х притеснителей. Но в число судимых иноземцев попало немало и русских сановни- ков, повинных в тиранстве времени Анны Кровавой; однако такие негодяи, как Ушаков и князь Алексей Черкасский, от суда благополучно улизнули... В январе 1742 года на Васильевском острове сколотили эшафот из плохо ост- руганных досок; 6000 солдат, выражая восторг свой, окружили место лобное, а за войсковым оцеплением темно и пестро колыхался народ. Никто в столице не остался в этот день равнодушным: к месту казни приплелись старики, с гамом набежали дети. Показались сани с Остерманом; на нем была старая лисья шуба, по которой ползали насекомые. За время отсидки под следствием у Остермана от- росла длинная борода. Парик, прикрытый сверху бархатной ермолкой, и... боро- да! - это выглядело смехотворно. Зато приговор не располагал к веселью: Ос- термана будут сейчас рубить по частям и колесовать. Поднятый палачами на пла- ху, он потерял сознание... Не таков был Миних, когда из саней увидел войска. - Здорово, ребята! - прогорланил он и тронулся через строй, порыкивая: - Посторонись... Не видишь разве, кто идет? С утра он побрился. Надел лучший мундир. Поверху накинул шинель красного цвета - парадного! Бодро взбежал фельдмаршал на эшафот, взором ясным окинул пространство - нет ли где непорядка? Держался он так, будто сейчас ему дадут чин генералиссимуса. А за его спиной палач уже извлекал из мешка большой то- пор; приговор Миниху таков - рубить его четыре раза по членам, после чего - голову... Фельдмаршал, как хороший актер, давал свое последнее представление на публику. С эшафота он раздаривал палачам и солдатам кольца и перстни со своих рук, бросал в толпу табакерки с алмазами. - Освобождайте меня от жизни с твердостью, - внушал он палачам. - Ухожу я от вас с величайшим удовольствием... Остерману уже заломили руки назад, рвали рубашку с шеи, освобождая ее под топор. Спектакль был поставлен по всем правилам театрального искусства, и, когда топор взлетел, сверкая на солнце, аудитор объявил о замене казни пожиз- ненной ссылкой. Но тут случилось такое, чего никак не ожидали режиссеры этой трагической постановки. Проломив ограждение воинское, зрители рванулись к эшафоту, из-за леса штыков тянулись к Остерману руки. - Руби его! - кричали палачам люди. - Уважь нас... руби! Остерман первым делом попросил палачей вернуть ему парик. Коли жизнь про- должается, надо беречься от простуды. Совсем иное впечатление произвело поми- лование на Миниха: нервы сдали - фельдмаршал разрыдался... Развезли их всех по ссылкам. Левенвольде ожидало захолустье Соликамска; бывший законодатель мод пристрастился там к ношению валенок и зырянского малахая; он умер в ссыл- ке в разгар Семилетней войны, когда Россия била немецкую Пруссию, словно рассчитываясь с германцами за все прошлые свои унижения. Наташка Лопухина, любовница Левенвольде, за участие в австрийской интриге тоже пострадала: с отрезанным языком, битая плетьми, она уехала пересчитывать остроги сибирс- кие... Остерман был сослан в Березов - туда, куда он отправил немало людей, ему неугодных. Семейства Меншиковых и Долгоруких надолго остались в памяти бере- зовцев. Любители отечественной старины иногда заезжали в эту глушь, где соби- рали о них предания в народе. Но вот от Остермана ничего в памяти березовцев не сохранилось! Из отчетов полиции видно, что Остерман годами не вылезал из комнат, зарастая грязью, сочинял для себя духовные гимны, которые и распевал дребезжащим от злобы голосом. Березовцы запомнили о нем лишь два пустяка: хо- дил в бархатных сапогах и носил костыль. Куда делся костыль - неизвестно. Но история с сапогами мне знакома. Стоило Остерману помереть, как сапоги с него сразу стащили. Березовцы разрезали их на полоски, и местные модницы обрели немало ленточек для подвязывания причесок. Официально известно, что в Березо- ве Остерман излечился от подагры, но, по слухам, его окончательно заели неко- торые насекомые, которые облюбовали этого "оракула" еще в счастливые времена его жизни... Миних отправился в Пелым - в тот самый острог, который сам же и спроекти- ровал для Бирона! Одновременно с отбытием фельдмаршала в ссылку из Пелыма от- возили в Ярославль и герцога. Два противника встретились в Казани на мосту через Булак, но летописцы казанские не донесли до нас тех ласковых слов, ко- торыми они обменялись при роковой встрече... Пелым три месяца в году был на- полнен мошкарой, летящей с болот, а девять месяцев его сковывала стужа. Мини- ху на прокорм выдавалось два рубля в день. Большие деньги становились малыми, ибо провизию в Пелым везли за 700 верст из Тобольска. Однако Миних решил до- жить до лучших перемен; живая кровь мужицкого внука претила ему сидеть сложа руки. Миних все 20 лет ссылки трудился как вол и трудом спас себя. Спасся от хворей, прогнал от себя тоску... Здоровье же свое он укреплял регулярным употреблением таежного меда! Властность этого человека - даже в заточении - была столь велика, что воеводы трепетали перед ним. Из Пелыма он гневно рычал на губернаторов, цыкал на своих охранников, которые входили к нему, предвари- тельно сняв шапки и низко кланяясь. Миних занимался в Пелыме сочинением гран- диозных проектов о переустройстве России, которые смело можно печатать, как- фантастические романы! Летом он вскапывал свой огород, уходил из города ко- сить на лугах сено, ловил рыбу неводом, а в конце сенокоса пил водку с мужи- ками на копнах сена. В долгие сибирские зимы фельдмаршал занимался починкою неводов и мастерил курятники. В тюрьме своей Миних открыл школу, где учил пе- лымских детей математике, геометрии, инженерным хитростям, истории древности. А больше рассказывал детям что в голову взбредет. Печальным видели его лишь однажды, когда умер его верный друг, пастор Мартене, добровольно поехавший за ним в ссылку. По ночам пелымпы замечали в комнатах Миниха огонь - он работал, он спасал себя! Конечно, Остерман не стал бы косить сено с мужиками, а Левен- вольде не рискнул бы собирать помет из-под кур... Через 20 лет император Петр III вызвал Миниха из ссылки в Петербург. Това- рищи фельдмаршала по службе давно превратились в дряхлых старцев - без зубов и надежд на лучшее. Они ожидали увидеть согбенную развалину былого Миниха, а перед ними вдруг предстал крепкий здоровяк, мужчина с румянцем во всю щеку, оглушавший всех раскатами смеха. За время ссылки в России подросло множество юных красавиц, и Миних первым делом начал влюбляться направо и налево. Женщи- ны были от него без ума. Миних хвастал перед ними своей неукротимостью в де- лах альковных. Ему было уже 80 лет, когда он писал одной замужней красотке: "Нет на вашем божественном теле даже пятнышка, которые я не покрыл бы, любу- ясь ими, самыми горячими вожделенными поцелуями..." Главным объектом своей любви Миних вскоре избрал новую русскую императри- цу Екатерину II; уж на что была опытная в любви дама, но даже ее Миних сумел поразить своими амурными ухищрениями. Его любовные цидулки к Екатерине печа- тать нельзя, ибо они наполнены словами, которые произносятся лишь пылкими лю- бовниками в откровении бурной страсти. Екатерина отправила влюбчивого старца заведовать гаванями на Балтике. Иначе говоря - начальником каторги, обслужи- вавшей строительство гаваней в Рогервике. Неистощимое веселье не покидало Ми- ниха и на этом печальном посту. Для встречи Екатерины он наряжал своих катор- жан арабами, неграми, индусами и персами. Вымазанные с ног до головы смолой и ваксой, все в пуху и перьях, голые русские Иваны, родства за собой никогда не. помнящие, впрягались в карету императрицы и везли ее заодно с Минихом для осмотра произведенных в гавани работ. Среди этих лошадей-Иванов обретался в то время на рогервикской каторге и Ванька Каин... Ничем никогда не болея, Миних умер в 1767 году в возрасте 85 лет. Перед кончиною он велел секретарю читать вслух свои допросные листы перед ссылкой. И нашел в себе терпения не умереть, прежде чем секретарь не закончил чтения. - Нет, я не подгадил, - сказал Миних, закрывая глаза... Потомство Миниха, совершенно обрусевшее, сохранилось в России вплоть до самой революции, но никаких видных постов никогда не занимало. В моем авторс- ком представлении Миних не был худшим представителем из числа тех немцев, ко- торых поставляли для русской службы германские княжества. БРАУНШВЕЙГСКОЕ СЕМЕЙСТВО В ночь переворота - по совету Шетарди - были задержаны в пути все гонцы, чтобы прервать связь России с Европой; шлагбаумы разом опустились и перед дипкурьерами. Елизавета утром переслала послу Франции записку, в которой спрашивала, что ей делать с принцем Иоанном Брауншвейгеким (она уже не назва- ла младенца императором). В ответ Шетарди без колебаний советовал: "Надо употребить все меры, чтобы уничтожить даже следы царствования Иоанна!" Иначе говоря, в суматохе событий можно легко придавить младенца в колыбели, чтобы избавиться от опасного претендента на будущее. Но Елизавета убить ребенка не решилась, и все Брауншвейгское семейство, под надзором приставов, было выпу- щено за границу. Однако, выгадывая время для раздумий, Елизавета указала везти брауншвейщев как можно медленней, подолгу останавливаясь в придорожных корчмах. К тому времени как "фамилия" достигла Риги, она приказала задержать ее на границе, и правильно сделала... Фридрих II уже показал миру свои волчьи зубы. Пруссия становилась опасной соседкой России, а сверженный Иоанн Антонович, будучи родственником короля, мог стать козырной картой в политической игре Фридриха II. Брауншвейгское семейство заточили в крепости Дюнамюнде близ Риги, чтобы не выпускать его за пределы России. Через два года капитан-семеновец Максим Вындомский получил от Елизаветы приказ отвезти их в Раненбург (Ораниенбург). Слабо разбираясь в географии, бравый капитанище повез "фамилию" в Оренбург - совсем в другую сторону. Как пишет генеалог Н. Н. Кашкин, "коща ошибка обнаружилась, то досталось от Вын- домского памяти Петра I, наградившего же чисто русский Рязанский край столь нелепым названием!" Со страшной руганью капитан все же доставил брауншвейщев до этого нелепого города на Рязанщине. Впрочем, Брауншвейгское семейство про- было в Раненбурге недолго. В 1744 году в Петербурге был раскрыт австрийский заговор в пользу сверженного императора, и тогда же Иоанна отделили от его родителей. Елизавета велела заточить всю "фамилию" на Соловках; они уже при- были в Беломорье, но ледостав помешал переправке их на монастырский архипе- лаг. Семейство временно разместили в архиерейском доме в Холмогорах, обнесли дом высоким частоколом, и получилась самая настоящая тюрьма. В этой-то холмо- горской тюрьме они и стали жить постоянно. С ними была и Юлиана Менгден, ко- торая в заточении превратилась в скандалистку и склочницу, сводившую "стенку со стенкой"; к тому же Юлиана в тоске стала увлекаться мужчинами из охраны... Иоанн Антонович провел в Холмогорах 12 лет в полной изоляции; хотя родите- ли пребывали за стенкой, но он их не видел. Охранявшие императора не имели права общаться с другими людьми. Холмогорцы даже не ведали, кто был заключен в архиерейском доме. Общее несчастие сблизило супругов, столь ненавидевших раньше друг друга; скоро их окружало большое семейство - два сына и две доче- ри (не считая Иоанна). Зачатые в остроге, вскормленные под штыком, воспитан- ные страхом, дети росли глухонемыми, рахитиками и полуидиотами. Анна Леополь- довна скончалась в родах, всего 28 лет от роду. Тело бывшей правительницы России вывезли из Холмогор и погребли отдельно от Романовых - в приделе Бла- говещенской церкви, что на кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петер- бурге. Принц Антон Брауншвейгский остался с детьми, рождение которых было строго засекречено от народа. Можно пожалеть этого пришлого неудачника, который си- лою политических обстоятельств был вовлечен в опасную игру брачных союзов. Архангельский губернатор имел по 15 тысяч в год на содержание "фамилии", но грабил ее так ловко, что принц по полгода не мог выпросить себе чашки кофе. От сидячей жизни принц растолстел, погрубел. Когда на престол вступила Екате- рина П, она разрешила Юлиане Менгден выехать в Ригу, а принцу Антону дозволи- ла покинуть Россию, но без детей. Старый, слепнущий человек решил до конца разделить неволю с детьми. Окончательно потеряв зрение, он умер в 1774 году, а могила его в Холмогорах была неслышно затоптана временем. Дети его, вступившие уже в сорокалетний возраст, остались без отца. Но у брауншвейтцев, помимо Фридриха II, была еще знатная родня в Европе. Родная тетка их, королева Дании, хлопотала за них. Екатерина II рискнула выпустить брауншвейгцев за границу. Когда им сообщили эту весть, они дружно попадали на пол и долго тряслись от страха. При имени императрицы прятались по углам, как дикари. Знали они только русский язык, но объяснялись на нем скверно, прибе- гая к помощи мимики и жестикуляции. Весть о свободе была для них ужасна, они отвечали посланцам Екатерины: - Мы не хотим никакой свободы и боимся ее! Если желают, чтобы мы стали свободны, пусть нас выпускают гулять за острог. Мы слышали, что там растут цветы, которых мы никогда еще не видели. Нам прислали от двора одежду, панта- лоны, корсеты и наколки, но мы не знаем, как их носить. Мы никогда не видели людей, кроме караульных, и мы не знаем, как выглядят иные люди на свободе... Осенью 1780 года русский фрегат "Полярная звезда" после бурного плавания бросил якоря близ Бергена. Оттуда четырех брауншвейтцев (Екатерину, Алексея, Елизавету и Петра) перевезли в ютландский городишко Горсензэ. Напрасно датс- кие родственники пытались растормошить своих сородичей, скованных страхом. Скудоумные невежды, они прятались от датчан так же, как раньше таились по уг- лам от приставов. Им предлагали различные забавы, чтобы расшевелить их чувс- тва, но брауншвейгцы признавали только примитивную игру в карты. Юмора и шу- ток они совсем не понимали. Заметив, что люди вокруг них смеются, они тоже начинали хохотать как бешеные, даже не зная причины смеха. Но пенсия от русс- кого правительства была очень большая, и датская королева махнула на своих племянников рукой: пусть живут как хотят! Постепенно они вымерли. Но до самой смерти не забывали Холмогор и острога, постоянно сожалея, что покинули свою тюрьму, а последняя из Брауншвейгской фамилии, принцесса Екатерина Антоновна, еще в 1803 году докучала Александру I письмами, в которых выклянчивала разре- шение вернуться в Холмогоры. Она умерла в дикой скуке в 1807 году и замкнула цепь несчастий своей "фамилии". Елизавета Петровна старательно уничтожала следы императора Иоанна: была перелита заново монета с изображением младенца, переделаны все штампы печатей с его титулом, безжалостно сжигались на кострах многопудовые архивы тех лет, и на огне пропало для истории немало ценнейших документов. Все 20 лет Елиза- вета неизменно помнила, что в заточении подрастает сверженный ею соперник. Она вызвала из Голштинии своего племянника (Петра III), женила его на прин- цессе Ангальт-Цербстской (Екатерине II), она дождалась от них внука (Павла I), но покоя так и не обрела. Родственные связи Иоанна с королем прусским бы- ли особенно тогда опасны для России, а Манштейн работал... В самый канун Семилетней войны Манштейн с согласия Фридриха II разработал хитроумную операцию по вызволению Иоанна Антоновича из Холмогор с доставкою его в Пруссию. Помочь ему в авантюре вызвались русские эмигранты-раскольники. Однако русская разведка Шувалова сработала точно и упредила агентуру берлинс- кую. По сути дела, Иоанн даже не был вывезен из Холмогор - его буквально вык- рал оттуда лейбкомпанец Санин, который и доставил юношу в Шлиссельбург для дальнейшего заточения. Инструкция стражам гласила: "Буде же так оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать". Это четкое указание и решило судьбу Иоанна в 1764 году. Проведя всю жизнь в заточении, не зная родительской ласки, бывший импера- тор вырастал в тюрьмах своей империи, как бледный отросток гнилого корня в сыром подвале. Можно лишь удивляться, как он научился читать, никогда не имея книг, загадкой истории остается, откуда ему было известно, что он - импера- тор! Судьба Иоанна хорошо известна: его зарезали приставы, когда в Шлиссель- бурге начался бунт поручика Мировича. Инструкция была соблюдена. Но многое в этом убийстве остается неясным. Существует предположение, что сама Екатерина II, боясь соперника, подговорила Мировича на "нелепу", дабы раз и навсегда избавиться от Иоанна. Мирович на эшафоте с улыбкою прослушал смертный приго- вор, до последнего момента не веря в его исполнение. Екатерина II была оболь- стительно коварна: она могла обещать жизнь, чтобы в последний миг топор пала- ча пресек жизнь опасного свидетеля. Об этом убийстве императора Данилевский написал целый роман, а в Русском музее еще висит картина Бурова, изображающая Иоанна в момент свидания с Петром III... Страшнее его судьбы трудно приду- мать! Император Иоанн стал как бы загадочной "железной маской" России. Не потому ли и была столь уродлива судьба Иоанна, что зачат он в насилии, коронован в беззаконии, сброшен с престола в пеленках. Наглядный результат семейной политики Петра I, который к дереву Романовых начал прививать гнилые ветки голштинцев, мекленбуржцев, курляндцев, вольффенбюттельцев и прочих... Брауншвейгское семейство - инородное тело в русском организме, который и вы- давил его из себя, как болезненный осколок из раны. Но тут же в тело России проникла Голштейн-Готгорпская династия, обширный метастаз которой был вырезан революцией лишь в 1917 году. ВПЕРЕД, РОССИЯ! 300 гренадер, вчерашних мужиков, возведших на престол дщерь Петрову, полу- чили от нее дворянство, имения, крепостных, гербы, стали называться лейб-ком- панией. Капитаном этой "компании" стала сама Елизавета, любившая щеголять в мужских панталонах в обтяжку. И показали лейб-компанцы, на что они способ- ны... Столько насилий, столько грабежей, столько драк с применением оружия еще не ведали суды! Приятели царицы возомнили себя пупом всей России, и тво- рили они, что их левая пятка пожелает. По ночам вламывались даже во французс- кое посольство, считая маркиза Шетарди своим "товарищем" по заговору, и одно было спасение от них-как можно скорее напоить лейб-компанию, а потом, мерт- вецки пьяных, за руки и за ноги повыкидывать из посольства... Елизавета Пет- ровна, пока было можно, покрывала фехи лейб-компании, а потом разогнала прия- телей по деревням. Там они, обретя рабов, стали зверствовать и запили горь- кую. Иных мужики сожгли вместе с усадьбами, а насильников сами бабы на вилы поддевали... Это дело прошлое! В основном же престольный переворот в пользу дочери Петра I можно отнести к актам исторически прогрессивным, ибо Россия вступила в русло исконных наци- ональных интересов. Елизавета не была умна, но она была здраво-рассудительна. Ключевский назвал ее "умной и доброй, но беспорядочной и своенравной русской барыней", которая умела соединять в себе "новые европейские веяния с благо- честивой отечественной стариной". Всегда найдешь, за что можно обругать Ели- завету, но всегда можно найти и причины, по которым ее следует похвалить. Взбалмошная натура, Елизавета была искренней патриоткой своей страны, и это искупает многие ее недостатки. Конечно, одна императрица ничего не могла бы сделать. Счастье Елизаветы, что ее окружали толковые и знающие советники, ко- торые сразу же стали высоко ставить паруса русской политики... Кабинет Анны Кровавой - это исчадье Остермана - был уничтожен с восшестви- ем Елизаветы на престол. Вместо него стало подниматься значение Сената, кото- рый играл тогда немалую роль в государственной жизни России. Будучи еще цеса- ревной, Елизавета Петровна делала намеки Нолькену и Шетарди, что - в обмен на корону - согласна уступить шведам завоевания своего оща. Но, став императри- цей, она велела продолжать войну со Швецией - до полной победы! Согласно до- говору Вена ждала от России присылки корпуса для своих нужд, и она бы получи- ла его, если бы у власти стоял Остерман. Но теперь политикой заправляли Шува- ловы и Воронцовы, которые сразу же в этот вопрос вмешались: - Россия отныне будет воевать только за себя! Елизавета сложила пальцы в очаровательный кукиш. - Так я и дала венцам сорок тыщ! - сказала она. - Вот им всем от меня... Хватит! Попили уже нашей кровушки "православной... Пример царствования Анны Кровавой не прошел для Елизаветы напрасно, и за все 20 лет престолосидения она не подписала ни одного смертного приговора. Другое дело, что в судах тянулась прежняя волокита, люди умирали под кнутом и без приговора смертного, но одобрения на казнь с "апробацией" Елизаветы мы не обнаружили ни на одном документе. Начало же ее царствования было сумбурно. Волна массовых убийств прокатилась по всей стране, задев и армию, тде солдаты на штыках прикончили почти всех иноземных офицеров, не желая более им подчи- няться. Два мощных людских потока прокатились по России: возвращались домой из Сибири ссыльные и спешно удирали на запад за рубежи люди пришлые... Россия вступала в новую, громкую эпоху, которую смело можно называть эпо- хою Ломоносова. Это было время расцвета русской науки и русских искусств. Всюду основывались заводы, верфи и фабрики. По инициативе Ломоносова открылся первый в России университет в Москве, а на Неве распахнула двери Академия ху- дожеств, славный Морской корпус выпускал в океаны своих питомцев. Музы парили тогда над Невою, покрытой парусами торговых кораблей. После долгих лет униже- ния и кабалы иноземной русские люди словно торопились доказать всему миру, что может собственных Платонов И быстрых разумов Нектонов Российская земля рождать! Русский человек, отлично снабженный отечественным оружием, с боями проша- гал до Берлина, учинив Фридриху II разгром небывалый. Восточная Пруссия была при Елизавете обращена в обычную русскую провинцию, а в Кенигсберге, этом старинном славянском Кролевце, воссел русский губернатор Суворов, сын которо- го двигался в рядах армии, еще не ведая своей великой судьбы... Но это уже другое время, о нем я уже писал в своем романе "Пером и шпагой" и повторяться не хочу. Поедем в Сибирь! СИБИРСКИЙ ВАРНАК Второй уже год ездил капитан по Сибири, имея за пазухой указ императрицы Елизаветы о вызволении адмирала Федора Ивановича Соймонова из ссылки. Два го- да в седле, в колясках, в санях, чего только не повидал! Но никак не мог ка- питан отыскать Соймонова и уже собрался назад - в Петербург - поворачивать... Вставал рассвет над морем дальним. В конторе Охотской соляной каторги ка- питан перечитал списки каторжных. Увы, и здесь имени Соймонова не значилось. Прошел офицер на кухни солеваренные. А там бабка хлебы печет, пышет опара из-под грязных тряпок. Сел в унынии капитан на лавку. Ждал, когда хлеба в пе- чи "досидятся". А в закуте темном, лохмотьями укрыты, цепями звеня, каторжные люди отсыпались после ночной работы. - Чего задумался, сынок? - спросила офицера стряпуха. - Да вот, баушка, второй годок, как семью покинул. Не могу, баушка, указа царицы исполнить... Нужен мне Федор Соймонов! Опершись на ухват, пригорюнилась и бабка: - Кажись, такого-то человека не кормила я хлебами. Ой, и много же прошло их мимо меня... много! А такого не упомню- Забренчали цепи в углу. Поднялся страшный старик варнак, заросший седыми космами, а в бороде его соль охотская сверкала. - А на што вам Соймонов сдался? - спросил мрачно. - Вот я был когда-то Соймоновым, а ныне я варнак - Федька сын Иванов... Такова живописная легенда. В народе сохранилось еще предание, будто Соймо- нову в Сибири была сделана пластическая операция на лице: искусный знахарь якобы нарастил ему ноздри, вырванные палачами. Поэт Леонид Мартынов в 1964 году выпустил о Соймонове поэму. "Соймонов щупает ноздрю. Слегка болит она; нет-нет да и кольнет. Там нерв задет. Когда-то вырвали почти ее палаческие клещи. Пришили ловко лекаря, но все же знать дает ноздря..." Это тоже леген- да: Соймонов был бит кнутом, но ноздрей ему не вырывали. Освобождение его бы- ло торжественно... В один из дней в Кремле московском глухо зарокотали боевые барабаны. Были построены войска, и собрался любопытный народ. Прочли указ о невинности Сой- монова, чтобы никто более не осмелился ссылкой и кнутом его порицать. В пол- ной тишине дрогнули знамена полков гвардии, и этими знаменами адмирал был накрыт с ног до головы, что означало возвращение ему чести! А шпагу, отобран- ную при аресте, вручили плачущему старику под пенье труб воинских. После бурь московских, после службы сенатской, после эшафота и варниц охотских потянулась мирная жизнь серпуховского помещика. Белым цветом вспыхи- вали под окном его яблони; гогоча, уходили к реке по зеленой травке величавые жирные гуси; зрела малина под солнцем; кричали петухи на росных рассветах... Соймонов сделался в деревне историком, кабинетным ученым. В сельской тиши на- писаны им многие тома! Тяжелы были раздумья вчерашнего каторжника над судьба- ми своей родины. Свои произведения Федор Иванович подписывал таким манером: "Благосклонного читателя всепокорнейший слуга, Всероссийского Отечества все- нижайший патриот". Прошло 15 лет с того памятного дня, как в Кремле его накрывали знаменами гвардии. 14 марта 1757 года бывший сибирский варнак был назначен губернатором Сибири... Лучшего места для Соймонова не придумать! Честный и разумный адми- нистратор, передовой человек своего времени, он стал для Сибири хозяином доб- рым и строжайшим. Как и ранее на посту прокурора, Федор Иванович первым делом повел борьбу с лихоимством. Вызывает он сибирского чиновника: - Стало мне ведомо, что отец твой имел кафтан цвета серого, шубу, корову, две свиньи да пять курочек. А ты при годичном жаловании в семь рублев заимел двести крепостных... Где взял? - Покупал, ваше превосходительство. - Ага! Но деньги-то, братец, откуда взял? Сумеешь доказать - служи, не су- меешь - под суд явись... Сибирь уже тогда называлась "золотым дном". Но совсем не потому, что бога- та она рудами и пушниной, - в Сибири обогащались скорее, нежели в России. Лю- бой крючок, приказный, который на Москве голые шти лаптем хлебал, здесь, ино- родцев ограбив и взяток нахапавшись, уезжал из Тобольска обратно в Россию но- воявленным Крезом. Это особенно возмущало Федора Ивановича: как можно закры- вать глаза на природные богатства и видеть в Сибири лишь область, удобную для грабежей? "Все лакомства управителей бессовестных надо разрушить!" - утверж- дал Соймонов... Он написал книгу "Древняя пословица "Сибирь - золотое дно"", где пророчески указал, в чем заключено истинное изобилие Сибири - в богатстве ее недр, лесов и вод, в деловой жилке активного населения. Адмирала тревожил вопрос малочисленности сибиряков: надо, чтобы россияне ехали в Сибирь на всю жизнь, а дети и внуки их почтут Сибирь ухе своею отчизной и обратно в Москву ехать не захотят. Еще задолго до развития научной экономики Соймонов - впер- вые в России! - совершил попытку экономического районирования гигантских просторов. По его же почину в Нерчинске и Иркутске открылись две мореходные школы, где навигации обучались дети сибирских казаков, дети смешанных браков; Соймонов пролагал маршруты новых путешествий через тайгу, за моря в Америку, вниз по Амуру, пресекал попытки китайцев нарушить русские границы в местах отдаленных и нелюдимых. Хлеб и железо, корабли и тракты, почтовая гоньба и картографическое дело - всего коснулась его заботливая рука. Когда же в То- больск приехал астроном, французский аббат Шал д"0торош, Федор Иванович стал для ученого одним из первых помощников. Вместе с семьей, сидя у телескопа, старик губернатор со всем жаром юности проводил научные вычисления... Порази- тельна жажда знаний в этом человеке, который в лаптях и с котомкой пришел когда-то на флот из Серпухова, теперь ему под 80 лет, а душа и разум не угас- ли после всего пережитого. В науке Федор Иванович был не дилетант, а вдумчи- вый и строгий наблюдатель. Из далекого Тобольска он посылает в Академию свои научные сочинения. Одно иэ них - "Астрономический Копеист" - Академия даже не решилась предать гласности. Соймонов в этом трактате сделался научным конфи- дентом Ломоносова, ступив на антиклерикальную точку зрения в астрономии, он защищал учение Коперника перед церковью. Наконец годы взяли свое - Федор Иванович устал: с 1708 по 1763 год непрес- танно проводил свою жизнь в трудах. Екатерина II отпустила его из Сибири; од- нако, разгадав в адмирале большой ум и многие познания, она назначила адмира- ла своим главным консультантом по сибирским делам. Дом же Соймонова сделался как бы сибирским землячеством, куда съезжались сибиряки, где проходило обсуж- дение нужд сибирских. По возвращении в Москву он был назначен в сенаторы. В эти годы он много читает, много пишет и немало издает своих сочинений. Его интересы прежние: флот, наука, гидрография, открытия земель неведомых на вос- токе России, облегчение тягостей и быта сибирских инородцев. Весною 1766 года он попросил отставку и получил ее с чином действительного тайного советника. Уважая его особые заслуги, Екатерина велела до дня смерти выдавать ему полное жалованье! Федор Иванович вернулся на родину - в тихий и уютный Серпухов; желтела за городом рожь, синел вдалеке лес. Шли бабы с лукошками грибов и ягод. Тишина, тишина, тишина... Он передвигался уже с костылем. "От великого лому, - писал детям, - правый глаз совсем закрыло, которым уже ничего не вижу, а левый от лому освободился, только зрение много неясное имею, а паче, что ни на минуту от боли на свет глядеть не могу. Казалось, уже конец! Но это только казалось... Именно в эти годы Федор Иванович активно продол- жает работу над историей России. Он изучает былое времен Петра I, авантюрные походы Карла XII; одним глазом, закрыв ладонью другой, старик читает труды Дидро, Руссо и Вольтера. Мало того, Соймонов пишет стихи. Наконец, он еще и рисует иллюстрации к своим сочинениям... Да, крепок был этот добротный чело- вечище! Будто и не стоял на эшафоте, считая удары кнута, когда мясо отлетало со спины кусками; будто и не он, обвешан цепями, таскал в Охотске тяжелую тачку с солью... 11 июля 1780 года вечный труженик, свидетель почти всех со- бытий XVIII века, Федор Иванович Соймонов опочил последним сном. Юная краса- вица правнучка расчесала ему белые, как соль, волосы. За гробом маститого се- натора шли его сыновья, внуки, правнуки и праправнуки, ставшие архитекторами, горными инженерами, гидрографами, писателями и поэтами. Адмирал не дожил все- го лишь двух лет, чтобы отметить свое столетие! Его погребли в Серпухове за оградой старинного Высоцкого монастыря... В наше время о Соймонове выходят книги, его имя с большим уважением поми- нается советскими моряками, на картах страны имя Соймонова закреплено дважды (на Каспии и на Тихом океане); в Москве существует Соймоновский проезд, а в Доме Союзов - Соймоновский зал, возле Перми работает еще Соймоновский рудник, им открытый. ВОЛЫНСКИЙ И САМОДЕРЖАВИЕ Когда человек обращается к истории, это вовсе не значит, что от настоящего он пытается бежать назад, презирая будущее. Историк проникает в глубь позна- ния своего народа, работая над прошлым ради будущего. И вот, когда мы загля- дываем в темную пропасть XVIII века, оттуда, из этой мрачной и сырой глубины, загадочно и притягательно мерцает для нас облик Волынского... Кто он, этот человек? Такой же вопрос позже ставил перед собой и В. Г. Белинский: "Как ис- торическое лицо, Волынский и теперь еще загадка. Одни видят в нем героя, му- ченика за правду, другие отрицают в нем не только патриота, но и порядочного человека". Заглядывая в прошлое, никогда не следует думать, что русский человек XVIII века был глупее нас. В наше время лишь расширился круг познаний, недоступных пониманию людей давнего времени, но предки наши были умственно хорошо развиты - в пределах информации своей эпохи. Проходя через залы музеев, надо внима- тельнее всматриваться в лики прошлого. Давайте сразу отбросим кружева и жабо, мысленно закроем кафтаны и мундиры, снимем ордена и парики. Оставим перед со- бой только лица пращуров, и тогда перед нами восстанут одухотворенные лики, несущие на себе заботу и напряжение мысли тех невозвратных времен... Личность Волынского была ярким выражением времени, в котором он жил. Его казнь - это тоже выражение времени, жестокого и грубейшего. Волынский в канун ареста свой "Генеральный проект" уничтожил, инквизиции достались лишь черно- вики, обрывки его замыслов. Если историки хорошо разобрались в запросах дво- рянства 1730 года, то они порою встают в тупик перед планами Волынского. Нет бумаги, подтверждающей его мнения... Но, как блуждающие колдовские огни над сумеречными болотами, еще долго бродили над Россией призрачные идеи Волынско- го. Когда в 1754 году Петр Шувалов подавал проект реформ в России, в его про- екте неожиданно воскресли мысли Волынского. И, наконец, некоторые замыслы Во- лынского заново вспыхнули под перьями дворянских публицистов века Екатерины II, в речах депутатов при составлении известного "Наказа". Волынский никогда не был противником самодержавия. Волынский никогда не был сторонником умаления монаршей власти. Авторы кондиций 1730 года в этом смысле политически стояли гораздо выше его! Волынский - только патриот-рефор- матор; он страдал за Россию, желая блага и просвещения народу своему, но поч- вы под ногами не имел. Реформы его никогда осуществлены не были и остались на бумаге, а сама бумага привела его на эшафот. Начиная борьбу за честь попран- ного русского имени, Волынский желал опираться лишь на свое положение минист- ра и борьбы не начал, пока не достиг высшей власти. У него не было никаких связей с народом, не было связей даже со шляхетством. Он не был близок и с гвардией! Елизавета оказалась в более выгодном положении - ее несли через сугробы храбрые гренадеры, ее поддерживали версальские интриги и деньги. А кто шел за Волынским?.. Лишь группа конфидентов, людей умных и толковых, но раздавить эту "партию" первоначальной русской интеллигенции самодержавию было легко. Никто даже не пикнул в их защиту, ибо в народе их вовсе не знали... В этом глубокая трагедия Волынского - и личная, и общественная! Елизавета Петровна сразу же сняла клеймо преступности с Волынского и кон- фидентов, она обелила их потомство, но далее этого не пошла. Поминать прежние злодейства монархов тогда не было принято, и о Волынском вообще помалкивали. Это нарочитое замалчивание крупного политического процесса продолжалось вплоть до воцарения на престоле Екатерины II, и вот здесь начинается очень любопытный момент в истории русского самодержавия. Подле Екатерины II находился один из умнейших людей России того времени - дипломат и политик Никита Панин, тайком от правительства изучавший русскую историю по архивным документам. Это был очень хитрый противник Екатерины, считавший ее узурпатором, и ему же в 1764 году (в год убийства Иоанна) Екате- рина поручила изучить процесс Волынского... Панин, мужчина холеный и полнок- ровный, вдохнул в себя смрад застенков Ушакова, вчитался в стоны пытошные, и-от ужаса его чуть было не разбил паралич! В дневнике педагога Семена Поро- шина с протокольной точностью зарегистрированы изречения Панина о деле Во- лынского, как о деле, сфабрикованном на пытках конфидентов. "Никита Иванович, хотя и признавал, что Волынский был человек свирепой и жестокосердой в парти- кулярной жизни, однако говорил при том, что имел многие достоинства в жизни публичной, был разумен, в делах весьма знающ, расторопен, бескорыстен, верной сын отечества..." Панин в назидание царице предложил Екатерине самой прочесть дело Волынского! Она прочла его. Вывод был совсем неожиданный - Екатерина составила полити- ческое завещание. "Сыну моему и всем моим потомкам советую и поставляю (в правило), - наказывала она, - читать сие дело Волынского от начала и до кон- ца, дабы они видели и себя остерегали от такого беззаконного примера". Как раз в этот период возле Екатерины находился консультантом адмирал Соймонов, - этот человек, сам конфидент Волынского, вполне мог способствовать такому оди- озному решению императрицы. Екатерина II писала далее, что "Волынский был горд и дерзостен в своих поступках, однако не изменник, но, напротив того, добрый и усердный патриот и ревнителен к полезным поправлениям своего оте- чества!". Наконец, что особенно важно, Екатерина в своем завещании коснулась насущ- ного вопроса XVIII века - сказала о пытках: "Еще из того дела видно, сколь мало положиться можно на щеточных речей, ибо до пыток все сии несча- стные утверждали невинность Волынского, а при пытке говорили все, что злодеи их хотели. Странно, как роду человеческому пришло на ум лучше утвердительно ве- рить речи в горячке (т. е. в страданиях) бывшаго чело- века, нежели с холодною кровью. Всякой пытанной в горячке и сам уже не знает, что говорит". Читали ли цари кровавое дело Волынского? Исполнялся ли ими политический завет Екатерины? На подлиннике пытошного дела сохранились пометы царских рук в череде романовских поколений. Вот как складывалось отношение к делу Волынс- кого в семье Романовых: Павел I (1796-1801) - убит буквально за изучением дела Волынского, весь его кабинет был завален пытошными листами; Александр I (1801-1825) - не читал; Николай I (1825-1854) - читал в 1833 году; Александр II (1854-1881) - не читал; Александр III (188 1-1894) - не читал; Николай II (1894-1917) - в 1900 году, как раз на грани XX века, исполнил завет своей прапрапрабабки - ознакомился с делом Волынского, но никаких выво- дов для себя, кажется, не сделал... Так-то вот дело Артемия Волынского, начавшееся при Бироне, дотянулось поч- ти до дней революции и косвенно сыграло даже положительную роль. Но, оправдав Волынского в глазах самодержавия, Екатерина II ничего не сделала, чтобы реа- билитировать Волынского всенародно. Робкая историческая наука того времени не простиралась далее изучения времен Годунова и Лжедмитрия. А народ сохранил о Волынском только сказки - как о колдуне и лошаднике: будто Волынский умел проходить сквозь стены, умел повелевать собаками, которые считали его своим собачьим царем; в народе считалось, что на эшафоте 1740 года топоры палачей рубили поддельную тряпичную куклу, а сам Волынский сумел исчезнуть в Сибири- Народу он запомнился как кудесник! Самодержавие, легализировав для себя Волынского, хранило его дело, как тайну, за семью печатями в имперских архивах. Слово теперь за писателями! Но как Волынский прорвется теперь через царскую цензуру? Каким он предстанет пе- ред читателем?.. Волынского стали поднимать декабристы. КОНФИДЕНТ ДЕКАБРИСТОВ Волынский не был для них далек по отошедшему времени - они разделены исто- рически кратким промежутком всего в 80 лет. Он стал очень близок декабристам по духу. Сами заговорщики, они и полюбили в Волынском заговорщика, борца против тирании. Кондратий Рылеев - образец че- ловека, в котором гражданин стоял выше поэта. Он и был первым писателем в России, поднявшим имя Волынского на щит борьбы за свободу. Рылеев обрел себе славу на писании "дум", в которых воспевал патриотизм предков... Святослав, Дмитрий Донской, Курбский, Марфа-Посадница, Ермак, Иван Сусанин, Богдан Хмельницкий, Яков Долгорукий, Наташа Долгорукая, Державин! Но такого высокого накала, такой звонкой страсти, как в "Думе о Волынском", Рылеев нигде еще не достигал. Там, где перо декабриста касалось Волынского, поэт становился неуз- наваем... Декабристы всегда пристально вглядывались в героику прошлого. В самые тра- гические моменты истории вдруг распрямлялись гигантские силы русской нации. Порождались ратоборцы и страстотерпцы, увлекая за собой народ мечом или сло- вом. Вся передовая литература декабристского периода была литературой истори- ческой. Рылеев шел в этой же фаланге... Его думу о Ермаке запел народ: "Реве- ла буря, дождь шумел; во мраке молнии блистали; и беспрерывно..." Волынский! Рылеев поднял его "до уровня высокого революционного символа эпохи декабристского движения. Волынский в его изображении прежде всего обра- зец любви к отечеству священной, борец против тирании, пламенный патриот, сын России, символ политического мученичества". Рылеев в горниле вдохновения вы- ковывал Волынского таким, каким Волынский никогда не был, но какой был