вного яйца, кажется, и сама не веда-ла, что из него получится. А в притчах Соломоновых сказано: "Ви-дел ли ты человека, проворного в деле своем? Он будет стоять перед царями; он не будет стоять перед простыми". Распутин креп-ко разумел эту библейскую истину. -- А на ча мне перед народцем топтаться? Я и посижу... Лучше уж перед царями встану. От ихнего стола даже помойка жирной бывает. С единой крохи царевой век сытым будешь! Наблюдательный человек, он уже заметил, что цари живут скучной и одичалой, жизнью, где много власти и злата, но мало людских чувств и простых человеческих интересов. Для них он -- находка! Его речи дурманят и темнят их дразняще. А время для закрепления Распутана при дворе было как раз подходящим... 12 ав-густа максималисты рванули дачу Столыпина; 13 августа на перро-не Петергофа был застрелен генерал Мин, подавлявший москов-ское восстание, 14 августа разорвали бомбой варшавского губерна-тора. От этого цари снова забились в щели. Николай II, кипя от бешенства, учинил Столыпину письменный разнос: "...считаю свое невольное заключение в Александрии не только обидным, но и прямо позорным!" Мария Федоровна снова не выдержала этой гнетущей обстановки. "С меня хватит! -- сказала она сыну. -- Я же не перепелка, чтобы меня подстреливал любой прохожий. "Штан-дарт" оставляю тебе, я возьму "Полярную Звезду" и переживу это время подальше от России..." В конце августа Николай II посадил семью на "Штандарт", три недели болтался в шхерах, не приста-вая к земле. Лишь на исходе сентября показались желтые, оголен-ные парки Ораниенбаума, печально журчали петергофские фон-таны, готовые уже замерзнуть в трубах. На берегу было тихо... Сра-зу послали за Распутиным. "В 6.15 к нам приехал Григорий, привез икону св. Симеона Верхотурского, видел детей и поговорил с ними", -- записал царь. Распутин уже сделался для них своим че-ловеком, близким и доверительным. Привычке говорить на "ты" он не изменял, и это ставило его как бы на равную ногу с царями. Царь для него -- папа, царица -- мама, а наследник -- малень-кий... Романовы очень быстро переняли эту манеру от него, и теперь Николай II обращался к жене "мама", царица окликала его "папой". С бережностью, словно боясь сломать, Распутин гладил наследника по русой голове. "Надежа России, -- говорил он. -- Хоть, Алеша, я и завтрева приду? Сказочку расскажу... Одень на лошадь дугу, в руки по сапогу, бей жену кнутовищем, собак пои молочищем, а попалась родная мама -- кидай ее в яму!" Ребенку много ли надо? Родители для него привычные люди, а дядя Гриша для него забавен. Нет Распутина день-два, и мальчик уже скучает, сам просит: "А когда дядя Гриша придет?.." Распутин приязнь ребенка к себе тоже учитывал. Он вел циничную игру -- безо всяких правил. Царей же утешал: "Покеда я гляжу на вас, беды не станет-ся!" И царь свято верил, что молитва сибирского старца доходит до бога быстрее, чем телеграмма, в то время как обычная молитва тащится со скоростью простого почтового письма... "Полярная Звезда" околачивалась на рейде Копенгагена, Ма-рия Федоровна слала оттуда письма. "Ах, когда же наконец у нас все это пройдет, чтобы опять могли жить спокойно, как все приличные люди. Почти обидно видеть, как здесь хорошо и смирно живут люди... Как теперь здоровье бедной дочки Сто-лыпина? Катя Озерова мне писала, что она у себя в комнате слышит ее крики..." Прочтя письмо матери, Николай II спра-шивал: -- Григорий, а отчего ты премьера не навещаешь? Распутин вместо "премьер" всегда говорил "пример". -- К примеру я боле не ходок! Ну его... Я там молился, душу вкладывал, а он мне, словно дьячку какому, червонец через лакея на подносе высвистнул -- и все тут! А ведь моя молитва особая. Она, чай, дороже иных молебнов стоит... Фраза была решающей! Уж сколько ходил к царям, а они ему даже копеечки еще не дали. Пора бы им раскошелиться. -- У примера глаз нехороший, -- продолжил он о Столыпи-не. -- В человека глядит так, быдто штопор в бутылку вкручивает. Я таких уже встречал. Попадались. Люди опасные... -- Ах, как это верно подмечено! -- восклицала императри-ца. -- Ники, ты слышал, что сказал наш друг? Я тебе тоже гово-рила, что барина Пьера надо остерегаться... Господи, как хорошо, что мы хоть от Витте избавились! Только бы он не вздумал возвра-щаться из Биаррицы... Терпеть не могу безносого! Если бы не он, ты, Ники, никогда бы не подписал этого дурацкого манифеста... В окна сыпануло осенним дождем. По аллеям царскосельского парка шныряли казачьи разъезды. Александрия томилась в тревогах и ожиданиях чего-то ужасного. Распутин тоже мучился: "Как же мне из них, паразитов, денег-то выцарапать?.." -- Стой! -- закричал он и вдруг начал удивительно ловко ме-таться по комнатам средь мебели. Царская чета онемела, наблюдая за ним. Гришка рывком подпрыгнул к ним, произнес страстным шепотом: -- А ну, мама, покажь, где Маленький играет. Его провели в "игральную" комнату Алексея -- большой и свет-лый зал, в котором размещался богатый арсенал игрушек, а под потолком висела массивная хрустальная люстра. -- Скажи слугам, чтобы Маленького в эту комнату не пущали. Как бы греха не вышло. А ты, мама, мне верь. Я так вижу... Зал опечатали. Через несколько дней Александрию потряс гро-хот -- с потолка "игральной" сорвалась люстра. При ударе об пол ее разнесло вдребезги. Из города по телефону был срочно вызван Распутин, и царица опустилась перед ним на колени. -- Если бы не ты, Григорий... спаситель наш! Гришка молодцевато похаживал средь обломков старинной бронзы, под ним отчаянно визжал раскрошенный хрусталь. -- Это ништо! Не бойсь. Голос мне был. Свыше... А средь лакеев был дряхлый камердинер по фамилии Волков, человек крайне старомодных представлений, у которого из заднего кармана всегда свешивался хвостик цветного платка. Он ползал средь рогулек люстры, бормоча с недоверием: -- С каких пор висела... и вдруг сверзилась? Как же так? С чего бы ей падать? -- Дотошный старец разглядел, что цепь, на кото-рой висела люстра, была заранее кем-то подпилена. -- Вот оно! -- показал он всем надрез. -- Подпил-то еще свеженький... Распутина даже зашатало. Но он, оправясь, сам осмотрел под-пиленное место на цепи, с ответом тоже не прогадал. - Я так и думал! -- заявил царице. -- Конечно, подпилено. Злые люди, мама, враги твои не дремлют. Хорошо, что мне голос был свыше, а то бы так и пропала надежа земли русской... Во сколько обошелся Распутину этот рискованный и точ-ный надрез цепи люстры, об этом история умалчивает. После-дний поезд из Царского Села ушел, и Гришке предоставили автомобиль из придворного гаража. Варнак сидел на мягком сиденье английского "паккарда", завороженно наблюдая, как из темени наплывали огни столицы... "Дело сделано! -- раз-мышлял. -- Теперь не рыпнутся. Но когда же денег дадут? Или я даром для них стараюсь?" * * * Но однажды он при входе в парк Александрии нос к носу напоролся на незнакомого полковника. Тот как-то очень внима-тельно оглядел Гришку и задержал его резким окриком: -- Эй ты! Поди-ка сюда, шваль поганая. Распутин после "звонаря", полученного от генерала медицины Вельяминова, испытывал некоторый страх перед людьми в форме и сейчас, явно заробев, покорнейше подтрусил к полковнику. -- Шапку долой, хамло! -- последовал приказ (и за этим очень быстрое исполнение). -- Ты кто такой, рожа? Распутин вякнул что-то невразумительное насчет того, что все мы под богом ходим. Но тут же получил такой удар в "стамеску", что стало не до слов. Не успел Гришка очухаться, как полковник отвесил ему в ухо добротного "леща". Наконец, пихнул его ногой под хвост и погнал обратно в ворота. -- Эй, охрана! Почему вы тут всяких мужиков в царскую рези-денцию пропускаете? Что за бардак, черт побери? В этот день Распутин до царя не добрался. Сел на поезд и отпра-вился восвояси, явно удрученный. Потом дознался: -- Это кто ж такой горячий, что меня пометелил? -- Выясни-лось, что нарвался на Мишку, родного брата царя, который всегда был далек от придворных таинств, неизменно путая божий дар с яичницей. Конечно, с братом царя Гришке еще не пришло время тягаться. -- Ладно-сь, прощаю ево... Молодой ишо, прыткий! Ку-лаки чесать охота. Вот и напал! Не меня, а Христа во мне бил... -- Но императрице все же наябедничал: -- Рази так можно? Я за наследника престола поклоны бью, какую ночь не спал уже, а меня прям в мурло дуют и даже не думают, что я за человек... "Гессенская муха" была предельно возмущена: -- Ники, если твой Мишка еще раз сюда притащится, я велю выставить его прочь... От него всегда разная смута идет! Смута шла не от Мишки -- Мишка был как раз "тихий". Все-го-то навсего командир кирасирского эскадрона. Он проводил жизнь между конюшней и рестораном. К чести Михаила Александровича надо сказать, что от участия своего эскадрона в карательных экс-педициях он наотрез отказался. "Моих синих кирасир оставь на страх врагам внешним", -- заявил он брату... Монархисты писали о-нем: "Яркой особенностью Михаила было какое-то особое вле-чение к простой и скромной жизни, далекой от блеска царского двора, церемониалов, придворных этикетов, пышности и помпы. В нем было очень мало царственного. Ни широты горящего ума, ни глубины дерзающего духа. Это был обыкновенный средний чело-век средних дарований, радушный и мягкий..." В этой характерис-тике немалая доля истины! Мишка проводил зимы в ночлежках казармы, а летом выезжал в лагеря, жуируя в палатках. Вот в этой палатке он однажды и попался. Говорят, что люди с бородавками на лице удачливы в жизни. И всегда пикантны женщины с родимым пятнышком над верхней губой. Наталья Сергеевна Шереметевская, дочь видного московс-кого адвоката, была украшена как раз такой родинкой, которую еще никто не осмелился назвать бородавкой. От матери-полячки ей передалась волнующая красота, кружившая головы юнцам и стар-цам. Она сделала хорошую партию, выйдя замуж за москвича Ма-монтова, культурного и умного фабриканта. Но в муже не было того блеску, какой был нужен Наталье, и она, безжалостно бро-сив Мамонтова с ребенком, покорила ротмистра синих кирасир Вульферта... Ночью, во время летних лагерей, Вульферт спал, как дитятко, и даже не слышал, как его жена перебралась в палатку его начальника -- великого князя Михаила. Если верить самому Миш-ке, то он отчаянно отбивался от женщины, как библейский Иосиф от сладострастной жены Потифара. И не потому, что Мишка был высоких моральных устоев, -- нет, просто кодекс офицерской чести не позволял ему владеть женою товарища по эскадрону. "Все это лейб-гвардейские глупости!" -- сказала Наталья Сер-геевна, увлекая Мишку в бездну падения. Утром она послала денщика за своими вещами... Вульферт спросонья пошел объяс-няться с Мишкой: -- Ваше высочество, но это же черт знает на что похоже! Зачем вы столь недостойно увели от меня любимую жену? Мишка морщился, явно стыдясь: -- Перестань, Вульферт! Я и не думал уводить твою жену. -- Но как же это так получилось? -- Откуда я знаю? Спроси у нее сам... Наталья Сергеевна была восхитительно мила. -- Развод! -- заявила она. -- Быстрый и решительный... После чего (быстро и решительно) она забеременела, ибо, когда имеешь дело с Мишкой, надо поторопиться. -- Насколько я понимаю в гинекологии, -- заявила она, -- то я должна родить. Насколько я понимаю в генеалогии (про-шу, дорогой, не путай этих понятий), то во мне зреет ПЛЕ-МЯННИК САМОГО РУССКОГО ИМПЕРАТОРА... Разве я исторически не права? Мишка схватился за лысую голову, на которой трепетал под ветром жалкий оазис из трех последних волосинок: -- Боже! Какой скандал будет при дворе... Да, она несла в себе поросль, весьма опасную для Рома-новых. А если еще учесть, что Мишка был вроде престольно-го стажера, готового в любой момент заменить на троне или самого Николая II, или его сына Алексея, то... Ситуация пря-мо убийственная! -- Теперь, -- приказала ему Наталья Сергеевна, -- ты напиши брату-царю, что скоро у него будет племянник и чтобы он не вздумал ершиться, когда я пойду с тобою под венец. Писать для Мишки мука мученическая. -- Ты знаешь, как я пишу. Как собака пятой ногой. -- Я дочь лучшего адвоката Москвы, с детства знакома с юрис-пруденцией и напишу сама, а ты своей рукой перепишешь... Николай II сообщал матери в Данию: "Миша написал мне, что он просит моего разрешения жениться и что он не может ждать дольше... Я боюсь, что кто-то помогал Мише писать его письмо, там много казуистики, которая ему несвойственна!" На другом конце Европы, в каюте яхты "Полярная Звезда", вдовая императрица в бешенстве -- чашку за чашкой -- пере-колотила чайный сервиз. -- Какой дурак! -- говорила она. -- Ведь если он женится на этой авантюристке, то этим усилит своего идиота брата... А она еще не теряла надежды произвести тронную рокировку. Мишке было ведено оставить эскадрон и отправляться в Данию. В Царском Селе каталась в истерике по коврам Алиса: -- Ники, что они там задумали -- твои мать и брат? Это инт-рига против Алексея, против нас с тобою. Я прикажу лейб-акушеру Отту, чтобы он немедленно абортировал эту полковую шлюху... Мишка прибыл в Амалиенбург, где его поджидала мать. -- Не дури, -- сказала она любимцу. -- И не вздумай венчать-ся тайно. Я не хочу, чтобы ты терял право на русский престол! Мишка попросил вина. Выпил. -- Когда у меня родится сын, -- отвечал он, -- я нареку его Георгием в память о моем брате, которого погубил брат Ники. -- Между сыном и матерью вдруг пролегла сточная канала в Абастумане, в которой нашли труп Георгия. -- Прости, мама, но иногда я ненавижу брата Ники! Он ведет всех нас к гибели... Ходынкой началось -- Ходынкой и кончится. Так говорят все умные люди... И на кой мне черт сдалась эта корона? Вернувшись домой, Мишка стал жить с любовницей невенчанно. У них родился сын Георгий, никем не признанный. Наталья мечтала о широкой славе. Учитывая дух времени, она нарочито сторонилась двора, с показной решимостью отворив двери своего дома для либералов-кадетов. Тон на партийных собраниях задавала она -- тон либеральный (не красный, а розовенький). -- В двадцатом веке немыслима монархия в кристальном виде, -- заявляла Наталья открыто. -- О чем думает царь? В наше время он обязан быть монархом конституционным, а не самодержавным... Под влиянием жены Мишка тоже начал фрондировать: -- Вот мне говорят: Англия, парламент, подготовка обществен-ного мнения, выборы. А у нас на Руси -- бахтарарах! -- словно пьяный мужик с печки свалился, -- бац тебе на стол указец царс-кий... Что? Зачем? Почему? Никто того не ведает... Однажды вечером он пришел домой, отряхнул с шинели пла-сты сырого снега. Денщик поднес великому князю чарку с ежевич-ной. Мишка выпил и на закуску поцеловал красавицу Наталью. -- Вот мы и дожили! -- сказал он ей. -- За нами, дорогая, установлено негласно политическое наблюдение тайной полиции... -- Тем лучше для нас, -- отвечала жена, понимая изощрен-ным разумом, что со славою либералки, взятой под подозрение, она легче поскачет к престолу; ей казалось, что, когда революция произойдет, она произойдет лишь затем, чтобы призвать на пре-стол ее с мужем, и толпы народные будут выкликать на стогнах империи: "Хотим Михаила и Наталью!"... * * * Отдав своего брата под надзор полиции, царь с женою реша-ли, что им делать с Гришкой... Анютка им рассказывала: -- Это так страшно, что слов нет. Недавно еду я с Григорием в санях по Французской набережной. Денек такой яркий, кони бегут хорошо, все искрится от мороза, а Григорий вдруг закрыл глаза и меня за ляжку схватил и держит. Сам весь трясется. Так страшно... И вдруг стал выкрикивать, что он видит. Он видел на льду Невы горы сваленных трупов, средь которых лежали мертвые великие князья и масса всяких графов, а вода в полыньях текла красной от крови. "Так будет, -- сказал мне Григорий, -- но будет тогда, ког-да меня при царях уже не будет!" Императрица представила себе эту картину при ярчайшем си-янии солнечной русской зимы. Мужу она сказала твердо: -- Ники, надо что-то решать с нашим другом. До сих пор мы еще ничем не отблагодарили его за молитвы. -- Хорошо. Я дам ему денег. -- Это не выход. Может опять нарваться на Мишку, который его и поколотит и еще деньги отнимет, -- он такой... -- Ну, тогда я не дам ему денег, -- сказал царь. -- Нет, ты деньги ему дай! -- Ладно. Ядам... При очередной встрече с Распутиным император, стесняясь, извлек из бумажника 20 рублей. Самому стало неловко от своей скромности и, подумав, доложил еще две бумажки. -- Молитвами сыт не станешь... возьми, Григорий. Распутин выбрал из вазы твердое английское печенье и сунул его в чай, размачивая. Перед ним лежало 40 рублей -- всего-то! Да ему даже от Восторгова больше перепадало. При всем своем на-хальстве он растерялся. Затаив глаза под бровями, соображал: "Брать или не брать?" -- Решительным жестом Распутин отодвинул от себя никудышную царскую подачку. -- Рублев не люблю, -- заявил крепко. -- От них одна блажь и тревога исходит. От беса оне, от беса... Ну их! Кажется, отказ Распутина от денег не был запланирован в семье Романовых: им думалось, что мужик так и кинется на руб-лишки, будто воробей на пшено... Императрица потом говорила: -- Ники, надо сделать так, чтобы Григорий имел официаль-ное право для посещения наших резиденций. Чтобы его не обыс-кивали при входе. Чтобы пропускали сразу, без проверки. Перед сном Николай II истово молился в спальне. Беспорядоч-ное изобилие икон сплошь заливало даже стенки алькова. Здесь царь фиксировал свою веру на изображениях божества. У него были иконы на все случаи жизни, и Николай II всегда знал, какой ико-не следует ему поклоняться. Вот эта от скорби, а та от зубной боли, третья помогает прервать запой. Поставщиком икон для царя был Исаак Губерман, в прошлом московский старьевщик, которому надоело трясти тряпки и мусор, а на закоптелых иконах, особо ценимых царем, он не только разбогател, но и получил от царя титул "почетного гражданина"... Отмолясь, Николай II воспрянул с пола: -- Аликс, я понял, как поступить с Григорием: мы дадим ему придворный титул возжигателя царских лампад! Сразу стало все на свои места. Конечно, Романовым не всегда было удобно, что их навещает мужик без роду и племени, без определенных занятий. А теперь Распутин был закреплен при дво-ре на официальном положении как служащий в императорском штате. В эти дни императрица позвонила по телефону Герасимову, начальнику санкт-петербургского охранного отделения. -- Александр Васильевич, -- сказала она жандарму, -- у на-шего друга (надеюсь, вы понимаете, о ком я говорю) немало врагов. Мне будет очень больно, если кто-либо осмелится его обидеть. Я была бы чрезвычайно признательна вам лично, если бы департа-мент полиции приставил к нему надежную охрану. -- Глубоко тронут доверием вашего величества, -- отвечал Герасимов. -- К обоюдному счастью, мы предвосхитили ваше вы-сочайшее пожелание, и Распутин уже давно находится под наблю-де... Простите, я хотел сказать -- под охраной полиции! * * * После этого случая с 40 рублями Распутин закатился на два дня в ресторан, где просадил с проститутками сотню рублей. Вернувшись в номера, еще пьяный, он ругался: -- Во сквалыги, не могут человека по прилику уважить... Мо-лись тут за них! Чтоб вас всех чирьями закидало... Это верно, что Николай II и его жена, богатейшие люди в мире, были страшными скупердяями. Уж как они боготворили Распутина, но подачки их всегда были жалкими. Распутин понял, что рассчитывать на божественный шелест тысячных бумажек здесь не приходится. Ему следует зарабатывать при дворе царя только влияние, а деньги предстоит изыскивать в других местах. 12. ПРЕМЬЕРЫ И ПРИМЕРЫ Возьмем-ка снова за шкирку князя Андронникова, пригля-димся к нему внимательнее... Побирушка действовал на психику власть имущих сигарами и фазанами, напоминал их женам о себе конфетами и букетами. С цинизмом (непревзойденным!) он сам однажды и раскрыл секрет своего влияния: "В порядочные люди выбиться трудно, и потому я решил не выбиваться. Сначала в меня плевались, а теперь привыкли. Моя метода проста! Допустим, ка-кой-либо финтифлюшкин назначается, предположим, управлять одним из наших генеральных ватерклозетов. Я посылаю ему пись-мецо: мол, наконец-то воссияло солнце правды, настала счастли-вая эра процветания и прочее... Финтифлюшкину приятно! Он начинает барабанить мне по телефону. Но я не подхожу. Только с пятого звонка, набив себе цену, я снимаю трубку и строго предуп-реждаю финтифлюшкина, что его в клозете окружают недостой-ные люди, которых я, как человек благородный, называть не стану. После этого появляюсь в его ватерклозете с портфелем, он встре-чает меня стоя и спрашивает: "Чем я могу быть вам полезен?"..." Сановный Петербург (за редкими исключениями) поверил во всемогущество Побирушки так же слепо, как гоголевский город-ничий уверовал в то, что Хлестаков -- птица важная. Никогда не выпуская из рук "делового" портфеля, восторженный и болтли-вый, намекающий на важные обстоятельства своих поручений, он испытывал особую слабость к военным министрам. Конечно, такой проныра не мог не привлечь внимания охранки. Голубые гос-пода давно приметили, что Побирушка никогда не расстается с портфелем. Герасимов очень интересовался, что внутри его. -- Побирушка часто катается за каким-то лешим в Берлин, говорят, имеет неясные шашни с самим кайзером. Правда, отец у него восточный "чеа-эк", но мать-то типичная немка... Тайны портфеля Побирушки оставались неоткрыты. -- Не удается! Он будто приклеен к своему портфелю. Но ведь в одно место он бегает. -- Бывает и там. Но опять-таки с портфелем... Чиновник МВД навестил тюрьму "Кресты", просил отвес-ти его в камеру в"-- 216, где по мертвой сидел попавшийся на "мокром деле" опытный вор-рецидивист Ванька Свист... Сей-час он был занят общественно полезным трудом, расплетая на паклю измочаленные на флоте канаты. Чиновник МВД сказал отпетому вору: -- Ванька! Дело есть. -- А ну вас всех, -- отвечал тот, зевая. -- Держи пять рублей. Надо портфельчик прощупать. -- Пять рублей -- не товар. Погулять бы дали. -- Обчисти портфель, и под честное слово честного ворюги мы дадим тебе дневной отгул на Выборгской стороне... Ванька Свист на одну лишь секунду перехватил портфель По-бирушки и выгреб из него все наличное. На столе директора депар-тамента полиции оказалась масса нужных и полезных для жизни вещей. Жандармы с сомнением изучали недоеденный бутерброд со швейцарским сыром, комки старых газет, пачку туалетной бумаги и берлинский журнал, издаваемый -- с согласия кайзера -- спе-циально для гомосексуалистов (с картинками). -- И это все? -- спросил Герасимов. -- Все. -- Так чего он тут голову нам морочит? Одна декорация! Но за этой "декорацией" скрывался опытный аферист. Еще никто не смог подтвердить шпионаж князя Андронникова в пользу Германии, но никто и не опроверг этой версии. Полезно вспомнить, что германский генштаб утверждал: "Отбросов нет -- есть кадры!" * * * -- У меня, вы знаете, столько дел, что не продохнуть, -- гово-рил Побирушка, навестив вечерком квартиру столичного градона-чальника фон-дер-Лауница. -- Владимир Федорович, не помешаю? -- Да нет, входите, Мишель... Что слышно в мире? -- Да ничего нового, -- сказал Побирушка, кладя за свою спину портфель, ужасно раздутый, и попросил чаю. -- Сами зна-ете, какие сейчас могут быть новости! Пожить не дают спокойно порядочному человеку. Куда ни придешь, везде неприятности. С тех пор как в 1897 году я благодаря любезности графа Витте получил чин коллежского регистратора, с тех пор у меня лет минуты покоя. Понимаю, что министром не стану! Но уже ни один министр не обойдется без моих практических советов... Владимир Федорович, спасибо вам за вкусный чаек, не откажусь и от ужина. Лауниц сам был жуликом. Мало того, погромщик. Именно этими качествами и выдвинулся. Побирушка пришел к нему за сплетнями, платя за каждую своей сплетней. Это был произ-водственный обмен натуральным сырьем -- деловой и честный. Календарь в гостиной показывал 2 ноября 1906 года, за окнами сильно пуржило... Лауниц, накормив Побирушку ужином, сказал ему: -- Сегодня из-за границы вернулся Витте. -- Кто-о? -- оторопел Андронников. -- Витте... Рванут его здесь как миленького. Департамент уже извещен, что на него готовится покушение. -- Представьте, я извещен тоже, -- сказал Побирушка и, рас-крыв свой портфель, извлек из недр его бумагу. -- О покушении знаю раньше вас. Мои связи велики... сами понимаете! И вот, про-чтите, что я телеграфировал Витте в Париж. Фон-дер-Лауниц с удивлением прочел: "Умоляю вас продлить пребывание за границей. Опасность для вашей жизни гораздо серь-езнее, чем вы думаете. Это мое последнее слово. Тем хуже для вас, если вы хотите умереть..." -- Если приехал, значит, хочет! -- сказал Лауниц. Побирушка не верил. Лауниц вызвал по телефону жандармское управление Варшавской железной дороги, велев перечислить высокопостав-ленных персон, прибывших с берлинским экспрессом, после чего приставил трубку телефона к уху Побирушки: -- Слушайте сами, князь, если не верите моим словам... Среди статских и тайных советников с вокзала упомянули и бывшего премьера графа Витте. Побирушка сразу заторопился: -- Дела, сами знаете. Просто вздохнуть некогда... Витте встретил Побирушку спокойно. -- Да, приехал, -- сказал он. -- При дворе могут морщиться, но я считаю, что моя государственная карьера закончена. -- Столыпин сидит крепко, -- предостерег его Андронников. -- На следующей неделе уже публикуется указ о свободном выходе крестьян из общины... Затевается аграрная реформа. -- Столыпин крепок, -- согласился Витте. -- Но он вульгар-ный временщик. Лупоглазый, зато безглазый... Кто еще, кроме Витте, способен заместить Столыпина? -- Горемыкин -- труха, а Коковцев -- болтун. Витте покрыл их всех козырным тузом: -- Я должен повидать... Распутина! Сразу стало ясно, зачем он приехал. Тут Побирушку даже заму-тило -- как же он, великий мастер интриги, проморгал Распути-на, в котором заискивает сам бывший премьер? В мире что-то изменилось. Надо срочно перекраивать свои политические взгляды. Побирушка схватил свой портфель и снова заторопился: -- Извините, бегу! Знаете, столько дел, столько дел... Просто не знаю когда будет минута покойного времени! * * * Распутин (новая политическая сила великой империи) вста-вал с похмелюги -- тяжело и натужно. Долго шарил в карманах брюк -- не осталось ли там деньжат "после вчерашнего"? Бор-мотал: -- Куды ж я их потратил? Неужто все саданул? Наскреб копеек с тридцать и заскучал. -- Пивка бы... мать вас всех за ногу. Открылась дверь, и вошли два неизвестных господина. Из раз-дутых карманов шуб торчали горлышки пивных бутылок. Сами они -- вида наглейшего! Расселись на венских стульях, как у себя дома. С треском выставили пиво на стол. -- Лакай, -- сказали. -- Чего вылупился? Распутин жадно выхлебал три стакана пива. -- Полегчало... благодарствую. Тока вот не пойму, отколь вы такие ангелы свалились? Чтой-то не видывал я вас ранее. -- Надень порты, варначе, -- отвечал ему один и отряхнул с котелка тающий снег. -- Мы за тобой приглядывали, как ты вчера в ресторации мадеру дюжинами глушил. Вот с товарищем Ипполи-том Гофштетгером и решили: небось трещит башка у нашего Ефимыча! Не взять ли баварского да не навестить ли его по-дружески? -- Хорошие люди. Заботливые. Уважаю. А... кто вы? Первый сунул ему к носу свою визитную карточку: -- Читай, если грамотный... Сазонов я, Егорий Петрович, кан-дидат права о бесправии и работник прессы. А это -- Гофштетгер из "Нового Времени", знаешь такую газету? Вот он там и пишет. -- Чего ж он пишет? О фунансах небось? -- Что хочешь, -- заговорил. Гофштетгер. -- Могу про тебя такое накатать, что обратно в Сибирь без порток убежишь. -- А я твоей газеткой подотрусь! -- реагировал Распутин. -- Всего тиража тебе не осилить, -- засмеялся Сазонов. -- А карточку мою не рви. Здесь и адресок обозначен: Кирочная, две-надцать. В случае нужды -- забредай. Спать положу. И накормлю... Распутин стал натягивать штаны. Сомневался: -- Чтой-то вы, господа, не очень понятные. Начали за упокой, я даже испугался, а кончаете во здравие... -- Похмелиться хочешь? -- конкретно спросили его. -- А нешто ж я не православный? -- Тогда поехали... Внизу ждал "мотор" (так называли тогда автомобили). Сели и покатили. Распутин автомашинам всегда дивился: -- Бежит себе и даже овса не просит! Одно в ем плохо: вони много, а навозу не видать. Вы не смейтесь, ребята! Навоз -- пер-вейшая вещь в мужицком хозяйстве... От него вся сила! Вот и загородный ресторан (скромненький). Березы в снегу. Пустынные комнаты. В отдельном кабинете сидел... Витте. -- Оставьте нас, -- сказал, и журналисты выкатились. Витте разливал коньяк в плоские рюмки-блюдца. -- Пусть эта встреча останется между нами, -- предупредил граф властно. -- И мне и вам так будет удобнее. -- Как хошь. Молчать умеем... Когда им подали лангеты, Витте начал дело: -- Григорий Ефимыч, как это ни странно, но между нами много общих точек соприкосновения. Я начал свою карьеру, мож-но сказать, с того же, с чего ее начинаете и вы... Не поняли? Тогда поясню. Кому был известен скромнейший инженер-путеец Сере-жа Витте, который в 1887 году предсказал царскому поезду катас-трофу в Борках? Но я ее предсказал, и семейство нашего незабвен-ного императора Александра Третьего покатилось под откос... -- Так и шваркнулись? -- не поверил Распутин. -- Да, если вам угодно, то... шваркнулись! Мария Федоровна, ныне вдовая императрица, босиком и голая выбралась из облом-ков. Ей один солдат свою шинель дал... Вот тогда, в Борках, меня и заметили! Тогда же и выдвинули. По слухам я извещен достаточ-но, что вы тоже пророчите и ваши предсказания сбываются. Будем откровенны! Меня задвинули в угол, как старый шкаф. Сейчас в моде новая мебель. Жесткая, зато модная. Но я, старый гусь, по опыту жизни знаю -- все возвращается на старые круги. Мы бы с вами сошлись. В любом случае, -- заключил Витте, жуя мясо, -- вы найдете во мне то, чего никогда не сыщете в Столыпине! Распутин все понял. Понял и сказал твердо: -- Примером не станешь, граф. Папа слаб! У него в башке зайчик прыгает. За ним пригляд нужен -- ой как! А мама крута. Хозяйка! Но она-то тебя и не любит. Вот все говорят: царь, царь, царь. А я говорю: не царь, а царицка! Вот как... Витте явно смутился оттого, что его подпольные каверзы столь быстро раскусил этот мужик, залезающий пальцами в салат и выбирающий из него кусочки вареной курятины. Чис-топлотный телом, граф Витте морально никогда чистым не был, и сейчас он решил приставить к Распутину своих агентов-со-глядатаев. -- Я назову вам людей, на которых вы можете положиться, как на меня: это князь Андронников-Побирушка, это писа-тель Егорий Сазонов, это журналист Манасевич-Мануйлов, это.. И опять Распутин проник в его замыслы. -- Не надо мне твоих табелев, -- хмуро отвечал он графу. -- Я ведь людей не с чужого языка снимаю. Мне они все как на ладони. Я и тебя наскрозь вижу, что ты за человек... Гришка уставился на Витте упорным взором, и граф почув-ствовал себя крайне неуютно. Желая пресечь неудобство своего положения, он протянул Распутину радужную квитанцию -- чек. -- А на кой? -- косо глянул в бумагу Гришка. -- Не отказывайтесь. Здесь немалая сумма. Распутин налил стопку водки и выпил, крякнув: -- Эх, не люблю я водки... мадерца лучше! -- Его рука по-тянулась к закуске, но попутно схватила чек. -- Давай! -- со-гласился он так, будто сделал для Витте великое одолжение. -- Сами-то мы людишки махонькие, зато брюхо у нас большуще! По невежеству своему сибирскому так и быть, Виття, возьму, а благодарить не стану. Тебе ведь Столыпина не спихнуть -- киш-ка тонка. Но утешу: Столыпин и без тебя шею сломает... Я так вижу! * * * 1906 год заканчивался. 31 декабря в Петербурге открывали кожно-венерологическую клинику. Ждали премьера, но Столыпин накануне загрипповал и не прибыл. Это его спасло. Премьера под-жидал на морозе молодой человек, модно одетый. Поняв, что Сто-лыпин не придет, он разрядил обойму в сатрапа фон-дер-Лауница. А в ночь на 26 января какой-то дядя в верблюжьей шубе, не совсем трезвый, околачивался возле особняка графа Витте на Каменно-островском проспекте. Потом окликнул дворника: -- А где барин твой Сергей Юльевич дрыхнет? -- А эвон, окошко светится. Видать, книжку читает... Через четыре дня истопник в комнатах Витте обнаружил, что сверху по дымоходу тянутся какие-то веревки, на которых привя-зан пакет -- больше кирпича, обтянутый холстиной. -- Ваше сиятельство, что вы тут спрятали? Витте, как увидел этот пакет, так и шарахнулся: -- Полицию сюда, скорее... Адская машина! С чинами сыска прибыл профессор Забудский, специалист по взрывчатым веществам. Ученый муж отважно распорол холстину. -- Смесь гремучего студня с аммиачной селитрой, -- ска-зал он, понюхав, и даже что-то лизнул с пальца, пробуя на вкус. -- Да, я не ошибся... А вот и будильничек! Скажите, граф, этим часикам спасибо. Они остановились за тридцать пять ми-нут до девяти часов, когда эта машинка должна бы сработать... Витте решил на этом покушении крупно сыграть. Но протокол и заключение экспертизы легли на стол Столыпина, который по-губил тщеславные замыслы Витте с самого начала: -- Сам пихнул динамит в печку и развел панику. Это же понят-но: безносый хочет исправить карьеру, и он готов взорвать даже свою Матильду с фокстерьером, лишь бы заменить меня... В газетах появились карикатуры: Витте, стоя на крыше сво-его особняка, опускает на веревке в дымоход адскую машину. А весной близ Ириновской дороги нашли разложившийся труп человека в ошметках верблюжьей шубы. Возле него валялись закуска и пустые бутылки из-под водки. При нем же оказалась и записная книжка с номерами питерских телефонов... Жандар-мы поступили просто: -- Ну-ка, брякнем по номеру 3-43. -- Журналист Ипполит Гофштетгер слушает. -- Ясно! Теперь позвоним по номеру 144-57. -- Протоиереи Восторгов у аппарата, кому я нужен? Это работала черная сотня, но Столыпин сказал: -- Я ничего не знаю. Виновные не обнаружены... Звезда Витте закатывалась за горизонт. Но до самой смерти он не терял надежд на приход к власти и не прерывал конспиратив-ных отношений с Распутиным. Витте до конца дней своих будет умело и незаметно афишировать из подполья Распутина как чело-века, необходимого в государстве. Виття -- называл его Гришка. 13. ДРУЗЬЯ-ПРИЯТЕЛИ Трех пальцев вполне хватит, чтобы пересчитать привязан-ности Распутина; с людьми он был крайне небрежен, кидался и швырялся ими, как хотел, никогда не ценя дружбы. К жен-щинам относился так же -- эта ушла, другая пришла, без за-держки подавай третью. Но людское общество, особенно не- знакомое, пылко любил и новых знакомств всегда настойчиво домогался. Обожал Распутин и застолье, чтобы галдели кругом, чтобы пели и плясали пьяные, чтобы на столе всего навалом -- торты и селедка, марципаны и бублики, фрикассе и черные сухари, а под столом чтобы непременно стояли бутылки (ска-зывалась юность, проведенная по трактирам). Что ему теперь Феофан да Восторгов? Пока в Царском Селе его принимают как родного, конечно, он и сам будет для всех желанен. А тут еще этот Восторгов крутится под ногами... гнида! *** Восторгов пришел к выводу, что его Гришуня уже достиг по-ложения, какое теперь ему, Восторгову, пора использовать в своих корыстных целях. Первым делом протоиерей выразил желание пре-поднести иконку наследнику престола, цесаревичу Алексею. -- Нужна им твоя иконка, -- отвечал Распутин. -- У них тамотко ровно музея какая -- пальцем в стенку ткнуть негде. Но все же буквами, которые качало вразброд, словно забор гнилой, Распутин сочинил послание: "Дарагой послуш ево об икон-ке грегорий". Велел идти на Фонтанку, в дом в"-- 20: -- Там чины дворцовы сидят. Им пратецу мою и всучи. -- А к кому пишешь-то? -- недоумевал отец Иоанн. -- Кому сунешь, тому и ладно. Скажи -- от меня. А там меня уже знают. Возжигатель царских лампад -- как не знать?.. Явясь с "пратецей" в министерство двора, Восторгов был заприходован как взыскующий царской аудиенции и вскоре имел счастие поднести иконку мальчику Алексею... Вернулся пьяный! -- От восторга и напился, -- рассказывал Восторгов. -- Знаешь, а они там дураки... Я образок на барахолке за рупь купил, над свечкой его держал, чтобы копоти побольше, а выдал за старинный. Взяли! Теперь бы мне еще самого госуда-ря повидать. Я бы ему свои сочинения поднес... Устрой мне, Гриша, а? На что Распутин отвечал -- веско: -- Ишь ты, хвост-то как высоконько задираешь... Восторгов сразу хвост поджал: -- Ах, Гриша, Гришуня... знал бы ты, сколько я на тебя денег своих извел, так ты не обижал бы меня словами этими. Распутин шмякнул перед ним раздутый бумажник: -- А задавись! -- сказал. -- Отсчитай скока хошь и больше не липни... Обойдутся тамотко и без твоих сочинениев! Чтобы Распутин на него не сердился. Восторгов ему через мок-рую тряпку отпарил брюки. Но струна уже натянулась. И лопнула в том самом доме, с которого все и начиналось. На приеме у графи-ни Игнатьевой протоиерей согласно своему сану протянул ей на-душенную руку для поцелуя. Старуха не успела еще коснуться аро-матной длани священника, как возле ее губ очутилась корявая пя-терня Распутина с траурной окантовкой под ногтями. Восторгова заело, почему графиня сначала лобызала Гришкину лапу, а уж потом его... Когда вернулись на Караванную, поп завелся: -- Ты зачем ей руку-то свою подсовывал? -- А ты зачем? -- дельно вопросил Распутин. -- Я по чину духовному. -- А я рази же недуховен? -- Не смеши людей, -- отвечал Восторгов. -- Уж кто-кто, а я-то тебя, жулика, изучил. Таких, как ты, еще поискать надо... -- Вот ты меня и нашел! Не я же тебя искал. -- Доиграешься. Худо будет, -- пригрозил поп. -- Не вводи во грех, -- помрачнел Распутин. -- А что ты мне сделаешь? В наших руках -- газеты, пресса. Я тебя так пропечатаю... осрамлю на всю великую читающую Русь. Сейчас нас, союзников, даже премьеры боятся. -- А я тебе не пример, -- заявил Гришка. -- Видит бог, так в глаз врежу, что ты у меня в колбаску скрутишься. -- Это ты кому угрожаешь? Ведь я с крестом... Только он это сказал, как Распутин в мах произвел страшное сокрушение, отчего Восторгов закатился в дальний угол. -- Во сатана! -- сказал Гришка, поворачиваясь к иконам и крестясь. -- Довел-таки до греха, прости меня, хосподи... Поп с трудом встал (его не били с семинарии). -- За оскорбление сана духовного... Да знаешь ли, что за это бывает? Засужу! Я тебя на чистую воду выведу... Он выскочил на улицу, истошно завопил: -- Изво-о-озчик! Скорее гони меня в Лавру... Восторгов при этом не сумел оценить достижений науки XX века, и Г