омые, и оттого заблу- дился отряд в предместьях города. Блуждал он средь садов и кладбищ, ели сол- даты какие-то ягоды - не русские. Заборов, разделяющих владения, здесь не бы- ло: каждый турок- окапывал свою усадьбу канавой. И вот русский отряд мужиков и солдат всю ночь мыкался по этим канавам, словно леший их там водил. А к рассвету закатился под самый глясис Очакова и залег там. Нечаянно образовался аванпост для штурма... Миних, узнав об этом, велел отряду землекопов под глясисом и оставаться, артиллерию же наказал перетащить в сады. - Мне нужен пожар, - горячился он. - Пожар в Очакове! Пожары часто вспыхивали в городе, но гарнизон быстро гасил их. Солдаты из- мучились, редуты копая. Небо прочеркивали, словно кометы, огненные полосы раскаленных на кострах ядер. Утром удалось пушкарям вызвать в Очакове сильный пожар. - Горит! - разбудили Миниха. - Здорово полыхает. - Хорошо. Пусть канониры стреляют прямо в очаг пожара, чтобы турки не смогли его угасить... Огонь уже охватывал улицы в центре города. - Боюсь, что турки потушат этот пожар. Дабы этого не случилось, надо всех басурман вытащить на стены... Где Кейт? Явился Кейт (мрачный). Миних ему рта не дал открыть: - С двумя полками выступайте под стены крепости. - Как близко? На ружейный выстрел? - Да! И старайтесь выманить весь гарнизон на стены... По раннему холодку безмолвно тронулись полки. Вдали виднелось море, а там - полно кораблей турецких. Кейт приказ исполнил: его солдаты стрельбою выма- нили турок на вал, а пожары в Очакове сразу стали усиливаться... - Ну, как там Кейт? - спрашивал Миних. - Кейт в огне, - отвечали ему. - Он стоит под валом. - Скачите к нему. Пусть продвинется еще ближе... Кажется, Миних решил избавиться от своего соперника. Манштейн застал Кейта сидящим на земле за кустом винограда. Генерал-аншеф зажимал пальцами рану на плече. Кровь била сильно, все пальцы Кейта были ярко-лаковыми от крови. А повсюду, в самых невообразимых позах, валялись убитые стрелки... Манштейн сказал: - Фельдмаршал приказал продвинуться еще дальше. - Куда дальше? - спросил Кейт. - На тот свет? Манштейн помчался обратно к шатру ставки. Миних кусал белые от пыли губы. Было ясно, что штурм обречен на бесполезное кровопролитие. Но уже били полко- вые литавры, зовуще пели гобои и флейты. Ухали ядрами пудовые мортиры. Поспе- вая за ними, залфировали маленькие пушчонки-близнята... Миних приказал: - Теперь пусть Кейт выходит из-за редута. Солдаты с мужеством исполнили первый приказ фельдмаршала, когда их вдруг настиг, коварный и жестокий, второй приказ. - Немыслимо! - заорал Кейт, стоя среди убитых. - Если нас здесь умерщвляют без отмщения, то... куда же я двинусь теперь из редута? Манштейн, вы же гра- мотный офицер, так оглянитесь вокруг меня: храбрецы уже лежат труп на тру- пе... Повинуясь окрику генерал-аншефа, русские солдаты все же вышли из-за реду- та. На открытой местности турки стали безжалостно истреблять их пулями. Мор- тиры осыпали их горстями ржавых гнутых гвоздей, оставлявших в теле болезнен- ные раны... Манштейн возвратился к Миниху со словами: - Кейт не выдержит. Там и железо согнется. - Кейт не выдержит, так солдаты его не согнутся... Миних качнулся в седле, его длинные, как кинжалы, шпоры испанского образца вонзились коню в бока, жестоко раня животное. - Вперед! - велел он своей пышной свите. Кавалькада всадников, блещущая бронзой и сталью, парчой и золотом, неслась за Минихом, вся в пыльной бестолочи сражения. Дым несло от Очакова, застилало море и даль степную. - Ах! - вскрикнул юный паж, кулем слетая с лошади. Свита пронеслась над ним, топча убитого... Войска под командой Румянцева и Карла Бирена продвинулись до глясиса, и Миних вдруг сказал Манштейну: - Лети опять до Кейта - пусть входит в город... Потеряв много крови, бледнее смерти, Кейт отвечал: - Смешно! Если моих солдат решил убить фельдмаршал, то мог бы расстрелять нас и без штурма... В какой вступать мне город? Вон стены высятся, будто в Иерихоне, а как я заберусь на них? Когда меня вперед послали, мне дали хоть одну лестницу? - Но таков приказ, - отвечал Манштейн... Огонь между тем бушевал над Очаковом, треск пожаров был слышен уже издале- ка. Войска сходились ближе к глясису, полки змеились среди садов. В окружении Миниха возникло замешательство. Все чаще падали под пулями офицеры конвоя. Под принцем Антоном Брауншвейгским раненая лошадь жалобно заржала, подломись в ногах передних. Австрийские атташе бросились к Миниху: - Поберегите принца! От жизни его высочества зависит судьба престола рос- сийского. Нельзя же так рисковать. - Но я не звал принца скакать за мною следом... Однако стрельба турок была столь губительна, что Миних тоже завернул об- ратно. А на прощание он крикнул Румянцеву: - Город, слава богу, горит. Вы продолжайте натиск. Войска кругами сходились вокруг крепости. Со стороны лиманов, прямо по мелководьям моря, вздымая тучи брызг, проскакала конница казачья. Наконец солдаты вышли ко рву и тут встали. - Ров непреодолим, - доложили Миниху. - Но стоять там, где стоят, - велел фельдмаршал упрямо. - Коли уж до рва добрались, то ретирады не будет... Вот когда начался ад! Атакующие сбились в кучу под стенами крепости - ни вперед, ни назад. Турки, ожесточась, засыпали их бомбами и пулями. Однако солдаты русские не отступили. Они ждали, что генералы разберутся в обстановке и все поправится. Им казалось, что возникла заминка, - не больше! Но генералы были бессильны против упрямства Миниха. Прошел один час - под бомбами армия еще ждала. Минул час второй - продолжали стоять, умирая... Бессмысленная смерть: стой и жди, когда в тебя прицелятся и поразят без помехи. Из горящего Очакова несло смрадом и горячим вихрем, в котором кружились крупные искры и голо- вешки. Плечи храбрецов осыпало раскаленным пеплом. Миниха навестил фон Беренклу: - Я вам говорил, что ваших солдат перебьют, как собак... На третьем часу бесцельной выдержки, убедясь, что их послали на верную смерть и бросили, русские побежали. Сразу же распахнулись ворота Очакова, из них выметнуло вопящие толпы, и турки стали зверски добивать бегущих. Ни один раненый не уцелел - они погибли сразу под кривыми всполохами ятяганов. - Мы погибли... о боже! - закричал Миних в отчаянии. В ярости он засадил свою шпагу в землю до самого эфеса. Рвал на себе каф- тан, хрипел, выл. Потом фельдмаршал рухнул наземь и покатился в низину боль- шим чурбаном. Воя, он грыз землю. - Где честь и слава мои? Великий боже, ты меня покинул! Теперь уже все понимали, что Миних погубил армию. К нему подошел с распятием суровый Мартене: - На тебя смотрят люди... встань! Он поднялся, почти безумный начал искать виноватых: - Кейта ко мне! Подлец, он сорвал мне штурм... Перед ним предстал измученный ранами Кейт. - Ты почему стоишь здесь живым? - орал на него Миних. - Только ты один ви- новат в том, что солдаты бегут... Жаркий ветер, рванувшись от Очаковр, сорвал парик с головы шотландца, и заплескались космы его седых волос. Кейт положил ярко-красную ладонь на вы- чурный эфес боевой сабли. - Фельдмаршал! - отвечал Кейг с угрозой в голосе. - Можете говорить что угодно, но прошу вас помнить, что я нахожусь при оружии и чести еще не поте- рял... Миних горько рыдал, грызя костяшки пальцев. - Все пропало... все и навсегда! - бормотал он жалко. И вдруг... Могучий порыв горячего вихря швырнул Кейта прямо на Миниха. Фельдмаршал упал, сшибая на своем пути пастора. Мартене опрокинул стол в шатре, звончато билась посуда. А с высоты, закрывая всех своим шелестящим куполом, рухнул на людей прого- ревший шатер... Что случилось? Именно сейчас, когда казалось, что все потеряно, случилось то, чего никто не ожидал. В крепости Очакова от пожара взорвались гигантские запасы порохов. Из-под обломков шатра Миних выпутывался с восторженной бранью, упоенно рыча: - Виктория! Мы победили...Урра-а! Этим взрывом разом убило 6000 турок в крепости (запасы пороха были в Оча- кове велики). А сколько неприятеля покалечило - того неизвестно. Над тем мес- том, где рвануло до небес боевые магазины, теперь нависло черное облако. От массы порохов, сгоревших в единое мгновение, сразу стало нечем дышать. - Манштейн! Трубу мне... быстро. Миних через оптику увидел, как турки поспешно снимают со стен Очакова бунчуки, сдергивают с пик головы казненных христиан, бросая их в ров, напол- ненный телами. Потом заревели с фасов варварские трубы, прося русских не стрелять. На вертлявой кобыле с отстрелянными ушами выскочил из цитадели ба- ши-чаус, посланный от сераскира. В парламентера никто не выстрелил, и ба- ши-чаус, тираня кобылу нагайкой, проскакал среди русских воинов до самого шатра Миниха. Максим Бобриков устало выслушал его и повернулся к фельдмарша- лу: - Вам повезло, граф: сераскир просит перемирия. - Даю, даю, даю, - согласился Миних. Но Румянцев издалека уже слал своего гонца, который после бешеной скачки почти выпал из седла на землю. - Не надо перемирия! - закричал он. - Не надо, не надо... Гусары наши и казаки уже ворвались в Очаков с моря! Миних пришел в себя. Отряхнулся от пепла. - Козыри опять в моих руках... Бобриков, перетолмачь послу, чтобы передал сераскиру: теперь фельдмаршал Миних перемирия не дает. Российская армия при- мет лишь дискрецию полную. С пушками, знаменами, бунчуками, багажом и всем гарнизоном... Грянул новый взрыв большой силы. Одна из стен Очакова, дрогнув, медленно упала, обнажая внутренность цитадели. Спасаясь от огня, стали выбегать из го- рода жители. Кидались в море обожженные. Сераскир со своим гаремом тоже хотел к морю пробиться. Казаки плетьми загнали их обратно в крепость. Только одна галера с беглецами успела уйти, другие были потоплены на виду всей армии. Флот турецкий, боясь плена, обрубил канаты якорей; воздевши паруса, он поспе- шил в Стамбул, чтобы ужаснуть Турцию (а заодно и Францию) падением Очакова... Миних сиял, но Беренклу подпортил ему настроение: - А все-таки Очаков взят не полководческим искусством, а единственно лишь случайностью. Так воевать нельзя. Венский атташе был прав. Миних замешкался с ответом, но тут к нему прибли- зился настырный генерал-аншеф Кейт: - Я требую суда. Пусть суд отыщет истинного виновника, кто под огонь людей поставил бессмысленно и жестоко! Мимо шатра фельдмаршала проводили толпы пленных. Турки, татары, ногайцы, спаги, негры, арабы, босняки, арнауты... Немало было женщин с детьми. Одино- ких красавиц офицеры тащили к себе, юную черкешенку вытянул из толпы и Манш- тейн: - Теперь будешь со мною. А прошлое забудь... Из колонны пленных с криком рванулись люди. - Мы - греки! - кричали они, воздевая руки. Миних повернулся к штаб-доктору Павлу Кондоиди: - Вы тоже византиец... поговорите с земляками. Кондоиди скоро вернулся со словами: - Процба грецкая - цлузыть в руцкой армий зелают. - Принять всех греков волонтерами! - распорядился Миних. - А пленных гнать и дальше: России рабы нужны... Серыми хлопьями оседал на землю пороховой угар. В шатер к фельдмаршалу проник принц Гессен-Гомбургский: - Вы можете меня поздравить - я чувствую немалое облегчение от болезни, секрет которой врачам неведом... Господин архиятер, - обратился он к Иоганну Фишеру, - не можете ли вы меня вылечить? Ученый врач, автор книги "Старость и продление жизни", Фишер отвечал прин- цу, что в аптеках Европы не сыскать лекарства от трусости. - Но русская фармакопея, ваше высочество, считает, что чеснок и каша греч- невая способны придать человеку храбрости... - Я не свинья, - обиделся принц... Всю ночь в шатрах гремела музыка и звенели бокалы. Миних с Анной Даниловной принимали поздравления. - Да здравствует великий Миних! - кричали подхалимы... Пастор Мартене (хитрый) подмигнул Манштейну: - Наш экселенц почти велик... С факелами в руках по садам и холмам бродили офицеры с солдатами. Собирали убитых для общего отпевания. Уложили по могилам 24 000 трупов. ГЛАВА ШЕСТАЯ 13 июня был составлен диплом на избрание Бирена в герцоги курляндские, а ровно через месяц, 13 июля, курфюрст Саксонский и король польский - Август III, ратифицировал его в Дрездене. После чего австрийский император Карл VI утвердил Бирена в титуле "светлости". Две русские кавалерии (голубая и крас- ная) опоясывали идеальный торс стройного и сильного мужчины, который умудрил- ся на безделье и обжорстве не завести себе пуза... Бирен навестил свою замухрышку Бенигну: - Ну, горбатая обезьяна, рада ли ты? Ведь теперь из графского "сиятельст- ва" ты выскочила прямо в "светлость"... Сядука я да напишу герцогу Бирону в Париж, - что он теперь ответит мне? В приемной было не протолкнуться: полно вельмож, униженных чужим величи- ем, полно дипломатов с поздравлениями. Естественно, всех волновал один важный вопрос, и дипломаты спрашивали: - Ваша светлость, когда вы намерены сесть на Митаве? - Из Петербурга я - ни шагу! - отвечал Бирен раздраженно. - Прошу не забы- вать, что я не только герцог Курляндский, но еще и обер-камергер российский. Митава может стерпеть мое отсутствие. Но что станет делать без меня двор пе- тербургский?.. В этот день, по случаю падения Очакова, Анна Иоанновна обедала на троне под балдахином, и Бирен с особенной любезностью менял тарелки перед нею - по праву обер-камергера. Лейбе Либману он сказал: - Всех пленных турок, добытых под Очаковом, я забираю ддя нужд своих. Буду строить дворцы в Курляндии, и мне нужны рабочие руки. А дабы пленных пресечь от бегства, надо отвратить их от мусульманства. Пусть пасторы обратят их в веру лютеранскую и переженят агарян на латышках... Был зван в манеж граф Бартоломео Франческо Растрелли - архитектор славный, о котором преизрядно писано, что "инвенции его в украшении великолепны, вид зданий его казист; может увеселиться око в том, что он построит...". Тако- го-то и надобно! Новоиспеченный герцог белел графу Растрелли: - Мне нужен сказочный дворец в Руентале и резиденция в столице моей[7]. Я золота не пожалею, а ты не поскупись на пышность... Чтобы конюшни были - как дворцы! Колонн побольше всюду расставь, чтобы издали видели - здесь живет не какая-то пигалица, а сам герцог! Выедая казну русскую, спекулируя направо и налево, Бирен за 600 000 аль- бертовых талеров выкупил из долговых закладов все имения прежних Кетлеров; Анна Иоанновна отказала в его пользу "вдовью" долю имений курляндских. Бирен показал себя жадным, но здравым хозяином. Понимая, что с голодного раба толку мало, он проявил заботу о крестьянах. Издал особый регламент, который попрос- ту списал из старых указов герцога Якоба. Своего ума не хватило, но зато ума хватило, чтобы использовать чужой ум... Бирен возмутил дворянство, создавая в стране экономии, похожие на большие общественные фермы; он возводил полотня- ные мануфактуры. Доходы увеличились, но непомерно выросли и расходы. - Я дожил до того, что мне уже не стало хватать на содержание своей персо- ны. Кажется, я никогда еще не был таким нищим, как сейчас, - жаловался герцог повсюду. - Даже уральская гора Благодать не может спасти моих финансов. Лейба Либман уже не мог справиться с обширной бухгалтерией герцога. В по- мощь гоф-фактору прибыли из Европы Исаак Биленбах и прочие жулики без роду и племени, алкавшие сребра и злата от России. Бирен внушал своим факторам: - Я вам плачу, чтобы вы думали. Много думали! Винная монополия в Курляндии ненадолго выпрямила финансы. Потом факторы обложили налогом корчмы на проезжих дорогах, что приносило Бирену 150 000 гульденов в год. - Но этого мне мало. Думай, Лейба... много думай! Либман думал не только о герцоге, но о себе тоже, а все свои деньги скады- вал в банки Гамбурга. Он стал при дворе большим барином. Жену свою с детишка- ми по-прежнему содержал в Митаве, а в Петербурге жил с любовницей. Полногру- дая и разгульная Доротея Шмидт его утешала. - После сладкого, - говорил ей Лейба, - всегда наступает горькое. Мы в России лишь гости, а удирать без миллиона обидно... Доротея Шмидт, при дворце царицы принятая, имела трех детей. Первого она прижила от врача Каав-Буергаве, второго от Лейбы Либмана, а недавно родила и третьего - от принца Антона Брауншвейгекого. Был у нее и муженек - портняжка, добрый малый. - У меня-то уже трое! - говорил он жизнерадостно. Таковы были тогда нравы придворные... Но чем богаче и знатнее становился Бирен, тем тревожнее была его жизнь. Тишком, лишнего шума не делая, стал герцог скупать богатейшие поместья в Си- лезии, в Богемии, в Мазовии. - На корону герцогскую нельзя рассчитывать, - признавался он жене. - Надо иметь вдали от России надежный угол, где и спрячемся, когда нас русские пого- нят отсюда палкой... "Бог свидетель, - писал в эти дни Бирен, - что я устал от жизни. Годы, не- дуги, государственные заботы, огорчения и работа все возрастают... Вся тя- жесть дел ложится на меня, ибо Остерман валяется в постели!" В этом году Би- рену исполнилось 47 лет, а жить ему оставалось еще долгих 35 лет. Веселая жизнь продолжалась. - Кто украл мою буженину? - завопила Анна Иоанновна. Тарелка была пуста: сочный ломоть буженины исчез. - Андрей Иваныч, - голосила императрица, - сыщи мне вора. Где это видано, чтобы - у самодержицы русской, вдовы бедной, во дворце же ее последний кусок воры стащили? Возле нее крутились, как всегда, шуты: князь ГолицынКвасник полоумный, князь Никита Волконский без штанов, граф Апраксин - дуралей от природы, Пед- рилло со скрипкой стоял на одной ноге, словно аист, а Лакоста с пузырем тас- кался по паркетам на четвереньках, будто паралитик... - Видели! - кричали шуты. - Тут Юшкова что-то жевала... Призвали лейб-стригунью коготочков царских: - Ты буженину ея величества слопала? - Пресвятые богородицы, - клялась та слезно, - да ведь то не буженинка бы- ла. Я просфорку святую жевала... Иван Емельяныч Балакирев рассмеялся и сказал, что ворюгу он сыщет - с по- личным. Таилась под лестницей дворца, в закуте темном, никому не ведомая бег- лая калмычка, грязная и косая. Полно было тряпья вшивого на ней. А вокруг ва- лялись кости, обсосанные дочиста, обглоданные столь тщательно, будто они в собачьей будке побывали. Тускло и гневно глядели из мрака трахомные глаза ди- кой калмычки... Представили воровку пред очи царские: - Ты кто? И почто мою буженину съела? - А не все тебе буженина! - отвечала калмычка безо всякого почтения. - На- до когда и другим буженинки попробовать... Анна Иоанновна засмеялась, от гнева остывая: - Ишь ты какая смелая! Быть тебе за это при особе моей. И впредь, что я не доем, ты за меня дожирать станешь. Будешь отныне моей лейб-подъедалой. А зваться тебе велю Бужениновой. Буженинову, недолго думая, крестили на греческий лад, стала она Авдотьей Ивановной. Сводили калмычку в баню, из колтуна ее вшей выгребли, в прическу много разных булавок и жемчужин натыкали, одели ее в шальвары на манер турец- кий, и гирлянды бусин на шею навесили. Авдотья тут на мужчин стала погляды- вать с интересом дамским, природным. От стола же царского летели в нее куски жирные: - Буженинова! Эвон огузочек я не доела... лови! Веселая жизнь продолжалась. Блистательный красавец Франческо Арайя препод- носил царице новые кантаты; дивную музыку свою он сочетал с грубейшей лестью: игру Педриллы на скрипке композитор называл бездарной. Шуту с маэстро спорить не приходилось. А недавно, в потеху себе, Анна Иоанновна утвердила новый ор- ден в империи - святого Бенедикта, который носился в петлице на красной лен- те, и орденом этим она шутов с престола награждала. Иные из генералов злобились: - Скоморохи паскудничают, а крест Бенедикта святого похож на крест Андрея Первозванного, коим героев отличают... С оговору Франческо Арайя, креста не получил Педрилло и был опечален нев- ниманием. Но скоро объявил шут при дворе, что на козе решил жениться. Тут как раз и очаковские торжества поспели. С пышной церемонией Педриллу во дворце обручали. Вели "молодых" в спальню камергеры царицыны, а жених за веревку та- щил "невесту" на постель, усыпанную хмелем брачным. Императрица с придворными от хохота заливалась, радуясь забаве: - Невестушка-то жениху не дается... Охти мне, лопну от смеха! Эй, Бужени- нова, хватай молодуху за рога. А ты, Квасник, держи ее за ноги, чтобы не бры- калась... Педрилло большую поживу учуял от потехи этой, и, козла изображая, с козою он непотребствовал. После чего придворные, по приказу царицы, проходили мимо постели новобрачных, одаривали шута кошельками... А ведь тут были и фрейлины юненькие, невесты непорочные! Бог с ними, с фрейлинами, но здесь же находи- лись и послы иноземные! Что они теперь о России по дворам своим в Европу от- пишут?.. В самый разгар сатанинского веселья грохнула дверь - это вышел прочь шут Балакирев, человек честный. Так завершились при дворе торжества очаковские, и столь мерзостно помянула царица павших под Очаковом воинов. О Муза! ты чего отнюдь не умолчи - Повеждь или хотя с похмелья пробурчи! Иностранцев в царствование Анны Иоанновны поражало неустройство России: возводили мало, а больше ломали. Полученное от предков держали в запусте, и ничто не береглось с рачением. Всего-то седьмой год царила Анна Иоанновна, а вокруг Петербурга уже повыбили зверье охоты ее бессовестные. Особенно же ку- ропаткам и зайцам от царицы доставалось. Стрелок отличный, царица промаху не давала: горой перед ней мертвых зверей складывали. Теперь, разбойников бере- жась, она вокруг столицы леса пущие под корень сводила. Пни торчали всюду... пни, пни! Волынский за природу страдал отечески, граждански. - Эдак-то, - говорил он Ване Поганкину, - после нас место пусте останется. А где же внуки наши резвиться станут? Ваня Поганкин составлял реестры ученые птицам и зверям, кои на Руси водят- ся. Волынский велел егерям зверей и птиц сетями отлавливать. С береженим вез- ли их под столипу и там на волю выпускали... А с императрицей он даже поспо- рил однажды: - Не пора ли теперь молодые леса насаждать? - Не за тем рубила, Петрович, чтобы ты внове сажал. - О потомстве помыслить надобно. Оно, потомство наше, говорить о нас яко о варварах станет... Хорошо ли? - Мне еще забот о потомстве не хватало? Пущай сами разбираются. Или ты хо- чешь, чтобы меня разбойники из лесу прирезали? - Бунты народные, - отвечал Волынский, - как тому античная история учит, завсе на площадях городских рождаются. - Это где было-то? У нас на Руси бунты в лесах да степях зачинаются. И ты мне, Петрович, эту античность оставь... Жениться тебе надо. Сколь годков-то тебе, егермейстер? - На сорок восьмой перелез, - отвечал Волынский. В таком возрасте мужчина считался тогда молоденьким. - Парнишка ты еще! Да за тебя любая пойдет. Слышала, что сватаешься к сестре архитекта Еропкина, а невеста скоро двадцать лет будет. На што тебе девка-перестарок? Пожелай только, и я сговорю за тебя Машку Головкину, внучку канцлера покойного. Видать, пока герцог добр к нему, и царица добра будет. Стал Волынский дерзко помышлять о высоком предначертании своем. До Головкиных наезживал те- перь - больше водою, на гондоле пышной. Дюжие дядьки-гребцы рассекали веслами невские воды. За ширмами из алого шелка возлежал на подушках, как сатрап вос- точный, Волынский под паланкином, дерзкие планы в душе лелея... А по утрам егермейстер бывал спокойнее. Проснувшись, слушал, как в высоких бутылях, изю- минками заправленные, бродили кислые щи. Открывал одну из них - и щи фонтаном били в потолок, обляпывая капустой пухлоруких купидончиков. Пил жадно, кады- ком ворочая. Лениво смотрел, как Кубанец крылом гусиным пыль с мебели смета- ет. Завтракал вельможа сыром французским и тертой редькой... Дела тайные сох- ранять Волынский всегда умел, но не было у него тайн, которых бы дворецкий его Кубанец не ведал. С ним он делился открыто: - Как бы мне события ускорить? Чаю, что быть мне скоро на взлете. Порог под ногою ощущаю. Может, царицу презентовать чем? У меня на крайний случай редкостная вещица есть, каковую в природе не сыщешь... Баба-то волосатая еще живет на коште моем. Содержу ее в достатке. Может, подарить царице? Весь в переживаниях, ехал Волынский на Хамовую (позже Моховая) улицу, где в остроге зверье размещалось. Проживали тут две львицы африканские, которые с малюсенькой английской собачкой дружили и ту собачку никогда не обидели. В клетках порскали черно-бурые лисы. В саду важно гуляли белые медведи. Волынс- кий построил специальный амбар для обезьян, которых по его распоряжению ябло- ками кормили, молоком поили. Орел сидел на суку, с подрезанными крыльями. А на цепях метались два грозных бабра (сиречь - леопарды лютые). Артемий Петро- вич навестил и особые покои в зверинце, где бабу свою содержал. А баба та за- росла волосами, будто леший какой. Бриться же ей, вестимо, не давали. - Здравствуй, Марья, это я... От стола моего вдоволь ли тебе еды отпуска- ют? Не жестко ль спишь? Баба волосатая в ноги ему падала: - Кормилец ты мой, барин! Отпусти ты до дому меня... не мучь. Сколь лет на цепи сижу со зверьми, сама зверем стала. Наштоятебе? Наказал меня господь бог бородой мужскою... - Э, нет! - отвечал Волынский. - До деревни я тебя не пущу. И не сбеги от меня: коль поймаю - выдеру! В самом деле, место такой редкостной бабе только в Кунсткамере, а ежели помрет, плавать ей до скончания мира в банке со спиртом. Жаль, что помер го- сударь Петр Лексеич, а то бы он за этот "раритет" золота не пожалел... И, снова бабу под замок пряча, решил Волынский: "Волосатиху до поры прибережем. Может, еще когда откупаться придется? Тогда эта загадка природы меня выру- чит..." Здесь, на Зверовом дворе, застал однажды Волынского скороход от царицы. Анна Иоанновна требовала его до себя. Быстро с Хамовой улицы вывернул он в карете на Итальянскую, помчался во дворец Летний. В покоях императрицы и Ос- термана застал. Даже сердце у него екнуло: "Или беда или... порог?" Анна Иоанновна, опечаленная, сказала ему: - Австрияки-то никудышны в делах воинских, турки разбивают в Боснии армию их. Ныне же в Немирове конгресс будет мирный. Готовься представлять мнение мое. Тебе, егермейстер, не впервой дипломатом быть... Езжай, а я отблагодарю тебя! В груди даже дух перехватило от высоты полета. Волынский понял, что успех его в Немирове - это и есть порог Кабинета. Долго не понимал, что произошло, парижский маршал Бирон де Гонто, потом написал письмо Бирену, что он безмерно счастлив иметь в странах полуночных столь славного своего сородича, украшенного многими доблестями, и прочее, и прочее... Правда, вскоре случился казус, озаботивший генеалогов! Нашелся в Лотарингии аптекарь, из ума выживший, который через газеты пуб- лично по всей Европе объявил, что он тоже принадлежит к ветви герцогов Биро- нов. Любая историческая нелепость должна иметь смешное окончание, и маршал Би- рон де Гонто признал своим сородичем и захудалого аптекаря. Это признание он объяснял в Версале: - Мне даже любопытно, что заведомые проходимцы решили почему-то украшать свое ничтожество именно моим славным именем и моим древним гербом. Но, приз- нав родственником коновала митавского, почему я должен отказать в удовольст- вии лотарингекому микстурщику? ...Герцог Курляндский теперь именовал себя уже не Биреном, а Бироном (хотя предки его писались еще грубее - Бюрены). Соответственно, читатель, и мы впредь будем так называть его. Именно под таким именем, незаконно себе прис- военным, Бирен и вошел в нашу историю. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Татары еще сидят в Перекопе и ждут, когда армия Ласси повторит маневр Ми- ниха прошлогодний, чтобы в Крым проскочить. А они уже здесь - на косе Ара- батской! Идут, и слева от плеча солдата бурлит море Азовское, а справа зати- шало море Гнилое... Наконец татары разгадали обман русских. МенглиГирей (но- вый хан Крыма) сорвал свою орду от Перекопа, на лошадях она ринулась к южному побережью - к самой оконечности косы Арабатской, чтобы там встретить русскую армию на подходе, и русские волею природы сразу окажутся в ловушке! В этот рискованный момент средь окружения Ласси начался бунт. Заговор против полко- водца созрел между генералами... Ночью, когда фельдмаршал дремал возле костерка, его обступили во мраке зловещие фигуры. - Ретируйте войска назад! - сказал граф Дуглас. - Еще шаг вперед по косе, и... смерть. - Чьей смерти вы убоялись? - спросил Ласси. По карте генералы стали ему доказывать: - Мы на пути к гибели. Движение по косе к югу опасно. Пока турецкий флот не закрыл для нас капкан у Геничей, надобно бежать обратно в степи, спасаться за стенами Азова... - Молчать! - вскочил от костра Ласси. - Или не знаете, что нет предприятий на войне, кои не были б сопряжены с риском? Ему грозили. Его пытались уговорить. - Надо отступать, фельдмаршал, - требовали генералы. - Не упрямствуйте, Менгли-Гирей перегнал конницу от Перекопа в конец косы Арабатской - как раз туда, куда ведете вы нас. Одним ударом хан крымский дела свои поправит, а нам с кончика ножа даже спрыгнуть будет некуда... Здесь - вода, там - вода! Ласси долго молчал. Потом сел на барабан, кожа которого, обветренная и су- хая, скрипела под ним. Он плюнул в пламя костра и велел разбудить чиновников походной канцелярии. - Вот этим господам, - он показал на генералов, обступивших его, - немедля выдать пасы до Киева... А чтобы в бессердечье меня потом не попрекали, даю в дорогу им конвой почетный в двести драгун конных. Пусть идут! Фельдмаршал остался без генералов. Но с ним - солдаты, офицеры; с ним и калмыцкие тысячи на конях. С ним и моряки флотилии Бредаля, которая во мраке ночи сонно шевелила веслами галерными. Ласси долго ворочался на песке. В ге- неральских страхах была и доля истины. Они... правы! Армия сейчас-словно кап- ля воды, стекающая по длинной ветке, и где-то есть конец, когда капля навис- нет и сорвется, падая... куда? Утром вернулись генералы. С понурым видом прощения просили. И пасы рвали, бросая клочья их себе под ноги - на песок. - Прощаю вас, - сказал Петр Петрович. - Но доверия прежнего от меня не ищите. Черпайте, господа генералитет, примеры доблести от подчиненных своих, кои не пасов, а викторий жаждут... Армия шагала дальше - по краю крымского лезвия, по гребню острому косы Арабатской. За тяжким покоем Гнилого моря угадывался, маня, зеленеющий Крым. Армия Ласси не ведала, что творится в армии Миниха: Очаков был далек от них, дым его пожаров несло по другой стороне Крыма. Очаковское пожарище благоухало смрадом трупным: мертвецы турецкие разлага- лись под руинами обгорелой цитадели. Над фасами крепости зыбко дрожали в го- рячем воздухе гнилостные испарения. Держать на этом гноище армию становилось опасно. - Не пора ли нам уходить? Миних сознавал, что двору венскому он неугоден. Ибо цесарцы хотели русскую армию себе подчинить. Сделать ее послушным орудием венской политики. Но фель- дмаршал желал самостоятельности - для себя! И сейчас, прослышав о разгроме турками австрийских легионов, Миних со злорадством сказал: - Манштейн! Ну-ка затащите ко мне фон Беренклу... Венский атташе явился, и Миних заворчал: - Не вы ли, сударь, утверждали, что русская армия - дикая и воюет не по правилам? Любопытно знать, каковы же правила в вашей армии, если ее в клочки разносят басурмане? Цесарский майор ожесточился: - Инструкция предписывает вам, фельдмаршал, следовать со своей армией на Бендеры, дабы положение нашей армии облегчить. - Опять русским ваше г... месить? - рявкнул Миних. - Может, сознаетесь, майор, по чести: зачем ваш император старый в эту войну залез, как в лужу?.. Молчите? Понимаю вас. - Вена не забывает, что наш принц Антон Брауншвейгский скоро станет отцом российского императора, и наш долг... - Да бросьте! - отмахнулся Миних. - Едина цель у вас, чтобы солдат рос- сийских не допустить до Дуная и княжеств валашских. Но мы там будем! Так и отпишите в Вену... - Вас ввели в заблуждение советники ваши. - Нет! Я введен в истинность намерений ваших изо всего опыта общения с ва- ми. А на Бендеры я пойду - торжествуйте! - Аминь, - произнес пастор, утишая фельдмаршала (Мартене боялся, что в за- пальчивости Миних наболтает много лишнего). Фон Беренклу удалился, и Манштейн спросил: - За что вы так безжалостны с ним были, экселенц? - Беренклу поддейше в Вену депешировал, что русские солдаты и вправду хо- роши, - а я, великий Миних, будто недостоин носить чин австрийского капрала. Из Вены это письмо переслали в Петербруг, и... Вот копия с него, которую мне Остерман с любезностью переправил, чтобы кровь мне испортить. В шатер шагнул штаб-доктор Павел Кондоиди и доложил, что в итальянской Мессине вспышка чумы. Следует отныне окуривать почту и курьеров. - Мессина далека от нас, - ответил фельдмаршал. - А мы идем на Бендеры и, окуренные порохом, уже не заболеем. - Он повернулся к Бобрикову, спрашивая: - Что значит слово "Бендеры"? Походный толмач развел руками: - Не могу перевести, ваше сиятельство. С турецкого на русский лад получа- ется такое: "Я хочу". - А я вот не хочу... Бендер! - смеялся Миних. - Просто мне желательно сей- час отвести армию подальше от Очакова, в котором скопище трупов грозит нам гиблым поветрием... В глубине лимана Днепровского моряки тем временем заложили шанец Александ- ровский (и не ведали, что на месте этого шанца вырастет город благодатный - Херсон!). Казачья вольница улетала в степи, преследуя ногайцев, сама будто ветер степной, кони неслись под донцами, почти не касаясь травы... В Очакове спешно укрепили артиллерию, понаехали из России инженеры воинские; на кораб- лях с песнями и гвалтом прибыли в лиман коши запорожские, - всех их оставили крепость стеречь. А сама армия без торопливости потянулась шляхами в сторону Бендер. - Что-то не подгоняют нас, - судачили офицеры. - Видать, маршал ради авс- трийцев ног ломать не желает. А вот об Ласси ничего не слыхать: не пропал ли со всей армией? - Один раз, - сказал Ласси, - мы врага обманули. Но сейчас, кажется, Менг- ли-Гирей обхитрил нас. Сам хан поджидает армию в ауле Арабат, а мост из бочек у Сиваша, нами оставленный для ретирады, татары разрушили. Выход один: обма- нуть врага вторично. С моря шла крутобокая скампавея под квадратным парусом и под веслами, ко- торые взмахивались ровно, будто крылья большой птицы. С ходу она врезалась в берег - полезла форштевнем на яркий, слепящий от солнца песок. В воду, засу- чив штаны повыше, спрыгнул с борта скампавеи капитан Дефремери. - Флот! - прокричал издали. - Флот подходит турецкий... - Так деритесь с ним, - ответил Ласси. - Нам, сухопутным, с кораблями не совладать... Передайте привет Бредалю. Порыв ветра рванул с гребня косы песок, сыпанул по людям, - сухо и жестко. На галере снова зарокотал, хлопая, парус. Скампавею качнуло, приподняв, и Дефремери на прощание сообщил: - Буря! Еще вчера ждали... Буря поспешает! С барабана, стоявшего перед Ласси, ветер сорвал карту и унес ее в небо - к большим и черным тучам, плывущим от Крыма. Скампавея отходила прочь, в зной- ных вихрях пропадала вдали Арабатская коса, от которой несло жаром, словно от печки. Парус брали в рифы матросы, одетые на голландский образец - в штанах до колен, в чулках рыжих, в шляпах, на горшки похожих. А на веслах трудились солдаты - полуголые, черные от загара, спины у них белые от соли. Над людьми гудела раздутая шквалами парусина, а двенадцать пар весел, вырубленных из русского ясеня, настойчиво вздымали воду под бортами скампавеи. Дефремери показал вдаль, спрашивая Рыкунова: - Плохо вижу... Скажи-ка, Мишка, что там виднеется? - Турок бежит под флагом капудан-паши... Вдоль опасных мелководий, иногда днищем по отмелям чиркая, скампавея Деф- ремери поспела к флотилии, когда круто заваривался шторм. Корабли уже рвало с якорей. А на иных командирами рядовые матросы служили (не хватало офицеров). Вдоль горизонта, будто отбитая по веревке, протянулась линия парусов турецкой эскадры. Бредаль опустил трубу и сказал, не печалясь: - Они мористее, оттого море трепать их станет больше... Всю ночь било флотилию на волне. Прибой был жесток и крут. Счастливцы, ко- го волною на берег выкидывало. Иные же корабли через многие течи тонули. Сут- ки подряд летел смерч воды через косу Арабатскую, посередь которой, цепляясь за гребень ее, спасались люди и спасали из воды что попадется. Бочка там, пушка, канат, весло - все давай. Из 217 вымпелов флотилия Бредаля в одну ночь потеряла 170 вымпелов. Только чуть потишало, вице-адмирал приказал: - Это еще не горе! Стать в дефензиву... Дефензива - оборона. Отрыли окопы, вдоль косы наставили пушек корабельных, обложились ядрами. Горели всюду костры, чтобы прожарить ядра докрасна. Разве- вались на ветру лохмотья матросских голландок. В улыбках сверкали солдатские зубы. - Иди к нам, турка, мы тебе кузькину мать покажем... От бортов вражеской эскадры сорвались разлапистые якоря и грузно потонули в море. На флагмане капудан-паши раздался сигнал к огню. Тут и русские стрельбу открыли. Да столь удачно, что душа радовалась. С косы было видно, как ядра летят и в бортах застревают. Оттуда - дымок, потом дымище, а затем, глядишь, и огонь показался. Дефремери командовал батареей, поучал неопытных канониров, чтобы не все в борта целились - надо и рангоут сворачивать, надо паруса ядрами разрывать. Четыре часа длилась баталия, пока турки не ушли "в великом замешательстве". Бредаль велел мичману Рыкунову взять корабль, спус- титься на нем к зюйду и выяснить, что там с армией. Мичман прошел вдоль косы, но там, где вчера еще видели лагерь войска, те- перь не было ни души. Опустела коса Арабатская, лишь на песке еще виднелись следы солдатских ног. Рыкунов пробежал под парусом еще с десяток миль и лишь тогда приметил небольшое войско. Приблизились к берегу. - Эй! - окликнули идущих по косе. - А где же армия? К воде подошел офицер, его прибоем с головой окатило. - Армия? Того знать не положено. - Я делом пытаю: кто вы такие и куда идете? - Мы из армии Ласси, а идем прямо на Арабат - до самого конца этой трекля- той косы. - Там же хан крымский засел, он погубит всех вас! - На то и посланы, - отвечали с берега. - Видать, не уцелеем. Но зато тур- кам глаза отведем от армии... Вот и шлепаем! Прибой снова нахлынул с моря. Офицер отряхнулся и (весь мокрый, весь неп- реклонный) побежал нагонять войско свое. Армия фельдмаршала Ласси пропала скосы. Она - как та капля, что долго сочилась по длинной ветке и вдруг исчезла сама по себе, высушенная ветром, уничтоженная солнцем! Где она? Этого не знали даже татары... Ни дождинки с неба. Вода в лиманах затухла, а Днестр и Буг стали зелеными от цветения. Жарко было... Армия Миниха шла на Бендеры - по выжженным лугам, через пепел "палевый". Солдаты шагали вдоль Бура, мечтая поскорее войти в лесную прохладу. В рядах слышалось - мечтательное: - Бруснички бы... - Малины! - Родничок бы встретить... Но даже кустарник, который желтел на берегах, и тот безжалостно выжгли та- тары на пути армии русской. Скот падал тысячами. Оставался лежать в степи, гнилостно вздуваясь боками. Драгуны давно топали пеши, неся на себе седла и амуницию. Иные плакали: разлука вечная с лошадью - как с человеком близким (жестока она и огорчительна). Но как бы ни велики были тягости походные, ни одного дезертира армия Мини- ха не знала. Их было много, очень много, таких беглецов, в дни мира. Но никто из русских воинов не убежал с войны - и это особенно поражало иностранных ат- таше, что при российской армии состояли для наблюдения. В поисках лугов для пастьбы Миних с разгону форсировал Буг, надеясь выис- кать нетронутые поляны. Через топь армия искала травы, цветов, родников и прохлады. Сравнительно еще немного отошли они от Очакова, а до Бендер было очень далеко. - Остановите армию, - сказал Миних. - Надо подумать... Все уже решено: в Бендерах им не бывать, и Миних писал к императрице: "Ни о чем более, как о способном и безопаснейшем обратно марше размышлять принуж- ден я находился..." Здесь, на просторе степей, фельдмаршал раскрыл свои кар- ты: Бендеры в этой кампании брать ему не хотелось. - Идем на винтер-квартиры? - спросил его Манштейн. - Да, - отвечал Миних, - потянемся на Украину- Пастор Мартене говорил Миниху правду в лицо: - Вы не победили в этой кампании. Вы ее вы