нужен декабристам в целях пропаганды восстания. Изобличая самодержавие, Рылеев про- тивопоставил ему образ Волынского: Вражда к тиранству закипит Неукротимая в потомках - И Русь священная узрит Власть чужеземную в обломках. Так, сидя в крепости, в депях, Волынский думал... Любовью к родине дыша, Да все для ней он переносит И, благородная душа, Пусть личность всякую отбросит. Грамотный читатель понимал, в кого запущены рылеевские стрелы. Здесь каж- дое слово сигнализировало о предстоящей схватке с царизмом. Каждая строфа взрывала бурю гражданских чувств в читателе. Рылеев достиг того, что имя Во- лынского стало знаменем... Думу о нем он напечатал в 1822 году. И тогда же садится за новые стихи о Волынском. На этот раз "слова-сигналы" отброшены - декабрист бросает обвинения прямо к престолу. Рождаются стихи "Голова Волынс- кого (Видение императрицы Анны)", и здесь Анна Кровавая предстает как главный виновник всех преступлений... Однажды пир шумел в дворце, Гремела музыка на хорах; У всех веселье на лице И упоение во взорах... Царица в Тронную одна Ушла украдкою от шума... Да, словно полуночный сыч, она любила блуждать по темным комнатам, прислу- шиваясь ко всему, приглядываясь... "Я здесь! - внезапно зазвучал По сводам Тронной страшный голос... Она взглянула - перед ней Глава Волынского лежала И на нее из-под бровей С укором очи устремляла... Кровь! Всюду кровь. Весь престол залит кровью. "Посинелые уста" Волынского вопрошают ее: Что медлишь ты? Давно я жду Тебя к творцу на суд священный; Там каждый восприемлет мзду; Равны там царь и раб презренный! Конечно, такое цензура пропустить не могла. А вскоре поэт вышел на Сенатс- кую площадь... Его постигла казнь - такая же жестокая, как и казнь его люби- мого героя. Когда декабристы строились в каре на площади, они подлинного Во- лынского не знали. Их вдохновлял идеальный образ гражданина-патриота, и пото- му в день восстания Волынскому было суждено как бы незримо воспарить над де- кабристским каре... От рылеевского образа Волынского, служившего целям революционной пропаган- ды, Волынский уже самостоятельно шагнул в русское искусство! Консерваторы его обходили стороной, Карамзин его полностью игнорировал. Но Александр Пушкин и Николай Тургенев изучали процесс Волынского. Декабрист Сергей Глинка написал историю Волынского, а драматург Владислав Озеров еще раньше разработал план трагедии о нем. Это было время, когда "декабристы разбудили Герцена"; Огарев вспоминал: Везде шегггалися; тетради Ходили в списках по рукам; Мы, дети, с робостью во взгляде, Звучащий стих, свободы ради, Таясь, твердили по ночам... Волынский скоро появился в театре, драма о нем долго не сходила с импера- торской и провинциальной сцены. Писемский написал о Волынском пьесу, Волынс- кий ожил в исторической повести Булкина "Сыщики", в романе Зарина-Несвицкого "Тайна поповского сына". Хочу напомнить читателю о больших живописных полот- нах академика живописи, гарибальдийца Валерия Якоби; художник почт с докумен- тальной точностью воспроизвел эпоху Анны Кровавой, а Волынский на картинах Якоби - как струна, дрожащая в напряжении ярости... Наконец, в 1900 году была поставлена опера Арсения Корещенко "Ледяной дом", где кабинет Волынского для первого акта был расписан знаменитым А. Я. Головиным, а партию герцога Бирона пропел молодой тогда и красивый Федор Шаляпин... Но меня сейчас волнует другое. Стихотворения Рылеева о Волынском оказались вдруг на столе квартиры директора училищ Тверской губернии. Здесь, в тенистой тишине старинных лип и вязов, за простым рабочим столом, писался роман "Ледя- ной дом". Тоща был 1833 год. Автору исполнилось сорок лет. ДОМ ЛЕДЯНОЙ И УВАЖЕНИЕ К ТРЕДИАКОВСКОМУ Ивана Лажечникова называли русским Вальтером Скоттом, и Волынскому под его пером пришлось пройти через дебри иноземной "вальтерскотговщины", где на пер- вом месте стояла занимательность. Предстояло пройти Волынскому и через цензуру Николая I. Наконец, время, в котором писался роман, время, уже разбуженное выстрелами декабристов, оно тоже фильтровало роман через себя. Все это надо учитывать при чтении "Ледяного дома". В романе действуют Анна Иоанновна и... сам Николай I, которому автор иног- да отпускает верноподданнические комплименты. Двор "царицы престрашного зра- ку" говорит у Лажечникова языком двора николаевского. Намечая историческую перспективу, романист пишет: "Самоваров тогда еще не было!" История в романе отсутствует заодно с теми же самоварами... Даже такое важное событие, как са- ма казнь патриотов, происшедшая в летнюю жарынь, перенесена Лажечниковым в зимнюю стужу, ибо автору захотелось продемонстрировать все ужасы первозданных морозов того времени. Морозы в Петербурге, по словам Лажечникова, при Анне были гораздо сильнее, нежели при Николае I (опять комплимент: в царствование Николая Палкина даже климат страны намного улучшился). Первый, кто разругал Лажечникова за этот роман, был Александр Пушкин, ко- торый изучал труды Соймонова, знал Тредиаковского, уважал конфидентов Волынс- кого. Пушкин сразу же по выходе книги честно заявил Лажечникову, что история в романе искажена до неузнаваемости: "...истина историческая, в нем не соблю- дена, и это со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию". Артемий Петрович представлен в романе идеальным рыцарем добра, что в корне неверно. Волынского нельзя приукрашивать! Советский академик Юрий Готье ука- зывал грубо, но справедливо, что в этом человеке "отлично уживаются отъявлен- ный взяточник, не уступавший лучшим тогдашним образцам этого рода, и искрен- ний патриот, мечтавший о благе своей родины". Лажечников все изъяны Волынско- го прикрыл флером уникального благородства. Сильному искажению под пером Ла- жечникова подвергся и отвратный образ императрицы, которую автор нарядил в ангельские одежды. По роману выходит, что Анна Иоанновна - добрейшая душа, но она, бедняжка, постоянно болеет от забот государственных и только потому не может замечать вандализмов своего фаворита. Но вот нашелся такой герой, как Волынский, принес к престолу правдуматку, царица от этого еще больше занемог- ла, а Бирон воспользовался ее хворобой, и, пока она там болела, Волынского с конфидентами уже казнили. Как говорится, императрица отсутствует в злодействе "по уважительным причинам". Имена конфидентов в романе сознательно затемнены анаграммами: Щухров - Хрущев, Перокин - Еропкин, СуминКупшин - Мусин-Пушкин, Зуда - де ла Суда. Можно встретить в романе и "пиковую даму", которая явилась к Лажечникову из... повести Пушкина. А кто желает познакомиться с отцом А. И. Герцена, тот пусть прочтет страницы, посвященные Хрущеву - Щухрову, - здесь Лажечников отобразил Ивана Алексеевича Яковлева с его тремя польскими собачками, с хала- том на мерлушке, с красной шапочкой на темени, помешивающего в камине дровиш- ки... Все это из александровской эпохи Лажечников опрокинул на сто лет на- зад-в другую эпоху! Белинский отметил "Ледяной дом" обширной рецензией. "Самым лучшим лицом в романе" Белинский признал молдаванскую княжну Мариорипу, любовницу Волынско- го. Белинский пропел ей восторженный дифирамб: "...дитя пламенного юга, дочь цыганки, питомица гарема, дивный цветок востока, расцветший для неги, упоения чувств и перенесенный на хладный север..." Конечно, все это было бы очень хо- рошо, если бы такая цыганская дочь когда-либо существовала! Но дело в том, что никакой Мариорицы и в помине не бывало. Она, чтобы читателю не было скуч- но, поселилась в "Ледяном доме", придя в Россию оттуда же, откуда и многие иные детали, - из Вальтера Скотта! Но особенно обидно за образ Тредиаковского... Жаль, если наш советский чи- татель воспримет поэта таким, каким он изображен в романе. Пушкин ставил Тре- диаковского в русской поэзии гораздо выше Ломоносова и Сумарокова, он был за- чинателем всей русской поэзии. Это был замечательный человек своего века, преданный забвению еще при жизни, осмеянный при дворе и умерший в нищете, до последнего вздоха трудясь на благо русской словесности... Вот как Лажечников описывал Тредиаковского: "О! По самодовольству, глубоко протоптавшему на лице слово "педант"! - по этой бандероле, развеваю- щейся на лбу каждого бездарного труженика учености, по бородавке на щеке вы угадали бы сейчас будущего профессора элоквенции Василия Кирилловича Тредиа- ковского. Он нес огромный фолиант под мышкой. И тут разгадать нетрудно, что он нес, - то, что составляло с ним: я и он, он и я Монтеня, свое имя, свою славу, шумящую над вами совиными крылами, как скоро это имя произносишь, власяницу бездарности, вериги для терпения, орудие насмешки для всех возрастов, для глупца и умного. Одним словом, он нес "Тилема- хиду"..." Сразу же выбросим отсюда "Тилемахиду", которую поэт никак не мог нести под мышкой, ибо эта поэма в ту пору еще не была им написана. Под пером Лажечнико- ва поэт превратился в полуидиота, бездарного педанта, забитого и жалкого, ко- торый заранее обречен на унижение и тумаки. А между тем, как писал Н. И. Но- виков, "сей муж был великого разума, многого учения, обширного знания и бесп- римерного трудолюбия... Полезными своими трудами приобрел себе славу бесс- мертную!" И первым, кто вступился за честь поэта, был опятьтаки Пушкин: "За Василия Тредиаковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы, - писал он автору, - оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей. В деле же Волынского играет он лицо мученика..." В тон Пушкину позже вторил Белинский: "Бедный Тредиаковский! тебя до сих пор едят писаки и не нарадуются досыта, что в твоем лице нещадно бито было оплеухами и палками достоинство литератора, ученого и поэта!" Во время работы над романом я-по долгу своего ремесла - обязан был вчиты- ваться в стихи Тредиаковского. Не скажу, чтобы это занятие было праздничным. Иной раз приходилось продираться через столкновение кратких взрывчатых слов, не всегда понятных. Но порою словно открылось чудесное окно, и тогда я пил чистый ветер истинной поэзии и гармонии, каким могли бы позавидовать и совре- менные мне поэты... Тредиаковский был кристально прозрачен для людей века XVIII, которые не спотыкались на чтении его стихов, которым был понятен язык поэта - язык их времени, язык "разодрания" кондиций, язык пожаров Бахчисарая и Хотина, язык курьезных свадеб и потешных маскарадов. Все несчастье Тредиа- ковского в том, что он был только творцом, но не сумел быть бойцом за права писателя, какими стали позже Ломоносов, Сумароков, Державин... Тредиаковский одновременно и прост, и сложен, как Маяковский, от него и тянется заманчивая тропинка русской поэзии, уводящая нас в трепетные гущи блоковских очарований! Лажечников же, вольно или невольно развил в своем романе тему презрения к поэту, начало которому положила императрица Екатерина II. Как доказал Юрий Тынянов она боялась В "Тилемахиде" не слога поэтического, а политического смысла поэмы, бьющего прямо в нее, как в мать российского Гамлета. На шутей- ных куртагах в Эрмитаже Екатерина, издеваясь над поэтом, заставляла провинив- шихся вельмож или выпить стакан воды или прочесть в наказание строфу из "Ти- лемахиды". Традиция презрения к Тредиаковскому была утверждена авторитетом Лажечникова, этим узаконенным презрением русская публика приобрела себе право не читать его стихов. Но, как бы то ни было, роман "Ледяной дом" в русской публике встречен был хорошо. Не одно поколение судило (и продолжает судить) об эпохе Анны Кровавой именно по Лажечникову. Антиисторический роман, благодаря интересу к нему чи- тателей, все же имел прогрессивное значение. Кстати, того же добивался и ли- беральный автор, который строки Рылеева хотел проставить эпиграфом к своему роману. Но Рылеев в глазах Николая I был преступен так же, как был преступен Волынский в глазах Анны Кровавой, и цензура этот эпиграф сняла. Зато компли- менты николаевскому режиму остались... Очень прощу читателя не подозревать меня в соперничестве с Лажечниковым. Здесь я не внес ничего нового в критическое отношение к его роману. Все это сказано задолго до меня! Примерно так же пишут и солидные историки - авторы предисловий к советским изданиям "Ледяного дома". ЗАБЫТЫЙ ПАМЯТНИК Среди множества улиц Петербурга - Петрограда - Ленинграда есть одна - ули- ца-ветеран, которая в череде бурных изменений, вот уже более 200 лет (!), су- мела сохранить свое историческое название. Это переулок Волынского. Дом А- П. Волынского стоял примерно на месте нынешнего ДЛТ, от него же к Мойке и тянулся переулок. Но памятник Волынскому следует искать в другом мес- те города... Не все ленинградцы знают, что в их городе находится памятник Волынскому. И немудрено - надгробие это совсем затерялось среди величия славных монументов прошлого... Ищите его на Выборгской стороне! Памятник стоит напротив улицы Братства, возле стен древнего храма Сампсония, а за ним шумит парк, посажен- ный нашими отцами, когда они были молоды. На пьедестале еще можно разглядеть факелы, олицетворяющие неугасимую правду, они обвиты оливковой ветвью - сим- волом примирения нового с прошлым. Муза истории, божественная и мудрая Клио, держит в руках развернутый свиток, на котором отчеканены слова декабриста Ры- леева: И пусть падет! Но будет жив В сердцах и памяти народной... Пройдем же за ограду, читатель, где при вратах храма опочил прах российс- ких патриотов. Постоим над могилою, отрешаясь от звонков трамваев и шуршания шин по асфальту. Итак, снова век осьмнадцатый. Опять леса, костры, жуть. Си- ние вьюги клубятся над несчастной Россией, замело снегом Петербург... Елиза- вета Петровна вызволила из монастырей и тюрьмы дочерей и сына Волынского. Петр так и угас, ничем не отличившись, а дочери стали блистать при дворе. Елизавета выдала их за своих близких родственников: Марию - за графа Ивана Воронцова, Анну - за графа Андрея Гендрикова. Дочери Волынского и водрузили первый памятник отцу и его соратникам. Казненные были людьми рослыми, крупны- ми, мужиковатыми. Их было трое. А плита на могиле столь мала, что едва могла накрыть место одного захоронения. Тут какая-то некрополическая загадка, кото- рую я разрешить не берусь. Екатерина II позднее велела обновить памятник. За счет казны на старой плите, положенной дочерьми Волынского, был воздвигнут цоколь из желтого плит- няка. На цоколе - колонна из серого мрамора, которую венчала урна белого мра- мора. Ходили тотаа слухи, что если сдвинуть верхний цоколь, то под ним можно обнаружить слова: "Казнены невинно". На самом же деле такой надписи там ни- когда не было... Когда вышел роман Лажечникова "Ледяной дом", и начались удивительные де- монстрации читателей к забытой могиле. "Ограда храма Сампсония-странноприимца сделалась местом любознательного паломничества. Обоего пола жители столицы начали посещать до той поры почти никому не ведомую могилу Волынского". Тыся- чи петербуржцев с детьми шагали на далекую Выборгскую сторону, чтобы покло- ниться праху патриота, вспоминая строки декабриста Рылеева: Отец семейства! - приведи К могиле мученика сына, Да закипит в его груди Святая ревность гражданина... Вражда к тиранству закипит Неукротимая в потомках - И Русь священная узрит Власть чужеродную в обломках! Один из петербуржцев века прошлого, которого еще ребенком водили родители на могилу Волынского, решил посетить ее в старости - в 1883 году. Цоколь уже обветшал, урна свободно вращалась на заржавленном стержне, а желтые лишайники ползли из щелей мрамора, заращивая сглаженную временем надпись: Зде лежигь Артемей... Ту же погребен... Андрей Ф...чь Хрущовъ и... трь Еропкинь Духовенство причта церкви Сампсония относилось к памятнику варварски.. Оно устроило для прихожан "большой общественный ретирадник (т. е. уборную), весь- ма грязно содержавшийся у самого входа в церковную ограду, всего лишь в нес- кольких шагах от могилы Волынского". В печати появились статьи, напомнившие о прошлой трагедии. Журнал "Русская старина" выступил с призывом ко всем потом- кам лиц, пострадавших в царствование Анны Кровавой, "равно всех ревнителей старины и почитателей памяти знаменитого исторического деятеля Волынского присоединить свои пожертвования на возобновление памятника". В числе жертво- вателей были военные, историки, купцы, крестьяне, потомки декабристов и кон- фидентов Волынского. В списке жертвователей мне встретился и Петр Михайлович Еропкин - не только однофамилец, но и тезка по имени-отчеству славного зодче- го. Самый большой взнос с 1000 рублей редакция журнала получила от Софьи Се- лифонтовой - побочной потомицы А. П. Волынского, род которого к тому времени окончательно вымер. Деньги на создание памятника шли отовсюду - даже из-за рубежа. Собранная сумма позволила редакции "Русской старины" не только обновить старый памятник, но и соорудить новый. В проектировании его принимал участие академик Н. Л. Бенуа. Автором памятника стал академик архитектуры Михаил Шу- рупов, выходец из народа, ныне забытый художник, а в XIX веке имевший всеев- ропейскую известность. Барельеф к памятнику взялся вылепить Александр Опеку- шин, автор памятников А. С. Пушкину в Москве и М. Ю. Лермонтову в Пятигорске. Вырубка монолита, гальванопластика, художественная ковка, изготовление ограды и разбивка цветника вокруг надгробия были распределены по мастерским Петер- бурга, которые в большей части выразили готовность трудиться бесплатно. Соз- данный на добровольные пожертвования, без участия царского правительства и санкции духовенства, памятник Волынскому и его конфидентам можно почесть под- линно народным памятником. Он был открыт в декабре 1885 года. Под монолитом был размещен саркофаг главного героя, а ниже выступали из каменной массы еще два саркофага; затуха- ющие факелы, обращенные пламенем книзу, как бы освещали имена Еропкина и Хру- щева... Креста не было, и этим подчиркивался гражданский смысл подвига патри- отов! На обороте же монолита был сделан контур с изображением старого памят- ника, а также высечена "адамова голова" (череп со скрещенными костями). Две новые надписи украшали памятник: "Волынский был добрый и усердный патриот и ревнителей к полезным поправлениям своего Отечества", а ниже был запечатлен страстный призыв Рылеева ко гражданам свободной России: Сыны Отечества! - в слезах Ко храму древнего Сампсона! Там, за оградой, при вратах Почиет прах врага Бирона... Так уж получилось, читатель, что десять лет царствования Анны Кровавой взяли у меня десять лет жизни для его описания. В жизни любого человека это срок немалый... Мне надо жить: еще во мне Горит любовь к родной стране. Я позволяю себе закончить летопись на старинный лад: "За сим аминь, мой любезный читатель; перо мое изнемогло, а дух мой, не надеясь еще другой весны дождаться, во взращенный моими попечениями сад поль- зоваться спешит..." Это случилось со мною в 1971 году мая месяца 30 дня. Российского читателя всепокорнейший слуга - Валентин Пикуль. КОММЕНТАРИИ Роман "Слово и дело" состоит из двух книг: "Царица престрашного зраку" и "Мои любимые конфиденты". События, описываемые в романе, относятся ко време- нам дворцовых переворотов, "верховников" и печальной памяти страшной "биро- новщины". Валентин Саввич Пикуль любил поднимать целинные и залежные пласты отечест- венной истории, что и определило выбор теми. Именно середина XVIII века, как считал автор, была обделена вниманием наших историков и писателей-романистов. Работа над романом-хроникой длилась около десяти лет. "Жене Веронике - за все, все..." - такое посвящение своей помощнице и вер- ной спутнице, ушедшей из жизни в 1980 году, начертал Пикуль на рукописи рома- на. Договор с Лениздатом на выпуск книги датировался 1965 годом, но роман пос- ле долгих злоключений увидел свет намного позднее: первый том вышел в 1974 году, а второй - в 1975-м. Роман прошел тернистый путь всяческих согласова- нии, рецензирований и консультировании. Особенно постарались в выверке "идей- ного" курса и "исторической правдивости" рукописи критик В. Оскоцкий и исто- рик Ю. Афанасьев. "Литературная Россия", делая экскурс в прошлые публикации ("Год за годом") и вспоминая год 1975-й, писала: "Удивительный все хе человек, критик Оскоцкий. Огромная статья "Уроки ле- нинской партийности". Вот тут есть все - и Маркс, и Ленин, и Брежнев. А повод для написания - семидесятилетие статьи Ленина "Партийная организация и пар- тийная литература". Там еще писатель уподобляется колесику партийной маши- ны..." Да, не вписывался В. Пикуль в оскодковский образ писателя. Не крутился он, беспартийный, ни колесиком, ни винтиком в этой машинке. Значит - не писатель! И на "Слово и дело", как и на любой новый роман В. Пикуля, Оскоцкий, став в позу Станиславского, изрекал: "Не верю!" И вся аксиома. Следует отдать должное Оскопкому, который одним из первых заметил наруше- ние Пикулем "ленинских критериев" двух наций и двух культур - незыблемой ме- тодологической основы современных воззрений на историю..." Трепал пикулевское "Слово и дело" историк Афанасьев, проповедовавший "принцип партийности, предполагающий четкость социально-классовых критериев в отношении к прошлому..." Не предвидя будущего, мысля только в рамках сиюминутных событий, они неча- янно, сами того не подозревая, закрепили за Пикулем писательский приоритет в понимании реалий истории и действительности. В той же публикации "Литературная Россия" заметила: "У героя одного из романов, мальчишки, который писал стихи к разным датам, была кличка - Принд Датский. В этой табели Оскоцкий вполне может претендовать на графское достоинство". А Пикуль - он был просто писателем Пикулем. И роман тринадцать лет не пе- реиздавался. Но со временем становилось все меньше юбилейных дат, оставалось меньше людей, полномочных заказывать музыку. В 1988 году, когда книга стала ухе библиографической редкостью, издатель- ство "Современник" выпустило тиражом 250 тысяч экземпляров четырехтомник, в который вошел роман "Слово и дело". В том же году роман-хроника был переиздан Краснодарским книжным издательством. Заслуживает внимания литературно-художественное издание, выпущенное ле- нинградским ПТО "Росвидеофильм", в котором использован иллюстративный матери- ал из личного архива писателя. В обращении к читателю выражена воля автора, чтобы часть средств от издания книги была направлена на создание фонда помощи Исторического архива СССР, на восстановление памятников истории и архитекту- ры, способствуя тем самым приумножению духовных ценностей нашего великого на- рода. В 1990 году с готовых диапозитивов издательство "Современник" вновь выпус- тило в свет двухтомник. А в 1991 году, во время процветающего плюрализма и подпольного рынка, самовольно, без каких-либо договоров, было осуществлено еще несколько изданий, в том числе издательствами "Художественная литература" (Ленинград) и "Советский писатель" (Москва). ...Присмотримся ко временам царствования императрицы Анны Иоанновны, про- никнемся драматизмом борьбы русских людей против могущественного фаворита Би- рона и засилия иноземцев и сквозь слезы унижения почувствуем гордость за на- ших предков. Нет! Не только плетью писалась история России. Великая держава продолжала мыслить и копить силы. Она не топталась на месте, скованная страхом. Вспом- ним, что именно в эти тяжкие годы была осуществлена Великая Северная экспеди- ция, творил писатель Тредиаковский, раздувались горны первых предприятий на Урале, граверы создавали карты молодой России. Роман густо населен героями: здесь царица и вельможи, мужики и чиновники, офицеры и генералы, палачи и воры. Но главные герои романа - это люди, которые, не боясь казни, поднимали на- род на борьбу против иноземщины и рабства, обессмертив свои имена в истории нашего государства. Великий патриот России, Артемий Волынский, умный и честный, собирает вок- руг себя талантливых и преданных идеалам возрождения Отечества соратников. Конфиденты видят в нем авторитетного вождя и следуют за ним, чтобы дать смер- тельный бой имперской надстройке, начав тем самым новую эру истории великой России. ------------------- [1] Бытующая в народе версия, якобы родословная картофеля в России ведет начало от мифического мешка с картошкой, вывезенной Петром I из Голландии, не имеет никаких оснований. Впервые в русскую почву картофель был посажен лишь в 1736 г., а Петр I прислал в Россию не картофель, а топинамбур (т. е. земляную грушу).