верях. Дымила свеча. Фридрих выждал. - Нельзя быть таким олухом, - сказал кронпринц, бледнея. - Вы Библию чита- ли хоть единожды? А разве сам господь не был первым шпионом в мире? Возьмите "Книгу чисел", в главе тринадцатой вы найдете суждение всевышнего о пользе, благородстве шпионажа. Я вас не воровать прошу, а наблюдать... Теперь - сади- тесь! Маншгейн сел, покорный. Он был разумен, тонок, наблюдателен. Фридрих заго- ворил так, будто уже все решено меж ними: - Сейчас получите отпуск для посещения родителей в русских Инфлянтах. У вас будут на руках самые отличные аттестаты. Просто превосходные! Храбрость и разум ваши - это тот душистый мускус, о котором не кричат на улицах... Далее, - продолжал кронпринц, - назревает война с Крымом, и офицеры с военным обра- зованием России нужны. От службы не отказываться! Задача первая: пробейтесь в адъютанты к кому-либо из русских военачальников... Задача последняя: ^станьте лицом самым близким к фельдмаршалу Миниху, ибо этот человек водит всю армию России, а по чину генерал-фельдцейхмейстера главенствует над русскою артилле- рией... - Мне все понятно, высокий кронпринц. - Тогда... держите паспорт! Вы нежный сын и тоскуете по своей матушке. Вот и поезжайте в свои поместья. А я вас не забуду и все эти годы буду следить за вами, как наседка за цыпленком. - Вы сказали... годы? - обомлел Манштейн. - Да. Приготовьтесь к долгой разлуке со своим кронпринцем, с которым вам предстоит встретиться, когда он станет вашим королем. И не забудьте проштуди- ровать главу тринадцатую из "Книги чисел"! Я не буду повторять, что там изло- жено от силы божественной... Меня интересует Россия вся: вплоть до устройства мужицкой сохи, вплоть до длины ружейного багинета. Русские для меня еще загад- ка: это либо прирожденные рабы, либо... Боюсь так думать, но иногда они ка- жутся героями античного мира! Манштейн прибыл в Лифляндию, быстро перешел на русскую службу и появился в Петербурге. Ведь он не просто офицер, каких много, а получивший военное обра- зование, и этим был любопытен для всех. Его представили Анне Иоанновне, его заметили при дворе. Манштейна сразу прибрал к рукам принц Гессен-Гомбургский, нуждавшийся в завидном адъютанте. Миних тоже положил свой глаз на Манштейна. - Таким, как ты, - сказал ему фельдмаршал, - не место торчать при этом принце... Ступай ко мне. Я тебя возвеличу! ...В этом году Фридрих вступил в переписку с Вольтером - в этом году рабс- кая страна Россия вступила в борьбу с рабовладельческим ханством Крыма. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Еще зима была студеная, когда пришел в Петербург караван белых двугорбых верблюдов из Китая, привез он камни новые. Для торгов эти камни выставлялись в Итальянской зале, и были аукционы публичные. Императрица всегда на торжище присутствовала, много камней для себя скупая. Камни из Китая были еще сыры, необработанны, а чтобы красоту им придать, Анна во дворце своем мастерскую имела. Морозы стояли крепкие, устойчивые. Деревья на першпективах - в кружевном серебре, будто кубки богемские. Снег хрустел под ногами прохожего люда. Пе- тербург просыпался раненько... Вот кому нужда была раньше всех вставать, так это миллионщику Милютину. Ради чести в истопниках у царицы служил и поднимал- ся часа в четыре утра, чтобы к пяти уже в ливрее быть. Печи топил в спальне царицы, оттого-то и Анна и граф Бирен его своим человеком считали. Императрица истопника давно уже не стыдилась. Видел он груди ее великие, ступни ног румяные, будто кипятком обваренные. - Благодати-то в тебе сколько! - похваливал ее истопник... Анна Иоанновна поднималась всегда в шесть утра. - За доверие твое к особе моей, - раздобрилась однажды, - жалую тебя во дворянство... Целуй! - И ногу из-под одеяла выставила. Молодой дворянин (мужику за шестьдесят уже было) поймал пятку ее величест- ва и вкусно поцеловал. - А на гербе твоем велю речные вьюшки изобразить... Еще темно за окнами узорчатыми, а она уже в мастерскую спешит. Там два ювелира заспанных - мсье Граверо и подмастерье Иеремия Позье станки налажива- ют, ремни приводные тянут. В тисках уже зажат китайский камень (голубое с красным). Позье ногами вертел станок, императрица с резцом работала. Стружку драгоценную Позье в шляпу себе собирал. Испортив камень, царица щедро бросила его туда же - в шляпу. - Мерси, - отвечал тот и кланялся при этом... Высокие свечи в шандалах горели ровным пламенем. Вдруг раздался грохот ботфортов кованых, залязгали шпоры - это Миних явился. За год прошедший (на харчах варшавских) Миних еще больше размордател. Раздался вширь. Из штанов торчало всеядное пузо фельдмаршала. - Ну, матушка, - сказал, подходя, - благослови. Затих резец станка, и Анна поцеловала его в лоб: - Благословляю тя, фельдмаршал... Когда едешь-то? - Сей день. Сей час. Анна Иоанновна даже всплакнула: - Одарить ли тебя чем? На дорожку бы... а? Миних затряс перед нею жирной дланью - протестующе: - Не, не, матушка! Не сейчас... С викторией одаришь. И замолчали оба. Что ж. Можно ехать. - Победные конкеты, - сгоряча брякнул Миних, - заранее к ногам твоим кла- ду, матушка. Сам я с армией Бахчисарай истреблю, а корпус Петра Ласси станет Азов брать. Да хорошо бы калмыцкого хана Дундуку-омбу расшевелить, чтобы по кубанским татарам ударил... - Езжай, фельдмаршал, - перекрестила его императрица. - И помни: еще не все злодеи истреблены мною. Голицыны да Долгорукие еще по углам ядом брыз- жут... Из этих фамилий ты никого в чины офицерские не смей производить. Слу- жить им только в солдатах... Из дворца Миних отправился домой - на Английскую набережную, где имел дом, от Меншикова ему доставшийся. Катил в санках мимо длинных мазанок, в коих размещались постоялые дворы для иноземных мастеров, мимо вонютных кабаков, возле которых тряслись на морозе полураздетые пропойцы. Фельдмаршал швырнул в народ питейный горсть медяков, велел пить за его виктории... Во дворе дома уже готовили обоз в дорогу дальнюю. Для Миниха был оснащен крытый кошмами во- зок - с печкой, ломберным столом и горшком для нужд естественных, чтобы на мороз не выбегать. В карете уже засел друг фельдмаршала - пастор Мартене. Тут же во дворе крутился и адъютант - капитан Христофор Манштейн, отваги и силы непомерной; он был верен Миниху, как родной сын. Жене своей Миних сказал: - Сударыня, прошу вас выдать денег для меня. - Сколько угодно вам, сударь? - Бочку! Миниху много не надо. Он по-хозяйски проследил, как ставят внутрь возка плетенки с вином, несут из дома окорока медвежьи, в корзинах тащат запеченные в тесте яйца. Из подва- лов выкатили бочку с червонцами. Если при Бирене для взяткобрания состоял фактор Лейба Либман, то в доме Миниха штабной работой занималась его жена - все взятки брала она, а Миних оставался чист, аки младенец. "Я взяток не бе- ру", - говорил он (и это правда: не брал)... Потирая замерзшие уши, к нему подошел Манштейн: - Нас ждет слава бессмертная. Не пора ли трогать? - Да. Я сейчас. Миних зашел в дом, чтобы проститься с семейством. - Сударыня! - сурово сказал жене, не целуя ее. - Сударь мой! - сказал сыну, грозя ему пальцем. Акт нежности был закончен. Миних резко повернулся, шагнул с крыльца в хрусткий сугроб, плюхнулся на кошмы возка. Сытые кони взяли с места, выкатили за ворота. - Пошел... к славе! - Аминь, - провозгласил пастор Мартене и открыл карты. - Дорога очень дальняя, а первая станция в Тайцах... Банк, господа? Денег много. Вина и продовольствия хватает. Нет только женских ласк. Но Миних и тут извернулся. Задержась в Москве, фельдмаршал велел князю Никите Трубецкому сопровождать его до армии. И чтобы жену свою непременно с собою взял. И княгиню Анну Даниловну к своим рукам хапужисто прибрал. Вроде поход- ной жены. Миних в рассуждениях был прям и груб, как бревно, обтесанное тупым топо- ром. Женщине он заявил - без апелляций: - Мадам, вы до конца войны состоите при мне. Жалею только об одном: кампа- ния закончится конкетом быстрым. Я медлить не люблю! А мужа вашего, чтобы не скулил, слезы напрасные источая, я сделаю генерал-провиантмейстером... До- вольны ль вы? - О да! Мой муж доволен будет тоже... На том и порешили. Поехали дальше. С музыкой. Казалось бы, бюрократы - людишки слабеньки, сидят с утра до ночи по канце- ляриям и скребут перьями по бумажкам разным. Но это не так: бюрократия всегда сопровождает деспотию, и тем она сильна. Сама она, бесстрастная, не рвет ноздрей, но канцелярщина невнятна бывает и к стонам людей, замученных ею... Напрасно взывал в Петербурге честный моряк Федор Соймонов: - Флот уже погиб от засилия бумажек разных. Ни людей, ни кораблей, ни дел иройских отныне не видать - одни бумаги над мачтами порхают... Неслыханно де- ло приключилось: канцелярия противу флота на абордаж поперлась, и флот она победила! Движением бумаг по флоту руководил "великий" Остерман, управляя директивно "под опасением жесточайшего истязания". Опять клещи, опять кнуты, снова топо- ры и клейма... А где же геройство? Президент в Адмиралтейств-коллегий, адми- рал Головин, которому сам бог велел дать Остерману по зубам, чтобы в чужие горшки не совался, вместо того окружил себя иностранцами и во всем власти угождал. Остерман (смешно сказать) уже белый мундир адмирала на себя примери- вал. Хорош он будет с гнойной ватой в ушах, с костылями и коляской, весь об- ложенный пухом, на палубе галеры при крутом бейдевинде... Соймонова вице-канцлер как-то спросил: - Кстати, а какой на флоте самый безопасный корабль? - Есть один, - отвечал Соймонов. - Его вчера на слом в Неву привели. Слы- шите, стучат топоры? Его на дрова рубят... Бюрократы убеждены, что им любое дело по плечу, и Остерман уже просил им- ператрицу, чтобы ему чин генерал-адмирала дали. - Да ты совсем уж обалдел, мой миленький, - сказала Анна... Сейчас для нужд войны созидались два флота сразу. Один на Днепре, другой на Дону. Замышлено было: спустить их по весне к югу и ханство Крымское охва- тить с двух морей, с Черного и Азовского, армиям с воды помогая. Но не было лесу, мастеров не хватало, работные люди разбегались, не стало и совести... Страх, внушенный директивами, витал над мачтами, а страх - совести не това- рищ! - Ой и полетят наши головы, - толковали на верфях в Брянске. - Быть нам всем драну и рвану, - судачили на Дону... Заранее собирались силы. Две громадные армии шли на Киев, сжимаясь в боевой кулак единого компо- нента. Из-под Варшавы шагала армия Миниха в 90 000 человек. С берегов Рейна, что пронизаны солнцем, тяжко и неотступно двигалась на родину славная армия Петра Ласси; маршрут ее лежал от стен Гейдельберга через владения Римской им- перии, минуя Краков... Много повидали в долгом пути богатыри русские! А на юге рано растеплело, побежали ручьи, кое-где на горушках уже и травка проклю- нулась. Ранней весной 1736 года фельдмаршал Миних тронулся через степи на Дон. - Толмача мне надобно сыскать доброго... Явили ему походного толмача Максима Бобрикова: сам будучи из донских каза- ков, мужик ведал почти все языки восточные. - Откуда у тебя. опыт сей? - удивлялся Миних. - Опыт от опыта же, - отвечал Бобриков... Миних прибыл в крепость святой Анны [1], что стояла на границе турецкой, близ самого Азова, - тут его лихорадка сразила. Миниха сажали и снимали с лошади, будто куклу деревянную. Азовский комендант прислал к нему посла-адьютанта. - Мой паша, любимая тварь аллаха, - сказал посланник, - надеется, что вы- сокоутробный Миних, любимая тварь своей царицы, не со злом прибыл в края эти... Великая Порта войны с Россией не ведет, а комендант Азова не подавал поводов к недовольству вашему! Максим Бобриков перевел речь посла, как по писаному, не побоясь при этом Миниха тварью назвать. Фельдмаршал дал ответ: - Поклон паше азовскому посылаю, а боле пока ничего... А вокруг Азова не- мало пикетов и кордонов понаставлено. Стали их ломать солдаты. И немало вок- руг деревень татарских. Всю ночь с фасов цитадели стучала дежурная пушка, предупреждая жителей, чтобы спешили в крепости от русских укрыться. Но жители бежали прочь, в сторону кубанских татар (единоверцев своих). Миних, форпосты взломав, позвал до себя генерала Левашова, который под Азов прибыл с Кавказа, где недавно отдали Надиру Баку и Дербент... Левашов был злобен от потерь зе- мельных, настроен запальчиво-воинственно. - Вот и воюй, - кратко наказал ему Миних. - А когда прибудет фельдмаршал Ласси, команду над армией ему сдашь. Я поехал... И отправился в Царичанку, где собирался главный штаб его. Лагерь жил по шатрам и хатам (шумно, сытно, безалаберно и хмельно). Тут были принц Гес- сен-Гомбургский, генерал Леонтьев, брат графа Бирена - Карл, инвалид извест- ный, Штоффельн, Гейн, прочие... Были здесь еще два генерала - опытные и зверски драчливые: Юрий Лесли из дворян смоленских и Василий Аракчеев из дво- рян бежецких. Лесли - потомок короля Дункана, но из прошлого удержал в памяти только девиз своего древнего герба: "Держись в седле крепче!" На высохшем те- ле смоленского воина - латы бронзовые, в которых дед его на Русь прибыл. Русские солдаты любили Лесли, произнося его фамилию на свой лад: Если... Лес- ли был храбр и справедлив, как рыцарь, он терпеть не мог принца Гессенского. - Трусы всегда жестокосердны, - говорил благородный старец. - Можно заста- вить людей страдать ради дела, но нельзя же страдания людей обращать в свое удовольствие... В войске принца Гессенского секли солдат преобильно, а раны свежие солью или порохом присыпали. Зато в шатрах генерал-аншефа Леонтьева кормили исправ- но. Генерал содержал кухню богатую, двух поваров имел. Русского крепостного Степана и наемного француза Жана. Если генерал бывал недоволен соусом, фран- цуз отделывался внушением. А русского повара Леонтьев заставлял выпить два стакана перцовки. Закусить же водку велел двумя копчеными сельдями. После че- го Степана сажали перед шатром на цепь и два дня не давали глотка воды... Иностранцы спрашивали генерал-аншефа: - Отчего, сударь, с французиком вы столь сердечный? - А француз может мне пулю в лоб залепить. Зато кровный брат по вере... на то он и брат, чтобы все терпеть... Манштейн ко всему виленпому юрко присматривался. - Я сделал странный вывод, экцеленц, - сказал он Миниху однажды. - Каждый русский в отдельности разумен, смел и самобытен. Но в массе своей русские ту- пы, пассивны и раболепны. - Не думал об этом, - отвечал Миних. - И вам не стоит. Лучше проведайте стороной: что с провиантом для похода? - Трубецкой жалуется, что волы отстали, плохо тянут обозы. - Зовите сюда этого трясуна: Явился, раболепно согнутый, князь Никита Трубецкой; друг Феофана Прокопо- вича, сам стихи писавший, он был низок, отвратен, угоден всем, кто выше его. При веселой Екатерине I князь теленком ревел на ее пирах, а с набожной Анной Иоанновной князь горько рыдал пред иконами. Нет, не всегда поэты благородны! - Иди сюда... ближе, ближе, - сказал ему Миних. Князь приблизился, и фельдмаршал без жалости нарвал ему уши. За волов, ко- торые медлительны. За хлеб, которого все нету. - А теперь ступай. Да жене своей скажи, чтобы причесалась. Я ее к вечерне- му чаю зову. А тебя при сем чае не надобно... В тени распахнутого полога шатра показалось большое чрево княгини Анны Да- ниловны, уже беременной. Дамой она была бойкой, языкатой, бравой... С такою никогда скучно не будет! Утром фельдмаршала навестил вездесущий проныра Манштейн: - Князя Трубецкого нельзя допускать до части комиссариатской, он вороват, ленив, продажен... Он испортит нам всю экспедицию! А в спальне фельдмаршала еще пахло духами княгини. - Ну, что делать? - вопросил Миних, искренне огорчаясь. - Чем-то я должен его протежировать! Ах, мой милый Манштейн... От Анны Даниловны я получаю столько бурного огня, что можно простить и копоть от ее муженька. Какая див- ная женщина досталась мне на старости лет... Посылайте гонца под Азов. прибыл Ласси или Ласси не прибыл? В эти дни Миних сообщал в письме императрице, что русская армия носит его на руках, солдаты называют его не иначе, как "соколом" и "столпом всего Оте- чества"... Это он хватил через край! Совсем другой человек - фельдмаршал Петр Петрович Ласси! Скромный ирлан- дец, он связал свою жизнь с Россией и служил ей преданно и верно. Сейчас он возвращался из корпуса Евгения Савойского, где солдаты русские бились за ин- тересы венские. Австрийский император дал Ласси титул графа, но Петр Петрович в России титулом этим никогда не пользовался. Ласси - умный человек - пони- мал: с Минихом ему не тягаться. Миних его перешибет всегда, ибо силен при дворе... Не в пример Миниху, Ласси любил и щадил солдата русского, и солдат русский Миниха только боялся, а Ласси он душевно жаловал и уважал за мужест- во. Сейчас он поспешил к Азову - так, что не однажды загорались оси колес его почтовой кареты. Багаж был немудрен. А за каретой Ласси - в отдалении - ска- кали конвойцы. Азов был недалек, когда татары напали. Сшибли с седел казаков, батовали их арканами. Ласси выскочил из кареты - без мундира, в сорочке. Ус- пел выпрячь одну лошадь. Шпор на ногах не было - ударил ее пятками. Петли ар- кана, раскручиваясь, просвистели над его головой. Ласси пригнулся, и веревка скользнула по плечам... Лошадь понесла наметом! Так и прибыл Ласси под Азов: без конвоя, без кареты, без мундира, без ба- гажа... Левашев доложил ему, что осада Азова ведется, а вчера с моря уже по- казался флот турецкий. - Ладно, - ответствовал Ласси, запрыгивая в сапу. Ночью он продвинул войска на сорок шагов. Турки вышли из крепости, отбро- сили их обратно. Ночь наполнилась звоном лопат - противник быстро засыпал на- рытые русскими траншеи и сапу. Ласси спокойно допил кофе, подтянул на руках скрипящую кожу краг - Сейчас пойду я, - сказал он, обнажая клинок... В полном мраке дрались у палисада. Ласси сбросили в ров, сверху на него прыгнули сразу два турка. Одного он принял на шпагу - лезвие'с хрустом обло- милось. С бруствера выстрелили и попали в ляшку Ласси, старик упал. Казаки спасли его от пленения, а после боя, отвечая на попреки в ненужном азардова- нии, Ласси говорил: - Как же я могу требовать мужества от подчиненных, ежели сам не окажу му- жества того примеры достойные? Лекарь ковырялся в его ране, а фельдмаршал курил трубку. - Посылайте гонца в Царичанку, - наказал Ласси. - Пусть Миних ведает, что я к Азову прибыл, но Азов еще не взят, и когда возьмем его, того не знаю... Итак, война началась. Но. это еще не война. Были капли крови, А будут реки ее! ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Политика - наука, но тогда об этой науке помышляли как о сочетании хитрос- ти и подлости бесовской. Крепкие союзные договоры соединяли две страны - Рос- сию с Австрией, Австрию с Россией, и Австрия имела от России множество выгод, а Россия от Австрии - одни хлопоты и расходы непомерные... Попросту говоря, русские от такой "дружбы" кукиш имели! Европейские дипломаты говорили: "Tu, Austria, nube", что значило: "Ты, Австрия, брачуйся!" Но политики Вены выража- лись еще точнее: "Belli gerant alii tu felix Austria nube" ("Пусть другие ведут войны, а ты, счастливая Австрия, заключай браки!"). Это верно: без пролития крови, только через альянсы любовные, Вена умудрялась добиваться больших по- литических выгод. Но сейчас война. Она не ждет. Дело теперь за Австрией... - Пусть Австрия войдет, - хлопнул в ладоши Остерман. Момент был наисладчайший, как любовная судорога. Настал тот волшебный миг, ради которого строилась вся политическая система Остермана. Сейчас, из этого удобного кресла, он произнесет только одно слово, и великая империя Габсбур- гов, во всем своем торжественном великолепии, развернет штыки против Турции. А тогда уже никто не скажет, что Остерман продавался Вене напрасно: русские интересы окажутся соблюдены, как супружеская верность... И вошел барон Остейн, посланник венский. Скучающий: - Я так крепко спал... А что случилось, граф? - Не притворяйтесь, - рассмеялся Остерман, довольный. - Русская армия на- чинает движение в сторону Крыма, и вот мне пишет Миних, что уже в этом году будет в Бахчисарае и Азове, в следующем году - в Очакове, а затем водрузит свои боевые штандарты над сералем султана турецкого - в самом Константинопо- ле... Каково, барон? Посол австрийский прищурил рыжий глаз: - И ради этого вы разбудили меня в такую рань? В печи уютно трещали по- ленья. Иней украшал окна. Остерман нарочито медленно сложил письмо Миниха. - Я не всегда понимаю Вену, - сказал, настороженный. - Союзный договор обязывает вас выступить заодно с Россией. - И не подумаем! - был -веселый ответ Остейна. - Но вы подумали, что за интересы венские Россия выставила для нужд авс- трийских целый корпус на Рейне под командой опытного Петра Ласси? Этот корпус уже бьется сейчас под Азовом... Остейн невозмутимо зевал, прикрывая рот тыльной стороной ладони, и от зев- ков посла блистательной Вены запотели камни в перстнях. Остейн потер их о бархатный камзол и начал так: - Вы, что же, и меня за сумасшедшего считаете? Так вот что я скажу вам, вице-канцлер... На помощь Австрии не рассчитывайте, у нас совсем иные намере- ния: не помощь, нет, а лишь посредничество к миру с турками мы вам предлага- ем. - Как? - Остерман чуть не выпал из кресла. Остейн с видом гуляки кривенько подмигнул ему: - А вы разве надеетесь победить? Не советую... Вся система Остермана руши- лась в пропасть. - Но что я скажу императрице? - простонал он. - Скажите ей, - учил его Остейн, - что флаг моего великого императора Кар- ла Шестого сейчас уже реет в волнах Черного моря, Вена плавает по Дунаю до самых гирл. И мы, австрийцы, не обрадуемся, если увидим на Черном море еще и флаг российских кораблей! Эта война дорого обойдется для вас, граф. Уже послышалась угроза, и Остерман всхлипнул: - Вы хуже турок... хуже, хуже, хуже! И тут барон Остейн ринулся в ответную атаку. - Другое Вену сейчас волнует: когда же состоится бракосочетание принца на- шего Антона Ульриха Брауншвейгского с принцессой вашей Мекленбургской - Анной Леопольдовной? Кто деньги брал за все от Вены? Я слышал, будто вы их брали! - Виною задержки со свадьбой не я... не я... - А кто же? Кто посмел противиться этому браку? - Сама принцесса, да простит мне бог! Она его не любит... - Бог вас простит, но только не Вена! Кому нужна ее любовь? Нам нужен только брак, и больше ничего. А до любви и поцелуев нам, венцам, нет и де- ла... - Принц же Антон, - поникнул Остерман, - слишком робок, он не способен пылкость проявить в делах амурных. - Послушайте, мой граф, - заметил Остейн, - мы же с вами не сводни. И сво- дим не любовников, а государства... Вот умер Ягужинский, - вдруг сказал по- сол, - место его в Кабинете свободно. А принц Антон Брауншвейгский - юноша огромных классических дарований, по праву должен заседать в Кабинете и в Во- енной коллегии. Но для этого нужен сущий пустяк - бракосочетание его с прин- цессой. Остерман двинул бровями - козырек сам упал на глаза ему. - Ну, хватит! - обозлился он. - С вопросом этим обращайтесь к Бирену... С меня уже довольно. Прощайте... Господин Эйхлер! Явился Иогашка Эйхлер, весь в шелку лиловом, будто соткан из сплошных тюльпанов, он учтиво пропустил Остейна в двери, которые и затворил за ним. - Ай-ай, - сказал Иогашка. - Вот наказанье нам... Какая подлость венцев! Версальцы так бы не поступили. - Молчи хоть ты, ничтожество в шелку... Остерман плакал (непритворно). Между тем сани посла австрийского уже заво- рачивали на Мойку, к дому обер-камергера. Граф Бирен хмуро выслушал Остейна о том, как гениален принц Антон, какая свобода ума, какое благородство 'чувств, какое бурное желание быть полезным русской нации... Не хватает ерунды: из же- ниха Анны Леопольдовны ему надо превратиться в мужа, остальное приложится - и место в Кабинете под боком императрицы, и место в коллегии Военной под кры- лышком Миниха. Бирен стал грызть ногти (ужасный признак). Граф еще не потерял надежды сосватать принцессу Анну Леопольдовну со своим сынком Петрушей Биреном... Ладно. Пускай этот венский петух распускает перья и дальше. Пускай он трещит, пока не иссякнет. - Жду вашего ответа, граф, - закончил монолог Остейн. Бирен не спеша встал. И вдруг начал орать: - Вена здесь не хозяин! Если же ваш принц Антон такой мудрый, как вы его расписываете, то я сегодня же вышвырну его обратно в Вену, которой явно не хватает мудрецов... Ваш принц, которого Россия кормит-поит, лишь для того и принят в Петербурге, чтобы произвести потомство от принцессы. Но я клянусь, черт побери, что даже на это он не способен! А если дети и родятся, - мсти- тельно закончил Бирен, - то я желаю одного: пусть они будут похожи на любого прохожего, только не на своего отца... Остейна шатало, как пьяного: - Я... не... мы... Вена... ох! - Вот именно! - воскликнул Бирен. - Как вы мудры! И вот вам дверь, в кото- рую вы, уходя, не промахнитесь от испуга... Вот если б Остерман с такой же страстью сражался за русские интересы, как это делал Бирен в интересах собственных! Принц Антон Ульрих Брауншвейг-Люннебургский - это незаконное дитя русской истории - был совсем не глуп, и, повзрослев, он понимал, что ввергнут в хаос страстей отнюдь не любовных, а только политических. На нем сказалась поговор- ка: "Ты, Австрия, брачуйся!" - Я пятый туз в колоде карт игральных, - говорил Антон о себе и, бродя по залам дворца, морщил губы, изъеденные оспой. Принц был липшим для страны, в которой мерз; лишний при дворе, где его не- навидел Бирен; принц был лишний и для своей невесты Анны Леопольдовны, кото- рая презирала его с какой-то слепой, яростной ненавистью. - Уходите! - кричала девочка на жениха. - Я вас видеть не могу. Вы мне несносны, мерзки, отвратительны... Прочь от меня, не приближайтесь. А косне- тесь меня, и я в вас плюну, плюну, плюну... Антон все переносил, забываясь в чтении древних авторов. Анна Иоанновна иногда утешала юношу. - Ваше высочество, - говорила она ему, - высокие персоны не для пылкости и сходятся, чтобы жить вместе. Это мужики да мастеровые по любви женятся. А для высоких персон - и принципы высокие... Он понимал и это. Лишний в России, принц не смел покинуть эту страну без согласия всемогущего дяди своего, императора Карла VI, который и устроил это выгодное для Габсбургов сватовство с домом Романовых, - и не раз Антон просил императрицу: - Отправьте меня на войну. Мне легче умереть, чем жить без пользы, ни от кого, кроме вас, ласки не наблюдая... А ласка пришла совсем неожиданно - от человека, про которого ходили по им- перии ужасные слухи. Это был оберегермейстер Волынский, и этот зрелый человек (умен и дерзок) первым подал Антону руку приязни. Мало того, Артемий Петрович был столь находчив, что умел стать незаменимым и в окружении его невесты. Сейчас Волынский сделался как бы посредником между двумя враждующими лагеря- ми. - Ах, принц почтенный, - он говорил не раз Антону, - поверьте мне, который женскую породу изучил: принцесса Анна лишь по наивности капризна... - А юную принцессу Волынский убеждал попроще: - Коряв, то верно. Но не с лица же воду пьют. Антон, жених ваш благородный, достоин быть любимым, вы счастливы с ним будете... Анна Леопольдовна была во много раз глупее жениха. Сейчас она перешла Ру- бикон - превратилась из девочки (без юности!) сразу в самку, жившую лишь низ- менными инстинктами. Последний год она провела как в угаре, вся в лени, в надменности и капризах. Безграмотная, с отвращением к занятиям, она жила (на- сыщенно и бурно) лишь в тайных удовольствиях с послом саксонским. А граф Ди- нар, распутный дрезденец, повелевал девочкой как хотел. После объятий с ним принцесса погружалась в темный сон. И просыпалась лишь тогда, когда приходило время нового свидания. Казалось, больше ей ничего уже и не надо... Анна Лео- польдовна ходила по дворцу растрепой, в халатах-затрапезах, в платке, как царственная тетушка; принцесса не мылась сутками, в постели ела, на люди ее было никак не вытащить. Такова-то была эта невестушка - исчадье Дикой герцо- гини, и верно говорят, что яблоку от яблони далеко не падать. А на беду свою, Анна Леопольдовна была прилипчива в дружбе. И привязыва- лась к людям, как собака. Однажды подарив доверенность свою мадам Адеркас, она уже только одну ее и слушалась. А та воспитывала подростка-девочку на свой лад. - Всякий муж противен, - внушала мадам Адеркас, - зато каждый любовник сладок. И пусть мир пополам треснет, но так будет!.. Недавно Бирен вывез из Курляндии многочисленное семейство баронов Менгде- нов. Юлиана Менгден, попав в придворный штат, стала самой близкой наперсни- цей'принцессы. Юлиана была девица злая, ловкая, хитрая. Она сразу поняла, что говорить надо: - Ваше мекленбургское высочество, не поддавайтесь на брак с принцем Браун- швейгским... Как он прыщав! Как он несносен! Зато как очарователен граф Ли- нар, посол саксонский... ах! ах! ах! Анна Леопольдовна ответила ей самой нежной дружбой. И в один из дней прин- цесса соединила руку Юлианы Менген с рукою красавца Морица Линара: - Вот тетушка моя, императрица, она умна... Чтоб слухи подлые пресечь, она графа Бирена на горбунье женила, на которую тот и смотреть не хотел (Линар тоже не выносил вида Юлианы Менгден!). Когда я стану близ престола русского, я обручу вас тоже. Но, милая моя Юлиана, ты сразу знай, что только я одна буду любить Линара моего... Довольны ль вы? Заранее она копировала царствование своей тетки и (заодно с пороками его) переносила в царствование будущее. Но заговорщики не учли, что слухами мир полнится. И вот приползла к Анне Иоанновне лейб-стригунья ноготочков царских Юшкова, насплетничала: - Матушка ты наша сладкая, велик грех в дому твоем обнаружен! И таки уж сильные персоны замешаны, что не лучше ли мне умолчать, дабы не быть от тебя заживо растерзанной? Анна Иоанновна ответила бабе глупой: - Иль не ведаешь ты, что едино правды от людей жалую? Юшкова ей на ухо что-то нашептала, императрица сразу выросла в гневе, Уша- кова кликнула, долго совещалась с ним наедине. - Не верю я, чтобы племянница моя на такой срам была способна. Однако ты проследи... Уличи! - Принц Антон, - отвечал Ушаков, сочувствуя, - робок уж больно. Девицу не- опытну надо по малости искушать, чтобы страсть пробудить в ней. Принц же только книжки читает. Рази это жених? Тут бы ему красным бесом перед ней хажи- вать! - Сколь много с матерью ее мучилась, - нахмурилась Анна, - а теперь неужто и дочка вся в матку пошла?.. Ванька Топильский единым махом домчал до Ушакова: - Линар выехал! Не иначе, как для альянсу амурного... Был поздний час, когда кони великого инквизитора всхрапнули возле дома ка- мер-юнкера Брылкина. Кто-то пискнул на дворе при виде генерала из Тайной ро- зыскных дел канцелярии, будто мышь, кота учуявшая. В приемной сидели при свечках двое: сам Брылкин, камер-юнкер принцессы, и воспитательница ее - ма- дам Адеркас. - Вечер добр, - сказал Ушаков. - Вы никак в карты играете? - В бириби, - обомлел Брылкин. - Коли в бириби играть, - заметил Ушаков, в карты обоим заглядывая, - то потом целоваться надобно... Целуешь ты мадаму? - Иногда, - промямлил Брылкин, холод смерти почуя. Ушаков табачку нюхнул из тавлинки, велел камер-юнкеру: - Ты, Ванька, пока уйди... не до тебя нам! Брылкин (ни жив, ни мертв) уволокся. Ушаков на Адеркас глянул, да столь бойко, что мадам эта чуть со стула не свалилась. - Вызнано, - сообщил ей инквизитор, - что вы, мадама, в Париже и в Дрезде- не дома веселые содержали с девками публичными. А вот как вы стали воспита- тельницей принцессы русской... этого уж, простите покорно, даже я дознаться не смог! А срам-то велик... Ушаков взял шандал со свечами и шагнул в покои соседние. А там две головы покоились на одной подушке: Линара и принцессы. Линар сразу пистолет схватил, срезал свечи пулями. - И не стыдно вам? В странах добропорядочных, когда мужчина с женщиной уе- диняются, препятствий им уже не чинят... Во мраке любовного алькова прозвучал голос инквизитора: - Собирайтесь, граф, в Дрезден ехать, чтобы пред своим королем виниться. Не за тем вашу милость послом в Россию назначили, чтобы вы девиц знатных пор- тили. А вы, ваше высочество, за мною следуйте. Вас давно тетушки венценосных поджидают... Анна Иоанновна наотмашь стегала племянницу по лицу: - Мерзавка! Срам-то какой... что в Европах о нас подумают? Мы от тебя за- конного наследника для престола ожидаем, а ты... Под ударами кулаков тетки кричала девочка: - Вам можно, а мне нельзя?.. - Молчи, язва! С матерью твоей извелась, а теперь и ты? Анна Леопольдовна вдруг ожесточилась от побоев: - Графа Морица Линара любила и буду любить всегда. А принца Антона, мне силком навязанного из Вены, ненавижу и презираю. Анна Иоанновна озверела от таких признаний: - В уме ли ты? К иконе... на колени... покайся. Схватила принцессу за во- лосы, потащила к киоту. Головой била ее об пол. А когда девочка поднимала глаза, то видела над собою Тимофея Архипыча ("Дин-дон, дин-дон... царь Иван Василич!"). - Покайся! - грозно требовала тетка у племянницы. Плечами вздрогнув, отве- чала ей та - люто и грубо: - Клянусь пред сущим! Морица Линара до гробовой доски любить стану, а принца Антона до милости своей не допущу... - Тащите ее! - рассвирепела Анна Иоанновна. - Волоките прямо на портомой- ню... чтобы штаны гренадерам стирала! А потом в ужасе императрица разрыда- лась: - Господи! Ведь то, что она понесет в чреве своем, это после меня должно с престола всею Россией править... Позор был велик. Чтобы слухи пресечь, решили скандала шумного не делать. Казни никого не предавать. Камер-юнкера Брылкина сослали капитаном в гарнизу Казанскую, мадам Адеркас снабдили преизрядно золотом за молчание и отправили за рубеж с "дипломом похвальным"; король Август III сам догадался посла Лина- ра отозвать... На почтовом дворе за Ригой расстались Линар и Адеркас. - Вы столь богаты теперь, - сказал Линар, - что, наверное, вновь откроете свое великолепное торжище? Мадам Адеркас за рубежом России осушила слезы. - Дьявол вас раздери! - закричала она. - Клянусь честью, если вы навестите в Дрездене мое заведение с зеркалами, я с вас, бесстыдник, денег не возьму. Но мы весело пожили в Петербурге... Вот и Дрезден, где Линара поджидал разъяренный канцлер Брюль. - Вы напрасно думаете, - сказал он послу, - что с вами случилось лишь за- бавное приключение... Чему вы смеетесь, граф? Или вам не ясно, что Саксония поддерживает свою честь лишь добрыми отношениями с Петербургом? Без России сейчас мы - ничто... Линар без робости ответил канцлеру: - Хотите, я предскажу свое блистательное будущее? - Сомневаюсь... висельник, - поморщился Брюль. - А вы не сомневайтесь. Когда принцесса Анна Мекленбургская займет в Рос- сии место на престоле, тогда... О, подумайте же сами, Брюль: что она сделает в первую очередь? - Для начала она забудет вас! - Меня забыть никак нельзя, - отвечал Линар. - Еще не родилась такая жен- щина, которая могла бы забыть меня. И первое, что сделает Анна Леопольдовна, достигнув власти, - это вызовет меня к себе. Да, да! И тогда я стану править Россией, точно так же, как правит ею сейчас Бирен, отчего и советую Саксонс- кому королевству относиться ко мне с уважением, как к будущему императору России! Графа Бирена эта история даже не возмутила - обрадовала. - Выходит, девочка рано созрела для любви, - рассуждал он с женою, горба- той Бенигной. - Если это так, то принца Антона Брауншвейгского надо отшибить от ложа брачного подальше, а принцессе Мекленбургской подсунем нашего сыноч- ка... Под одну корону - обоих! И тогда мы, замухрышка, станем править всей Россией. - Ненадежен и рискован план этот, - говорила жена. В запасе Бирена имеется вариант другой: - Мы женим нашего сына на цесаревне Елизавете... - Вот это ты умней придумал, - соглашалась горбунья. - Мекленбургских да Брауншвейгских русские скорее с престола погонят. А цесаревна Елизавета - дочь Петра Первого, и за нее надо держаться. - Смотри! - воскликнул Бирен. - Елизавету бедную все при дворе шпыняют, никто ей слова ласково не скажет. И только я, умнее всех и дальновидней, с Елизаветой добр, приветлив и сердечен... Но пока надо молчать. Сейчас меня тревожит иное: сломают ли турки шею Миниху? Или у этого ольденбургского вола шея такова, что на ней дрова колоть можно? ГЛАВА ПЯТАЯ Кривая ногайская сабля, выкованная из подков конских, билась у самого бед- ра хана. Тяжелый колчан со стрелами крутился возле полы грязного халата, за- девая высокий ковыль. Звеня кольчугами, за ханом Дондукой-омбу шли тысячники, его суровые раскосые воины - Сендерей, Бахмат и сын Голдан-Норма. В свите ха- на калмыцкого как почтение гости и советники два атамана казачьих - Данила Ефремов да Федор Краснощеков... Дондука-омбу поднял свою орду на войну, и орда Калмыцкая, союзная России, навалилась на орду Кубанскую, союзную татарам. И была сеча кровава. В переб- леске сабельном, в воплях гибельных, визги воинов калмыцких покрывало в степи - могучее, казачье: - Руби их в песи... круши в хузары! Пять тысяч кибиток татар кубанских предали полному разорению. Еще никогда калмыки не ведали таких побед, как эта... Резня была страшная! Из мужчин ни- кого в живых не оставили: от орды Кубанской уцелел только скот (всегда ценный в степи), дети да женщины; отягщенные небывалой добычей, калмыки вернулись в низовья волжские, шел у них пир горой. Один раз уже перегнали молоко кобылье, и получилось хмельное аркэ, но атаманы были недовольны вином: - Слабовато, хан. Вроде кваска... не шибает! Дондука-омбу, чтобы донцов уважить, велел гнать аркэ во второй раз, и ви- но, пересидев в кожаных чанах, из слабосильного аркэ превратилось в резкое и буйное арзэ. - Гони и дальше, хан, - подначивали донцы. Погнали молочное вино на третий раз, и получилось харзо, от которого каза- ки запели. В юрт калмыцкий приехали мурзы знатные с выражением покорности. Краснощеков посла кубанского ткнул носом в свой закорюченный походный чувяк. - А раньше ты чего думал? - спросил его по-татарски. Атаман Данила взял двух мурз за шкирки и покидал их, словно щенят, в шатер к Дондуке-омбу: - До тебя пришли, хан. Жалости просят... прими! Послы татар кубанских заверили хана в своей рабской покорности, но тут в разговор вмешались атаманы донские: - Ты, кал свинячий! Дондуке ваша покорность не нужна. Отныне и веков во веки покорность свою изъявляйте России, а хан Дондука с этого годочка лишь подданный царицы нашей... Мурза ощерил зубы (каждый зуб - как желтый ноготь). - Мы согласны, - прошипел он, - слизывать гной с мертвецов, умерших от ос- пы, но подданны России никогда не станем. Красношеков концы усов заложил себе за уши. - Это твой гость! - крикнул он хану. - Так угощай его! К тому времени вино харзо пересидело срок, и теперь стало оно хоруном, ко- торый пить уже нельзя. Дондука-омбу протянул кубанскому мурзе чашку с ядови- тым кумысом: - Пей. Ты мой гость... я люблю тебя! Посол стал отказываться, ссылаясь на сытость. И в доказательство рыгал столь густо, будто на болоте гнилые пузыри лопались. - Эй! - велел Дондука-омбу тысячникам своим. - Расширьте послу глотку, чтобы хорун проскочил в него, нигде не задерживаясь... Сендерей и Бахмат схватили мурзу за уши и тянули их в разные стороны, пока уши не оторвались. Потом уши эти швырнули на прожор собакам своим и сказали: - Вот теперь кумыс легко проскочит в тебя... пей! - И тот выпил. И завыл. И помер. - Остальных послов, - приказал хан, - в заложниках оставлю. Я пойду на Ку- бань опять. И буду ходить, пока не состарюсь. После меня дети пойдут, а за ними внуки. И станут они разорять улусы ваши, пока вы не исчезнете за горами Кавказа или не покоритесь... Прибыл в ставку калмыцкую из Петербурга адмирал Федор Соймонов, привез от царицы грамоты, подтверждавшие ханство Дондуки-омбу. - Теперь, - сказал ему адмирал, - ежели кто возжелает тебя из степей выг- нать, вся Россия за тебя встанет. - В шатер внесли подарки от императрицы. - А ты, - продолжал Соймонов, - одари нас конницей своей. Нужны всадники твои под Азовом, пусть на Крым войной ходят, там пожива орде твоей богаче будет... В этом году калмыки вступили в семью русскую, и отныне будут служить Рос- сии саблей - честно и неустрашимо, а калмыцким верблюдам теперь идти далеко - до самого Берлина! Кампа