и отрезали Румянцева от Фермера... Вперед, напудренные красавцы! - обратился он к померанцам. - Вперед и вы, мои верные голодранцы! - обратился он к силезцам. - Завтра нас ждет бессмертие в веках... Теперь не надо мудрить: только шагать и шагать! Фридрих слез с коня и задал войску ритм марша. То, что он делал сейчас, определяло исход завтрашнего сражения. Он сейчас обходил армию России со стороны ее тылов, чтобы появиться оттуда, где никто не готовился к встрече с ним. Пруссаки случайно нарвались в лесу на гигантский русский вагенбург, окруженный рвами и палисадами. Здесь хранились припасы и снаряжение для всей армии Фермера. Уже чесались у них руки, но... - Не останавливаться, - велел король. - Вагенбург от нас не уйдет. Завтра он будет нашим, а сейчас - вперед, дальше... И этот вагенбург они тоже отрезали от армии Фермера. Румянцев издалека уже понял, в какой капкан попались - и он сам, и армия Фермера. Со своей дивизией он хотел пробиться обратно к Кюстрину, но было уже поздно.., не пройти! - С каждым шагом, - говорил король, - я чувствую, как фортуна поворачивается ко мне благородным мужским лицом. Весь день он провел на ногах, трудясь. Фридрих старательно выковывал каркас той битвы, которая случится завтра. Он спалил все мосты, нужные для русской армии. Он навел мосты, нужные для своей армии. Во все окрестности Кюстрина разослал лазутчиков. Присев к столу, начал писать завещание. - Писать завещание, - сказал он де Катту, - это печальное занятие. К сожалению, - засмеялся невольно, - это у меня уже вошло в дурную привычку. Напишем и сейчас. Заодно, пока перо не высохло, набросаем и приказ о предстоящей баталии... Лазутчики доносили ему о перестроениях в русском лагере: войска Фермера выстраивались в боевое каре. - Зейдлиц, ты слышал? - живо обернулся король к своему любимцу. - Я так и думал, не иначе... Ведь этот Фермер служил при Минихе, и сейчас он строит у Цорндорфа "миниховское каре". Оно пригодно для войны с татарами, но... Мы же не татары, и Фермеру не мешало бы знать это... Впрочем, - закончил король спокойно, - пусть этот новоявленный Филидор ставит пешки, как ему угодно. Мы же сделаем ход конем и спасем короля!.. Весь день Фридрих следил за расстановкой фигур в предстоявшей игре. Фермер, укрепясь при Цорндорфе, выбрал позицию для боя неудачную. Удачной же позиции он выбрать уже не мог. Этому мешал обходной маневр прусской армии. Король заставил Фермера встать там, где осталось свободное место. Из двух бед Фермор выбрал меньшую. С тыла он оградил свой лагерь болотистой речушкой Митцель, а на крутых оврагах расположил артиллерию. Фланги же русского каре были едва прикрыты... - Вы видите? - сказал король. - Фермер трудится для моей славы бесплатно. Но с таким старанием, будто я ему заплатил! В ночь перед боем король был весел и читал стихи. Свои стихи и стихи любимого им Расина. Прощаясь перед сном с секретарем де Каттом, король дружески поднес ему тарелку, доверху наполненную прозрачным и чистым виноградом. - Такая ночь.., такая волшебная ночь! - вздохнул король, посмотрев на звезды. - Ешьте, мой друг, виноград... Кто знает, придется ли нам есть его завтра? *** В русском лагере уже спали, только возле одной офицерской палатки еще долго трещал костер. Шла игра в карты. А поодаль, вдрызг проигравшийся, сидел Григорий Орлов. Было ему скучно, и нехотя жевал он краюху черствого хлеба. - Черти! - просил иногда. - Дайте и мне метнуть. - Икрой, что ли, метать будешь? - отвечали ему игроки. Денег и впрямь не было. Аргамаков сдуру предложил: - Гришка, приволоки нам сюда адъютанта Фридрихова! Мы тебе за это, ей-ей, все долги скостим и еще вина поставим... Орлов молча отошел от костра. Вскоре послышался мягкий топот копыт - по краю дороги легкой тенью пролетел всадник. Игроки, побросав карты, вскочили на ноги: - Гришка! Ты что, рехнулся?.. Мы пошутковали, Гришка!.. *** Фермер был разбужен матерной бранью часовых. Кто-то барахтался в приделе шатра, отыскивая заполог. Шпоры разрывали голубую парчу. В курятниках забеспокоились куры. Фермер прижег одну свечу от другой, взвел тугие курки пистолета. - Ну-ну, - сказал. - Кого там нечистая сила несет? Ввалился к нему Орлов и скинул с плеча своего, будто мешок, прусского офицера. Вырвал кляп ему изо рта - представил: - Адъютант королевуса прусского.., граф Шверин! - Хорошо, голубчик, - зевнул Фермор. - Но что же вы, не спросясь, меня перед баталией будите? Идите, не мешайте... Граф Шверин был очень удивлен, когда его похититель сказал на добротном немецком языке: - Любезный граф, вы ложитесь на спину, а я преклоню вам голову на живот... Что поделаешь, - говорил Орлов, устраиваясь поудобнее, - я не привык спать без подушки... Фермера скоро опять разбудили. Был всего пятый час утра. За пологом шатра проснулся и принц Карл Саксонский, который страстно желал "проявить" себя в баталии, дабы заполучить от щедрот России корону герцогов Курляндских. - Разбудите и барона Сент-Андре, - сказал Фермор. Подняли с постели представителя Вены при русской ставке. Сент-Андре срочно явился, позевывая сладчайше, в роскошном халате и атласных туфлях. Над ланкартами трепетно дымили свечи. - Что случилось? - спросил Сент-Андре. - Нас окружили, - сообщил Фермор. - Король отрезал нас поначалу от Румянцева, отсек и от связи с вагенбургами. Фридрих стоит так близко, что я затылком чувствую его дыхание. - Надо менять весь фронт, - посоветовал Сент-Андре. - И старайтесь поскорее разломать каре, построенное нами. Войска следует выводить в обычную линию... - Вы так находите, барон? - нахмурился Фермор. - А иначе.., сложить знамена! - подсказал принц Саксонский. Лагерь ожил. Перестроение, столь спешное, вызвало замешательство. Вторые линии войск становились теперь первыми. Первые - вторыми. Каре с треском разламывалось. Левый фланг становился правым флангом. Офицерам, особенно полковникам, спросонья предстояло быстро переубедить себя в правилах диспозиции. Разом все оказалось наоборот. Великая неразбериха в обозах уже началась. Артиллерия путалась среди повозок... Перестроение продолжалось до утра, но так и не закончилось. Король ждать не стал и открыл сражение - решающее сражение Семилетней войны, которое вошло в историю народов под названием - Цорндорф! ЦОРНДОРФ Рано-рано утром, еще не рассвело, Фридрих проехал через свой компанент, говоря солдатам: - Враг жесток и опасен. Будьте же беспощадны и вы! Сегодня мы должны забыть о жалости к побежденным... Теперь, когда все было решено, он не спешил, и баталия! началась лишь в девять часов утра. Никто из генералов Пруссии никогда не знал - как откроет Фридрих сражение. Но у короля был давний излюбленный прием, проверенный в викториях. - Косая атака! - провозгласил он... Русские священники еще проезжали вдоль рядов своих войск - верхами на лошадях, с хоругвями, кропили воинов водицей с рыжих метелочек. Солдаты вынимали кожаные манерки, наспех делали глоток-другой водки и кричали согласно: - Виват Россия-а!.. Цорндорф уже горел, разделяя противников. Гусарские эскадроны Фридриха обходили русский лагерь во флангах. Неторопливо переползая через холмы и балки, неумолимо двигался классически четкий прусский строй. Медленно развернулся он в линию боевого порядка. Над соседним лесом, за которым протекал Одер, радостно взлетели розовые от солнца аисты. В руках полковых тамбурмажоров, небывало вспыхивая, крутились под музыку нарядные штанги - все в бахроме и золоте, в лентах алых, в серебряных кистях. Дум-ду-ду-дум... Ду-ду-дум! - грохотали барабаны. Пруссаки подошли ближе, и тогда умолкла страшная молотьба палок по тугим шкурам барабанов. На смену им вдруг тоненько и нежно, почти миролюбиво запели плаксивые гобои: lch bin ja, Herr, in deiner Macht... <Господи, я во власти твоей. (нем.).> Но русские стояли тихо - ни возгласа, ни жеста; только перемнется кто-нибудь с ноги на ногу, и тогда противно чавкнет под ногами сырая земля. Сент-Андре, приглядевшись к прусскому строю, заметил: - Что ни говори, а зрелище великолепное!.. Фермер только что переставил заново батареи - фронтом на противника, и лафеты засели в кочках болота. Русские стояли плотной массой, как стенка... Король оторвал от глаз трубу. - Ого! - сказал он. - Задержите движение инфантерии... Я вижу, что тут ни одно наше ядро не пропадет даром. Два часа подряд русские нерушимо стояли под свирепым огнем прусской артиллерии. Два часа подряд колотили их ядрами и бомбами. Два часа они пробыли в аду. Случалось, что ядро, ворвавшись в строй, калечило насмерть больше десяти человек сразу. Но когда дым рассеивался, Фридрих видел русские ряды, которые с упрямством непонятным смыкались над павшими. - Дона, - вскричал король, - ты прав: они напоминают стены! Но мы их защекочем штыками инфантерии... И вот началась битва. Первым - увы! - собрал манатки сам главнокомандующий русской армии Виллим Фермер. Последней, кто видел его, был венский барон Сент-Андре; - Стойте, генерал! Куда же вы? - Если надо, - ответил Фермер, - я добегу хоть до Шведта! Свита поскакала за ним; убрался в сторону вагенбурга, в лесную тишь, и представитель Вены... Ставка опустела! Событие - беспримерное в истории мировых войн: армия осталась без командующего, бросившего войска в разгар битвы. Всю власть над сражением, сами того не сознавая, возложили на себя офицеры и рядовые русской армии. А прусский авангард уже пошел мять ряды. Под пулями и ядрами войска России, оскалясь багинетами, были оттиснуты назад - солдат на солдата, ряд на ряд, колонна на колонну. - Так их! - хохотал король, упиваясь этим зрелищем. Прессуйте азиатов. Напирай, парни, чтобы из русских сок брызнул... Король еще не знал, что против его колоссального опыта и таланта, против его проверенной в боях тактики сейчас на поле Цорндорфа не стоит противник с такой же тактикой. Король не поверил бы, если б ему сейчас сказали, что он вступил в единоборство с армией без командующего... Солдаты и король! Кто победит?.. Приближался полдень. *** В полдень произошло неожиданное: Фридрих через подзорную трубу разглядел бегущих солдат. Это были не русские - это его солдаты спасались бегством. Король видел, как в его железный авангард врубилась русская кавалерия. Следом двинулась русская пехота. Чудовищно! Необъяснимо! Парадоксально! Словно вдруг развернулась невидимая пружина: выпятив груди, московиты полезли вперед, отнимая у Фридриха пушку за пушкой. - Ваше величество, - осторожно доложили королю, - русские забрали у нас двадцать шесть орудий. - Так дело не пойдет! - ответил Фридрих и ударом ладони собрал трубу в один короткий тубус. - Так дело не пойдет, - повторил король. - Зейдлицу пора обрушить на фланги эскадроны! Зейдлиц повел 56 эскадронов, а Шорлемер - 12 гусарских. Король выжидал, когда эта лавина всмятку расплющит русских. Но Зейдлиц что-то медлил.., не появлялся на поле! - Куда он провалился? - нервничал король. - Де Катт, могу сообщить по секрету... Только вам, как другу: наше положение стало трудным. - Не может быть! Пока все хорошо. - Нет, - ответил ему король. - Вы просто не смыслите в алгебре боя, а я уже привык раскусывать эти формулы... Настроение у Фридриха сильно испортилось. Клубы дыма, летевшие от Цорндорфа, и режущая острая пыль слепили его... Де Катт задумчиво признался: - Я многого не понимаю в этом сражении. - Утешьтесь! - отвечал король с вялой улыбкой. - Вы не одиноки в этом... Скоро я тоже перестану что-либо понимать. Раздался мощный всхрап коня - это прискакал Зейдлиц: - Король, ты хотел меня видеть? - Я хотел видеть тебя вон там, - показал Фридрих в гущу сражения. - А здесь я тебя видеть не желаю... Помни, Зейдлиц: ты мне головой своей отвечаешь за эту битву! - Король, - рассмеялся Зейдлиц, - после любой битвы моя голова всегда в твоем распоряжении... Растаптывая мертвецов в густой траве, дробя копытами черепа и кости, лава прусской конницы двинулась - и только глухо сотрясалась многострадальная кормилица-земля. Кавалерия неистового Зейдлица разом опрокинула русские линии. Началась страшная сеча. Когда патроны кончались, русские бились с конниками штыками. Вспарывали животы лошадям. Тащили пруссаков из седел. Под палашами кавалерии сверхупорно не сдавались первые линии русских, и в этот момент Фридрих вполголоса обронил фразу, ставшую знаменитой: - Я вижу только мертвых русских, но я не вижу побежденных русских! Опытным глазом полководца он наблюдал за битвой, стараясь разгадать перелом в духе сражения. И король мучился, стоя на пригорке, не видя главного момента, ради которого он и открывал это сражение сегодня: русские не были сломлены нравственно! - Ваше величество, возьмите трубу, - подсказал ему де Катт. - Вы увидите сейчас незабываемое зрелище... В этот день де Катт записал в своем походном журнале: "Русские полегли навалом. Но, когда их рубили саблями, они целовали ствол своего ружья и не выпускали его из рук..." Фридрих решительно бросил в бой свежие батальоны. Он обжег русские войска огнем слева. Уколол их штыками справа. Растоптал конями в упор. Выбил их ряды сзади. Но... - Здесь что-то не так, - признался король. - Русского мало убить - русского надо еще и повалить! - Дайте королю самую большую трубу, - велел де Катт. - Я хочу, чтобы король видел то, чего никто никогда еще не видел... Что же видел сейчас Фридрих? "...россиян малыми и большими кучками и толпами, стоящих по расстрелянии всех патронов своих, как каменных, и обороняющихся до последней капли крови. Многие, будучи прострелены насквозь, не переставали держаться на ногах и до тех пор драться, покуда могли их держать на себе ноги. Иные, потеряв руку и ногу, лежали уже на земле, а все не переставали еще здоровою рукою вредить своим неприятелям..." Так свидетельствует очевидец - рядовой участник этой битвы. Каким-то образом в русском лагере стало известно, что Фридрих велел солдатам своим никого не щадить. - Постоим же и мы за себя! - раздавались призывы над русским лагерем. Первая линия погибла вся - своим всепобеждающим упорством она спасла вторую линию войск. Правое крыло отодвинулось. Но кавалерия Зейдлица, уже вконец обессиленная, отступила. На рысях, мотая окровавленными гривами, лошади уносили всадников прочь. Фридриха поздравляли с победой. - Не болтайте глупостей! - отвечал король. - Что мне правое крыло русских? Вон там стоит их левое крыло. А центр еще не тронут мною совсем. И я не знаю, когда все это кончится... И - чем кончится? С отходом кавалерии Зейдлица над полем битвы вдруг наступило непонятное затишье. Непонятное лишь тактически, это затишье объяснимо по-человечески: просто не может человек быть все время в таком аду. Надо хоть обтереть лицо от крови... - Хорошо, - сказал Фридрих, не мешая этой тишине и покою. - В два часа дня я начну все сначала... *** В два часа дня Фридрих правым крылом обрушился на левое крыло русских, нещадно избивая их артиллерией. По сути дела, король повторил свою "косую атаку". - Если уж и сейчас не закончим, - сказал он де Катту, - тогда не знаю, закончим ли мы вообще. Пруссаки начали хорошо. Солнце било русским в глаза, ветер нес в их сторону дым и песок, поднятый кавалерией. Неожиданно с левого фланга русских - навстречу пруссакам - вымахала панцирная конница. Кирасиры-латники на глазах Фридриха в капусту изрубили два его любимых полка. Первую линию пруссаков латники опрокинули - пошли рубить вторую. Нахрапом русские вдруг взяли у Фридриха две его новенькие батареи... - Что происходит? - переживал де Катт. - Что творится? - Спокойно, мой друг, спокойно, - говорил король... И тут Фридрих сам не заметил, как оказался в самой гуще боя. Вокруг короля с хрустом ломались штыки, визжали пули. Адъютантов его убило сразу. Раненый паж был затоптан лошадьми. Короля узнавали в этой свалке только по голосу и шляпе. Положение спас Зейдлиц, отбросивший русских кирасир назад... Король, оправляя на себе мундир, вернулся на пригорок. - Началась свалка! - сообщил он де Катту. - Можно руководить баталией, но дракой командовать нельзя... Спасибо Зейдлицу: еще минута - и меня бы растоптали, как корку хлеба... Зейдлиц уже сокрушал левое крыло русских. Король крикнул: - Помогите же ему пехотой, черт возьми... Дайте же наконец русским прямо по лбу - так, чтобы они не встали! Прусская инфантерия снова пошла вперед. Ворвавшись в обозы, она стала резаться с русскими. Разбили одну фуру, и к ногам пруссаков тяжело потекло из ящиков русское золото (случайно наскочили на армейскую казну). Пруссаки набили карманы золотом и тут же убрались прочь. Фридрих не понял, отчего сорвалась атака, и послал туда второй отряд пехоты. Он тоже награбил золота, сколько мог унести, и отступил... Фридрих опять не понял причины своего неуспеха: - Видите, де Катт, что творится? Я же говорил вам: скоро я перестану понимать что-либо в этом сражении... А потом откуда-то (откуда?) загрохотали русские единороги, и пруссаки развили такую прыть, что даже капралы с палками не могли за ними угнаться. С высоты кургана король сосредоточенно следил за бегством своих ветеранов. - Вы посмотрите на этих русских! - заметил он почти восхищенно. - У них есть чему поучиться... Русские держатся великолепно, а мои негодяи уже бегут, словно поганые крысы! Из грома сражения притащили пленных. Среди них был и генерал граф Захар Чернышев... Король дружески потрепал его по плечу: - Какой рост! Какая стать! Вам бы служить у меня, граф... Не бойтесь, скоро я вас обменяю на какого-нибудь своего оболтуса... Кстати, - указал он на Цорндорф, - много там еще ваших? - На Руси народу хватает, - скромно отозвался Чернышев. - Ну, посидите, граф. Отдохните. Наверное, вы устали... Зейдлица отбросили. Прусская пехота прижалась к земле. Капралы не могли поднять ее даже палками. Артиллерию разбросало по полю, пушки стояли без прислуги... Всюду был заметен хаос. - Кажется, это финиш, - сказал король де Катту. Нравственный перелом в душе противника так и не наступил, а близился уже вечер. "Сколько же они хотят воевать?.." Даже тот тупик, в который загнал Фридрих русские войска, не сыграл решающей роли. Наоборот, русские прорвали его же линию, они создавали для себя широкий выход на поле битвы... Фридрих так и не знал, что против него воюют солдаты России - одни, без командующего! Какой бы удар был нанесен его честолюбию, узнай он только истинную правду! Кровоточа и падая от изнеможения, прусская армия сворачивала битву. Нравственный перелом определился. Но не в русских - в немцах! Прискакал откуда-то Шорлемер, забрызганный кровью, доложил с тревогой: - На левом фланге опасно, король! - Что там еще случилось? - Русские тучей идут со штыками... - Не пугайте меня, Шорлемер. Я уже заканчиваю сражение. Было еще светло, когда король запорол горячку. - Уже темно! - говорил он. - Хватит, хватит... Я плохо вижу, и глаза мои слезятся. Что не успели сделать сегодня, то будем заканчивать завтра... Армии враждующих сторон с трудом, еще постреливая, расцепились. Ночь провели под ружьем - в бережении. Вернулся в лагерь и негодяй Фермер с бесстыжими глазами <Историческая наука до сих пор не может выяснить - где скрывался Фермер во время сражения его армии при Цорндорфе.>. И не нашел ничего лучшего, как начать обыск своих героев-солдат, - разграбленная пруссаками казна не давала ему покоя. Но денег он не отыскал (позже Фридрих признал грабеж казны своими солдатами). Но зато Фермер нашел поле битвы, на котором нерушимо стояла его армия. По неписаным законам того времени победителем считался тот, за кем оставалось поле битвы. Поле битвы при Цорндорфе осталось за русским и... Кайзер Вильгельм II и фюрер Адольф Гитлер не раз поднимали тосты "за победителей при Цорндорфе". Этим они выказали плохое знание истории, и тосты их были направлены не по адресу. А как же сам Фридрих? Считал ли он себя побежденным? В деревне, когда Фридриху подводили коня, крестьянка стала что-то выпрашивать у его свиты. - Что надобно этой тетке? - спросил король. - Ваше величество, она просит о месте для своего сына. Свесясь с седла, Фридрих подъехал к старой женщине. - Милая моя, - сказал он печально. - Как же я дам место вашему сыну, если завтра потеряю свое место - королевское!.. Глубокой ночью армии стали маневрировать, выбирая для себя более выгодные позиции; и получилось так, что Фермер вылез на прусские позиции, а Фридрих, боясь обхода, завел свою армию на позиции русских, - противники как бы поменялись местами. Лошадь Фридриха на въезде в обгорелый Кюстрин чуть не раздавила копытами русского солдата; с ногами, перебитыми ядром, он полз на руках, отталкиваясь от земли... - Отправьте его к моим хирургам, - наказал Фридрих. - Этот солдат молодец, и пусть живет молодцом! Но это был жест (королевский жест). Остальных пруссаки добили нещадно. Сами же немцы признавались в этом: "Много тяжело раненных русских, оставленных без всякого призрения на поле битвы.., кидали в ямы и зарывали вместе с мертвыми. Напрасно злосчастные бились между мертвыми, стараясь разметывать их и подниматься, - другие трупы, на них бросаемые, тяжестию своею навечно отверзали для дышущих еще страшную могилу". Перед сном Фридрих сказал де Катту: - Сегодня, между нами говоря, было несколько моментов, когда казалось, что все летит к чертям... Завтра мы простимся с русскими, которых не могли сокрушить. Впрочем, можете посылать в Берлин реляцию о нашей полной победе! Пусть так. Но сам-то он хорошо понимал, что это сражение нельзя называть победой. Треть его ветеранов осталась лежать за деревней Цорндорф. Впервые в жизни король встретил противника, который не ведал страха и усталости. Казалось, не прекрати король сражения, и оно длилось бы до тех пор, пока был бы жив хоть один русский солдат... Ночь была проведена неспокойно - в сомнениях. Но едва рассвело, король был уже в седле. - Зейдлиц, - позвал он. - Надо нам с тобой посмотреть, что там сделали за ночь русские... Галопом вымахали они на окраину русского лагеря. То, что увидел король, потрясло его. Русская армия вызывающе стояла под ружьем, дымились фитили у пушек, эскадроны конницы помахивали хвостами, сверкали палаши и бронзовые латы кирасир... Русская армия в полной боевой готовности ожидала нового сражения! - Они что-то слишком разлакомились. Но мы не доставим им этого удовольствия вторично... - И король поскакал обратно. С севера уже спешила дивизия Румянцева, надо было спасаться. Фридрих развернул свою армию в Саксонию, где осенью его ждал ужасный разгром при Гохкирхене. Виной этого поражения был опять-таки Цорндорф, где король похоронил своих "силезских дьяволов". Эта воинственная саранча, искусавшая австрийцев и французов, замертво полегла в битве с русскими медведями! Фридрих теперь уже не издевался над Россией, он относился к ней с предельным уважением; через английского посла Ричарда Кейта король пожелал вступить в переговоры о мире, но Россия мириться с ним не захотела. В эти дни Елизавета Петровна официально заверила Европу, что Россия будет бороться с Пруссией до конца, "хотя бы ей (России) пришлось пожертвовать для этого последним рублем и последним солдатом". Виллим Фермер снял армию с позиций и тронулся в Померанию, где Конференция настигла его грозным приказом - поспешить в Петербург для оправдания своих поступков. Императрица в эти дни устроила очередной скандал с Англией, требуя наказания журналистов в Лондоне, которые перепечатали цорндорфские реляции из берлинских газет, а не из петербургских "Ведомостей". - Отчего такая несправедливость? - кричала она на Кейта. - Разве мои куранты не честны? Или мои газетеры писать не горазды? Кейт сослался на свободу печати и свободу слова в Англии. - Что мне свобода ваша? Мне правда нужна о России!.. Кстати, Людовик в Версале долго злорадствовал: - Русским все-таки досталось... Я очень рад! Но Париж остался Парижем: прекрасные женщины Франции, приветствуя победу русских, завели моду на бантики, которые называли "а 1а Цорндорф"... *** В этом году русские не дошли до Берлина всего семьдесят пять верст. Но десять знамен армии Фридриха снова легли у ног Елизаветы. Она растрогалась и готова была простить Апраксина: - Долго вы там старика еще ломать будете? Ежели не велика вина, так остается последнее средство: простить и выпустить! Апраксина снова привели пред ясные очи судей. - Ну, Степан Федорыч, - сказал Шувалов, - остается нам с тобой последнее средство... Далее он хотел сказать, как Елизавета: "простить и выпустить". Но Апраксин знал только одно "последнее средство" - пытку... - Ax! - Генерал-фельдмаршал хватнул воздух ртом и тяжко грохнулся под ноги комиссии. Смерть от страха была внезапна, как удар молнии. Елизавете тоже осталось немного жития. Но еще хорохорилась. ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ ПОВОРОТЫ ЗАНАВЕС "Бабий союз" против Фридриха оказывался непрочен: Париж и Вену глодала зависть к успехам русских. Союзники договорились измотать русскую мощь в генеральных сражениях. Армия России, по сути дела, стала громадным партизанским отрядом, блуждавшим по землям Европы. Для снабжения армии был необходим порт Данцига, но Людовик воспротивился занятию этого города русскими (а сам под шумок захватил Франкфурт-на-Майне). Версаль решил поднять престиж Франции высадкой десантов на берега Англии, и герцог Шуазель обратился за помощью к России... После Цорндорфа Фридрих вдруг вспомнил: - А где мемуары покойного Манштейна? Еще раз перечитав эти записки, король взял перо и решительно вычеркнул из мемуаров все места, которые могли бы показаться оскорбительными для русской чести. Этим он еще раз показал России свое желание мира... Но вряд ли тогда в Петербурге ведали о мемуарах Манштейна! Воронцов выдвинул старый проект Бестужева-Рюмина: вернуть завоеванную Пруссию полякам, чтобы Речь Посполитая уже не зарилась на Псков и Смоленск, и дальновидно приблизиться к тем степям, откуда не раз, все в тучах пыли, вылетали орды ногайцев и крымцев, полоня арканами людей российских. Проект отвечал интересам и Польши: ведь именно на берегах Прегеля впервые обозначилось лицо польской нации и ее культуры. Но Людовик не желал усиления Поль-щи: потакая "вольностям" сеймов, он ослаблял страну, желал видеть ее почти разоренной, чтобы легче было хозяйничать в ней. Людовик уступил России в одном: прислал к Елизавете врача Пуассонье, который прибыл в Петербург под большим секретом. Секретно прибыл, очевидно, только потому, что был врачом-гинекологом... - Климакс истерикус! - был его диагноз. Кондоиди грозил Пуассонье палкой: - Не сказы, цто я лецил не правильно... Россия тяжелым несуразным кораблем выплывала в моря Европы. Чтобы победить. И удивить. И восхитить. КРУГОМ ОБМАН Фермера солдаты ненавидели, офицеры - презирали. Армия жила в полной уверенности, что он "заодно с королем прусским". Конференция подозревала его в измене, в том, что он брал деньги от Фридриха... - Иноземцев боле не надобно! - заявила Елизавета. - Пущай уж те, что в войско при Бироне затесались, свое дослужат. А новых в службу не принимать. Но кого выбрать в главнокомандующие? Чернышев - в плену; Румянцев - молод; Бутурлин - пьяница... Так и перебирали генералов, пока не вспомнили о Петре Семеновиче Салтыкове. Тихий был старичок. Вперед никогда не лез. Около престола и сильных мира сего не отирался. Салтыкова держали подальше от шума и блеска. Он привык к глухоманям провинции, к инвалидным гарнизонам в лесах и степях. Был он всего лишь командир ландмилиции, когда его извлекли из оренбургской глуши и явили перед Елизаветой Петровной. Воронцов предупредительно шепнул на ушко императрице: - Матушка, ты уж с ним попроще.., недалек он! - Михаила Ларионыч, я и сама-то в стратегиях не сильна... Предстал перед ней старичок в белом ландмилицейском кафтане. В руке - тросточка. Паричок выцвел на солнце, едва припудрен, и косица, как хвостик мышиный, на затылке трясется... - Петр Семеныч, чего любишь-то? Расскажи нам. - Россию, матушка, люблю.., солдата русского почитаю. - А меня любишь ли? - спросила Елизавета игриво. - Ты всем, матушка, у нас хороша. Но вот старуха моя, Параскева Юрьевна, уж не взыщи, она тебя лучше... Елизавета потом призналась Воронцову: - Ой, Мишель, что-то уж больно прост Салтыков... Боюсь я - где этому теляти волка Фридриха за хвост поймати! Фермор попадал теперь в подчинение к Салтыкову; письменно "с глубочайшим подобострастием" он заверял Салтыкова, что готов служить "по рабской верности и с крайнейшим радением". Петр Семенович немедля выехал в Кенигсберг, а вдогонку ему полетел приказ из Конференции: вопросов сложных самолично не решать, а лишь советуясь с опытным Фермером! - Конференция не воюет, - здраво рассудил Салтыков, в клочья разрывая этот приказ. - А Фермор мне не советчик... Король прусский силен оттого, что ему ни перед кем ответа держать не надобно. Хорошо сделал - слава, плохо сделал - тут же исправил. И никто его за хвост не дергает, и он волен рисковать по обстановке... Никто не заметил, как генерал-аншеф въехал в Кенигсберг. Армия еще не забыла пышные выезды Апраксина - при распущенных знаменах, в пушечной пальбе, в сиянии бриллиантов двигалась "пред фрунт" огромная туша генерала; помнили и лукулловы обеды Фермера - с музыкой до утра, в огнях фейерверков. Салтыков же пешочком, в одиночку, исходил все улицы Кенигсберга, и никто из прохожих, раскланиваясь с седеньким, скромно одетым старичком, не догадывался, что сейчас ему поклонился в ответ сам главнокомандующий русской армии. Восточно-прусский губернатор, вельможный барон Николай Андреевич Корф (родственник по жене самой императрицы), явился на постоялый двор. Петр Семенович ел кашу с постным маслицем, на приглашение явиться к обеду ответил: - Спасибо, барон. Но на сегодня я уже сыт. - Не сейчас и зову - обед к ночи будет. - А ночью я спать приучен, барон... Фермеру он сказал при встрече такие слова: - Дай мне ключи от секретных казематов Кенигсберга... - Какие ключи? - Те самые, коими ты затворил в узилище офицеров российских, чтобы они тебе, прохвосту, не мешали карьер делать! Знаю, что и Петр Румянцев туда бы угодил, будь только воля твоя... Через два дня - без пышности и литавр - Салтыков покинул Кенигсберг, ни с кем не попрощавшись; он выехал к армии - на Познань. Но бывают же такие несуразности в истории: армия встретила его недовольством и подозрениями. - Курица мокрая.., коса прусская! - слышал он за спиной. Салтыков, и без того гнутый годами и невзгодами жизни, согнулся еще больше от недоверия солдат, которых он горячо любил и почитал. Но командование над армией принял смело. - Не прими я, - говорил, - так опять Фермишка вылезет. А мне Фридриха побить охота... Он у меня недолго побегает. Я его в Берлине, сукина сына, без штанов заставлю капитуляции писать! Впервые за эти годы появился настоящий главнокомандующий. Человек упрямый, самоуправный, хитрый, с твердой и властной рукой полководца. Немцы при нем в штабах попритихли - он им ходу не давал. - Может, иные из них, - размышлял Салтыков, - и честно служат России. Но уже сколько изменщиков из их числа было! Проверять же каждого некогда - война идет, а посему за лучшее сочту всех иноземцев держать от секретов своих подалее... Салтыков при дворе милостей не искал. Интересы государства и армии он ставил превыше всего. Приказов же от Конференции он не любил и отметал их в сторону: - Коли доверили, так и доверяйте до конца. Стоит мне ложку ко рту поднести, как из Петербурга меня под локоть советники пихают - не так, мол, ем! Проглочу и без ваших подсказок... Бедный Салтыков - ему этой самостоятельности не простят. Ни в Петербурге, ни в Вене! А год был уже 1759-й. *** Незадолго до этого в русской армии появился человек в громадной треуголке, который, так же как и Салтыков, стремился к самостоятельности (но лишь ради карьеры). Звали его Курт Готлоб граф Тотлебен, и он был последним иноземцем, принятым на русскую службу... Имя этого человека настолько прочно вошло в историю Семилетней войны, что мы расскажем о "ем подробнее. Тотлебен был из тюрингских немцев. Смолоду его болтало под знаменами курфюрста Саксонии, герцога Вейсенфельсского, курфюрста Баварского, в войсках Голландии, затем короля Пруссии и опять в Голландии... Первую свою жену граф бил смертным боем, и она бежала от него, бросив сына и все свое состояние. В доме голландского негоцианта Тотлебен изнасиловал его приемную дочь, девочку тринадцати чет, а перед этим убил за карточным столом товарища по полку. После чего бежал из Голландии, вместе с совращенной девочкой, прямо в Берлин. Здесь он обвенчался и в приданое за невестой взял все состояние негоцианта. Тотлебен разбогател, у него появились большие поместья в Бранденбурге и Пруссии. Но вторую жену он стал избивать, как и первую. Это дошло - через фискалов - до короля Фридриха, который в делах семейной нравственности был строг, и Тотлебен, боясь суда, бежал обратно в Голландию, оставив в Пруссии сына от первого брака. Вскоре началась война. Будучи в чине полковника, Тотлебен направился в русское посольство - к резиденту графу Головкину... - России вы не нужны, - отвечал Головкин на все предложения Тотлебена перейти на российскую службу. Тотлебен оказался прилипчив - из русского посольства он просто не вылезал. Он говорил, что богат. Показал счета из банков: да, богат! Узнав, что Россия снаряжает отдельный корпус для рейда в земли Саксонии, он говорил, что берет на себя поставку 10 тысяч человек и четырех тысяч лошадей. За это ему нужны: чин генерал-майора и.., полная самостоятельность в боевых действиях. Лентяю Головкину он так надоел со своими проектами, что тот наконец сказал (лишь бы отвязаться от Тотлебена): - Рекомендаций вам не дам. Проект ваш отсылаю в Петербург, и вы езжайте следом за проектом... Прибыв в столицу России, граф угодил под личное покровительство Фермера, который стал усиленно выдвигать Тотлебена по службе. Наконец этот проходимец своего добился: получил отдельный корпус. С упорством неустанным Тотлебен стремился к самоуправству. И во власти был своеволен. Жесток в наказаниях солдат. Груб и невыносим с офицерами. Никаких рапортов о своих действиях не присылал. Часто даже не знали, где его корпус находится. Русского языка не ведал. И - грабил, грабил, грабил... Скоро за границу, морем в Любек и по Эльбе, поплыли таинственные лодки с ящиками. Счета Тотлебена в банках Европы росли. Вот когда началась для него роскошная жизнь!.. Но Тотлебен не знал, что с самого начала, едва переступив порог кабинета Головкина, он уже не принадлежал самому себе. Его безжалостно схватила и властно держала за глотку тайная разведка короля Фридриха. - Это просто замечательно, - сказал король, нервно потирая руки, - что Тотлебен такой грязный, подлый и поганый... Нам повезло: с ним не придется долго возиться! Внимательно выслушал король доклады секретной службы. - Имение Шольп и мызу Луппо в Померании, а также гершафт Милич в Нижней Саксонии, - велел король, - немедленно секвестировать в мою пользу. Банковские счета Тотлебена арестовать, чтобы для начала он поизвивался в корчах жадности. Ему доложили, что сын Тотлебена, мальчик тринадцати лет, состоит ныне в кадетах берлинского корпуса. - Отлично, - рассудил король. - Этого сопляка заверните в мундир рядового солдата, дайте хорошего пинка под зад, чтобы не ревел, и отправьте на войну. Тотлебен немедленно должен узнать и об этом... Кто в Пруссии его доверенное лицо? - Еврей Гиршель, служащий имений Тотлебена. - Пусть Гиршель срочно сообщит Тотлебену в Россию о несчастиях, посыпавшихся на его голову... Сковородка должна быть постоянно на огне, чтобы Тотлебен жарился и пекся! Из Бреславля король вызвал Исаака Саббатку - своего давнего и опытного шпиона, которому всегда доверял. - Здравствуй, мой старый приятель, - приветствовал его Фридрих. - Как здоровье твоей жены? Веселы ли детишки? Саббатка с чувством поцеловал жилистую длань короля. - Вы так добры, ваше величество... - прослезился старый еврей. - Будет тебе плакать... Садись, старина. Потолкуем... Саббатка, под видом торговца яйцами, с корзиной под локтем, проделал весь путь пешком. Кордоны для маркитантов, как и для проституток, тогда не существовали... Тотлебен при свидании с Саббаткой сразу понял, что только король спасет его, вернет ему имения, избавит сына от смерти в бою, - для этого надо быть благоразумным. - Я, - сказал ему Саббатка, - буду вашим почтальоном. Верьте: письма ваши не пропадут. Их адрес - в руки короля! Подписывать же свои письма к королю вы должны только так... И он показал Тотлебену клочок бумажки с цифрами: 1284. - Что мне сообщить королю, помимо слов благодарности? - Он шлет вам в подарок вот это святое яичко... Саббатка удалился, оставив на столе генерала яйцо. Оно было легким. Сбоку его отверстие залеплено воском. Тотлебен раздавил скорлупу в кулаке. Внутри была записка - полный перечень вопросов об армии Российской империи... Скоро Фридрих получил первое, очень важное донесение о военных планах русской армии. Тотлебен подписывался так: "...верный раб, хотя и весьма болен горячкою, однако не престанет до последнего своего издыхания принципалу служить и оказывать до гроба, что вам наивернейший - 1284". *** Мария Терезия решила наградить своего главнокомандующего Дауна медалью, на которой были отчеканены слова: "Gunctando vmcere perge" ("Продолжай побеждать медлительностью"). Вот уж кто действительно умел не рисковать, так это австрийцы! Фридрих иногда весь в поту гонялся за этим Дауном, как гончая за зайцем, а тот стрелял по кустам такими сложными фортелями, что никак было не взять его на мушку. Однажды Фридрих, чтобы заставить Дауна воевать, пошел на страшный, неоправданный риск. Он выбрал для своей армии препротивную позицию. Он предоставил Дауну наипрекраснейшую позицию. Просто - приходи и убивай короля! - Вот, - сказал король, - уж если и здесь этот слюнтяй нас не атакует, тогда его надо повесить. - Ваше величество, - отвечал Зейдлиц, опечаленный, - Даун скорее пойдет на виселицу, нежели на нас... А сейчас - после Цорндорфа - дела у Фридриха были плохи. Он старался не рисковать. Даже Дауна побаивался. Прусская армия уже не была той армией, с которой он вступил когда-то в Дрезден. Хотя Фридрих и называл солдат "дети мои!", хотя солдаты в добрую минуту обращались к нему по имени - "Фриц!", но такие прекрасные отношения продолжались, только пока армия Пруссии побеждала, пока она грабила и наживалась. Когда же встряхнули Пруссию неудачи, все сразу переменилось. Теперь на растагах (дневках) "детей моих" держали в оцеплении, словно каторжных; за первой линией шла в атаку вторая, подгоняя первую, а за второй шла третья, следя за двумя первыми, чтобы "дети мои" не разбежались. А дезертировали они тысячами. - Почему римляне не ведали дезертирства