелевскую премию (или изобрести вечный двигатель? Надо будет спросить при встрече кого-нибудь из знакомых физиков), математик - м-м-м... не знаю... ну, скажем, доказать Большую теорему Ферма... Юрий Адольфович Бляхман стоял на пороге воплощения своей мечты. Сейчас он ехал в филармонию на репетицию Первого концерта Чайковского для фортепиано с оркестром. Даже при мысленном произнесении этого названия у Юрия Адольфовича перехватывало дыхание. Пропали, растворились, напрочь были позабыты не только отвратительное утреннее повидло, но и ожидаемые вечером гости, и повод, и жених, и даже дочь... Когда троллейбус (удивительно задумчивая и тряская "десятка") проезжал Большую Морскую, какая-то жуткая темная машина очень рискованно (чтобы не сказать - нагло) вклинилась справа, создав опасную дорожную ситуацию. Юрию Адольфовичу чуть не стало плохо с сердцем от мысли, что вот именно сейчас с ним что-то случится и он не доедет, и не будет репетировать, и не сыграет лучший в своей жизни Первый концерт... ...Как уже было однажды... В тот раз Юрий Адольфович не успел провести ни одной репетиции с оркестром. Да и решение об исполнении Чайковского было только что принято. И Бляхман, как солист, был только-только утвержден. Юлия Марковна, понимая всю праздничность момента, затеяла пироги к субботе. Лена приехала на два дня из какого-то молодежного дома отдыха. Женщины плотно оккупировали кухню, а Юрия Адольфовича отправили в Елисеевский за ветчиной. В семье Бляхманов всегда, даже в самые тяжелые времена, считалось хорошим тоном покупать деликатесы к празднику только в Елисеевском. Чудесным летним днем Юрий Адольфович вышел из парадного и двинулся к метро, чуть помахивая матерчатой сумкой. Юлия Марковна сама шила очень милые и практичные сумочки из обрезков тканей. Из всего того страшного дня Юрию Адольфовичу лучше всего запомнилась почему-то именно эта дурацкая сумка. И еще широкая красная рожа мужика, который шел ему навстречу, широко раскинув руки. Юрий Адольфович, которого никогда, естественно, не узнавали на улице, страшно удивился. К тому же лицо мужчины никакой радости узнавания не выражало. Господи, да как в банальном анекдоте: он просто нес стекло! Юрий Адольфович улыбнулся и приготовился обойти хрупкий груз справа. Но, как оказалось, справа же собрался его объезжать и подросток на велосипеде. Как эти трое (четверо, если считать велосипед) оказались в одной куче, никто потом толком рассказать не смог. Случаются в реальной, нашей с вами обыкновенной жизни такие навороты нелепостей, вспоминая которые потом кроме как плечами пожать ничего не получается. В один миг велосипедист сбил Юрия Адольфовича (так и просится пошлая рифма - "пианиста"). Который правильно падать не умел никогда и поэтому, нелепейшим образом вытянувшись вперед (руки! главное - уберечь руки!), оказался прямо под ногами краснолицего мужчины. Стекло (стекла! стекла! их было три штуки - толщиной по 4 миллиметра каждое!) хрустнуло с кошмарным звуком (не стеклянным, а каким-то именно костяным звуком, который потом будет преследовать Юрия Адольфовича бесконечными бессонными ночами) и крупными кусками посыпалось вниз. Да, и еще в памяти Юрия Адольфовича накрепко засел истошный крик мальчика. И совершенно белая женщина, которая, что-то бессвязно приговаривая, пыталась примотать к его рукам отрезанные кисти. Все дальнейшее слилось в бесконечный кровавый кошмар, окончившийся лишь полтора года спустя в клинике Нейроцентра... К тому времени для Юрия Адольфовича корень "нейро" стал, кажется, ближе, чем какой-нибудь родной бемоль или диез. Потому что все врачи, занимавшиеся искромсанными руками пианиста, имели в названии своей профессии эти пять букв. Одну из операций даже снимали на пленку, как шедевр врачебного искусства. Юрий Адольфович, обалдевший от наркозов, с горлом, истерзанным трахейными трубками, краснея, благодарил докторов. Юлия Марковна стала, кажется, главным в городе покупателем цветов, конфет и коньяков. Но самым ужасным во всей этой истории было невыносимое противоречие, над которым Юрий Адольфович мучался длиннейшими больничными ночами. Смысл его был прост. Доктора - все, как один - гордились делом своих рук. И заслуженно! Потому что каждая жилочка, каждый тонюсенький нерв были аккуратнейшим образом подшиты на место прямо-таки с ювелирной точностью! Юрия Адольфовича показывали студентам и зарубежным гостям-нейрохирургам, с телевидения даже приходили: предлагали снять передачу об этом чуде восстановления. Его заставляли писать мелким почерком, укладывать спички в коробок, пришивать пуговицу (чего он раньше никогда не делал), короче говоря, - выполнять тонкие и сложные операции. И все получалось! Особенной популярностью пользовалось в последней больнице (нет, еще до Нейроцентра) исполнение Бляхманом полонеза Огинского на раздолбанном пианино (неизвестно откуда взявшемся в медицинском учреждении). Никто не понимал, почему так страдальчески улыбается при этом известный пианист. Ведь то, в чем врачи видели чудо, для Юрия Адольфовича было настоящей трагедией! Он вовсе не собирался укладывать спички в коробок или до конца своей жизни пришивать пуговицы! Он хотел снова играть! Играть так, как раньше, когда весь Большой зал Филармонии вставал, как один человек, и аплодировал стоя... Увы. Таких чудес не делала никакая наука. Иногда по вечерам Бляхман прокрадывался к тому злополучному пианино и пробовал, пробовал, пробовал... Любая мало-мальски серьезная вариация - и пальцы вязко Путались в триолях, скрючивались после второго же такта шестнадцатых, не говоря уже о тридцать вторых... Юрий Адольфович отправлялся в свою палату, долго не спал, глядя в потолок, а назавтра снова приходилось старательно играть радость и восторг и пожимать бесчисленные руки, и принимать бесконечные поздравления, хотя внутри у него все кричало от отчаяния. На одном из медицинских семинаров, куда Юрий Адольфович был, как всегда, приглашен в качестве экспоната (он согласился прийти только с условием, что ЭТОТ будет последним в его медицинских гастролях), он встретил странного молодого человека. Тот внимательно смотрел на Бляхмана в течение всего семинара, а после окончания подошел и спросил сразу в лоб: - Вы чем-то сильно расстроены? Деликатный Юрий Адольфович начал лепетать, что-то насчет усталости. Молодой человек покивал, давая понять, что ни чуточки не верит в эту отговорку. - Я видел, как вы играете на пианино... - Юрий Адольфович понял, что сейчас просто разрыдается на плече у незнакомца. - Вы очень несчастны. - Бляхман молчал. Он не мог выговорить ни слова. - Вот вам телефон. Когда освободитесь, приходите ко мне, попробуем что-нибудь придумать. Юрий Адольфович не спал всю ночь. Под утро он окончательно решил, что молодой человек - просто начинающий карьерист и хочет еще раз пройтись скальпелем по многострадальным рукам пианиста и урвать себе кусочек славы. Наутро "карьерист" позвонил сам: - Клиника Нейроцентра, на Петроградской. Третье отделение. Сегодня, в двенадцать. Юрий Адольфович не посмел ослушаться и пришел. Молодой человек представился Игорем Валерьевичем, провел Бляхмана в ординаторскую, и тут у них состоялся очень интересный разговор. - Вы знаете, Юрий Адольфович, мне кажется, я знаю, в чем причина вашей печали, - сказал Игорь Валерьевич, барабаня пальцами по столу. - То есть я бы в жизни не догадался, но позавчера по телевизору показывали милый старый фильм. "Сказание о земле Сибирской", помните? Юрий Адольфович помнил. Судьба пианиста-фронтовика, уехавшего в глушь и написавшего симфонию о сибирской земле, давно не давала ему покоя. Сам он, к сожалению, был напрочь лишен сочинительского дара. Но полубезумная идея насчет глухой деревушки и старенького аккордеона уже давно витала над ним. Молодой и напористый Игорь Валерьевич словно с листа читал мысли Юрия Адольфовича: - Вы должны понимать, что в наше время такой выход, как бегство в деревню, неприемлем. Я бы хотел предложить вам попробовать лечение по моей методике. - Зачем? - удивился Бляхман. - У меня все хорошо. Руки работают. - Но все же недостаточно хорошо, мне кажется? Скажем, не так хорошо, как вам бы хотелось? - Я подумаю, - сказал Юрий Адольфович, только чтобы что-то ответить. - Не могу вам этого позволить, - странно отреагировал на эту фразу Игорь Валерьевич. - Чего? - Думать. Я вижу, вы почти отчаялись. Если вы будете думать и дальше, вы потеряете надежду. Тогда я уже ничем не смогу вам помочь. "Ерунда какая-то, - подумал Юрий Адольфович, - при чем здесь моя надежда?" - Взвесьте сами, - продолжал настаивать Игорь Валерьевич, - хуже вам уже не будет. Я не собираюсь резать ваши многострадальные руки. Но шанс снова стать хорошим, то есть выдающимся пианистом у вас появится. А? - Вы что - волшебник? - грустно улыбнулся Юрий Адольфович. - Почти, - серьезно ответил врач. На следующее утро Юрий Адольфович начал обживать очередную больничную палату и приноравл