о ней думал. Людовик был так благодарен маркизе за это, что в тот же день полетели все министры. На самом пороге войны талантливый Марк Аржансон был заменен бездарностью де Поми... Шуазель спросил у фаворитки: - Дорогая маркиза, неужели Париж так беден талантами, что не могли подыскать достойной замены? - Я хватала те грибы, которые росли у меня под ногами, - ответила Помпадур. - Мне было некогда выбирать... Шестьдесят человек, занимавших ответственные посты в Париже, были разогнаны по деревням и замкам. - Ну, как моя армия? - спросил король у де Поми. И увидел рабски согбенную спину нового военного министра. - Войска вашего величества живут лучше, чем толстые капуцины, и целая армия солдат пройдет через королевство, не прикоснувшись ни к одной вишне!.. Страшно и люто отпраздновала Франция вступление в 1757 год. Знаменитый палач Сансон рвал тело Дамьена раскаленным железом. - Еще, еще! - орал Дамьен. - Напрасно думаете, что мне больно... Нет, французы, мне совсем не больно! - Ах, тебе, говоришь, не больно? - И палач залил ему свежие раны кипящим оливковым маслом. - Еще! - захохотал Дамьен, уже обезумев. - Какой вы молодчага, Сансон... Как вы ловко все это делаете! Четыре королевские лошади, впряженные в руки и ноги фанатика, разорвали Дамьена на глазах публики. Но он был еще жив, и палач Сансон услышал от него - последнее: - Король заблуждается... *** А по заснеженным дорогам России катились возки, крытые кошмами. Трещали лютейшие морозы. Ямщики возле постоялых дворов наспех глотали водку, пальцами лезли в ноздри лошадей, выковыривая оттуда сосульки. Завернувшись в шубы, обтянутые бархатом, одинокий путник щедро сыпал золото по пути - и дорога от Варшавы до Петербурга быстро сокращалась. Вот наконец и Стрельна, наплывает неясный гул от Кронштадта, - и забилось сердце: - О матка бозка! О дивный сон! О любовь... На заставе дежурный офицер только что сделал очередную запись о проезжем: "Славный портной Шоберт, готовый делать отменные корсеты, а также рвет болящие зубы, в чем искусство свое подтверждает". Хотел было офицер у печки погреться, но снова забряцали колокольцы, вздохнули кони. Вышел. Под лунным сиянием мерзли заиндевелые возки. - Кто едет? Что за люди? Не худые ль? Красавец, до глаз закутанный в меха, выпростал из муфты нежную, всю в кольцах, руку и показал свиток паспорта: - Великое посольство из Речи Посполитой, и я - посол, граф Станислав Август Понятовский... Заскрипели шлагбаумы, пропуская путника в русскую столицу. Совсем недавно проскочил он под ними, как изгнанный. Всего лишь секретарь британского посольства. И вот - пади, Петербург, к моим ногам: я нунций и министр, подскарбий литовский и Орла кавалер Белого, - я возвращаюсь. На коне и со щитом!.. В доме Елагиных еще не спали. Понятовский сбросил шубы: - Она.., здесь? - С утра! - шепнул Иван Перфильевич (хозяин дома). Через две ступеньки, полный нетерпения, Понятовский взлетел по лестницам, толкнул низенькие двери. - Ах! - И две руки обвили его шею, и - слезы, слезы, слезы... Так он вернулся. Его опять ждали советы Вильямса и любовь Екатерины. Посреди ласк, разметавшись на душных перинах, она сказала: - Слушай, Пяст: я буду царствовать или.., погибну! Но если я надену корону, то и твоя голова воссияет. Люби меня крепче, Пяст! Однако между слов любви она шептала Понятовскому и кое-что другое - более важное. Понятовский относил ее слова в английское посольство, оттуда передавали их Митчеллу, и в Берлине, таким образом, знали о многом. Гораздо больше, чем надо! В эти дни Вильяме сообщал в Берлин: - Передайте королю Пруссии, что здешний канцлер Бестужев не получит от меня ни гроша более, пока не окажет нам существенных услуг, какие я от него потребую! *** Близилась весна, и Фридрих готовился открыть кампанию, чтобы увеличить свои немецкие земли за счет земель немецких же! - Я ненавижу Германию с ее оболтусами-герцогами и дураками-курфюрстами, - признавался Фридрих. - Я ненавижу эту жадную и мелочную Германию, как естественную противницу моей маленькой трудолюбивой Пруссии. Пройдет время, и Пруссия всосет в себя все германские земли, и сама Пруссия тогда станет самой Германией. Слова прусского короля Фридриха тогда обернутся словами первого германского императора Вильгельма I, который скажет сыну: - Моему прусскому сердцу невыносимо видеть, как имя Пруссии заменяется другим именем - Германия! Заменяется именем, которое в столетиях было враждебно прусскому имени... Но до этого еще далеко. А сейчас прусские пушки заряжены английским золотом. Фридрих воинственно сидит на полковом барабане. Кричат петухи в деревнях прусских за Потсдамом... Карл Маркс впоследствии так писал о Фридрихе Великом: "...всемирная история не знает второго короля, цели которого были бы так ничтожны! Да и что могло быть "великого" в планах бранденбургского курфюрста, величаемого королем, действующего не во имя нации, а во имя своей вотчины..." Ну ладно, читатель. Посмотрим, что будет дальше. ПУТЕШЕСТВИЯ ПО ЕВРОПЕ ОПАСНЫ Елизавета плакала над письмом недорезанного короля: - Нешто же ему Порта магометанская дороже моей любезности? С этим Версалем - одни обиды и недоразумения. Она, больная женщина, по дружбе просила Людовика, чтобы прислал в Петербург знаменитого Пуассонье - врачевателя по женским болезням. А король ей на это ответил, что врачей у него не хватает даже для армии. Что же получается? Солдат у него гинекологи лечат?.. Уж как хотела Елизавета, страстная театралка, чтобы "Комеди Франсэз" порадовала ее в Петербурге. Но Лекена и мадемуазель Клерон король не отпустил в Россию... "Разве так друзья поступают?" Ото всего этого Бестужев-Рюмин вновь обретал силу. - Матушка, - зудил он над ухом императрицы, - вишь, лягушатники.., вишь, паскуды каки! Не я ли давеча остерегал тебя от Франции?.. Отнеси перышко подале, а то на трактатец ненароком чернил капнешь. А французы тогдась и рады стараться, твою кляксу за ратификацию сочтут! Тайный пункт о помощи России в ее жестокой борьбе с Турцией встал Людовику поперек горла. Этот пункт затормозил союз всей антипрусской коалиции... Кстати подоспел Шувалов. - Матушка, - сказал он, - я с шевалье де Еоном беседу имел. Он разумно предлагает не инвектировать статью далее, а просто плюнуть на нее. Сама посуди: на султана турецкого веревку, даст бог, еще намылим. А сейчас... Фридрих - волк, в овчарню уже залезший. Не мучайся, матушка, разорви и брось! - Ну ладно, - ожесточилась Елизавета. - Как они, так и мы. *** Дуглас был вызван к Бестужеву. - Видите? - спросил его канцлер, держа в руках статью о секретной помощи Франции. - Ну, так вот мы как! - И на глазах Дугласа он порвал ее в клочья, разбросав ошметки по полу... После чего союз трех стран против Фридриха был заключен. План совместных боевых действий был опробован в Конференции, и де Еон стал собираться в дальнюю дорогу. Помимо письма Елизаветы к Людовику он отвозил во Францию еще 50 000 золотом лично для Вольтера и целый мешок бумаг петровской эпохи <Следы этого архива в начале нашего века были обнаружены в архивах министерства иностранных дел Франции и в библиотеке гор. Тоннера (родины де Еона); очевидно, там есть и документы, ускользнувшие от глаз наших историков.>, чтобы Вольтер, не полагаясь только на свой гений, ознакомился бы с личностью Петра I по документам... Перед отъездом кавалера Бестужев позвал его к себе. - Ея императорское величество, - хрипло сказал канцлер, - изволила жаловать вас на дорогу в триста червонцев... Канцлер хмуро брякнул на стол кисет с деньгами, и нежная лапка кавалера бесшумно потянула к себе русское золото. - Это от императрицы, - продолжал Бестужев. - А сейчас получите и от меня... Вы не имели чести знать маркиза Шетарди? - Довольно наслышан о его неудачах в России. - А где маркиз сейчас, известно ли вам? - Он умирает в крепости Ганнау... - Вот, - подхватил канцлер. - Умирает в крепости... А ведь был он человеком не без дарований. Однако вздумал со мной тягаться и потому умирает в крепости, - с удовольствием повторил Бестужев, закончив грубо: - Вам же, сударь, не пристало со мной тягаться. Слишком молоды! - Грех молодости со временем проходит и обращается в другой грех, который времени уже не дано исправить. - Может, я и стар для вас, - чеканно отвечал Бестужев. - Но я согласен выплатить вам из своего кармана не триста, как императрица, а все три тысячи червонцев, только бы вы... - Я понимаю! Но, - решил поторговаться де Еон, - дайте уж мне сразу тридцать тысяч, и моей ноги не будет в России! - Россия только начинается Петербургом, а кончается... Ну-ка, вспомните, сударь, чему вас учили добрые па теры? - Россия кончается Сибирью, - захохотал де Еон. - Бездарно вас учили! - грянул Бестужев. - Сибирь только пупок России, а понюхать, чем пахнет русская пятка, вы можете лишь на Камчатке... Так что, - закончил он тише, - маркизу Шетарди еще здорово повезло на крепости Ганнау! Прощайте, шевалье; надеюсь больше вас никогда здесь не видеть! И маленький де Еон, отягощенный золотом, рванулся в путь. Карета его была английской, в которой удобно лежать, и, таким образом, для ночлегов он нигде не задерживался - только менял лошадей. Ехал он налегке, без багажа: пять копченых языков, каравай хлеба и бочонок с вином... Этого вполне хватит! *** Почти одновременно с де Еоном тронулся в путь и другой "путешественник", тоже любивший спешить и путать чужие карты, - король Пруссии начал свое победное наступление на Австрию, его конные партизаны дошли до Регенсбурга, сея по землям Баварии смерть и ужас. Зима не прошла даром: Фридрих имел под ружьем армию в 200 000 человек, прекрасно обмундированных и хорошо обученных... Запасов у короля было на год! Прусская армия вошла в Богемию четырьмя колоннами, сметая все на своем пути; австрийцы бежали, бросая магазины, полные добра, оставляя толпы дезертиров и беженцев. Пруссаки сбрасывали телеги со скарбом на обочины, освобождая шоссе для своих непобедимых легионов. На рассвете 6 мая 1757 года Фридрих увидел перед собой древние башни Праги; поодаль сверкали в покое чаши рыбных прудов, синеватые овсы скорбно шелестели на древних чешских полянах... - Карту! - И он сел; маленький остроносый человек; губы узкие, словно лезвия. - Вон там цветут овсы, - показал тростью. - По овсам можно пустить пехоту... Но пражане подняли плотину, и вода из прудов хлынула на луга. Прусская инфантерия запуталась в тине, толпами погибала в воде, а среди овсов билась живая рыба. Огонь чешских пушек молотил врагов нещадно, пруссаки буквально шагали по трупам (это не преувеличение). И, дрогнув, они побежали... - Шверин! - позвал король, почуяв неладное. - Почему вы здесь? Ваше место - впереди пехоты! Картечь разорвала старого вояку. Фридрих закричал: - Циттен! Пришло и твоим гусарам время умирать... Под стенами Праги началась уже не битва, а - резня. Обе стороны бились насмерть. Фридрих прыгнул на телегу, не отрывая подзорной трубы от глаза. - Что вы ищете, мой король? - спросил его де Катт. - Щель для крысы, - отвечал Фридрих. - В этой ужасной каше мне нужна только щелка. Образуйся она хоть на миг, я втиснусь туда головой, раздвину ее плечами, и тогда противник будет разделен мною на две части. По частям же бить удобнее... Вот она! - воскликнул Фридрих. - Вот она.., я вижу ее! Принц Фердинанд, берите шесть свежих батальонов.., вечером я должен видеть вас встречающим меня на базарной площади Праги! Эта встреча не состоялась, и битву прекратил только мрак ночи. Живые укрылись за стенами цитадели, озверевшие от крови потсдамцы затаптывали раненых в болота. Фридрих отправил в город гонца с предложением сдаться. Прага отвечала ему гордым отказом: "Мы решили умереть!" Король был озабочен. - Везите сюда осадные орудия, - велел он. - Мы станем наказывать чехов днем и ночью ядрами величиной с голову померанского теленка... Прага запылала. Сильный ветер раздувал пожары. Пражане сотнями гибли от дыма и огня, резали лошадей, чтобы не умереть с голоду, в храмах навалом лежали обожженные и раненые, трупы погибших раздувало от сильного жара, и они лопались, издавая зловоние... Тогда женщины взяли детей своих на руки и решили выйти из города - в поля, в леса, в прохладу, в тишину. Доложили об этом Фридриху, и он осатанел: - Затолкайте их штыками обратно в пражское пекло! Они знали, что король не шутит... Я уже предлагал им сдаться! Они ответили, что согласны умереть - вот и пусть теперь дохнут... Дурное настроение не покидало его. Мужество пражан сбивало все его четкие планы кампании. Фриц не привык к упорному сопротивлению. Брань, самая чудовищная, сыпалась на головы генералов. Сейчас он терял время, а союзные армии, пока он застрял под Прагой, маневрировали для боя с ним. Из Петербурга сообщали, что русские уже готовы к походу... Все складывалось отвратительно. Наконец Фридрих не выдержал: он поручил вести осаду Праги маршалу Кейту, а сам помчался навстречу австрийской армии Дауна. Король провел ночь в придорожном трактире возле Коллина, уронив голову на замызганные доски стола. Спал тревожно, часто пробуждаясь, глядел во тьму... Его разбудил де Катт: - Ваше величество, уже светает. Из окна трактира, жуя кусок сыра, король обозрел поле предстоящей битвы. Быстро составил план диспозиции, в полки были разосланы "дирекции" на движение. Все началось превосходно: Циттен выкосил авангарды австрийцев, словно дурную траву. В разгар боя - в творческом вдохновении - Фридрих вдруг решил переменить "дирекцию" на флангах... К нему примчался из боя на коне принц Мориц, доказывая абсурдность этой перемены в самый разгар баталии. Протягивая к Фридриху руки в окровавленных перчатках, принц взывал: - Король, разве так уж надо, чтобы мы шагали по трупам? Фридрих побелел. Схватил шпагу и прижал эфес к груди. Острие направил в принца: - Убью, как собаку... Вперед! Пруссаки снова полезли по трупам и смяли австрийцев. Казалось, исход битвы решен. Даун уже писал на спине своего адъютанта приказ о спешной ретираде. Но тут случилось непредвиденное: из армии Фридриха побежали прочь саксонцы, взятые им в плен из "Пирнского мешка". Они бежали навстречу польско-саксонскому корпусу, бившемуся на стороне Дауна. Каре прусской лейб-гвардии встретило беглецов беспощадным огнем. Пальба шла такая, что сумки с патронами скоро опустели. И вот тогда польские лихие гусары-панцирники врубились в каре гвардии Фридриха. Рубили со смаком и при каждом ударе восклицали: - Вот тебе за Дрезден!.. Вот тебе за Пирну!.. Будешь еще залезать к нам, прусачье рыло? Фридрих с трудом собрал вокруг себя сорок человек: - Ребята, вас поведу я... Мы возьмем батареи врага! Его нагнал адъютант, схватил за конец плаща: - Остановитесь, король! Нельзя же брать батарею одному! Фридрих оглянулся: никто уже не скакал за ним следом. Он вернулся назад и поддал ногой по барабану с бубенцами. - Уходить, - сказал. - Обратно за Эльбу... Фортуна оказалась сегодня женщиной, а я никогда не был бабником. Бросайте все: пушки, обозы, раненых... Но спасти во что бы то ни стало двух раненых - Циттена и Манштейна! На следующий день короля с трудом отыскали на окраине города Нимбурга; он сидел на бревнах возле крестьянской изгороди, чертил по земле загадочные фигуры, глаза его были полны слез. Бродячая собака юлила вокруг короля. - Флакон с ядом всегда при мне, - сказал Фридрих, - а в Сан-Суси уже вырыта могила, прикрытая прекрасной Флорой. Время ли ставить точку? Я не был побежден под Коллином; меня подвели саксонцы, которых я принял под свои славные штандарты... В ответ я разорю их страну, я заставлю их голодать, и саксонский хлеб пусть сожрет моя армия... Увы, - снова поник король, - Прага не сдалась, и все полетело к черту! СЛАВА ТРУБЯЩАЯ Белосток встретил кавалера сумятицей и пылью. Посреди городской площади, возле трактиров для проезжающих, сверкали блестящие кареты пышного посольского поезда... Кто такие? Это ехал в Россию маркиз Лопиталь! - Вы почему не торопитесь? - окликнул земляков де Еон. Молодой пройдоха Мессельер, секретарь посольства и парижский знакомец де Еона, вытащил кавалера из коляски: - Мы были уверены, что встретим тебя по дороге. - Откуда эта уверенность? - Но все газеты кричат о тебе... Чудеса! Слава дипломата пришла к де Еону совсем нежданно. Пока он сидел в Петербурге, ел, болтал и пьянствовал, имя его в Европе уже сделалось известным. Газеты писали об его отъезде из Петербурга в Париж в тех выспренних словах, в каких пишут только о знатных персонах в политическом мире... Маркиз Лопиталь целовал де Еона в чистый лоб: - Дитя мое, вы все хорошеете... Скажите, а негодный Вильяме все еще торчит на невской набережной? - Да, маркиз, он ждет вас для благородного поединка! - Тогда мне не будет доставать именно вашей ловкой шпаги. - Но канцлер Бестужев грозит мне дубьем... - Ах, право, что мне делать с этим ужасным человеком? - огорчился Лопиталь. - Елизавета так неосмотрительна... А что двор великой княгини Екатерины? - Де Еон приник к уху маркиза, пошептал что-то с минуту, и Лопиталь воскликнул: - О чем думают в Версале? Англия и здесь нас опередила. Но в моей свите полно красавцев, и я надеюсь, что французы не уступят в любви полякам! Граф Фужер, подойдите сюда, мой милый... Ах, нет, не надо! Я совсем забыл, что вы имели глупость запастись в дорогу прелестной женой... Он снова поцеловал де Еона, отпуская его: - Как жаль, что я рано состарился. А то бы я, несомненно, "сблизил" Россию с Францией... Ах, годы, годы! А то ли было в Неаполе... Вы, кстати, вернетесь в Петербург? - Непременно, маркиз! - крикнул де Еон, впрыгивая в коляску. - С пером и шпагой - я весь к вашим услугам... В дороге он спешил так, что оси колес не однажды загорались от трения. Охлаждали карету, загоняя лошадей по брюхо в быстрые ручьи, и снова мчались дальше. Кавалер прибыл в Вену, когда столица Австрийской империи мрачно вырядилась в траур. Неумолчно звучал погребальный набат церквей, возвещая Австрии о новом поражении ее войск. Это были дни, когда Фридрих еще стоял под стенами Праги... - Необходим короткий отдых телу, - сказал де Еон, вылезая из коляски возле ворот Бургтор; просто ему не хотелось везти в Париж реляции о поражении, - пусть Людовик узнает неприятные вести помимо него (дипломат всегда должен быть дипломатом). Здесь же, в Вене, кавалер встретился с графом Брольи, человеком "огня и железа", послом в Варшаве, который недавно помогал де Еону копать яму под Понятовского; теперь де Еон вез в Париж план военной кампании России с Францией, а граф Брольи привез в Вену план кампании Франции с Австрией; три страны наконец-то объединились для противоборства с Фридрихом! Однажды они обедали в ресторации. Колокола австрийской столицы вдруг залились тонким веселым перезвоном: Фридрих разбит под Коллином, Прага выдержала осаду. И, не допив бокала с вином, де Еон опрометью бросился в коляску. - Куда вы, мой Еон? - удивился Брольи. - Счастие человека, граф, иногда зависит от животных... Да, отныне вся надежда - на лошадей! Ох, как надо опередить гонцов из Вены, чтобы первому донести в Версаль известие о победе австрийцев. Теперь оси колес снова дымились не на шутку. Но благословенный. Рейн уже дохнул прохладой в лицо. Проскочив улицы Страсбурга, де Еон швырнул горсть монет на заставе, чтобы его не задерживали возле шлагбаума, и коляска бешено запрыгала на спуске к реке... - Стой, стой! - Но лошади, дрыгая ногами, уже летели под откос, дребезжала и кувыркалась карета; де Еон, выбив дверцы, прижимал к груди пакет с "секретами" короля... - Перелом ноги, - сказал врач, когда дипломат снова обрел сознание, так и не выпустив почты из рук. Силясь не стонать, де Еон щедро развязал кисет с тяжелыми червонцами Елизаветы Петровны. - Что угодно, - сказал он, - за карету и лошадей... На целых 36 часов (!) де Еон опередил австрийских курьеров, и Версаль встретил его как победителя. Он был очень сметлив, этот маленький карьерист, когда стонал в своей карете, а запаренные кони фыркали у железной решетки Версаля. - Скажите моему королю, что я не могу встать... Здесь, в этой сумке, будущее Франции! А под Прагой дела идут блестяще! Словно из рога изобилия посыпались милости: - Шкатулка короля к вашим услугам... - Лейб-хирург его величества прибыл... - Золотая табакерка с алмазами и портретом короля... - Чин поручика лейб-драгунского полка... По дороге этой стремительной карьеры осталось лежать 48 загнанных насмерть лошадей. От Петербурга до Версаля они отметили, как вехи, путь кавалера к славе трубящей. Но в самом Париже де Еон.., увы, разочаровался! После широких, залитых зимним солнцем петербургских площадей Париж вдруг показался ему маленьким, темным и грязным... Впрочем, это не только мнение де Еона, - любой француз того времени, вернувшись из Петербурга, с грустью высказывался далеко не в пользу своей столицы. И кавалеру, несмотря на угрозы Бестужева, вдруг страстно захотелось вернуться обратно на берега Невы, засыпанные чудесным пушистым снегом... Но сначала - дела! Терсье уже предупредил его: - Остерегайтесь вступаться за принца Конти: положение сюзерена сейчас шатко благодаря капризам маркизы Помпадур, и вы можете оступиться в самом начале славы, моя прекрасная де Бомон! Доложили королю мнение Петербурга: ответ Елизаветы о курляндской инвеституре был уклончив, жезл русского маршальства для Конти тоже повисал в воздухе, и Людовик сомневался: - Если у де Еона есть письма к принцу, пусть он их передаст. Но я хотел бы знать, что ответит этот шалопай. Положение "карманного" визиря Франции было сейчас таково, что Конти, не стесняясь, плакал. - Неужели, - говорил он, - мне так и суждено умереть, не испытав тяжести короны? Теперь я согласен получить корону даже от евреев, будь только она у них в запасе на Иерусалимское царство! Ах, эта подлая "рыбешка", не будем называть ее по имени... Что бы доброй Елизавете воскресить для меня древнее Киевское княжество! Скажите, шевалье, разве я был бы плохим князем для запорожцев? - К сожалению, высокий принц, - вздохнул де Еон, - Украина имеет гетмана - Кирилла Разумовского! - В том-то и дело, - печалился Конти, - что, куда ни поглядишь, все лучшие места уже расхватаны... Мир действительно стал тесен. Сейчас хоть заводи королевство эскимосское! Ах, Курляндия, Курляндия! Остается сказать - прощай навсегда... *** Курляндия! Золотые россыпи песков в янтаре медовом, стройно взлетающие к небу сосны, рабские спины латышей и литовцев, черные вороны злобно каркают над древними замками крестоносцев. И для всех проходимцев Европы была ты, несчастная Прибалтика, самым вожделенным куском на пиру разбойничьем. Пожалуй, только одни цыгане не претендовали на корону твою. Да и те, наверное, от нее не отказались бы! Петербург поступал - хитрее не придумать: Курляндию держали при себе, а герцога курляндского морозили в Ярославской ссылке; - вот и придерись, попробуй! В эти дни, пока де Еон лакомился славой у себя на родине, Елизавета поманила как-то к себе принцессу Гедвигу Бирон: - Не жужжи, кукла чертова! - сказала со смехом. - Эвон, слыхала небось: принц Конти шапку твоего тятеньки примеривает. И до баб охоч, говорят... Пойдешь за принца? Горб курляндской принцессы так заострился от злости, что колом торчал из-под дареных - на бедность - платьев. - Вззззз... - отвечала она, затравленно озираясь. - Мой отец хотя и в ссылке, но корона его не шапка, чтобы любой ее нашивал. Бироны сидели и будут сидеть на Митаве! Елизавета треснула по морде ее, горбатую: - Я-то смех смехом, а ты грех грехом... Да появись твой батька снова, так его собаки наши и те по кускам растащат! Мало вами, бесстыжими, крови попито русской? Еще алчете? К сожалению, эту сцену наблюдал граф Эстергази, и Елизавета одарила дипломата одной из своих великолепных улыбок: - Извините, посол. Но цари не частные лица. И дела семейные нам приходится на миру вершить... Лопиталь со своим посольством уже приближался к рубежам России, и настроение императрицы от этого было хорошее. Но едва Лопиталь добрался до Риги и чуть-чуть прикоснулся к русским делам, как сразу же запутался до такой степени, что даже Дуглас не смог ему помочь. И тогда раздался истошный вопль сиятельного дипломата - из Риги в Париж: - Срочно верните сюда кавалера де Еона! В министерстве Версаля были поражены: - У него там восемьдесят кавалеров... Куда же еще? Но маркиза Помпадур поддержала Лопиталя. - Отправьте! - наказала она. - И не спорьте. Я-то уж знаю, что одна голова семги стоит восьмидесяти лягушек... Король назначил де Еона первым секретарем посольства (это очень высокий пост по тем временам). - Лопиталь, - говорил Людовик, - будет в Петербурге рассказывать всем про свою ужасную подагру, и все дела предстоит вершить де Еону. А посему он будет моим министром полномочным в России! Де Еон снова вступал на стезю, с которой бесславно сходил его учитель - принц Конти; принца теперь заменяли графом Брольи. Снова - право личной переписки с королем, таинственные шифры, и политика та, которая Лопиталю и во сне не приснится. Политика самого короля Франции! Исполнять же ее и существуют такие молодчики, вышколенные и лукавые... Но прежде чем покинуть Париж, де Еон водрузил на стол министерства одну бумагу. - Это мне, - заявил он, явно торжествуя, - когда снимали копии бумаг для Вольтера, удалось под страхом смерти похитить в Петергофе из секретных архивов России! - Что же тут? - спросили его. - Здесь завещание Петра его потомкам, политическая программа России, которой она следует и будет следовать неуклонно! Наверное, он думал, что ему за этот документ воздвигнут в Версале памятник. Но ни король, ни его министры в суматохе событий не обратили на эту бумагу никакого внимания. "Слишком химерично!" - был вывод политиков... Однако этим документом де Еон невольно заложил под круглый стол Европы такую гремучую петарду, которой еще не раз суждено взорваться. И раскатисто прогрохочут взрывы дважды: в 1812 году, перед нашествием Наполеона, и в 1854 году, перед высадкой франко-английских интервентов на лучезарных берегах Крыма. Но пока эта "петарда" забылась в ворохе архивных бумаг. Однако мы, читатель, должны о ней постоянно помнить. Речь о ней - впереди! ПРИЕХАЛИ ФРАНЦУЗЫ Перед самым отъездом Апраксина к армии Екатерина получила от англичан 44 000 рублей и в ночь отправки фельдмаршала в Ригу долго разговаривала с ним наедине. Чем закончилась эта беседа, видно из депеши Вильямса: "Посылаю Вам самые верные известия относительно планов, касающихся русской армии. Они были сообщены мне здешним моим лучшим другом - великой княгиней Екатериной..." Таким образом, оперативный план русской армии лег на рабочий стол короля Пруссии, хотя Фридрих, не платил за него ни копейки (англичане выкупили его за свои же кровные денежки, как и положено добрым друзьям). Фридрих поспешил передать этот план своему фельдмаршалу Гансу фон Левальду, который стоял с армией в Пруссии - как раз напротив армии Апраксина. А весною опять было движение кометы по небосводу, и комета страшила Елизавету, зато радовала Екатерину, и великая княгиня высоко несла свою голову, словно готовясь к роли императрицы российской. Елизавета, встретясь однажды с невесткой, спросила ее любезно: - А не болит ли у вас шейка, сударыня? Екатерина Алексеевна почуяла в этом вопросе намек на топор, которым в России издревле привыкли лечить искривленные шеи: - Отчего, тетушка, вы меня спрашиваете о сем предмете? - Да могла бы и поклониться мне... Горда больно стала! Екатерина поклонилась с размаху - ниже, чем надо: - Нет, тетушка, не болит у меня шея. Не болит, не болит... Подступаясь к подножию трона, Екатерина окружила Елизавету своими шпионами, которые ловили теперь каждый чих больной императрицы... Вильяме активно участвовал в заговоре: - Опять ночью была видна комета... Каково ее действие? - Апоплексия сразит безошибочно, - отвечала Екатерина. - У меня имеются три лица, кои находятся при ней неотлучно. В решительную минуту мы будем предупреждены, чтобы действовать. Фридрих поспешил обрадовать фон Левальда: - Императрица больна, и это известие имеет для меня значение большее, нежели все остальное в мире! Черные вороны кружили над Царским Селом, куда с весны выехала Елизавета, и в Петербурге полновластным хозяином остался канцлер Бестужев-Рюмин. Только напрасно думала Екатерина, что, окружив Елизавету шпионами, она оградила себя от шпионов великого инквизитора - графа Александра Шувалова. Забившись в дальние углы дворца, продолжая ужинать на рассветах, императрица, словно филин, зряче глядела из пыльной тьмы: - Погодите, детушки, я еще обозлюсь... Лизать вам всем горячие сковородки. Да не на том, а на этом свете сподобитесь! Порою же, почуяв облегчение от недугов, Елизавета молодела, и тогда окна дворцов сверкали огнями, вакханкою неслась она по залам, в гусарских рейтузах в обтяжку, полупьяная и восторженная. Именно в один из таких дней французский балетмейстер Ландэ торжественно заверил Европу: - Клянусь музою Мельпомены, никто не танцует менуэт столь выразительно, как императрица России! Вот и сегодня откружилась Елизавета в танце с молодым адъютантом Апраксина и, словно очнувшись, спросила его: - А чего это ты тут со мной пляшешь? - Фельдмаршал, ваше величество, прислал меня из Риги, чтобы я привез ему двенадцать кафтанов новых. И весь бал испортила Елизавета своим криком: - Да в уме ли он? Или поход на рижских баб замыслил? Ему Фридриха терзать надобно... И ты, молодец, езжай обратно в чем стоишь. Эй, люди! Выведите его отсюда... *** Поезд французского посольства уже был под Петербургом, но Бестужев приложил все старания, чтобы въезд Лопиталя в столицу обошелся без пышности. Двадцать три роскошных берлина и столько же карет катились по Невской першпективе, но торжества на улицах не предвиделось. Однако простой народ увязался именно за каретой маркиза Лопиталя, который имел неосторожность держать на коленях свою любимую обезьяну. - Скоморохи едут! - кричал народ, дразня обезьяну. - Фокус-покус казать станут... Гляди, Мишутка, кудыть оне заворачивать будут? Лопиталь раскланивался во все стороны, обезьяна торопливо щелкала блох на лысой шкуре. Елизавета срочно оставила Царское Село и выехала в столицу, чтобы самолично загладить вину перед посольством, которого она так страстно добивалась. Канцлер не придумал ничего лучшего, как запихать всю блестящую свиту Лопиталя в пустующий дом Апраксина. Ели там французы на золоте (это верно), но зато спали под лестницами. Гроза началась скоро - на первом же вечернем приеме, который Елизавета устроила для близких ко двору. Вильяме разлетелся к Елизавете - для целования руки. Но рука императрицы, сжатая в кулак, вдруг скрылась за фижмами. Елизавета Петровна заговорила - тяжело и сурово: - Господин посол Англии, разве Лондон желает иметь врагом себе всю Европу? Ваши каперы опять не уважили в море Северном флага кораблей российских... Вильяме нарочно уронил платок, чтобы, поднимая его, опомниться от этих ударов. Но, когда выпрямился с готовым ответом, Елизавета не дала ему и рта раскрыть. - Отныне, - говорила она, - моим министрам дел с вами не иметь! И прошу покинуть столицу. Срок - неделя... Да будет так! И более не домогайтесь аудиенции. Эта встреча и есть наша последняя. Прощайте ж навсегда, господин посол Англии! Коллегия иностранных дел правильно подсказала Елизавете момент для нанесения этого удара. Срок англо-русских торговых трактатов подходил к концу, и пора было выгнать англичан с Волги и с Каспия, где они со времен Остермана хозяйничали, как дома. Англия одним махом лишалась теперь русской пеньки, мачтового леса, дегтя, шелка-сырца, рыбьего жира, воска, меда, табака, мехов и.., железа! Но коллегия была уже явно ни при чем, когда Елизавета довершила свою мысль чисто по-бабьи. Из дома графов Скавронских, где размещалось посольство Вильямса, она вышибла англичан с их сундуками и кофрами и впихнула туда французскую миссию. Месть была, скажем прямо, не из красивых. Но маркиз Лопиталь превзошел даже Елизавету: он самолично, чуть не кулаками, вытурил из дома своего английского коллегу Вильямса. - Здесь вам не Канада! - кричал Лопиталь, суетясь. *** Накануне решительных событий Фридрих прописал фон Левальду очередной рецепт, по которому следовало быстро и безошибочно излечить Восточную Пруссию от угрозы русской армии. Иногда некоторые историки называют стратегию Фридриха планами опереточного героя... Пусть в этом разберется сам читатель. Вот что наказывал Фридрих фон Левальду в июне 1757 года: - Когда русские пойдут тремя отрядами, вам следует разбить наголову один из них, после чего остальные отступят. Русские будут спасаться в Польше, где вы их и станете преследовать всеми своими силами! Но, спрашивается, почему русские должны были идти именно тремя колоннами? И почему русские должны были спасаться в Польше? Чепуха... Очевидно, сама Екатерина, не шибко разбиравшаяся в военных делах, неверно поняла болтливого Апраксина. Но если планы Фридриха оказались "опереттой", то и русский план кампании при первом же выстреле обернулся лишней бумажкой. Все случилось не так, как думали Петербург и Берлин. ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ ОТКЛОНЕНИЯ ЗАНАВЕС С самого начала войны союзники тишком договорились: "Будем опасаться слишком больших успехов России в этой войне!" Именно так сказал Людовик, и Вена ему поддакнула. Не надо думать, что русская армия составляла громадный лагерь, - нет, Апраксин имел под рукой всего 65 187 солдат и 19325 лошадей (не считая верблюдов). Фридрих имел постоянную оглядку назад - на Россию. - Что там слышно в Петербурге? - спрашивал он. Депеши Вильямса и доносы шпионов успокаивали его: на Неве торжественно открыта Академия художеств; Апраксин завяз за Ковно; Елизавета опять не вышла к столу, занедужив... - Кампания будет горячей! - сказал Фридрих, надвинув шляпу. - А потому разгрузите лазареты в Богемии и Дрездене, чтобы нам не возиться с калеками... Скоро будет не до них! На пустынном шоссе в Саксонии отряд цесарских пандуров разгромил лазаретный конвой. Посреди дороги одиноко застряла коляска. Австрийский офицер дернул дверцу. Из кареты вырвался выстрел - прямо в лицо. Пандуры, окружив возок, обнажили сабли: - Эй, вылезай по чести... Кто там стреляет? Из коляски вышел раненый прусский офицер. Он сдернул с головы парик и швырнул его себе под ноги. - Венские котята! - прорычал он, выдернув шпагу. - Я адъютант великого короля Фридриха - генерал Манштейн... Ну, что же вы не разбегаетесь при звуках моего имени? Град пуль пронзил его насквозь, и Манштейн умер посреди дороги, в пыли, фонтанируя кровью (но шпаги из руки не выпустил). Так погиб человек, которому никак нельзя отказать в смелости; главаря прусского шпионажа в России не стало... Фридрих очень сожалел о гибели своего адъютанта, и вдова Манштейна подарила королю записки своего мужа о России. - О России? - блеснули глаза короля. - Как это кстати! Теперь эти мемуары Манштейна, ставшие знаменитыми, можно прочесть в любой приличной библиотеке. А тогда они были идеологическим оружием, и король Пруссии пока еще сомневался, в какую сторону повернуть это оружие, - за войну с Россией или за мир с Россией. Он решит этот сложный вопрос позже. А сейчас из балтийской мглы, ершистые от пушек в бортах, уже выплывали к берегам Пруссии белогрудые русские фрегаты и прамы. Первые выстрелы в этой войне Россия доверила своему флоту. МЕМЕЛЬ - Вот и Мемель, - сказал адмирал Мишуков, опуская трубу. - Эскадр - на шпринг! Канонирные палубы обсушить. Крюйт-каморы проветрить. Команде - по две чарки. Кашу сей день варить с потрохами телячьими... Дать сигнал на "Вахтмейстер": капитану бомбардиров Вальронду явиться на борт флагмана! Ветер, дунувший из-за Куришгафской косы, сорвал жиденький паричок адмирала, и заплескались седые волосы моряка, кое-как обкромсанные ножницами... А на серой взбаламученной воде рейда мотало бомбардирские корабли с зарифленными парусами. Захлестывало пеной "Селафаила", "Дондера" и "Юпитера". Рвало с якорей прам "Дикий бык", гневный и щетинистый от пушечной ярости. А на фрегате "Вахтмейстер" в нитку тянуло над рейдом брейд-вымпел начальника бомбардиров - Александра Вальронда. Там уже отвалил вельбот, шли на веслах, выгребая в пене и в песнях, и скоро на борт к адмиралу поднялся капитан третьего ранга Вальронд: лицо красное - будто ошпарено, глаза распухли от соли и ветра, круглые - как у кота. Возле голенастых ног бомбардира крутился кортик офицерский, а на нем - золотом: "Виватъ Россия". - Саня, - сказал ему в каюте Мишуков, - назавтре штурм... Готовы ли? - И налил пузатую чарку перцовой. - Твоя! Пей, а я полюбуюсь. Еще смолоду зарок дал: после семидесяти лет в рот ее, проклятой, не брать! - Дошли, - рапортовал Вальронд, - таким побытом... На "Юпитере" фок снесло, он же, падая, две стеньги переломил. На "Гаврииле" восемь кнехтов с планширем за борт кувырнулись. Все сгнило, кусками валится. На волне кранцы било. Ядра пушечные по декам раскатились. Воду из трюмов качаем ведрами. Не флот у нас, а - труха! - Не труха у нас, а - флот, Санька! - отвечал ему Мишуков. - Ежели б трухой были, так до Мемеля не дошли б! А за то, что вы моряки не трухлявые, вот тебе ишо чарочка-отправочка. Выпей, голубь, во славу божию и ступай фарватер мерить... Вальронд выпил не кривясь, пошел прочь - на дек. Кованные медью ботфорты бомбардира глухо били в палубный настил, звеня застежками, будто шпорами. Когда же перелезал через фальшборт, вздернулись рукава мундира, шитого не по росту, и стали видны на локтях свежие заплатки... Парады в Петербурге остались, а здесь - под Мемелем - и так сойдет! *** Русские моряки в те времена были бедны, как церковные крысы. Платили им самый мизер, да и того годами от казны не доплачешься. Шли на флот больше дворяне мелкотравчатые - дети и внуки моряков или те, кто знал, почем фунт лиха, - и был корпус морской предан службе своей до исступления. Это была почти каста, сознательно отгородившаяся от дворцовых интриг, презиравшая золоченые шатры сухопутных полководцев. Годами качались они на палубах, редко сходя на берег; ели солонину из бочек; сажали в гаванях лук и редьку; а жен своих, чтобы не тратиться на два стола, иногда держали под палубой, возле самых пороховых бочек... На рассвете 20 июня эскадра пошла на прорыв в Куришгафскую заводь. В корме "Вахтмейстера" собрались офицеры. Над старенькими клавикордами болтало качкой длинный стержень барометра; в его столбе тускло отсвечивала ртуть. Из угла кают-компании неласково и сумрачно глядел с иконы святой Николай-угодник (стародавний шеф Российского флота). А наверху уже шипела палуба, кото