долготе,
которую мне дает заход луны. Лишь позднее я узнал, в чем дело: один офицер
военно-морского флота объяснил мне, что это явление было вызвано рефракцией,
неправильным преломлением лучей в воздушных слоях различной плотности.
Чтобы убить время, я теперь развлекаюсь головоломками, например делаю
упражнения для укрепления памяти. Раньше я был совершенно равнодушен к
математике, зато теперь целыми днями произвожу в уме тщательные вычисления
своей средней скорости, затем также в уме делю две тысячи семьсот миль,
которые мне нужно пройти, на среднее число миль, проходимых за сутки, чтобы
узнать, сколько дней мне еще предстоит провести в океане. Варьируя среднюю
скорость, я делаю эти расчеты: седьмой, восьмой, девятый раз.
В довершение всего мною постепенно овладевают суеверия - обычные
спутники одиночества. Если я не нахожу свою трубку сразу же, когда хочу
закурить, - это дурная примета. Маленькая куколка, которую мне подарили
друзья перед отплытием с Канарских островов, превратилась для меня почти в
живое существо. Я смотрю на нее и уже заговариваю с ней, сначала односложно,
а потом во весь голос, рассказывая ей обо всем, что собираюсь делать. Ответа
я не жду: пока еще это не диалог. Отвечать она начнет мне позднее. А сейчас
я просто испытываю необходимость говорить, чтобы знать, что я действительно
существую. Не менее забавен другой предрассудок - со спичками. У меня еще
есть несколько сигарет, и время от времени я курю. И вот я решил, что каждая
спичка - это один день: сколько лишних спичек я истрачу для того, чтобы
прикурить, столько дней мне и придется плыть сверх назначенного срока. Я
исходил из того, что в лучшем случае достигну земли 23 ноября. А дальше шел
такой подсчет: если я прикурю с первой спички, значит, доплыву до земли
23-го, если со второй - 24-го, и так далее. Легко представить, куда это
могло меня завести!
Но в действительности ничто не могло завести меня слишком далеко,
потому что я не терял надежды. Дурные приметы я просто забывал, зато хорошие
всегда помнил. В моем положении это было самое лучшее.
Я совсем освоился с лодкой и теперь прекрасно чувствую ее ход. Когда
ветер не слишком силен, я определяю скорость по степени натяжения шкота. Два
дня ветер был слабый, но теперь подул с новой силой. Сейчас иду со средней
скоростью в четыре узла. Это превосходно! Если бы и дальше так, то уже через
двадцать дней...
Вторник 4 ноября. Определил долготу по луне. От моей предполагаемой
долготы она отличается на 3o, а от того, что показывает солнце, -
на целых девять! Я уже больше ничего не понимаю. Мой приемник "садится":
теперь я могу кое-что разобрать лишь вечером, в часы наилучшей слышимости.
Буду ориентироваться на предполагаемые координаты, внося максимальную
поправку по луне. Держу курс прямо на запад.
Вчера я находился на 18o58' северной широты. А пять месяцев
назад мы плыли в виду берегов Менорки и собирались сделать первую остановку.
Сколько пройдено с того дня!
Уже 18 часов, а я еще не поймал ничего. Это раздражает меня тем более,
что вокруг лодки буквально кишат рыбы-лоцманы. В 19 часов я, наконец, выудил
свой обед. Укладываться натощак мне не придется. Рядом с лодкой ныряют в
волнах дельфины и великолепная белая чайка. Небо чистое, волны без гребня,
ветер средний. Как раз такой, какой нужно: "Еретик идет полным ходом. Если
бы так было подольше!
Моя моча в полной норме.
Я сравниваю свое теперешнее положение с последней неделей, проведенной
на земле. Какой горький контраст! Но если бы я только знал, что настанет
время, когда я точно так же буду сожалеть вот об этом дне!
Все оказалось гораздо труднее, а главное, гораздо длительнее, чем я
думал. Что поделаешь! Все же через двенадцать дней, если ничего не случится,
я вместо теперешней карты разверну подробную карту Карибского моря. Тогда
мне останется проплыть лишь шестьсот миль, как от Касабланки до
Лас-Пальмаса. Пустяк!
Я уже давно не зажигал по ночам сигнальный фонарь и сейчас начинаю об
этом жалеть: а что если я из-за этого упустил возможность послать весточку
родным? К тому же мне нечего больше читать. Перед отплытием я столкнулся со
старой проблемой: какие книги взять с собой, учитывая, что других уже не
увидишь в течение долгих месяцев? Чтобы у меня были все жанры, я взял том
Мольера, полное издание Рабле в одном томе, Сервантеса, том Ницше, драмы
Эсхила на двух языках, Спинозу, избранные произведения Монтеня, а из
музыкальных партитур - "Страсти" Баха и квартеты Бетховена.
"Я уже не верю, что смогу встретить какое-либо судно. Океан пуст,
безлюден, я совсем один. Начну зажигать сигнальный фонарь на 50o
западной долготы, то есть дней через десять (!), если только корабли не
начнут появляться раньше".
x x x
Среда 5 ноября. Еще одна примета! Я начинаю серьезно раздумывать над
всеми средами моего плавания.
Восемнадцатый день. Просто удивительно, какое значение приобретают эти
среды! Думаю, что это неспроста. Теперь я совершенно уверен, что достигну
земли тоже в среду. Судите сами!
Среда 11 июня - первая остановка в Сьюдаделе.
Среда 18 июня - "кораблекрушение" и возвращение в Сьюдаделу.
Среда 9 июля - высадка на острове Ивиса.
Среда 16 июля - прибытие в порт Ивиса.
Среда 23 июля - прибытие в порт Мотриль.
Среда 13 августа - отплытие из Танжера. Я остаюсь один.
Среда 20 августа - прибытие в Касабланку.
Среда 3 сентября - прибытие на Канарские острова.
Среда 10 сентября - известие о рождении Натали.
Среда 21 сентября - прибытие в Касабланку из Парижа.
Среда 1 октября - мне дарят радиоприемник.
И, наконец, в среду 5 ноября - я на полпути от Касабланки к Антильским
островам.
Довольно часто меня навещают акулы, но к подобным визитам я привык и
отношусь к этим хищникам с величайшим пренебрежением. Жалкие трусы!
Достаточно щелкнуть их по носу, и они обращаются в бегство. Обычно это
происходит так: акула приближается и начинает тыкаться мордой в лодку; я
хватаю весло и с размаху бью ее по голове; перепуганная акула ныряет и
поспешно скрывается в глубине. Мои дорады, наверное, потешаются, наблюдая
подобные сцены. Все же, заметив огромную хищницу, они предпочитают осторожно
держаться в сторонке. Во всяком случае дорады, видимо, прониклись ко мне
искренним почтением, потому что их становится вокруг "Еретика" все больше и
больше.
Нужно сказать, что дорады остались мне верны до конца. И, наоборот, все
рыбы-лоцманы бросили меня, когда я встретился с "Аракакой". В сущности, они
оказались трусами, подлыми оппортунистами, которые идут за тем, кого считают
более сильным.
В ту же среду 5 ноября я стал свидетелем поистине феерического
спектакля. Мне уже не раз попадались стаи летучих рыб. Обычно они просто
проносятся над волнами, словно маленькие планеры. Но когда на них
устремляются мои дорады, летучие рыбы начинают перелетать с гребня на
гребень, и тогда они одновременно отталкиваются хвостами от воды и бьют
плавниками, как настоящими крылышками, чтобы взмыть против ветра и уйти от
преследования.
Но дорады очень ловки! Выставив наружу спинные плавники, они мчатся за
своими жертвами и почти всегда настигают их в тот момент, когда те касаются
воды. Летучие рыбы думают, что погружаются в море, а в действительности они
попадают в широко открытые пасти золотых макрелей.
Однако сегодня я увидел совершенно фантастическое зрелище: огромный
косяк летучих рыб спасался от преследования целой стаи "водяных стрижей". Я
не понимаю, откуда в открытом море взялись эти птицы, одиннадцать штук сразу
(в тот день я находился совсем близко от островов Зеленого Мыса, но не знал
этого).
x x x
Все хорошо, если бы не мои ягодицы! Неужели начинается фурункулез?
Кроме того, у меня увеличились гланды. Но, впрочем, я полон надежд: через
четыре дня я уже смогу записать.
"Возможно, на будущей неделе... Да, что гам говорить: я еще легко
отделался! Все же меня начинают преследовать мысли о еде. Когда доберусь до
суши, устрою себе настоящий фруктовый пир. Хватит с меня рыбы и птицы!"
Кстати, о птицах. Обычно терпящим бедствие говорят: "Если ты видишь
множество птиц, это значит, что земля близко". В данном случае это вполне
соответствовало истине: земля была в каких-нибудь 60 милях от меня, только
течение и ветер мешали мне достигнуть ее. Но, кроме того, говорят: "Земля
находится в той стороне, куда летят птицы". Так вот, птицы летят на запад по
направлению к земле, до которой не менее 1500 миль, и ни одна из них не
свернула к юго-востоку, где совсем поблизости находятся острова Зеленого
мыса. Зачем же внушать несчастным жертвам кораблекрушений обманчивые
надежды, исчезающие, как мираж? Ведь это лишь ускорит их гибель!
В дневнике появляется новая запись: "Ну и жара! Вот бы сейчас кружку
доброго пива! Больше всего я страдаю от отсутствия пресной воды. Мне надоело
есть рыбу, но еще больше - ее пить. Подайте что-нибудь другое да поскорей!
Если бы пошел дождь! Солнце часто скрывается за облаками, океан по-прежнему
неспокоен, но дождя нет и не было еще ни разу. Когда же он, наконец,
пойдет?"
Я не испытываю жажды, мне просто хочется чего-нибудь вкусного, словно
человеку, который досыта наелся макарон и теперь не отказался бы от
цыпленка. Я не хочу пить, но мысль о пресной воде преследует меня
неотступно.
x x x
В ночь на 6 ноября на меня опять напала акула, на сей раз какая-то
необычная. Должно быть, эта хищница уже попробовала однажды человечины и
поэтому ничего не боится. Раз за разом она яростно бьет мордой в днище
лодки. Я привязал нож к концу весла и приготовился к защите. Акула снова
переворачивается, чтобы броситься на меня сбоку, но в этот момент я наношу
удар и распарываю ей брюхо от хвоста почти до самой головы. Вода вокруг
сразу чернеет, кишки акулы вываливаются, и я вижу, как мои дорады
устремляются к смертельно раненной хищнице и рвут ее внутренности. Эти милые
создания довольно кровожадны. Но в конечном счете справедливость
торжествует: на сей раз дичь сожрала охотника.
Должно быть моя лодка представляется рыбам интересной и полезной
попутчицей: они окружают меня со всех сторон. Столько рыбы зараз я не видел
еще никогда, даже в большом аквариуме Океанографического музея Монако.
Показать бы ее тем, кто предсказывал, что я ничего не поймаю, - хорошенькие
бы у них были лица! К несчастью, рыбная диета начинает отражаться на моем
желудке: стул становится частым и жидким. Но морская вода здесь не при чем.
Вот уже много дней я не пью ее совершенно.
Немного позднее, когда я что-то записывал, внезапно появилась еще одна
акула, побольше предыдущей: в этой было метров пять. Надеясь, что мне
удастся, наконец, кое-что заснять, хватаю киноаппарат. [1] Ну и страшилище
идет на меня! Морда плоская, пасть огромная, вид поистине устрашающий! На
всякий случай поспешно закрываю все клапаны между отсеками поплавков. Такая
предосторожность необходима: если акула прорвет один отсек, у меня все же
останется еще четыре.
1 См. примечания П. Бюдке в конце книги.
Но эти хищники вообще трусливы, а днем и подавно. Акула, обнюхав
рулевое весло, сворачивает и лишь описывает круги вокруг лодки: напасть она
не решается. Глядя на нее, я вспоминаю свое недавнее купание. Какая
глупость! Я буквально готов отхлестать себя по щекам! Ну что, если бы такая
вот акула бросилась на меня в тот день?
По ночам я еще слушаю радио, но звук доносится все слабее и слабее,
переходя в чуть слышный шепот. Чтобы уловить его, приходится прижиматься к
приемнику ухом. Теперь я потерял последнюю возможность вычислять координаты
по точному времени. Определять свое местонахождение, по Полярной звезде я не
умею, к тому же зеркала моего секстанта потускнели от морской воды, и я не
могу им пользоваться по ночам. Я потерял последнюю связь с землей, до меня
уже не доходят никакие известия, и я постепенно начинаю терять даже
представление о человеческом голосе. Отныне я буду слышать лишь один голос -
свой собственный, я останусь наедине с самим собой и перестану чем-либо
отличаться от моих спутников, жителей моря. Я начинаю чувствовать и
реагировать на окружающее так же, как они, и чем дальше, тем это сходство
сильнее. Мы едим одинаковую пищу, мы одинаково охотимся за летучими рыбами.
Как всегда, в четыре часа прилетает моя кочурка-буревестник. Дорады - это
мои подопечные. Мы с ними одинаково страдаем от солнца. Они прячутся от него
под лодкой точно так же, как я прячусь во второй половине дня в тени паруса.
И точно так же, как для рыб, волны стали для меня привычной средой, такой же
привычной, словно аллея деревьев или переход на улице для нормального
сухопутного человека.
Когда я думаю о том, что есть люди, придающие какое-то значение своему
костюму... Или о том, что есть люди, ведущие правильный образ жизни...
Неужто это возможно?! Я живу теперь одним днем, встаю с солнцем и ложусь с
солнцем, я вернулся к первобытному существованию.
До сих пор мне трудно без волнения перечитывать записи этих дней, когда
я начал терять силы. Сам почерк заметно меняется. В нем сказывается горечь
одиночества, глухая тоска. Дневник становится моим единственным
собеседником. В первое время я исписывал за день страницу, от силы полторы,
а теперь покрываю каракулями от двух до трех с половиной страниц ежедневно.
Я пишу помалу, но часто. Боюсь, что мне не хватит бумаги [1].
1 Кстати о бумаге. Для моих естественных нужд мне необходимо было
пожертвовать какую-нибудь книгу. Я долго колебался и в конце концов пустил в
ход томик Рабле, разрешив таким образом поставленную им задачу, чем лучше
всего вытирать... нос.
x x x
Пятница 7 ноября. Двадцатый день. Канарские спички никуда не годятся.
Счастье еще, что у меня осталось несколько коробок с хорошими марокканскими
спичками - их можно даже замочить в морской воде и все равно подсохнув они
будут зажигаться. Но приходится их экономить.
Ночь прошла спокойно, при ровном ветре, и я выспался как следует.
Ожидаю восхода луны. Океан кажется мне каким-то странным чудовищем.
Впечатление такое, словно вокруг меня раскинулся мир, совершенно непохожий
на наш, мир движущийся, живой и поистине непостижимый, как будто я нахожусь
на другой планете.
То там, то тут в глубине зажигаются огоньки. Под водой идет своя бурная
жизнь, о которой мы можем только догадываться. Похоже, что там, словно в
грозовых тучах, скользят длинные молнии. Из воды начинают выпрыгивать рыбы -
немые актеры таинственной драмы. Мы не видим ее перипетий, потому что
тончайшая пленка поверхности отделяет нас от совершенно иной, чуждой нам,
непостижимой жизни.
Двадцать первый день. Утром, смочив поплавок водой, я обнаружил слабую
утечку воздуха: образовалась маленькая дырочка. У меня есть заплаты, но клей
не схватывает. Пришлось воспользоваться физиологическим клеем - о
подробностях умолчу. Впрочем, к черту подробности, лишь бы заплата
держалась!
С утра прекрасный клев. Теперь по утрам и с наступлением сумерек я
ловлю столько рыбы, сколько хочу. Где же вы, специалисты? Кстати, я до сих
пор себя спрашиваю, как можно быть специалистом в совершенно неисследованной
области? По наитию, что ли?
Наконец-то, появились облака! Как хорошо! Можно раздеться догола и
посиживать в тени. Пользуясь случаем, рассматриваю места с накожным
раздражением, вызванном, по-видимому, потом. К счастью, конечности не
затронуты и все физиологические функции организма в норме. У меня жуткая
бородища. "Жинетта, милая, как я хочу, чтобы все это поскорей окончилось! На
горизонте по-прежнему ни одного корабля".
Сегодня прочел в "Малой энциклопедии рыб" статью о рыбе-меч.
"Рыба-меч - неумолимый враг китообразных, наводящий на них ужас. Она
бьет своим оружием наотмаш, а не колющим ударом, как принято думать. Лишь
когда ею овладевает слепая и зачастую необъяснимая ярость и она
набрасывается на суда, рыба-меч устремляется вперед, словно торпеда, и
пронзает все своим бивнем".
Справка не слишком утешительная! Будем, однако, надеяться, что подобной
встречи не произойдет.
Я думаю, что мой компас врет: я держу курс между 290 и 280o,
а он показывает немного менее 260. Это возможно лишь в том случае, если я
прошел больше, чем предполагаю, однако на это нечего и рассчитывать. Так я
буду плыть до 17o северной широты (сейчас я нахожусь на
17oЗО'), а потом постараюсь держаться этой параллели. Мне совсем
не улыбается окончить плавание в "зоне бурь", где-нибудь милях в ста от
берегов!
Странная штука этот океан! Обычно он медленно в едином ритме катит свои
мощные валы, похожие один на другой. Потом вдруг без всякой видимой причины,
без заметного усиления ветра волны разбивает беспорядочная жестокая зыбь.
Все это любопытно, но не очень приятно. Мои дорады по-прежнему следуют за
лодкой, и я не жалуюсь на улов.
Одно только плохо: время тянется слишком медленно. Окончательно и
бесповоротно, отбросив все колебания, устанавливаю крайний срок: я должен
добраться до земли в течение недели между 23 и 30 ноября. О том, что мне
придется провести в океане хотя бы один день декабря, я не желаю и думать.
x x x
В субботу 8 ноября, проснувшись утром, записываю в дневнике "Целая стая
птиц!" А ведь я нахожусь в тысяче миль от берега! Множество летучих рыб
величиной с сардинку приземляются прямо в мою лодку. Какая бы это была
роскошь, если бы их поджарить! Но в общем-то они и в сыром виде неплохи. По
вкусу настоящие анчоусы. Мои милые дорады не отходят от лодки, особенно
Дора. Она огромна и ни за что не позволяет поймать себя.
Слишком много солнца! Зато по ночам свежо, и я наслаждаюсь прохладой. Я
все еще слышу, хоть и плохо, радио минут по десять в ночь: за эти минуты
едва успеваю узнать, что в Булони и Дюнкерке был шторм. Бедная моя Жинетта!
Как она, должно быть, волнуется! И как я хочу, чтобы все это поскорее
кончилось, прежде всего ради нее. Я достиг нужной мне широты и не хотел бы
спускаться южнее.
Увы, в ту ночь я слышал радио в последний раз: оно окончательно
умолкло. В этот момент я находился на 17o14' северной широты, то
есть на параллели, проходящей севернее Гваделупы, где-то между Антигуа и
Барбудой.
"Я всегда с нетерпением жду прихода ночи. Во-первых, потому, что она
завершает еще один день; во вторых, потому, что я засыпаю и полностью
вверяюсь судьбе, и, наконец, в-третьих, потому, что ночью я не вижу ничего
и, следовательно, ни о чем не беспокоюсь".
Подобная пассивность характерна для всех, кто слишком долго оставался
один. Постепенно человек перестает управлять событиями; он только склоняется
перед ними и спрашивает. "Что же со мной будет дальше?" Поэтому каждый день,
который проходит без происшествий, для меня становится хорошим днем.
Сегодня за мной плыла какая-то зеленая колбаса длиной метра в два-три и
толщиной сантиметров в двадцать. Это не водоросли, потому что колбаса
извивается и сокращается. Купаться мне что-то совсем не хочется.
x x x
9 ноября ветер, который и без того был довольно силен, перешел в
штормовой. Прекрасно! "Еретик" делает теперь по пять узлов. Лишь бы мой
залатанный парус выдержал!
Ночью я промок насквозь, но разве это имеет значение? Идя с такой
скоростью, я рискую гораздо большим: если парус сорвет, мне грозит полная
потеря хода. Сегодня, считая день отъезда, я встречаю в океане четвертое
воскресенье. Надеюсь, что мне придется праздновать этот день в лодке еще не
больше двух раз. Ведь начиная с понедельника я уже смогу говорить: "На
следующей неделе..." Летучих рыб больше не ем. Во-первых, это великолепная
приманка для дорад, которых вокруг полно, а во-вторых, они мне надоели до
смерти.
В ночь с 9-го и весь день 10 ноября ветер все усиливается. Скорость
лодки возросла, но я дрожу за парус. Сегодня пошел восьмой день, как я видел
последнее судно. Наконец-то, мне попалась крупная летучая рыба - она
величиной с макрель и восхитительна на вкус. "Завтра мне будет трудно
определить широту: все небо затянуто облаками".
И тут вновь произошло то, чего я опасаюсь каждое мгновение: большая
волна наполовину захлестнула лодку, едва ее не перевернув. Если бы лодка
перевернулась, это была бы верная смерть. Теперь я могу признаться: на
случай подобной катастрофы я держал в кармане рубашки хорошую дозу яда. Если
случится непоправимое, к чему выбиваться из сил и бесцельно барахтаться в
течение страшных тридцати часов? Ведь все равно ни малейшей надежды на
спасение у меня не было. Так не лучше ли сразу погрузиться в сон?!
Могут подумать, что со временем я привык к подобным происшествиям. Увы,
на деле я их боялся все больше. Пусть я благополучно плыл двадцать дней, что
от этого изменилось? В любой момент достаточно одной волны - всего лишь
одной! - чтобы все было кончено. Моя жизнь все время зависит от этой
единственной волны, которая может обрушиться на меня в самый последний день
плавания. Если что произойдет дней через десять, меня, может быть, подберет
какое-нибудь судно. Но сейчас мне надеяться не на что.
ВОДА СНИЗУ И СВЕРХУ
Когда потерпевший крушение, наконец, замечает вдали полоску берега, он
кричит из последних сил: "Земля! Земля!" Так, должно быть, и я днем 11
ноября кричал: "Дождь! Дождь!"
Я уже давно заметил, что поверхность моря как-то странно успокаивается
так бывает, когда на гребни волн льют масло. Но внезапно я понял. "Дождь!
Ведь это же дождь! И он приближается!"
Я заранее разделся, чтобы смыть всю соль, въевшуюся в тело, потом сел
на борт и стал ждать, разостлав на коленях брезент, чтобы вода стекала по
нему в подставленный резиновый мешок, вмещающий семьдесят литров. Сначала я
услышал нарастающий характерный шум, очень похожий на потрескивание: звук
воды, падающей на воду. Не менее двадцати минут я следил за приближением
этой манны небесной и ждал. Дождь обрушился сверху и придавил волны. Ветер
подул с невероятной силой в момент, когда облако проходило надо мной,
подгоняемое циклоном. И, наконец, хлынул настоящий тропический ливень.
Очень скоро брезент стал прогибаться под тяжестью наполняющей его воды.
Я тут же захотел напиться. О ужас! Пришлось тотчас же вылить все в море:
вода растворила соль, осевшую на брезенте. Но после того как тент отмылся,
собранная в нем вода, несмотря на сильнейший запах резины, показалась мне
благословением божьим. А какое наслаждение я испытывал, моясь под потоками
пресной воды! Дождь был коротким, но чрезвычайно обильный. Я не только
напился, но и собрал в резиновый мешок добрых пятнадцать литров пресной
воды. Теперь у меня есть говорящая подушка. По ночам она будет булькать у
меня под ухом, нашептывая о том, что жизнь на следующий день обеспечена.
Если даже я не поймаю рыбы и мне нечего будет есть, у меня будет что пить.
В течение трех недель у меня не было ни капли пресной воды, не считая
того, что мне удавалось выжать из рыб. И что же? Я себя чувствовал вполне
нормально. Просто мне был очень приятен вкус пресной воды. Состояние моей
кожи было великолепно, хотя соль и вызвала некоторое раздражение. Слизистые
все время оставались влажными, моча в норме и по количеству, и по запаху и
цвету. Таким образом, можно совершенно уверенно сказать, что терпящие
бедствие способны прожить без пресной воды в течение трех недель. И даже
больше, так как я вполне мог бы и дальше придерживаться такого же режима. К
счастью, провидение избавило меня в дальнейшем от сока, выжатого из рыбы -
пить его было, конечно, нелегким испытанием. Начиная с этого дня и до конца
плавания у меня не было недостатка в дождевой воде. Несколько раз замечая,
что ее запасы истощаются, я начинал уже волноваться, но дождь словно знал,
когда нужно было их пополнять.
Тщетно я пытался несколько раз отмыть от соли свою одежду и постель.
Увы! До тех пор, пока я не выбрался на сушу, мне суждено было оставаться
"человеком соленой воды", как говорят полинезийцы. Соль, все та же
вездесущая соль преследовала меня все время, пока я находился в океане.
В этот день мне было суждено испытать и радость и ужас.
Радость мне принесла красивая птица. Это был до сих пор еще не
встречавшийся мне вид. Англичане ее называют "white tailet Tropic bird", что
буквально означает "тропический белохвост", у нас, во Франции, ее зовут
"хвост соломкой". Представьте себе белую голубку с черным клювом и хохолком
на конце хвоста. С самым независимым видом она пользуется этим хохолком как
рулем глубины. Я схватил "Raft book" - книгу, предназначенную для терпящих
бедствие, и прочитал, что встреча с этой птицей еще не говорит о непременной
близости земли; но так как она могла прилететь лишь с американского берега -
в Старом Свете она совершенно неизвестна, - то это был уже добрый знак.
Впервые я был уверен, что встретил птицу, прилетевшую с континента, к
которому направлялся.
А в два часа после полудня мне пришлось пережить неописуемый ужас. Я
спокойно почитывал своего Эсхила, как вдруг рулевое весло подпрыгнуло от
сильного толчка. "Опять акула", подумал я и обернулся: за кормой шла
огромная рыба-меч длиною метров шесть. Вид у нее был свирепый. Описывая
круги вокруг лодки, она задела за руль и ее спинной плавник встал дыбом.
Трудно было недооценить такого грозного противника! Я прекрасно понимал, что
если я ее только раню, она уйдет, а затем развернется и... прощай, "Еретик".
Судорожно хватаю стрелу, пробую зарядить подводное ружье, но делаю неловкое
движение и роняю стрелу за борт. Это последняя. Теперь я безоружен. Тогда я
быстро привязываю к подводному ружью перочинный нож - "штык" готов. Если она
нападет, я хоть продам свою жизнь подороже.
Я провел 12 часов в невыносимом напряжении. С наступлением темноты я
следил за рыбой по искрящемуся следу и по плеску воды, разрезаемой спинным
плавником. Несколько раз она задевала спиной дно лодки, но, казалось, она
сама чего-то побаивается. Ни разу рыба меч не осмелилась подойти спереди.
Иногда, набирая скорость, она совсем уже приближалась, но в последний момент
быстро сворачивала. Да, она меня боялась... и может быть не меньше, чем я
ее.
Всякое живое существо обладает теми или иными средствами обороны, и
если нападающий их не знает, это его пугает больше всего.
К полуночи искрящийся след рыбы-меч исчез. Однако эту ночь я провел без
сна.
В тот же день у меня была еще одна встреча, которая словно принесла мне
весточку с далекой земли. Я увидел стеклянный шарик, какими пользуются
рыбаки при установке сетей. Он был весь покрыт мелкими рачками и ракушками.
Несомненно, он уже давно носился по волнам, прежде чем встретиться со мной,
но все же это был посланец от людей.
Вечер 11 ноября. Я страдаю невыносимой хандрой, наверное, в результате
волнений и усталости. К ночи дождь усиливается. Не слишком ли много пресной
воды после стольких страданий? В дневнике появляется запись:
"Утонуть в пресной воде посреди океана парадоксально! Но именно так со
мной и случится, если дождь будет лить с прежней силой. У меня запас воды
уже по крайней мере на месяц. Как льет, великий боже! Да и океан словно
взбесился! Утром - бледное солнце, но дождь еще продолжается".
Попалась первая "саргассовая водоросль". По крайней мере я так думал.
На самом же деле оказалось, что это великолепная медуза с синими и
фиолетовыми разводами, так называемый "португальский воин" [1]. Ее
предательские щупальцы могут вызвать длительное и чрезвычайно опасное
раздражение вплоть до язв.
1 Правильнее - "португальский кораблик", или физалия. - Ред.
После нескольких бессонных ночей я прихожу к выводу, что самое главное
в жизни - это хорошо выспаться! "Двое суток без сна и у меня хандра; любая
неприятность начинает меня раздражать всерьез".
Этот район прямо кишит тунцами и рыбами-меч. Они выпрыгивают из воды со
всех сторон. Птицы и тунцы - еще куда ни шло, но рыба-меч... Избавь меня,
боже! Лодка движется хорошо, но я охотно согласился бы достигнуть цели
пятью-шестью днями позже, лишь бы иметь возможность немного отдохнуть, ни о
чем не беспокоясь. Ничто так сильно не действует на нервы, как это бушующее
свинцовое море. Поистине океан вокруг меня словно оделся в траур, совершенно
черный, как тушь; лишь местами виднеются белые барашки, светящиеся ночью от
фосфоресцирующего планктона. Настоящее вечернее платье с белыми цветами -
японский траур. Ни звездочки, ни клочка чистого неба. Тяжелые низкие облака
давят на меня... О, как я теперь понимаю это выражение.
В 17 часов 12 ноября пишу:
"Дождь, без конца дождь. Хватит, наконец, - довольно!"
Я начинаю сомневаться, не ближе ли я нахожусь к берегу, чем это говорят
мои расчеты. Число птиц увеличивается; я их вижу по целому десятку зараз, а
в моей книге о птицах говорится, что если их более шести, то до берега
остается от 100 до 200 миль".
Я и не подозревал, что на самом деле едва удалился на какую-нибудь
сотню миль от островов Зеленого Мыса.
x x x
В ночь с 12 на 13 ноября меня снова навещает акула. Во всяком случае, я
думаю, что это акула. В самом деле, откуда мне знать - акула это или
рыба-меч? Каждый раз, когда акула подходит ко мне днем, я спокоен: я
награждаю ее традиционным ударом весла по носу и она удирает.
Но ночью, страшась, как бы одна из этих дьявольских рыб не проткнула
мне лодку своим мечом, я не решаюсь что-либо предпринять; цепенея от
напряжения, я стараюсь определить, кто мой незваный гость, и жду, когда он
удалится. Прощай, мой ночной покой! Часто акулы и другие морские жители
развлекаются, подталкивая мою лодку, словно мячик, и я не смею им мешать.
Проливной дождь не прекращается. Спасаясь от этого потопа, полностью
растягиваю брезент над головой. Вода скапливается и проникает через
оставленные для дыхания отверстия. Если ее наберется слишком много, тент у
завязок может лопнуть, поэтому мне приходится время от времени выплескивать
воду через борт. Мало кто может представить, как разрывается сердце у
потерпевшего кораблекрушение, когда он выливает за борт запасы пресной воды.
Теперь даже без акулы и рыбы-меч спать практически невозможно. Ливень не
прекращается ни на минуту. Каждые четверть часа приходится вычерпывать воду.
Трудно вообразить, до какой степени вода умеет просачиваться через любую,
даже самую маленькую дырочку.
Мало-помалу я начинаю верить во враждебность некоторых предметов.
Например, хочу заняться определением координат, измеряю искомый угол и
произвожу вычисления. Карандаш кладу рядом с собой. Через десять секунд хочу
его взять, но он уже ухитрился исчезнуть.
У меня определенно начинается мания преследования. Раньше я в таких
случаях просто смеялся и вспоминал что-нибудь вроде известной истории с
веревочкой или случай с чайником из "Трое в одной лодке".
x x x
"14 ноября, пятница. За последние двое суток я измучился больше, чем за
все время путешествия. Моя кожа покрылась мелкими прыщами, язык обложен; все
это мне очень не нравится. Буря была непродолжительной, но сильной. На
несколько часов мне пришлось бросить плавучий якорь, но в половине десятого
я уже снова поставил парус. Ливень продолжается, и у меня все промокло
насквозь. Состояние духа бодрое, однако из-за постоянной сырости у меня
появляется физическая усталость. Солнца нет и ничто не просыхает.
Единственное утешение в том, что я не стоял на месте. Жаль, что невозможно
определить широту; не видно ни солнца, ни звезд. А на горизонте маячит
очередной проклятущий дождь.
Появилось солнце! Ветер ослаб. Океан почти успокоился. Но что творилось
вчера! Говорят: "После дождя - хорошая погода". С каким нетерпением я ее
жду".
Ночью гигантская волна подхватила лодку с кормы, протащила с чудовищной
скоростью за собой и наполнила водою. Рулевое весло сломалось, словно
спичка. Лодка тотчас же встает поперек, парус полощется и зловеще хлопает,
дергая наложенные мною швы, которые вот-вот лопнут. Я бросаюсь вперед, чтобы
спустить полотнище, с размаху падаю всем телом на тент, и он лопается возле
завязок. Непоправимый разрыв. И это в тот момент, когда мне предстоит
выдержать настоящий приступ волн. Я спустил в море оба плавучих якоря.
"Еретик" послушно разворачивается и грудью встречает непрекращающиеся атаки
врага. Я совершенно изнемогаю от усталости. Для меня сейчас самое главное -
отдых. Будь, что будет! Плотно затягиваю брезент и решаю проспать 24 часа,
какова бы ни была погода, каков бы ни был ход событий.
Ветер бушевал около десяти часов. Моя скорлупка вела себя
восхитительно, но самая большая опасность еще не миновала. Когда ветер
пронесся дальше, осталось бушующее море. При сильном ветре волна, как бы
поддерживаемая твердой рукой, не падает. Но как только эта опора исчезает,
разъяренные валы начинают беспорядочно обрушиваться от собственной тяжести,
разбивая все на своем пути.
x x x
"Суббота 15 ноября. 13 часов 30 минут. Дождь. Чтобы не терять время,
пишу. У меня осталось только два рулевых весла. Будем надеяться, что они
выдержат. Проливной дождь идет с 10 часов вчерашнего вечера. Солнце даже не
проглядывает. Я весь промок. Все мокрое и ничего нельзя просушить. Спальный
мешок превратился в компресс. О том, чтобы определить координаты, не может
быть и речи. Ночью была такая погода, что у меня стали закрадываться
сомнения: уж не занесло ли меня в "зону бурь"? К счастью, дующий сейчас
ветер - все тот же пассат. "Еретик" идет очень быстро, временами даже
слишком быстро, беспокоюсь, не опасно ли это для моего паруса. Когда же,
наконец, прояснится? Сегодня на западе проявился было голубой кусочек неба,
но... ветер дует с востока. Будем надеяться на завтра. А пока в перспективе
еще одна веселенькая ночка. Около семи часов утра надо мной довольно низко
пролетел самолет. Я попытался привлечь его внимание, но тщетно, мой фонарик
не работает. С 3 ноября это был первый признак близости берега. Будем
надеяться, что за ним последуют и другие. Как это ни странно, но небо на
западе совсем очистилось".
В тот день завязалась настоящая космическая борьба между добрыми и
злыми силами природы. Наблюдая за происходящим, я назвал это "битвой между
Синим и Черным". Она началась с того, что на западе появился синий кружок
размером с жандармскую фуражку. Я никак не мог предположить, что из этого
может выйти что-нибудь серьезное. Сплошные черные, как густая тушь, облака
со всех сторон надвигались на это несчастное синее пятнышко. Полные сознания
собственной силы, они шли на приступ. Но синее расширило фланги, и через
несколько часов маленькие синие просветы появились на юге и на севере, то
есть справа и слева от меня. Казалось, они будут тотчас же поглощены этим
гигантским черным пятном, которое продолжало решительно наступать. Но если
черное действовало массированными ударами, то синее придерживалось тактики
просачивания и черного становилось все меньше и меньше. Добрые силы
торжествовали. И, наконец, к четырем часам пополудни синее окончательно
победило.
"Боже мой, что может быть лучше солнца! Я весь покрыт прыщами. Но
солнце сияет, и это главное".
На самом же деле это было началом наиболее трудного этапа моего
плавания.
Я ничего не знаю о своем местонахождении. Солнца не было три дня, и
сейчас я в полном неведении. Поэтому, когда 16 ноября, в воскресенье, я взял
в руки секстант, мною овладело волнение. Чудо! Я совсем не спустился и
нахожусь на той же широте, проходящей севернее Гваделупы, а именно на
16o59' Это самое важное. Что касается лодки, то она напоминала
поле боя. Во время бури у меня сорвало шляпу и унесло, теперь мне придется
укрываться от тропического солнца тоненьким клеенчатым колпачком, совсем не
подходящим для такого климата. Тент разорван в двух местах. Сама лодка не
пострадала, но внутри ее абсолютно все пропиталось соленой водой. Даже после
долгих солнечных дней я чувствовал по ночам, что все мои теплые вещи и
постельные принадлежности влажны. Пока я не высадился на берег, мне суждено
было проводить все ночи в сырой постели.
Одно неприятное событие показало, что я должен быть бдителен как
никогда.
Во время бури я решил закрыть кормовую часть "Еретика" от волн, которые
каждую минуту могли залить мое утлое суденышко. Я взял большой кусок
прорезиненной ткани, крепко привязал его к концам поплавков лодки и туго
натянул. Это приспособление не давало подниматься гребням волн возле самой
кормовой доски. Когда буря кончилась, я решил, что будет не лишним его
оставить. На следующую ночь я проснутся от невероятного шума и тотчас же
выскочил из своего спального мешка. Моей кормовой защиты не было: она была
сорвана. Я проверил поплавки - они совершенно не пострадали и были все также
туго накачаны. Животное, которое я так никогда и не увидел, вероятно было
привлечено ярко-желтым цветом прорезиненной ткани, свешивавшейся между
поплавками. Выпрыгнув из воды, оно схватило ее и оторвало. Работа была
настолько чистой, что я нигде не мог обнаружить ни малейшего следа этой
операции.
Я пострадал не меньше своего судна: сильно похудел и очень ослаб.
Каждое движение, как после голода в Средиземном море, меня чрезвычайно
утомляет. Но самым серьезным было состояние моей кожи. Тело покрылось
мелкими прыщиками, которые в течение нескольких дней продолжали
распространяться и увеличиваться, переходя из одной стадии в другую. Я жил в
постоянном страхе перед фурункулезом, который, принимая во внимание мои
особые условия жизни, был бы для меня настоящей катастрофой. Причиняемая им
боль могла меня окончательно истощить. Кроме того, я не смог бы ни сесть, ни
лечь. Для борьбы против этого бедствия я располагал лишь ртутно-хромовой
мазью, которая придавала мне вид кровавый и трагический. Ночью боль
обострялась и от соприкосновения с бельем становилась невыносимой. Малейшая
ранка не заживала и начинала гноиться, поэтому я тщательно дезинфицировал
каждую царапину. Ногти рук совершенно вросли в мясо и под многими из них
образовались мелкие гнойники, причинявшие мне невыносимые муки; я вынужден
был вскрывать их без всякой анестезии. Конечно, я мог бы воспользоваться
имевшимся у меня пенициллином, но в интересах моего опыта я стремился
обходиться без применения медикаментов, пока хватит сил. Кожа на ногах
начала сходить клочьями, за три дня у меня выпали ногти на четырех пальцах
ног. Без деревянного настила я бы просто не мог стоять. Поэтому я считаю,
что такой пол должен быть в каждом спасательном судне. Без него у меня могла
бы начаться гангрена, или во всяком случае артериальные расстройства. А так
я отделался лишь местными расстройствами. Давление оставалось нормальным,
выделение пота то же. И все же, когда 16 ноября появилось всемогущее солнце,
я встретил его восторженно и с благодарностью, как избавителя от всех тягот,
причиняемых мне постоянной сыростью. Я не знал тогда, что именно оно
подвергнет меня самым тяжким испытаниям в течение следующих жесточайших 27
дней.
Видишь, терпящий бедствие, никогда не нужно приходить в отчаяние! Ты
должен знать, что когда тебе кажется, будто ты уже находишься в самой бездне
человеческих страданий, обстоятельства могут измениться и все преобразить.
Однако не спеши и не питай слишком большие надежды. Не забывай, что если
некоторые испытания кажутся нам невыносимыми, на смену им могут придти
другие, которые сотрут воспоминание о первых. Когда болят зубы, это кажется
ужасным, и мы говорим: пусть бы уж лучше болели уши. Но когда начинают
болеть уши, зубная боль кажется приятным воспоминанием. Я могу дать лишь
один совет: в любых обстоятельствах сохраняй спокойствие!
Несомненно, муки, вызванные ненастьем, были ужасны. Однак