освистывали, провожали издевками и смехом. Он ходил маскируясь, надвинув шляпу на глаза, избегал освещенных улиц... Ненависть, клокотавшая в нем, обратилась вдруг против него самого - именно большинством целого государства! 4 октября ему стало известно, что король выезжает из Баден-Бадена в столицу. Бисмарк, желая опередить недругов, чтобы король не подпал под влияние возмущенной прессы, выехал навстречу Вильгельму I - до станции Ютербок. Баденский поезд запаздывал. Было уже темно. На недостроенном вокзале собирались коротать ночь пассажиры третьего класса и мастеровые. Боясь, что его могут узнать (и еще, чего доброго, плюнут в лицо), президент выбрался на перрон, где среди строительного хлама уселся на перевернутую тачку. И вот он, министр иностранных дел, юнкер и ротмистр, будто жалкий бродяга, сидит на грязной тачке, а сверху его поливает дождик... Достиг он высшей власти! Наконец поезд прибыл. По той причине, что король ехал без охраны, как частное лицо, проводники скрывали от Бисмарка номер вагона, в котором разместился король. Бисмарк все же отыскал его. "Он сидел совершенно один в простом купе первого класса, - вспоминал Бисмарк позже. - Под влиянием свидания с женою он был в подавленном настроении". Очевидно, до баденских курортов докатились слухи о погромной речи Бисмарка в бюджетной комиссии ландтага, и Вильгельм I сразу спросил - была ли она застенографирована? - Нет. Но газеты воспроизвели ее верно... Вильгельм I погрузился в беспросветное уныние: - Я совершенно ясно предвижу, чем все это закончится. На Оперн-плац, прямо под моими окнами, сначала отрубят голову вам, Бисмарк, а потом уж и мне, старику... Править без бюджета? Но за такую попытку английский король Карл I из Стюартов поплатился жизнью, слетела голова и его министра Томаса Страффорда. Как следует обработанный в Бадене "кринолинами", король не забыл, конечно, и участи Полиньяка... Поезд, пронизывая мрак, подлетал к Берлину. - Революция и гильотина - вот что ждет нас дома! - А затем? - спросил Бисмарк. - Странный вопрос! Разве не знаете, что бывает с людьми после того, как им отрубят голову?.. Право на произнесение монолога перешло к Бисмарку, и он приложил все старания, чтобы, устыдив труса, заставить его уверовать в победу. Бисмарк приказал королю шагать куда надо. Вильгельм I, еще мучаясь, спрашивал: - Но смогу ли я устоять перед критикой жены? - Жена обязана подчиняться мужу... Бисмарк вскоре повидался с австрийским послом в Берлине, мадьярским графом Карольи, и сказал ему напрямик: - Наши отношения должны стать лучше или хуже. Середины быть не может. Если они станут лучше - пожалуйста. А если хуже, то Пруссия всегда сыщет союзников, которые помогут ей разрешить затянувшийся спор. В наших отношениях - ненормальность, которую можно излечить лишь мечом! Когда Карольи стал оправдываться, говоря, что само географическое положение Вены на славянском Дунае обязывает ее к деспотической политике, Бисмарк ответил: - Так переезжайте в Будапешт или Прагу, а Вену оставьте для разведения пауков и сороконожек... Вена переполошилась. Франц-Иосиф очень боялся, как бы его гегемония в немецком мире не перекочевала с Дуная на берега Шпрее. Габсбург решил одним махом выбить Бисмарка из седла, а Пруссию вышвырнуть за борт германской политики. Для этого надо действовать опять-таки через Франкфурт-на-Майне... *** Гаштейн - курорт в австрийском герцогстве Зальцбург. Бисмарк сидел на скамейке в парке Шварценберг, на самом краю глубокого ущелья Аах, и с часами в руке следил за тем, с какой быстротой синица вылетала из гнезда и возвращалась к птенцам, неся им в клюве добычу. Бисмарк так увлекся этим подсчетом, что пропустил время королевского обеда. Пока он развлекался с синицею, Вильгельм I уже закончил беседу с навестившим его Францем-Иосифом и теперь был вне себя от радости... Король сообщил входящему Бисмарку: - Австрийский император, мой добрый друг, созывает во Франкфурте съезд всех немецких князей, он приедет туда сам и зовет меня... Какое импозантное собрание! - Всего лишь кунсткамера доисторических мумий. - Бисмарк, есть ли у вас уважение к традициям? - Нету, и быть не может... Ваша поездка во Франкфурт - это отказ Пруссии от объединения Германии под прусским же началом. Ваше манкирование Франкфуртом - это первый шаг к объединению Германии под вашим же скипетром. Что, я объяснил недостаточно ясно? Не будьте же романтиком монархии - ведь я предлагаю вам реальную корону Германии! Вильгельм I суетливо забегал по комнате: - Неужели я, король Пруссии, должен избегать общения с родными немецкими князьями, которые съедутся, чтобы договориться о совместной борьбе против всяких конституций? Дураков всегда бьют, и Бисмарк бил короля словами: - Поймите, что Австрия заманивает вас в мышеловку совместной борьбы с революциями неспроста... Случись это, и Пруссия останется в прежнем унижении, что и раньше, а роль Австрии сразу непомерно возрастет... В открытом экипаже они выехали из Гаштейна в Баден; чтобы их не поняли кучера, сидевшие на козлах, они обсуждали германский вопрос по-французски. Но в Бадене их поджидал саксонский король Иоганн, который от имени всех германских монархов начал пылко увлекать Вильгельма I во Франкфурт-на-Майне. Вильгельм I с новой силой стал рваться на монархический съезд... Теперь он с гневом кричал на Бисмарка: - Не смейте меня удерживать! Тридцать сюзеренов сидят и ждут одного меня, а курьером за мной прислали его величество короля Саксонии... Это уже вопрос такта! Король Саксонии стукнул кулаком по столу, выругавшись, но Бисмарка нисколько не испугал: - Здесь вам не Саксония.., не стучите. Иоганн наговорил ему немало шальных дерзостей. - Этого уж я вам не забуду, - пригрозил он. - У меня тоже неплохая память, - ответил Бисмарк. Иоганн уехал, но президент услышал шуршание кринолинов: явилась подмога Вильгельму I в лице двух прусских королев - Елизаветы и Августы (вдовствующей и царствующей). "Его величество, - вспоминал Бисмарк в мемуарах, - лег на диван и стал истерически рыдать": - Все монархи Германии соберутся вместе.., душа в душу.., сядут за стол.., а меня там не будет... - И нечего вам там делать! - бушевал Бисмарк. Это напоминало сцену в детской: ребенок просится гулять, а строгий родитель не пускает. Две коронованные женщины вцепились в Бисмарка мертвой хваткой, чтобы он не вздумал разрушать священные связи монархов... Далее произошло то, о чем Бисмарк умолчал в своих мемуарах. Выскочив из кабинета, он только на улице заметил, что сжимает в кулаке витую бронзовую ручку, вырванную им из дверей в состоянии бешенства. Непрерывно восклицая: "Еr ist ein recht dummer Kerl!" (что означает: Вот уж глупый парень!), Бисмарк, подобно буре, вломился обратно в королевские покои. А там стояла громадная фаянсовая раковина для умывания. Бисмарк запустил в нее дверной ручкой, и раковина разлетелась на мелкие осколки, которые, словно шрапнель, осыпали двух королев и самого кайзера, рыдавшего на диване... Выбегая прочь, Бисмарк напоролся на дежурного адъютанта. - Вам дурно? - спросил он президента. - Было! Но теперь стало легче... Втайне от короля Бисмарк блокировал его дом целым полком солдат, чтобы никто не мог проникнуть к нему, чтобы Вильгельм I не вздумал втихомолку удрать во Франкфурт. - Так с ними и надо.., с этим дерьмом! *** Это была первая политическая победа Бисмарка. Австрия задумала съезд во Франкфурте, желая реформировать Германский союз и окончательно упрочить в нем свое положение. Бисмарк не пустил короля в "лисятник", что имело решающее значение для дальнейших событий. Съезд германских самодуров распался сам по себе, ибо без участия Пруссии получался резкий крен Германии в сторону венской политики, а немецкие князья этого крена тоже побаивались... На улицах Берлина по-прежнему слышалось: - Ни пфеннига этому господину... Бисмарк, сидя за выпивкой, говорил Роону: - Вот когда Пруссия нажрется датского масла и венских колбас, тогда она пожалеет, что плевалась в меня. А уж когда Пруссия станет рейхом, я не стану выклянчивать у ландтага утверждение бюджета. Между консерваторами и либералами никакой разницы: первые подхалимствуют открыто, а вторые тайно. Знаю я этих сволочей: бюджет еще притащат в зубах, виляя хвостами... А я их - сапогом.., под стул, под стул! Все будет так, как он предсказывал. А сейчас журналисты Берлина пророчили, что карьера Бисмарка закончится за решеткой исправительного дома, где он еще насидится на гороховом супе со свиными потрохами, а чтобы не сидел зря - пусть мотает шерсть для общественных нужд прусского королевства. Газеты прозвали Бисмарка "бульдогом с тремя волосками", - президент даже не обиделся: похож! "ЕЩЕ ПОЛЬСКА НЕ ЗГИНЕЛА..." Бисмарк покинул Петербург в канун грандиозных и необъяснимых пожаров, закрутивших русскую столицу в вихрях огня и дыма. Первыми запылали на Охте кварталы бедноты, дотла выгорела вся Лиговка, населенная мастеровыми и полунищим чиновничеством, огонь сожрал Щукин и Апраксин дворы, где размещались 2000 лавок с товарами, пламя перекинулось на Фонтанку; с трудом отстояли здание министерства внутренних дел, а море огня уже бушевало на гигантском пространстве, угрожая уничтожить Публичную библиотеку. Госбанк, Пажеский корпус и Гостиный двор... Тысячи погорельцев бедовали на площадях столицы в палатках, их кормили из солдатских кухонь, под размещение бездомных спешно переоборудовали казармы. Ясно, что пожары имели какую-то систему, огонь не возникал сам по себе - работали поджигатели. Особая следственная комиссия виновных не обнаружила (историки тоже!). Жандармы выслали в Холмогоры гувернантку Лизу Павлову, имевшую глупость заявить, что "в пожарах есть нечто поэтическое и утешительное..." Связывать же эти поджоги с развитием революционного движения никак нельзя. Пытались обвинить даже радикалов-студентов, но, помилуйте, не такие уж глупые были на Руси студенты! Лично я, автор, склонен думать, что столицу подпаливали уголовные типы - ради создания "шухера", чтобы удобнее расхищать пожитки; допустима мысль, что действовал один психически ненормальный человек - ради забавы (в криминалистике известны и такие случаи). Правда, блуждала зыбкая версия, будто Петербург поджигали поляки. Но этот слух спустился в низы жизни откуда-то сверху, и народ в него не поверил. Русские люди никогда не считали поляков своими врагами. В старых сказках, песнях и анекдотах часто осмеивались немцы, евреи, англичане, реже французы, но поляки - никогда! Факт характерный и поучительный, на который уже давно обратили внимание сами же поляки и польские историки... Бисмарк перед отъездом советовал Горчакову: - Обрусите Польшу на Висле, как мы онемечили их Данциг и Познань. Зажмите поляков под прессом и не ослабляйте винта, пока не задохнутся... Иного выхода у вас нет! Горчаков решительно отвергал такие советы: - Россия имеет и немалую долю вины перед Польшей, со славянской сестрой мы не можем поступать варварски... Он убеждал царя - никаких репрессий, лишь смягчительные меры. "Полонофильство" не прошло ему даром: князь стал получать анонимные письма, в которых его называли "предателем отчизны". Русские авторы этих писем иногда высказывали такие же изуверские мысли, что и Бисмарк... В разгар польского восстания из Москвы приехал профессор Б. Н. Чичерин; он застал вице-канцлера в пустынной столовой министерства за тарелкой аристократической ботвиньи. Ученый напомнил Горчакову известную мысль Пушкина, что спор между поляками и русскими - спор домашний, а покорение Польши - отместка за Смутное время с самозванцами и сожжением Москвы. - Пушкин не прав! - возразил Горчаков. - Да, я помню, что пан Гонсевский в тысяча шестьсот одиннадцатом году спалил Москву, но зачем же мы станем наказывать поляков за это в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году? Око за око, зуб за зуб - это библейское правило мести извращает политику. Вы же сами знаете, что наша армия вступала в Париж не только потому, что французы побывали в Москве... Чичерин спросил - что же будет дальше? - Сейчас возможны любые импровизации. - А вы разве импровизатор? - Почти, - вздохнул Горчаков. - В любом случае я обожаю мотив гимна восставших: Еще Польска не згинела, Поки мы живем... *** Импровизировать стали, однако, в Берлине... Вильгельм I двинул войска на границы, Бисмарк ввел осадное положение в Познани. Еще было памятно время (с 1795 по 1807 год), когда Варшава была прусским городом, а Царство Польское называлось Южной Пруссией; две трети населения Пруссии составляли тогда поляки, и лишь одна треть была немецкой. Бисмарк не любил воспоминаний о такой дикой пропорции: - Пруссия все-таки не глупый озерный карп, которого можно подать к столу под острым польским соусом... С ядом он писал: "У князя Горчакова в его отношении к польскому вопросу чередовались то абсолютистские, то парламентские приступы. Он считал себя крупным оратором, да и был таковым, и ему нравилось представлять себе, как Европа восхищается его красноречием с варшавской или русской трибуны". Так он писал, а вот что он говорил: - Допустим, что Польша воскреснет.., допустим! Австрия при этом должна отказаться от польской Галиции, но у нее столько награблено, что эта ампутация пройдет для Вены почти безболезненно. Русские, вернув полякам то, что им положено, территориально не пострадают: для них потеря Вислы - как слону дробина. А для нас, пруссаков, отказ от польских владений равняется уничтожению нашего государства. Наши восточные земли, Силезия и Познань, это наши кладовые и амбары. И потому, говорю я вам, Пруссия никогда не потерпит возрождения самостоятельной Польши... Бисмарк вызвал генерала Густава Альвенслебена: - Любой успех поляков - наше поражение. Мы должны быть жестоки с этим народом. Правила гражданской справедливости здесь неуместны. Если меня спросят, куда лучше всего бить поляков, я скажу: бейте по голове, чтобы они потеряли сознание... Горчаков, - продолжал он, - либеральничает, потому Пруссия должна апеллировать не к нему, а к царю. Вы сейчас поедете в Петербург, чтобы убить сразу трех зайцев... С вами можно говорить серьезно? - вдруг спросил Бисмарк. - Только так и говорите, прошу вас. Бисмарк сказал, что, если русские уйдут из Польши навсегда, Пруссия через два-три года вломится туда силой; мир не успеет опомниться от ужаса, как там все без исключения будет моментально германизировано. Альвенслебен спросил: - Надеюсь, это лишь банальный разговор? - О серьезных вещах я всегда говорю серьезно. - Вам угодно повернуть колесо истории вспять? - А кто сказал, что это дурацкое колесо надо крутить только вперед? - Бисмарк задрал ногу, сердито выколотил пепел из трубки, стуча ею о каблук кирасирского сапога. - Поменьше умничайте! Я вас посылаю в Петербург не для того, чтобы вы там вместе с Горчаковым оплакивали прошлое Речи Посполитой - меня волнует лишь будущее Германии... Вскоре царь пожелал увидеть Горчакова: - Бисмарк побаивается, как бы наше восстание не перекинулось к нему в прусскую Познань, и он великодушно предлагает нам заключить обоюдную конвенцию против поляков. Горчаков в считанные мгновения предугадал дальнейшие ходы противника, который ловко охватывал его фланги: - Я, государь, против подобной конвенции. Кроме вреда, она ничего нам не доставит. Скажу больше: grande Europe растолкует соглашение как повод для вмешательства. - Но это же наше внутреннее дело! - вспылил царь. Горчаков тоже вспылил, отвечая дерзостью: - Тамбовская губерния - вот наше внутреннее дело, тут я с вами солидарен. Но если бы в Тамбовской губернии все до одного передрались, Бисмарк не стал бы соблазнять нас конвенцией для разнимания дерущиеся. А это значит... - Вы все-таки подумайте, - велел царь. Горчаков мыслил так: "Ввиду колебаний Франции и недоброжелательства Англии, соглашение (с Пруссией) вызвало бы осложнения, несмотря на простоту самого факта. Сверх того я сознаю по инстинкту (инстинкт его не подвел!), что конвенция оскорбила бы национальное чувство в России и дала бы Европе странное представление о нашей мощи..." Тонкий политик, он понимал то, чего не мог постичь император. - Я все продумал, - сказал Горчаков царю при встрече, - и дам вам добрый совет. Действуйте лишь примирительно. Не ослабляя политических связей Варшавы с Россией, дайте полякам автономное управление, какое существует в Финляндии. Александр II умел уговаривать. При этом он брал руки несогласного в свои ладони, ласково смотрел в глаза и говорил с нежностью: "Если вы меня любите.., я вас очень прошу.., сделайте это для меня!" Горчаков не уступил опытному обольстителю, и тогда царь самодержавною волею приказал ему подписать конвенцию с Альвенслебеном... Князь предупредил: - В таком случае дайте амнистию восставшим! Царь обещал. Конвенция предусматривала, что русские войска, преследуя польских мятежников, могут вступать на земли Пруссии, а прусская армия с той же целью имеет право заходить на русские территории. Альвенслебен сразу же укатил в Берлин, где и сказал Бисмарку - даже с недоумением: - Я привез вам соглашение. Но убил одного лишь зайца. А вы, кажется, говорили, что я застрелю сразу трех... - Так и случилось! - ответил Бисмарк. - Первый заяц - это сама Польша, не будем о ней говорить. Второй - Франция, и ваша конвенция помешает Горчакову лизаться с французами. Ну а третий зайчик, самый малюсенький и веселенький, это вся Европа, которая сейчас обрушится на Россию... *** Европа обрушилась... Начался дипломатический поход на Россию, угрожающие ноты поступили от Франции и Англии; Горчаков понимал, что никого не волнует сама Польша и ее подлинные страдания - конкурентам лишь хочется осложнить и без того сложную позицию России. В речи послам он заявил: - Дабы не обострять ситуации, я не дам письменного ответа, ограничусь словами... Вы требуете от России спокойствия для поляков. Я желаю им того же! Но почему-то все вы забываете потребовать спокойствия полякам от Австрии и Пруссии. Мы никогда не оккупировали Польшу - было лишь ее расчленение между Пруссией и Австрией, к которому Россия и подключилась. Разве мы виноваты больше других? Через два дня вручил ноту и посол Вены. - Вас-то, австрийцев, что беспокоит? - Волнения в вашей Польше угрожают нашей Галиции. - Да какая она ваша? - сорвался Горчаков... К ультиматуму главных держав присоединились Испания, Португалия, Италия, Швеция, Голландия, Дания и даже Турция. - Все? - спросил царь раздраженно. - Протестует еще и Ватикан. - Ну а папе-то чего надобно? - Я вас предупреждал, государь, что так и будет. - Перестаньте, князь, учить меня! Горчаков это предвидел - против России образовался плотный фронт. Grande Europe требовала от него "гарантий" для Польши, но теперь, когда речь зашла о политическом престиже России, вице-канцлер остался неумолим. - Никаких гарантий! - отрезал он, а маркизу Монтебелло с упреком выговорил: - Париж сознательно возмущает поляков к восстанию, ваш император позволяет брату, принцу Плон-Плону, произносить вызывающие речи, и все это будет разделять наши страны далее. Я не злопамятен, но когда Франции без России станет плохо, я все-таки, как старая глупая бабка, напомню вам год шестьдесят третий... Кстати, - князь задержал Монтебелло в дверях, - в газетах Парижа пишут, что наша полиция вот уже восемь лет подряд только и делает, что без передышки сечет кнутами католических монахинь из минского монастыря. Я проверил этот факт, вот вам справка - такого монастыря в Минске вообще не существует... Простые русские люди не догадывались, что сановный Петербург был охвачен паникой: ждали войны! Говорили, что стоит Балтике очиститься ото льда, и в Финский залив сразу войдет британский флот. На рауте у своей приятельницы княгини Белосельской-Белозерской вице-канцлер подсел к лорду Нэпиру: - Лед уже сошел, но появились туманы. По сведениям Пулковской обсерватории, которые я запросил специально для вас у академика Струве, туманы продержатся до конца мая. - К чему мне этот прогноз погоды? - Чтобы ваш флот не выскочил в тумане на рифы... Горчаков издевался! Ведь он знал, что Англия не истратит и пенса ради поляков, а единственная цель Лондона - усилить разрыв между Францией и Россией. Однако вице-канцлеру было неуютно без Франции, и он устроил Монтебелло аудиенцию у царя, который откровенно высказал свое мнение: - Я согласен раз и навсегда отрезать от себя поляков, пусть живут как." хотят. Но практически я не могу этого исполнить: Польша не способна жить в искаженных границах, и сами же поляки этого не скрывают. К сожалению, польские аристократы в Париже тоскуют о старой Речи Посполитой: они желали бы видеть Польшу в границах тысяча семьсот семьдесят второго года, включая Смоленск и Киев, иначе говоря, сами расчлененные, они хотели бы расчленения России... На это мы никогда не пойдем! Пусть, - договорил царь, - Австрия и Пруссия вернут полякам их земли, я ни минуты не оставлю войск на Висле - и тогда образуется та Польша, которая может существовать... Именно в это время элита польской аристократии, жившая в Париже и Вене, указывала восставшим, чтобы они исключили из своей борьбы все революционные мотивы, оставив на своих знаменах чисто национальные лозунги. *** После этого восстание пошло на убыль. Претензии польской шляхты на украинские и белорусские земли вызвали ответную реакцию в самих же украинцах и белорусах, которые никак не желали порывать своих исторических связей с русским народом. Горчаков перешел в контратаку... Его ноты к кабинетам Европы, следуя одна за другой, словно пушечные залпы, становились все резче и убийственнее. В тревогах лета 1863 года он показал себя блистательным дипломатом, который умеет ловко обыгрывать противоречия в стане противников. Теперь противник отступал - Горчаков его преследовал по всему фронту, бил с флангов. Наконец, когда он разослал последнюю ноту от 26 августа, ответа на нее уже не последовало: Париж, Лондон и Вена промолчали... - Эффектный финал! - поздравил Жомини. - Да как сказать, - поежился Горчаков. - Нахальство стародавнего партнера - Бисмарка - уже настораживает... Все притихло, и только Ватикан указал католикам мира молиться за Польшу, как "за оплот истинной веры против вторжения злобной ереси"; в Коллегии пропаганды сам папа Пий IX произнес громовую речь, в которой обрызгал грязью русских схизматов-варваров. - Че-пу-ха! - поморщился Горчаков. Одним махом вице-канцлер разорвал конкордат России с папской курией. Это был заключительный аккорд бурной политической сюиты, но Альвенслебенской конвенции Горчаков никогда не простил Бисмарку.., никогда! ЖАРЕНОГО ГУСЯ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ Бисмарк называл газету большим листом бумаги, испачканным типографской краской. Зная о продажности буржуазной прессы, он презирал ее, но зато, как никто другой, умел использовать печатное слово в своих интересах. Бисмарк мечтал о том "золотом" времени, когда все газеты Германии станут писать одно и то же - то, что угодно ему, Бисмарку! Мы находимся в конторе "Норддейче Альгемейне Цейтунг" в Берлине; за столом сидит редактор газеты герр Брасс, ренегат социал-демократии, которому Бисмарк платил из рептильных фондов. Когда парламентарий узнавал о себе из брассовской газеты, что он "павиан и задница у него красная", то это звучало еще как нежная ласка. Шла яростная схватка за власть и деньги, и тут было уже не до выбора слов... В тени кабинета ежился неприметный господин. - Какой дождик-то, а? - сказал ему Брасс. - Вы, Штибер, пока обсушитесь у печки, господин президент не замедлит явиться. Он всегда приходит к выходу вечерних гранок. В пустой редакции их было только двое. Скудная обстановка идейного притона слабо освещалась тихо гудящим газом. Штибер ждал, что Бисмарк появится из дверей. Но президент возник прямо из.., стенки. Замаскированная обоями дверь, ведущая со двора, открылась, и предстал он сам - могучий чурбан, увенчанный крупною головой. Воротник дождевика был вздернут до ушей, фуражка бросала густую тень на его лицо. Он скинул плащ, отряхнул мокрую фуражку. Пожав руки шпиону и редактору, Бисмарк сразу же сел к столу. - Давайте.., что там у вас? - сказал Брассу. Тот придвинул ему колонки гранок со статьями, подал громадный плотницкий карандаш длиною в локоть, очиненный с двух сторон. Этим карандашом, орудуя будто стамеской, Бисмарк энергично выковыривал из статей слабые места, на полях гранок вписывал слова - более грубые и беспощадные. - Если кусаться, так до крови! - бормотал он... Затем движением бровей подозвал к себе Вилли Штибера, и тот приблизился с собачьей понятливостью. - Надеюсь, вы слышали, что недавно умер датский король и снова поднят вопрос о Шлезвиг-Голштейне... Не думайте, что я пошлю вас подкормиться на датских сыроварнях и маслобойнях. Для меня существует более существенный противник - Австрия! Штибер почтительно склонился, потер озябшие уши. - Простудились? Мне жаль вас. - Отстегнув из-под мундира солдатскую фляжку, Бисмарк велел шпиону хлебнуть. - Ну, как? - спросил, хлебая тоже. - Это вас оживит... Меня интересует Саксония и австрийская Богемия! Никто не должен знать о наших встречах. Что нужно, мне передаст Брасс, а в Берлине пусть думают, что вы по-прежнему в опале. Наступит день, когда вся Германия будет валяться у меня в ногах, вымаливая прощения. Тогда рядом со мной будете стоять вы и можете улыбаться, будто вы лауреат... Вопросы есть? Штибер сказал, что тропа шпиона посыпана золотом. - И полита кровью! Я знаю. Сколько вам нужно?.. Штибер вызвался провести разведку в Австрии без помощников, которые способны только путаться под ногами. - Желаю успеха, - сказал ему Бисмарк, поднимаясь из-за стола. - Брасс! Я пошел. До встречи, господа... Мундир снова скрылся под дождевиком. Бисмарк нахлобучил на глаза фуражку и, словно сатана, шагнул прямо в стенку, пропустившую его с тихим шорохом ветхих обоев. - С этим парнем можно иметь дело, - сказал Брасс. - Это не паршивый "соци", откладывающий для праздника два пфеннига. Все в порядке, Штибер: вы еще станете кумом нашего короля. Сыщик возбужденно потер красные руки: - Видать, скоро дадим по зубам Австрии? - Ха! - отвечал Брасс. - Сначала мы с ней поцелуемся. Наш президент, скажу по секрету, захотел.., маслица. - Что он? Масла не видал? - Да нет.., тут дело сложнее.., масло датское! Прусские ученые-архивисты уже получили задание от правительства выяснить, кому же все-таки юридически принадлежит Шлезвиг-Голштейн, ныне входящий в состав Датского королевства? Берлинская профессура перерыла носом тонны вековых фолиантов и с кропотливостью, свойственной всем немецким ученым, докопались до истины: Шлезвиг-Голштейн может принадлежать кому угодно, даже России, но только не Пруссии! Открытие этой "истины" Бисмарка не устроило: - О выводах прошу вас помалкивать... *** Он ненавидел словоблудие парламента еще и потому, что расплывчатые абстрактные понятия либералы принимали за нечто реальное, а Бисмарк терпеть не мог никаких условностей. Сказать Бисмарку: "Допустим, что икс равен игреку", - этот фортель удался бы с кем-нибудь другим, но только не с ним, и Бисмарк сразу бы ответил: "Не допускаю, черт побери!.." В ландтаге уже возбуждали вопрос о предании его суду за нарушение конституции, но Бисмарк продолжал управлять страной, как ему нравилось, расходуя казну без утверждения бюджета. Сейчас, чтобы крепче ударить по либеральной буржуазии, он воспылал намерением сосватать социализм с монархией. Игра велась без всяких правил, зато ставки в этой игре делались крупные. Весной 1864 года в Берлин прибыла депутация изможденных ткачей из округа Вальденбурга, президент распростер перед ними объятия, посылая проклятья угнетателям-капиталистам; мало того, Бисмарк устроил ткачам свидание с королем в Бабельсберге, и кайзер тряскими руками сам отсчитал для рабочих 12000 талеров. - Только не пропейте, - сказал он им... Бисмарк начинал эксперимент по использованию королевской кубышки в целях создания подчиненной ему рабочей ассоциации. Провожая ткачей обратно в Силезию, он сказал им: - Это вам, ребята, на гуся к воскресенью. Накажите своим хозяйкам, чтобы не передержали гусей в духовках. Тогда и гусь - не гусь, а настроение - будто в понедельник! Но главное сейчас для него - политика внешняя... Альвенслебенская конвенция стала его первой международной акцией. Царь-пруссофил сразу же предложил Бисмарку развить конвенцию в обширный военный союз, чтобы, опираясь на него, сообща раздавить вредоносную Австрию (Россия при этом обрела бы "свободу рук" на Балканах). Казалось, для Бисмарка наступали блаженные дни: царь указывал легчайший путь к объединению Германии вокруг стального прусского ядра. Но Бисмарк на это не пошел... Почему? Да потому что он, как политический гроссмейстер, умел видеть положение фигур на шахматной доске Европы на много ходов вперед. Попросту он боялся, что Австрия будет раздавлена больше той "нормы", какая допустима в его интересах. Раскатать с помощью русских солдат империю Габсбургов в тончайший блин - на это ума много не надо! А как же потом из этого "блина" воскрешать к жизни будущего союзника для Пруссии?.. Гельмуту фон Мольтке президент намекнул: - Все будет, как в приличной семье. Сначала муж отколотит жену, потом жена попросит у мужа прощения, муж заставит ее приодеться получше, и они как ни в чем не бывало отправятся на веселую прогулку. А люди, глядя на них, станут говорить: "Ах, какая дивная пара, и как он ее любит..." - Но я за развод с Австрией, - сказал Мольтке. - Вы генерал, а не политик, - ответил Бисмарк... Наполеон III, зарясь на Рейнские земли, состоял с Пруссией в кокетливых отношениях - не больше того. Но в конвенции Альвенслебена он усмотрел опасное для себя сближение Петербурга с Берлином и решил щелкнуть Бисмарка по лбу, чтобы тот не зарывался. Посол императора в Берлине барон Шарль Талейран выразил протест против русско-прусской конвенции. Бисмарк со вздохом ответил, что нисколько не виноват в том, что его берлинское мышление никак не совпадает с парижским. - Вы решили давать советы? Я не останусь в долгу. Передайте императору, что я напьюсь и лягу спать пораньше, когда он вздумает овладеть Бельгией или Люксембургом. Но за это пусть не мешает мне колотить горшки на немецкой кухне. - Как это возможно? - вскричал Талейран. - Вполне, - ответил Бисмарк. - Я не стану рыдать над потерей того, что мне не принадлежит. Но зато прошу вашего императора оставить Рейнские земли в покое... - Бисмарк многое перенял из практики Наполеона II, но беспардонная наглость бонапартизма в переводе с французского языка на немецкий звучала грубее и решительнее. *** К вечеру подморозило... Горчаков в открытых саночках подъехал к perron de 1'empereur (царскому подъезду) Зимнего дворца; в окнах виднелись колышущиеся тени. Лакеи помогли вице-канцлеру освободиться от шубы, по лестнице, вдоль которой застыли недвижные гренадеры, он поднялся наверх. При входе в зал дежурили два вологодских Алкивиада в высоченных медвежьих киверах с султанами. Они и глазом не моргнули, а двери перед вельможей распахнули два чернокожих нубийца в белых чалмах, задрапированные в индийские шали. Горчаков вступил в эфемерное очарование придворной мазурки, думая, что здесь лишь ему одному известна трагедия, вызревающая в кратере политического вулкана Европы... Лавируя между танцующими, он добрался до угловой "карточной" комнаты, где Александр II составлял обычную партию в вист с любимой партнершей - древнею графиней Разумовской; старуха девяноста с чем-то лет, еще как рюмочка, напудренная и нарумяненная, без единой сединки в прическе времен Директории, имела откровенно низкий лиф платья, а из рукава, убранного черными кружевами, на Горчакова брехала противная собачонка. - Это опять ты, Сашка, со своей политикой... Пики! - У меня треф. Говорите здесь, - разрешил царь. От множества горевших свечей - духота, как в бане. Горчаков сказал, что в Европе возник очаг напряженности: - Это Шлезвиг-Голштиния, бывшее владение вашего несчастного прадеда Петра Третьего. Бисмарку не сидится спокойно, и одной Альвенслебенской конвенции ему маловато. Сейчас он соблазняет нас странной мыслью, что союз Австрии, Пруссии и России - это тот бастион, о который разобьются любые волны. А шлезвиг-голштинский вопрос в Дании... Царь колодой карт треснул визжащую болонку по носу, и она укрылась в кружевах, озлобленно урча. - Ну что там Дания! - сказал царь. - Мелочь... Горчаков отвечал, что в сообществе государств, как и в организме человека, малые органы играют такую же большую роль, что и крупные. Нельзя же отрицать в мировой системе значение какого-либо государства только потому, что на карте мира оно занимает очень мало места. Царь с неудовольствием оторвался от виста. - Я уж не говорю о России, - сказал он, тасуя карты. - Но разве возможно содружество Пруссии с Австрией? - Сашка, - вдруг спросила графиня Разумовская, - я до сих пор так и не знаю, где что находится... Объясни мне - Дания в Голштинии или Голштиния в Дании? Горчаков не был расположен к чтению лекции: - Вопрос слишком сложен.., даже для меня! - И.., для меня, - добавил царь со смехом. - Здесь где-то крутится датский посланник Плессен, поговорите с ним... Пики! Невнимание царя к датской проблеме обидело вице-канцлера, но он все-таки отыскал Плессена среди танцующих, и тот сказал, что в немецких газетах давно пишут, будто Россия заинтересована в обладании городом Килем и его портом. - Да, - ответил Горчаков, - Бисмарк уже представил нам все выгоды для судоходства от совместного прорытия и обладания Кильским каналом, но вы не увидите русских в своей Ютландии с лопатами, а тем более с ружьями. - Мы так хорошо жили... - вздохнул посол Дании. - Нам не нужен Кильский канал, как не было для нас нужды и в Суэцком. Я, наверное, плохой землекоп. Но, кажется, недурной дипломат. Я мечтаю об одном - сохранить в Европе мир, а это мне удается не всегда... Было еще не ясно, что станет делать Австрия! *** После стыдного провала съезда монархов во Франкфурте-на-Майне граф Рехберг испытывал щемящую тревогу: принизить значение Пруссии не удалось. Венские заправилы понимали, что надо как-то вывернуться из неловкого положения. Едва Бисмарк завел речь о правах Пруссии на Шлезвиг-Голштейн, в Шенбрунне догадались, что Берлин желает осиять себя ореолом "освободителя" шлезвнг-голштейнских немцев от датского "угнетения". - Позволь мы это сделать Пруссии без нашего участия, - рассуждал Рехберг, - и Пруссия, одержав легкую победу над Данией, сразу усилит свое влияние в немецком мире. Чтобы не потерять остатки своего авторитета средь немцев Европы, нам следует немедля примкнуть к войне с Данией... Вена прозондировала Берлин, и - к удивлению Рехберга - Бисмарк не стал уклоняться от венских объятий. - Что ж, встанем в одну шеренгу, - сказал он. - Я только и жду, когда у нас возникнут самые сердечные отношения... Он открыл ловушку, в которую Австрия и запрыгнула, словно глупая мышь, видевшая только кусок сала, но не заметившая ни железных прутьев, ни хитрых замков. Бисмарк уже начал запутывать австрийскую политику в сложнейших лабиринтах своих виртуозных комбинаций... Вот вам дикий парадокс: Бисмарк шагал к объединению Германии, ведя под ручку ненавистную ему Австрию - злейшую противницу этого объединения! Европа досматривала приятные сны... ...Совсем уж некстати к Бисмарку снова явилась депутация ткачей - с жалобами на фабрикантов, в расчете на то, что королевская власть поможет им выбраться из непроходимой нужды. На этот раз Бисмарк не стал миндальничать: - В следующее воскресенье жареного гуся не будет. Пришло время жарить пули и выпекать бомбы. Готовьтесь к войне! НЕЧТО ОЧЕНЬ ПЕЧАЛЬНОЕ Прием окончился... Пришлось много говорить, он сбился с голоса, устал. Подойдя к окну, вице-канцлер прижался лицом к стеклу, остужая разгоряченный лоб, и смотрел, как отъезжали кареты с послами. Неожиданно сказал: - А ведь мог бы получиться неплохой дипломат. - О ком вы? - не понял его Жомини. - Вспомнил я... Пушкина! Сейчас все настолько привыкли к его званию поэта, что никто не представляет Орфея чиновником. А ведь мы начинали жизнь по ведомству иностранных дел. "С надеждою во цвете юных лет, мой милый друг, мы входим в новый свет", - писал он мне тогда. "Удел назначен нам не равный, и разно мы оставим в жизни след..." Так оно и получилось! Но иногда я думаю, как бы сложилась его судьба в политике, если бы не поэзия? Может, блистал бы послом в Париже? Или застрял навсегда консулом в Салониках... Вы меня слушаете, барон? - спросил министр. - Да, ваше сиятельство, - кивнул Жомини. Горчаков ослабил галстук, потер дряблую шею. Побродив по кабинету, извлек из портфеля пакет: - Я получил письмо от ученого графа Кейзерлинга, что ныне ректором в Дерптском университете. Позвольте, зачитаю из него отрывок: "Я настаиваю на опасности германизма. Германцы были первыми орудиями угнетения; в порабощении поляков они превзошли всех... В глубине души я чувствую отвращение к Пруссии: королевский абсолютизм, в неестественном сочетании с парламентом, - это ведь как подлая женщина, избравшая себе мужа с единой целью - обманывать его!" - Не ожидал от немца, - заметил Жомини. - Вот то-то и оно, что немец пишет по-русски... Звонили колокола церквей, подтаивало; близилась пасха - с куличами и бубенцами, с неизбежным отягощением после застолий. "Отвратив грозившие России политические столкновения и незаконные попытки вмешательства в ея дела, цель ревностных трудов, усердно Вами понесенных, была достигнута к чести и славе России" - при таких словах рескрипта Горчаков под пасху получил от царя его портрет, осыпанный бриллиантами. Такие портреты приравнивались к очень высокой награде и носились на груди наравне с орденами. При всем своем честолюбии Горчаков охотнее получил бы деньги. В них он сейчас особенно нуждался, ибо возле него, утепляя его старость, жила, пела, смеялась, флиртовала и капризничала племянница Надин Анненкова, бывшая Акинфова; разведясь с мужем, красотка переехала на дядюшкины хлеба, и поговаривали, что скоро быть свадьбе... *** Горчаков ей стихов не писал - писал Тютчев: При ней и старость молодела И опыт стал учеником, Она вертела, как хотела, Дипломатическим клубком. *** И даже он, ваш дядя достославный, Хоть всю Европу переспорить мог, Но уступил и он - в борьбе неравной Вдруг присмирел у ваших ног. Надежде Сергеевне было всего 25 лет. Кажется, она серьезно покушалась на дядюшку, чтобы к своему имени получить звание вице-канцлерши. Об этом тогда много судачили в Петербурге - кто с похвалою, кто осудительно, но - К ней и пылинка не пристала От глупых сплетен, злых речей, И даже клевета не смяла Воздушный шелк ее кудрей... Горчаков благодушничал в обществе племянницы, охотно исполнял все ее капризы, что давал