сех хохотал, громче всех аплодировал -- так, буд-то речь шла не о нем... В Думе снова поднимали старое дело с запросом о Распутине, но Хвостов подписаться не пожелал. -- Или у нас нету более важных дел, кроме Гришки? *** По опыту прежних свиданий с Вырубовой он уже знал, что эта бабенка ограниченна, необразованна, мстительна, и Побирушка еще раз напомнил Хвостову, что "тупость Вырубовой может при-вести в отчаяние". Сегодня два толстяка опять тащились от царско-сельского вокзала на Церковную улицу, Побирушка говорил: -- Что императрица нашла хорошего в этой дуре -- никто это-го не знает. Ее, поверьте, ничем не заинтересовать. Это особый сорт дубья -- дубья придворного! Будьте готовы, что через минуту она уже станет зевать. Не удивляйтесь, если за время вашего при-сутствия раза два-три прибегут из дворца -- принесут ей от цари-цы записку, грибов, цветы или банку варенья. Хвостов завел с Вырубовой речь о... кино: -- Вы смотрите, Анна Александровна: публика так и валит на "Отдай мне ночь", "Кровавую драму жизни", бежит на "Любовь на краю пропасти". Кино обладает удивительно сильным воздействи-ем на народные массы. Щербатов, будь умнее, заставил бы кино-ателье истратить версты пленки на съемки царствующей семьи. Как приятно было бы увидеть на экране царя-батюшку, который курит папиросу, выпивает за наше здоровье чарку или прикалывает крест к груди умирающего героя. А разве наша императрица плоха была бы на экране? Ого! Народ повалил бы в кинематографы толпами... В трудные моменты надо уметь использовать все! Вечером царица уже строчила в Ставку: "А только что видела Андр. и Хвост. -- последний произвел на нее прекрасное впечатле-ние... Щербатов не может оставаться... Сазонов ходит и хнычет -- дурак... Министры -- дураки! Я ему сказала, что все министры -- трусы... Надеюсь, ты разгонишь Думу?" Она похвалила Хвостова и перед Горемыкиным, который дал ей неожиданный отпор: -- В том-то и беда, ваше величество, что Хвостов чересчур энергичен, хотя комплекция и располагает его к мешкотности. Простите, если скажу правду. Хвостов нрава очень игривого и че-ловек неверный, это уж поверьте моему жизненному опыту! Но интригующий киноэкран, столь ловко растянутый Хвосто-вым на дачке Вырубовой, заслонил старца Горемыкина с его невнятным брюзжанием, и Хвостов получил у императрицы аудиен-цию. Осеннее солнце припекало веранду дворца, над старинными парками Екатерины Великой кружили "ньюпоры", а на пасто-ральных берегах прудов виднелись дула зениток, недавно закуп-ленных в Англии для охраны царизма от воздушных налетов. Хвос-тов к месту и деликатно (без излишнего нажима) напомнил Али-се, что имеет честь принадлежать к орловскому дворянству, кото-рое на коронацию поднесло ей небывалый в мире подарок -- ман-то, сшитое из одних только шеек орловских селезней, зрелище удивительное! Царица уже знала, что Хвостов отказался в Думе подписать запрос о Распутине. -- Но вы перед Григорием небезгрешны... Расскажите мне о Гучкове! Наверное, я буду плохо спать, но... вытерплю. Хвостов был наслышан о ее ненависти к Гучкову, а потому он поведал об этом господине "одни ужасы". Вырубова заранее доста-вила в кабинет Алисы пачку речей Хвостова о немецком засилье в электропромышленности, о дороговизне мяса и нехватке дров. -- Зачем вы поднимали эти больные вопросы? -- А как же! -- отвечал Хвостов. -- Уже назрел момент, когда эти же вопросы будут подняты левыми, Я схватил их буквально у них с языка, опередив левых, чтобы не давать им в руки такое опасное оружие. Ну, а когда правительство критикую я, -- кстати улыбнулся Хвостов, -- тогда это не критика, а нежная ласка... -- Горемыкин не согласен видеть вас в эм-вэ-дэ. Он назвал вас даже слишком... игривым. Это правда? Хвостов, отличный актер, изобразил отчаяние: -- Господи! Да кто ж без греха? Вот и мой ближайший друг Григорий Ефимович, он тоже вам скажет: кто безгрешен? -- Ну, а все-таки, -- сказала императрица, полистав речи Хво-стова, -- что же нам делать с мясом? с дровами? -- Нам нужны не мясо и не дрова, а человек, который доста-нет нам и дров, и мяса сколько угодно. Будьте уверены, Русь не оскудела. В ней еще есть люди, подобные героям античного мира! При этом он (скромно) не показал на себя... Царица докладывала мужу: "Как было бы хорошо, если бы ты мог повидать Хвостова... Когда рассчитываешь заглянуть сюда? Я спрашиваю об этом, имея в виду смену Щербатова, а также необ-ходимость пощелкать министров... Нежнейшие поцелуи, родной мой Ники, шлет тебе твоя старая Солнышко". В эти дни она придумала новую шутку: -- Ей-богу, я чувствую, что у меня вырастает хвост... Предвосхищая события, столичные остряки говорили те-перь так: -- ГОРЕМЫЧная Русь испроХВОСГилась и РАСПУТною стала! *** Чтобы впредь не возникало разговоров об его "игривости", Хвостов вызвал из Орла жену, повадился посещать приличные рестораны, и там -- трезвый! -- он ковырял вилкой одинокую котлету для диетиков. Кто бы мог подумать! В его бумажнике уже хранился четкий план: захватить МВД, сбросить Горемыкина, са-мому стать премьером. Но главное -- использовать Распутина в своих целях, а потом безжалостно его растерзать... В это сумбурное лето (лето 1915 года), когда семья Белецкого жила на даче, в своей пустынной квартире, где мебель была бережно затянута полоса-тым тиком, Степан -- тайком от жены! -- принимал у себя Рас-путина, накачивая его мадерой. В планах Белецкого было: допус-тить Хвостова до министерства, но затем искалечить его так, что-бы он уже не поднялся, самому сесть на его место, а потом... потом сделаться премьером империи! Куда делся скромный "сын народа" из Самары, поджимавший под себя ноги, не смея взгля-нуть на высокого покровителя Столыпина! Зверь вырос -- весь во вздыбленной на загривке шерсти, когти и клыки наготове, отточенные! Кесарю -- кесарево, а каждому из них -- свое... 9. МАФИЯ - В ПОТЕ ЛИЦА Распутин очень любил черные сухари. -- Что русскому человеку надобно? -- рассуждал он. -- Еже-ли у него сухарь есть, того и довольно. Я так полагаю, что кажинному солдату по два сухаря на день дать -- он до Берлина добежит... Программа заманчивая! Дело за исполнением ее. Авторитет черных сухарей в глазах столичного света казался непогрешимым. В самом деле, сухарь не пирожное, его трудно кри-тиковать, ибо он прост, как прост русский солдат. Двух поставщи-ков сухарей в Ставке уже повесили, но Распутин грыз сухари сам и жаловал ими знакомых расфуфыренных дам. -- От них вся моя сила, -- убежденно заявлял он... *** Кажется, только Аарон Симанович знал, откуда в столице вдруг объявилась чета баронов Миклосов -- он и она! Барон (если он барон) мало что выражал собою, служа лишь бесплатным при-ложением к своей супруге (если это его супруга). Зато баронесса Миклос -- красавица, каких редко встретишь. Дело было постав-лено на широкую ногу: отдельный особняк, швейцар и прислуга, открытый дом, полно гостей. Здесь же и Гришка Распутин, кото-рому Миклос отдалась сразу же, о чем моментально известила Симановича, сказавшего: "Теперь наши сухари не подгорят..." В роскошном особняке Миклосов возникла главная база по снабжению героической русской армии черными сухарями... Как это делалось? Настолько просто, что с трудом верится. По утрам в квартиру Распутина набивались просители. Здесь же, руководя при-емами, словно гофмаршал высочайшего двора, присутствовал и Симанович, носивший титул "секретаря старца". Распутин выпи-сывал "пратеци". Писал на клочках бумага, без указания имени просителя, часто даже без подписи. Симанович через своих аген-тов, карауливших внизу лестницы, перекупал эти "пратеци". А в них, как правило, стереотипная фраза: "Милай дарагой помоги дамочку бедная роспутин". С такой писулькой можешь идти хоть к премьеру. О чем его просить -- твое дело... "Пратеци" Распути-на -- сотнями! -- попадали в руки баронессы Миклос. Аферистка проникла к главному интенданту русской армии генералу Дмит-рию Савельевичу Шуваеву, вполне порядочному и честному чело-веку, который был просто ошарашен ее красотой. -- Я, -- сказала она ему, -- не ради своей выгоды, но душа исстрадалась о нуждах фронта... Почему Распутин? Ах, боже мой, у меня и в мыслях ничего дурного не было. Но одна приятельница посоветовала, что для начала лучше всего обратиться к нему... Историк пишет: "Судя по заключенным интендантством многочисленным контрактам на поставку сухарей, можно было заключить, что весь Петербург состоит из одних специалистов по выделке сухарей". Чтобы в этом деле не был виноватым один Симанович, я выдам его сообщника -- это Побирушка! Не стоит описывать всей механики этой аферы, лишь скажу, что, вы-черпав из казны миллионы, мазурики не дали солдату ни одно-го сухаря... Степан Белецкий, одетый бедненько, в кепочке на голове (нос пипочкой), прошлялся мимо особняка Миклосов, сказал швейцару: -- Приятель, а пекарь случайно не нужен? -- На ча? -- Да ведь здесь же сухарная пекарня. -- С ума ты сошел, што ли? -- отвечал швейцар. -- У нас в доме ажно печек нетути... Мои бароны у каминов греются! А ведь согласно законам "подрядчики обязаны указать место изготовления сухарей, т. е. пекарни и сушильни для них". Красавица Миклос и указала -- свой особняк... Белецкий говорил жандарм-скому генералу Климовичу, что дело настолько темное, что лучше его не трогать, ибо хлопот потом не оберешься. -- Царское Село? -- намекнул Климович. -- Нет, там не станут заниматься сухарями. Но это одна и та же шайка-лейка, которая всегда найдет поддержку в Царском Селе. А я вот, знаете, решил навестить салон баронессы Женечки Розен. -- Тот самый салон, где царят страшные оргии? -- Эх, если бы только оргии... Они заговорили о массовом производстве в синагогах фальши-вых дипломов на звание зубных врачей. Климович спросил: -- А не пора ли всем этим дантистам зубы выбить? -- Осиное гнездо... Только тронь -- навалятся. -- Но дальше терпеть нельзя. Я буду их брать... Белецкий вызвал к себе Манасевича-Мануйлова. -- Ванечка, ты давно не мазал Гришку в печати, прошлое забылось, не мешало бы тебе входить в контакт с Распутиным... Манасевич подумал, как это удобнее сделать. -- У меня приятель -- фоторепортер Оцуп-Снарский, которо-го любит Распутин... устроим! Но мне Гришку уже не догнать. -- Как не догнать? -- А так... за ним присылают авто из Царского, у которых мощные моторы. Дайте мне "бенц" на восемь цилиндров. -- У нас в департаменте только три машины, способные обго-нять царские автомобили... Ладно, игра стоит свеч: дам! К полуночи Белецкий нагрянул в салон Женечки Розен (ад-рес: Можайская, 39). Никто даже имени у него не спросил, но винца поднесли и кокаинчику дали понюхать. Здесь он увидел за столом полураздетых богинь столичного света и полусвета, в ряд с ними сидели "бобры" -- тусклые и жирные, они посверкивали в потемках перстнями и вставными зубами. Великий князь Дмитрий таскал по комнатам, будто знамя, дамский лифчик на палке, а княгиня Стефания Долгорукая (испанка происхождением) кричала ему на всю квартиру: "Митька, черт... рассупонил!" Белецкого поразило, что возле Борьки Ржевского сидел генерал Беляев (по кличке Мертвая Голова), помощник военного министра Поли-ванова. Ближе к ночи прибыл Распутин, но вел себя очень ско-ванно и все позыркивал на Белецкого, который предложил ему пройтись в туалет, где Степан спустил воду из бачка, чтобы их не могли подслушать. -- Скажи, твой сынок помер? -- спросил Распутин. -- Умер, -- под шум воды отвечал отец. Сердечный разговор велся в грязном нужнике. -- Вот видишь! А принял бы ты меня в семье как положено, я помолился б -- и сыночек твой жил бы на радость мамочке... -- Ефимыч, кончай эту мороку с сухарями. -- С какими? -- Я все знаю, и если твой Побирушка не прекратит... -- Да он не сухари -- он бязевое белье поставляет! -- И если твоя задрыга, баронесса Миклос... -- Сука она! Если хоть, сажай! Слова не скажу. -- Распутин (за неимением иконы) перекрестился на водонапорный бачок, который с урчанием наполнялся водою. -- Вот те крест святой, говорю тебе истину -- копейки ломаной с сухарей не имел! Гришка не врал: его именем только прикрывались, а "су-харная Панама" обогащала других. Связанный с подпольем ма-фии, он имел совсем другие источники доходов, о которых Белецкий не знал... *** Климович в одну ночь арестовал свыше двухсот жуликов, ко-торые при всей ее первобытной местечковой безграмотности име-ли на руках дипломы дантистов. Возник громкий по тем временам процесс -- липовых "зубодеров" приговорили к ссылке в Сибирь на поселение (до конца войны). Для Симановича это было как гром средь ясного неба -- сионисты пребывали в нервном состоя-нии "шухера", обвиняя судей в закоренелом антисемитизме. Симанович кинулся к Распутину, а тот сказал, что сделать ничего не может, благо министр юстиции приговор утвердил. -- Ты с наших зубодеров навар имел? -- Ну, имел, -- сознался Распутин. -- Тогда... вали министра юстиции. -- А нового-то из кармана не вынешь... Когда стало известно, что царь вернулся из Ставки, они поеха-ли на дачу Вырубовой -- к завтраку. Передаю слово Симановичу: "Все шло по программе. На завтрак явился также царь со всей семьей... Вырубова была посвящена в наш план и хотела нам по-мочь. После завтрака она сказала царю: -- Симанович также здесь... Он (царь) вышел ко мне и спросил: "Что ты хочешь?" Скры-вая волнение, я сказал, что имею бриллиант в сто каратов и желаю его продать. Я уже предлагал этот бриллиант царице, но она нахо-дит его слишком дорогим. -- Я не могу во время войны покупать бриллианты, -- ответил он. -- Ты, наверное, имеешь другое дело. Говори. В этот момент к нам подошел Распутин, -- Ты угадал, -- сказал он ему. Царь... уже предчувствовал, к чему дело сводилось. -- Сколько там евреев? -- спросил он. -- Двести, -- ответил Распутин... Я передал царю прошение, которое он просмотрел. -- Ах, это зубодеры! -- сказал он. -- Но министр юстиции и слышать не хочет об их помиловании... Распутин ударил кулаком по столу и вскричал: -- Как он смеет не повиноваться тебе?.. Дантисты были помилованы. Они устроили денежный сбор, собрали восемьсот рублей, и на эти деньги была поднесена Распу-тину соболья шуба. Я же получил от них еврейский медовый пи-рог, бутылку красного вина и серебряный еврейский кубок". Жрец "макавы", игравший "наперекор судьбу", в этом месте так наврал, что читать тошно. Мне известно, что Степан Белецкий с хохотом рассказывал генералу Климовичу: -- Гришка наш, уж такой жох, а тут его облапошили! Симанович содрал с "дантистов" за помилование сто тысяч рублей, а Гриш-ке евреи дали шубу; с шапкой... Продешевил! А видел я его вчера на Невском: едет в моторе Вырубовой, довольный такой... барин. -- Но так же работать дальше нельзя! -- в бешенстве заорал Климович. -- Беззаконие уже вышло за пределы разума! Ответ Белецкого был вполне академичен: -- В этой погани два главных фактора должны волновать нас. Первый -- охрана погани. Второй -- наблюдение за поганью. Все это затруднено, ибо Гришка, не хуже Бориса Савинкова, подна-торел в конспирации, и порою он просто уже неуловим для на-блюдения. Сейчас я пристегиваю к нему Манасевича-Мануйлова! -- Распутин же страшно зол на Ваньку. -- Это не беда... выпьют... помирятся. *** Терехов, Свистунов, Попов, Иванов -- филеры наружного наблюдения на площадке внизу лестницы по Гороховой, 64; им скучно, и на подоконнике с утра до ночи они режутся в подкидного. Был осенний день. В подъезд вошла женщина. -- Скажите, где Распутин живет? -- Здесь. Третий этаж, -- сказали ей... Скоро она спустилась -- вся в слезах. -- Чего там стряслось? -- спросили филеры. Рассказ женщины документален: -- У меня муж прапорщик, ранили его, лежит в лазарете на Серпуховской. Говорят, в Ярославль отправляют. А я здешняя, де-ти... Вот и пришла: просить. Чтобы не отправляли. Впустила меня какая-то девочка. Потом и Распутин вышел (впервой его вижу). И сказал: "Раздевайся, заходи сюда". Тут сама не знаю, что со мною... Без стыда разделась и пошла. Иду и рассказываю о муже. Чтобы не отправляли! А он стал хватать меня... и говорит, чтобы легла. Тут я словно очнулась. Как треснула его! Он записку свою порвал и гово-рит: "Так негоже, на добро добром платят..." Старший филер Терехов сказал просительнице: -- А что у тебя, мозгов нет? Не знаешь, куда суешься? -- Да я думала, ежели женщина в таком горе... -- Э-э-э, нашла у кого жалости искать! Попов черкнул что-то в блокноте, протянул листок. -- Ты вот что! -- сказал. -- Сюда больше не ходи. Честным бабам здесь не место. У меня свояк в эвакопункте служит. Душа-мужик! Сунь ему завтра бутылку чистого денатурата. Он тебе устроит... -- Спасибо вам, век не забуду! Ушла, а филеры жались друг к другу, мерзнущие. -- Хоть бы убили его, гада, поскорее! Какой год уже хуже собак дрогнем... Сдохни он, так на венок бы ему не пожалели! Старший филер Терехов подул в озябшие ладони. -- Убить и мы можем. Вынь "шпалер" -- и крой, пока в бараба-не пусто не станет. Только в Сибирь идти неохота... Я думаю, что он свое отгулял. Пришьют его как миленького. И без нас! -- Вообще-то он зажился... Кто даст папироску? 10. ПРАКТИКА БЕЗ ТЕОРИИ Белецкий оказался обманутым: машины департамента по-лиции не могли уследить за черным "бенцем" на восьми цилин-драх, за рулем которого сидел Манасевич-Мануйлов, делав-ший что хотел, поплевывая на всех белецких... Тормоза про-визжали возле дома в"-- 36 по Бассейной улице. Ванечка не спе-ша осмотрелся, юркнул в подворотню. Сейчас он скрывался не только от начальства, но и от жены -- Надежды Доренговской. Там, где в наши дни находится Ленинградская Музкомедия, тогда был Паллас-театр, и актриса труппы этого театра Екате-рина Лерма-Орлова не оставила следов в русском искусстве, но зато оставила глубокие шрамы в сердце Манасевича-Мануйлова... Рокамболь раскис от, кажется, любви! На квартире актрисы Ванечка, как опытный полицейский агент, по окуркам в пепельнице и по грязной посуде в кухон-ной раковине пытался установить признаки мужского присут-ствия. Дело в том, что Лерма была неверна и (под видом уроков верховой езды) безбожно путалась с молодым берейтором Бо-рисом Петцем... Обойдя все комнаты, Ванечка элегантно поце-ловал ручку актрисы. -- Прошу тебя -- будь достойна моей небывалой любви. -- Не лезь ко мне! Когда бросишь свою старуху? Речь шла о Доренговской, к которой Манасевич-Мануйлов был слишком привязан, и потому он даже покривился. -- Не пойму, чем она тебе мешает? -- Еще раз он подцепил из пепельницы подозрительный окурок, на котором отпечатался при-кус крепких мужских зубов. -- Опять принимала кобылятника? Опереточная дива закатила ему прекрасную оплеуху. -- Это еще что за выражения! -- возмутилась она. Ванечка неожиданно зарыдал, становясь жалким. -- Я понимаю... он молод, а я... не мучай меня... -- Ты деньга принес? -- обострила актриса трагедию. Ванечка, стыдясь, протянул ей сотенную. -- Извини, что мало... Двести за мной. -- Когда принесешь? -- На днях. Кстати, у меня к тебе дело... -- Провались ты к черту со своими делами! -- Позволь, я использую твою квартиру для свидания... -- Кого и с кем? -- Распутина... ты его знаешь? -- Еще бы! -- И... Штюрмера, которого ты тоже знаешь. -- Представь, не знаю. -- Ну, я потом расскажу тебе об этом типе. Пока! Лерма проводила его до дверей со словами: -- Чтоб завтра же принес деньга. Иначе -- не пущу... Вот это любовь, вот это страсть! Бррр... *** Со всею страстью он залетел в кабинет Белецкого. -- Степан Петрович, у меня большое личное горе. Не повери-те! Человек я осторожный и, смею думать, неглупый, а тут втю-рился в молодую чертовку и... терплю даже ее любовника! -- Ну и что? -- зевнул Белецкий. -- Все терпят. -- Арестуйте его... это берейтор Борис Петц. -- Имей же совесть, -- резонно отвечал Белецкий. -- Сню-хался с какой-то шлюхой из "Палласа", знал ведь, что не тебя она полюбила, а кошелек твой... И вдруг я, директор полиции, дол-жен ради твоих красивых глаз хватать ее хахаля, А по какой статье? -- По сто восьмой -- за измену Родине. -- Много ты, братец, знаешь. А докажи! -- Лаптей плести я не умею, это верно. Но руководство к пле-тению лаптей сочинить сумею. Издам его. И гонорар получу... Ночью Ванечка долго не мог уснуть. Ворочался. -- Опять лирика? -- всплакнула Доренговская. -- Опять паро-ксизмы страсти к этой опереточной блуднице? -- Хуже, -- отвечал Ванечка. -- Обдумываю комбинацию. При-шла пора обеспечить себя на всю жизнь. Время паршивое. Револю-ция неизбежна. Предстоит бежать. А солидный счет в банке не по-мешает никогда... Так что спи спокойно -- я тебя обеспечу! -- Каким же образом, если не секрет? -- Я решил поставить для России своего премьера... Побируш-ка сейчас втаскивает Хвостова в министры внутренних дел, так почему бы, спрашивается, мне не сделать премьером Штюрмера? Жена включила лампу, села на постели, долго шарила под кроватью далеко задвинутые шлепанцы. -- Я не знаю всех твоих дел и делишек, но, суда по газетам, Штюрмер не пройдет... Во-первых, немецкая фамилия. -- Я заставлю его изменить фамилию на Панина. -- Во-вторых, он попался на воровстве. -- А кто из нас не попадался? -- В-третьих, у Штюрмера, неясное происхождение... -- На этом я его и поймал! По законам империи, Штюрмер не имеет права занимать в России то положение, какое занимает. Штюрмер подделал документы. Он сын австрийского раввина, а выдает себя за потомка православной святой Анны Кашинской. Ему удалось сделать подчистку в бумагах, по которым дата рожде-ния неверна. Он везде пишет 1848 год, чтобы доказать свое рожде-ние на русской земле. А между тем он родился раньше, когда еще жил в Австрии... Он погасил свет. Во мраке спальни жена спросила: -- А сколько лет Горемыкину? -- Кажется, восемьдесят семь. -- Но Горемыкин прочно сидит на своем месте. -- Нет, он уже стал мешать: в Царском Селе рады бы от этого балбеса отвязаться. А других кандидатов пока нет... -- Как же ты не боишься Распутина? -- снова заговорила жена. -- После твоей статьи о том, как он, водил аристократок в баню, Распутин был в ярости, он грозил, что сошлет тебя... Ванечка не ответил -- он уже спал. Ему снилась рулетка и красивый берейтор Петц, сажающий в седло хохочущую Лерму-Орлову. К началу войны в банке у Манасевича лежало всего 4 рубля и 38 копеек, но "войну я закончу миллионером" -- утверждал он всюду. Это нетрудно! Надо лишь поставить своего премьера. *** В пору распада государственных организмов мелкие, нич-тожные личности иногда играют немалую роль... Что такое Лерма-Орлова? Певичка и танцорка. А что такое Мишка Оцуп-Снарский? Маленький фоторепортер... Он позвонил Манасевичу-Мануйлову: -- Приезжай к ночи -- будет Гришка! Снарский жил в глухом Казачьем переулке, в самом изгибе колена этой странной и таинственной улочки, изогнутой углом и выходящей на Гороховую -- почти напротив того дома, в котором проживал Распутин; в полночь сюда подъехал Манасевич; кварти-ра фоторепортера была натискана добром (Оцуп неплохо зараба-тывал с тех пор, как начал фотографировать Гришку). Стол ломил-ся от яств, но Ванечка, давно пресыщенный жизнью, с ленцой и без аппетита обозревал роскошное убранство, непостижимое в дни войны, когда на столицу надвигался царь-голод. Распутин явился с друзьями -- Абрамом Боберманом и инженером Гейне (прияте-лем Борьки Ржевского, не знавшего, что Гейне -- тайный агент шайки Аарона Симановича). С мужчинами прибыли и дамы: раз-битная княгиня Стефания Долгорукая, жена камер-юнкера, и очень красивая Мария Гиль, жена капитана броневых сил петроградско-го гарнизона. -- Вот забота! -- гудел в прихожей Распутин. -- Одну стерву из "Астории" вез, а за другой машину на Кронверкский гонял... -- Увидев Манасевича, сразу осекся: -- А энтот гувняк на што? -- Кашу маслом не испортишь, -- отвечал Оцуп. Ванечка по-лакейски ловко разоблачил Распутина от шубы и, дурачась, поцеловал его в нос. Гришка грубо отпихнул его: -- Иди, иди ты... Ты уже не раз меня продал! Боберман с Гейне встали между ними. -- Только без скандалов, умоляем вас. Разволновались и потаскухи: -- Мужчины, ведите себя прилично... без драки! -- Прилично, -- повторил Распутин, проходя к столу и не-рвно одергивая на себе рубаху. -- С эвтакими гнидами лучше не связываться. Вот и Побирушка в душу залез... Тоже нет веры! Сколь-зкие вы людишки, -- погрозил он Ванечке, -- противны вы мне. Манасевич даже ухом не повел и откупорил бутылку. -- Тебе чего налить? Мадеры? -- Я сам налью себе, -- сказал Распутин, выхватывая у него бутылку. -- А то ведь ты, жандарм, еще яду подсыпешь... Подвыпив, он размяк. Но оставался мрачен. -- Не думал тебя встретить, -- произнес через стол. -- А теперь встреч не миновать, -- отвечал Ванечка. -- На што ты мне сдался? Иуда такой... Заметив настороженный блеск в глазах инженера Гейне, Ма-насевич предложил Распутину выйти в коридор; там он ему сказал: -- Орешь много! А жить на белом свете хочется? Этим он словно ткнул Гришку в наболевшее место. -- Знаешь, -- шепнул тот, -- меня скоро ухлопают. -- Кто? -- У них уже все готово, -- передернуло Распутина; сразу съе-жившись, он шлепнул себя по коленям, потом, потирая руки, прогулялся вдоль темного коридора оцуповской квартиры... Манасевич-Мануйлов ответил ему спокойно: -- Чепуху-то не городи. Твоя драгоценная житуха отныне в моих руках. На днях Белецкий поручил мне твою охрану... На Распутина это произвело ужасное впечатление: -- То Курлов, то Белецкий, теперь еще ты, будто клоп, с потолка упал. Поделить меня не можете? Взорвать бы вас всех к едреной Фене! У семи нянек дитя без глазу... Ой, чую, проворони-те вы меня, прокакаете. А на кого же детки мое останутся? Ванечка застегнул пуговку на его рубахе. -- Тебя хочет видеть Штюрмер... Знаешь такого? -- Хосподи! -- отвечал Распутин. -- Да он со своей старой шваброй ко мне на пятый этаж без лифта сколько раз приползал, кады я ишо на Английском жил... Чего ему, нудиле, надоть? -- Поговорить. -- А ну его! Пра-ативный он... -- Не блещет приятностью, -- согласился Ванечка, разгляды-вая обои в коридоре Оцупа. -- Но дело не в этом. Борис Владими-рыч к тебе относится замечательно. Если ты будешь умным, так ты его, как котенка, на бантике уведешь... Понял? -- На што он мне сдался? Я их всех на бантике... -- Не спеши. Возможны перемены... там -- наверху! -- Ой, надоело, -- отмахнулся Распутин. -- Мне тоже, -- кивнул Ванечка. -- Но что делать? Не ве-шаться же нам с тобой. Жить как-то ведь надо... -- Тады пущай на Гороховую придет. -- Сейчас Штюрмеру невыгодно бывать на Гороховой, начнут все трепаться, будто ты его проводишь... Лучше вот тебе адресок: Бассейная, тридцать шесть, там и повидаемся. -- А кто живет на Бассейной? -- Моя хахальница... актриса. А за жизнь свою не волнуйся. Пока я тебя охраняю, с тобой ничего не случится. В дверях показались Боберман и Гейне: -- Что же вы, господа? Наши дамы скучают... Ванечка сильно треснул Распутина по спине. -- Пошли, старче! Выпьем. Я тебе худого не хочу... Устроив свинство, разбрелись в шестом часу утра. Белецкий был прав: выпили -- помирились. Но возникли некоторые узелки. *** В биографии Манасевича-Мануйлова был один факт, о кото-ром он болтать не любил. Еще молодым чиновником МВД он слу-жил в тюремном управлении Ярославской губернии, когда губер-натором был Штюрмер, -- отсюда и знакомство их давнее... Да, это верно, Штюрмер симпатичностью не блистал: Он недаром с виду шельма, Шерсть рыжа, как у лисы, И совсем как у Вильгельма Закрутил свои усы! Прошлое этого "практика" (как он себя величал) было отла-кировано кровью и ложью. Население губерний ему подвластных он облагал особым налогом -- в свою пользу. В деле воровства Штюрмер не повершил петербургского градоначальника Клейгельса, который ухитрился стащить с набережной Невы целый "реч-ной трамвай", позже и обнаруженный плавающим по озеру -- в его имении. Штюрмер как хапуга был мельче: отнимал у крестьян коров, свиноматок и даже цыплят у бабок. Все стаскивалось на его усадьбу, лопавшуюся от грабежа. Историк пишет: "А тех крестьян, у которых за бедностью и взять было нечего, сгоняли на барский двор и жестоко истязали". Нечаянная ревизия Госконтроля рас-крыла преступления Штюрмера, и на секретном докладе по его делу Николай II собственноручно наложил очень резкую резолю-цию: "Убрать этого вора в 24 минуты". После этого десять лет о воре было не слыхать, и вот он вновь пробуждался к активной жизни, подчеркнуто русифицированный, с бородищей и прибаутка-ми, чтобы, упаси бог, не заподозрили в нем нерусского... Манасевич взял на себя тяжелую задачу, ибо Штюрмер, тупой и безграмотный подхалим, меньше всех годился в премьеры ве-ликого и могучего государства... Ванечка решил заручиться поддержкою сионистов. -- Не нужен ли вам старый ворюга-практик? -- цинично (но зато удивительно честно) спросил он Аарона Симановича. -- Если нужен, тогда хватайте за яблочки Штюрмера... он даст вам фору! "В первую очередь, -- признался Симанович, -- мы искали людей, согласных на заключение сепаратного мира с Германией. Со Штюрмером мы долго торговались. Только тогда, когда нам показалось, что он достаточно подготовлен, последовало его на-значение. Я выступал за него потому, что он был еврейского про-исхождения". Уповая на германофила Штюрмера, сионизм рас-считывал вывести Россию из войны с Германией до того, как в России (или в Германии) вспыхнет революция! Ради целей удуше-ния революции из мерзкой кучи имперского разложения выполза-ли, противно шевелясь и кровоточа, самые гнусные, самые жир-ные черви безглазой реакции. А Симанович не уставал подогревать в Распутине надежды: -- Не волнуйся и живи спокойно. Мы следим за обстановкой, и, если революция начнется, мы сразу же секретно переправим тебя в Палестину, где будешь жить как у Христа за пазухой... В своей книге "Распутин и евреи" он привел аргументы, которыми воздействовал на сознание Распутина: "Если нам удалось бы добиться разрешения еврейского вопроса, то я по-лучил бы от американских евреев столько денег, что мы, -- говорил он Гришке, -- были бы обеспечены на всю жизнь..." В этом году Распутин обзавелся участком земли на территории нынешнего Израиля -- именно там (!) мыслил он смежить свои усталые очи. *** Но Сазонов никогда бы не допустил сепаратного мира! Сегодня его навестил английский посол сэр Джордж Бьюкенен с неизменной свастикой в галстучной броши. Сазонов улыбнулся ему одними глазами, спросил -- есть ли новости в политике? -- Одна есть, -- ответил Бьюкенен. -- Негде купить угля или дров, нечем топить посольство. А уже наступают холода... Рука министра потянулась к аппарату телефона. -- Дрова тоже иногда делают большую политику. Придется мне, российскому канцлеру, побыть и в роли дворника... Не только дров -- не было муки, не было мыла и масла, керосин завозили редко. Впервые в истории России русский человек узнал, что такое "карточка" (на сахар были введены особые талоны). Возле продуктовых лавок с ночи выстраива-лись длинные очереди -- хвосты! Бюрократия не могла спасти положение. Всюду возникали призрачные комиссии и подко-миссии, созданные, кажется, только из зависти к похоронным бюро, чтобы любое начинание похоронить по первому разря-ду -- с траурмейстерами и погребальными маршами. В эти дни Распутин дал царице практический совет. -- Опять же непорядок, -- говорил он. -- Один без хлеба вхо-дит в магазин, а другой, хлеба добыв, выбегает. В дверях сталкива-ются как два барана и дороги не уступят, хоть ты их режь! Надо так сделать, чтобы в магазин только впускали. А выпущать всех с чер-ного хода -- прямо на двор: иди, родима-ай... В Царском Селе заговорили о том, что нужна "твердая власть". Нужна не теория, а практика. Там, где хотят видеть "твердую власть", обычно рассчитывают на произвол власти. Вот сейчас самое время появиться "практикам" -- Хвостову и Штюрмеру. Грядущий день наш сер и смутен. Конца распутью нет как нет, -- Вот почему один Распутин Нам заменяет кабинет! 11. ЗАГОТОВКА ДРОВ -- Дрова -- это ерунда, -- сказал Хвостов царице. -- Но там еще мука, хлеб, сахар, керосин... -- Ваше величество, развяжите мне руки. Как поют в опере: "О дайте, дайте мне свободы!" Немножко бы власти и чуточку време-ни -- я протолкнул бы на Петроград тысячи эшелонов... Императрица отписывала мужу: "Приезжай как можно скорее и произведи смены (министров), а то они продолжают подкапы-ваться под нашего Друга, а это большой грех... Хвостов меня осве-жил, я жаждала, наконец, увидать человека, а тут я его видела и слышала. Вы оба вместе поддерживали бы друг друга. Благословляю тебя. Да хранит тебя господь, мой ангел, и пречистая дева! Осыпаю тебя нежными поцелуями... Никто не знает, что я его (Хвостова) принимала". На следующий день она совершила на Ставку еще один артналет: "Я с удовольствием вспоминаю разговор с Хвостовым и жалею, что ты его не слышал, -- это человек, а не баба, и такой, который не позволит никому нас тронуть, и сделает все, что в его силах, чтобы остановить нападки на нашего Друга..." Вырубова добавила о Хвостове: -- Тело его так огромно, а душа чистая и высокая! 26 сентября царь свалил в отставку синодского обер-прокуро-ра Самарина, а "лошадиный" князь Щербатов сдал дела Алексею Николаевичу Хвостову. Это случилось как раз в тот период, когда Щербатов чем-то опять сильно напугал Гришку и тот затаился в Покровском, а потому назначение Хвостова прошло мимо него... Шесть настольных телефонов звонили непрестанно. -- Вы не знаете, что такое эм-вэ-дэ, -- сказал на прощание Щербатов. -- Это ни минуты покоя... Звонки, телеграммы, зап-росы и справки. Все -- немедленно! Все -- секретно! И так далее... Хвостов велел секретарю МВД Яблонскому допустить фо-торепортеров. Они расставили вокруг стола аппараты, сказали "Внимание -- снимаем!" -- и он вошел в историю, похожий на сытого балованного кота, с улыбкой Сатира глядя на мир поверх батареи служебных телефонов. Очень широкий снизу, Хвостов сидел на двух стульях сразу -- буквально и небукваль-но (как министр и как депутат парламента). Русская столица наполнилась анонимными стихами: Сидеть меж стульев двух -- дилемма, Не стоит ломаного су: Малейший сдвиг -- и вся система Трещит, а ж... на весу! Но все ж, назначенный указом На самый видный из постов, Уселся на два стула разом Огромной задницей Хвостов! На пороге уже стоял Степан Белецкий. -- Царское Село зовет нас... обоих сразу. *** Он недооценил хитрость этой женщины, а она оказалась го-раздо расчетливее, нежели он о ней думал. -- Я очень рада, что ваше назначение состоялось. Но вы еще несведущи в делах сыска и охраны. А мы с мужем должны быть спокойны. Нам будет приятно, если охрана доверена опыт-ному человеку. Такой человек сидит рядом с вами... Я одобряю ваше назначение, -- повторила Алиса, -- но при непременном условии, что вашим товарищем министра будет Степан Петро-вич Белецкий! Степан, заранее нанюхавшись кокаину, не шелохнулся, а бед-ный толстяк Хвостов испытал то самое чувство, какое дано испы-тать блудливому коту, когда ему связали лапы и поволокли на стол -- для кастрации! Об этом крайне остром моменте в его биографии ваша печать недавно сообщала: "У Хвостова был вырван главный нерв министерства внутренних дел, потому что, по образному вы-ражению самого Хвостова, министр без департамента полиции все равно, что "кот без яиц"!" Императрица, чтоб ее черти съели, сразу же взяла под контроль Хвостова, и после свидания с нею пути Хвостова и Белецкого навсегда разошлись, хотя внешне они маскировали свои истинные чувства и намерения... Когда эти бу-гаи вернулись на Фонтанку, в "желтом доме" МВД их поджидала телеграмма: Распутин срочно выезжал из Покровского в столицу! Белецкий по этому поводу сказал: -- Недавно мне попалось интересное дело о членовредитель-стве средь питерских цыган. У них так: коли ссора, муж хватает за ноги сына, мать хватает дочку -- и бьются своими ребятами. Бо-юсь, чтобы некто, более сильный, не схватил и нас за ноги да не стал бы драться нами, выясняя свои семейные отношения... Хвостов его понял. Ребром ладони провел по шее. -- Гришка... вот уже где! Побороть его можно лишь в том слу-чае, если станем помогать один другому. Ну что ж! Составили план. Сначала -- проникнуть в доверие к Распутину, обезоружить его деньгами и доброжелательством. -- Без Побирушки не обойтись, -- причмокнул Степан. -- Без Червинской тоже, -- добавил Хвостов... Он отбыл в Москву, где на путях застыли верстовые эшелоны с продовольствием для голодающего Петрограда. Наорав на пере-пуганное начальство, министр сам расталкивал составы по запас-ным путям, освобождая дорогу к столице. Пробка рассосалась, но теперь не было людей для загрузки вагонов. Хвостов по тревоге поднял гарнизон, солдаты работали днем и ночью -- Петроград начал принимать продовольствие, "хвосты" возле булочных и мяс-ных лавок исчезли, а газеты восторженно приветствовали нового заправилу: "Наконец-то у нас в России появился человек, кото-рый не хнычет и не болтает, а не брезгует никакой работой..." Вернувшись в столицу, Хвостов переоделся попроще, взял у швей-цара веник и пошел париться в общественные бани. Сидя на верх-ней полке, весь красный, с прилипшими к телу банными листья-ми, министр внутренних дел -- голый среди голых -- вел кра-мольные разговоры о том, что Гришка Распутин зарвался, хорошо бы его проучить. В облаке душного пара, под свистящий пере-хлест веников, Хвостову отвечали, что дело не только в Гриш-ке -- надо бы кое-кого и повыше тряхнуть так, чтобы у них мозга вылетели... Чистенький и розовый, как поросеночек, Хвостов названивал Червинской: -- Душа моя, сразу же, как только этот варнак появится в столице, уговори его на свидание со мной и Степаном. За это ты получишь от меня карточки на сахар. Я отрежу тебе столько карто-чек, что твоя сладкая жизнь будет продолжаться до полной и окон-чательной победы над оголтелым германским милитаризмом! Червинская получила от него карточки на сахар и, когда дома развернула их, громадный лист накрыл весь стол, будто нарядная скатерть, -- Антоний заботился о своей Клеопатре. *** Мотор подан. Сели и поехали. Был вечер. Побирушка назвал шоферу свой адрес: Фонтанка, дом в"-- 54... Белецкий спросил: -- У тебя новый адрес? Ты ведь жил на Троицкой. -- Вышибли! Хозяйка дома, княгиня Гагарина, с полицией меня выселяла. Говорила, что не потерпит, и все такое прочее... Хвостов, подняв воротник пальто, сумрачно оглядывал тем-ные улицы столицы, с шорохом убегавшие под колеса автомо-биля. -- Не завернут