и. Но Потемкин уже предвидел будущее большого города: -- Гаджибей татарский бывал Одиссосом в мужском роде. Так пусть появится в роде женском-Одесса! А название с древнеэллинского языка приохотит к нему греков ради торговли прибыльной. Хорошо бы сразу там и строиться. -- Война. Денег нет, -- намекнул Мордвинов. -- У нас всегда война и всегда денег нет. Однако мы еще не пропали ни разу и, даст бог, не пропадем далее... Он был доволен, что в Гаджибее резни никакой не было, никого не грабили, а взяв крепость, праздновали в единственной городской кофейне, которую содержал грек Аспориди -- чуть ли не первый житель этого города. Потемкин распорядился, чтобы в ГаджибейОдессу сразу посылали отставных матросов и тех, которые увечья получили или семьями отягощены: -- Пусть начинают жить, как все люди живут... Князь Репнин с главными силами уже обратился к Измаилу, но поглядел на высоченные стены его и вернулся обратно. -- Мои солдаты не мухи, чтобы на Измаил взлетать, -- сказал он Потемкину. -- Там засел сам Эски-Гасан... Ко дню рождения светлейшего генералы обещали Потемкину взять для него Аккерман, он предостерег их: -- Лучшим подарком мне будет взятие Аккермана без пролития крови. Заставьте турок искусством дипломатическим помыслить о печальном их жребии, и не кровью, господа, а лишь угнетением духа неприятеля умейте его одолевать... Начинался сентябрь. Кажется, турки заманивали русских под Измаил сознательно: не сразу открылось, что великий визирь перевел армию за Дунай. Бурные ливни расквашивали дороги, и без того разбитые конницей. Неуемная тоска возникала в сердце при виде унылых полей, жалкой кукурузы, побитой дождями. В кустарниках и буераках прятались турецкие дезертиры. Юсуф-Коджа велел их ловить. Он спрашивал: -- Откуда вы бежали, собаки? -- Из-под Фокшан, где снова явился Топал-паша. -- Врете! -- отвечал визирь. -- Суворов, о том все знают, взлетел на Кинбурне с пороховым погребом к небу... Дезертиров вешали, двигались дальше. Эски-Гасан, бывший капудан-паша, завлекал русских под стены Измаила, а принц Кобургский снова увидел перед собой армию визиря числом в 100 тысяч сабель. "Спасите нас", -- написал принц Суворову, и курьер прискакал обратно с таким же лапидарным ответом: "Иду". Выступив с войском в полночь, Александр Васильевич за два дня преодолел 70 верст. Страшные грозы бушевали над Молдавией, молнии втыкались в землю, поражая столетние дубы. Юсуф-Коджа пил вечерний кофе в своем шатре, окруженный подушками и мальчиками-рабами, когда к нему втолкнули мокрого от дождя, задыхающегося лазутчика: -- Топал-паша уже здесь! В лагере цесарцсв. -- Повесьте его, -- указал визирь на лазутчика. -- Я говорю правду, -- клялся тот. -- Тем легче тебе будет умирать... Суворов принял Кобургского в солдатской палатке, они прилегли рядом на охапке сена. Дождь стегал в парусину, из щелей текла вода, одинокую свечу задувало. Принц спросил: -- Как вы думаете, генерал, почему Юсуф медлит? -- Значит, турки еще не готовы к битве. -- Но их много! Очень много на этот раз. -- Чем больше публики, тем больше беспорядков. Пусть нас мало. В малом войске всегда больше храбрецов. -- Вы меня утешаете. Неужели принять бой? -- Немедленно. Успех в скорости... Невеликая речка Рымник отдавала свои воды истории! Цепляясь за сучья, он спустился с высокого дерева. -- Сколько ж вам лет, аншеф? -- удивился Иосия. -- Помилуй бог, уже шестьдесят. А что?.. С высоты дерева Суворов обозрел лагерь противника, решение принял. После грозы день обещал быть жарким, рано запели птицы. Сражение открылось. Суворов -- псш, держа шпагу -- шагал в первой линии, при среднем каре. Войсковые квадраты в шахматном порядке двигались через поля, покрытые бурьяном и стеблями кукурузы. Между инфантерией рысила кавалерия и казаки. Зной возрастал, птицы пели, радуясь концу ливней, солнцу и жизни... Суворов крикнул принцу Кобургскому: -- Друг Иосия! Главная дирекция -- Мартинешти, где ставка визиря. За лесом, что перед нами, нас ждет простор и слава. Артиллерия побеждает колесами: маневр -- успех! Вдали проезжал визирь, но не верхом, а в карете. Кораном он останавливал бегущих и тем же Кораном бил по голове сераскиров, понуждая их к храбрости. Перед лесом в деревне Бокзы стояли турецкие батареи, и Суворов тут же решил смять пушки противника. Заметив отклонение русских в сторону, принц Кобургский, уже облаженный тысячными ордами янычар, слал к Суворову адъютантов, но ответ получал один: -- Дирекция прежняя -- Мартинешти! Я ничего не забыл. Я все вижу. Пусть принц не боится: успех виден... Подавив батареи в Бокзы, он усилил свой натиск, и турки бежали к Рымнику. Великий визирь, тряся длинною бородой, пересел из кареты на коня, отдав приказ: -- Бейте по трусам картечью, чтобы вернулись... Эта же картечь сражала и русских. Янычары на резвых лошадях и чернокожие спаги, сидевшие в седлах, задрав колени к подбородку, налетали с флангов, орудуя саблями. Сейчас главное -- выдержать огонь и блеск сабель. Русские и цссарцы двигались параллельно, но в промежуток меж ними Юсуф-Коджа вколачивал клинья янычарских байраков, чтобы развести эти клинья как можно шире, а потом разбивать союзников по частям... В этот жуткий момент австрийцам следовало верить в то, что русские не изменят главной дирекции, а русские должны верить австрийцам, что они тоже сохранят движение на Мартинешти. Лес, за которым скрывался турецкий табор, назывался Крьжгу-Мсйлор, но солдатам забивать свою память такими словами необязательно: все в жизни забудется, в летописях России останется только название реки -- Рым и и к! За этим вот лесом союзники соединились, перестроившись для совместной атаки. Артиллерия била с колес, не переставая двигаться. Конница ловко вошла в интервалы между колоннами каре, и Суворов скомандовал: -- Кавалерии взять ретрашемент... вперед! Громадное поле битвы являло картину всеобщего разрушения, убегавшие турки швыряли зажженные фитили в пороховые фуры, которые и взрывались с яростным треском, калеча лошадей и всадников, раненые ползли к реке, кавалерия в беспощадном наскоке раскалывала им копытами черепа, ломала руки и ноги -- вперед, чудо-богатыри! (Суворов живописал Потемкину: "Погода была приятная. Солнечные лучи сияли во весь сей день, оно было близ его захождения...") Тысячи турок бросались в Рымник и тонули, громадные гурты скота, увлеченные общей паникой, тоже ломились в реку, находя в ней смерть, течение легко перевертывало фуры и телеги, а кавалерия-рубила, рубила, рубила... Еще утром у визиря было 100 тысяч войска! Юсуф-Коджа успел переехать через мост: -- Разрушьте его! Пусть все трусливые потонут... Трофейные бунчуки валялись грудами, как палки. Среди взятых пушек очень много было и пушек австрийских. -- Отдайте их цесарцам, -- велел Суворов, -- они сдали их туркам под Белградом, так пусть заберут обратно. Мы себе еще много пушек достанем, а им-то где взять? В шатре великого визиря, расшитом изнутри золотом, повстречались Суворов и принц Кобургский. -- В сочетании с вашим именем и мое имя станет отныне бессмертным, -- сказал принц Кобургский. -- За эту битву при Рымнике я обрету жезл фельдмаршала. А... вы? -- Сие не от меня зависит, -- пояснил Суворов. -- Но от заслуг ваших! Позвольте мне и впредь всюду именовать себя: принц Фридрих-Иосия Кобург-Заальфельдскшг; герцог Кобургский -- ученик великого Суворова... Потемкин восхищенно писал Суворову: "Объемлю тебя лобызанием искренним и крупными слезами свидетельствую свою благодарность. Ты во мне возбуждаешь желание иметь тебя повсеместно". Политика Австрии -- после Фокшан и Рымника -- невольно укрепилась, император Иосиф II возвел Суворова в титул графа Священной Римской империи, Екатерина сделала полководца графом империи Российской, с наименованием -- РЫМНИКСКИЙ. Суворов был доволен, все его поздравляли, но, кажется, он рассчитывал получить иное -- фельдмаршальство! 5. ЖИВЕМ ОДИН РАЗ Пушки Петропавловской крепости исполнили торжественную "увертюру" в честь побед Суворова, но Булгаков, заточенный в Эди-Куле, слышал выстрелы пушек из Топ-хане: там отрубали головы воинам, бежавшим с поля битвы у Рымника. Лязгнули запоры тюремные -- Булгаков поднялся. -- Вы свободны, -- объявили ему с поклоном. -- Кто победил? -- спросил посол. -- Вы победили. -- Не сомневаюсь. Но я хочу знать имя. -- Топал-паша -- Суворов... В воротах тюрьмы его ожидала карета. Кавасы захлопнули дверцы, лошади тронули вдоль берега моря, за Голубой мечетью возникли купола Аня-Софии, но Булгаков ошибся, думая, что его везут в Топ-капу. Справа, на другой стороне Золотого Рога, осталась Галата, населенная бедняками, карета вкатила в квартал Фанар, где жили потомки древних византийцев, ныне фанариотов и драгоманов, служащих султану, и лошади остановились возле Эйюбхане. В садовом киоске его встретила прелестная Эсмэ, которая откинула с лица прозрачный яшмак и приветливо улыбнулась. Яков Иванович поклонился султанше, высказав ей свою благодарность: -- За те фрукты, которые вы так любезно мне присылали. Булгакова ожидал разговор с ее мужем Кучук-Гусссйном, который сказал, что сейчас многое изменилось: -- Я не скрою от вас, что в это лето Суворов ополчился противу нас с таким гневом, что мы дважды изнемогли в борьбе с ним -- при Фокшанах и Рымнике. Впрочем, так угодно Аллаху. В груди Булгакова радостно стучало сердце. -- Но Измаил вам не взять, -- твердо произнес Кучук. -- Да, -- улыбнулась Эсмэ, -- Измаил неприступен. Ее длинные ресницы были загнуты и подкрашены. -- Но, -- продолжил капудан-паша, -- венский император уже просил у нас перемирия, озабоченный невзгодами в Брабанте и Мадьярии, а ваш принц Потемкин вступил в переписку с Эски-Гасаном, который сидит в Измаиле так же нерушимо, как и я сижу перед вами. Нам уже нет смысла томить вас в Эди-Куле... 825 дней заточения кончились. Булгаков сказал: -- Передайте его величеству, вашему султану, что я крайне благодарен ему за те удобства, которые он создал для меня в Эди-Куле, за эти двадцать семь месяцев пользования вашим тюремным гостеприимством я успел перевести двадцать семь томов любопытнейших книг... Так куда же мне теперь? -- Корабль под парусами. Вас желает увидеть в Вене Кауниц, и потому вы будете доставлены сначала в Триест... Кауниц не сразу принял Булгакова. Опасаясь чумной заразы и микробов турецкой тюрьмы, Булгакова заточили в карантине. Правда, из Петербурга настояли, чтобы срок карантинного сидения был сокращен: нельзя же человека, который измучился в тюрьме, мучить еще и далее. Яков Иванович прибыл сначала в Москву, обитель детства и первой учености. Поклонясь из кареты университету Московскому, дипломат велел кучеру везти себя на квартиру акушера Шумлянского. Здесь его никак не ожидала Екатерина Любимовна. -- Счастливы ли вы, сударыня? -- спросил он се. -- Многого теперь лишена, я приобрела многое другое. -- Я не осмелюсь упрекать вас ни в чем. Мне бы хотелось только взглянуть на детей своих. Позволите?.. Приласкав сыновей, Булгаков выехал в Петербург и был сразу же принят в Зимнем дворце императрицей: -- Бог знает, как я хотела выручить тебя, Яков Иваныч из Эди-Куля турецкого, но никаких способов к тому не сыскала. -- Она позвонила в колокольчик, велела звать лейб-медика Блока. -- Иван Леонтьевич, -- сказала она врачу, -- мне нужен очень здоровый посол для Варшавы, так будь любезен -- получи господина Булгакова, чтобы он не ослабел в предстоящих схватках с маркизом Луккезини, этим змием прусским... Яков Иванович, наслаждаясь свободой, с аппетитом завтракал по утрам у "Вольфа и Беранже". Несмотря на близость фронта, Петербург -- сердце под ногтем мизинца! (по выражению Дидро) -- продолжал хорошеть, справлял свадьбы, был переполнен всяческими соблазнами. Открыли магазин и Вольф и Беранже И продают уж там и пунш, и бланманже, И лед, и шоколад, бисквиты и конфеты. Прислужники под рост с приличием одеты, Везде фарфор, стекло, резьба и зеркала, Со-храм, что грация в жилище избрала... Итак, да здравствует и Беранже и Вольф, И кафе Шинуа на множество годов. Близнецы Курносовы, Петр да Павел, пользуясь одеждой и харчами казенными, достигали лет совершенства. Сидя взаперти дортуаров Морского корпуса, щами да кашами сытые, давно мечтали вкусить сладенького, а липовый сбитень с медом уже никак не удовлетворял их. -- Говорят, -- рассуждал Павел, -- для господ торты валяют изо всякого там... во такие! Бывают и поменьше. -- А где денег-то взять? -- отвечал Петр брату. Гардемарины из газет вычитали, что французы Вольф и Беранже открыли на Невском, в доме г-на Котомина, кондитерскую, в коей всегда имеются "из сахара сделанные корзиночки и яйца с женскими перчатками внутри". Близнецам было не понять: -- А на что же перчатки в яйца засовывать? Но почему бы российскому джентльмену не поднести даме своего сердца яйцо сахарное, внутри которого спрятаны тонкие парижские перчатки?.. Братья Курносовы пока что не унывали: -- Вот станем адмиралами -- всего попробуем... В этом году русская армия в Финляндии вела себя скромно, ибо все лучшие силы страны побрал светлейший князь ПотемкинТаврический. Зато флот Балтийский одержал две виктории; имена Чичагова (парусного) и принца Нассау-Зигена (галерного) часто единились в беседах обывателей. Но люди, морс и флот знающие, осуждали этих адмиралов, и парусного и весельного, за многие оплошности, поминая при этом Грейга: -- Жаль, что умер... Самуил Карлыч был не чета им! Летом на Балтике срочно создавали шхерный флот малого каботажа, какой имели шведы и которого так не хватало русским для сражения в шхерах. Время военное, офицеров тоже не хватало. Морской корпус выпустил гардемаринов в чины мичманские поскорее. Среди них были и близнецы Курносовы. Учились они всегда похвально, если чего не знал Павел, экзамены за него сдавал Петр, а педагоги не могли отличить их одного от другого. Быть офицером в шестнадцать лет -- очень приятно! Казна выдала деньги на пошив мундира и первое обзаведение; когда братья сложились, то ощутили себя богачами. До назначения на корабли все дни проводили в Петербурге, счастливые от своей значимости, сгоравшие от нетерпения -- как бы скорее насладиться благами вольной жизни... Петр так и сказал Павлу, что живут они только один раз: -- Когда состаримся, тогда, куда ни шло, будем манную кашу жевать до самого погребения. А сейчас, брат... -- Верно! -- поддержал его Павел. -- Запрут нас в Херсон или на Камчатку-локти себе изгрызем, что не поели "гитар" из безе, конфет с духами парижскими или купидонов шоколадных... Навестив "Вольфа и Беранже", мальчишки отстегнули от поясов шпаги, поправили на висках парики. Присели подле окна на Невский -- мимо неслись рысаки и катились кареты. А вот различные газеты и журналы, Сии умы и чувств широкие каналы, На расписных столах разложены лежат И любопытством всех читателей манят. Чего угодно вам? Газет каких? Французских? Немецких, аглицких, отечественных -- русских? Для возбуждении душевного в вас жару Хотите ль раскурить гаванскую сигару? К услугам гостей Вольф и Беранже все важные события в мире представляли в виде кондитерских изделий. По взятии Бастилии ими был изобретен торт, точно воспроизводивший сию мрачную обитель, а штурм Очакова был ознаменован пасхальными яйцами с изображением павшей цитадели султана... -- С чего начнем шиковать? -- спросил братец братца. Выбор был богатый. После "Фокшан" и "Рымника" пришла очередь брать "Килию" и "Бендеры", но более всего впечатлял гигантский торт из шоколада, изображавший неприступный Измаил, украшенный башнями из марципанов, вокруг него торчали пушки из леденцов, фасы были обложены мармеладом. -- Возьмем "Измаил"? -- робко спросил Петр. -- Дорогой. Может, попробуем "Бендеры"? -- Да там ничего нет, одни цукаты. -- Боюсь, "Измаил" нам не по карману, -- сказал Петр. -- А, ладно! Чего спорим-то? Одна матушка породила нас в одночасье, и деньги у нас общие... Берем! Заказали они "Измаил", разрезали его на четное число кусков и стали истреблять их. Скоро от шоколадно-крсмовой цитадели остался ничтожный фундамент -- из вафель. -- Пожалуй, -- изрек Петя, -- и с подлинным Измаилом станется нечто подобное. Оставит от него Суворов один фундамент! Хорошо, что нам не кровью, а рублями расплачиваться... Однако расплата за "Измаил" была жестокая: Курносовы покинули кондитерскую, невольно ощутив первые признаки надвигающейся бедности. И не было у них в Петербурге родственников, чтобы подкормиться обедами, и не были ребята испорчены, чтобы посещать дома купеческие, выдавая себя за женихов приглядных. Скоро жить стало невмоготу. Кормились близнецы копеечными сайками с лотков уличных торговцев. Дорого далось им взятие "Измаила"! Выручил их флотский бригадир Слизов, приехавший на побывку из Фридрихсгама; заметив мичманское убожество, он кормить их не стал, зато пожалел -- от чистого сердца: -- Эх, беднота наша флотская! Сам бывал в таких случаях, ребятушки... Неужто вы каждый день хотите обедать? -- Хотим, -- жалобно отвечали близнецы. -- Тогда научу я вас, как за счет царицы кормит-ься... Слизов открыл им секрет. Оказывается, балтийские офицеры давно кормятся с царской кухни, что расположена в подвалах Зимнего дворца. Слуги и повара дворцовые воруют безжалостно, от свиты тоже много чего остается вкусного, потому офицеры флотские там обедают чуть ли не каждый день. -- Только меня не выдавайте! -- сказал Слизов. -- Берут за обед гривенник, но всего там горой. И вина царские текут по усам, виноград да дыни, иной день и ананасы бывают... Когда близнецы Курносовы спустились в подвал кухонь дворцовых, там столы были уже накрыты, за ними в ряд сиживали господа офицеры, иные уже в чинах, но бедность флотская всему миру известна... Петр шепнул Павлу: -- Гляди, и вино и фрукты -- ого! Теперь заживем... Но в самый разгар дешевого пиршества, громко шелестя одеждами, в подвал кухонный спустилась императрица. Все едоки мигом вскочили из-за стола, начали кланяться. -- Так вот куда мои денежки вылетают! -- сказала Екатерина. -- По мундирам вижу, кто вы такие: щит и надежда столицы моей, флот славный Балтийский... Что ж, -- усмехнулась императрица, -- на флоте всегда было много науки, зато денег мало платят. Я не сержусь. Виноваты не вы, а воры мои дворцовые... Прошу вас всех, господа, продолжать кушать. Очень плотная, с высоким бюстом, величавая в жестах, она старалась не раскрывать рот широко, чтобы офицеры не заметили отсутствия передних зубов. -- Вы какой фамилии? -- спросила она близнецов. -- Курносовы. Дворяне херсонские. -- О! Не ваш ли батюшка флота сюрвайер? -- Так точно, ваше величество. Он и поныне в Николаеве у строительства фрегатов состоит на верфях тамошних. -- А ваша мать из какого роду вышла? -- Из турчанок. Была женой янычарской. Ее наш папенька в Кафе за пять рублей выторговал. Это заинтересовало императрицу: -- Турецкий говор ведом ли вам? -- Понаслышке. От матушки научились. -- Так вам, молодые люди, прямой резон остаться сейчас на флоте Балтийском -- на галерах послужите мне... Курносовы получили назначение: провести до Выборга колонну пленных турок, взятых еще при Очакове, для служения их на гребной флотилии принца Нассау-Зигена. Турки были удивлены, когда мичманы сказали им, что у них маменька из турчанок. Хотя конвоя и не было, до самого Выборга ни один турок не убежал. Они вышли из столицы пешком как раз в день коронации императрицы -- 22 сентября, когда Екатерина объявила при дворе -- в присутствии всего дипломатического корпуса: -- Шестьдесят лет мною прожито, но у меня наберется сил царствовать еще двадцать лет! Уж я постараюсь конечно же, чтобы никакая Европа не посмела задеть престиж России, ставший за эти годы моим личным престижем! 6. ПОД МУЗЫКУ В ставку Потемкина атаман Платов с казачьим конвоем доставил плененный при Рымнике янычарский оркестр -- со всеми инструментами, сваленными на телегу. Но даже сейчас, опутанные веревками, янычары еще рыпались, рассыпая плевки в сторону нсверных. Молодой Матвей Платов, белозубый ухарь и пьяница, сказал Потемкину, что башибузуков в Россию везти боязно: они же по дороге весь конвой передушат. Потемкин велел ему пленных развязать: -- И пусть разберут с телеги погремушки свои... Он взял медные тарелки, сдвинул их с удовольствием выслушав звон, завершенный таинственным "шипением". -- Ага! -- сказал Потемкин. -- Не эти ли турецкие тарелки и употребил Глюк в опере своей "Ифигения в Тавриде"? Янычар развязали. Один из них рассмеялся. -- Ты разве понял меня? -- спросил его Потемкин. -- У меня бабушка была... калужская. -- Это твои тарелки? -- Мои. Вот как надо! -- И он воспроизвел гром, в конце которого загадочно остывало ядовитое "шипение" меди. Потемкин пригляделся к лицам янычар. Лица вполне европейские, иные как у русских парней. Янычарский корпус турки формировали из детей христиан. Похитив мальчиков у матерей, турки обращали их в свою веру, а фанатичное воспитание превращало их в озверелых головорезов. Нехотя они разобрали инструменты с телеги. Над головами янычар качался шест с перекладиной, на шесте висели, позванивая, колокольчики. -- Ну, играйте! Хотя бы свой знаменитый "Марш янычар"... Разом сомкнулись тарелки, заячьи лапки выбили первую тревогу из барабанов. Полуголый старик лупил в литавры с такой яростью, словно убивал кого-то насмерть. Звякали треугольники, подвывали тромбоны, звенели триакгсли и колокольчики. В это варварское созвучие деликатно (почти нежно) вплетались голоса гобоев, торжественно мычали рога, а возгласы труб-нефпров рассекали музыку, как мечи. Янычары увлеклись сами, играя самозабвенно, словно за их оркестром опять двигались в атаку боевые байраки... "Марш янычар" [39] закончился. Платов спросил: -- Ну дык што? Опять мне вязать эту сволочь? Потемкин взял "нсфир" и выдул из него хриплое звучание. -- Не надо. Лучше мы их покормим, дадим выспаться. А утречком вместе с инструментами поедут они в Петербург, и пусть наши гудошники еще поучатся, как надо играть, чтобы кровь стыла в жилах от ужаса, чтобы от музыки шалел человек, не страшась ни смерти, ни черта лысого, ни ведьмы стриженой... Столичные аристократки, падкие до низменных удовольствий, слетались в ставку Потемкина, как мухи на патоку. Образовался гарем из женщин, мужья которых, будучи в чинах генеральских, состояли в подчинении светлейшего. Среди рогоносцев один только князь Василий Голицын посмел вступиться за свою жену. Это дорого ему обошлось: Потемкин запустил в князя шахматной доской: -- Я ее не принуждаю -- она сама тому рада! Была поздняя осень. Усталые лошади едва вытаскивали разломанный шарабан из грязи молдавских дорог. Кое-где еще догнивали разбухшие тела убитых и скотины. Каркало воронье. Потемкин грыз чеснок, а доктор Массо сказал ему: -- Подумайте о своей печени, раздувшейся от угождения вашей светлости. Вчера вы осилили кадушку соленых огурцов, утром почтили светлейшим вниманием жареного гуся, сопроводив его в дальнюю дорогу кастрюлькою шоколада. Сейчас чеснок, а в ближайшей деревне вас ожидает ветчина с ведром винограда... Какой организм выдержит все это? -- Пл евать, -- хмуро отозвался Потемкин и послал казака, чтобы нарвал для него с поля гороху. -- Мой желудок подобен самой великой России, которая способна переварить все, как переварила она и татар, и шведов... После побед Суворова воевать стало легче. Матвей Платов с казаками взял Аккерман (Белгород на Днестре), молдаване радостно встретили русских в Кишиневе, австрийцы вступили в Белград, но тут Вена выклянчила у турок перемирие, очень невыгодное для русских... Потемкина сейчас беспокоило поведение Берлина: при войне на два фронта опасно заиметь третий-с Пруссией. -- Где-либо, -- рассуждал он, -- то ли здесь, то ли на Балтике, но одну лапу из грязи надо скорее вытаскивать... Эски-Гасан, сидючи в Измаиле, тоже подумывал о мире. Он слал курьеров к Потемкину, выведывая в письмах его настроение. Потемкин с учтивостью дипломата отвечал "крокодилу", что Россия не ради удовольствия войну начала и согласна к миру прочному, но с земель освоенных назад не сдвинется... Он приехал в Вендоры, выбрался из шарабана. К нему, выдирая ботфорты из слякоти, поспешал племянник Самойлов. -- Ну, что у вас тут, Санька? -- Деремся по малости. Вылазки отразили. В атаке взяли сераскира, который открыто сказывал мне, что жители Бендср склонны сдаться, да паши побаиваются. -- А лишней крови не надобно, -- напомнил Потемкин. Он представил гарнизону Бендер все ужасы сопротивления, заслал в крепость жителей Аккермана, которые поведали осажденным о добром отношении русских, -- и паша бендсрский сам выехал к Потемкину на белом коне: -- Можете войти в Бонд еры, и я надеюсь на ваше благородство. Но в Серале султана меня ждет шелковая петля. -- Не волнуйтесь, -- утешил его Потемкин, -- я напишу ЭскиГасану, что вы отчаянно и храбро сопротивлялись... О бескровном взятии Вендор он сообщил Екатерине, как всегда, забыл письмо датировать. (Часов тоже при себе не носил: "Зачем, если часы имеются у моих адъютантов!") Бендеры казались страшным захолустьем. Но если здесь после Полтавы рсзиденствовал шведский король Карл XII, почему бы не пожить тут и Потемкину? Ставка его перебралась под Бендеры. Сюда заехал польский чиновник из Вены, захвативший и варшавскую почту. Потемкин спросил его: -- Какие новые сплетни в Варшаве? -- В свете блистают три замужние дамы. Это княгиня Любомирская, обогащающая любовников, это княгиня Чарторыжская, обирающая любовников, и, наконец, прекрасная Софья Витт, понимающая любовь как продолжение политики. -- А что поделывает нежная пани Ланскоронская? -- Она бежала от мужа в Вену, где и пост под музыку Моцарта. Дирижирует ей Сальери, который недавно выругал герцогиню Доротею Курляндскую, имевшую неосторожность заметить, что музыка Моцарта для нее темна и непонятна. -- Так многие говорят, -- призадумался Потемкин... Андрей Разумовский из Вены оповестил светлейшего, что Моцарт ("лучший композитор Германии") не совсем-то счастлив на родине и, если ему предложить независимую жизнь в России, наверное, не откажется покинуть Вену. Попов с удивлением сказал Потемкину: -- Покинуть блистательную Вену... ради чего? Ради проживания в Вендорах, где главный аккорд-пушки? -- Моцарт меня поймет, -- отвечал Потемкин. -- Композитор Шампсн в своей опере "Mclomonic" уже использовал канонаду, включенную в органный пункт... А разве Моцарта не вдохновят хоры цыган молдавских? Или песни нашей Украины? -- Так посылать ли предложение Моцарту? -- Погоди, душа моя. Сначала вызови сюда Ушакова... Внимание светлейшего было уделено Екатерине Федоровне Долгорукой, которая бежала из Петербурга в Бендеры, преследуемая любовью графа Кобенцля. Потемкин исполнял все ос желания, артель ювелиров и золотошвеек трудились, чтобы удовлетворить все ее меркантильные капризы. Целуясь с Потемкиным, княгиня каждый раз говорила: -- Клянусь, ехала сюда и ни о чем таком не думала... Но вот в сонме красавиц появилась энергичная княгиня Прасковья Гагарина, племянница фельдмаршала Румянцева; она приехала из Москвы навестить мужа. Потемкин в ее присутствии объявил за картами, что теперь в Бсндерах уже не сыщешь такой женщины, которую нельзя было бы увлечь за ширму: -- Вот, смотрите, и эта княгиня Прасковья... Гагарина в полный мах залепила ему оплеуху -- громкую, как выстрел. Все притихли, ожидая, что будет. Потемкин склонился к руке, его ударившей, и с почтением ее поцеловал: -- Вы самая храбрая. Мы останемся друзьями... Гагарина доказала храбрость: она первая из русских женщин поднялась в небеса на воздушном шаре и благополучно приземлилась в саду подмосковного имения. Потемкин после этой пощечины стал се лучшим другом, уважая и мужа ее, которого в Варшаве скоро повесили на фонаре бунтующие конфедераты... В конце 1789 года Бендеры прискучили Потемкину, он перенес ставку в Яссы, где и обосновался надолго. За ним потянулись обозы, кордебалет, капелла, цыгане, зубодеры, парикмахеры, портные. ювелиры, садовники, французские эмигранты, графы и герцоги, блудные девы и легион поваров, способных сотворить кулинарное чудо даже из глины. В шести верстах от Ясс было расположено живописное молдавское село Чердак, где светлейший велел копать глубокие ямы, создавая в них подземные дворцы... Но иногда уже поговаривал: -- Что-то зуб ноет. Не пора ли мне зубы рвать? Только очень близкие ему люди понимали, что под зубами следует понимать Зубовых, засилье которых при дворе становилось подозрительным. Князь Репнин в эти дни был озабочен другим: гонение на масонов и Новикова уже началось; из московских лож его предупреждали, что гнет власти усиливается. Репнин сказал Потемкину, что шекспировский "Юлий Цезарь" тоже запрещен цензурою, яко вредоносная драма. -- В продаже арестованы духовные сочинения даже митрополита Платона... Вы не находите, что после взятия Бастилии при нашем дворе многое изменилось? Потемкин всегда был далек от масонства: -- Я нахожу, что многое меняется после взятия Зимнего дворца семейкою Зубовых... Если императрица озлоблена критикой Новикова, то и меня гнать надобно, ибо в типографии ясской мои господа офицеры открыто перепечатывают на станках издания Новикова... Впрочем, князь, я плохо просвещен в бреднях мистических. -- Ея величество прислушивается к вашим советам. Потемкин понимал причины беспокойства Репнина: -- Зачем мне лезть поперед батьки в пекло? Митрополиту Платонову в Москве виднее, грешен Новиков или безгрешен, но Платон давно мирволит к Новикову. Пока же Степан Шешковский нс взялся за кнут, стоит ли нам тревожиться?.. У него болела рука, Екатерина прислала ему аптечку с камфорной мазью; она жаловалась, что всю неделю согнуться не может, так поясницу ломит, и Потемкин отправил с курьером "мыльный спирт": оба они мазались по вечерам, один в Яссах, а другая в Петербурге... Скоро императрица поздравила его с титулом "великого гетмана Екатеринославского и Черноморского". Из остатков запорожского войска, из ошметков вольного казачества возникало новое казачье войско в России -- Черноморское, которое расселялось вдоль берегов моря, образуя станицы, хутора и пикеты, несшие дозорную службу. В ответ на жалобы о худом житье и "голоштанстве" Потемкин обычно говорил: -- Терпите, казаки! После войны я всех вас на Кубань переселю, Кубанское войско создам, а столица будет в Анапе. -- Анапу-то еще взять надо, а Кубань усмирить... Сидя в Яссах, то праздный, то деятельный, Григорий Александрович издалека не всегда мог постичь все тонкости политики. Разумовский сообщал в Яссы, что Иосиф II слег в постель, в Вене уже поговаривают о переменах политического курса. Наконец зимою до ясской ставки дошло известие, почти траурное: Пруссия заключила наступательный альянс с Турцией, а маркиз Лукксзини готовил перья для подписания союза Берлина с Варшавой, Англия в это время открыто угрожала России -- ввести свой флот в Балтийское море... -- Контр-адмирал Ушаков прибыл, -- доложил Попов. -- Проси. Да скажи, чтобы со мной не чинился... Воспитанный в пуританской скромности, Федор Федорович попал в большой подземный зал, сверкающий убранством: стены были обиты розовым шелком, в хрустальных курильницах дымились аварийские благовония. После морозной ночи флотоводцу было странно видеть легко одетых красавиц, которые живописными группами сидели на качелях, укрепленных на лентах славного Андреевского ордена. Потемкин валялся на тахте, облаченный в бараний тулуп, обшитый сверху золотою парчой, под тулупом была надета на голое тело рубаха до колен, из-под нес торчали босые ноги... Он сделал знак рукою, и все покорно удалились. -- Ты помирать где собираешься? Вопрос не с потолка. Ушаков пожал плечами: -- Если не в морс, так, наверное, в деревне. -- А что у тебя там, в деревне-то? -- Да ничего. Ни кола ни двора. -- А я, -- вдруг сказал Потемкин, -- помирать стану в Николаеве. Сам я этот город выдумал, сам и взлелеял. Пусть там и лежат мои кости, а в Петербурге гнить не желаю... Прелюдия завершилась. Светлейший спустил ноги с тахты, от медвежьего окорока отрезал адмиралу жирный ломоть: -- Ешь! Ты же с дороги... Ушаков не был знатен, а Потемкин, давая жестокие уроки титулованным гордецам, с простыми людьми вел себя просто. -- Ты мне нужен, -- сказал он. -- Хочу обсудить будущую кампанию на море: что нам делать вернее? А всех этих Войновичсй и Мордвиновых мы за пояс заткнем... Ушаков хотя и натерпелся обид от Мордвинова, -- но -- честный человек! -- за Мордвинова же и вступился: -- Для хозяйства флотского Николай Семсныч пригоден: он леса дубовые вокруг Николаева садит, с Дона уголь каменный возит, учит бабок наших без дров обходиться... Потемкин выслушал. Снял с головы парик и отбросил его. По плечам сразу рассыпались нежные льняные кудри. -- Ваше превосходительство, -- титуловал он Ушакова, -- с сего дня будете командовать флотом из Севастополя, а Осип де Рибас останется при гребной флотилии... Прошу должное отдавать всем храбрым и достойным... Что еще надобно? Ушаков жаловался, что людей в экипажах мало. -- Обычный вопль, -- отвечал Потемкин. -- Баб в деревнях полно, парней тоже, а вот нарожать матросов не поспевают. Бери ил корабли солдат. -- Они к морю несвычные. Хочу греков из Балаклавы просить, чтобы навигаторов дали. Еще мне надобно несколько лесов сосновых срубить -- для ремонта кораблей... В беседе Ушаков пользовался морской терминологией, которую Потемкин освоил в совершенстве, и потому, сказав "фон-брамстсньга", Ушаков не объяснил, что это такое. Он завел речь о скудости казны флотской. -- Что деньги? Вздор, а люди -- все! -- И я такого же мнения, -- отвечал Ушаков, -- паче того, сколь человечество существует, а умнее денег для расплаты за труды еще не придумало. Но возымел я желание денежными призами поощрять канониров пушечных за каждое меткое попадание. Пусть азарт явится и соревнование похвальное. А матросу, сами ведаете, каждая копеечка в кошельке дорога. Ежели, ваша светлость, деньги вздор, а люди -- все, так вот и давайте мне денег! -- Еще чего? -- хмуро спросил Потемкин. -- Якоря нужны тяжелее. Канаты крепче. Незаметно вошел Попов, и Потемкин велел ему: -- Федору Федоровичу давать все, что просит... Ушаков был предупрежден: турки снова рассчитывают взять Крым десантами, уничтожить Севастополь и весь флот Черноморский. Светлейший с адмиралом пришли к убеждению, что прежде надо бы штурмовать Анапу, как ближайшую базу турок на Кавказе, и разгромить Синоп, откуда турецкие "султаны" плывут к Севастополю. Напутствие Потемкина было таково: "Требовать вам от всякого, чтоб дрались мужественно, или, лучше скажу, -- по-черноморски. Я молю создателя и поручаю вас ходатайству господа нашего". 7. КОЛЛИЗИИ ВРЕМЕНИ К 1790 году незаметно для многих сложился круг людей, которым в XIX веке предстояло стать придворной элитою (Ливены, Бенкендорфы, Адлерберги), но эти пришлые господа крутились пока что вокруг "малого" двора в Павловске или в Гатчине, мало кому известные, а будущий граф Аракчеев в чине подпоручика артиллерии натаскивал в арифметике сыновей Николая Ивановича Салтыкова... Павел, мучимый давним недовольством, утешался мыслями о своем превосходстве над матерью, которой однажды и сознался: -- Я внутренне чувствую, что все меня любят. -- Хуже быть того не может, -- отвечала мать. -- Очень опасное заблуждение думать, что ты всеми любим. Готовься, сын мой, выносить и всеобщую ненависть... Невестка заказала для печей в Павловске заслонки железные, но с мастером за работу не расплатилась. В ответ на упреки в крохоборстве оправдывалась: -- Но я же великая княгиня, да и дорого ли стоят эти заслонки? А сделав их для меня даром, мастер невольно выказал тем самым преданность моему высочеству. -- Заслонки -- тьфу? -- согласилась Екатерина. -- Но революции с того и начинаются, что с человеком плохо расплачиваются... Граф Сегюр был отозван на родину, из Парижа приехал новый посол Эдмонд Женэ, которого императрица всячески третировала, как представителя новой Франции -- революционной. Павел тоже избегал Женэ, а матери он сказал: -- О чем там спорят в Париже? Будь моя воля или имей я власть вашу, я бы их всех усмирил пушками. -- Вы, -- ответила Екатерина, -- плохо кончите, осмеливаясь думать, что с идеями можно бороться пушками... Дела становились день ото дня хуже! Россия скатывалась в кошмар политической изоляции, и уже потому так дорог был для нее союз с Австрией. Екатерина в раздражении писала Потемкину: "Каковы цесарцы бы ни были и какова ни есть от них тягость, но оная будет несравненно менее всегда, нежели прусская, которая совокуплена со всем тем, что в свете может быть только поносного..." Берлинский посол Келлер вел себя при дворе нагло, общаясь более с цесаревичем Павлом, нежели с Безбород ко; Екатерина в гневе говорила своему "визирю": -- Иосиф-то умирает, всеми ненавидим, и не оттого ли занемог, что болтал много, пустяками народ беспокоя. Однако нам без Вены хуже будет. Смотри, сколько врагов у России: Турция, Швеция, Англия, Пруссия, Франция... А где сейчас армия Пруссии? -- вдруг спросила Екатерина. -- Она квартирует уже в Силсзии. -- Тогда ясно: в Берлине ждут смерти Иосифа... Иосиф II скончался. На престол заступил его брат Леопольд I, бывший тосканский герцог. Берлин потребовал от него немедленного мира с Селимом и чтобы Австрия вернула полякам Голицию. За эту вот "милость" Польша подарит Пруссии Торн и Данциг. -- Кто автор этого дурачества? -- Очевидно, Герцберг, -- отвечал Безбородко. -- А я-то думала, что маркиз Луккезини... В апреле гром грянул: Пруссия заключила союз с Польшею, и Фридрих-Вильгельм немедля потребовал от поляков уступки Торна и Данцига. Через варшавских шпионов Петербург сумел перехватить прусских курьеров; вот что писал Луккезини своему пьяному королю: "Польша теперь в безусловном распоряжении вашего величества. Можете ею пользоваться, как удобным театром для войны с Россией или Австрией или же как оплотом для сохранения Силсзии". Екатерина была подавлена: -- Александр Андреич, никак мы сели в лужу? -- Надо скорее отправлять Булгакова в Варшаву... В беседе с Александром Воронцовым, братом Дашковой, Безбородко жаловался на все растущее всесилие фаворита Зубова: -- Вот уж не думал, что подобный Зубову мизерабль столь укрепится близ государыни. По опыту знаю, что всяк куртизан желает в дела иностранные клювик просунуть. Но еще ни один из них не болтал столько глупостей, как этот дурачок... Зубова грызла зависть к авторитету Потемкина; он решил превзойти его, создавая "проекты", которые именовал "приятными умоначертаниями". Зубов призывал императрицу включить (!) в состав Российского государства Берлин и Вену, на карте рисовал новые страны "Австразию" и "Нейстрию". Мало того! Он предлагал Екатерине ехать в Севастополь -- там они сядут на корабли и со шпагами в руках поплывут в Босфор, где и продиктуют султану условия мира... Воронцов подозревал Зубова в хамелеонстве. -- Уверен, -