ния начиналась удачно. До Миниха уже дошли известия о победе орды калмыцкой, его достигали и слухи о том, что граф Бирен желает ему сломать шею на войне с турками. - О шее же моей, - утверждал фельдмаршал, - заботы графа излишни: она все выдержит, ибо шея моя не лакейская, как у Бирена, а крестьянская... Отчасти он был прав: дед Миниха землю пахал. Страсть самоучки к строению плотин на реках выдвинула его в люди. Грубая живая кровь германского просто- народья еще не угасла в Минихе (она угасала сейчас в его сыне, утонченном по- эте и музыканте, который пришел на все готовенькое). И эта кровь давала себя знать - в повадках, в хитрости, в напористости. Если Миних видел цель, он перся на нее, словно бык, уже не разбирая дороги. Ломал любые преграды, сши- бая все препоны на пути, давя при этом множество людей, бодаясь и рыча... Сейчас для него главное - попасть в Крым, а честолюбие в душе графа было непомерно. На святой неделе, готовясь к походу, как к смерти, фельдмаршал ис- поведался перед другом, пастором Мартенсом. - От малого жажду большего! - признался Миних честно. - Малое - чтобы ца- рица отдала мне необъятные поместья Вейсбаха, которого я на тот свет спрова- дил. Большее же - хочу быть великим герцогом украинским, чтобы короноваться мне в Киеве! Мартене захохотал: - Ничего у тебя не выйдет - хохлы короны не имеют. Миних поразмыслил над этим историческим казусом: - Но что стоит ее заказать хорошему ювелиру? Рука пастора, держащая крест, невольно опустилась; - Ты не пьян ли, друг мой? - спросил он нежно. - Нет, я не пьян... Заранее знаю, что ты скажешь далее: самые великие вой- ны - это самые великие бедствия. Но есть ли другой путь для меня? - спросил Миних проникновенно. - Мое имя должно восхитить мир до берегов Канады, или... лучше гибель! Мартене сунул крест за пазуху, хлопнул его по спине: - Пойдем в избу, Бурхард... выпьем! Миних шел за интимным другом своим и плакал. Это были жгучие слезы - от желаний, уязвляющих глубоко и тяжко. Был перед ним порог избы хохлацкой, ко- торый он переступил, как порог славы. Тут наблюдательный Манштейн доложил ему: - А стремена в кавалерии турецкой коротки. Оттого-то турок выше русского всадника поднимается, коща рубит его со стремян своих... Не укоротить ли и нам их в кавалерии? Миних бросил на стол фельдмаршальский жезл, и он сверкнул на трухлявых дос- ках, среди объедков, бриллиантами. Миних отвечал: - Того не надо! Мои кирасиры крепки в седлах... Зато следует изъять из ар- мии все алебарды, яко оружие старое и в бою неловкое. Взамен офицерам выдать карабины со штыками... Фу! - принюхался фельдмаршал. - Чего это от компанента моего козлом несет? - В лагерь прибыли полки ланд-милиций, а штаны всем им новые из козлиной замши пошиты, вот и доносит ветром... С ненасытной яростью Миних ударил жезлом в бочонок, и кровью просочилось вино, забрызгав стены деревенской халупы. - Хоть трупом безжизненным, но я должен побывать в Бахчисарае! - провозг- ласил он. - Верю, что с нами бог! Бог со мною... Собралась на Днепре несметная армия при 119 пушках. Каждый полк отныне, согласно приказу фельдмаршала, имел при себе по двадцать рогатин - да столь великих, что одну из них с натугою немалой шестеро солдат несли. Привезли и пиво в бочках необъятных. В лагере зашевелились греки-маркитанты. У них при- купали маслице постное, ветчину, осетрину и белужину, икру паюсную и зернис- тую, муку гречневую, водки и вишневки, сок лимонный, табак и уксус, сахарок кенарский, кофе, чай зеленый и черный." - А вот хлебушка мало, - толковали солдаты. - Привез нам князь Трубецкой "толчь" от сухарей. А на крошках сухарных долго не протянешь... Одна надежа на генерала Если: взялся он провиант от Киева до самого Крыму дотащить, обо- зом... Явились к армии Миниха и врачеватели со своими ящиками-двуколками. А в ящиках тех - вещи мудреные и страшные. Пилы для ампутаций. Шкворни для раноп- рижигания. Пулеискатели - вроде ножниц. Молотки и коловороты, чтобы под чере- пом в мозгах ковыряться. Щипцы для зубодрания. Плоскогубцы - пули из костей выдергивать. Шила для нарывопротыкания. Шпатели для накладывания мазей. И все это было сделано из стали, латуни, фарфора, искусными гравюрами дивно украше- но. А иные инструменты даже в золото оправлены. Но от той красоты никому не легче - паче того, врачей на армию не хватало. Если солдат умел брить или кровь пускать, его сразу в полковые цирюльники зачисляли. - Не дай-то бог, - говорили ветераны, - ежели на походе ранят. Явная смерть - только в муках. Лучше уж пусть убьет сразу. Оружие у татарина хлест- кое, оно раны учиняет жестокие... В первых числах мая армада русская двинулась на Крым, и казалось, уши лоп- нут от скрипа колес обозных. Волы ревели, кони ржали, верблюды отхаркивались вокруг себя. Армия шла в колоннах, готовая быстро перестроиться в каре. А тогда в чеканном квадрате, окружа" себя частоколом рогаток и ощетинясь пика- ми, она недоступна станет для нападений татарских. Змеясь вдоль Днепра, спус- калась армия к югу; вот достигла она заброшенной Сечи Запорожской, и, палима звенящим зноем, потянулась далее... Никто не видел неприятеля - мертвые земли лежали впереди. Казалось, не будет конца этим травам, солончакам и пространс- тву безысходному. Офицеры внушали солдатам: - Не робей! По слыхам верным, Перекоп нынеча в запусте. Шанцы осыпались, рва там нет, мы в Крым на телегах вкатимся... Однажды авангард армии выдвинулся далеко вперед, и тут на него разом напа- ли татары. Померкло солнце, закрытое тучей летящих стрел. "Ох!.. Ай!.. Ой!" - вскрикивали люди, пораженные ими. Успели отправить гонца назад, к армии. Ми- них взял отряд для "сикурсу" - поспешил на выручку. Поздно! Кольцо татарской конницы вокруг авангарда уже сомкнулось. Фельдмаршала погнали прочь, Миних едва ускакал на лошади. Тогда двинулся вперед Леонтьев с четырьмя полками, и татар оттеснили. К месту боя, нещадно пыля, подошла вся армия. - Вот тут, - распорядился Миних, - сложите убитых татар, а в ряд им класть русских, чтобы каждый мог наглядно сравнить... Армия прошагала мимо мертвецов, и все видели: татар набито много больше русских солдат. Это сразу воодушевило войска. А офицеры пленных татар спраши- вали: - Сколько же войску твой калга-султан имеет? - Сто тысяч, и калга стоит перед вами... ждет. Между тем при первой же за- держке в марше принц Гессен-Гомбургский проворно пересек своих солдат, будто так и надо. Манштейн с улыбкой обозрел через трубу печальные горизонты: - Кажется, это последний приступ вдохновения у принца. Скоро войдем в пре- делы, где флора даже розог не производит... Степь обездолела. Армия вышла на Татарские колодцы; здесь тоже не было во- ды, но землю копни - и в яме скоро наберется лужица. Из этих ям, к земле при- никнув, сосали воду - люди, лошади, волы, верблюды. Миних напористо разрушал колонны, строил каре: обозы с багажами в середину, вокруг - в порядке четком! - полки, полки, полки. И впредь так двигались: квадратом через степь... А по буграм, по травам, по курганам рыскали наметом быстрые татарские всадники. Зевать нельзя: чуть в стенке - войск прореха образуется, татары - шмыг туда и рвут припасы для себя, секут людей, багаж у офицеров грабят. - Куды же начальство глядит? - зароптали в рядах солдаты. - Пятьсот шагов сделал и снова стой. Кому упряжь поправить, кому узлы перевязать, а всему множеству нашему в каре томиться. Полчаса движемся да потом целый час стоим. Эдак до Крыма не дойдем!.. Часто встречались на пути скифские курганы, и Миних жадно их раскапывал. Однажды ночью вскрыли грудь высокой насыпи в степи. Манштейн держал в руках горящие факелы, светя над потревоженной могилой. И увидели все прекрасную по- койницу, лоб которой обвивали черные узкие косы. Как хороша была она, эта нетленная мумия, вся в зеленых струях одежд, вся в золоте, в камнях, в си- янье, вся в ароматах древних благовоний. - Какое дивное виденье! - воскликнул Миних и вдруг, нагнувшись, он скифс- кую княжну облобызал. - Манштейн! - призвал фельдмаршал адъютанта. - Целуй и ты ее... целуй! Клянусь, такого откровения еще никто не испытывал... Пальцы фельдмаршала уже рвали крупные серьги из ушей мумии, он обдирал со лба княжны золотые лошадки, при свете факелов нестерпимо ярко вспыхивали древние камни украшений. И всюду, одержимый страстью, Миних искал (и нахо- дил!) древнейшие монеты мира для своего минц-кабинета. Пастор Мартене, между прочим, обнаружил, что здесь свободно растет спаржа. Стали генералы русские и немцы есть спаржу, растущую в дикости, и похваливали ее. - Велите солдатам, чтобы тоже спаржу ели... Но солдата русского травою не прокормишь: ему нужен хлеб кислый, мясо жир- ное, чеснок едучий. Скрипя тысячами колес, в нерушимой фаланге строя, армия России, казалось, не шла по степи, а текла и текла - все ближе к Перекопу, в самое пекло рабства, из которого не раз беда на Русь приходила и куда враг с добычею возвращался, еще ни разу не отмщенный. Принц Гессен-Гомбургский в эти дни собрал у себя офицеров иноземных, кото- рые при нем служили, и сказал им: - Фельдмаршал Миних ради замыслов честолюбивых желает погубить нас. Не проще ли связать фельдмаршала, яко сумасшедшего, а всю армию скорее назад по- вернуть? Манштейн тоже был в кругу принца и средь ночи разбудил Миниха, доложив графу о заговоре против него. - Сопляк! - отвечал Миних, перевернувшись на другой бок. На ночлегах, в пространстве замкнутого рогатинами каре, весь скот и лошади оставались внутри и за ночь выедали под собой каждую травинку. Когда поутру армия снималась с бивуака, оставался после нее пыльный, перепаханный копытами квадрат голой земли. А среди ветеранов, кои еще Полтаву помнили, шагали и отроки - почти маль- чики. Так же, как и старики, изнывали они в мундирах, терпеливо несли на пле- чах бревна рогатин или пудовые ружья. Солдатам этим из бедных дворян было лет по тринадцать-четырнадцать.-.. Детство тогда кончалось очень рано, и с отро- ков послушных тогда уже спрашивали, как со взрослых. - Вперед дети мои! - рычал на них Миних из коляски. - Кто остановился, то- му смерть... Под ногами армии вытаптывались луга диких тюльпанов. ГЛАВА ШЕСТАЯ А за Конскими Водами безводье полное, от зноя пиво бурдой вскипало в боч- ках. Солнце пекло темя, мозг расплавляя, и начались смерти. Быстрые и нечаян- ные, как молнии. Мертвых бросали в степи, обморочных кидали на телеги навалом - везли дальше, пока не очухаются. Хрипели, умирая от жажды, волы украинские; выстелив по земле вспотевшие шеи, ложились в тоске плачущие лошади. И страш- но-страшно ревел на привалах скот, не поенный целыми сутками; для нужд армии гнали его в центре каре, бережа от нападений татар. Но отступать было уже не- куда, армия покорно держала "дирекцию прямую"... 17 мая 1736 года русское каре с ходу уперлось в Перекоп. Максим Бобриков долго всматривался в пыльную даль. - Перед нами ворота Ор-Капу, - сообщил он Миниху. - Ор-Капу? А что это значит? - Очень просто: Капу - дверь, а Ор - орда, вот и получается, что Перекоп сей есть "дверь в Орду". Двери эти были нерастворимы! Миних для начала вывел армию на пушечный выстрел от врага; пот обильно ка- тился через его мясистый лоб, собранный в могучие складки. - Передайте войскам, - наказал он Манштейну, - что за Перекопом ждет их вино и райская пожива. Но если стоять здесь, как стоял при царевне Софье князь Василий Голицын, то все они передохнут. Ад - только здесь! А за этим валом - райские кущи! Но 185 турецких пушек зорко стерегли вход в Крымское ханство. А над воро- тами Ор-Капу гордо реяли хвосты черных кобыл. И старая мудрая сова сурово глядела на пришельцев из стран прохладных... Миних только тут понял, что его обманули лазутчики: на телегах в Крым не въедешь, крепость необходимо штурмо- вать, а противу 185 пушек он притащил сюда свои 119 орудий. - Стол! Чернила! Перо мне! - потребовал Миних. С помощью Максима Бобрикова стал он писать хану крымскому, что явился сю- да, дабы предать ханство его разорению, а первое условие для переговоров - сдать Перекоп. Это нахальное письмо отослали. Стали ждать репримады. И вот из ворот Ор-Капу выехал мурза:. - Мой хан, глубокий рудник всей мудрости мира, из которого каждый выносит по крупице разума, ничего не слыхал о войне с Россией. Мой хан (да увековечит аллах его величие под небосводом!) удивлен гостям у ворот дома своего... Ка- ковы причины привели вас сюда? Если набеги на города ваши, то Бахчисарай не- виновен в этом-мой хан Каплан-Гирей не отвечает за дерзость диких ногаев... Миних выслушал перевод толмача спокойно: - Спроси его теперь, Бобриков: сами отворят ворота перекопские или нам, поднатужась, ломать их надобно? Бобриков долго думал, а потом рявкнул на мурзу знатного: - Россия пришла - отворяй Крым, пес худой! Мурза вытянул плетку, указывая на "двери в Орду": - А ключей от них не имеем... Гарнизон крепости Перекопа составлен из яны- чар константинопольских, вот с ними и договаривайтесь! Татар же в Перекопе нет... К фельдмаршалу подошел Манштейн, сообщил: - Продовольствие кончилось. Князь Никита Трубецкой обманул ваше сиятельст- во - обозы не прислал... Что делать станем? - Всем спать, - отвечал Миних устало... И на виду Перекопа вся армия попа- дала на землю, изможденная до крайности. Дошли! Но так ведь доходили не од- нажды и предки их. Дойдут до Перекопа и... возвращаются, на пути умирая. Бы- валые люди сказывали: - За воротцами этими дивная землица лежит, текут там реки виноградные, а по садам барашки курчавые бегают Сарацинское пшено, рисом прозываемое, и по- лушки у татар не стоит... На огородах фруктаж редкостный произрастает, какого у нас на Руси даже знатные бояре никогда не едали! Миних в эту ночь, кажется, глаз не сомкнул: "Быть в Крыму или не быть?.." Еще затемно строились полки, в компанент стаскивали больных и обозы, чтобы маневрам не мешали. В строгом молчании уходили ряды, колыша над собой часто- колы ружей. Священники, проезжая на телегах, торопливо кропили солдат святою водицей. Погрязая по оси колес в песок зыбучий, тяжко ползли мортиры и гауби- цы. Рассвет сочился из-за моря, кровав и нерадостен, когда войска вышли на линию боя. Миних, восседая на громадной рыжей кобыле, проскакивал меж рядов солдатских, вещая повсюду открыто: - Первого, кто на вал турецкий взойдет, жалую в офицеры со шпагой и шар- фом... Помните, солдаты, об этом! Янычары жгли костры на каланчах каменных, ограждавших подступы к Перекопу. А ров на линии столь крут и глубок, что голова кружилась. И тянулся он, ров этот, за столетия рабами откопанный, на целых семь верст - от Азовского до Черного моря. Но воды в нем не оказалось (татары - инженеры никудышные). Миних пылко молился перед баталией: - Всевышний, ты меня услышал - воды там нет во рвах проклятых, и я благо- дарю тебя за это. Так помоги мне ров преодолеть... Фальшивым маневром он отвлек врага на правый фланг, заводя армию слева. Окрестясь, солдаты кидались в ров, как в пропасть. Летели вслед рогатины и пики. Мастерили из них подобие лестниц и лезли наверх, беспощадно убиваемые прямо в лицо... Дикая бойня уже возникла на приступе каланчей. Топорами руби- ли дубовые двери. Внутрь фортов врывались с криком; врукопашную (на багине- тах, на ятаганах) убивались люди сотнями. Дело теперь за валом Ор-Капу, и тогда ворота в Крым откроются сами по себе. Пять тысяч тамбовских мужиков уже лопатили землю, готовя сакму для проезда в Крым, чтобы через Ор-Капу прота- щить великие обозы великой армии... В боевом органе сражения взревели медные трубы пушек. - В о т он!- закричал Миних, когда на валу крепости, весь в дыму и пламе- ни, показался первый русский солдат. - Манштейн, скачи же... Кто бы он ни был, жалую его патентом офицерским! Манштейн вернулся не скоро, ведя в поводу раненую лошадь. Он был неузнава- ем: в грязи, в крови, его шатало, вдоль лба адъютанта был срезан саблею та- тарской лоскут кожи. - Что с тобою, молодец?' - Сущая безделица, экселенц. Я ввязался в драку за каланчу. Там целый ба- тальон турок мы вырезали на багинетах... А тому солдату, что на фас взошел первым, чина давать никак нельзя! - Но разве он не герой? А я дал слово армии... - Да, он герой, - сказал Манштейн, опускаясь на землю (и рядом с ним легла умирающая лошадь). - Но он князь Долгорукий... солдат Василий сын Михайлов, ему пошел всего пятнадцатый. А по указу царицы ведено его пожизненно в сол- датском звании содержать... Миних в гневе топнул ботфортом: - А я - фельдмаршал, слово мое - закон! К шатру Миниха подскакал Максим Бобриков. - Ура, - сказал хрипло, кашляя от пороха. - Паша перекопский парламентера шлет. Он нам оставит крепость. Но просит ваше сиятельство, чтобы гарнизу яны- чарскую свободну выпустили вы - без ущемления их чести воинской... Миних откинул парчовый заполог шатра, крикнул Мартенсу: - Бокал венджины мне... скорее! Сейчас судьба моя сама на шею мне кидает- ся. Буду же целовать ее поспешнее, пока она не отвернулась... Он выглотал бокал венгерского, решение принял. - Я выпускаю их! Скачи, Бобриков... Я выпущу всех янычар из Перекопа. Со знаменами и барабанами. Но передай паше, чтобы с фасов цитадели ни одной пуш- ки не снимали. Скачи, скачи, скачи! Янычары из Перекопа вышли, и Миних всех их объявил пленными. Турки схвати- лись снова за ятаганы, но было уже поздно. - Загоняйте янычар прямо в Россию... хоть до Архангельска гоните их, бес- тий! А которы заропщут, тем по шее надавайте. Нерасторжимые двери, ведущие в Бахчисарай, медленно разверзлись, и в воро- та крымские хлынуло воинство русское. В шатер к фельдмаршалу явили солдата Васеньку-героя. Миних поцеловал мальчика в раздутые, грязные от пороха щеки. Сорвал с Манштейна шпагу и перекинул ее Долгорукому. Свой белый шарф повязал ему на шею. - Хвалю! Носи! Ступай! Служи! В походной канцелярии, когда надо было подпись оставить, Васенька Долгору- кий, заробев, долго примеривался к перу: - Перышко-то, чего так худо очинено? Окунул он палец в чернила, прижал его к бумаге. Выяснилось, что азбуки не знает, и Васенька тут расплакался: - Тому не моя вина! По указу ея величества велено всех нас, малолеток из Долгоруких, грамоте во всю жизнь долгую не учить... Войска растекались по узким канавам улиц, заполняли город воинственной су- етой. А всюду - грязь, песок, навоз, кучи пороха. Валялись пушки русские с гербами московскими (еще от былых походов столетия прошлого). Кажется, и дня не прожить в эдаком свинстве и запустении, какой в Перекопе царил. Солдаты офицеров спрашивали: - А где же тут землица-то райская, которую нам сулили? За Перекопом им неласково приоткрылся Крым - опять степи голые, снова без- водье, пустота и дичь. Парили ястребы. И цвели тюльпаны, никого не радуя. Сколько уже веков входил сюда человек русский, и всегда только рабом. Теперь он вступал сюда воином! - Ну, а ныне, господа, генералитет, решать нам главное, - объявил Миних в консилиуме. - Ласси держит Азов в осаде и возьмет его. Леонтьев послан мною вдоль берега моря, дабы крепость Кинбурн брать, и брать будет бестрепетно... А нам? - спросил Миних. Принц Гессен-Гомбургский титулом своим подавлял многих других офицеров во мнении, и некоторые с ним соглашались. - Возвращаться надобно, - заговорили, поеживаясь. - Нас в Крыму гибель ждет верная, неминучая. Великое дело уже произведено: ворота Ор-Капу взлома- ны, почина сего предостаточно! Генерал-майор Василий Аракчеев, вида безобразного, с волосами жесткими, что из-под парика немецкого на виски лезли, был в том не согласен и требовал утверждения виктории первой: - Не ради же Перекопа мухами солдаты наши по степям дохли! Надобно ныне дальнейшие выгоды из успеха изыскивать... - А чем армию накормим? - ехидно вопрошали у Миниха. - Назад - к винтер-квартирам! - призывал генерал Гейн. Миних долго терпел, потом громыхнул жезлом своим. - Довольно! - заорал, весь красный от натуги. - Надоели мне плутования ва- ши. Коли мы к татарам забрались, так надо все горшки на кухне им переколо- тить. А лошадей своих из татарских же яслей накормим! Сидеть же в Перекопе нельзя - надо идти и весь Крым брать. Клянусь именем господним, когда до Бах- чисарая доберусь, я там камня на камне не оставлю... все переверну! Принц Гессен-Гомбургский поднялся резко, напуганный: - Безумствам вашим я не слуга. К тому же болен я... Миних отомстил трусиш- ке - по справедливости: - Больным отныне, дабы зараза не пристала, руки не подавать! И никто прин- ца за стол свой сажать не смеет, ибо хвороба его прилипчива... Выносите ли- тавры! Пусть бьют поход! Армия, гулко топоча, дружно вставала от костров. Принц Гессен-Гомбургский разъезжал по лагерю на лошади. - Бедненькие вы мои, - говорил солдатам, - мне жаль вас. Сатанинская душа в Минихе: он вас в Крым на погибель завлекает... А стратегия фельдмаршала была проще репы пареной: он требовал от армии лишь одного - маршировать, пока ноги тащат. - Райские кущи ждут нас, - вещал он, трясясь в карете... Чтобы отпугнуть татар подалее от армии, Миних к ночи повелел генералу Гейну в авангард высту- пить. Пошли враскачку гренадеры, драгуны тронулись, землю сотрясая, ускакали вперед казаки. Донцы с ходу вломились в стан вражеский, и Каплан-Гирей бежал от них. Но Гейн, подлый, казаков не поддержал в отваге: он провел ночь в мунстровании полков своих. Татары увидели, что за казаками никто не идет бо- лее, и порубили их всех. Острым клинком вонзился в небеса рассвет, когда к Гейну подпылил Миних - с армией и обозами. - Брось шпагу, подлец! - обрушился он на Гейна. - Я тебя в авангард для боя выслал, а ты, шмерц худой, героев ранжируешь? Давно уже не видели Миниха в таком гневе. Разорвал на Гейне мундир, бот- фортом в бешенстве колотил Гейна под тощий зад: - В строй, собака... рядовым! Пожизненно солдатом... так и сдохнешь! Ли- шить его дворянства... Напрасно Гейн, на колени рухнув, молил о пощаде. Его затолкали в строй, на плечо -взвалили тяжеленное ружье. Тут к нему подошел мальчик-офицер князь Ва- силий Долгорукий и при всех треснул его по роже. - Ой, не бей меня! - завопил Гейн. - Я генералом был... - Можно бить, ибо уже не дворянин ты. Шагай вперед, хрыч старый. Зарокотали барабаны. На шее юного офицера трепетал шарф белый. Перчатки с крагами высокими, до локтей. Жарило солнце сверху. И здесь в очах сего героя виден жар, И храбрость во очах его та зрима, С которыми разил кичливых он татар! Се Долгорукий он и покоритель Крыма... Так будут писать об этом мальчике позже. Пылили пески, а из расщелин земли разило серой. - Быдто в ад шествуем, - рассуждали офицеры. Пастор Мартене заметил, что спаржа кончилась. - Ну и бог с ней, - печально отвечал Миних... Бризы морские не остужали жары полуденной. Лица, затылки и руки солдат были от загара багрово-красными. Белые соцветия горчайшей полыни утром всходили солнцу навстречу. А к вечеру живность степная уже сгорала на корню. К ночи все травы, безжалостно убитые солнцем, катились в незнаемое шуршащими клубками перекати-поля. Но кое-где, упрямо и презлюще, напролом вылезал из земли дикий и яростный варвар - чес- нок! Живучий, он не сдавался... - И нам ништо, - веселели в шеренгах. - С чесноком-то мы татарина сдюжаем. Еще бы Если обоз притащил... хлебца ба! Пастор Мартене проснулся в обширной карете Миниха: - Не слишком ли ты увлекся, друг мой? Может, принц Гессенский и прав, го- воря, что лучше было бы - назад повернуть? - А мы с тобой сейчас не в Европе, - резко отвечал Миних другу. - Если бы я водил за собой армию какого-либо курфюрста, я бы и повернул на винтер-квар- тиры. Но всевышний, явно благоволя ко мне с высоты, вручил мне армию русскую, а эта армия любит, когда ей приказывают властно: вперед! Армия дружно топала. Вспыхивали песни и гасли в отдалении авангардов. До отчаяния'было еще очень далеко. Так же далеко, как и до Бахчисарая! ГЛАВА СЕДЬМАЯ Кто на Руси не знает сыщика Редькина? Все знают. Особенно памятен он во- рам, разбойникам, краденого перекупщикам, девам блудным и прочим народам не- зависимым... Редькин был человеком смысла, и зачем небо коптит на белом свете - это он знал твердо: - Состою при уловлении сволочи. Человеку российску ныне вздохнуть не мочно от притеснений казенных. Где бы ему дома покой дать, ан - нет: воры всякие последний кусок у него отымают... Этот Редькин в сыщики из крепостных мужиков вышел. Был он зверино-жесток. У него под караулом многие "естественно" помирали. В отместку воры жену Редь- кина насмерть побили, детям Редькина ноги на костре пожгли. Но это его не смирило, только озлобило. Казнил же он ворье таким побытом - кулаком по башке трахнет, после чего вора можно тащить на кладбище. Одно вот плоховато: был Редькин в ранге капитанском не умней тех молодцов, коих излавливать по присяге обязан. И текла под окнами сыскной конторы его величавая матерь Волга (рыбки от нее на всю Русь хватало). Шумела, цвела и голосила ярмарка у Макария! Чаще всего долетало оттуда родное, всем понятное, привычное: - Кара-а-аул... гра-абят! Всю зиму прошлую, когда Ваньке Каину привелось Потапа на Москве встретить, Ванька игры господские разумом постигал. Недавно царица Анна Иоанновна (сама игрок в карты отчаянный) издала указ, чтобы картежников ловить, деньги у них отбирать, а коли кто из игроков "подлого состояния" обнаружится, того брать в батоги нещадно... Конечно, плод запретный слаще: после указа этого стали ме- тать картишки пуще прежнего. Только теперь при дверях закрытых. Для обучения обману игорному ездил Ванька Каин в проезжее село Валдай, где красота и распутство женщин издавна на Руси-славились. Здесь же и шулерская академия находилась. Валдайцы учили играм - в фараон, в квинтич, в пикет, в бириби и прочие науки. Постигнув тайны игры, Ванька Каин приоделся гоголем и завелся до весны по блинным да по питейным московским. А там по временам тогдашним вот такие песни распевались: Дверь в трактиры Бахус отворяет, полны чаши пуншем наполняет. Там дается радость, в уста льется сладость. Дайте же нам карты - здесь олухи сидят... Какая там война? Какое рабство народное? Таким ребятам, как Ванька Каин, это все ни к чему. По кабакам да притонам, словно золотая рыбка, он плавал. Было ему о ту пору 22 года, парень вырос смышленым, на лицо пригожим. Чтобы его за господского человека принимали, он брился исправно. Деньги от игры вы- ручая немалые, по старой памяти и воровства прежнего тоже не чурался. Как-то в Зарядье встретил наставника своей младости - Петра Камчатку; чис- то одетый, вор под локтем курицу тащил. Сказал: - Шастай мне вслед - будет добрый обед... И перекинул курицу через забор во двор чужой, где богатый закройщик Рекс проживал. И завыл Камчатка, ворота тряся: - Люди, моя курочка-ряба к вам залетела... Ой, пустите! Открыли им ворота, воры проникли во двор Рекса, примечая - какие запоры тут, каковы двери, как окна на немецкий манер створятся. Курицу поймали на огороде и ушли. - А ночью раструску сделаем, - сказал Камчатка. - Колька Жарков да Филька Куняев, Столяр да Жузла с Лягаем будут... ша! На ночь Москву рогатками перекрывали, стражи дежурили. - Кто идет? - у прохожих спрашивали. - Да мы с добром, - отвечали им воры. - А чего несешь, коли с добром? - Да вино тащу... Товарища вот нет, чтобы выпить. - Ну иди сюда - я тебе товарищем буду. Так-то воры свободно через рогатки проходили. А после "раструски" закрой- щика в Зарядье собрались гулящие вместе. Стали вино пить, из соседней бани девок позвали. Говорили воры о разном. - Вот я, - сказал Ванька Каин, - я ведь боженьку кажинный день благодарю, что подарил он мне судьбу легкую. Гляди, компанья, до чего погано народец жи- вет. А мы, воры, в довольстве пребываем. Государыня наша Анна Иоанновна, дай ей бог здоровья, по "слову и делу" государеву людей казнит мучительски. А нам с ней незаботно живется... Отчего так? Да потому, что от нас, от воров, она озлобления к властям своим николи не наблюдает. Умен Ванька! Лягай (пьяный) сказал Жузле (трезвому): - А вот еще осударь Петра Лексеич был. Я, когда хорошо заживу, парсуну его на стенке повещу, чтобы почитать... Петр Камчатка (смурной он был) еще винца ему подлил. - Жуй! - сказал. - А сам себя ты не повесишь? - На што мне себя вешать? Зеркало - это вот хорошо повесить. Кады на осу- даря погляжу, кады и на себя гляну! Петр Камчатка стал Ваньку Каина обнимать: - Устал я от жития воровского. Жену хочу заиметь, чтобы детишки округ меня бегали. Сколь еще мне под мостами ночевать? А ведь у меня, - признался Кам- чатка, - имя божие есть: я, Смирнов Петр, сын солдата полка Бутырского, ко флоту матросом причис- лен. Я и паруса шить способен! Честным трудом могу себя содержать... - Брось, есаул, - отвечал ему Каин. - Жизни не начнешь новой, пока деньга- ми не разживешься. Давай не грусти, а лучше махнем к Макарию, где ярманка бо- гатуща: награбим вволю... - Пошли, есаул! Веди нас, - загалдели тут воры, а девы банные, от которых вениками пахло, обнимали их, сильно пьяные. - Есть на Волге капитан Редькин, который брата нашего в пучки вяжет... Не! - отказался Камчатка. - Я, может, и схожу до ярманки ради гуляния. Но в есау- лы пора уже Ваньку Каина брать... И, лошадей по весне закупив, шайка потянулась на Волгу; когда входили в леса Муромские, леса заветные, Ванька Каин кушак подтянул, чистым голосом завел свою любимую: Ой, да не шуми ты, мати - зеленая дубравушка, Не мешай ты мне, добру мо- лодцу, думу думати... Попалась им за лесом деревенька убогая. Жуляй с Колькой Жаровым пошли по- середь улицы, приплясывая: Мы не воры, мы не плуты, не разбоинички, Государевы мы люди - рыбаловнич- ки. Хо-хо! 0-хо-хо! Как у тетки у Арины мы словили три перины, А у кума у Сте- пана увели горшок сметаны. Хо-хо! 0-хо-хо! А на околице сидела древняя бабуся, глаза которой давно устали видеть свет божий, и вздыхала она горестно: - 0-хо-хо... И откель оне такие берутся? Креста на них не видать - одни востры ножики болтаются! Макарьевская ярмарка прославила себя мошенничеством, и село Лысково, что раскинулось под сенью монастыря, прославилось тем же. С середины XVII века сюда воры московские, как на праздник, хаживали. Богатая жизнь цветет под шатрами купеческими, возле стен святой обители. Тут и перса увидишь с бородой красной, индусы приворотными камнями торгуют, ломятся от товара ларьки заез- жих греков, подплывают к Макарьеву пышные баржи армян астраханских. Первым делом попер Ванька Каин казну у одного армянина. Деньги краденые тут же на берегу в песок закопал, а над кладом воры шалашик соорудили. Замки повесили на продажу. Веники березовые. У входа положили полосу меди красной. Петр Камчатка вреде купца в шалаше уселся. Кому догадаться. что тут деньги закопаны?.. А попался Ванька на дворе Гостином: там его купцы сызранские без- менами так отделали, что замертво лег и дышать перестал. Очнулся, а на шее уже "монастырские четки" привешены, иначе говоря - стул Ваньке на башку наце- пили. От нога же цепь тянется. Делать нечего. Либо погибать, либо... Заорал Ванька на всю ярмарку: - Имею за собой слово и дело государево! Разбежался народ при таком признании. Сняли "четки" с него, перевели в контору под запоры железные. Ну тут уж не зевай. Со "словом и делом" не шу- тят. Петр Камчатка явился во двор острога под видом купца богомольного, раз- давал арестантам калачи и пряники, просил за него богу молиться. Ваньке Каину он тоже калачик сунул (еще теплый) и шепнул: - Триока ела, стромык сверлюк трактирь... А это значит: ключи от цепей в калач запекли. Ванька Каин часовому две гривны дал, взмолился душевно: - Купи мне красного товару из Безумного ряду на дворе Гостином, где недав- но был я знатным купчином... Принес ему тот бутылку. Каин хлебнул для храбрости, остальное вино солдату отдал. Замки разомкнув, бежал он - и прямо к Волге, на перевоз. Средь народа затолкался. А на берегу, глядь, баня топится. Одежонку сбросил, голый между голых, закрутился он с веником... Из бани же, чисто помытый, он голым решил идти. Веником закрылся малость и явился прямо в сыскную контору. Нагишом пал в нога Редькину и стал ему плакаться: - Купец я московский, тятеньки-маменьки у меня стареньки. Вот послали меня к Макарию, а тока в баньку зашел попариться, как с меня сняли все, что было, и денежки увели. Прикажи, государь ласковый, мне бумагу на проживание выдать. Коли бумаги жаль, ты шлепни меня печатью казенной по заднице, чтобы все знали - купец я честный и хороший... Но Редькина не проведешь: он и не таких орлов видывал! Велел он Ваньку на лавку класть по всем правилам - для сечения. Потом Редькин большую книгу раскрыл, в которой у него поденная опись велась - кого и когда обчистили на ярмарке. Читал он ее, говоря: -А не ты ли, сын сукин, вчера келью святого старца Зефирия вычистил? Не ты... Ладно. Дайте ему парочку с прискоком. А вот суконщик Нагибин краденое дышло рази не от тебя принял? От битья кнутом орал Ванька Каин: - Ой, родненькие мои! Да не чистил я келью святого старца Зефирия... Наги- бина-суконщика и знать не знаю. Ой, маменьки!.. Пришел черносхимник Зефир и слезно заявил, что вора по голосу узнает. Вта- щили потом суконщика Нагибина, до того на допросах разукрашенного, что он и родную мать признать бы уже не мог. И тот суконщик тоже подтверждал охотно: - Он самый! Пымался. Дал мне дышло, а сам дале понесся... Ванька Каин примолк на лавке, а за столом чин фискальный сидел, протоколы держал допросные. Ванька на всякий случай (более по привычке) ему подмигнул, а чин тожелуп-луп! - глазом рыжим: своя своих опознаша. - Два фунта тебе... с походом вешаю, - шепнул Ванька. Миг-миг... луп-луп! - сошлись они на четырех фунтах, иначе - на четырех рублях выкупа. Но Редькин - душа чистая, неподкупная. - Сейчас, - сказал, - я тебе все кости из мяса повынимаю... И стал бить, отчего Ванька предал друга своего Камчатку. - А шалаш у него лубяной, - показывал, - там замки повешены и полоса меди лежит. А есть вор Камчатка сын солдата бутырского, из матросов беглый... Вот он и Зефирия чистил, он и дышло краденое передал. А я сын купеческий, в чем свидетельски икону целую... Камчатку арестовали, а шалаш лубяной разорили. Чин же лупоглазый взяток от воров даром не брал. Явил он в контору сыскную фальшивого купца с ярмарки. И была ставка очная. - Ангел ты мой! - воскликнул "купец", Ваньку Каина в конторе обнимая. - Вот встреча... Чего это ты здесь сидишь? И, в глаза Редькину глядя, лжесвидетель исправно показал, какой Ванька хо- роший купец, на Москве у него папеньки с маменьки без сынка шибко печалуют- ся... Так-то вор на свободе оказался, и сразу кинулся Каин на берег, где ша- лаш стоял. Выгреб из песка казну армянскую и побежал в село Лысково, где его шайка поджидала. Загуляли они по фартинам, понакупили ружей себе, пороху, ви- на и табаку, рубахи понадевали новенькие, воровских разговоров послушали. В селе Лыскове тогда много шаек отдыхало, есаулы опытны были. - Я вот, - один такой есаул рассказывал, - из Алатыря пришел, городок хо- роший. Брал его с пушками. Велел воеводе ключи на тарелке вынесть, а с горо- жан контрибуцку взял, как енералы с супостатом делают. Плохо, что ребятки мои запьянствовали, а то бы я и дальше пошел - до Саранска, где воевода Исайка Шафиров, говорят, слаб. Пушек боится. Инвалидов при нем всего семеро... - Ша! - решил Ванька Каин. - Пойдем Саранск грабить. Нам и пушки не надоб- но. Воеводу с его инвалидами мы защекочем... И пошли воры на Саранск, грабя деревни встречные. Редко мужик попадется на дороге. Разбойников завидя, телегу с лошадью кинет, а сам в лесу спасается. Но однажды встретили шайку большую, видать сколоченную из мужиков от барства беглых. Есаулом у них был солдат отставной, у которого ног подчистую не было. Его мужики-разбойнички на стуле таскали. Ватагу Каина приметив, он на стуле свом запрыгал, крича: - Когда хас на мае, то и дульяс погас! Теперь, коли слова эти прозвучали, не шевелись, иначе прирежут. Стали их трясти мужики. Посыпались наземь пятаки медные. - Это деньги не дворянские, - угадал есаул мужицкий. - А кто христьянина грабит, тот враг заветам божиим... Эй, - скомандовал есаул, - всех сразу без мучительств повесить! А тебя, - сказал он Каину, - мы сожжем сейчас безо вся- кого мучительства... И опомниться не успел, как его к дереву привязали. А вокруг него мужики лес товарищами Ваньки разукрасили - кого за глотку, кого за ногу, кого за ру- ки. Зажгли потом бересту едучую, стали под Каина хворост пихать, чтобы горел он скорее (без мучительств). - Постой, есаул ласковый! Не казни меня... Великую тайну тебе я открою. Вели только руки мне развязать. - Развяжите руки ему, -'разрешил есаул безногий. Ванька Каин из-за пазухи колоду карт вынул. - Ой, господи, - огляделся ловко. - Пенька-то нет поблизости, чтобы мет- нуть. Вижу один пенечек, да не дойти... Эх, люди добрые, ослобоните и мои но- женьки быстрые! - Развяжите и ноги ему, - велел есаул. Ванька Каин не побежал. - Скажи, чтобы престол твой к пенечку отнесли. Да пусть сами отойдуг да- лее, чтобы никто не слышал тайны моей великой... Есаула с честью отнесли мужики на полянку. - А и дурак же ты! - сказал ему Каин на этой полянке. - На что же ты на- делся, козел безногий? Я ведь удеру от тебя сейчас. - Э-э, нет, - заявил солдат. - Я тебя стрелять буду. - Ну ладно, коли так, - согласился Каин, - открою тайну, и никто о том ни- когда не узнает. Короля бубнового видишь в руке у меня? А вот - реет! И скажи теперь, куда делся король? - В рукав спрятал, - догадался есаул. - Смотри в рукав мне. Трясу его... Где король? - Не знаю... пропал. - Верно! Так и я сейчас пропаду. Гляди - реет! И ушел в лес. Есаул сунул руку за армяк, но пистоля за пазухой уже не было. Только карта лежала - ко- роль бубен. - Ну и вор... всем ворам вор! - поразился солдат. Не удалось им дойти до города Саранска... От этого города в один теплый день пролетело над лесами нечто. И было это нечто не птицей, не ковром-само- летом сказочным. Вроде бы человек летел и... пронесло его над бором сосновым. Не стало снова! За дальностью Саранска от властей земных, кои за деяния народа ответствен- ны, того полета чиновники пока не приметили. А то бы они летуна этого спроси- ли со всей строгостью: "От начальства дозволение летать имеется?.." ГЛАВА ВОСЬМАЯ Солнце выше - и конница татарская за горизонт прячется, а на каре русское тучей летят "мухи заразные, которые с навоза. прямо с падали разной, с лужи поносной на солдата садятся. Солнце ниже - и мухи отлетают прочь, зато каре теперь облипают татары, во мраке слышен визг их, горят по увалам костры сигнальные, скачут в топоте, стрелы вокруг тысячами невидимо рассыпая. Маркитанты за паршивый окорочишко уже по шести рублей драли. Потом и мар- китанты отстали от армии: опасно было. Миних, дабы войско воодушевить, велел бочки с вином открывать для угощения. Но вино лишь на миг веселило, а потом еще хуже бывало от зноя, и тогда фельдмаршал приказам: - Всем в рот - пулю! Бочки с вином откатили в арьергард каре и там давали его пить для "ободрения" лишь тем, кто изнемог и упал. Остальные же сосали пули свинцовые, меж зубов из перекатывая, как леденец, сухими языками, - верно! - жажда от свинца вроде приглохла. Хлеб армия искала в заброшенных деревнях татарских. Был он или обгорелый, не дожженный врагом, или в земле укрыт, червями жирными пронизан. Колодцы же брали солдаты с бою, словно крепости... Возьмут его, а там уже свалена скоти- на битая - разило из глубин земли скверной. Татарину - тому хорошо: он кобылу свою опрокинет наземь, носом в шерсть ей на брюхе зароется, насосется всласть молока кобыльего - ему и воды не надобно... - Иде же этот рай, о коем нам сказывали? К вечеру, когда тебя уже ноги не держат, на ручных жерновах, будь любезен, зерна для себя намолоть. А дровишек в Крыму не достать. Солдаты теста сырого поедят, а утром пошли дальше... От самого Перекопа в глубину земли Крымской протянулся след нехороший: начался в войске русском понос кровавый. И настал день, когда Миних созвал офицеров: - Рацион отныне таков: каждому офицеру по шляпе зерна насыплем, и делите на всех! Кто виноват в голоде армии? Не я, не я, - отрекся фельдмаршал. - Провиантмейстеры на Украине уже все по тюрьмам рассажены. А князь Трубецкий, видать, нужд наших не ведает. - Лесли-то обоз с хлебом тащит? - спросил Аракче