. Бирен нахмурился: как бы не пришлось ему опять немного по- тесниться (такие случаи уже не раз бывали). Анна Иоанновна влюбленно смотрела на Брискорна, он был ей мил еще и потому, что напоминал о невозвратном прош- лом, когда она была моложе. - Рассказывай... откуда ты сейчас? Брискорн ей отвечал учтиво и достойно: - Я еду из земель германских, учился в Йене у знатных профессоров, год прожил в Гетгингене, где король британский недавно для Ганновера университет образовал. Науки философские постиг, насколько мог, и затосковал я по отчизне бедной. Но на Митаве скучно показалось мне, и вот... вас навестил. Вдруг резко прозвучал вопрос от Бирена: - А ты проездом до Митавы не заезжал ли в Данциг? - Был в Данциге. Отночевал три ночи там. Анна Иоанновна понимающе глянула на Бирена. - Скажи нам честно, ты герцога Курляндского Фердинанда не видел ли случай- но? - Как дворянин курляндский, - ответил бывший паж, - я долгом счел предста- виться ему проездом. - А... как он? Плох? - с надеждой вопросил Бирен. - Он дышит, как мехи органа в церкви старой... Бирен, повеселев, сказал: - Пойдем, мой милый гетгингенец. Сейчас мы сядем в сани, я покажу тебе столипу варварской страны, где ты увидишь многое такое, что в Йене иль Ганно- вере не встречал... В дверях граф повернулся, заметив властно: - Брискорна во дворце я не оставлю... я так хочу! Поначалу обер-камергер юношу даже очаровал. Бирен ведь умел разным бывать. Хотел обворожить - и пел сиреной, голос его становился звучным, будто арфа, когда он колдовал мужчин и женщин. И сотрясались стены дворцов и манежей от раскатов этого голоса, если граф входил в гнев. Дипломаты так и говорили: - В этом бесподобном человеке сразу три персоны обитают: Бирен вкрадчи- вый, Бирен-властитель и Бирен в злости. Первый очарователен, второй невыносим, а третий просто ужасен... В ярости граф разрывал на себе кружева, над которыми годами слепли кре- постные мастерицы. Его жена, горбунья Бенигна, боялась мужа пуще огня. Шпынял ее, убогую, даже на людях, не стесняясь. Зато детей своих Бирен трепетно и нежно обожал. А дети, выросшие средь низкопоклонства, были исчадьем ада... Отец их даже в знатности своей способен был слушать, повиноваться обстоя- тельствам. Они же - никогда! В злодействе рождены, зачаты средь злодейств, сыновья графа Бирена, казалось, с детства и готовили себя в злодеи. И старший Петр, и младший Карл - распущенны, надменны, склонны к пьянству. Они уже тог- да по гвардии считались подполковниками и кавалерию Андрея Первозванного но- сили на своих кафтанах, которой боевые генералы не имели. Их шутки были тако- вы: или парик поджечь на голове вельможи, или чернила выплеснуть на платье фрейлины. К сыновьям граф Бирен приставил легион гувернеров. Но ученики вол- тузили своих педагогов палками, когда хотели. Иные пытались жаловаться графу, но Бирен таких отправлял в смирительный дом, приказывая впредь считать их су- масшедшими. По утрам петербуржцы видели их иногда на улицах - под стражей, с вениками в руках, педагоги подметали мостовые Невского проспекта... Бирен был ласков к гостю своему - Брискорну, и гетгингенец поражался прек- расной памяти хозяина. Бирен читал и знал немного. Но у него была прекрасная библиотека, и все прочитанное хоть однажды Бирен помнил точно. И знаниями своими умел вовремя пользоваться. При случае он уверенно выкладывал их в об- ществе. Пребывание в доме обер-камергера Брискорн использовал удачно. Он сделал выводы, и эти выводы ужасны были. Его тянуло к людям ученым, хотелось покопаться в книгах Корфа, заманчиво виднелась за Невою Академия де-сиянс, но граф таскал его в манеж, на куртаги, в зверинцы и на стрельбища. Иногда из души Бирена с болью прорывалось - затаенное: - Не боюсь я Вены, презираю Версаль, плевал я на Берлин. Для меня сущест- вует лишь один соперник - принц Мориц Саксонский... Это страшный человек для меня! Мориц Саксонский - блестящий стратег, храбрейший полководец, авантюрист отчаянный и любовник всех женщин, которые только имели счастье попасться ему на дороге. Сегодня он проснулся в постели чьей-то жены. - Надо ехать! - вскочил принц, быстро одеваясь. - Куда вы, друг мой? - Сначала в Дрезден. - Зачем? Или Парижа мало для безумств ваших? - Короны - не пуговицы, на земле не валяются. - Ах, боже! Хоть поцелуйте меня на прощание... - Некогда! Загнав сорок восемь лошадей, принц был уже в Дрездене, где его совсем не ждал брат - король и курфюрст. А саксонский канцлер Брюль пугался каждый раз при виде Морица. - Ваше величество, - шепнул канцлер Августу III, - приглядывайте за своим братцем: как бы он не перепутал гардеробы и не надел на себя вашей короны вместо той, которую всю жизнь ищет! Мориц Саксонский, волнуясь, свернул в трубку две золотые тарелки. В штопор закрутил бронзовый канделябр. Взял кочергу от камина и кушаком обвязал ее вокруг камер-лакея. Поглощая сорок шестой бокал вина, он сказал брату: - У меня осталось теперь только три выхода. Первый - покончить жизнь само- убийством. Второй - добыть корону Курляндии. А третий - изобрести корабль, который бы плавал в Америку без помощи весел и парусов... Мориц взял колоду карт, и она треснула в его пальцах, разорванная пополам, чего не мог сделать никто из силачей. Опоясанный кочергой камер-лакей валялся в его ногах, умоляя принца распоясать его, но Мориц размышлял, не замечая ла- кея. Август III отвечал брату: - Избавь наш Дрезден от твоих похорон и не мучай себя механикой. Относи- тельно же короны... ты не воображай, что будешь угоден на Митаве, ибо давле- ние русской политики мы ощущаем здесь постоянно. Однако могу тебя утешить: ты ничем не хуже Бирена, а я ратифицирую диплом на того герцога, которого избе- рут в курляндском ландтаге открытым голосованием... - Значит, все-таки избрание? Отлично. Я сажусь за сочинение писем на Мига- ву, где меня еще не забыли и забудут, не скоро... Ого, сколько бочек с вином было там выпито! - Пиши. Но сначала распоясай моего лакея... За столом Морица застало известие из Данцига о смерти герцога Фердинанда Кетлера. В Дрездене давно поджидали русского посла, барона Кейзерлинга, но - по слухам - он остановился в Митаве, чтобы способствовать избранию графа Би- рена. - Борьба обостряется! - воскликнул Мориц. И перо еще быстрее забегало по бумаге. Это перо Морица, как и вся жизнь его, было бравурна, пламенно, талантливо. Принц был в душе демократ. Вот ка- кие перлы выскакивали из-под пера его: "Небольшая кучка богатеев, жадных до наслаждений тунеядцев, благоденствует за счет массы бедняков, которые способ- ны существовать лишь постольку, поскольку обеспечивают бездельникам-богачам все новые наслаждения. Совокупность угнетателей и угнетенных образует именно то, что принято называть обществом". Мориц Саксонский был чрезвычайно опасен для Бирена, ибо он мыслил, он ки- пел, он бунтовал! Недаром же этого человека безумно любила славная женщина Андриенна Лекуврер... А кто любил Бирена? "Дин-дон, дин-дон... царь Иван Василич!" Бирен с воплями вломился в комнаты императрицы. - Анхен! Мы пропали, - зарыдал он. - Это ужасно... Ты прочти, что пишет твой бывший поклонник... Мне с ним не совладать! Бирен протянул к ней "афишки", разосланные по городам и весям Курляндии агентами принца Морица Саксонсского. "...вы уже предвидели настоящее бедственное поло- жение и, надеюсь, произвели на этот случай выбор в мою польз у... Вы поверите в готовность мою уме- реть, сражаясь за вас, если надо будет сражаться!" Бирен уже не вставал с колен, плачущий: - Я ухожу! Мне с этим головорезом не справиться. Ты же сама знаешь, Анхен, какой это человек... Ты сама рассказывала, что в молодости он тебя изнасило- вал, несчастную, после чего ты и полюбила его... Откуда я знаю? - закричал Бирен, вскакивая. - Может быть, ты его и сейчас еще любишь?.. Анхен, Анхен, - горевал Бирен, - я пропал... О боже! Неужели каббалистика мрачных чисел меня обманула? - Не дури, - вдруг жестко произнесла императрица. - Наш Кейзерлинг уже в Митаве. Я послала гонца вдогонку ему, чтобы барон там и сидел, а в Дрезден пока не ехал. Сейчас все зависит от того, кого изберет курляндский ландтаг. Вот ты на избрание божие, друг милый, и уповай... Она стала писать указ, в коем предписывала властям словить принца Морица, яко разбойника, ежели он близ рубежей обнаружится. "Сей указ, - заключала Ан- на Иоанновна, - содержать секретно и никому, кто бы ни был, о том не объяв- лять, и для того перевод его на немецкий язык тут приложен, дабы лучше вразу- меть смогли..." Громогласный бас императрицы оглушил скороходов: - Гей, гей, гей! Готовить курьера до Рига поспешного... Спокойствием своим она внушала Бирену надежду; вернувшись к себе на Мойку, граф наказал Брискорну: - И ты, мой паж, тоже скачи в Ригу - прямо к генералу Бисмарку. Не вздумай лошадей жалеть! Лети, как ветер... А шурин мой, бравый Бисмарк, уже знает, что ему делать дальше. Ты понял? Так скачи... Поверь, озолочу! Лучшие лошади в Европе, лошади из конюшен Бирена, всхрапнули возле подъез- да. Брискорн запрыгнул в глубь возка и - поскакал. Но поскакал совсем не в Ригу; он прибыл на мызу Вюрцау, что стоит на Аа-реке, где проживал могущест- венный ланд-гофмейстер Курляндии, барон Эрнст Отго Христофор фон дер Ховен - злейший враг всех Биренов! - Лучше быть рабами России, - сказал Брискорну фон дер Ховен. - Переживать непогоду следует не под маленьким, а под большим деревом... Ланд-гофмейстер натянул перчатку, пошитую из шкуры змеиной. Желто-черные штандарты реяли над унылыми лесами. Малиновый плащ с подбоем из горностая стелился за Ховеном по лазурным паркетам замка Вюрцау. Старый барон напоминал пса, у которого вздыбилась шерсть на загривке... Без выборов не обойтись, как и без пушек - тоже! ГЛАВА ТРЕТЬЯ Бранные мышцы солдат уже напряглись для битв. Пора бы и двигаться армии на Черноморье, но Миних от похода скорого что-то отлынивал, осторожничая. - Травы-то еще нет, - говорил он. - Травы дождемся... На этот раз решено было по рекам к морю спускаться, а князю Трубецкому ве- дено от Миниха - кораблями же - хлеб и осадную артиллерию под Очаков доста- вить. Вообще фельдмаршал не признавал за флотом боевого значения и корабли с телегами часто путал. - Разница между телегой и кораблем невелика, - утверждал фельдмаршал. - Телега по земле едет, а корабль по воде плывет. Но все одинаково грузы должны перевозить... В русскую ставку прибыло немало офицеров из стран европейский. Иные втуне надеялись пронаблюдать, как об стены Очакова будет Россия лоб себе разбивать. Особенно много соглядатаев прислала Вена, и цесарцы на руках носили принца Антона Брауншвейгского; племянник императора Карла VI, он был для них - как бог, что Миниху явно не нравилось: - Здесь бог един - великий Миних!.. Из русских генералов состояли при армии - Аракчеев, Тараканов, Леонтьев, князь Репнин, Бахметьев, прибыл из Оренбуржья и Румянцев. Миних его невзлю- бил; Румянцев же меж тем водил солдат в лесок, где они веники тысячами вяза- ли. - Если собрались париться, - язвил Миних, - то баню я вам обещаю... Толь- ко кровавую баню! - Нет, фельдмаршал. Коли татары степь подожгут, нам пожара не загасить. А вениками завсегда огонь степной и тушат... Из числа своих приближенных Миних более всего побаивался талантливого шот- ландца Джемса Кейта, соперника в нем подозревая. Кейт справедливо требовал от фельдмаршала точности: - А разве князю Трубецкому можно провиант доверить? - Не съест же он его, - увиливал Миних. - А пушки сумеет он доставить к Очакову? - Уверен. Князь обещал' мне спустить прямо к Очакову плашкоуты с хлебом и пушками. - А где план Очакова, который мы должны брать? - Нет плана! - огрызался Миних. - И так возьмем. Знаю лишь одно, что кон- фигурация цитадели Очаковской шестиугольная. - Как же, - настаивал Кейт, - без плана на штурм идти? - Бог! - отвечал Миних. - С нами бог... Ясно? С верфей брянских спустили по Десне к Киеву множество кораблей. Плоские, как блины, они были способны перевалить пороги днепровские, годны и на мелко- водьях лиманов черноморских. Пехоту сажали на корабли, вручали солдатам весла многопудовые. Офицеры флота тут же наспех учили солдат, как ловчее воду вес- лом загребать, как по вечерам мозоли на ягодицах залечивать. И наполнился Днепр чудесным видением флота, который в свои паруса ловил ветер попутный. А на передней галере, подставив солнышку громадное пузо, величаво плыл к славе сам Миних. - Вот и травка показалась, - говорил, млея, а рядом с ним возлежала на коврах смешливая Анна Даниловна, которой родить впору... Тянулись Днепром вдоль рубежей с Речью Посполитой, за Кременчугом откры- лись перед армией безлюдные места Сечи Запорожской - скоро уже и Переволоч- ная, где после Полтавы безутешно рыдал королевус шведский. Миних выбил трубку о борт корабля, тишком признался пастору Мартенсу: - Ума не приложу, как до Очакова добираться станем... Сгрузились на берег. Бойко заторговали греки-маркитанты, чуя поживу. От скрипа многих тысяч телег болели уши. Гнали скотину гуртами - на прожор вели- кой армии. Возле кобыл-маток, тыкаясь носами под животы их, бежали бархатные жеребятки. Лохматые и грязные верблюды, гримасничая, с недо- вольством тянули пушки. Золотистые быки, весне радуясь, игриво бодали пугливых коров. Среди массы животных, колесниц и орудий солдаты проносили рогатки, похожие на тара- ны. В довершение всего раздался дикий женский вопль... Вблизи порогов днеп- ровских, посреди шума военного компанента, княгиня Анна Даниловна породила здоровую крикливую девчонку, которую нарекли в честь царицы - Анною. - Разве же это армия? - брезгливо говорили австрийцы и наблюдатели стран прочих. - Это ведь табор дикий. Орда какая-то... Казалось, сам черт ногу сломает в этой неразберихе. Но вот Миних в ярком халате вышел из шатра, взмахнул жезлом: - Пошли! Дирекция - на Бендеры! Войска тронулись, и сразу обнаружилось, что порядок всетаки существовал. Орда превратилась в армию, покорную дисциплине, и даже любая корова, обречен- ная в пути на съедение, казалось, заняла надлежащее ей место. Поднялась тут пыль, пыль, пыль... Ох, и пылища! Потянулись обозы, обозы, обозы... Они были столь тягостно велики, что арьергард армии подходил к лагерю на рассвете, когда авангард уже поднимался в путь. Даже сержанты гвардии имели для нужд своих до 16 возов с барахлом. А багаж генерала Карла Бирена тащили сразу 30 быков и лошадей, 7 ослов и 15 верблюдов... Стоило армаде русской застрять на минутку, как после нее земля оставаясь будто выбритой, - несчастный скот успевал сожрать под собой каждую травинку. На походе, при появлении Миниха, деташемент лейб-гвардии до земли склонял свои знамена. Вдали от столицы фельдмаршал уже принимал царские почести, на которые церемониальных прав не имел! Считая знания свои всеобъемлющими, Миних по вечерам в шатре своем учил Анну Даниловну, как ей следует давать грудь младенцу. - Да не учи ты меня, Христофор Антоныч, - обижалась дама. - Это уже шес- той у меня... Как-никак и без твоих инструкций выкормлю! Ласси поднял свою армию на поход раньше Миниха; она струилась на Крым сте- пями приазовскими; здесь меньше было пышностей, но зато больше внимания к лю- дям, отчего войска и шагали напористо. Далеко протянулась вдоль берега моря сакма, пробитая татарами и ногайцами. Дико тут все, одичало. Выходя из Азова, фельдмаршал Ласси встретил разрушен- ный Троицкий острог на Таган-Роге и заложил тут крепостцу с пушками[2]. Гигантской тысяченожкой, ощетинясь багинетами ружей, двигалась армия на Перекоп; иногда солдаты видели, как в морской дали, тяжко и неотступно, выг- ребают из блеска синевы галеры. Следуя морем близ берегов, ноздря в ноздрю с армией Ласси, проходила Донская флотилия вице-адмирала Петра Бредаля. Перед кораблями расстилалось древнее Сурожское море, а в море том нагули- вали жирок громадные осетры, резвились в Азовье вкусные севрюги. А порою га- лерные весла было не провернуть в воде от густоты косяков леща, судака да частой тюльки. Иногда корабли теряли армию, но лагерь ее моряки легко обнару- живали ночью - по зареву костров, освещавшему ширь небесную. Ласси дождался флотилию в устье реки Кальмиус[3] Выше по течению этой реки находилась мест- ность печальная, где во времена ветхие случилась несчастная для Руси битва с татарами на Калке... Здесь армия Ласси застряла, не в силах переправить через Кальмиус пушки тяжелые. Бредаль вызвал Петра Дефремери: - Бери сорок плашкоутов - мост для армии сооруди. Дефремери, веселый и загорелый, как дьявол из преисподни, составил на ре- ке корабли бортами, словно понтоны, и армия прошла через настилы плашкоутов - с лошадьми, с обозами, с артиллерией. Бредаль потом созвал морских офицеров: - Господа флот, до Берды[4] мы еще дотянем. А затем карты можно выбрасы- вать. Потянемся, как слепые, вдоль берега... За Бердою моряки видели с кораблей тучи ногайских всадников, которые с берега осыпали гребцов стрелами. Берег по траверзу поплыл куда-то вбок. Армия из виду совсем пропала. По ночам уже не светили ее дружественные костры, все- ляющие бодрость. - Огибаем косу длинную, - насторожились моряки. Адмирал Бредаль, полуголый, с ножом у пояса, словно пират, шатался по па- лубе с православными святцами в руках. - Сей день, - из святцев он вычитал, - на Руси святого Виссариона помина- ют, а посему греха нет, ежели назовем косу Виссарионовской... Со стоном и хрипом вырывалось дыхание из груди гребцов. Соль морская разъедала ладони. Трудное это дело - грести, денно и нощно ворочая пудовые весла в ртути тяжелых вод морских. Только успеешь ткнуться носом в днище, чтобы вздремнуть, как тебя уже сверху ногой пихают: "Вставай, Ванька, по тебе весло плачет..." Опять уперлись в косу, долго-долго огибали ее с юга. Бредаль заглянул в святцы: - Сей день на Руси святого Федота празднуют. А посему назвать косу Федо- товской и на картах то начертать... За этой косою догорал костерок. Плашкоут мичмана Рыкунова врезался в бе- рег, матросы с ружьями кричать стали: - Эй, у огня! Свои люди иль чужие? Встал от костра казак с ложкой в руке: - Православные будем... Нас нарошно от армии оставили, чтобы сообщить ва- шему флотскому благородию: гребите и далее вдоль бережка, а Ласси с войсками уже в Геничах[5] стоит. - А что это за Геничи такие? Казак попробовал каши из котла, долго чесался. - Кажись, не город, - ответил. - Село, может? - спрашивали с корабля. - Того не знаю. Не бывал шло там. - А где же они, твои Геничи? - Там... - И казак махнул рукой в ночку темную. Рыкунов доложил об этом Бредалю, и тот хватил чарку перцовой. Вояка отча- янный, лихой навигатор, он не растерялся. - Весла... на воду! - скомандовал. Вздрогнуло море от единого удара тысяч лопастей, и тронулись в незнаемое прамы и дубель-шлюпы, боты мортирные и кончебасы, а за ними пошла мелочь про- чая, на которых гребли люди, иные море впервые видевшие. Вскоре эскадра вышла вдоль берега на Геничи. Оказалось, что это улус татарский - грязный, зловон- ный, блошливый. По бортам кораблей кисли топкие, нехорошие берега, в командах было примечено, что вся рыба куда-то исчезла. - Может, вошли в реку ядовитую? - сомневались люди. - Залив или пролив тайный, - утверждали другие. Дефремери, чтобы споры пресечь, шагнул к борту, зачерпнул горсть воды и глотнул ее одним махом. - Это море, - сказал. - Но гнилое море. И вода здесь противная. Дайте рому глотку ополоснуть от мерзости этой... Бредаль долго колдовал над худыми картами: - Не знаю, что и писать ради навигации точной. Куда вошли? Но разумею, что соленых рек не бывает... Пишу: море! Так они забрались в Гнилое море (по-татарски - Сиваш). Ласси созвал совещание офицеров - армейских и флотских. Говорили: - Как войти в Крым и как из Крыма выйти? - Вопрос плохо скроен и пошит негоже, - отвечал Ласси. - Надо спрашивать, как войти в Крым, а уж как выбираться из него, об этом посудим, когда в Крыму побываем. - Перекоп закрыт! - утверждал Бредаль. - С года прошлого татары умней ста- ли, и воротца эти захлопнули намертво. Ежели через Перекоп ворвемся в Крым, то обратно не выскочим... Галеры проплывали в ночи, трепеща стрекозьими крылами весел. Крупные звез- ды рассыпало над саклями геничскими. Крым был уже близок - как локоть, кото- рый зришь, но вряд ли укусишь. Ласси показал рукою вдаль: - Видите? От самого Крыма в Гнилое море вытянут длинный язык косы Арабатс- кой, которая заводит прямо в логово хана крымского. Вот ежели армия перепрыг- нет с берега матерого на косу Арабатскую, тоща мы сразу в Крым вскочим. И окажемся в Тавриде с той стороны, с которой не ждут нас татары, сидящие в Пе- рекопе... Послышался вой; из трескотни цикад, из гущи ночных трав вырвались, словно демоны, четыре тысячи всадников. - Чух... чух-чух... чох-чох! - кричали они. Это прибыла калмыцкая конница от хана Дондуки-омбу. Возглавлял ее свире- пый, как барс, тысячник Голдан-Норма. Барабаны забили поход. Тяжко взрывая воду веслами, проследовали мортирные боты под командой Дефремери; солдаты вя- зали в ряд пустые бочки, стелили их по морю, и этот "мост" перекинулся через Сиваш. Искрились белые пески, пропитанные солью и ракушками. Армия перешла по бочкам через пролив, не замочив ног, и солдат русский ногой босою ступил на зыбкий песок Арабатской косы... Не верилось! Разве можно поверить в такое? Без единого выстрела, не пролив капли крови, армия Ласси уже стояла на крымской земле. - Всем по чарке, - велел фельдмаршал. - И более чарок не будет. Воду бе- речь. Ни колодцев, ни родников здесь нету. Пошли! Мост из бочек остался у Геничей неразрушен (на случай внезапной ретирады). И начался поход. Беспримерный в истории войн! Шли русские по косе Арабата - как по лезвию острого ножа, воткнутого прямо в сердце ханства проклятого, ненасытного. - Солдаты! - говорили офицеры. - Отныне любой из вас - генерал. Маневр свой обдумывай. Действуй спокойно. Сильный слабого ободряй. Молодые ближе к ветеранам держитесь... Помощи не жди, ее не будет. Россия за тридевять земель осталась! Миних своим солдатам думать не разрешал: - Здесь думаю один я! Да и зачем им думать, если я уже все продумал? "Сол- датский катехизис" века прошлого учит: "Армия оленей, руководимая львом, сильнее армии львов, руководимой оленем". Это верно! Оленям только и оста- лось, что во всем льву повиноваться -мне! Старинный шлях уводил армию на Бендеры - совсем в другую сторону от Очако- ва. Когда турки уверились, что русские идут на Бендеры, Миних круто развернул армию на юг - прямо на Очаков, только сейчас обнаружив перед противником свои истинные планы. Солдаты зашагали целиной, спаленной заживо. Для воодушевления слабых без устали рокотали барабаны, грохотом своим они покрывали колесные визги. Гобоисты дудели в полковые гобои. Армия шла в трех каре, и птица с высоты поднебесной видела, как ползли че- рез степь три громадных щетинистых жука... Вместе с русскими воинами шагали сейчас на Очаков хорваты и сербы, венгры и греки, македонцы и валахи, молда- ване и болгары; в седлах качались усатые сонные запорожцы. Любой народ, что страдал от турок в притеснении, имел своих сынов в русской армии. Каре уплывали, как корабли, в душный угар степей. Утопая в мучнистой пыли, почасту падали люди. - Воды... хоть капельку, - просили упавшие. Ревел скот. Непоеный. Второй день. И третий. Скотина умирала на земле - рядом с людьми. И люди умирали на земле - подле скотины... - Усилить шаг! - рычал Миних из окошка кареты. Фельдмаршала нагнал усталый Манштейн: - Очакова не видать, а люди умирают как мухи. Миних высунулся из окошка кареты - красномордый. - Это не новость, - отвечал он. - Русские умирают молча. А вот я помню французов... Так они визжали перед смертью. Передайте от меня казакам, чтобы поймали хоть одного татарина... Поймали! С расспросу пленного выяснилось, что обмануть хитрого врага фальшивым заходом на Бендерский шлях все же не удалось. Очаков сильно укреп- лен, а гарнизон его усилен отборными войсками из босняков и арнаутов. Армия напряглась в марш-рывке, торопясь выйти к Очакову. Померкло солнце, и впереди возникла туча багрового дыма: турки подожгли степь. Сухие травы сгорали со свистом. Пыль, перемешанная с пеплом горьким, забила горло. Люди дышали рас- каленным прахом и... шли! шли! шли! Травинки не осталось после пали. Доска - не степь. Фуражиры возвращались пустые. Где-то послышалась стрельба. Миних заволновался: - Всему есть конец, и кажется, мы выходим к цели... Высоко в небе взметнуло язык рыжего пламени. - Неужто снова паль пущают? Сгорим, братцы... Миних из кареты перебрался в седло - поскакал. Вернулся обратно растрепанный, почти счастливый: - Это не пожар в степи - турки жгут свои форштадты... "Наша армия, с темнотою ко городу пришед, обсту- пила город кругом и, как пришли, в ружье становились несмотря на салютацию с города из пушек, и тако до свету в ружье пребывали..." Они пришли! А за рвом глубоким, с нерушимых фасов бастионов, смеялись над ними турки. Они бы смеялись еще больше, узнай только про Анну Даниловну... Рано утром из разведки вернулась кавалерия, успев за ночь обскакать побережье по дуге лимана. - Мы пропали - ни одного корабля в лимане! Князь Трубецкой опять обманул армию. Не только хлеба, но даже осадной артиллерии к Очакову не прислал. Манштейн добавил с лестью, пропитанной тонким ядом: - Это могло бы устрашить кого угодно, только не вас, мой экселенц. (Миних начал сопеть.) Конечно, - продолжал Манштейн, - ваше сиятельство имеет случай блеснуть своим гением и... Не взять ли вам этот Очаков голыми руками? ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Число пушек в этой империи громадно! Х.-Г. Манштейн - Глас свыше - это глас пушек! - сказал фон Бисмарк. Из окон башни рижского замка виднелась полноводная Двина, заставленная ко- раблями. Прошел торговец с коромыслом, на котором висели для продажи связки свечей сальных, словно гроздья бананов. Русская девка-франтиха торговала из корзин лубяных лимонами. Заезжий архангелогородец тащил на базар несуразный куль мороженой трески. Говорливые бабы несли в сырых тряпках скатки сочного творога. Поражало в Риге обилие евреев на улицах; местные шейлоки как будто ничего не делали, но всегда при деле находились... А за рекою видел Бисмарк - поля, луга, леса, укрывавшие Митаву; крутились крылья мельниц и высились там шпицы пасторатов, похожие на мызы баронские. - Латы мне! - приказал фон Бисмарк. Слуга стянул на лопатках губернатора тесемки латные. Из груды перчаток Бисмарк выбрал боевые - уснащенные стальными лепестками. Шпагу он отбросил - взял палаш. Войска построены. Пушки заряжены. Более ждать нельзя! Бисмарк за- кинул латы плащом и, звеня коваными ботфортами, пошагал вниз по лестнице. Ударом ноги он распахнул двери замковой башни, вышел на набережную, сел в ка- рету. - Дирекция - на Митаву! - приказал офицерам. А вслед за региментом с пушками ехали... кибитки. Десятки и сотни кибиток, и все они пустые, затянутые черным коленкором, как гробы. Народ в ужасе шара- хался по сторонам. Он уже знал эти кибитки - в таких вот самых возят в Сибирь преступников. "Глас свыше - это глас пушек!" - восклицал Бисмарк... В эти дни король прусский не отпускал от себя фон Браккеля, посла петер- бургского. Однажды он ему сказал со всею прямотой короля-солдата: - Ставлю на тысячу червонных (золотом, конечно), что все мы останемся с большим носом, а герцогом на Митаве станет... Ну как его? Опять забыл... Вот этот договязый парень, который в карты по вечерам с царицею играет. Не могу вспомнить, как его зовут. Бирен, что ли? Фон Браккель выпучид глаза - как пузыри. - Да быть того не может! - заорал посол России. - Императрица Анна всем в Европе обещала в дела курляндские не мешаться! Тогда король прусский стал щекотать фон Браккеля, будто щенка, который да- же повизгивал. При этом он говорил ему: - Сознайтесь королю... хотя бы ради сплетни! Сознайтесь же, что русские полки стоят возле Митавы с пушками. - О нет, король! Вас в заблуждение ввели агенты легкомысленные... Выборы герцога будут абсолютно свободны! - Не сомневаюсь, - отвечал король. - И верю: каждый может избирать хоть кошку. Но... под прицелом русских пушек. Да, кажется, граф Бирен скорее возьмет Митаву, нежели граф Миних поспеет с Очаковом. Внутри столицы осиротевшего герцогства уже засел, вроде шпиона, пройдошистый барон Кейзерлинг. Хитрец рассчитывал на то, что Митава продажна, что здесь немало развелось охотников услужить Бирену. Особенно порадеют в его пользу те "рыцари", что положением своим при дворе и богатством русскому са- модержавию обязаны до гробовой доски. Под Очковом, где решается честь России, нет пушек. Но зато пушки есть под Митавой, где решается судьба Бирена. Между Петербургом и Дрезденом часто пролетали курьеры. Они скакали в Евро- пу обязательно через Митаву, где Кейзерлинг вскрывал печати на их сумках; дипломат прочитывал всю переписку царицы, дабы знать любые оттенки конъюнктур придворных. А пока что барон ложью заклеивал всем глаза. - Выборы будут совершенно свободны,- убеждал Кейзерлинг. - Выборы - это глас свыше, глас божий! Ландгофмейстер герцогства Курляндского почтенный старец фон дер Ховен уже с утра был в панцире (как и Бисмарк). В молельне долго он стоял перед распя- тием. А на стене висел оттиск дюреровской "Меланхолии": суровая женщина грус- тила над песочными часами, и часы эти, казалось, по капле источали из себя тоску и тягость чувств земных... - Гроза над Аа, клубятся тучи над Митавой нашей! Ховен вышел к сыновьям. Их мечи короткие были укрыты под плащами, а рукоя- ти в перчатках проволочных сжаты. - Послушайте, - он им сказал в напутствие. - Крестовые походы принесли пользу лишь тем умникам, что догадались сидеть дома и не совались в дела гро- ба господня. Но были дураки, которые шагали в Палестину целых сорок лет, пока о них не позабыли жены и дети. Вернувшись же, вот эти остолопы в Европе ока- зались лишними! Сам папа римский взялся их пристроить, чтобы крестоносцы не издохли под заборами. Взмен угодий пращуров наш предок Ховен приобрел в зло- действах вот этот замок на Вюрцау... Что вы молчите, мои ребята? - Внимаем мы тебе, отец наш! - Похвально ваше послушание... Я много жил и много передумал, - сказал старик. - Нам предстоит решать вопрос: куда идти нам дальше и... за кем идти? И вывод мой таков: пусть лучше русские сочтут Курляндию своей губернией, пусть в замке Кестеров живет российский губернатор, но... только бы не этот негодяй! Был средний час в истории курляндской. И каждый рыцарь или бюргер был пре- дан делам обыденным, когда ландгофмейстер фон дер Ховен открыл собрание ланд- тага. Он начал речь с высокой кафедры: - Рядом с нами находится великая Россия, курляндцам суждено самой природой стоять лицом к ней. Московская империя очень быстро растет и набирает силы. Она - младенец, рвущий тонкие пеленки! Доверьтесь мненью моему: если Россия с кровью пришла в соседнюю Лифляндию, то справедливо будет нам без крови допус- тить ее в Курляндию. - Под русским быдлом не бывать! - закричали с мест рыцари. - Пусть уж луч- ше курляндец сиятельный Бирен владеет нами. Но тут поднялась тощая шпажонка гетгингенца. - Я за Россию тоже! - объявил Брискорн. - Иль мало вам, остзейцам, было унижений от надменных шведов? Довольно распрей! Кончайте с этим раз и навсег- да... Курляндия пусть станет заодно с Россией, которая, как дуб могучий, ук- роет наш народ под тенью своих ветвей. Но - только не Бирен! Я все сказал... Пт! Раздался тяжкий грохот с улиц. Ворота ратуши разъехались, и прямо в гущу избирателей "свободных" тупою мордой всунулась большая пушка. А перед пушкою стоял, похохатывая, сам Бисмарк, свойственник биреновский. Без парика был ге- нерал, крепко пьян, в зубах его дымилась трубка, сверкали латы, а в жилистой руке торчал палаш. - Кончайте быстро этот балаган! - возвестил зычно. - Великая государыня наша, ея величество Анна Иоанновна, в дела чужие никогда не мешается... Бог вам судья! Вы вольны избирать кого угодно. Но все же знайте, что желателен лишь Бирен. В подтверждение слов этих артиллерия открыла пальбу над Митавой, стреляя для острастки пыжами войлочными, которые горели, будто шапки, падая на крыши зданий с огнем и дымом. - Узнаю руку наглеца, протянутую к священным реликвиям предков наших... Вон отсюда, чужеземный мерзавец! Вон!.. Это крикнул Брискорн. Держа перед собой шпагу, бывший паж герцогини Кур- ляндской бежал прямо на Бисмарка. Но блеснул отточенный палаш - и геттингенец рухнул на плиты ратуши. Фон дер Ховен, побелев лицом, возвысил голос: - Здесь уже пролилась первая кровь. Обнажим же и мы мечи наши! Сопротив- ляйтесь насилию, рыцари... - Громадное семейство Штакельбергов всех оглушало. - Желаем Бирена в герцоги... - кричали они. - Выборы, - продолжал Бисмарк, палашом размахивая, - дело совести каждого. Но посмотрите-ка на улицы Митавы... Ого! Вокруг ландтага стояло множество кибиток. - Ландтаг может голосовать и против Бирена! - закон- чил Бисмарк. - Но после этого всем вам предстоит прогулка на казенный счет в страну пушистых зверей - Сибирь! Стучали пушки над Митавой. - Лучше Бирена не найти! - надрывались рыцари в чаянии золотых ключей ка- мергерства, чинов высоких на русской службе и земельных гаков с новыми раба- ми. Бисмарк шагнул на кафедру, оттеснив ландгофмейстера. - Вы же знаете лучше меня, - сказал он собранию, - что имения герцогства обложены миллионными долгами. Потому и герцогом на Митаве должен быть человек очень богатый... А кто здесь самый богатый? Все вы - нищие, как крысы сель- ской кирхи. Крику от вас много, а денег мало... - Богаче Бирена никого нет! - кричали опять "фамильно" семьи Бергов и Шта- кельбергов, Бухгольцы и Берггольцы, фон Мекки и фон Рекки, Нироты и фон Бот- гы, Унгерны и Бреверны. - Самый богатый в Курляндии граф Бирен... Он один мо- жет спасти нас! Замолкли пушки, и грянул орган. Когда молебен благодарственный отгрохотал под сводами, старый фон дер Ховен плюнул в пьяную рожу фон Бисмарка. - Плюю в тебя, ибо ты заменяешь здесь своего господина. Старика тут же сунули в кибитку и повезли. Сколько лет возили его - он не знает, потеряв счет времени, как и та дюре- ровская женщина с суровым лицом, грустящая под шорох вечного осыпания песка. Но однажды Ховен проснулся и понял, что лошади из кибитки его выпряжены. Ста- рик выбил дверь и выбрался из возка. Кибитка стояла у самого порога его дома в Вюрцау... С опаскою Ховен прошел в опустевшие залы. Нетопленые камины стыли в древней кладке стен. Мебель уже вся вывезена. В погребах - ни одной бутылки вина. Только на стене еще висел лист жестокой правды - "Меланхолия". Старик заплакал: - Хоть мертвые в гробах, но... отзовитесь! Скрипнула дверь. Появился человек в черной маске, в прорезях которой вид- нелись обвислые веки осторожных глаз. - Надеюсь, - сказал он весело, - теперь вы поняли, сколь опасно шутить со всемогущим герцогом Курляндским. Вот вам письмо от его светлости, и пусть оно не смутит духа вашего. В нем герцог извиняется, что вынужден отобрать у вас имение Вюрцау[6] . Можете уходить отсюда. Вы более - никто, вы не имеете пра- ва выражать удивление или возмущение... Идите прочь! - Но где же моя жена? Где мои сыновья? - Жена скончалась за отсутствием вашим. А сыновья... Один, по слухам, в армии саксонской. А младший убежал в Канаду, где вырезает краснокожих. Ищите для себя иной ночлег. А здесь, в имении Вюрцау, сиятельный герцог Бирен отны- не устраивает замок для своей придворной охоты... Уходя, фон дер Ховен сорвал со стены дюреровскую "Меланхолию". Часы жизни источали страдание - глубокое, почти неземное. ГЛАВА ПЯТАЯ Фельдмаршал в сердцах выговорил Анне Даниловне: - Сударыня, вы распустили своего мужа, совсем уже от рук отбился. Теперь, на потеху всему миру, я вынужден брать Очаков без осадной артиллерии... Но княгиня Трубецкая уже поднаторела в боевых походах и на испуг не дава- лась; она ответила Миниху: - Мой муж не виноват, коли телега корабля надежней... Посреди золы и пепла сгоревших трав возник, плескаясь разноцветными шелка- ми, роскошный и объемный, шатер фельдмаршала. Пригнувшись низко под его наве- сом, внутрь пронырнул австрийский атташе при русской армии - фон Беренклу. - Неужели это правда? - воскликнул он. - Существуют законы батальные, и брать Очаков сейчас - значит преступать традиции. - Русская армия тем и живет, что разрушает традиции. - Но... вспомните хотя бы Гегельсберг! - сказал Беренклу. - Здесь, под Очаковом, вы прольете еще больше крови. - Россия людьми богата, - отвечал Миних. - Если их не жалеют во дни мира, то я других не добрее и не стану жалеть людей во дни военные - ради конкетов. - Но знайте, граф: турки - отличные стрелки. Они переколотят всех ваших солдат, как негодных собак. Миних чуть не вытолкал цесарца прочь: - Эй, только не учить меня! Солдаты русские - это вам не собаки. И вы не упорхните в Вену раньше времени - сначала убедитесь, что они будут погибать храбрецами... Когда имперский атташе удалился, Миних потаенно признался Мартенсу, другу близкому, другу сердечному: - Конечно, мой падре, этот цесарец прав: штурмовать Очаков - безумие! Лю- бой уважающий себя полководец в Европе, подойдя к такой цитадели, счел бы за разумное поворотить армию обратно. И никто бы не упрекнул его на ретираде. Но... здесь не Европа! Остатками воды, уже загнившей в бочке, Миних ополоснул лицо после бритья. Велел созвать в шатер генералитет. И генералам объявил: - Читаю вам приказ: "Атака придает солдату бодрость и поселяет в других уважение к атакующему, а пребывание в недействии уменьшает дух в войсках и заставляет их терять надежду к виктории..." Очаков этот мерзкий станем брать штурмом! Промедли мы - и из Бендер подойдет громадная армия визиря, сплошь из янычар жестоких состояща! Решайтесь... Громыхнула с фасов Очакова пушка; первое ядро разбилось возле шатра, раз- дирая шелковый заполог, и принц Гессен-Гомбургский сразу доложил Миниху, что он смертельно болен. - Только не умрите без причастия. А вы, принц Антон, - спросил Миних, - не заболеете по праву титула своего? Принц Брауншвейгский поклонился: - Мне перед женитьбою страхом болеть не пристало... Ворота Очакова раскрылись, словно заслоны больших и жарких печек. Густые толпы янычар с ятаганами побежали на русский лагерь. Их встретили казаки саб- лями, а бомбардиры били из полевых пушек. Усеяв поле трупами, янычары убра- лись в Очаков, и ворота медленно затворились за ними. Генерал Кейт снова начал придираться к Миниху: - Штурм - ладно! Но... где же план Очакова? Отсюда я вижу только стены, на которых выставлены головы казненных христиан. Подобных наблюдений для штурма мало. Кто скажет, господа, как построен Очаков? Сколько пушек? Какая геомет- рия его фасов? Миних этого не знал и отпустил генералов от себя. - Друг мой, - с укоризною сказал ему пастор. - Нельзя же постоянно рассчи- тывать лишь на удачу в делах военных, как в ифе картежной. Генерал Кейт прав, и если там глубокий ров, то... Скажи, чем ты его засыплешь? - Проклятый Трубецкой! Он не привез фашинник... Где генерал Румянцев со своими банными вениками? Явился Румянцев и сообщил, что они все веники съели. - Как съели? - поразился Миних. - А так, - мрачно отвечал Румянцев. - Взяли и съели. Хлеба-то ведь нет, Трубецкой не привез муки, опять сподличал... После его ухода Миних набил трубку табаком, сказал: - Все ясно, падре. Фашин нет. Веников нет. - Как же солдаты пойдут через ров? - Пойдут по трупам. - Но там же... ров. - Вот они и засыплют его... трупами! Было жарко. Солнце стояло высоко. Лучи били вниз. Миних не успел объявить штурма - он начался сам по себе, помимо воли фель- дмаршала, и Миних был вынужден, как запоздавший гость, примкнуть к его буйной стихии. Случилось это так. Еще с ночи послали с лопатами большой отряд солдат и землекопов - для воз- ведения редута. Ночка выпала темная, места вокруг незнак