ь ли к Елисееву? -- сказал он. Выехали на Невский. Побывали у самого Елисеева. -- Нам нужно бы вина... побольше. -- Сухой закон. Помилуйте, какое уж тут вино. Хвостов с Белецким сказали, что им можно продать: один -министр внутренних дел, другой -- товарищ министра внутренних дел и этим признанием только напугали владельца магазина: "Что вы! Я законы империи соблюдаю свято..." Вышли на улицу. У входа в магазин, в подворотне, маль-чишки торговали соблазнительным денатуратом -- чистым, как слезы невинного младенца. Министр понюхал из одной бутыл-ки, сказал Степану: -- Я бы и ханжу выпил! Пьют же люди, и ничего... Да ведь эта скотина Распутин не станет -- ему мадеры подавай, барину! Побирушка разругал министра и товарища министра: -- Кто ж так делает? Это надо с черного хода... Дожидались его в автомобиле. Хвостов спросил: -- Достанет ли он? Трепач страшный! Белецкий в потемках что-то страстно нюхал. -- Побирушка? Эге... Раскаленную печку голыми руками вы-несет и даже не обожжется. Вы его еще не знаете, но скоро узнаете. Князь уже тащил корзину с вином и фруктами. -- Едем. Расходы прошу оплатить по счету. -- Ладно. Садись. За эм-вэ-дэ не пропадет... Приехали. Червинская уже была здесь. -- Сейчас от Кюба принесут уху, -- сообщила она. -- Это любимое блюдо Распутина? -- спросил Хвостов. -- У него не поймешь... Свинья все сожрет! Червинская недавно окончательно порвала отношения с Су-хомлиновыми и заодно с Побирушкой копала под бывшим министром глубокую яму (именно от них общество столицы насыща-лось сплетнями о мнимой измене Сухомлинова). Раздался звонок -- лакей доставил от Кюба горячую уху. Не успели с ним расквитать-ся, как ввалился и Распутин... Белецкий вспоминал, что не только он, но "даже Андронников и Червинская были поражены некото-рою в нем переменою: в нем не было более апломба и уверенности в себе". Это объяснялось одним: Распутин был угнетен, что не он, а Побирушка провел Хвостова в министры... Расселись. Червинс-кая, как хозяйка, стала черпать из золоченой "тюрины" ароматную уху. Надо было разрядить обстановку, и Хвостов отказался есть: -- Пока отец Григорий не благословит... Распутин, входя в роль, широким мановением руки перекрес-тил уху и тарелки с закусками. Отдельно осенил все бутылки. -- Позволь? -- сказал Хвостов, берясь за мадеру. -- Лей, -- отвечал Распутин, потом обернулся к Побирушке. -- Не князь, а мразь! Што ты у меня под ногами-то выкручи-ваешься? -- Тихо, тихо, не шуметь, -- вступилась Червинская. Побирушка повел себя неглупо: -- Чего ты орешь? Смотри, встретили честь честью. Алексей Николаич и Степан Петрович едят уху, которую ты благословил. Мы старались, к Елисееву заезжали, чтобы тебе же мадера была... Все так, и Распутин взялся за ложку, ворча: -- Ладно. Каша сварена. Хоша и без меня... Хвостов умело вошел в разговор: -- Григорий Ефимыч, мы собрались здесь не для того, чтобы лаяться, а чтобы раз и навсегда договориться о нашей совместной работе. Твои советы и поддержка твоя окажут, безусловно, самое благотворное влияние на исход грядущих событий... Распутин поздравил Хвостова, но с упреком: -- Ты бы уже тогда, при убивстве Столыпина, мог бы в мини-стерах бегать, да прошлепал. Надо было меня еще в Нижнем Нов-городе кормить. Я к тебе тады с перепою пришел, а ты... Белецкий не дал ему излить былые обиды: -- Уха отличная! Григорий Ефимыч, заверяю тебя, что охрана твоя в надежных руках. За это ты не волнуйся. -- Мне твои сыщики осточертели, -- отвечал Распутин. -- Бывало, в нужник на улице забежишь, так они и тамо подгляды-вают. Не дадут посидеть с полным уважением. -- Это их служба! Но зато теперь покушений на тебя, как при Маклакове да Джунковском, не будет... Спи крепко. Сами не заметили -- когда и как, а восьми бутылок уже не было: пустые, их отставили в сторону. Хвостов поцеловал Гришке руку. -- Родной ты мой, знаешь, как я тебя люблю? -- Ври мне! Рази же собака палку любит? -- Любит. -- Врешь! -- Честно скажу: видел пса, лизавшего палку. -- Так это ее салом намазали. А пес-то -- дурак, обрадовался, что вкусно пахнет, и давай ее нализывать... Их оставили за столом объясняться в любви, а Белецкий вышел в соседнюю комнату, где передал Побирушке пять ты-сяч рублей: -- Не давай ему все сразу -- пропьет и забудет, что брал. Вру-чай по тысчонке, чтобы иметь поводы с ним видеться... Побирушка малость погодя залучил Распутина в спальню, оставив дверь приоткрытой, чтобы Белецкий видел, как он от-считывает сотенные бумажки. Распутин сложил их вдвое, зад-рал рубаху и сунул деньги в брючный карман. Порядок! Верну-лись за стол. Все уже распоясались, раскраснелись, мужчины скинули пиджаки, а Побирушка, по настоятельной просьбе Червинской, залез к ней под платье и, не скрывая своего край-него отвращения к женскому телу, расстегнул ей пуговицу на лифчике... Мадам снова воспрянула. -- Фу! А то уже дышать не могла... Такая вкусная уха. Господа, а вы совсем не ухаживаете за своей единственной дамой... Мужикам было не до нее: они обгладывали вопрос о проведе-нии в обер-прокуроры Синода чиновника Волжина. -- А ен гадить в карман не станет? -- беспокоился Гришка. -- Прекрасный человек! -- отвечал Хвостов, уже пьяный. -- Если что -- приструним, -- посулил Степан... Когда пришло время расходиться, все перецеловались с осо-бым упоением. Со стороны, глядя на них, можно было подумать, что такие ребята, как Степан и Алешка, пойдут на смерть друг за друга. Хвостов остался ночевать у Побирушки, в постель к нему перебралась Червинская; расчувствовавшись, он ей признался: -- Гришка у меня долго не погуляет... Степан тоже! -- Ты это серьезно? -- Кровь брызнет... всех распихаю... Горемыкин прав: Хвостов -- слишком "игривый" мужчина! *** Симанович велел инженеру Гейне усилить наблюдение за Борь-кой Ржевским, лицом, близким к Хвостову, дабы выявить планы нового министра. Хвостов оказался "просвечен" с неожиданной для него стороны. В конце 1915 года завязался клубок, в котором трудно разобраться, но в котором даже сама путаница была вполне логична... Манасевич-Мануйлов вскоре шепнул Белецкому: -- Хвостов долго не протянет, свернет шею... Ну кто же из нас, служа в эм-вэ-дэ, произносит вслух то, что думает? -- Затычка ему не помешала бы, -- отвечал Белецкий. -- Но если он не вставил ее себе сам, так я за него вставлять не буду! ФИНАЛ ШЕСТОЙ ЧАСТИ И опять история ломает каноны литературы! Мыслимое ли это дело -- под конец романа вводить нового героя, который в романе почти не будет действовать? Однако появление героя необходимо, ибо он станет последним ставленником распутинской шайки и зай-мет пост министра юстиции на другой день после убийства Гриш-ки Распутина... Сейчас главное -- с чего о нем начинать? *** Жил да был бедный студент, каких на Руси тысячи. Николай Александрович Добровольский -- из дворян. Наука -- бог с ней, а вот где бы подзанять деньжонок? Это было в Киеве, где он учился на юриста в университете. Помощи от разоренных родителей хватило лишь на то, чтобы спра-вить к мундиру подкладку из белого шелка. Не зная, как выкараб-каться из бедности, студент нанялся в любовники к одной старой даме, но она заразила его, и тем закончилась недолгая карьера альфонса. В поисках верных путей в жизни Добровольский спустил-ся в игорный притон, где поставил десять копеек, а выиграл де-сять рублей. Это решило судьбу -- раз и навсегда! Ради одного "маза" в шалмане он мог забыть о свидании с барышней. Ради приятных слов "ваша карга бита" он был готов на любую подлость. Но ему в игре не везло... Однажды, когда Добровольский, вконец продув-шись, изнывал в буфете игорного клуба, к нему подошел И.М.Мар-шак -- владелец ювелирного магазина на Крещатике. -- Страдаете, молодой человек? -- и дал в долг... Маршак оказался щедрым человеком -- молодой юрист мно-го лет играл и кутил на его подачки. А когда Добровольский отбывал военный ценз в кавалергардах, Маршак и там не ос-тавлял его своим вниманием. В письмах он с добродушным юмором напоминал, что стоит ему предъявить векселя к оплате и Добровольский вылетит из полка в чем мама родила -- на всю жизнь опозоренный! Отслужив в полку, Добровольский чиновничал в судебном ведомстве, женился на княжне Друцкой-Соколинской, у которой было триста десятин земли на Смоленщине, но игра пожирала все доходы от имения и службы. Наконец он достиг положения прокурора в Киеве, и тут к нему в кабинет затесался незнакомый юркий человек с громадным перстнем на оттопыренном мизинце. -- Вы мне очень много должны, -- сказал он прокурору. Это был Аарон Симанович, державший в Киеве лавку подер-жанных вещей, где со стороны двора он перекупал ворованные драгоценности. Добровольский пришел в ужас, когда увидел в его руках векселя, данные в свое время ювелиру Маршаку. -- Маршак умер, -- сообщил Симанович, -- а перед смер-тью, любя меня, как сына, завещал ваши векселя мне... Капкан захлопнулся! Далее отношения развивались по всем правилам кредитной науки: Симанович давал, как раньше давал Маршак, прокурор брал у него, как раньше у Маршака, а за это покрывал аферы своего кредитора. Добровольского перевели в Грод-но вице-губернаторствовать, но неутомимый маклер тронулся сле-дом за должником, как лиса по следу робкого зайца. Здесь, в Грод-но, губернатор (стыдно сказать!) носил штаны в заплатках: не было денег на покупку новых -- все забирала игра. Отличный знаток бухгалтерского учета, Добровольский много лет успешно подде-лывал губернские сметы, пока не схватили за руку. Что делают цари, если губернаторы проворовываются? Они сдают губернаторов на вечное хранение в Сенат, словно закладывают в ломбард вещи, вышедшие из моды, и там они лежат, пока не понадобятся... Сенатор! Чести много, а денег мало. Симанович сказал, что в одну минуту сделает его богатым. Он привел к Добровольскому некоего дворянина Нахимова, просившего закрепить за ним неф-теносный участок на Кавказе, который он бурить не собирается, а продаст его англичанам -- деньги поделят поровну. "На троих!" -- не забыл напомнить Симанович... Англичане навезли королевской техники, стали просверливать Кавказ, но нефти -- кот наплакал. Не понимавшие всех тягот сенаторской жизни англичане (экие подлецы!) подняли шум. Нахимову дали три года каторги на Саха-лине, Симановичу ничего не дали, а Добровольскому дали по шапке -- он был изгнан из прокуроров 1-го департамента. Все за-тихло... Но денег-то опять не было! Годы скользили, как вода по клеенке, состарилась жена, так и не увидев счастья, выросли у Добровольского дочери, стыдившиеся бедных платьев, а он, муж и отец, все играл, все ставил, все просаживал... Подраста-ли сынишки и у Симановича, который предъявил должнику своего старшего Шиму. -- Гениальный ребенок! -- аттестовал он. -- Мальчик чрез-вычайных способностей, но вы же сами знаете, какие страшные антисемиты эти профессора Технологического института... По блату с министерством просвещения Добровольский про-пихнул в институт "гениального ребенка", а Симановичу сказал: -- Ты когда-нибудь от меня отвяжешься или нет? -- Отвяжусь, когда получу с вас по векселям... Добро-воль-ский протер свои последние штаны и, сильно сгор-бленный, пошел на последнее средство -- видели, как, подняв воротник пальто, он крался, словно вор, по черной лестнице дома в"-- 64 по Гороховой улице... Что ж, естественный финал. О Распутине ходит много легенд, и среди них -- одна, будто он был очень добрым человеком. Правда, что широким жестом Гришка давая нищенке пять рублей, на свои кровные мог насмерть упоить ор-кестр балалаечников. Но добрым он никогда не был! Опутанный массою невидимых финансовых пут, он черпал деньги из различ-ных источников и скоро, будучи не в ладах с арифме-тикой, уже ничего не понимал в своей загадочной бухгалтерии. Множес-тво дельцов, окружавших его, конечно, грабили Гришку со всех сто-рон, действуя при этом секретно друг от друга и аккуратно поддер-живая в Распутине постоянное чувство подозрительности. ("Распу-тин, -- писал Белецкий перед расстрелом, -- зорко следил за ох-раною материальных интересов, он производил подробный сыск о тех, кого подозревал в обмане, и затем публично их разоблачал, не стесняясь формой выражений...") Добровольский и стал главбухом Распутина? Служил, аки пес служит за мозговую кость. Для верного пса нужна хорошая будка, чтобы сверху не проте-кало, а сбоку не поддувало. Распутин усадил сенатора в чулане своей квартиры, где валялись дрова и старые корыта и куда никто из гостей заглядывать не отваживался. Там, вооружась счетами, Добровольский подводил баланс грандиозных афер, ревизовал доходы и уличал не Распутина, а тех, кто залезал в карман к Рас-путину... Униженный нищетой и проигрышами в ночных клубах, Добровольский опускал свои очи все ниже, а Распутину это в людях никогда не нравилось. -- Ты, счетовод, чего в глаза не глядишь? Не украл ли ты? О присутствии Добровольского в Гришкиных делах знали очень немногие (знала и Вырубова). До "будки", где сидел верный распу-тин-ский Трезор, добрался тот же Аарон Симанович. -- А-а, вот вы где! Ну, не ожидал... Пристыженный низким падением высокого дворянского пре-стижа, Добровольский имел неосторожность, на основании точ-ной бухгалтерии, припугнуть своего кровососа... Тот сказал ему: -- Вы очень много стали знать обо мне. -- И Симанович вы-толкал сенатора из "будки", а Распутин даже не возражал. -- Вроде бы и ничего мужик, да в глаза не смотрит! *** Распутин чувствовал, что эта сладкая жизнь горько кончит-ся, и всю войну (после покушения Гусевой) "зажимал день-гу", рачительно складывая деньги в кучки и кучи, которые по-том старательно прятал по углам и щелям... Интересно бы знать -- из чего он сложил свои грязные миллионы? Симано-вич не открыл, а лишь приоткрыл занавес: "Я доставал Распу-тину деньги из особых источников, которые, чтобы не повре-дить моим единоверцам, я никогда не выдам!" Может, тайна вообще непрошибаема, как стенка? Не закрыть ли нам глаза, от-ступив в бессилии?.. Нет, в этой уголовщине стоит нам покопаться! Когда Симанович впервые появился в Петербурге, имея заши-тыми в пиджаке несколько ворованных бриллиантов, мечты его были вполне скромными: иметь свой публичный дом -- вот край-ний потолок его фантазии. Но у него, как и у Добровольского, была страсть -- карты. Великолепный шулер, почти фокусник, умевший из девятки делать туза, а из дамы валета, он иногда по странной прихоти каприза разрешал себе играть "наперекор судь-бу" (т.е. играл честно и мгно-венно продувался догола). Но знание жизни ночной столицы и обширный круг знакомств привели его перед войной к мысли -- пустить в финансовый оборот человечес-кие пороки. Белецкий знал, что на руках Симановича постоянно имелось двести тысяч рублей, которые он давал в рост под боль-шие проценты кутящим людям. Но Белецкий не знал главного!.. Да и вообще мало кто догадывался, что "секретарь старца" возглавлял громадный подпольный синдикат по обслуживанию людской порочности. Рубинштейны и Гинцбурги вложили немало средств в процветание многочисленных клубов, которые работали без вывесок, открываясь сразу, как над столицей опускался цар-ственный вечер. Это и была та золотоносная жила, которую Сима-нович, вкупе с Распутиным, старательно разрабатывал. Внешне все выглядело благопристойно. Президентами клубов избирались графы и князья -- почтенные люди громких исторических фами-лий, которые никогда не думали, что их титулами прикрывается низкое мошенничество. Симанович действовал осторожно: снача-ла в клубе ставились картежные столики, начинал приторговывать буфет, а потом уже появлялись и странные гибкие женщины, с глазами, как ложки, расширенными от кокаина. Когда клуб пре-вращался в свинарник, солидные учредители его с возмущением уходили. Но устав клуба, заверенный в полиции, оставался пре-жним, а Симанович оказывался на положении клубного распоря-дителя... Вот он, главный источник обогащения мафии, пайщи-ком в которой состоял и Распутин, имевший колоссальный ба-рыш с игровых клубов и публичных домов. МВД выплачивало ему по пять тысяч рублей в месяц, но это... разве же это деньги для Гришки! С войною работа синдиката сразу оживилась, ибо в сто-лицу с фронта наезжали отпускные офицеры, которые, ценя жизнь в копейку, рублей тоже не щадили. Когда во главе Ставки находил-ся Николай Николаевич, его агентура, следившая за подвигами старца, все-таки докопалась, что пайщиком в делах шантана "Апол-ло" является сам "возжигатель царских лампад". Генералы не стали разводить китайских церемоний -- шантан прикрыли! Распутин тоща же поклялся сионистам, что он дядю Николашу сожрет с костями, -- и кажется, что в этот момент Гришка не столько стра-дал за еврейский вопрос, сколько от потери своих доходов... Симанович в деле с "Аполло" подозревал Добровольского: -- Это не вы ли сделали донос в Ставку? Сенатор, действуя через Вырубову, с большим трудом оправ-дался перед Распутиным, но глаз так и не поднял, чтобы смело заглянуть в ясные очи праведного старца Григория Ефимовича. -- Что ты за человек -- не пойму! -- говорил Распутин. *** -- Григорий, -- сказала царица осенью 1915 года, -- мне ну-жен свой человек, заведомо преданный, который бы втайне ото всего мира перевел большие суммы денег в... Германию. -- Эге, -- сказал Распутин, задумавшись. -- Но этот человек должен действовать настолько точно, что-бы, как говорят русские, комар носу не подточил. Задача невыполнимая -- в разгар войны из России, ведущей войну с Германией, перекачать русское золото в немецкие банки! -- Есть у меня умный банкир, -- начал Распутин... "Умный банкир" -- так он называл Рубинштейна. -- Вам все шуточки, -- отвечал Митька, когда ему предложи-ли эту аферу. -- А вы забыли, что существует комиссия генерала Батюшина, что за мной давно следит контрразведка Бонч-Бруевича... Если меня схватят, то веревка уже намылена. Симанович на это сказал: -- Зато нам предоставляется удобнейший случай использовать интригу императрицы, чтобы потом крутить самой императрицей в целях нашего великого иудейского дела... -- Вешать-то будут не наше дело, а меня! -- А на что тогда Распутин? Он не даст повесить... В книге "Весь Петербург" Митька Рубинштейн, крупнейший капиталист-выжига, был представлен набором титулов, занимав-ших семнадцать строчек петитом. А дело пахло статьей в"-- 108 Уго-ловного кодекса (государственная измена!). Еще не пойманный, Митька давно преступил эту статью, переведя русские процент-ные бумаги через германские банки. Подумав, банкир решил по-мочь императрице и вызвал к себе Манасевича-Мануйлова, кото-рый давно состоял его тайным агентом (о чем Белецкий не дога-дывался, считая его своим преданным шпионом). Митька сказал Ванечке прямо: -- Теперь ты будешь получать от меня сколько хочешь, но за это обязан прикрыть меня своим телом, когда я попаду под обстрел. Ничего больше не спрашивай. Пока вокруг сплошная темнота. -- А ты не волнуйся, -- успокоил его Ванечка. -- Когда ты будешь орать от страха, -- окажусь рядом с тобой... Он сдержал слово, и, когда Рубинштейн пойдет в тюрьму, обыск в его квартире станет проводить сам неустрашимый Ва-нечка! Рубинштейн повел себя осторожно, переводя деньги как будто не для Германии, а для... гессендармштадтских родствен-ников императрицы (что, впрочем, одно и то же). Операция не отличалась особой сложностью. Акции русского общества "Якорь" он переправил в Швецию на имя финансового агента Виста, который тут же перевел акции в наличные деньги, неза-метно уплывшие в Германию. Пока было тихо... Рубинштейн предупредил: -- Я сделал, как просила меня государыня, но в обеспечение своей безопасности я ставлю условия -- чтобы премьером стал Штюрмер, а в министры юстиции посадили нашего человека. -- Такой уже есть! -- заверил его Симанович... Если Побирушка делал Хвостова министром внутренних дел, а Манасевич-Мануйлов проводил в премьеры Штюрмера, то по-чему бы, спрашивается, жрецу "макавы" не позаботиться о своем собственном министре юстиции?.. Симанович дал понять Распутину: -- Не мешало бы нам Добровольского запихнуть в юстицию, и пускай он там посиживает, пока мы тут хозяйничаем. -- Хорош министер, что в глаза не глядит! Как иметь дело с ним, ежели ты ему, беспортошному, сказки сказываешь, а он, будто украл что, под ногами у меня половицы пересчитывает... -- Это плевать, что он в глаза не смотрит, зато он сделает для нас все, что мы ему прикажем. А без хорошей юстиции, подумай сам, мы все ноги протянем... Распутин отрезал себе большой кусок торта. -- Ну-к што. Не спорю. Тоже верно. Юстицка, она штука такая. Есть она -- плохо. А нет ее -- и без юстицки в тюрьме навоешься! *** В октябре 1915 года Болгария на стороне Германии выступила против России. Манифест болгарского царя Фердинанда начинал-ся чудовищными словами: "Распутинская клика объявила нам войну..." Генерал М.В.Алексеев (седенький, косоглазый, тихий, ум-ный, кропотливый, делавший за царя в Ставке всю работу верхов-ного) боялся показать этот позорный манифест Николаю II. Германские газеты отзывались о Распутине с преднамеренной похвалой, рисуя его в воображении немцев вроде сказочно-могу-чего витязя, ведущего династию Романовых на край пропасти. В преддверии холодов русские самолеты разбрасывали над по-зициями немцев отлично исполненные художественные открытки с видами картин Верещагина, в которых был отображен весь мо-розный ужас зимы 1812 года, -- запугать хотели, что ли? Отдельные кабинеты, дамочки, рюмоч-ки, секретная агентура, растраты, подлоги и опять дамочки, взяточки, рюмочки... Та-ково общее впечатление. Газеты -- об А.Н.Хвостове Вы знаете меня -- я человек без задер-живающих центров. Я люблю эту игру, и для меня все равно -- что водки выпить, что придавить Гришку Распутина! А.Н.Хвостов -- для газет  * Часть седьмая. ХВОСТОВЩИНА С ХВОСТАМИ *  (Осень 1915-го -- осень 1916-го) Прелюдия. 1. Мышиная возня. 2. Бей дубьем и рублем. 3. Наша Маша привезла мир. 4. "Навьи чары". 5. Мои любимые дохлые кошки. 6. Ах-тунг -- Штюрмер! 7. Хвост в капкане. 8. Когда отдыхают мозги. 9. Торт от "Квисисаны". 10. "Мы плохо кончим". 11. Война или мир? 12. Голоса певцов за сценой. 13. "Про то попка ведает..." Финал. ПРЕЛЮДИЯ К СЕДЬМОЙ ЧАСТИ Хвостов ведал графиком движения царского поезда, курсиро-вавшего между Ставкой и фронтами; ответственность была вели-ка, ибо достаточно одной бомбы с немецкого "альбатроса", чтобы в династии Романовых все перевернулось вверх тормашками! Сек-ретность маршрутов очевидна, и Хвостов никак не мог разуметь, почему в Берлине всегда знают, в какое время на какую станцию прибудет литерный с самим царем и наследником престола. Кого можно подозревать, если почасовики расписаний министр скры-вал ото всех сослуживцев, доверяя их одной императрице... Алиса успокаивала мужа, что Хвостов "привез мне твои секретные мар-шруты, и я никому ни слова об этом не скажу, только нашему Другу, чтобы Он тебя всюду охранял". В ноябре, когда царский поезд отошел от станции Сарны, разведка задержала его движе-ние -- навстречу летели немецкие самолеты, неся бомбы... Распу-тин всегда имел копию маршрута, дабы обращать свои молитвы за царя и наследника соответственно их географическому положению. Будучи трезв, Гришка помалкивал. Но стоило "заложить за галстук", как он начинал трезвонить направо и налево все, что знал, дабы показать свою осведомленность в делах государства. Каж-дую субботу Распутина призывал на уху Игнатий Манус, усилен-но потчуя его мадерой первого сорта. В союзных посольствах были убеждены, что именно из квартиры Мануса сведения о делах Став-ки струятся в лоно германского генштаба. Николай II в письмах к жене подробнейшим образом описывал обстановку на фронте и планы будущих операций (После революции, при разборе бумаг императрицы, была найде-на карта с детальным обозначением войск всего фронта, которая гото-вилась в Ставке лишь в двух экземплярах -- для Николая II и генерала М.В.Алексеева. Интересно, кто мог ею пользоваться?), не забывая при этом напомнить: "Про-шу, любовь моя, не сообщай этих деталей никому, я написал их только тебе"... Только тебе -- это значит, что будет знать и Распу-тин! Сама императрица в военных делах не разбиралась, но зато чутко воспринимала распутинские директивы, рождавшиеся в его голове после тяжкого похмелья. В ноябре она диктовала мужу: "Те-перь, чтобы не забыть, я должна передать тебе поручение от наше-го Друга, вызванное Его ночным сновидением. Он просит тебя приказать начать наступление возле Риги..." В результате была страш-ная ночная атака у озера Бабитэ, шрапнель косила стрелков; об-ратно ползли по окопам, словно крабы, боясь поднять головы... Вот так! А вывод тошнотворный: в одном случае наступление не состоялось, ибо Распутин, пожалев своего сыночка, сорвал при-зыв ратников; в другом случае наступление состоялось только по-тому, что Гришка видел приятный сон... В конце года Ставку посетили премьер Горемыкин и генерал Рузский, начальник Северо-Западного фронта, прикрывающего столицу от немцев под Ригой и Двинском. Они предупредили Ни-колая II об угрожающем положении в Петрограде. -- Возможны беспорядки, -- сообщил Рузский. -- Ваше дело, генерал, войсками своего фронта подавить бес-порядки, если таковые возникнут, -- заметил Горемыкин. -- А я такого приказа не дам. -- Почему? -- спросил царь. -- Приказы можно отдавать, когда уверен в их исполнении. Но я знаю, что сейчас не пятый год, и солдаты не станут стрелять в народ, как бы энергично я ни приказывал. -- Не пугайте меня гидрой революции, -- ответил царь. Этот диалог тоже стал известен в Берлине, он обсуждался в нашем посольстве в Стокгольме, а Рузского скоро сместили! *** Дочери царя превратились в смешливых барышень, весьма критически относившихся к родителям. Сестры отлично владели английским, хуже французским, а по-русски говорили неграмот-но, употребляя такие выражения, как "ашо", "нетуги", "гляньте", "аль не знаешь". Царица выдавала им "на булавки" по пятнадцати рублей в месяц, они ходили в ситцевых платьях, спали на желез-ных кроватях под серыми суконными одеялами, будто солдаты. Надо отдать справедливость, что воспитаны они были без зазнайства: если старик лакей ронял что-либо на пол, все четыре великие княжны сразу же бросались поднимать... Заводилой и главным кри-тиком своих венценосных родителей была Ольга, самостоятель-ная, начитанная в русской истории, тайком от семьи писавшая стихи. Все четыре царские дочери были по-девичьи несчастны. При-чиной несчастья являлся Распутин, ибо газеты Европы писали о быте Царского Села страшные вещи, и потому богатейшие невес-ты мира совсем не имели женихов. Правда, незадолго до войны Ольгу возили напоказ в Румынию, были все шансы для того, что-бы она стала румынской королевой, но Ольга, вернувшись домой, долго бродила по царскосельским паркам, а потом заявила, что жениху отказывает, ибо не может представить себе жизни без Рос-сии. Ее женихом стал великий князь Дмитрий Павлович, которого Николай II выделял среди своей родни, еще не зная, что он станет убийцей Распутина. Ольга безумно влюбилась в Дмитрия, но ро-ман закончился катастрофой... Четыре барышни оказались на положении "вечных невест", и Ольга, девица с характером, возненавидела Распутина -- лютейше и страстно. По вечерам в гостиной Александрии стрекотал ки-ноаппарат, царская семья очень любила просматривать хроникаль-ные фильмы о себе, снятые практичным Хвостовым. Тишком от матери сестры подшучивали над дрыгающими на экране фигура-ми родителей, а когда экран заполнял Распутин, рассказывающий сказки наследнику Алексею, Ольга открыто фыркала, возмущаясь: -- Опять этот... нет сил выносить его! -- Он молится за всех нас, -- возражала мать. Наконец, выступая от имени всех сестер, Ольга устроила ма-тери крупный семейный скандал. -- К нам уже никто не ходит, мы живем хуже пещерных дикарей и всего боимся. Только один Распутин шляется к нам, когда ему вздумается! Иногда, мама, стоит послушать, что говорят в госпитале солдаты... Мне все противно, и я лучше уеду на фронт санитаркой, только б не видеть твоего любимца? Боже, где у тебя глаза? Неужели ты сама не видишь, что над нами все смеются... Распутин узнал об этом и отомстил Ольге -- столь паскудно, что нормальный человек даже не может придумать такой подлости. Скоро до Белецкого дошли его слова, записанные филерами: "Мне царицка надоела -- я теперь с дочкой ее, с Ольгой... ничего дев-ка!" Белецкий велел усилить наблюдение, доложил Хвостову -- Надо брать, -- отвечал министр. -- А вдруг это и в самом деле дочь его величества? -- Ну что ж -- возьмем и отпустим. Вскоре с "Виллы Родэ" позвонили агенты: -- Темный здесь. Гуляет вовсю. Денег много. Сейчас послал автомобиль за великой княжной Николаевной. -- Берите ее, но... деликатно. Через полчаса -- новый звонок: -- Она приехала. Пошла в общий зал. Там сейчас дым коро-мыслом. А как брать? Это и правда великая княжна Ольга. -- Все равно брать и сразу на Фонтанку... Притащили красотку! Точная копия великой княжны. Даже шубка на ней точно такая же, какие носили одинаково одетые дочери царя. "Ольга" закурила папиросу, выпустила дым в Бе-лецкого. -- А ты знаешь, что тебе за меня будет? Белецкий позвал Хвостова, а тот, человек решительный, за-катил "ея высочеству" звончайшую оплеуху -- вмах. -- Кто у нас проституцией ведает? Пусть придет. Явился чиновник Протасьев, знавший ночной быт столицы и все его тайны. С укором посмотрел на "Ольгу" и сказал: -- Ах, Муська! Ни стыда, ни совести... Твоя ли это клиенту-ра -- Распутин-то? Сшибай бобров на Глазовой улице... Брысь! Девке дали раза три по шее и выгнали на улицу. -- Несмешное дело! -- сказал Белецкий. -- Мы вопрос выяс-нили, но ведь публика на "Вилле Родэ" так и останется в уверенно-сти, что Распутин живет не только с царицей, но и с ее дочерьми. -- Обычно, -- отвечал Хвостов, -- в культурных странах дают через газеты опровержение. А мы некультурные -- промолчим! *** Филеры порою даже боялись записывать все рассказы Распу-тина, иногда похабные, иногда звучавшие крамольно... Но один рассказ все-таки запечатлели: "Приезжаю я в Царское, папашка грустный сидит. Я его по головке: чего тоскуешь-то? А он говорит: сапог нет, ружей нет, противогазов нет, надо бы наступать, а на-ступать нельзя. Вот, говорю, безобразнее сколько! Папашка рас-сказал, что смотр делал. Прошел полк -- в новых сапогах. За ним -- второй. Тоже в новых. Третий идет -- блестят сапоги у них. Он и скажи Косте Нилову, чтобы тот за пригорок сбегал. А там, за го-рушкой-то, один полк скидает сапоги -- другой надевает. Так и ходят перед ним... Я его спрашиваю: как же ты наступать-то бу-дешь? А он чуть не плачет: сам не знаю... англичане сулили ружей дать через два месяца!" Пока во главе Ставки находился дядя Николаша, фронт влия-ния распутинщины не знал. При Николае II положение изменилось. Конечно, запускать немытые пальцы в стратегию штабов Распутин не осмеливался. Но советы его подавались под видом "про-рочеств", "откровений" и "сновидений". А Хвостов сейчас обду-мывал, как лучше дискредитировать Распутина в глазах царской семьи. Уведомившись, что Гришка пребывает в состоянии скотс-кого опьянения, министр уже не раз устраивал ему срочные вызо-вы в Царское Село; филеры втаскивали Гришку в купе, словно мертвый балласт, Но, когда поезд прибывал в резиденцию, Распу-тин выходил на перрон трезвым -- не качнется, говорит здраво... -- Напрасно стараетесь, -- сказал Белецкий, -- Гришка обла-дает поразительной способностью очень быстро трезветь. -- Побольше денег! -- отвечал Хвостов. -- Подсаживайте к нему компании, я сделаю из него законченного алкоголика... Задача увлекательная. Паче того, Распутин, напиваясь с боль-шой охотой, кажется, сам шел навстречу желаниям министра. Бес-пробудное пьянство началось в ноябре 1915 года, и Хвостов с удо-вольствием анализировал филерские листки: Распутин на моторе уехал в Царское Село и вернулся с Выру-бовой, перекрестил Вырубову, и та уехала. Распутин с Абрамом Боберманом уехали на моторе и вернулись через 6 часов, причем Распутин был выпивший и на прощание целовался с Боберманом. А когда шел в квартиру, то спросил: "Кто у меня есть?" Ему сказали, что ждут две дамы. "А красивые?" Ему сказали: "Да, очень краси-вые". "Ну, хорошо, такие мне и нужны". Около 7 вечера он вышел из дома, не проспавшись, бормотал непонятное, стуча палкой. Распутин пришел с Т.Шаховскою очень пьяный. Вернулся и сейчас же ушли. Вернулся домой в 2 часа ночи совершенно пьяный. Секретарь Распутина А. Симанович принес корзину и сказал, что тут 6 бутылок мадеры, икра и сыр. Распутин вернулся домой, неся в каждой руке по две бутылки вина. Был очень пьян. Уйдя вчера вечером, Распутин вернулся только сегодня в 5 ча-сов утра, совершенно пьяный, каким давно его не видели. У Распутина ночевала артистка Варварова. Распутин с кн. Долгорукой приехал на моторе к ней в "Асторию" в 3 с полови-ной ночи и остался до утра. Вернулся нетрезвый. Распутин вернулся пьяный... Пришла содержанка сенатора Ма-монтова -- Воскобойникова, которой Распутин предложил зайти к нему в час ночи. Она пришла пьяная. Распутин вернулся в 3 часа ночи пьяный. Распутин вернулся в 5 утра пьян. К Распутину на моторе приехал еврей Рабинович, и отправились в "Донон" (Мойка, 24)... привезли в ресторан Джанумову и Филиппову, после обеда Распутин поехал с дамами... Распутин вернулся пьяный домой в 9 час. 50 мин. утра... веро-ятно, ночевал у актрисы Варваровой. Распутин на моторе отправился в ресторан "Вилла Родэ", куда за поздним временем не пускали. Тогда он стал бить двери и рвать звонки, а городовому дал 5 рублей, чтобы не мешал... На ночь ездил в Царское Село. Распутин с двумя неизвестными дамами отправились на моторе в ресторан "Вилла Родэ" и в 2 часа ночи наблюдением оставлены. Хвостов захлопнул папку, в которую день за днем подшива-лись филерские листки. Сказал удрученно: -- Не спивается! Необходимо крутое решение... -- А мы проморгали одну штуку, -- подсказал Белецкий. -- Оказывается, в Петербург приехал долгогривый Питирим, экзарх Грузии, и тихо поживает на Васильевском острове. У него темные связи с Распутиным, и надо ожидать изменений в Синоде. -- То-то Вырубова меня на днях спрашивала: как я отношусь к Питириму? А какие данные о нем имеете? -- Из латышей. Сын священника церкви Кокенгаузена. Как и все высшее духовенство, -- рапортовал Белецкий, -- Питирим содомник, секретарем при нем -- Осипенко, бывший учитель пе-ния в гимназии. Ясно, что экзарх -- креатура Распутина, но Питирима по ночам конспиративно навещает еще и... Штюрмер! -- Я должен взорвать этот альянс! -- воскликнул Хвостов, с хрустом переломив пополам ручку с жестким перышком "рондо". 1. МЫШИНАЯ ВОЗНЯ Днем и ночью по Николаевской дороге громыхали товарные составы, везущие на брега Невы продовольствие и топливо, -- Хвостов работать умел. Министр не учел только одного: насыщая Петроград, он оставлял на голодном пайке Москву, и теперь надо было срочно толкать эшелоны из Сибири, Поволжья и Средней Азии; москвичи мерзли в "хвостах", а ломовые извозчики Петрог-рада свозили мясные туши на мыловаренные заводы -- тоннами! Газеты обвиняли в этом безобразии владельцев складов и боен, которые доказывали, что мясо давно сгнило и годится только на мыло. "Если оно сгнило, -- рассуждали в печати, -- значит, оно завалялось на складах в то время, когда население голодало. Вывод один: спекулянты нарочно придерживали продукты, чтобы нагнать на них цену..." Россия уже привыкла к тому, что гладко никогда не бывает, но война обнажила самые гнусные язвы бюрократии и капитализма. Народ (как и сам Хвостов) еще не знал, что бан-кир Митька Рубинштейн стоит во главе подпольного синдика-та, который через нейтральные страны перекачивает в Герма-нию русские запасы продовольствия... Кстати уж -- Манус од-нажды обиделся на Распутина: -- Я столько сделал для развития русской промышленности, а чин действительного статского советника ты устроил не мне, а Митьке Рубинштейну... за какие, спрошу тебя, доблести? За те же самые "доблести" Манус тоже получил чин; теперь два явных изменника были приравнены по табели о рангах к званию генерал-майора. А это уже 4-й класс -- элита общества!.. И никогда еще богатые люди не ели так вкусно, не пили таких вин, как в это время. В моду вошли гомерические застолья, на которых процветали нравы периода упадка Византийской им-перии, в этих пирах чуялось что-то жуткое -- из легенд об орги-ях Сарданапала, и голые красавицы в одних чулках и туфель-ках, подаваемые в конце ужина на золотом блюде в виде десер-та, -- это лишь слабенький мазок, не способный точно воспро-извести жирную и сочную картину тогдашнего разврата буржу-азии, жрущей, пьющей и сыто рыгающей. Одетый в желтую кофту, еще молодой и красивый, Маяков-ский запустил в это стадо, как бомбу, свое знаменитое "Вам": Знаете ли вы, бездарные, многие, думающие, нажраться бы лучше как, -- может быть, сейчас бомбой ноги выдрало у Петрова-поручика?.. *** Вам ли, любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду?! Я лучше в баре б... буду подавать ананасную воду. *** Клерикальная элита России в канун революции настолько исподличалась, духовенство обросло такой грязью, что я отка-зался от описания многих интересных фактов распутинщины только по причинам морального порядка. С тех пор как убрали Саблера, обер-прокурором в Синоде сидел Волжин, стол ко-торого был завален делами о растлении епископами малолет-них девочек, о мужеложстве столпов высшей иерархии русской церкви... Он позвонил Хвостову. -- В какой-то степени, -- сказал Волжин, -- я попал в Синод по вашей милости, так помогите мне! Я чувствую, что появление Питирима -- это сигнальный звонок к моему изгнанию. -- Вы можете разгадать предстоящую аферу? -- Я же не сыщик. Но догадываюсь, что сначала надобно вскрыть нелегальные связи Питирима с Распутиным... В паршивом настроении Хвостов заглянул в кабинет своего товарища и спросил Белецкого, что делается со стороны МВД, дабы проникнуть в планы Питирима... Степан сознался: -- Ничего! Правда, я уже сунул взятку его "жене" Ивану Осипенко, который ведет себя как капризная любовница Рот-шильда. Заодно я пристегнул к Осипенко нашего Манасевича... Пока что Питирим блажит на всех перекрестках, что Распутина и знать не знает. Хвостов решил идти напролом, чтобы уличить Питирима как распутинского ставленника, метящего на пост первоприсутствую-щего члена в Синоде; Белецкий пытался его отговорить: -- Не связывайтесь с этой духовной шпаной. Вы бессильны, если Осипенк