ать? Может, убить его? Высшее духовенство империи пребывало в большом беспо-койстве, ибо растущее влияние Распутина делалось для него опасным. -- За убийство сажают, -- поежился Гермоген. -- Знаешь? Да-вай лучше кастрируем его, паскудника, чтобы силу отнять. Чтобы стал он как тряпка помойная: выжми ее да выкинь... В пору молодости, нафанатизированный религией, епископ пытался оскопить себя, но сделал это неумело и стал не нужен женщинам, погрязая в мужеложстве. Сейчас в нем заговорило еще и животное озлобление против Распутина, какое бывает у мужчин ущербных к мужчинам здоровым... Илиодор убеждал епископа: -- Распутина надо устранить любым способом. Коли сгоряча и порубим его, так не беда. Согласен ли панагию снять и в скуфейку облачиться, ежели нас с тобой под суд потащут? -- А ты как? -- отвечал Гермоген вопросом. -- Я хоть в каторгу тачку катать... Не забывай, что Гришка в Синоде хозяйничает, как паршивый козел в чужом огороде. Он и твою грядку обожрет так -- одни кочерыжки тебе останутся! Договорились, что расправу над Распутиным следует органи-зовать с привлечением других лиц в декабре этого же года, когда Гермоген поедет на открытие зимней сессии Синода. -- А я, -- сказал Илиодор, -- тоже буду в Питере по делам типографии для издания моей любимой газеты "Гром и Молния"... До декабря, читатель, мы с ними расстанемся! "Вилла Родэ" -- в захолустье столичных окраин, на Строга-новской улице в Новой Деревне. Это ресторан, которым владел обрусевший француз Адолий Родэ, создавший специально для Рас-путина вертеп разврата. Я разглядываю старые фотографии и удив-ляюсь: обычный деревянный дом с "фонарем" стеклянной веран-ды над крышей, возле растут чахлые деревца, ресторан огражден прочным забором, словно острог, и мне кажется, что за этим за-бором обязательно должны лаять собаки... Пировать бы тут извоз-чикам да дворникам, а не женщинам громких титулованных фа-милий, корни родословия которых упирались в легендарного Рю-рика. Распутин всегда находился в наилучших отношениях с раз-гульной аристократией. "Любовницы великих князей, министров и банкиров были ему близки. Поэтому он знал все скандальные ис-тории, все связи высокопоставленных лиц, ночные тайны боль-шого света и умел использовать их для расширения своего значе-ния в правительственных кругах". В свою очередь, дружба светских дам и шикарных кокоток с Распутиным давала им возможность "под пьяную лавочку" обделывать свои темные дела и делишки... Часто, заскучав, Гришка названивал дамам из "Виллы Родэ", что-бы приезжали, и начинался такой шабаш, что цыганские хорист-ки и шансонетки были шокированы вопиющим бесстыдством дам высшего света в общем зале ресторана. Вернувшись из Царицына б столицу, Гришка однажды кутил у Адолия Родэ несколько дней и ночей подряд. Наконец даже он малость притомился, всех разогнал и под утро сказал хозяину: -- Я приткнусь на диванчике. Поспать надо... Утром его разбудили, он прошел в пустой зал ресторана, ве-лел подать шампанского с кислой капустой -- для похмелья. -- Селедочки! Да чтоб с молокой... Распутин лакомился кислой капустой, со вкусом давя на гни-лых зубах попадавшиеся в ней клюквины, когда в ресторане по-явился человек со столь характерной внешностью, что его трудно было не узнать... Это был Игнатий Порфирьевич Манус! Подойдя к столику, на котором одиноко красовалась бутылка дешевого шам-панского фирмы "Мум", он без приглашения прочно расселся. -- Григорий Ефимыч, мое почтение. -- И вам так же, -- отвечал Распутин. -- Надеюсь, вы исправно получали от меня мадеру? -- Получал. Как же! Много лет подряд. -- Именно той марки, которую вы любите? -- Той, той... на бумажке кораблик нарисован. -- Деньга от меня доходили до вас без перебоев? -- Какие ж там перебои! Жирный идол банков и трестов, заводов и концернов между-народного капитала, этот идол сентиментально вздохнул. -- Когда-то я вам говорил, что мне от вас ничего не нужно, но просил всегда помнить, что в этом гнусном мире не живет, а му-чается бедный и старательный жид Манус... -- Тебе чего нужно? -- практично спросил Распутин. -- Я кандидат в члены дирекции правления Общества Путилов-ских заводов, но, кажется, так и умру кандидатом, ибо людей с таким носом, как у меня, до заводов оборонного значения не допускают. -- Кто мешает? -- спросил Распутин. -- Закон о евреях. -- А перепрыгнуть пробовал? -- Не в силах. Слаб в ногах. -- А подлезть под него, как собака под забором? -- Не мог. Слишком толст. Брюхо мешает. -- Тогда... ешь капусту, -- предложил Гришка. -- Спасибо. Уже завтракал. Я хотел бы коснуться вообще рус-ских финансов. Не подумайте, что я имею что-либо против по-чтеннейшего господина Коковцева, но он... как бы вам сказать... Распутин фазу же осадил Мануса: -- Володю не трожь! Кем я Столыпина подменю? Чул? -- Простите, я вас не понял. -- Цыть! Мадеру твою пил -- пил, деньги брал -- брал. Не спорю. Спасибочко. Давай сквитаемся. Какого тебе рожна на-добно? -- Мне хотелось бы повидать Анну Александровну... Ага! Маленький домик Вырубовой в Царском Селе, калитка которого смыкалась с царскими дворцами, заманивал Мануса, как пьяницу трактир, как ребенка магазин с игрушками. -- Сделаем! Тока ты мне про акци энти самые да про фунансы не болтай. Деньги я люблю наличными... Чул? -- Чул, -- просиял Манус. -- А по средам прошу бывать у меня. Таврическая, дом три-бэ. Веселого ничего не обещаю, но уха будет, мадера тоже. Кстати, -- вспомнил Манус, -- вас очень хо-тела бы видеть моя приятельница... княжна Сидамон-Эристави... гибкая, вкрадчивая и обольстительная, как сирена. -- Как кто? -- Сирена. Впрочем, это не столь важно, что такое сирена. Важ-но другое: по средам у меня бывает и Степан Белецкий. -- А што это за гусь лапчатый? -- Вице-директор департамента полиции. -- У-у-у, напужал... боюсь я их, лиходеев. -- Напрасно! Степан Петрович -- отличный человек. Бывает у меня и контр-адмирал Костя Нилов -- ближайший друг и флаг-капитан нашего обожаемого государя императора. -- Он этого обожаемого уже в стельку споил! -- Что делать! Морская натура. Без коньяку моря уже не видит. Итак, дорогой мой, что передать княжне Эристави? -- Скажи, что вот управлюсь с делами... приду! Разговор, внешне приличный, закончился. В окошки "Вил-лы Родэ" сочился серый чухонский рассвет. Когда Манус уда-лился, Распутин со смехом сообщил ресторатору: "А ведь ущучил меня, а?.." Сколько лет прошло с той поры, а историки до сих пор точно не знают, кто такой этот Манус. Французская разведка считала его одним из крупнейших шпионов германского генш-таба. В советской литературе он лучше всего описан в "Истории Путиловского завода". 4. ПРОВОКАТОР НУЖЕН Назначенный товарищем к Столыпину против желания Столыпина, но зато по личному выбору императора, генерал Курлов широко жил на казенные деньги. "Пятаков не жал-ко!" -- любимая его фраза. В верхах давно поговаривали, что Курлов станет министром внутренних дел. Заранее, дабы выя-вить свой "талант" борца с революцией, он искусственно со-здавал громкие дели с эффективными ликвидациями подполь-ных типографий, со стрельбой и взрывами в темных, закру-ченных винтом переулках... Оба они, и Курлов и Столыпин, предчувствовали, что им, как двум упрямым баранам, еще предстоит пободаться при встрече на узенькой дорожке, пе-рекинутой через бурную речку. Сегодня Курлов принес из Цензурного комитета жалобу писателей на притеснения -- Столыпин отшвырнул ее со словами: "Книги люблю, но ли-тературу ненавижу!" Курлов ему напомнил, что цензура ведь тоже находится в ведении МВД. -- В моем ведении, -- отвечал Столыпин, -- числится и ассе-низационный обоз Петербурга с его окрестностями, однако я за все эти годы еще ни разу не вмешался в порядок его работы... Сазонову, как родственнику, он горько жаловался: -- Нас, правых, били. Не давали встать и снова били. И уже так избили, что мы, правые, будем валяться и дальше... * * * Весна 1911 года прошла для него под знаком нарушения рав-новесия, словно он попал на гигантские качели. Никогда еще не были так заняты телефонистки столичного коммутатора. То и дело люди звонили друг другу, сообщая с радостью: -- Столыпин пал, его заменяют Коковцевым... В витрине магазина Дациаро был выставлен громадный порт-рет Коковцева с надписью "НОВЫЙ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СОВЕТА МИНИСТРОВ". Коковцев с большим трудом дозвонился до премьера. -- Поверьте, что я к этой шумихе не имею... -- Да о чем вы! -- перебил его Столыпин. -- Я и сам знаю, что вы не станете выставлять своей парсуны у Дациаро, в этом деле опять видна чья-то нечистая сила... Вот она и крутит нами! Портрет с витрины убрали. Сразу возник слух, будто Сто-лыпин взял отставку обратно, а царь даже плакал, умоляя пре-мьера не покидать его. И опять вовсю трезвонили телефоны: -- Наш Бисмарк повис на ниточке. Его величество обещал ему титул графа, и на этом наш барин Пьер успокоился... Курлов доложил, что в ресторанах пьют за падение "диктату-ры" и звучат тосты за "новую эру ослабления режима". -- А чего удивляться? -- отвечал Столыпин. -- Нет такого по-литического деятеля, уходу которого бы не радовались. -- Вы... уходите? -- расцвел Курлов. Столыпин показал ему белые дворянские клыки: -- Сейчас я силен, как никогда. Вся эта свистопляска вокруг моей отставки напоминает мне афоризм одного фельдфебеля, ко-торый поучал новобранцев: "Сапоги следует чистить с вечера, чтобы утром надевать их на свежую голову!" Он был бы крайне удивлен, узнай только, что Гучков, смот-ревший на него влюбленными глазами, говорил: "Столыпин уже мертв. Как это ни странно, но человек, в котором привыкли видеть врага общества, в глазах реакции представляется опасным..." Суво-рин-ская пресса вещала: "Мы все ждем появления великих людей. Если данная знаменитость получила величие в аванс и вовремя не погасила его, общество этого не прощает". Берлинские газеты выс-казывали почти такую же мысль, какую проводил и нижегородс-кий губернатор Хвостов: "Он (Столыпин) сделал все для подавле-ния минувшей революции, но сделал очень мало для предотвра-щения революции будущей..." Неожиданно к премьеру нагрянул Белецкий. -- Вот ваша апробация о "сокращении мерзавца" Манасевича-Мануйлова. Между тем этот мерзавец на днях зашел ко мне, и мы с большим удовольствием с ним побеседовали. -- Курлов с удовольствием, ты, Степан, с удовольствием, один лишь я давно не имею никакого удовольствия! -- Поверьте, что это жулье -- вроде полицейского архива. Он наизусть шпарит массу адресов даже за границей, кличек, "малин" и прочее. Я тоже за всепрощение Манасевича-Мануйлова. -- Смешно! -- сказал Столыпин без тени улыбки на блед-ном лице. -- С революционерами проще: попался -- вешаем! А вот со своим братом-провокатором не разобраться. Копнешь такого, будто бабкину перину, а оттуда -- клопы, клопы, клопы... И если верить тебе и Курлову, то каждый такой клоп -- на вес золота! -- В нашем деле провокатор тоже нужен. -- Ну, ладно. Допускаю, что нужен. Но вот у меня под носом валяются какой уже месяц жалобы потерпевших от Манасевича -- Шапиро, Якобсон, Беспрозванный, Минц... -- А чего их жалеть? -- логично рассудил Степан. -- Честные люди не таскались на прием к Манасевичу. Жулик обштопал жули-ков! Я думаю, тут все ясно... Нам нужен агент. Хороший агент. -- Мне, дворянину, не пристало пачкать руки об это сокрови-ще вашей веры, -- сказал Столыпин и воспроизвел библейский жест Пилата, омывающего руки. -- Так черкните резолюцию: "сократить мерзавца!" -- Нет, пусть останется... для историков будущего. Говорите, что подлец вам нужен? Хорошо. Я не возражаю. Я скоро уйду. А вы с Курловым обнимайтесь с ним и целуйтесь... * * * Манасевич сказал Надежде Доренговской: -- Вся жизнь -- театр, а гастроли продолжаются. Не знаю, что будет дальше, но самое главное -- не терять хладнокровия. Курлов предложил ему службу за двенадцать тысяч в год. -- Павел Григорьич, мне и на леденцы не хватит! -- А больше не можем. У нас не бездонная бочка. -- Пятаков пожалели? -- обиделся Ванечка... Он забежал в МВД с другой стороны -- к Степану Белецко-му, в котором угадывал будущего великого инквизитора, и согла-сился быть его информатором за очень скромные чаевые. -- Но у меня так, -- сказал "сын народа". -- Если что замечу, пришибу насмерть. Нужна полная солидарность! Понял? -- Пришибайте. Солидарность будет. -- Утоплю! Даже галоши не всплывут. -- А вы мне нравитесь, -- сказал Ванечка. -- Заранее предре-каю, что вы станете министром внутренних дел. И очень скоро!.. Сейчас он неплохо зарабатывал на Распутине, и статьи Маски заставляли Гришку скоблиться, как солдата перед баней. В книге "Русский Рокамболь" об этом казусе писано: "Распутин был дале-ко не дурак и не всегда мстил своим врагам. Когда было нужно, он умел их приваживать, а такой человек, как Мануйлов, конечно, давно ему был необходим!" Скоро они совершенно случайно встре-тились в распивочной на Садовой. Распутин был наряден, богат, выглядел хорошо, двигался как на пружинах. -- Сволочь ты, -- с глубоким уважением сказал он. -- От кого слышу-то! -- отвечал Ванечка без уважения. Распутин охотно присел к нему за столик. -- Хам с тобой! Водку пьешь? Стали пить водку. Гришка с надрывом спрашивал: -- Скважина ты худая, насквозь меня пропечатал? -- Деньга нужны, а ты -- хорошая тэма. -- Я тебе не "тэма"! Давай бурдушар выпьем да подружимся, и с сего дня обещай, что меня трепать в газетах не будешь... Выпили на брудершафт. Энергично закусывали. -- Трудное небось твое дело? -- душевно спросил Распутин. -- Мне вот кады понадобится пратецю сочинить, так я перышком ковыряю-ковыряю... Взмокнешь, бывало! А ты, брат, писатель. Дело твое темное. Книжку-то хоть какую ты сочинил? Манасевич показал ему чековую книжку: -- Мой лучший роман! Переведен на все языки мира и, всем читателям понятен. Я буду знаменит, пока у меня есть такая книж-ка. А теперь скажи -- у тебя есть такая? -- Не завел. Я деньги банкам не доверяю. -- Дурак ты, -- небрежно сказал Ванечка. Распутина это сильно задело, он полез на стенку: -- Почему не боишься ругать меня? Ведь даже цари мне руку целуют, а ты лаешься... На, поцелуй и ты мне! "Сахарная головка" уплетал севрюжину под хреном. На секун-ду оставив вилку, он смачно плюнул в протянутую лапу. -- Я ж тебе не царь, -- ответил он с важностью. Распутин тер руку об штаны, виртуозно матерился. -- Перестань. И не спорь. Меня ты не переделаешь... Через несколько дней он снова выплеснул на Распутина в га-зете очередную порцию помоев. Ванечка знал, что делает. Ругая Распутина, он обретал силу в глазах того же Распутина, и должен наступить такой момент, когда Распутин сочтет себя побежден-ным, а тогда можно будет вить из него веревки, с помощью кото-рых хорошо вязать своих врагов... Логично? * * * Еще с весны киевляне знали, что осенью к ним заявятся "вы-сокие гости" ради открытия памятников -- Александру II и святой Ольге. Заблаговременно в Киев прибыл колоссальный штат чинов-ников МВД, отовсюду стягивались войска, жандармы и агенты сыска из других городов (даже из Сибири). В "матерь городов рус-ских" наехало пополнение городовых и околоточных. В городе про-вели свыше трехсот обысков, многих студентов и рабочих аресто-вали без предъявления им вины, все подозрительные из Киева были высланы. Царская охранка облазила чердаки и подвалы, са-перы делали подробные чертежи тех квартир, окна которых выхо-дили на центральные улицы. Для царской семьи подновили Нико-лаевский дворец, а для министров наняли богатые квартиры. Но-мера киевских гостиниц были забронированы начиная с 20 августа. Скоро на стенах домов появились листовки, в которых строго указывалось, что обывателям запрещается "выбегать навстречу царс-кому экипажу, бросать цветы и подавать прошения". В объявлениях было сказано, что киевские торжества продлятся до 6 сентября... На Крещатике цвели каштаны, когда Богров навестил юриди-ческую контору А.С.Гольденвейзера, приятеля отца. В разговоре с юристом он неожиданно задал вопрос: -- А кто самый вредный в России после царя? -- Вредных много, но после царя... Столыпин. -- Вы так думаете? -- спросил Богров и ушел. Он ушел, обнаружив в этом вопросе свою полную политичес-кую безграмотность. Еще ничего не было решено, и в канун авгу-ста, когда на Бибиковском бульваре пахло тополями и девочки в белых юбочках катали по дорожкам круги серсо, Богров в кон-торе папеньки подсчитывав сколько можно выручить от спе-куляции с котельными водомерами. Гешефт сулил девятьсот рублей прибыли. -- Прекрасно! Почему бы нам и не заработать, папочка? Тем более палец о палец не ударим, а денежки уже в кармане... По ночам на Бибиковском бульваре надсадно скрипело ста-рое дерево. "Провокатор нужен... нужен... Провокатор нужен!" 5. НА БЛАНКАХ "ШТАНДАРТА" В этом году случилось большое несчастье с Черноморским фло-том: на подходах к румынскому порту Констанца вице-адмирал Бострем посадил весь флот на мель. Позорное дело случилось на глазах множества публики, собравшейся на берегу, так как Румы-ния ждала русские корабли с визитом дружбы. Бострема судили заодно с флагманским штурманом. В этом же году был суд и над офицерами императорской яхты "Штандарт"... Известно, что рус-ский царь и германский кайзер, словно соперничая друг с другом, ежегодно околачивались на зыбких водах, демонстрируя один -- морское невежество, другой -- прекрасную выучку. Вильгельм II, на зависть русскому кузену, умел произвести даже такую сложную операцию, как швартовка боевого крейсера в переполненной ко-раблями гавани... Итак, речь идет о "Штандарте", который ходил под особым императорским стягом, имея свои особые бланки под царским гербом и орлами с андреевским флагом. * * * Это особый мир Романовых, не имеющий ничего общего с бытом Александрии или Ливадии. Наши историки флота и ре-волюции обошли этот мир стороной, а между тем внутри "Штан-дарта", как внутри яичной скорлупы, творились иногда удиви-тельные дела... Начнем с команды. Матросов отбирали из числа безнадежно тупых, реакционно мыслящих или, напротив, острых и ловких, прошедших через горнило матросских бунтов, но которые раскаялись и стали называться "покаянниками". Прямой расчет на то, что ренегату отступления нет... Кают-компания "Штандарта" формировалась лично царем из офице-ров двух различных категорий: это были отличные боевые мо-ряки (умеющие к тому же вести себя в высшем свете) или, наоборот, отпетые негодяи, обладающие противоестест-вен-ны-ми вкусами, -- к развратникам, как известно, Николай II не-изменно благоволил. Командиром "Штандарта" долгое время был свитский контр-адмирал Иван Иванович Чагин, который в Цусиму, командуя крейсером "Алмаз", увидев, что эскадра окружена и уже поднима-ют белые флаги, дал в машину "фуль-спит" (полный вперед) и, прорвав блокаду японцев, геройски дошел до Владивостока. Мо-лодой и беспечный холостяк с аксельбантом на груди, он не со-вался в дела царской семьи, был просто веселый и добрый малый. Но рядом с ним на мостике "Штандарта" качался и флаг-капитан царя, контр-адмирал Костя Нилов -- забулдыга первого сорта. Трез-вым его никогда не видели, но зато не видели и на четвереньках: Нилов умел пить, выдавая свое качание за счет корабельной качки. Этот человек, открывая в буфете "Штандарта" бутылку за бутыл-кой, сам наливал царю, позволяя себе высказываться откровенно: -- Я-то знаю, что всех нас перевешают, а на каком фонаре -- это уже не так важно. По этому случаю, государь, мы выпьем... Был обычный день плавания, и ничто не предвещало беды. Яхта шла под парами в излучинах финских шхер, когда раздался страшный треск корпуса, причем вся царская фамилия, заодно с компотом и вафлями, вылетела из-за обеденного стола так, что на великих княжнах пузырями раздулись юбки. -- Спасайте наследника престола! -- закричал Николай II. Шум воды, рвущейся в пробоину ниже ватерлинии, ускорил события, а в шлюпку вслед за наследником Алексеем очень резво прыгнула и сама государыня Александра Федоровна. -- Скорее к земле! -- верещала она. Вокруг было множество островов. "Эти острова кишели солда-тами, которым были даны прямолинейные, но мало продуманные инструкции -- палить без предупреждения по всякому..." Пред-ставьте себе картину: императрица с цесаревичем подгребает к ос-трову, а тут ее осыпают густым дождем пуль. В этот момент некто вырывает из ее рук сына и заодно с ним скрывается... в пучине! Не скоро на поверхности моря, уже далеко от шлюпки, показалась усатая морда матроса, который, держа мальчика над водой, доп-лыл обратно к "Штандарту", пробоину на котором уже заделали. Решительного матроса явили перед царем в кают-компании. -- Как тебя зовут, молодец? -- Матрос срочной службы Деревенько. -- Зачем ты прыгнул с наследником в море? -- А как же! Надо было спасать надежу России... Туп он был, но сообразил, как делать карьеру. Его наградили Георгием, нашили на рукава форменки шевроны за отличную служ-бу и внесли в придворный штат с титулом "дядька наследника". До этого за мальчиком присматривал английский гувернер Сидней Гиббс, который жаловался в мемуарах, что "гемофилия сделала из мальчика калеку, как и все дети, он хотел побегать, поиграть, а я -- запрещаю и хожу за ним, как курица за цыпленком, но я не в силах уследить за ребенком". Попав на дармовые царские харчи, Деревенько, сын украинца-хуторянина, сразу показал, на что он способен. В одну неделю отожрался так, что форменка трещала, и появились у матроса даже груди, словно у бабы-кормилицы. За сытную кормежку он дал себя оседлать под "лошадку" цесаревича. Деревенько сажал мальчика себе на шею и часами носился как угорелый по аллеям царских парков, выжимая свою тельняшку потом будто после стирки. Но зато цесаревичу теперь не грозили царапины и ушибы! Распутин поначалу малость испугался, запо-дозрив в матросе соперника по опеке над Алексеем, но вскоре понял, что тот дурак, к интригам не способен, и они дружно гоняли чаи из царского самовара с царскими бубликами. -- Тока ты сам не упади, -- внушал ему Распутин... Но это еще не конец морской романтики. Вскоре столица им-перии наполнилась революционными прокламациями. Для жан-дармов это не новость. Новостью для них было то, что на этот раз прокламации были отпечатаны на императорских бланках "Штан-дарта". Призывы к свержению самодержавия очень красиво и даже поэтично выглядели на фоне императорских гербов и короны. Степан Белецкий сказал Курлову: -- А конешно! Они латали пробоину у стенки Балтийского завода, рабочий класс и просветил "покаянников"... Это ж ясно. За посадку "Штандарта" на рифы Чагина судили заодно с Костей Ниловым. Их выручил финский лоцман, доказавший на суде, что риф (острый как иголка) известен только старым рыбакам, а на картах он не отмечен. Чагин был оправдан. Но он не вынес того, что под палубой его "Штандарта" размещалась подпольная типография, жарившая "Долой царя!" прямо на ко-рабельных бланках. Свидетель пишет, что Чагин "зарядил вин-товку и, налив ее водою для верности, выстрелил себе в рот. Голова разлетелась вдребезги, оставив на стене брызги мозгов и крови. На панихиде фоб был покрыт андреевским флагом, а на подушке -- вместо головы! -- лежал носовой платок. Факты, обнаруженные следствием, держались в строгом секрете". "Штан-дарт" имел свои особые тайны... * * * Из документов известно, что, пока царь с Костей Ниловым упивались в корабельном буфете, Алиса с Вырубовой перетас-кали по своим каютам почти всех офицеров "Штандарта". От команды не укрылось это обстоятельство, а трубы вентиляции и масса световых люков давали возможность видеть то, что обыч-но люди скрывают. Матросы "подглядывали в каюту Александ-ры Федоровны, когда она нежилась в объятиях то одного, то другого офицера, получавших за это удовольствие флигель-адъ-ютантство... Охотница она до наслаждений Венеры была очень большая"! Так царица перебрала всех офицеров, пока не оста-новила свой выбор на Николае Павловиче Саблине... Личность неяркая. Обычный флотский офицер. Неразвра-тен, и этого дос-таточно. Живя в этом содоме, он страдал одним чув-ством -- бедностью и унижением от этой бедности. Царица открыла ему сердце, но не кошелек... Саблин -- слабенькая копия Орлова! Прежде чем он стал ко-мандиром "Штандарта", он приобрел большой авторитет в царс-кой семье. Если в доме Романовых назревал очередной скандал между супругами, арбитром выступал Саблин, который, внима-тельно выслушав мнения противных сторон, объективно и честно указывал, кто прав, кто виноват. 27 июля, после месячной болтанки в шхерах, "Штандарт" вернулся к берегам, а на 27 августа был запланирован отъезд царской семьи на киевские торжества. Николай Павлович Саб-лин навестил свою холостяцкую квартиру на Торговой улице, где и блуждал по комнатам в унылом одиночестве. С лестницы неожиданно прозвучал звонок... Саблин впустил незнакомого господина, который всучил в руки ему визитную карточку: под именем "Игнатий Порфирьевич Манус" помещалась колонка промышленных титулов... -- Итак, что вам, сударь, от меня угодно? Манус очень прозорливо и быстро окинул убогое убран-ство квартиры захудалого дворянина, оглядел молодого строй-ного офицера. -- Я знаю, что вы человек порядочный, но бедный, и потому решил помочь вам, чтобы вы стали богатым... -- Каким образом? -- удивился Саблин. -- Вы стали любовником нашей императрицы... -- Ложь! -- выкрикнул Саблин. -- Не спешите, -- умерил его пыл Манус. -- Я вам пока-жу фотоснимок одной сценки, сделанной тайно в каюте "Штандарта"... Саблин разорвал фотографию, не глянув на нее. Раздался скрип -- это смеялся Манус: -- Неужели вы думаете, что избавились от позора? Негатив снимка находится в банке одного нейтрального государства... -- Это шантаж! -- воскликнул Саблин в ужасе. Манус и не пытался ему возражать: -- Конечно, шантаж. Самый обычный. Вас я уже назвал порядочным человеком. Теперь назову себя непорядочным че-ловеком. Что делать, если так надо? Обладая такой фотокар-точкой, осмеливаюсь требовать от вас полного и беспрекос-ловного подчинения мне! Один рывок сильного тела, и голова Мануса была отброшена на валик кресла, а в кадык ему уперлось острие кортика. -- Пожалуйста... режьте! -- прохрипел Манус. -- Но после моих похорон фотоснимок должен быть опубликован в одной неприличной газете, а мои люди заодно уж перешлют копию и вашей невесте, на которой вы собираетесь жениться, зарясь на приданое... Саблин отбросил кортик и спросил -- что ему, подлецу, от него понадобилось? Манус поправил воротничок на потной шее. -- Я финансист, а потому мне нужно, чтобы вы проводили в кругу царя идеи тех операций, какие выгодны для меня. -- Хотите сделать из меня второго Распутина? -- Ну, подумайте сами -- какой же из вас Распутин? -- огор-ченно отвечал Манус. -- Такой красивый, такой приятный офи-цер... Распутин давно в моих руках, но его примитивным мозгам не осилить тонкостей финансовой техники. Этот тип, вызываю-щий у меня отвращение, не видит разницы даже между акцией и облигацией! -- Короче -- зачем вы пришли? -- Познакомиться и договорить относительно гонораров на будущее. Вы начнете действовать по моему сигналу. Я готовлю для матери-России министра финансов, который нужен России. -- То есть не России, а вам! -- Но я уже сроднился с Россией: теперь что мне, что Рос-сии -- это один черт... Коковцев меня устроить не может. -- Вы надеетесь, что я способен свергнуть Коковцева? -- А почему бы и нет? Капля камень долбит. Сегодня вы за табльдотом "Штандарта" скажете, что Владимир Николаевич демагог, завтра Распутин скажет, что Коковцев плут... глядишь, и царь задумался! Анархисты рвут министров бомбами, за это их вешают. Мы взорвем Коковцева шепотом, и никто нас не повесит. Напротив, мы с вами еще разбогатеем! А вы, чудак такой, схватились за свой острый ножик, на котором что-то еще написано... Он взял кортик, прочел на лезвии торжественные слова: "ШТАНДАРТ". ЧЕСТЬ И СЛАВА". 6. ТРЕТЬЯ ДЕКАДА АВГУСТА Весной 1911 года, когда возник кризис власти, Столыпин на три дня прервал сессию Думы, а Гучков -- в знак протеста -- сложил с себя председательские полномочия. Протест свой он вы-ражал лично Столыпину, но -- странное дело! -- это нисколько не ухудшило их личных отношений. Гучков был страстным по-клонником Столыпина, он преклонялся перед самой "столыпин-щиной". Подобно провинциальной барышне, которая обвешала свою кровать карточками душки-тенора, так и Гучков букваль-но завалил свою квартиру бюстами, портретами и фотография-ми премьера... Столыпин позвонил ему по телефону: -- Александр Иваныч, мой цербер Курлов сообщил из Киева, что приготовления к торжествам закончены. Очевидно, я выеду двадцать пятого, дабы на день-два опередить приезд царской семьи. Не хотите ли повидаться... на прощание? -- С удовольствием. С превеликим! -- Тогда я скажу Есаулову, чтобы вас встретил... Гучков на извозчике доехал до Комендантского подъезда Зим-него дворца, где его встретил штабс-капитан Есаулов -- адъютант премьера, хорошо знавший думского депутата в лицо. -- Пра-ашу! Петр Аркадьевич ждет вас... Столыпин сидел за чайным столиком возле окна, открытого на Неву; его острый чеканный профиль отлично "читался" на фоне каменной кладки фасов Петропавловской крепости. -- Ну, как там управляется на вашем месте Родзянко? -- спро-сил он, подавая вялую прохладную руку, и, не дождавшись отве-та, пригласил к столу: -- Садитесь. Чай у меня царский... В ресторане-поплавке играла веселая музыка. -- А дело идет к закату, -- вздохнул Столыпин. -- Запомните мои слова: скоро меня укокошат, и укокошат агенты охранки! Премьер ожидал выстрела -- не слева, а справа. -- Быть того не может, -- слабо возразил Гучков. -- Газеты пророчат, что в Киеве вы получите графский титул. -- Возможно, -- отозвался Столыпин. -- В разлуку вечную его величество согласится воткнуть мне в одно место павлинье перыш-ко. В конце-то концов я свое дворянское дело сделал! -- Ваша отставка вызовет развал власти... -- Ничего она не вызовет, -- отвечал Столыпин. Казалось, внутри его что-то оборвалось -- раз и навсегда. Не-ряшливой грудой сваленные в кресло, лежали выпуски газет, в которых из "великого" его сделали "временщиком" и открыто пи-сали, что царь лишь подыскивает благовидную форму, чтобы дос-тойно облечь в нее падшего премьера... Столыпин буркнул: -- Здесь пишут, что даже Витте был лучше меня. -- Мария Федоровна не позволит сыну устранить вас! Длинная кисть руки Столыпина, темная от загара, безвольно провисшая со спинки стула, в ответ слегка шевельнулась. -- Никакая фигура и никакая партия уже не способны восста-новить мое прежнее положение. Я физически ощущаю на себе враж-дебность двора... неприязнь царя и царицы... Конечно, губернатором на Тамбов или Калугу его не поса-дишь. Гучков слышал, что специально для Столыпина замыш-ляют открыть грандиозное генерал-губернаторство на Дальнем Востоке (почти наместничество). Поговаривали, что сделают правителем Кавказа. Столыпин с жадностью раскурил толстую папиросу. -- Не верьте слухам! Даже послом в Париж меня не на-значат. Все будет гораздо проще, чем вы думаете. Я та самая кофеинка, которая попала в рот государю, когда он пил кофе: мешает, а сразу не выплюнешь. Однако, -- продолжал Сто-лыпин, покручивая в пальцах обгорелую спичку, -- сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что Царское Село не может простить мне одного... Чай был невкусен, и Гучков отставил чашку. -- Чего же там не могут простить вам? Столыпин через плечо выбросил спичку в окно. -- Я не сошелся с Гришкой Распутиным! Меня с ним не раз сволакивали. Почти насильно, будто женить собирались. Я спосо-бен бороться с любым дьяволом. Но я бессилен побороть те силы, что стоят за Распутиным... Мы еще не знаем, кто там стоит! Гучков вынес от этой встречи ужасные впечатления. Каза-лось, он пил чай с политическим трупом, который ронял мер-твые земляные слова, а рука покойника играла обгоревшей спич-кой, и костяшки пальцев опускали в чашку гостя большие кус-ки искристого бразильского рафинада из царских запасов. За-рождалась какая-то новая бесовская авантюра, в которой до сих пор многое еще не выяснено, но Столыпин уже предчувство-вал близость гибели... ...За неделю до отбытия в Киев царской семьи тронулись в путь еще два путешественника -- Егорий Сазонов и Гришка Распутин, билеты у которых были взяты до Нижнего Новгорода. Уже начинался дележ столыпинского наследства! Пропились в дороге так, что, когда вылезли из поезда на вокзале в Нижнем, наскребли в карманах только три рубля и шестнадцать копеек. От путешественников нехорошо пахло... Сазонов сказал: -- С тобой ездить -- живым не вернешься. -- Ништо! Дорога -- праздник. Коли в поезд запихнулся так пей без памяти, покеда не приедешь... А иначе-то как же? -- Ты есть хочешь? -- спросил его Сазонов. -- Чай, губерна-тор-то накормит и денег даст... Одного прохожего господина Распутин спрашивал: -- Где туг Хвост-то ваш сыскать? -- Алексея Николаевича Хвостова, -- уточнил Сазонов. -- Губернатора? Так вы на месте его вряд ли застанете. За Окой искать надо... Сейчас ведь шумит наша славная ярмарка! Но все же показал, как пройти до присутственных мест, которые располагались внутри древнего нижегородского крем-ля, вблизи Аракчеевского кадетского корпуса. На их счастье, в канцелярии сказали, что губернатор на месте -- в кабинете. -- Веди нас к нему, -- велел Гришка чиновнику. -- Господа, а кто вы такие? -- Я говорю -- веди, а то хужей будет... Хвостов без промедления принял обоих. -- Я о вас немало слышал, -- сказал он Гришке. Это воодушевило Распутина, который, сидя на стуле, расста-вив ноги, битых полчаса размусоливал зловещую тему о том, как его уважают цари и что он может сделать все что хочет. -- Все можете сделать? -- прищурился Хвостов. -- Все, -- ответил Распутин, не поняв иронии. -- Отлично, если так. А зачем в Нижний пожаловали? Распутин сказал, что прибыли "посмотреть его душу". -- Душа -- это слишком расплывчато. Нельзя ли точнее? Молодой толстяк смотрел на них с умом, в щелках глаз Хвостова светилась нескрываемая усмешечка. Распутин сгоряча выпалил: -- Хошь быть министером дел унутренних? -- Премьер Столыпин и есть по совместительству эм-вэ-дэ. Так что, господа, вы предлагаете мне занятое место. Распутин вскочил, пробежался по кабинету, приседая, длин-ные руки его хватали воздух, он выкрикнул: -- Ах, глупый! Сегодня есть Столыпин -- завтра нету... Тут Хвостов оторопел, а потом даже возмутился: -- Да вы что? Из какого бедлама бежали? Можно понять недоумение Хвостова: ему тридцать восемь лет, гор не своротил, рек вспять не повернул, и вдруг ему, человеку с дурной репутацией, предлагают сесть на место Столыпина. -- Столыпин знает об этом? -- спросил он. -- Упаси бог! -- отвечал Распутин. В разговор вклинился Сазонов: -- Вы нас неверно поняли. О нашей поездке никто не знает. Но поймите, кто послал... Мы же ведь тоже не с печки свалились. -- Я вас понимаю как самозванцев. Распутин переглянулся с Сазоновым и сказал: -- Не веришь? Тогда скажу -- мы из Царского Села... Но имени царя не произнес, а Хвостов сильно колебался. До провинции столичные отголоски доходили не сразу, и фигура Столыпина из отдаления высилась нерушимо. -- Я вас больше не держу, -- суховато кивнул он. Сазонов шепнул Гришке: -- Скажи, чтобы на обед позвал... жрать-то надо. Распутин снова расселся перед губернатором. -- Ты меня с женой да детками ознакомь. -- Это не обязательно. -- Тогда обедать нас позови. -- Обедать идите в кухмистерскую... -- Невежливый ты человек, -- вздохнул Распутин. Чрезвычайные царские эмиссары убрались. Хвостов тут же позвонил губернскому почтмейстеру: -- Переслать мне все копии телеграмм в Царское Село... Примерно через полчаса на его столе лежали бланки двух теле-грамм Распутина о визите к Хвостову. Первая -- императ-рице: "Видел молод горяч подождать надо Роспутин". Вторая -- Выру-бовой: "Хотя бог на нем почиет но чего то недостает..." Отправив эти телеграммы, друзья подсчитали деньги. -- Руль с медью! -- сказал Гришка. -- Хоть плачь! Они зашли в тень памятника гражданину Минину. -- Что делать? -- мучился Сазонов. -- Ведь нам же еще биле-ты До Киева брать... Говорил я тебе, не пей, лопнешь. -- Не лопнем! У меня тута, в Нижнем, одна знакомая огород-ница живет. Ты постой в тенечке, а я мигом сбегаю. -- Не пропади! К бабе идешь, а я тебя знаю. -- Не бойсь. В момент управлюсь... Управился он быстро и пришел с синяком под глазом. -- Ну как? Дала она денег? -- спросил Сазонов. -- Сам вишь, червонец отвалила... Совсем озверела баба! От-коле же мне знать-то, что она замуж вышла? -- Выбрав пятачок, он приладил его к синяку... -- Как же нам без денег до Киева добраться? -- Без нас там обойдутся... Прибыв на вокзал к отходу киевского поезда, Распутин горячо убеждал своего робкого приятеля: -- Скажи кондуктору, будто товарища потерял, и ныряй в вагон. Он орать станет, а ты ничего не слушай. Заберись в уборную, на крючок закройсь и притихни. Будут стучать -- не пущай... -- А как же ты, Ефимыч? -- Э-э! Здесь не останусь... Первый раз, што ли! -- Ну, а если нас ссадят с поезда? -- С одного ссадят -- на другой пересядем... Не пойму я тебя, Егор! Вроде бы не дурак. Книжки пишешь. Журналы печатаешь. А такого дерьма скумекать не можешь... Давай! Поехали... Утром на киевскую товарную станцию прибыл, громыхая бук-сами, порожняк для перевозки скота. Из грязной пахучей теплуш-ки вывалились под насыпь издатель и праведник. -- Ну, -- сказал Гришка, позевывая, -- вот и Киев... Сазонов, чуть не плача, отдирал от своих брюк присохшие комки коровьего навоза, вычесывал из волос солому. -- Теперь, как говорят футуристы, пора "обсмокинговаться" заново. А цена костюма -- как раз цена билета до Киева. -- Вот зануда! Приехали. Киев. Так ему опять плохо... Пошли, Егорка, начинаются киевские торжества! * * * 27 августа часы на киевском вокзале показывали 00.44, когда к перрону подкатил столичный экспресс. Киев уже спал, отворив окна квартир, было душно. Из вагона вышел Столыпин с женою, их встречал генерал Курлов -- без мундира, в пиджаке. -- Ну, как здесь? -- спросил Столыпин. -- Тихо, -- отвечал Курлов. Сунув руки в карманы кителя, Столыпин через пустынный зал ожидания тронулся на выход в город. Впереди диктатора, сжи-мая в ладони браунинг, шагал штабс-капитан Есаулов. Захлопнув дверцы машины за премьером и его супругой, Курлов не спеша обошел автомобиль вокруг и уселся рядом с шофером. -- По Безаковской -- быстро, направо -- по Жандармс-к