"колпаки" со "шляпами" воюют, опасно Бестужева из Стокгольма убирать. Не луч- ше ли нам переслать во Францию из Лондона князя Антиоха Кантемира, который столь знатен? - Ладно, - согласилась Анна со вздохом. - Пущай мамалыжник в Париж едет. Да пиши ему, чтобы нижайше в Версале кланялся. И пусть добьется скорейшей присылки к нам посла из Франции, которому ты, Андрей Иваныч, здесь тоже кла- няться станешь... Нет, Остерман никогда не изменит своей любви к Австрии! Князь Антиох Кантемир, поэт и дипломат, скучнейше проводил дни в Лондоне, и все виды его строились теперь на походах графа Миниха. Если русская армия освободит от турок княжество Молдаванское, то хотел он быть царем в Молдавии. А тогда уж "тигрица" Варька Черкасская с венцом не станет гянуть далее: пой- дет под корону! Межау тем время шло, и вокруг Антиоха забегали уже детишки - его дети, на стороне приблудные. И дождался сатирик, о короне мечтающий, что Миних не только Молдавию у турок не похитил, но и прежде взятое растерял... Печальны были дела княжеские! Для начала Остерман повелел Кантемиру вступить в приятельство с послом французским в Лондоне. И передать ему, что Россия согласна на дружбу с Верса- лем. Но все это выражать надо так, будто Кантемир своей волей желает дружбы России с Францией, а Петербург пока об этом помалкивает. Получив приказ ехать послом в Париж, понял князь Антиох, что его ждет крутая перемена в жизни. И навсегда распростился со своей "тигрицей" в стихах, где Варьку гордую под именем Сильвии как следует дегтем измазал: Сильвия круглую грудь редко покрывает, Смешком сладким всякому льстит, очком мигает, Белится, румянится, мушек с двадцать носит. Сильвия легко дает, кто чего ни попросит... "Такова и матушка была в ея лета!" - закончил Кантемир свое прощание с не- вестой и поспешил с отъездом в Париж, где князя порадовало известие от Остер- мана, что вдовая его свояченица стала женою принца Гессен-Гомбургского, - родственные связи поэта усилились, как бы готовя судьбу Антиоха к высоким предначертаниям. Но французам, как видно, не польстило знатное происхождение поэта: верительных грамот от Кантемира они не принимали... Наконец посол предстал перед мудрым старцем кардиналом Флери. - Вы оставили в Англии немало друзей, - сказал он Кантемиру. - Боюсь, что вам придется забыть о них. Они будут плохими советниками для вас, если вы искренне желаете сближения Франции с Россией... А что у вас с глазами, друг мой? - Больны. Я даже вашу эминенцию вижу, как в тумане. Пребывание в Париже станет воистину благотворно для меня, ибо здесь проживает знаменитый окулист Жандрон... Флери всмотрелся в смуглое лицо посла, изуродованное страшной оспой, даже губы поэта были в корявинах; из-под пышного парика, локоны которого были кар- тинно разбросаны по плечам, за кардиналом зорко следили глаза молдаванского феодала - черные и блестящие, как маслины. - Да, - произнес Флери со вздохом, - даже по лицу видно, что вы нерусс- кий... Как жаль! - уязвил он Антиоха намеренно. - Неужели Россия столь бедна талантами, что даже в Версаль не могла прислать русского? Французские газеты в это время печатали авторов, которые утверждали, что настоящее правительство России недолговечно; оно столь ненавистно в народе русском, что... стоит ли вообще вступать с Петербургом в альянсы политичес- кие? Кантемир же настаивал на скорейшей отправке французского посла в Россию, и кардинал Флери донес об этом королю. - Спешить не следует, - отвечал Людовик. - Пусть русские в полной мере ис- пытают, что Франция в них мало нуждается. Турки пока побеждают; еще неясно, как образуются дела шведские... Впрочем, - сказал король, зевнув, - давно болтается без деда граф Вогренан. Подсуньте-ка его для приманки... И пусть он тянет со своим отъездом. Между тем мы подыщем для Петербурга достойного пос- ла, чтобы всем немцам в России стало от него тошно. Кантемир навестил Вогренана, стал убеждать его как можно скорее отправ- ляться в Россию, где его ждут. - Позвольте, - отвечал хитрец, - мне надо-запастись всем нужным для жизни в Петербурге. Парижские газеты пишут, что в России страшный голод, там люди поедают трупы... А где я там достану мебель? Кто мне карету починит? У вас там лес и лес. И волки бегают по улицам городов... Скажите, разве у вас часы не из елок делают? О боже! За что наказал меня король, посылая в эту ужасную страну?.. Он хитрил. Поедет в Россию совсем другой человек. Не человек, а пленительный дьявол в обличье маркиза! Словно корабль, вернувшийся в гавань, Бенигну Бирон слуги разряжали от тя- жести одежд пышнейших. Когда на герцогине не стало ни трещавших роб, ни лент, ни драгоценностей, ни даже парика, превратилась Биронша в иссохшуюся и свар- ливую бабенку с глазами в красных ячменях... Мужу своему она пожаловалась: - Напрасно ты Волынского хвалишь - невоспитан. Я ему с кресла тронного две руки протянула, а он только одну поцеловал... Затихал дворец Летний, в саду ветер качал деревья, в окна скоблились взъ- ерошенные черные ветви. Через бироновскую половину дворца проследовала в свои покои Анна Иоанновна. - Ты сразу придешь сегодня? - спросила она Бирона. - Сначала поднимусь наверх, - ответил он царице... Накинув телогрей, герцог поднялся на башенку дворца, где стоял его телес- коп. Через линзы Бирон разглядел Юпитер, что предвещало появление в эту ночь на свет новых епископов, губернаторов и банкиров. В золотом ободе ярко горела Венера. А - истина? Бирон замуровал летуна в подвале, велев уморить его голодом. Из прошлого дошли глухие отголоски, якобы воздухоплаватель не пожелал изобре- тением своим ли с кем делиться. А герцог сам хотел владеть чудесным способом летать. Однако, сколько ни старался Бирон, машина в небеса не поднималась. На помощь герцогу призваны были ученые академики; будто и сам великий Леонард Эйлер над "самолетом" этим безуспешно мудрствовал. Но уже никто не мог отор- вать машину от земли, чтоб запустить ее под облака... Вот тогда-то Бирон и закричал. - Скорее вниз... в подвале разбивайте кладку! Если он еще дышит, зовите врача Дювернуа, чтоб жизнь ему вернул. Ломы с грохотом обрушили кирпичную кладку. Бирон опоздал. Длинная борода, отросшая в заточении, уткнулась в грудь летуна-подьячего. А по телу уже полз- ла зеленущая плесень и бегали по лицу юркие мокрицы... Август III, сын Августа Сильного, курфюрст саксонский и король польский, позавтракав с шутами, облачился в халат, который и не снимал уже до вечера. Паштет ему привозили из Страсбурга, шоколад из Вены, угрей из Гамбурга, он курил табак турецкий. Время от времени из клубов табачного дыма вырывались слова Августа: - Брюль, а есть ли у меня деньги? - Полно, ваше величество! Канцлер окружал своего повелителя картинами и музыкой, фаворитками и шута- ми. Целых два часа они выбирали парик для поездки в оперу. Выбрали парик фио- летовою цвета, дополнительно присыпав его алмазною пудрой... В опере Августа III напугал дерзкий смех молодого придворного, который не страшился аплодировать раньше курфюрста. - Брюль, кто этот наглец? - спросил Август. - Так может смеяться толькэ граф Мориц Линар, выгнанный из Петербурга за преступную связь с малолетней принцессой Анной Мекленбургской... Прикажете удалить паршивца из оперы? Август III велел звать Линара в свою ложу. - Я должен вас огорчить, - сказал он ему. - Из Вены уже выехал в Петербург маркиз де Ботта, чтобы ускорить свадьбу вашей любовницы с племянником авс- трийского кесаря. Линар взмахнул шляпой, украшенной аграфом и перьями. - Ускорить свадьбу с принцессой Анной венская политика способна. Но ника- кая политика, пусть даже самая мудрая, не способна сделать женщину счастли- вой... Сделать ее счастливой могу только я! Августа III потрясла самоуверенность красавца. - Брюль, - повернулся он к канцлеру, - никогда не посылайте этого мота и ферлакура в Петербург... даже курьером! - Курьером я и не поеду - у меня иная судьба. - Вот как? Но если бы вас снова послали в Петербург, что бы вы там, Линар, делали? - Что-нибудь... - Этого мало! - Граф Бирон сейчас тоже делает "что-нибудь", и поверьте, у него нет мину- ты свободного времени. - На что вы намекаете! Это уже наглость! - Это... политика, - отвечал Линар. - Разве вам, ваше величество, не хоте- лось бы, сидя на престоле Саксонии, управлять с моей помощью великой Российс- кой империей? - Но это невозможно... - Но так и будет! - ответил Линар. ЭПИЛОГ При дворе состоялся большой выход. Камергеры с золотыми ключами у поясов руководили порядком движения персон знатных. Выход же состоялся по случаю прибытия нового посла австрийского, маркиза де Ботта... Мужчины уже прошли перед ним. По рангам. Белые палочки в руках церемониймейстеров указывали, ко- му и за кем "брать шаг" (каждый сверчок должен знать свой шесток). Первым, конечно, "взял шаг" обер-камергер и его высокородная светлость - герцог Кур- ляндский Эрнст Иоганн Бирон. Дело теперь за дамами - им "брать шаг" в церемонии. Анна Леопольдовна стояла неподалеку от Биронши. Взмах палочки -пор а... И тут замухрышка Биронша "взяла шаг" раньше принцессы. - Тетушка! - завопила Анна Леопольдовна. - Ах, как мне это все уже опроти- вело... До каких еще пор издеваться будут? Церемониал придворного шествия оказался поломан. Придворные остановились в недоумении... - Чем ты недовольна? - спросила Анна племянницу. - Эта горбунья старая взяла шаг раньше меня. Хотя ей, как статс-даме, ша- гать за обер-гофмейстериной положено. Биронша надменно выпрямилась. - Но я герцогиня Курляндии и Семигалии, - прошипела она. Анна Леопольдовна в исступлении закричала: - Вот там и бери шаг перед кем хочешь... К женщинам подошел Бирон, крайне растерянный: - Принцесса, к чему вы так обидели мою жену? В ссору вмешался и принц Антон Брауншвейгекий. - В самом деле, - сказал он Бирону. - Моя невеста, как принцесса крови двора здешнего, вполне имеет право на первый шаг перед супругой вашей, проис- хождение которой не совсем ясно... Бирон наорал на жениха, как на последнюю шавку: - Принц, замолчите! Вы здесь самый маленький- Анна Иоанновна, размахивая руками, вступилась. - Довольно! - кричала тоже. - Довольно, говорю я вам. Чего не поделили? Кому шагать за кем? Так мы же, слава богу, не солдаты! - Нет! - злобно разрыдалась Анна Леопольдовна. - Я знаю точно. Герцог и герцогиня желают мне зла... Я никуда не пойду. Потрясенный всем увиденным, взирал на эту сцену непристойную венский по- сол, маркиз Ботта... Анна Леопольдовна плакала: - Оставьте в покое меня. Ничего я уже для жизни своей не желаю. - И вдруг в толпе придворных она заметила Рейнгольда Левенвольде. - Это твой брат, - сказала она ему, - продал меня в Вене. Сам отравился, словно крыса, а других страдать заставил... Горячая рука Волынского обхватила ее ладонь: - Ваше высочество, о чем вы? Кто вас посмел продать? - Я уже не маленькая, все понимаю. Густав Левенвольде за деньги цесарские продал меня в Вене за нелюбимого... Анна Иоанновна грозным рыком пресекла распри: - Тихо всем! Церемонию не ломать... (В тишине долго слышались рыдания пле- мянницы.) Я вот тебе пореву... я тебе... А после этого скандала - совсем уж некстати! - маркиз Ботта публично выра- зил желание императора Карла VI ускорить бракосочетание Анны Леопольдовны с принцем Антоном Брауншвейгским. Раздался сочный смех - это хохотал Бирон: - От этой Вены мы получаем одни анекдоты... На улице карету Волынского нагнал юркий возок Лестока. - Волынский, - сказал хирург, - действуйте же! Кучер хлестнул лошадей, и карета министра, покрытая кожей и лаком, грохоча золочеными спицами колес, обогнала жалкую кошевку врача цесаревны. В зеркаль- ном окне ее мелькнул профиль Волынского - гордый и надменный, почти медаль- ный. Впереди вельможного цуга молоденький форейтор звонко трубил в медный ро- жок. А на запятках кареты два гайдука в бледно-голубых ливреях покрикивали на люд уличный, люд столичный: - Пади, пади, пади... сторонись - задавим! -------------------- [1] На территории Латвии находится один из старейших заповедников - ост- ров Морица на озере Усмас, где сохраняется "дуб принца Морица"; под этим ду- бом в 1727 г. М. Саксонский скрывался от войск Меншикова после неудачного сватовства к герцогине Анне Иоанновне. [2] На месте этого укрепления впоследствии (1769 г.) был заложен город Таганрог, населенный тогда же выходцами из Белгорода и Воронежа. [3] Позже здесь возник цветущий город Мариуполь, ныне морской порт и ме- таллургический центр на юге страны. [4] На мысе Берда позже (1827 г.) был заложен Бердянск, куроргный город с грязелечебницами. [5] Ныне город Геническ - районный центр Херсонской области, порт и же- лезнодорожный узел на Азовском море. [6] В 1812 г., когда все курляндское дворянство присягнуло в верности На- полеону, семейство Ховенов осталось верно дружбе о Россией, за что Наполеон тоже отобрал у них Вюрцау. [7] Растреллиевский дворец в Руентале недавно реставрирован; герцогский замок в Митаве был полностью разрушен немедко-фашистскими захватчиками, ныне восстановлен. [8] В 1944 г. Карасу-Базар был переименован в город Белогорск, районный центр в Крыму неподалеку от Симферополя. [9] Это предок командира легендарного крейсера "Варяг", капитана 1 ранга В. Ф. Руднева (1855-1913). [10] К сожалению, до нас не дошло сведений об устройстве этого летатель- ного аппарата. Известно лишь, что он передвигался по воздуху. Вряд ли этот "самолет" подьячего с Поволжья мог иметь тип планера или надувного аэростата, ибо, судя по всему, это сооружение имело какой-то загадочный двигатель. Ныне забытый исторический романист Ф. Е. ЗаринНесвипкий в 1914 г. выпустил книгу "Тайна поповского сына", посвященную трагической судьбе этого русского "лет- чика". [11] Князь А. А. Долгорукий (1717-1782) после вырывания ноздрей и ссылки был помилован и проживал в Москве, известный в обществе под прозвищем "князь с пороным брюхом"; пользовался всеобщим презрением родни и москвичей. [12] Малодушие лежать, когда можешь подняться. Ум двигает массу (иначе: мысль приводит материю в движение). [13] Достойно примечания, что в 1920 г., ковда надо было сокрушить послед- ний оплот белой армии - армию Врангеля в Крыму, красные командиры перед нас- туплением прослушали курс исторических лекций о походах Миниха и Ласси в Крым с его форсированием Сиваша, что и помогло им в проведении сложнейшей операции Красной Армии. Так история иновда служит современности.  * Летопись четвертая. КОНФИДЕНТЫ *  О! Гибели день близок вам; И быть чему, стоит уж там - Тем движете, его вы сами... Василий Тредиаковский Меня объял чужой народ, В пучине я погряз глубокой... Избавь меня от хищных рук И от чужих народов власти, Их речь полна тщеты, напасти... Михаила Ломоносов ГЛАВА ПЕРВАЯ Недавно в целях фискальных, как это повелось с татароионгольского ига, провели на Руси перепись населения. В стране проживали тогда 10 893 188 чело- век, из числа коих 8 миллионов были крестьянами или бобылями. Мужчин насчита- ли на четверть миллиона больше женщин, отчего, надо полагать, жениться в те времени было не так-то легко! Чем дальше от столицы, тем оживленнее и шумливее были города русские. Про- винция, подалече от властей, жила бойкой и деловой жизнью. Здесь и свадьбы играли повеселее. Какие же города были самыми населенными в царствование "царицы престрашно- го зраку"? Москва или... Петербург? Даже сравнивать их нельзя с Рязанью или Ярославлем, площади которых кишмя кишели народом. А первопрестольная по числу жителей занимала лишь четвертое место в ряду иных городов России. Петербург... Ну что такое Петербург? Козявка! Зато вот Клин, Великие Луки, Алатырь, Нерехта, Козельск, Вязьма, Перес- лавль-Залесский, Муром и Суздаль-вот это города! Каждый из них имел гораздо больше населения, нежели чиновная столица империи, где жизнь была во много раз дороже жизни в провинции. И уж, конечно, унылому СанктПетербургу было ни- как не угнаться за полнокровной, многодетной и лихой красавицей Вологдой... Из 11 миллионов россиян, как показала та перепись, дворян было всего около полумиллиона. Лишь немногие из них кое-как сводили концы с концами, остальные едва пробивались службою, и высший гнет над собою шляхетство перекладывало на плечи своих крепостных... Будто египетская пирамида, вырастала над Россией храмина подневольного рабства для всех россиян, а на самом верху ее посверки- вала корона императрицы, вступавшей в кризис своей жизни. Забрезжил над Россией год 1739-й, в котором Анне Иоанновне исполнилось 46 лет. Сколько было у нее любовников - Михаил Бестужев-Рюмин, принц Мориц Сак- сонский, Густав Левенвольде, князь Василий Лукич Долгорукий и прочие, но только Бирон сумел властно и до конца заполонить ее сердце. С возрастом еще сильнее привязалась она к герцогу и детям его. Зимний дворец был только резиденцией для нее, а любила обитать в Летнем, куда и Бирона с семейством перетащила. Теперь два герба украшали фронтон - империи Российской и герцогства Курляндского. Бирон, слабость императрицы подметив, усилил к ней ласки и внимание. Благодарная за это, Анна Иоанновна любила его со всем пылом женщины, почуявшей канун старости. Привыкла она за стол с семьей герцога садиться, вникала в мелкие заботы о детях. Вне престола Анна Иоанновна становилась хлопотливой матерью и рачительной хозяйкой. Бирон теперь одну ее почти не оставлял. Если же приходилось отлучаться, он поручал императрицу наблюдению шпионов своих. А самым главным шпионом была его жена- герцогиня; горбатая уродина понимала, что все величие и все злато проистекает от благоволения Анны Иоанновны к ее мужу. Потому Биронша эти отношения берег- ла... И часто бухалась царица перед киотами в молитвах: - Господи, не прогневайся на мя, грешную. Узри тягости мои и дай послабле- ния... обнадежь... вразуми... не брось мя! В спальне царицы - шкатулка, а в ней, как священная реликвия государства, лежала борода Тимофея Архипыча; еще не забылись выкрики его истошные: "Дин-дон, дин-дон... царь Иван Василич!" Умный был мужик Архипыч и по косточ- кам царицу раскладывал. Всю жизнь между благовестом церковным и лютостью Иоанна Грозного она проводила. От матери своей, вечно пьяной садистки Прас- ковьи Салтыковой, унаследовала Анна Иоанновна любовь к мучениям людским. А от деда, царя Алексея Михайловича, перешла к ней страсть к одеждам пышным, к бе- седам с шутами и монахами; от него же возлюбила и охоту со стрельбой, как средство к убийству чужой, беззащитной жизни... Средь умных людей Анна Иоанновна скучала. Зато всегда ей было хорошо среди конюхов, судомоек, калмычек, сказочниц, юродивых, потрясуний, скоморохов, портных и ювелиров. Скворцы ученые и попугаи говорящие дополняли ее компанию. А двор царицы был роскошен, страшный двор и сладкий двор, от него сыпались казни, но проливались и милости. Анна Иоанновна уронила во мнении народа Се- нат и коллегии, но зато подняла Двор, который ошеломлял даже тех, кто бывал в Версале. И чтобы хоть прикоснуться к лукавому сиянию двора, вельможи шли на любую подлость... За стенами дворца царского - грабежи и правежи, разбои и пьянство, темнота и болезни повальные; там бушуют во мраке суеверия самозван- цы, пророки, колдуны, лжесвидетели, "бабы потворенные" (то есть доступные), нищета и стенания. Но зато вот здесь - ах, благодать, и стоны наружные заглу- шались в хоре скрипок музыкой Франческо Арайя! Через расходы на содержание двора Анна Иоанновна разоряла страну и народ русский. А дворяне, ко двору попав, начинали себя расточать, вгоняя крепост- ных в полное оскудение. Еще в недавние времена бояре завещали одежду свою в наследство сыну, от сына" она к внуку переходила, служа поколениям. В сговор- ных бумагах к свадьбе не гнушались дворяне перечислять порты хлопчатые, поло- тенца холстинные, ложки оловянные; огарок свечной не выкидывали; чистый лис- точек бумажки берегли свято. При дворе же Анны Иоанновны даже платье нельзя было во второй раз надеть - его выбрасывали, заводили новое; свечи палили не- щадно, так что и печек не надо; портные и парикмахеры, поработав в Петербурге полгода, увозили за границу целые состояния... Миних однажды при дворе воскликнул: - Расширьте ворота дворцовые, ибо в них дамы застряли и не могут через них деревни свои протащить! Прав он был: убор иногда стоил сорока деревень. А Биронша несла на своих одеждах драгоценностей сразу на несколько миллионов экю. При дворе Анны Иоан- новны русский дворянин впервые прослышал, что есть такая зверюга страшная - мода. В жестокой схватке боролись во дворце две моды. Первая исходила от са- мого Бирона, который обожал нежно-пастельные тона - от розового до небесного, а Рейнгольд Левенвольде стоял на том, что одежда мужчины должна быть обшита чистым золотом... В любом случае, какой ты моде ни следуй, все равно уплывут твои денежки к французам! Но иностранцев, попавших ко двору Анны Иоанновны, внешним блеском было не обмануть. Они замечали, что на пальцах женщин много бриллиантов, зато под ногтями у них черно от грязи. Если роскошно платье статс-дамы, то шея у нее давно не мыта. Покрой одежд был уродлив. Бывало платье и хорошо, но в танце обнажались из-под него голые ноги (на чулки денег уже не хватило). Правила омовений суточных женщинами не соблюдались, а дурные запахи от тел своих они заглушали обилием крепких духов. Почти все люди тогда переболели оспой, и ко- рявины на лицах красавицы густо шпаклевали румянами. Золота и серебра на сто- лах было очень много, но руки иностранцев прилипали к посуде, плохо отмытой. Однако вся эта грязь обильно покрывалась алмазами, яхонтами, рубинами, бирю- зою, сапфирами; все неустройство жизни русской застилали при дворе парчой хрустящей, шелками и муаром, поверх драгоценностей дивно сверкали сибирские меха... А надо всем этим показным величием, всем повелевая, всех устрашая, гос- подствовал владыка истинный - кнут! Кнут на Руси - издавна предмет государственный, в законности он - показа- тель вины наиглавнейший... Молодых палачей брали на выучку палачи старые: - Слушь! Поначалу ты кнут между двумя кирпичами прокатай. Затем дегтем его промасли. На улицу с кнутом выбеги и как следует в пыли дорожной его обваляй. Концы треххвостки завей барашком. В молоке стельной коровы кнут размочи. На солнце высуши. Тогда концы, на ветерке усохнув, станут - что когти звери- ные... Осознал? - Благодарю за науку... осознал. В самый это раз! Учеба палаческая трудная. Мастерство пытошное немало секретов имеет. Сна- чала учатся без участия человека. Возьмут курицу, на лапах ее следки намелят и по избе курицу гулять пустят. Курица наследит мелом - каждый шаг в три чер- точки. Палач должен так ударить об пол, чтобы тройное охвостье плетки его легло точно в тройной следок курицы. - Собери все следки на плеть! - учат старые палачи, и ученик, взмыленный от усердия, достигает такого опыта, что после ударов его плети пол в избе становится чистым... Тогда старый палач ухмыльнется и велит ученику поймать муху. А мухе пой- манной крылья обрывают. И кладут ее на лавку, по которой она, уже бескрылая, очумело ползает зигзагами скорыми. - Стебай муху вмах, но так, чтобы жива осталась! Это трудно. Ударить по мухе надо вроде бы очень сильно. А на самом деле удар обязан быть нежен, как дуновение ветерка. Чтобы муха, жива и невредима, дальше по лавке ползала. Когда и это совершенство достигнуто, старый палач говорит молодому: - А ныне задача тебе самая простецкая. Вот кладу перед тобой доску, и ты ее с единого удара переломи пополам. И доска с треском ломается (так учатся ломать человеку кнутом позвоноч- ник). Есть еще тайны в мастерстве этом. Можно так выстебать жертву, что весь эшафот кровью зальет, а сама жертва - хоть бы что: встанет из-под кнута и возликует. Это удары легкие, только кожу трогающие. А можно и столь усердно бить, что мясо со спины кусками полетит от эшафота в толпу зрителей, а через рваное тело будут розово просвечивать кости людские. Велика та наука кнутобойская - древнейшая на Руси! Палачи даже спят, с кнутом не расставаясь. Ибо они суеверны, а колдуны способны кнут их заворожить, чтобы он потерял свою страшную силу. Мудрые ста- рики на Руси знают: если кнут всю ночь подряд парить на печи в отрубях пше- ничных, тогда он становится шелковым. Но палачи спят чутко - у них кнута не скрадешь! И твердо стоят они на эшафотах империи Российской, красуясь рубахами алы- ми, пошитыми для них из казны царской. По давней традиции палачи не держат кнут в руке, а зажимают его между ног. Вот уже ведут к ним преступника. Кнут выдвигается между ног все дальше и дальше, подталкиваемый рукою палача сза- ди... Преступник возведен на эшафот и разложен. Взмах! Только ахнул народ в ужасе... И видно, как разомкнулись в полете хвосты кнута. Удар стремителен, как молнии, и в мгновение ока все три хвоста собрались воедино - в морковку. Сле- дует выкрик: - Берегись - ожгу! Так начинается истязание. Государство кнутом начинает доказывать людям, что человек постоянно не прав, а власть неизменно права будет... Кнуты же, которые ныне в музеях хранятся, давно уже не страшны. За два столетия усохли они, превратились в мумии - это не кнуты, а жалкие хлястики. Таким кнутом даже кошки не высечь. ГЛАВА ВТОРАЯ Андрей Федорович Хрущев недавно в столицу из Сибири приехал, где он по горным делам при Татищеве состоял. Рода он был старинного, искусству инженер- ному учился в Голландии, был офицером флота, а в Сибири за рудными плавильня- ми наблюдал... Человек знающий! Приехал в Петербург, овдовев, с четырьмя ма- лыми детишками на руках. Кабинет-министр встретил знакомца душевно, на дому его побывал; сам вдовец, Волынский по себе знал, как тяжело детишек малых тя- нуть без матери. За сиротами приглядывала сестра Хрущова - Марфа Федоровна, девица-перестарок, баба добрая. А над крыльцом дома хрущевского висел родовой герб "Саламандра" ("свиреп зверок с простертыми крылилми, во огне бо живет несгораема Саламандра"). - Может, и сгорю, - говорил Хрущев Волынскому. - Покуда Нюта моя жива бы- ла, я собою дорожился. А теперь ради дел высших готов и пострадать... Вижу! - говорил Хрущов. - Всю злость времени нашего вижу. Не по себе, так по другим чую... Шатает Россию, будто пьяную. То хмель дурной - кровавый! Быть бедам еще, но уже бесстрашен я к ним... Саламандра сама во огонь кидается! Были они дальними свойственниками по Нарышкиным, и оттого приязнь дружбы родством умножалась. Волынский в доме конфидента много книг видел... фран- цузские, немецкие, голландские. - Счастлив ты, - позавидовал он Хрущеву, - что языки иные ведаешь. А я вот только по-русски читать способен. По секрету скажу, что ныне я занят писанием "Генерального проекта" о благоустройстве русском... О благе народа есть ли что давнее у тебя? Хрущов стал перед ним сундуки открывать, а там - полно бумаг старинных. Немало там летописей и прадедовских хроник. - Но есть одна книга, - сообщил, - которой днем с огнем не сыщешь. А знать бы ее тебе, Петрович, надобно... Не ты первый герой на Руси, который проекты разные пишет! Посадил он Волынского в свои санки, повез прогуливать. Лошади бодро моло- тили копытами в наезженный наст. Через заброшенный сад Итальянский завернули к арсеналам части Литейной, от цехов пронесло жаром - там пушки отливали. Ло- шади вывернули санки на Выборгекую сторону - к госпиталям воинским. Ехали дальше, а бубенцы названивали к стуже морозной. Красное солнце медленно оплы- вало над затихшими к вечеру окраинами. - Федорыч, куда везешь меня? Не повернуть ли нам? - Повернуть всегда успеем... Ты погоди, - отвечал Хрущов. Слева, на берегу Малой Невки, остался заводик сахарный. Завиднелось и Волчье поле, что тянулось аж до самой чухонской деревушки Охты; оттого оно Волчье, что при Петре I тут строителей Петербурга неглубоко закапывали; волки это пронюхали и ходили сюда стаями кормиться покойниками безродными... Вы- боргская сторона для человека вообще опасна: вкусив человечины, волки и на живых тут кидаются. Не доезжая до слободы батальона Синявина, Хрущов велел кучеру остановиться. Здесь под снегом одиноко стыл небогатый храм Сампсо- на-странноприимца. - На што ты завез меня в эку глушь? - Молчи, Петрович, сейчас все узнаешь... Церковка затихла, пустынная. Вокруг безмолвие, только от слободы казармен- ной побрехивали псы. Возле ограды стоял крест, уже надломленный ветрами, из-под снега торчала одна его верхушка. - Это здесь, - сказал Хрущов, начав молиться. - Покоится тут Иван Посош- ков, а по батюшке - Тихоныч... Молись и ты за претерпения его немалые! Рука Волынского, поднятая ко лбу, вдруг замерла: - Посошков... А кто он такой? - Мужик из Новгорода. Торговал на Москве кожами. - Так зачем мне за помин души его маливаться? - Молись крепче, Петрович, ибо Иван Тихоныч крепкий был россиянин. Правды всенародной желатель, начертал он от разума большую книжищу, "О скудости и богатстве" названную. - Впервые слышу о книге такой. - То-то! - сказал Хрущов. - И вся Россия не знает. Вот ты сейчас гене- ральное рассуждение сочиняешь о реформах системы нашей. А Посошков-то раньше тебя постиг, что экономика есть главнейшая вещь в государстве. Хотел он древ- нюю неправду Руси искоренить... Вот и лежит под нами, неправдою сам побежден- ный! Волынский снег на могиле разгреб, приник к кресту: - А недавно умер... Что же с ним приключилось? - Не умер, а замучен в темницах Тайной канцелярии. Ты проекты, конечно, пописывай, но вокруг поглядывай: как бы не пропасть... Дал он прочесть Волынскому книгу "О скудости и богатстве", кем-то от руки тайно переписанную. Посошков смело бросал упрек царю Петру I за то, что не дал тот народу четкого закона, а завалил Россию пудами своих указов, которые и так и эдак прочесть можно. Пораженный, думал над книгою: "Не за то ли и су- дили Посошкова, что он государей поучать стал? Но вот странно мне: ведь об этом же и я хочу в Кабинете толковать - закон един для всех, вот такой ну- жен..." И еще увлекло министра одно мнение Посошкова: как бы ни был умен и деятелен царь, все равно монархия по природе своей малоспособна для управле- ния государством - в работе государственной необходимы все сословия, даже хлебопашцы! - Смел ты, Иван Тихоныч! - призадумался Волынский. - Не с того ли ты и лег раньше времени на погосте Сампсоньевском?.. Не знал он тогда, что эта поездка к Сампсонию была пророческой. Волынскому суждено лежать по соседству с Посошковым под красным солнцем на стороне Вы- боргской, издалека будут лаять псы из слободы батальона Синявина. ...Сейчас этих мест не узнать. Мало-помалу обрастал Волынский семьей своих конфидентов По вечерам многие навещали министра... Вхож стал математик Ададуров, механик Ладыженский, архи- тектор Иван Бланк, захаживали на огонек асессоры по разным коллегиям, врачи и садовники, офицеры армейские и флотские. Правда, не все гости министра были искренни в беседах - иные липли к Волынскому, как к персоне могучей, ласки от него фаворной и выгод прихлебных себе жаждуя. Артемий Петрович и сам сознавал, что такие конфиденты, как Соймонов и Еропкин, Ададуров и Хрущев, умнее его и чище помыслами; люди бескорыстные, они имели таланты, а он имел только фортуну завидную... Кубанцу честно приз- навался Волынский: - Я ведь только мутовка, что масло попышнее взбивает. Придет срок, мутовку оближут и выбросят. А масло-то от меня останется и, дай бог, еще принесет пользу великую... Скоро из Сибири нагрянул в Петербург и Василий Никитич Татищев, тоже зая- вился на дом к Волынскому, жаловался: - Меня под суд отдают за воровство якобы. А я не воровал... только кормил- ся! Говорят люди злые, будто я взятки брал, Оренбург перетащил на худое мес- то. Герцог на меня злобится... Чтобы время проходило не зря, я теперь историю российскую сочиняю. В кружке близких Волынского читал Татищев историю. Но от времен прошлых конфиденты в день сегодняшний обращались. - Муки народа, - говорил Соймонов, - столь глубоко в тело вошли, что нужен хирург с ножиком, дабы вредную грыжу отрезал. Имеющий уши да слышит! Одно чаю: велик гнев в простонародье русском. Ударь клич - и полетят головы... Ох, покатятся! Английский врач Белль д'Антермони, давний приятель Волынского, сосал труб- ку; закрыв глаза, слушал русских. Секретари Остермановы, Иван де ла Суда и Иогашка Эйхлер, оба холеные, в еде брезгливые, вилками в тарелках ковырялись, помалкивали; шпионы Волынского в Кабинете и по делам коллегии Иностранной, они умели молчать и слушать... Из-за стола поднялся Волынский: - Это ты верно сказал, Федор Иваныч, только слова твои опасные. Коли в на- бат ударить, так народ и мне башку снесет. А я того, по слабости общечелове- ческой, не желаю. Потому и говорю: перемены сверху надо делать, а низы до то- пора не доводить... Ванюшка Поганкин робок был, но тут не смолчал. - А все едино, - брякнул, - случись заваруха, от топора никто не убежит. Лес рубят - щепки летят... Тако! Два архиерея, Стефан Псковский да Амвросий Вологодский, крестились при этом, по сторонам поглядывая: не донесет ли кто, вражья сила? А садовник Сур- мин, плетьми от царицы уже дранный, все на двери посматривал: не убежать ли, пока не поздно?.. Белль д'Антермони выколотил пепел из погасшей трубки. - Петрович, - спросил, - нет ли тут лишних? - У меня все свои, - ответил Волынский. Тогда врач показал глазами на Василия Кубанца. - А раб твой? - спросил тихонько. Но Волынский всех громогласно заверил: - Раб и есть раб! Его дело - господину верно служить. При этих словах маршалок взбил пальцами на груди своей жабо кружевное, поклонился конфидентам хозяина. И когда кланялся Кубанец, черная щетка волос заслонила ему глаза - всевидящие, торчали оттопыренные уши калмыка - всеслы- шащие. - Вы можете говорить при мне вольно, - сказал он. - Я все равно ничего не слышу... Я все равно ничего не вижу! Раб... Опять склока с императрицей случилась... Волынский в лето прошлое устраи- вал облавы в лесах нижегородских, егеря живьем лосей и оленей излавливали. Удалось поймать шестьдесят животных. С бережением везли их под Петербург, чтобы в леса ижорские выпустить для украшения природы. Анна Иоанновна зверей этих к себе потребовала. Перед ней лося выведут, она его прямо в сердце стре- ляет. Ведут за рога следующего. И так в одночасье перебила все шестьдесят. Данила Шумахер, описывая этот случай в "Ведомостях", назвал царицу "порфиро- носной Дианой", а Волынский на Анну Иоанновну в гневе обрушился: - Ваше величество, ведь Россия еще не кончается. Кому-то и после нас жить придется. На што нещадно зверье губливать? Анна Иоанновна надулась, зафыркала, обижена: - О чем ты? Надо же и мне забаву охотную иметь. Или мне, императрице, с ружьем по болотам за зверем ползать? - Да ведь не охота сие, а - убийство... Волынского смолоду преследовали идеалы несбыточные. Замыслы его трудно прикладывались к жизни сумбурной. Но там, где касался он дел житейских, там успевал много свершить полезного. Вот и сейчас он возрождал славянскую ло- шадь, не ведая, что позже от его опытов родится хваленый орловский рысак... В царствование Петра I поборы для нужд кавалерии уничтожили славную русскую ло- шадь, которой неизменно восхищалась Европа. Русскую лошадь извели, а взамен стали покупать коней "в Шлезии и в Пруссах". Теперь срамно было видеть, какой сброд войскам поставляли. Про мужиков и говорить нечего - не лошади, а мухи дохлые тащили сошки через ухабы... Волынского заботили луга в травах конских, конюшни светлые, лазареты и аптеки лошадиные, генеалогия рысаков породистых. Сколько он брани вытерпел, уму непостижимо. Мол, у нас люди нелечены помира- ют, а ты, дурак такой, лошадей вздумал лечить. - Я вот пусть и дурак, - мрачно огрызался Артемий Петрович, - а кобылам своим на Москве аптеку устроил. Вы, смеющиеся надо мною, имейте же о людях заботу такову же, какую я о животных проявил! Мешал ему в начинаниях обер-шталмейстер князь Куракин, и Волынский злобно ненавидел этого человека, вечно пьяного. Куракин считался патроном Тредиа- ковского, отчего Волынский, за компанию с князем, и поэта невзлюбил. "Клео- тур! - гневался на стихотворца. - Губы-то свои мокрые по книжкам итальянским развесил... Доберусь до тебя, гляди! Изувечу..." Немецкое племя он не терпел. Министра бесила даже поговорка немецкая: Ьапезат, аЪег ипшег тогап (медленно, но все-таки вперед). Он не выносил их прилежной усидчивости в труде, их поступков, всегда неторопливо-последова- тельных. Волынский не таков - взрывчат в деяниях, как бомба в руках отважного гренадера. По нему - или ничего не делать, на диванах валяясь, или делать так, чтобы все трещало вокруг... Посмотрел он однажды, как усердно клеят конверты фон Кишкели, и под глаза им фонарей наставил: - Брысь отсюда, курвята митавские! А вместо этих головотяпов, пользы не приносивших, принял в службу конюшен- ную двух мужиков. Мало того, министр мужиков этих, вчерашних крепостных, са- мовластно возвел в чины. Ибо они "лошадиную породу" дотошно ведали. Фон Киш- кели снова в передней царицы плакались, и Анна Иоанновна выговаривала Волынс- кому, что он верных слуг ее обижает, второй раз челобитную на него несут... Волынский ответил ей: - Я не из тех, которые пожелают молчанием пользоваться, дабы жить спокой- но, и на чужие плутни молчком глядеть не стану. Я ведь, матушка, не за себя, а за государство страдаю... Говорил так, предерзостно, ибо верил в благоволение Бирона, и царица веле- ла ему объяснительную записку сочинить. Не знал Волынский, что от записки его по делу Кишкелей пролегает прямая тропка - до погоста храма Сампсониястран- ноприимца, где забыто похилился крест над Посошковым, доброжелателем народа русского. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Дела русские в этом году плохо складывались. Очень плохо! Не к нашей выго- де. Прошлогодний поход Миних загубил, Вена терпела в Сербии поражения от ту- рок, требуя для себя присылки войск русских. Швеция грозила России войной, королевский флот вот-вот мог появиться возле фортеций Кронштадта... Получалось так, как писано у Тредиаковского: С одной страны - гром, С другой страны - гром, Смутно в воздухе, Ужасно в ухе! Турция, укрепясь в успехе, вверила судьбу войны и мира французам. Диплома- тия Версала была блестяща, и посол Людовика XV при султане отныне представлял сразу три самые мощные империи - Францию, Австрию и беспредельную Россию. Ключи от дверей, ведущих к замирению, громыхали в руках мудрого кардинала Флери. Франция давно управляет политикой Турции, Францию же покорно слушается и Швеция... Кампания предстояла трудная. Русской армии необходимо победы добиться. Воинский престиж России снова поднять и Австрию союзную из беды выручить. На- до мир выгодный приобресть. И любой ценой следует разрушить союз шведскоту- рецкий. Вена уже насытила Европу слухами, будто во всех австрийских неудачах виновата Россия, союзник плохой и неверный, помощи Австрии не дающий. Были званы в Кабинет фельдмаршалы. - Ежели мы, - утверждал Остерман, - в помощь цесарцам не явимся с ружь- ями, то цесарь венский, до крайности дойдя, может мировую с султаном заклю- чить без нашего одобрения. Тогда нам худо станется, Посему и заключаю, что Вене войсками надо услужить! Держат речь Миних: - Я бы дал Вене денег, сколько ни попросят, а солдат русских не давал бы никогда - самим нужны! Главное - разорвать связь Царьграда со Стокгольмом, и это я беру на себя: через Европу муха не пролетит отныне без моего ведома. Миних настаивал, чтобы в этом году Ласси опять в Крым забрался, а на Куба- ни пусть конница Дондукиомбу отв