то покровитель-ство Распутина необходимо ей для успеха..." Палеолога снова навестил Путилов -- хмуро пророчил: -- Дни царской власти уже сочтены, а эта власть -- основа, на которой создана вся архисложная система управления госу-дарством. Отныне нужен только повод, чтобы революция вспых-нула. В русских условиях она может быть только всенародной, но сигнал к ней, безусловно, дадут интеллигенты, не теряю-щие надежд спасти Россию одними словами. Однако, -- веско договорил Путилов, -- от буржуазной революции мы тотчас же перейдем к пролетарской... Затем в посольство пришел молодой композитор Сережа Про-кофьев, проигравший Палеологу отрывки из своей сюиты "Сарказмы", что посол тоже включил в число важных событий: "Изобилие мыслей, но они заглушаются погоней за переливами и нео-жиданными созвучиями... Верховная комиссия для расследования дела генерала Сухомлинова закончила свою работу". Вечером по-сол отъехал в театр, где слушал Шаляпина в "Борисе Годунове", и ему было даже страшно от обилия чувств и насилий, от потрясаю-щих сцен раскаяния царя. Палеолог сидел в ложе рядом с княги-нею Салтыковой, и под перезвоны колоколов женщина сказала послу с легким вздохом: -- Вот это -- мы... Вот это мы, русские! Посол поцеловал ей руку, пахнущую жасмином, и женщина, слегка колыхая прекрасный веер, внезапно призналась: -- Мы принадлежим к породе людей, обожающих зрелища. В русском народе много артистического, слишком много воображе-ния и музыкальности... Мы плохо кончим, -- тихо заключила она. "Она задумчиво смолкает, -- записал посол этот разговор, -- в ее больших светлых глазах -- выражение ужаса..." Во тьме слабого зимнего рассвета стонали путиловские заводы. Было что-то удивительное и грандиозное в этой обильной и сложной рус-ской жизни, в которой капиталист Путилов рассуждал о проле-тарской революции, гениальный мужик Шаляпин изображал царя так, словно родился в чертогах Кремля, а рабочие басто-вали на окраинах "парадиза" великой империи... Это было как раз время боев под Верденом! Чтобы помочь солдатам Фран-ции, солдаты России перешли в наступление на Двинском фрон-те, платя за каждую версту кровавый налог -- по десять тысяч жизней (такова стабильная цена Вердена для России!). А в Мо-гилеве состоялся примечательный разговор царя с Родзянко: -- Михаил Владимирович, как вы мыслите, чем закончится эта война? Благополучно ли для нас? -- Победа уже невозможна, -- ответил Родзянко. Царь подумал и сказал равнодушно: -- Благодарю вас. Больше не смею задерживать... Странное дело: весной 1916 года Романовы знали что-то такое, что давало им право планировать заключение мира на осень. Во всяком случае, Николай II и его жена были твердо уверены, что осенью война закончится, -- штыки армии мож-но развернуть внутрь России, дабы подавить все растущее дви-жение пролетариата. *** Штюрмер медленно отравлялся собственной мочой, кото-рая скапливалась в его организме. Борода клином лежала поверх расшитого золотом мундира церемониймейстера. Штюрмер не спал. Стол его был завален грудами книг о внешней политике России. -- Вот -- сказал он Манасевичу-Мануйлову, -- изучил все, что можно, и вижу, что Сазонов ведет Россию не туда, куда ей надо. К тому же... попустительствует... всяким! А сейчас, милей-ший Иван Федорыч, необходим кулак. Диктатура! Железная, и никаких гвоздей. Потому и не сплю -- думаю... исстрадался... Манасевич вполне искренне (не всегда же он врал!) отвечал экселенцу, что никакая диктатура не спасет положения: -- Бульон уже закипает, осталось бросить в него щепотку соли -- и революция начнется: прошу к столу! Вольно же вам читать трак-таты и труды Мартенса. А вы бы послушали, что говорят в казармах и на заводах... Продовольственный вопрос -- самое главное сей-час. Если он не будет разрешен, все полетит кошкам под хвост. -- Гениальная мысль! -- Тем более что автор этой мысли -- гений Григорий Распу-тин, а он, кстати, недоволен вами. Говорит, что вы сорвались с бантика. Решили резвиться сами, а на него -- нуль внимания. -- Помилуйте, к чему угрозы? Я ведь, слава богу, покушений на Распутина не устраивал... Не пойму, о чем он хлопочет? -- Гришка, как конокрад, лучше нас чувствует опасность... шкурой! И я узнал нечто удивительное. Вдруг он стал устраивать свои капиталы, Осипенко и Симанович трудятся вовсю, распихи-вая Гришкины клады по каким-то банкам, каким-то адресам и "малинам"... Тут и Питирим замешан -- тоже взял кое-что на хра-нение от Гришки! Но больше всего Распутин доверяет свои "фунансы" Симановичу. -- Разве Григорий Ефимыч собрался нас покинуть? -- Никуда он не удерет, -- со знанием дела отвечал Ванеч-ка. -- Все кости Распутина останутся на этой грешной русской земле, которую он столь значительно удобрил своими отходами... Но, между прочим, -- шепнул Манасевич, -- Распутин обязал меня обратиться к вам: не возьмете ли и вы от него на хранение? Так, ерунда разная: бриллианты... золотишко... какие-то крестики да иконки... -- Конечно! Григорию Ефимычу я не откажу. Штюрмер отправился на заседание Государственного Совета, где на него накричал военный министр Поливанов: -- Агентура Генштаба доложила, что при возникновении скандалов в злачных местах, где главным героем является Рас-путин, неожиданно подкатывает автомобиль, Гришку хватают за воротник и увозят прочь от скандала... Мне известно, -- че-канил Поливанов, -- автомобиль этот военного ведомства, а номер его записан за канцелярией премьера государства... За вами, господин Штюрмер! И это безобразие творится, когда на фронте не хватает автомашин. -- Не знаю я никаких авто, -- отрекся Штюрмер. -- Разве не Манасевич ведает вашим автопарком? -- Манасевич? -- переспросил Штюрмер. -- Но, позвольте, я да, слышал, что такой существует, но... дел с ним не имею. Он бесстыже отказался от знакомства с начальником своей канцелярии -- дальше этого идти уже некуда! Поливанов вернулся в министерство, в кабинете его поджидал с делами начальник Генштаба генерал Беляев (по кличке Мертвая Голова). -- Меня скоро скинут. -- Поливанов прошелся по коврам в отчаянно скрипящих сапожках. -- Что у вас ко мне? -- Нет колючей проволоки. Оцинкованной. -- Так поставляйте фронту неоцинкованную. Заржавеет -- ну и бог с ней! Не на века же создаются проволочные заграждения. А как идет выработка кинжалов для рукопашных схваток в окопах? -- Прекрасно. На нехватку снарядов жалоб уже нет. -- Вот видите! -- сказал Поливанов, усаживаясь за стол. -- Кое-что я все-таки сделал. Если меня и прогонят, я уйду с чи-стой совестью. -- Беляев заговорил о катастрофической убыли офицеров. -- Сами виноваты! -- отвечал ему Поливанов. -- На-чиная с кадетского корпуса мы воспитываем браваду. Папиросу в зубы -- и в атаку. А за ним -- солдаты. Пулеметы внесли по-правку в место офицера на фронте. Будь умнее: пропусти солда-та вперед, а сам следуй за ним, как заведено у немцев. У нас же так: первая пуля -- бац в офицера! Вот и навалили их штабеля-ми. А ведь еще сиятельный Потемкин говорил, что для выделки солдата нужны мужик с бабой да ночка потемней. Для офицера же -- давай время, деньги, знания... После этой беседы с Беляевым в кабинет военного министра вплыла красавица, каких Поливанов давненько уже не видывал. -- Баронесса Миклос, -- представилась она. -- Очень приятно, -- буркнул Поливанов, испытывая жела-ние полистать справочник департамента герольдии, ибо что-то никогда не приходилось ему слышать о таких баронах на Руси... Миклос, сияя зубами, поведала этому черствому педанту, что беспокоится не за себя. Дело в том, что для победы нашей дорогой Родины пропадает очень ценное секретное изобретение. -- Я в этом ничего не смыслю, -- говорила Миклос, рас-крывая ридикюль, -- но уяснила лишь одно. Там главная де-таль -- дырочка, которая обеспечит России скорейшую победу над Германией. -- Значит, все дело в дырке? -- спросил министр. -- Вы меня поняли сразу! Такая маленькая симпатичная дыруся, через которую вы, не выходя из этого кабинета, може-те видеть все, что творится в ставке кайзера, этого оголтелого врага человечества. Не дайте же погибнуть столь ценному изоб-ретению дырочки! -- Ни в коем случае... не дам, -- согласился Поливанов. Она протянула ему записку от Распутина, и министр с удивле-нием прочел: "Милай дарагой послушь дедушку у няво бедный нужда пришла". Поливанов вернул записку красавице. -- Но здесь речь о дедушке, а вы... бабушка? -- Ах! -- вспыхнула Миклос. -- Извините, я случайно не ту достала... Там, понимаете, все зависит от этой милой дыруси! Снова сунулась в ридикюль -- извлекла нужное: "Милай дарагой послушь дамочку бедная она ей помочь роспутин". -- Вот что! -- сказал Поливанов, не вставая. -- Сейчас же убирайтесь отсюда вместе со своей вульгарной дыркой или дырусей... Баронессу будто ветром сдуло. Поливанов позвонил в комен-датуру министерства на первом этаже здания. -- Сейчас мимо вас на цыпочках проследует удивительно элегантная и красивая лахудра. Арестуйте ее... -- После чего министр соединил себя с Сазоновым. -- Добрый день, Сергей Дмитриевич, ну, как ваш грипп? Легче? Слава богу... Вы знае-те, я сейчас начинаю жалеть даже о Горемыкине! С этим рамолисментом хотя бы до девяти утра можно было о чем-то разго-варивать. Он хамил, отказывал, издевался, но это была прав-да... самая махровая, самая реакционная, но все-таки правда! А я сегодня схватился со Штюрмером, теперь жду, когда меня подцепят на лопату и перебросят через забор. -- Мой милый, -- задушевно отозвался с Певческого моста министр дел иностранных, -- у меня точно такое же положение. Сейчас возник вопрос о самостоятельности Польши, и здесь я со Штюрмером на ножах... Вся нечисть встает стенкой! -- Сергей Дмитрич, как же дальше-то жить? -- А мы не будем жить. Вы напрасно волнуетесь. -- Почему так? -- Потому что Россия уже не великая держава... Только успел повесить трубку -- звонок от Беляева. -- У меня, -- доложил тот, -- сейчас был странный разговор. Из Царского позвонила Вырубова, потом к аппарату подошла сама императрица, которая просила меня как начальника Генштаба при-ложить максимум усилий для защиты Распутина от покушений... -- Это чума! -- отвечал Поливанов. -- Сейчас на охрану Рас-путина поставлено семь автомобилей, а если пересчитать всю гро-мадную свору агентов, берегущих его жизнь, то можно составить батальон, способный прорвать линию фронта... Как забастовки? -- Путиловский завод -- главная язва. А вот и новость: видели Сухомлинова на перроне Царскосельского вокзала... с женой! Оба были веселые, он ходил гоголем, отчаянно допингируя. -- Это ясно, -- сказал Поливанов. -- Шантеклер со своей ку-рочкой ездил клевать крупицы милостей. Но его все равно посадят! Потом, сцепив пальцы, министр думал: "Нет ли тут какой-либо игры Беляева? Кажется, нет..." Но игра была! Распутин рассказывал: "Вот Беляев -- хороший министр был бы, что там папашка смотрит! Я маме сказал, что бог его желает, а папашка уперся..." *** Авангард пролетариата, путиловские рабочие, бастовали, и забастовка стала главной темой для закрытою совещания. Ми-нистерские верхи были встревожены -- стачка путиловского завода могла явиться сигналом для всеобщей забастовки в стра-не. России хотели заткнуть уши, чтобы она не услышала рева путиловских цехов... Штюрмер униженно просил Поливанова: "Умоляю вас в Совете по государственной обороне даже не касаться этого вопроса... Ужасно неприятно!" Поливанов по-ступил наоборот: отчеты о закрытом заседании он предал пе-чатной гласности, "что, -- докладывал Штюрмер царю, -- при существующей общей политической обстановке и наблюдае-мом в рабочей среде весьма серьезном брожении не может не быть признано чрезвычайно опасным". Алиса истошно взывала к мужу: "Обещай мне, что ты сразу сменишь министра военно-го -- ради самого себя, твоего сына и России!" Распутин про-должал зудить о Поливанове: "Гордый он... все сапогами скри-пит, на нервия действует. Нашел чем хвастать! Да у меня сапоги громчей евонных..." В кабинете военного министра отзвонили старинные часы, еще помнившие времена Кутузова, Барклая, Аракчеева и Ер-молова. Вот и письмо от царя: "Алексей Андреевич. К сожале-нию, я пришел к заключению, что мне нужно с вами расстать-ся..." По заведенной традиции, рескрипт должен сопровождаться высочайшей благодарностью. Царь отщелкал ответ: "Объявле-ние благодарности отменяю!" Это было уже чистое хамство... Поливанов принял министерство от Сухомлинова в состоянии развала, когда фронты трещали. Он взялся за дела в пору сума-тошной эвакуации промышленности на Восток, он сумел за-ново вооружить армию, при нем стабилизировалась линия фрон-та, -- и теперь Россия, заполнив арсеналы, готова к неслыхан-ному наступлению, которое войдет в историю под названием Брусиловский прорыв. Надев шинель и скрипя сапожками, Поливанов удалился -- без благодарности, как оплеванный... Выпивая рюмку ежевичной и расправив усы большим и сред-ним пальцами (жест весьма неизящный), Николай II сказал: -- Постный куверт передвиньте к моему куверту... Постничал в Ставке только один генерал -- главный полевой интендант Дмитрий Савельевич Шуваев, честный, старательный работяга. Старик не понимал, за что ему выпала такая честь -- сидеть подле самого императора. Царь огорошил его словами: -- Сегодня вы уже мой военный министр... Постный груздь скатился с вилки на скатерть. -- Ваше величество, -- взмолился Шуваев, -- да помилуйте, какой же я министр? Сын солдата, иностранных языков не знаю, даже за вашим столом сидеть не умею. Вот служил верой и правдой по разным медвежьим углам да ни одной всенощной не пропустил со своей старухой... Ну какой я, к черту, министр! -- Не спорьте со мною, -- отвечал царь. -- В том, что армия стала одета и накормлена, ваша заслуга. Вы искоренили взяточни-чество и умеете разговаривать с простым народом... Очевидец записал: "Шуваев так же вышел в нахлобученной на уши папахе, руки в карманы, животом вперед -- и пошел себе домой, как ходил всегда". Верный себе, он обладал про-стонародной честностью. Когда рука самодержца выводила сло-ва "по высочайшему повелению", Шуваев дерзко останавливал императорскую длань: -- Так нельзя! Я пришел к вам, изложил свои мысли, а вы вдруг -- "высочайшее повеление". Да откуда ж оно взялось? Пра-вильнее вам писать так: "По мнению генерала Шуваева..." Царя коробило от бестактности, но ничего не поделаешь -- сам выбрал "постника". Шуваев, размахивая рукой, доказывал: -- Опираться на армию, чтобы противодействовать течению жизни народа, нельзя. Да и вообще, ваше величество, какая у нас, к черту, армия? Возьмут мужика от сохи или рабочего от станка, завернут их в шинель, покажут, как надо стрелять, и вот -- в окопы. Это не армия -- милиция какая-то... ополчение! Кажется, царь уже пожалел, что взял богомола Шуваева, а не Беляева с его "мертвой головой". Прибыв в столицу, новый воен-ный министр должен был неизбежно столкнуться с Распутиным... -- Шуваев у аппарата, -- сказал он, снимая трубку. -- Это я, -- прогудело, -- я... Распутин... -- Чего тебе от меня надо? -- Помолиться бы мне за тебя надобно. -- Больше меня тебе не намолиться. -- Поговорить бы... Все мы человеки. -- Приемные дни по четвергам. Запишись, как положено, у адъютанта. Что надо -- доложи. Станешь болтать -- вышибу. Будь здоров! Шуваев велел допустить столичных журналистов. -- Могу сказать одно: дела военного министерства я принял в идеальном порядке, в чем немалая заслуга моего талантливого пред-шественника -- Алексея Андреевича Поливанова... Солдатский сын оказался благороднее царя! Была весна, Сухомлинова везли в Петропавловскую кре-пость -- на отсидку. Нельзя узникам спать на домашней перине ему позволили, нельзя узникам сидеть в мягком крес-ле -- ему привезли кресло. Вместо обычных тридцати минут он гулял по два часа в сутки. Распутин ввел в кабинет царицы рыдавшую Екатерину Викторовну. -- Был чудный теплый вечер, -- начала она, -- и ничто не предвещало беды. Мой первый муж (негодяй, как выяснилось) абонировал ложу в киевской опере, а мой второй муж (этот дивный человек!) как раз тогда овдовел. Альтшуллер сказал моему второму мужу, что в Киеве появилась красавица, рот которой -- точная копия рта второй жены моего второго мужа. Эта краса-вица с таким ртом была я! В театре он подошел ко мне, и мы сразу воспылали друг к другу. Это была чистая любовь. Боже, сколько грязи потом нанесли к нашему порогу. И вот он... в крепости. За что?! Алиса взяла платочек для утирания слез. -- Понимаю вас. Я сама изведала черную людскую ненависть. Меня, как и вас, тоже называют германской шпионкой... Екатерина Викторовна, вся в глубоком трауре, протянула ей жалобу от мужа. Дело в том, что в камере в"-- 43, где сидел Сухо-млинов, был замечен ползущий по стенке... клоп-с! -- Это ужасное животное, -- содрогнулась императрица. -- И кипятком не выведешь, -- подал голос Распутин. -- Я, бывалоча, в деревне из чайника их шпарил, шпарил... Живучи, окаянные! За што энтим ученым деньги платят? Всякую хренови-ну выдумывают, а клопа истребить неспособны. Ну, скажем, теле-фон -- оно понятно. Без него -- не жисть. А на што трамвай? На што нам всем ликтричества разные? Ох, грехи наши... А стари-кашка мается! 11. ВОЙНА ИЛИ МИР? Конечно, если Россию нельзя из войны выбить, то ее мож-но из войны вывести. Германская дипломатия передоверила воп-рос о мире магнатам промышленности. В канун брусиловского наступления знаменитый капиталист Гуго Стиннес, стоявший у маховика германского военного Молоха, встретился в Сток-гольме с японским послом: -- Кажется, пришел момент смены политических настроений. Я думаю, у японцев нет желания продлевать войну с нами, а что касается русских, то в Берлине стало точно известно: двор царя в Петербурге, как никогда, склонен к мирному диалогу. Япония, которая вдали от решающих событий Европы под шумок стряпала свои колониальные делишки на Дальнем Вос-токе, была совсем не заинтересована в мире, означавшем ко-нец грабежа Кореи и Китая, а потому посол отвечал Стиннесу, что "Япония не нуждается в скороспелом мире". Стиннес ответил ему: -- Но ведь кто-то из воюющих должен первым сказать ро-ковое "альфа"; если никто из нас не возьмет на себя инициати-вы в делах войны и мира, то мир вообще станет невозможен до тех пор, пока не будет убит последний в мире солдат... Мы надеемся, -- заключил Стиннес, -- что содержание этой бесе-ды останется в глубокой тайне. В чем японский посол горячо его и заверил. А когда Стиннес удалился, он снял трубку телефона и позвонил в русское посоль-ство, которое сразу же известилось о германских предложениях мира. Теперь любопытно, как будет развиваться эта политическая интрига далее, -- каналы ведь очень глубокие, туннели ведь очень темные. Кто осмелится говорить с немцами о мире?.. Из клиники Бадмаева Протопопов выходил в широкий мир, веря в чарующую силу "цветка черного лотоса", веря в астральные пророчества хи-романта Перрена, включенного в "7-й контрольный список" не-мецких шпионов! *** Верден -- это символ героизма народов Франции... Итальянцы не имели своих "верденов", и, полностью раз-громленные в битве при Трентино, они истерично взывали к России о помощи, иначе -- угрожал Рим! -- Италия пойдет на заключение сепаратного мира. На конференции в Шантийи со-юзники договорились, что Россия ударит всей мощью фронтов в июне месяце. Но итальянцы драпали столь быстро, что в Мо-гилеве решились нанести удар по врагу раньше сроков... Импе-ратрица знала, что средь генералитета она крайне непопуляр-на, и потому наведывалась в Могилев чрезвычайно редко. Но в канун Брусиловского прорыва Алиса зачастила к мужу. Главный же в Ставке, конечно, не ее муж, а этот вот неопрятный косог-лазый старик с усами в стрелку -- генерал Алексеев. После обе-да Алиса взяла старикана под руку и сказала ему: -- Погуляйте со мной по саду. Я так люблю природу... Когда цари о чем-либо просят, понимай так, что они прика-зывают. В саду губернаторского дома они любовались панорамою зелени на обывательских огородах, дышали и ароматом зацветаю-щих дерев, в которых попискивали могилевские птахи. Алиса воз-бужденно заговорила, что люди не правы. Люди вообще всегда не правы, но в данном случае они клевещут на Распутина, считая его первоклассным негодяем. -- Старец -- чудный и святой человек, он горячо привязан к нам, а его посещение Ставки принесет крупный успех в войне... Алексеев за время службы при царе немало кривил душою, и не всегда была чиста его воинская совесть. Но в этот момент старый русский генштабист решил быть честным -- он сухо ответил: -- Ваше величество, допускаю, что Распутин горячо к вам привязан, но, ежели он появится в Ставке, я немедленно ос-тавляю пост начальника верховного штаба при вашем венце-носном супруге. Императрица никак не ожидала такого ответа. -- Это, генерал, ваше окончательное решение? -- Несомненно, -- ответил ей Алексеев... Чтобы он не слишком-то косился в сторону "бабья" и Распу-тина, из Царского Села ему привезли в подарок дорогую икону, и царица сказала Алексееву, что это дар самого старца. -- Икону от Григория он принял, -- рассказала она мужу, -- а значит, бог благословит его штабную работу... Ники, почему ты сты-дишься? Не бойся открыто афишировать имя Григория, гордись, что тебя любит такой великий человек. Если же Алексеев посмеет рыпаться, укажи ему на божественную мудрость нашего друга... Брусилов прибыл в Ставку, где встретился с Алексеевым; он решил "торпедировать" Австрию немедленно и, отступая от шаблонов, задумал прорыв фронта в пяти пунктах сразу, чтобы запутать противника, чтобы Вена, будучи не в силах разгадать направление главного удара русских, не могла маневрировать своими резервами. -- Но, -- сказал Алексеев, -- государь император счел за бла-го отсрочить прорыв на две недели, и... планы меняются. -- Войска уже на исходных позициях. Где государь? -- Главковерх... спит. -- Разбудите! -- потребовал нервный Брусилов. -- Я достаточно смел, чтобы разбудить главнокомандующего, но у меня не хватит храбрости будить самого императора... Под храпение верховного Брусилов, на свой страх и риск, пошел ставить Австрию на колени. Он потерял в этой битве шестьсот тысяч солдат, но Габсбурги потеряли их полтора мил-лиона, а еще полмиллиона неряшливыми колоннами вытекали из дубрав Галиции и Буковины -- сдавались в плен; эшелонами их вывозили в глубину русских провинций, где чехи, словаки, хорваты и сербы встретили самый радушный прием у населе-ния... Кажется, что в истории Брусиловского прорыва все уже давно ясно! Но стоит коснуться его подоплеки, как сразу начи-наются какие-то тайны. Эти тайны, я уверен, сопряжены с тем, что весной 1916 года Романовы были убеждены в скором на-ступлении мира А потому геройский натиск армий Брусилова был сейчас крайне невыгоден царизму. Подозрительно, что ос-тальные фронты не поддержали прорыва войск Юго-Западного фронта... Алиса снова прикатила в Могилев -- к мужу. -- Аня передала мне слова нашего друга, он просит тебя что-бы ты задержал наступление на севере. Григорий сказал, что если наступаем на юге, то зачем же наступать и на севере? Наш друг сказал, что видел на севере окровавленные трупы, много трупов! Царь спросил -- это опять "ночное видение"? -- Нет, на этот раз просто разумный совет... Видя, что Брусилова не схватить за хлястик, царица из резерва вызвала могучее подкрепление в лице Анютки Вырубовой, явив-шейся в Ставку на костылях и с фурункулом на шее. Если верить Алисе, то Вырубова "тоже принесла счастье нашим войскам"! -- Не спеши, -- уговаривала мужа царица, -- не надо насту-пать так настойчиво. Что тебе это даст? Зачем ты трясешь дерево? Подожди осени, и созревший плод сам упадет тебе в руки... От внушений она переходила к истерике: -- Скажи ты Брусилову, чтобы он, дурак такой, не вздумал залезать на Карпаты... Этого не хочет наш друг, и это -- божье! А еще хочу спросить какой раз: когда ты избавишь нас от Сазонова? И все время, пока русская армия наступала, Распутин был не в духе, он материл нашу армию, а царя крыл на все корки: -- Во орясина! Мир бы делать, а он поперся... "Ах, отдай приказание Брусилову остановить эту бесполезную бойню, -- взывала в письмах императрица, -- наш Друг волнует-ся!" Брусилов не внял их советам -- нажимал. Под его командова-нием русская армия доказала миру, что она способна творить чуде-са. В результате Россия, будто мощным насосом, откачала из Фран-ции одиннадцать германских дивизий, а из Италии вытянула на Восток шесть дивизий австро-венгерских: коалиция Антанты вздох-нула с облегчением. Легенда о "русском паровом катке", способ-ном в тонкий блин раскатать всю Европу, словно хороший блю-минг, -- эта легенда живуча... *** Корней Чуковский, молодой и обаятельный, открыл доро-гу в Англию, где его чествовали как достойного представителя российской интеллигенции (с ним были Набоков и Немиро-вич-Данченко). Переводчик Уитмена и Оскара Уайльда, друг Ильи Репина и Маяковского, писатель острого глаза, он отме-тил, что "Англию захлестнуло книгами о России, о русском народе. Даже "Слово о полку Игореве" переведено на английс-кий...". Британцы, подобно немцам, были экономны в расхо-дах; газеты пестрели объявлениями -- как из старой шляпы соорудить новую, как из газетной бумаги свернуть матрац и одеяло. Английская дама не шила себе туалета, ибо туалет равен стоимости четырех снарядов калибра в 152 мм. Дэнди не риско-вал выпивать бутылку шампанского, цена которой -- пять вин-товочных обойм. Корней Чуковский записывал на ходу: "Проходите по улице и видите вывеску: "Фабрика швейных машин". Не верьте -- здесь уже давно собирают пулеметы. Вот другая вывеска: "Венские стулья"... Не верьте и ей -- тут фабрикуют ручные гранаты..." После делегации русской интеллигенции бри-танское правительство пригласило и парламентскую. Засим на-чалась политика -- довольно-таки кривобокая, ибо, едва сту-пив на берег Альбиона, профессор истории Милюков не при-думал ничего умнее, как заявить англичанам: "Мы не оппози-ция его величеству -- мы лишь оппозиция его величества..." Бей нас, если мы такие глупые! А возглавлял парламентскую делегацию Протопопов -- отсюда он финишировал в историю... Английский парламент и его нравы потрясли русских думцев. Впереди спикера бежали герольды, согласно древней традиции кричавшие: "Пусть иностранцы уходят! Пусть они уйдут..." Хвост черной мантии спикера несли пажи, на головах секретарей кача-лись седые букли париков времен Кромвеля. Спикер садился на мешок с шерстью, а депутаты располагались на длинных скамьях, говоря свои речи -- без вставания. И никто не кричал ораторам: "Федька, кончай трепаться... Ты опять выпил!" На все запросы парламента был готовый ответ правительства, и невольно вспоми-нался Штюрмер, ходивший а павильоне Таврического дворца по стеночке, крадучись, будто кому-то должен, но вернуть долг не в состоянии. Министры, отвечая парламенту, опирались на ящик, в котором лежали Евангелие и клятва говорить правду, только прав-ду, еще раз правду! А вечером, напомнив легенды старого Лондо-на с ужасами убийств и грабежей, прошли по коридорам солид-ные привратники, выкрикивая старинный вопрос: "Кто идет до-мой? Кого проводить до дому?.." Английские министры спрашивали Протопопова: -- Как могло случиться, что ваша страна, в которой все есть, ничего не имеет и постоянно содрогается в конвульсиях? -- Это наша вина, -- отвечал Протопопов. -- Мы сами не знаем, чего хотим. Уверен, что все русские в душе жаждут снова иметь на своих шеях Столыпина... Мы нежно тоскуем о диктатуре! Семь тысяч жирных десятин земли, суконные фабрики, дво-рянское происхождение, общественное положение и, наконец, блестящее знание английского языка -- этот комплекс преиму-ществ заметно выделял Протопопова средь прочих думцев. Но вду-майтесь: всю жизнь человек провел за кулисами активной жизни, изображая только "голос певца за сценой", и никак не удавалось дать, сольный концерт в заглавной роли душки-тенора... Парла-ментская делегация России вернулась в Петроград 17 июня, а Про-топопов задержался по дороге в Стокгольме, и здесь историки ощу-пью пробираются под покровом занавеса, опущенного над свида-нием Протопопова с немецким дипломатом Варбургом. "Навьи чары" заманивали октябриста в туманные дебри войны и мира... На самом деле все было просто! Шведский банкир Ашберг сказал Протопопову: -- Вас желает видеть представитель германского посольства Варбург, и мы обеспечим тайну этого свидания... Свидание подготовили три капиталиста: Ашберг -- шведский банкир, Гуревич -- русский коммерсант, Полляк -- нефтепро-мышленник из Баку (все трое -- сионисты!). В стокгольмском "Гранд-отеле" состоялась встреча Протопопова с Варбургом. -- Вы, -- начал Варбург, -- имели неосторожность помес-тить в английской прессе статью, что у вас появился новый союзник -- голод в Германии. Это не совсем так. Да, у нас кар-точная система. Но мы рискнули на ограничение продуктов не потому, что испытываем голод. Просто мы, немцы, привыкли все приводить в систему. Мы не пресекаем события, мы их пре-дупреждаем... -- При этом Варбург с умом не коснулся карточ-ной системы на сахар в России, ибо он наверняка знал, что как раз в это время Брусилов хотел повесить киевских сахарозавод-чиков Бродского и Цейтлина (за то, что они продавали в Гер-манию украинский сахар!). -- Война, -- продолжал Варбург, -- потребует еще немало крови, однако никакой выгоды нашим странам не принесет. Общие очертания границ останутся пре-жними, но Курляндия должна принадлежать Германии, а не России, к которой она привязана слишком искусственно. -- Латыши не привязаны к нам искусственно, -- справедливо заметил Протопопов. -- Их давнее тяготение к России известно. -- Латыши, -- отвечал Варбург, -- это... мелочь! -- Но поляки-то уже не мелочь. -- Верно, -- согласился Варбург, -- и Польша должна стать самостоятельной... в этнографических границах. Протопопов отвечал на это весьма толково: -- Если вы обеспокоены созданием Польши в ее этнографи-ческих границах, тогда вы сами понимаете, что в состав польского государства войдут и те области Германии, которые населены ис-ключительно поляками... Хотя бы промышленная Силезия! Варбург сделал крайне изумленное лицо: -- Но в рейхе нет поляков! Поляки есть только в России и в Австрии, а германские поляки, спроси любого из них -- и они скажут, что счастливы принадлежать к великой германс-кой нации... Гнусная ложь! Из-под маски учтивого немецкого диплома-та вдруг проступило клыкастое мурло "высшей расы". Далее кос-нулись Эльзаса и Лотарингии; сербов и бельгийцев Варбург даже чуточку пожалел, а в заключение он бурно ополчился против Англии: -- Эту бойню вызвала к жизни политика лондонского кабине-та. Если бы в июле четырнадцатого Англия твердо определила свою позицию -- войны бы не было (в чем Варбург отчасти прав). Лон-дон заварил это гнусное пиво, от которого бурчит в животе у меня и у вас. Так не лучше ли вам, русским, отвернуться от вероломной Англии и обратиться к нам с открытым забралом?.. Нащупывая скользкую тропинку к миру, беседу вели два вид-ных капиталиста -- Протопопов с его ситцевыми фабриками и Варбург, гамбургский банкир, который до войны обслуживал гер-манские интересы в Русско-Азиатском банке. Скреплял же их ру-копожатие Лев Соломонович Полляк -- директор правления неф-тепромышленного общества "Кавказ", он же директор московско-го филиала нефтепромышленного общества "Мазут" (нефть и ма-зут -- кровь XX века!). В бадмаевской клинике его встретил Распутин. -- А ты с башкой! -- похвалил он Протопопова. -- Пациент очень дельный, -- согласился Бадмаев. А большой знаток тюремного быта и любитель блатных песен, "безработный" генерал Курлов хрипло пропел Протопопову: Эх, будешь ходить ты -- вся золотом шитая, спать на парче да меху! Эх, буду ходить я -- вся морда разбитая, спать на параше в углу! -- Сашка, -- сказал он потом, -- ты имеешь на руках такие козыри, что будешь полным кретином, если сейчас продуешься... -- Я мечтаю о министерстве торговли и промышленности, и я уверен, что Дума и Родзянко поддержат мою кандидатуру. -- Дерьмо, а не министерство. Нашел о чем мечтать! Пуды-то да фунты мерить? Пойми: эм-вэ-дэ -- это пупок всей власти... "Голос певца за сценой" приближался. Боже мой, как он исполнит свою арию! Самое удивительное, что Протопопов не сфальшивит. *** Распутин был такой пьяный, что когда Вырубова звонила ему из Царского Села, спрашивая о том думце, что ездил в Англию и задержался проездом в Стокгольме, -- тогда Гришка, не будучи опохмелен, все перепугал и переврал фамилию Протопопова: -- Калинин, кажись, хрен его знает! Царю так и доложили, что с Варбургом беседовал Калинин. -- Калинин? -- удивился царь. -- Но я такого не знаю... Об этом Протопопову поведал огорченный Бадмаев: -- Напился, свинья... Даже фамилию друга забыл. Сколько раз я ему твердил: не пей -- сам погибнешь и всех нас погубишь. Протопопов, громко рыдая, звонил на Гороховую: -- Как вы могли? Меня, дворянина, мало того, предводителя дворянства, и вдруг... так подло извратили мою фамилию! -- Да не серчай... Стока народу крутится, рази всех тут упомнишь! А чем тебе, дураку, плохо быть Калининым? Под этой кличкой он и был зашифрован в Царском Селе. 12. ГОЛОСА ПЕВЦОВ ЗА СЦЕНОЙ -- У меня был Распутин и, кристально трезвый, сказал, что его "осенило" в отношении вас. Он сейчас недоволен автономнос-тью Штюрмера, а вы... Почему бы вам не стать премьером? -- Господи! -- отвечал Протопопов. -- Что так много обо мне разговоров? Мне светит звезда министра торговли. -- Слушайтесь Пашу: хватайтесь за эм-вэ-дэ... В этом тоже была подоплека. За время "безработицы" Курлов так много задолжал Бадмаеву, что тот был в отчаянии. Про-вести жандарма в МВД врач не мог, но зато можно провести Протопопова, Сашка потянет за собой Пашку, и тогда Курлов вернет долги... Логика железная! А по законам Российской им-перии, человек, не оплативший векселей, не вправе занять пост министра. "Протопопов -- наша последняя карта". Именно так было решено в кругу сионистов, и они сразу же, без промедле-ния, схватили его за жабры. Симанович, скромно именовав-ший себя "евреем без портфеля", нагло заявил кандидату в министры внутренних дел, что в любой момент они могут объя-вить его несостоятельным должником. -- Ваши векселя у меня, -- сказал ювелир. Николай II как раз вызывал Протопопова в Ставку, все скла-дывалось столь удачно, и вдруг... эти векселя! "Навьи чары" сколь-зили за окном, оплывая, словно воск старинных свечей. -- Дайте мне сто пятьдесят тысяч, -- взмолился Протопопов. -- Дадим! Но вы же не погасили прежних долгов. -- О боже! -- закатил глаза Протопопов. -- Сразу, как я стану министром, я верну вам все... все-все, даже с лихвою! Свидания Протопопова с еврейской мафией происходили тайно в доме в"-- 44 по Лиговке, где жила княгиня Мария Мышецкая, урожденная Мусина-Пушкина (двоюродная сестра Протопопова). Сионисты уже поддели на крючок запутавшегося в долгах Добро-вольского, теперь зацепили за кошелек и Протопопова... Симано-вич писал: "Мы взяли с него обещание что-нибудь сделать для евреев. Мы заверили его, что почва в этом отношении уже подго-товлена нами и дальнейший успех зависит исключительно от его ловкости и умелости..." Протопопов сказал, что в разговоре с ца-рем хотел бы в первую очередь коснуться злободневного "продо-вольственного вопроса", но Симанович грубо пресек его: -- Сначала -- евреи, а жратва -- потом... "Еврейский вопрос -- это выдумка! Российскую империю на-селяло множество угнетенных народов, так или иначе бесправных. Если вникнуть в суть дела, то якуты имели еще больше прав на выдвижение якутского вопроса, таджики могли поставить свой -- таджикский, армяне -- армянский, а чукчи -- чукотский... Да и о каком, спрашивается, "бесправии" могли толковать Рубинштейны и манусы, гинцбурги и симановичи, владевшие банками, держав-шие конторы на Невском, хозяева редакций и универсальных ма-газинов? Может, их беспокоила трагическая нужда сапожника Ицека Хаймовича из заштатной Хацепетовки? Или они тревожи-лись за бердичевского портного Мойшу Шнеерзона, сгорбленного над перелицовкой задрипанных штанов? Леонид Утесов, сын одес-ского еврея, описал нам только одну ночь своего отца, проведен-ную им без права жительства на скамейке в садах Петербурга, -- и это действительно страшно! Но подлинно бесправные евреи-тру-женики никогда и не были сионистами: напротив, все свои надеж-ды на равноправие они возлагали на единение с русским народом, который сокрушит систему угнетения множества больших и малых народов империи. Звонком по телефону Штюрмер объявил Протопопову, что сегодня вагон будет подан -- можно ехать. Протопопов накануне не выспался, так как всю ночь провел в салоне госпожи Рубинш-тейн, страстной спиритки, и сообща они вызывали могучий дух Столыпина, который под утро явился к ним и произнес в утеше-ние одно коротенькое слово из трех букв, на что банкирша сказа-ла: "Это он... Как же я сразу не догадалась?" Александр Дмитрие-вич, изможденный, заснул на плюшевых диванах купе, разбудил его визг тормозов. -- Ставка! -- объявили ему... Протопопов не стал умываться, а сразу нацепил пенсне. Мо-гилев встречал его клубами паровозного дыма из распахнутых во-рот депо, серыми досками перрона, рыхлыми заколоченными да-чами на огородных окраинах... Вот первый вопрос императора: -- Вы видели английского короля Георга Пятого? Скажите, так ли я похож на него лицом, как это все говорят мне? -- Ваше величество, -- отвечал Протопопов, -- это не вы по-хожи на него, это он старается походить на вас... Царю такая лесть показалась приличной (хотя Протопопов ук-рал остроту у Виктора Гюго). Позже он дал показания: "У меня был довольно долгий разговор с государем... после обеда он мне сказал. "А теперь мы поговорим". Я ему подробно говорил о еврей-ском вопросе... потому что я его довольно широко поставил"! Ко-нечно, если бы Протопопов заострил не еврейский, а половой вопрос, царь все равно, как человек воспитанный, и этот вопрос выслушал бы с пониманием общей суш дела. Сейчас его больше волновало свидание Протопопова с Варбургом, но коли уж завели разговор о евреях, Николай II поддержал эту тему, не догадыва-ясь, что в данном случае он, император, оплачивает те самые век-селя, которые были учтены Аароном Симановичем и его компа-нией... Протопопов сумел произвести на государя приятное впе-чатление, ибо помнил слова Курлова о козырях, которые попада-ют в руки игрока не так уж часто. На прощание государь сложил руку дощечкой и протянул ее: -- Александр Дми