катакомбы и оттуда устраивать налеты на немецкие колонны, идущие к Керченскому проливу, чтобы переправиться на Тамань. Желание подогревалось слухами о том, что будто бы из плена бежали два советских командира - Моисеев и Коваленко, они организуют партизанский отряд в поселке Третий Самострой, даже наименование отряда произносилось: "Красный Сталинград", произносилось шепотом, с замиранием сердца. К катакомбам подходили все новые подразделения и группы бойцов из арьергардных подразделений. Одни из них спускались в подземелье, другие располагались на поверхности. Так оказался у входа в Центральные каменоломни с остатками своего батальона капитан пограничных войск Виталий Васильченко. Он сурово сдвинул брови, резко бросил солдату, сказавшему ему что-то на ухо: - Паникуешь? Радист с простреленной рукой, подвешенной на груди поясным ремнем, облизал сухие губы, повторил: - Совинформбюро сообщило: наши войска оставили Керченский полуостров. Не я один слышал, товарищ капитан. Васильченко посмотрел на рацию: она была разворочена осколком. - Еще кто слышал? - спросил он. Стоявшие вокруг бойцы наклонили головы, они не хотели повторять то, что сказал радист, - то, что слышали сами по радио... И Васильченко понял: боец правду говорит. Капитан резко повернулся и направился к главному входу в катакомбы. Навстречу из лощины выполз броневичок, открылся люк, из машины выполз окровавленный лейтенант. Он хотел что-то сказать капитану, но тут-же замертво рухнул ему под ноги. Васильченко обратился ко мне, он хорошо знал меня по службе на границе: - Приказываю: взять четырех солдат и на броневике разведать окраину Керчи! Возвратился я из разведки один, пешком: броневик был разбит снарядом, а четверо моих солдат погибли. - Сейчас пойдем в атаку, - сказал мне капитан Васильченко, выслушав мой доклад. Вокруг было тихо. Немцы не стреляли. Из подземелья начали выходить большие группы бойцов и командиров. Васильченко строил их, призывая всыпать гитлеровцам перцу, чтобы дать понять врагу, что Керченский полуостров держится, сражается. Это был жестокий и неудержимый бросок огромной массы людей. Суровый, с лицом, продубленным южными ветрами и жарким солнцем, Васильченко бежал впереди, держа в одной руке гранату, в другой пистолет. Вслед за ним, крича и гикая, неслись тысячи людей, потрясая кто автоматом, кто винтовкой, кто просто крепко сжатым кулаком... Гитлеровцы были смяты, отброшены на семь километров от прибрежных высот Керченского пролива...  Гарнизон Центральных...  Камни, камни, холодные, острые. Куда ни пойдешь - камни и темнота, густая, непроглядная. Отсеки тянутся и вправо и влево. Толщина потолка огромная, местами до 25 метров. Ее чувствуют, она давит на людей, хотя по катакомбам могут свободно проходить даже колонны грузовых автомашин. Где-то ржут кони. До штаба глухо доносятся выстрелы, разрывы гранат. Это батальоны, охраняющие входы в подземелье, ведут бой с противником, пытающимся ворваться в каменоломни. Пустая затея! В Центральных каменоломнях свыше пяти тысяч вооруженных бойцов, тысячи керчан, пожелавших сражаться за родную землю. Там и сям светятся огоньки, но их все меньше и меньше - керосина нет, спички на исходе, жгут лучины. Надолго ли их хватит?.. Начальник продовольственного склада лейтенант Желтовский распорядился забить лошадей: мясо пойдет на питание, жир на освещение. На складе есть сахар, галеты, немного крупы. К Ягунову подходит лейтенант Ефремов, офицер связи командира гарнизона. Этот человек в курсе всех дел: ему приходится часто бывать в подразделениях, в госпитале, на складе, в отсеке, где размещены гражданские люди, в основном женщины и дети. У Ефремова кровоточат губы. Ягунов знает: лейтенант, чтобы утолить жажду, губами высасывал из холодных камней влагу. Так поступают все: минуты три напряженной работы губами, и во рту почувствуешь влагу - росинку воды. - А как они? - показывает Ягунов на отсек гражданских. - У них не получается, - опережая ответ Ефремова, говорит начальник штаба старший лейтенант Сидоров. - Просятся на поверхность, говорят: немцы у входов поставили бочки с водой. - Это верно, установили, - отозвался батальонный комиссар Парахин. - Колодец огнем поливают, а бочки расставили. Провокация какая-то, Павел Максимович... И все же придется разрешить выйти гражданскому населению. - Придется, - тяжело вздыхает Ягунов. - У нас совсем мало продуктов и ни капли воды. Пусть, кто хочет, выходит... Командиры батальонов - подполковник Бурмин, майор Попов, капитан Левицкий - по приказу штаба открыли выход для гражданского населения. Ягунов, Парахин и Ефремов подошли ближе к одному из них. Бочки стояли рядком, сквозь щели струилась вода. Женщины и дети, изнывая от жажды, толпой хлынули на поверхность, пригоршнями начали пить воду. Кто утолил жажду, отходил в сторону. Дети, довольные тем, что напились и видят солнечный свет, ликовали... Вдруг, когда толпа отошла от бочек, грянули пулеметные очереди. Взгорье покрылось сотнями трупов, а немцы все стреляли и стреляли и в тех, кто тянулся к бочкам, и в тех, кто успел напиться. На вражескую провокацию подземный гарнизон ответил дерзкой вылазкой коротким, но мощным ударом. ...День был обычным. Свободные от дежурства бойцы добывали воду. Продовольственники чайными ложками распределяли крупу, сахар, отсчитывали мизерные ломтики конины... Раненые ждали высадки десанта. Их понимали: раненые, им особенно хотелось, чтобы именно сегодня, немедленно появились в катакомбах ребята в знакомых маскхалатах, увешанные гранатами. Прислушивались. И будто бы там, наверху, слышался топот ног... Что произошло в тот день, когда раненые слышали топот на поверхности, рассказывает найденный в катакомбах в 1943 году дневник политрука роты Александра Сарикова. "Грудь мою что-то так сжало, что дышать совсем, нечем. Слышу крик, шум, быстро схватился, но было уже поздно. Человечество всего земного шара, люди всех национальностей! Видели ли вы такую зверскую расправу, какую применяют германские фашисты? Нет! Я заявляю ответственно - история нигде не рассказывает нам о подобных извергах" Они дошли до крайности. Они начали душить людей газами. Полны катакомбы отравляющим дымом. Бедные детишки кричали, звали на помощь своих матерей. Но, увы, они лежали мертвыми на земле, с разорванными на груди рубахами, кровь лилась изо рта. ...Чувствую, что я задыхаюсь, теряю сознание, падаю на землю. Кто-то поднял и потащил к выходу. Пришел в себя. Мне дали противогаз. Теперь быстро к делу - спасать раненых, что были в госпитале... Белокурая женщина лежала вверх лицом на полу. Я приподнял ее, но напрасно. Через пять минут она скончалась. Это врач госпиталя. До последнего своего дыхания она спасала больных, и теперь она, этот дорогой человек, удушена. Мир земной! Родина! Мы не забудем зверства людоедов. Живы будем - отомстим за жизнь удушенных газами. Требуется вода, чтобы смочить марлю и через воду дышать. Но воды нет ни одной капли. ...Газовая атака гитлеровцев длилась восемь часов. Погибли тысячи советских людей, и когда похоронили бойцов, наступила тишина. Она стояла недолго. Ее нарушил боец Степан Чебаненко. Он подошел к проему, увидел небо и заговорил: "К большевикам и всем народам СССР! Я не большой важности человек. Я только коммунист, большевик и гражданин СССР. И если я умру, то пусть помнят и не забывают наши дети, братья и сестры, что эта смерть была борьбой за коммунизм, за дело рабочих и крестьян. Война жестока и еще не кончилась. А все-таки мы победим". "Победим" - донеслось до слуха батальонного комиссара Парахина. Он поднялся, отыскал взглядом Ягунова: - Слышишь, Павел Максимович, по-бе-дим! - Победим, - повторил Ягунов и заметил стоящего напротив старшего сержанта Бочарова. Он командовал минометчиками и был известен в подземелье как мастер огня. Рот у него был завязан мокрой тряпкой. Но все отчетливо услышали, что он сказал: - Заявление в партию принес, товарищ комиссар. Парахин вздрогнул. У него на глазах появились слезы, схватил Бочарова, обнял и долго не мог разжать руки... Вечером во всех подразделениях был зачитан приказ Ягунова. В нем говорилось о немедленном сооружении газоубежищ, о колодце, который намечалось отрыть в глубине катакомб. Приказ кончался словами: "День и ночь блюсти строжайший революционный порядок, как зеницу ока беречь войсковое товарищество. Ни при каких условиях, даже перед лицом смерти, не помышлять о сдаче в плен. Проявление малодушия командование расценивает как измену Родине и будет карать трусов и паникеров по всей строгости революционных законов Советского Социалистического государства. Победа или смерть! Другого выхода у нас нет. Да здравствует наша победа! Да здравствует наша Советская Родина! :: -. Смерть немецким оккупантам!" - Николай Васильевич, - капитан Левицкий положил на плечо младшему лейтенанту Ромащенко руку, - теперь мы стали крепче. Комбат Левицкий только что вернулся из штаба гарнизона, и ему хотелось поделиться последними новостями, - Создан политотдел гарнизона. Строительство газоубежищ идет вовсю/ - Тут же и камней не было, - засомневался Ромащенко: младший лейтенант считал, что он хорошо знает эти катакомбы, бывал в них несколько раз, еще до наступления немцев попал сюда раненым. Потом отправили в Пятигорск. Отсюда просился на передовую. Просьбу его удовлетворили. Едва прибыл в резервный полк, как тут же принял взвод и - в бой. Не повезло, опять ранили. Случилось это уже в разгар событий под Керчью. Его доставили в катакомбы. Бродил по ним, изучал подземные ходы. Газовую атаку перенес в госпитальном отсеке. Хотя раны еще как следует не зажили, но он пришел в батальон. Его зачислили в роту капитана Носова. У капитана на груди орден Красного Знамени за бои на озере Хасан. Носов совсем отощал, и ему, Ромащенко, приходится часто подменять ротного. Нет, он хорошо знает катакомбы. Откуда тут строительный камень? Левицкий подал кусочек конины, сказал: - На, это твоя доля... Пришел к Ягунову партизан, говорит: я, товарищ командир, и есть Данченко, тот самый, которого вы приказали найти. Сам я не слышал, но мне рассказал об этом Николай Ефремов, офицер связи Ягунова. Этот Данченко - старый каменотес. Он показал склады готовых камней. Вот и пошла работа, несколько газоубежищ уже готовы, - Левицкий помолчал, потом с облегчением произнес: - Данченко показал командованию два тайных выхода из катакомб. Теперь фрицам не будет покоя. ...Несколько дней копали подземный ход к колодцу, находившемуся на поверхности, в нескольких десятках метров от центрального входа. Полковник Верушкин Федор Алексеевич, заместитель Ягунова, лежал в госпитале. Когда узнал об этом, поднялся, пришел помочь землекопам. Служил он в Красной Армии со дня ее рождения, окончил военную академию химической защиты, за финскую кампанию был награжден орденом Красной Звезды. Он взял лопату и спустился в штольню. Но его помощь и советы уже не потребовались... В то время, как под землей шла работа по прокладке скрытого подхода к колодцу, старший сержант Женя Бочаров пробрался к колодцу. Немцы вели огонь, и он не мог сразу посмотреть, есть ли в колодце вода. Укрывшись в воронке, Бочаров лежал неподвижно долгие часы. Но вот вражеский огонь прекратился, и тут вдруг к колодцу подбежал гитлеровец. Это был громадного роста ефрейтор, с железным крестом на груди. В короткой схватке Бочаров скрутил немца, связал его веревкой - и мигом к колодцу. И на мгновение оцепенел: колодец был завален трупами... Бочаров привел пленного в штаб. Гитлеровца допрашивал Ягунов: он отлично знал немецкий язык. Здесь же были Парахин, начальник разведки старший лейтенант Бармет, начальник штаба Сидоров. После допроса пленного лейтенант Ефремов спросил у Ягунова: - Павел Максимович, что же он показал? - Нам надо переходить от обороны к наступлению. Враг нас боится. И знаешь что, Коля, мы тут не одни, где-то рядом действует еще подземный гарнизон советских войск. Воду добудем и начнем громить фашистов. Парахин горячо поддержал Ягунова. ...Колодец рыли четырнадцать дней. Его рыли в самом глубоком отсеке: здесь толщина потолка достигала свыше 25 метров, и гитлеровцы не могли подслушать шум. Землю резали лопатами, долбили кирками, рвали взрывчаткой и связками гранат, сантиметр за сантиметром... Наконец на двенадцатиметровой глубине блеснула живая вода. Очень подвижный и никогда не унывавший старший лейтенант Бармет вдруг обмяк, упал на мокрую землю и, загребая ее под себя руками, заплакал! - Вода, вода, Товарищи! Полковник Ягунов читает приказ на штурм поселка Аджимушкай. Приказ разработал начальник штаба Сидоров. В нем ставятся задачи каждому батальону, каждой роте, взводу, отдельным разведчикам. Слушает весь командный состав. Слушает его и лейтенант Ефремов, но он не видит людей. На глазах у него повязка. Он ее носит уже десять дней... Это случилось у Царского кургана. Ефремов и Женя Бочаров ночью проникли в расположение врага, изучили оборону противника, подходы к ней со стороны Керчи, расположение складов взрывчатки, которыми гитлеровцы забрасывают катакомбы. Все было уже изучено и намечены маршруты, по которым ночью пойдут роты, чтобы взорвать хранилища врага, как вдруг их обнаружили немцы. Они приняли бой, неравный, жестокий. Взрывом гранаты Ефремов был легкоранен, тугая струя песка хлестнула по глазам. Притащил его в катакомбы Женя. С тех пор он не видит, а чувство такое, что вот-вот в глаза ударит свет. О, как ему хотелось, чтобы сейчас, сию минуту, когда уходят товарищи на штурм поселка, он прозрел. Голос Ягунова тверд и решителен: - Группы подполковника Бурмина, майора Панова, капитана Левицкого... Батальону старшего лейтенанта Белова оседлать дорогу, ведущую в Керчь, и закрыть подход основным силам врага к Аджимушкаю... Ефремов сорвал повязку и страшный, грудной крик прокатился по отсеку: - Я вижу... товарищи! Я вижу! - К бою готовы? - спросил Парахин, - Готов. - Пойдете с офицером связи в батальон подполковника Бурмина, - приказал Ягунов. ...Начальник Аджимушкайского гарнизона майор Рихтер занимал самый большой дом в поселке. Он обставил его мягкой мебелью и первые дни рассчитывал быстро разделаться с "красными безумцами", спрятавшимися в катакомбах. Но не получилось: газы, взрывы и завалы не принесли желаемого результата - русские непрерывно атакуют, появляются внезапно то с одной стороны, то с другой. "Черт возьми, да неужели все подземелье этого клочка Керченского полуострова нашпиговано красными", - раздражался Рихтер." На столе у него лежала радиограмма начальника Керченского гарнизона, в которой генерал распекал Рихтера: "...сколько вам нужно недель и месяцев, чтобы разгромить кучку русских, спрятавшихся в подземелье? Может быть, год! Они срывают нормальную работу нашей переправы через пролив ". ...Майор Рихтер спал в кресле, не раздеваясь. Тайный ход вывел группу Бурмина в чулан немецкого штаба. Разведчики бесшумно заняли двор, уничтожили охрану. Бурмин нажал на дверь. Она открылась. Уронив на стол голову, храпел вражеский телефонист. Было два часа ночи. Рихтер пошевелился, открыл глаза и... бросился на Бурмина. Но тут же был прикончен разведчиками. Телефонисту скрутили руки, и он ошалело моргал глава-ми. И немещком штабе появился Ягунов. Он начал руководить боем. Бой шел до самого утра. Батальон Белова взорвал склады с бомбами. Было захвачено большое количество боеприпасов, оружия, продовольствия, штабных документов. Роты заняли свои посты. Отдыхали свободные от нарядов. Впервые за многие дни раненые получили по куску хлеба. Вспомнили о бездействующей походной хлебопекарне. Начпрод Желтовский облюбовал для нее отсек. Прикатили "походку", установили попрочнее. Накололи дров, задымила пекарня. Нашлись мастера печь хлеб. Трофейной муки хотя было и немного, но к делу отнеслись солидно, будто открывали настоящий хлебозавод. В штатом отсеке шло совещание командного состава. Подводили итоги ночного боя. Ягунов был; весел, рассказывал Парахину, как он только что беседовал с бойцами и они просили его послать Гитлеру письмо, даже текст сочинили, похлеще, чем запорожские казаки турецкому султану... - Да, Павел Максимович, - подхватил Парахин, - это прекрасно. Какое мужество проявляют наши бойцы! Вот схватили тут фашистов за ноги и сечем их... Гитлер орет, что его войска движутся к Сталинграду, а наш гарнизон сражается вон где, в глубоком тылу врага. Да в каких трудных условиях! А это значит - Красная Армия непобедима. По требованию Ягунова принесли трофейные мины. Одну из них положили на стол. Полковник, подмигнув майору Панову, сказал: - Этой "штукой" мы будем уничтожать врага. - Он подошел к столу, обвел взглядом усталых и похудевших командиров, остановился на лейтенанте Ефремове. Видимо, изнуренный и истощенный вид офицера связи тронул сердце Ягунова, и он по-отечески бросил: - Я сам эту штуку посмотрю, Коля. Он взял мину. Грянул взрыв... Через два дня хоронили полковника Ягунова. К месту захоронения его несли в гробу, а следом плыли факелы. Люди молчали. И только когда опустили гроб, услышали голос батальонного комиссара Парахина: - Он делил с нами поровну всю тяжесть, которая выпала на долю бойцов подземного гарнизона. И твое имя всегда будет с нами, - клянемся тебе, Павел Максимович! Еще короче сказал подполковник Бурмин. Он стал на колени, произнес: - Я принимаю командование гарнизоном, Паша, Поверь мне, не отступлю, до последнего дыхания драться, будем. Смерть немецким оккупантам! Взрывы, взрывы... Они полыхают над всеми отсеками и штреками. Потолок рушится то там, то здесь. От грохота кровь сочится из ушей. Едва утихнет проклятый грохот, слышится голос: - Вы обречены, выходите. Немецкое командование гарантирует вам жизнь. Отвечали ночными вылазками. Уничтожали врага беспощадно и вновь возвращались в подземелье. Гарнизон Центральных каменоломен продолжал сражаться до глубокой осени. Когда осталось пятьдесят человек, Парахин приказал водрузить у центрального входа красный флаг. - Пусть знает враг, что мы никогда не сдадимся. ...Было сырое утро. Подразделение гитлеровцев приблизилось к верному зеву катакомб и замерло в нескольких шагах от входа. Устало шевелилось на древке красное полотнище. Немецкий офицер присмотрелся и вздрогнул: когда-то белое, теперь оно было окрашено человеческой кровью. У древка лежал убитый старший сержант. Это был Женя Бочаров. Неподалеку от него, до плеч заваленный взрывом, задыхался под тяжестью камней лейтенант Ефремов.  Гарнизон Малых...  Из тетради Михаила Григорьевича Поважного. "...Леня Карацуба - добрый морячок. Оказывается, ему едва исполнилось восемнадцать лет, но ведет он себя солидно: "Товарищ старший лейтенант, вы приказывайте мне - я мигом выполню все". Вот тебе, Леня, задание: сходи в Центральные каменоломни, узнай, кто там - наши или немцы. - Торопись. Противник подтягивает артиллерию, а вон выползают из лощин и танки. Надо упредить врага, ударить по нему, пока не занял исходного положения. Командиры батальонов рядом, часть бойцов находится в катакомбах, там и начальник штаба Николай Владимирович Шкода, он формирует новую роту; к нам попало много людей из других частей. - Леня, передай командирам: всем немедленно идти в атаку, сигнал - красная ракета, - приказал я Карацубе. Все поднялись в атаку - и наши и те, что попали в катакомбы из других частей. И отошли организованно. Старший лейтенант Шкода подвел итоги боя. Он, бывший учитель, привык быть точным: захватили 200 винтовок и автоматов, восемь пулеметов, противник потерял на поле боя только убитыми не менее 200 человек. Взяли несколько фашистов в плен. Одного гитлеровца спросили: - Так где проходит линия фронта? За Ростовом? - Нет, нет, - закрутил головой ошалелый фашист. - Здесь, под землей, - показал он пальцем и потом признался, что его рота чувствует себя так, словно находится на раскаленной сковородке. Под ними горит земля. Теперь враг долго не осмелится подойти к катакомбам. У нас триста раненых. Медикаментов совсем нет, только то, что в санитарных сумках у девушек. Врача нет. Но медицинская сестра Гаврилюкова уже организовала перевязку раненых. Ей помогает Зина Бурдоносова, пятнадцатилетняя девочка. Она пришла в, катакомбы вместе со своей старшей сестрой Верой и тетей. Привели с собой корову. Буренка давно съедена. Зина очень смелая девочка. Вчера ходила на разведку катакомб. Я ее пожурил. Она в ответ; "Михаил Григорьевич, я же - боец!" У нее нет родителей. Я сказал: "Зина - хочешь я буду твоим отцом, приемным?" "Ага, дядя Миша. Вы славный человек". Мы договорились: как только побьем фашистов, сразу оформлю соответствующие документы, и Зина станет моей приемной дочерью. Она обрадовалась... юная героиня! Подсчитали продовольствие: два мешка сахара, полтора мешка муки, мешок риса, мешок вермишели. Старший батальонный комиссар Манукалов говорит: "Не густо, Михаил Григорьевич", - - и смотрит мне в глаза, что я на это скажу. "У немцев есть продовольствие", - отвечаю. "Значит, будем драться?" - и опять в упор глядит. "Для этого и остались, комиссар. Драться до последнего дыхания". Подходит Коля Шкода. Он докладывает о людях, об укомплектованности рот. Его данные подтверждают старший лейтенант Нестеренко, старший лейтенант Трубарев, политрук Бубенцов, политрук Пейчев, старший лейтенант Калабуков... Старший писарь сержант Ильясов составляет первую строевую записку. Людей много, а продовольствия маловато. Устанавливаем дневной рацион на каждого бойца: ложка муки, ложка риса, ложка сахара, пять граммов жиру. Воду каждый добывает сам. Леня Карадуба возражает: "Михаил Григорьевич, надо организованно. Колодец у нас под носом, несколько метров от входа". Эх, ты, морячок, да разве противник допустит нас до колодца! И все же попробовали. Два ведра воды стоили десять жизней. Так не пойдет! А как? У раненых губы потрескались от жажды. Как? Я смотрю на потолок, замечаю мокрое пятно. Штыком просверлили дырку, вставили фитиль. Ждали долго, и вдруг с кончика фитилька скатилась капля цокнула в подставленной кружке. Потом вторая, третья... За полдня полкружки. Первые глотки - раненым. Вторая вылазка. Подготовились хорошо. Ночь. Тшшша. Слышно, как переговариваются немцы. Мы лежим громадной темной полосой. И вдруг, как обвалу мы обрушились на поселок. Грохнули гранаты, зарычали автоматы^ Гитлеровцы бежали в панике, остановились где-то под Керчью... Так повторяется через каждые три-четыре дня вот уже полтора месяца. Радист говорит: "Как же, Михаил Григорьевич, Совинформбюро сообщило: двадцатого мая наши войска оставили Керченский полуостров, а мы, тут кукиш кажем немцу, неужели Совинформбюро поправочку не объявит?" Был бы передатчик, мы и сами бы это сделали: граждане, извиняемся, полуостров не оставлен. Вернулись разведчики. Посылаем; их перед каждой новой вылазкой. Молчат. - Что случилось? Леня Карацуба отвечает: - Полундра, товарищ старший лейтенант. Нас огородили проволокой, обнесли дотами, через каждые десять метров гнездо установили пулеметы и овчарки - не пройти... Послали в разведку Шкоду с группой командиров. Тот же доклад. Потом комиссар с группой; Мадукалов не вернулся. Как же я без комиссара? Лично пошел. У самого входа кто-то лежит с простреленной головой. Комиссар? Он еще был жив. Принесли в госпиталь. Два дня жил. Карацуба не отходил от него ни на минуту, ухаживал, не спас, скончался Манукалов... ...Жена старшего лейтенанта Нестеренко шепчет мне на ухо: - Михаил Григорьевич, крысы появились в катакомбах... Мы их ловим. Только боюсь я, пухнут люди, не от них ли?.. Шкода слышит наш разговор, роняет: - Плохо прожаривают... Я закрываю уши. Вскакиваю и бегу в освещенный плошками отсек. Замечаю приколотую к щиту стенную газету. Смотрю, свежая - 29 июля. Читаю: "Партийное собрание прошло хорошо. Наш командир М. Г. Поважный переведен из кандидатов в члены Всесоюзной Коммунистической партии большевиков. Товарищи, победа будет за нами! Смерть немецким оккупантам!" ...Что-то сильно давит на грудь. Дышать нечем, - Газы! - Всем отойти в глубину! - нахожу в себе силы крикнуть. - Приказываю... в глубину... Раненые не могли отойти. Похоронили многих. - Конец, что ли? - кричит Леня. - Полундра! Я эту машину расшибу. Какое мужество! Трудно было, но Карацуба сдержал свое слово: ночью с группой бойцов Леня подорвал машину, которой фашисты нагнетали в подземелье газ. ...Николай Шкода настороженно смотрит в потолок: - Слышишь, Михаил Григорьевич? Бурят. Грохнули взрывы... Один, второй, третий... Уже произведено шестьсот взрывов. Утром захрипел репродуктор, установленный немцами наверху, у пролома. Потом звонко, отчетливо: - Господин Поважный, если вы выйдете из каменоломен без оружия, немецкое командование гарантирует вам жизнь и хорошее обращение. Наш ответ: взорвать репродуктор. Калабуков говорит: - Тоже дураков нашли, - он доволен удачной операцией, советует мне попробовать связаться о Центральными катакомбами: мы убеждены, что там сражаются наши бойцы. У нас нет ничего - ни продуктов, ни воды. Камни высохли, оружие заржавело, смазывать нечем, может быть, товарищи из Центральных каменоломен помогут нам. Калабуков берет с собой сержанта. Я даже фамилии не знаю этого младшего командира: он из той роты, которая была сформирована из прибившихся к нам бойцов. Рота эта уже никогда не выйдет из катакомб. Она полностью погребена взрывом в слепом отсеке. Узнают ли когда-нибудь имена этих мужественных людей? Я запомнил лишь фамилию политрука - Таранин, кавалерист.,. Ушел Калабуков. Ждем два дня. Леня качает головой. - Ты что, Карацуба... - Калабуков убит, там, неподалеку от входа, а сержанта нет. Я им сейчас брызну в лицо огнем, - он берет автомат. - Меня... взрывами не возьмешь. - Опухший, продымленный, он, качаясь, шагает к выходу, слышится взрыв гранаты. Я вздрагиваю. - Леня, осторожно!.. Не вернулся Карацуба. Не вернулась и Зина. Придется ли встретиться? Дочь моя, ты слышишь?.. Темнота, густая, непроглядная. У меня борода до колен. Сегодня 31 октября, шесть месяцев не брился: ни минуты свободного времени, бои, бои, шесть месяцев подряд - разведка, бой, взрывы. Сколько осталось?.. Писаря уже нет, строевую некому составить. - Это кто тут поблизости? Это ты, Николай? А еще кто? - Да это, командир, Борька-одессит, твой ординарец, - отвечает старший лейтенант Шкода. - Пошли в разведку. Ноги тяжелы, будто на них гири. И руки опухшие. Мы останавливаемся у колодца. Так светло, что нельзя смотреть. Я закрываю глаза. - Немцы, - шепчет Шкода и толкает меня в спину. Руки тяжелые-тяжелые, не слушаются руки. Последний приказ: не сдаваться! Прыгаю в колодец. Мысль одна: не заметили бы. Но фашисты потом обнаружили Поважного он был взят в плен и зверски избит.  Встреча с Парахиным  8 ноября 1942 года из Керчи вышла грузовая машина. Ее вел шофер-гестаповец, рядом с ним сидел мордастый офицер. Он высовывал из кабины голову и бросал находящимся в кузове автоматчикам. - Смотреть! Поважный приоткрыл один глаз. Лицо его было в синяках и ссадинах. Он вспомнил, как еще до наступления немцев в Крыму вел батальон в атаку. Тогда он был ранен в лицо осколком мины. Ему приказывали отправиться в медсанбат морской бригады, он не покинул поле боя: вынул из сумки пуховую подушечку и прикладывал ее к ране. Подушечка сделалась тяжелой и мокрой от крови, а боли никакой не чувствовал. Потом уже, когда батальон оседлал высоту, пошатнулся и упал, но не потерял сознание... А вот в колодце потерял, от ушиба, что ли, или от истощения. Пришел в себя в немецком штабе. Его сильно били: фашистам хотелось знать, сколько осталось в катакомбах бойцов. Он отвечал: тысячи! Потом повели на расстрел. Впереди стоят десять автоматчиков и один офицер. Позади обрыв. Ветер колышет бороду, играет, ласковый, мягкий. Не расстреляли, вновь привели в штаб, бросили в машину... Человек, лежащий рядом с ним, застонал. Поважный присмотрелся: лицо соседа, хотя и было изуродовано побоями, показалось знакомым. Неважный напряг память и вспомнил: батальонный комиссар Парахин, раньше он видел его в штабе армии и потом несколько раз, когда тот приходил к морским пехотинцам. В Симферополе их поместили в одну камеру, узкую комнатушку с сырым бетонным полом и единственным, сколоченным из грубых досок, топчаном. Парахин лежал на холодном полу. Поважному разрешили присесть на топчан. В дверях дежурили два гестаповских автоматчика. Через каждые два часа батальонного комиссара уводили на допрос. Через каждые два часа его приносили и полуживого бросали на пол. Как только возвращалась к нему память, он напрягался и шептал: - Коммунисты, вперед!.. Мы победим! Потом его не принесли. Гестаповец подошел к Поважному, приказал подняться. - Комиссар ваш расстрелян, всем капут, Поняль?!  Подземный Аджимушкай сражался!  По городу ходили слухи: немцы ворвались в Центральные катакомбы и взяли в плен штаб подземного гарнизона. Через некоторое время эта версия опровергалась утверждением очевидцев: не так это было, наши сами вышли из каменоломен и с песней пошли в атаку на врага. Впереди шли комиссар Парахин, подполковник Бурмин и несколько пограничников. Силы были неравными, и многие советские командиры раненными остались на поле боя. Их взяли в плен... Так ли это было, Константин Иванович Моисеев, бежавший из лагеря военнопленных и теперь скрывавшийся на окраине Керчи, в поселке Третий Самострой, не знал. Он напряженно работал по созданию партизанского отряда "Красный Сталинград". Когда дошли до него слухи о пленении штаба подземного гарнизона, он поспешил увидеться со своим заместителем Димой Блохиным: этот парень боевой, вездесущий. Но Дима и мысли не допускал, чтобы командиры Красной Армии могли попасть в плен. "Враки, Константин Иванович", - авторитетно заявил восемнадцатилетний помощник командира партизанского отряда. - Проверь, пошли братишку. Миша Блохин только и ждал боевого поручения. Он отправился в Аджимушкай. Проволочное заграждение преградило ему путь. На обочине дороги табличка: "Опасность действия партизан! Хождение по этой дороге, строго воспрещается. Лица, застигнутые на дороге ненаселенного пункта и вблизи ее без разрешения немецкого правления, будут расстреляны!" - Фю, - свистнул Миша и полез под проволоку. Он возвратился ночью. Доложил: - Тишина скрозь, - и обидчиво добавил: - чего же наши молчат, не стреляют. Эдак фрицы носы позадирают, подумают, что каменоломни в их руках. - Не подумают, - успокоил мальчишку Моисеев. - Катакомбы наши. - Миша не знал, что дядя Костя со своим комиссаром лейтенантом Коваленко тоже ходили ночью в каменоломни, наметили место базирования отряда, теперь заняты мыслями, как перебросить в катакомбы хранящиеся в тайниках оружие, продовольствие, ...Сегодня последний рейс: початки кукурузы должны отвезти в Аджимушкай девушки-партизанки Надя Коротченко и Аня Новичкова. Они не вернутся, останутся в катакомбах, там уже находятся комиссар отряда лейтенант Василий Андреевич Коваленко (он тоже бежал из лагеря да и вообще в отряде много таких бойцов: немцы ослабили, охрану, как же - их армия под Сталинградом, полагают, что война идет к концу). "Вот мы вам тут и покажем этот конец", - усмехнулся Моисеев, подходя к тележке, доверху нагруженной кукурузой. Под початками сорок ручных гранат. Груз тяжелый. Он впрягся в оглобли, Аня и Надя толкали тележку сзади. Вначале все шло благополучно. Завод имени Войкова остался позади, миновали поселок Пятый Самострой и тут навстречу - немецкий заслон, отделение солдат. - Куда? Что везете? - спросил один из них на русском языке. Моисеев положил оглобли. "Надо было бы мне ночью уйти в катакомбы", - ругнул он себя за оплошность и рукой прижал гранату, висевшую у него под полой, за поясом. Наверху тележки лежал мешок с кукурузой, гитлеровец стащил его, развязал и начал раздавать початки солдатам. Аня громко зарыдала, начала умолять ефрейтора, что у нее много детей и они умирают с голода. Но початки летели на дорогу, еще немного, и обнажатся гранаты. Громко заголосила Надя. Ефрейтор остановился. О чем-то подумав, крикнул: - Езжайте, не подохнут ваши дети. Вот и проем. С ходу опустили тележку в черный зев подземелья и едва скрылись сами, как затрещали немецкие автоматы... - А мы тут нашли колодец, - доложил Моисееву Коваленко. Дима Блохин грустно сказал: - Здесь много умерших бойцов... Кажется, Константин Иванович, будто вчера закончился последний бой... - Последний? Нет, товарищи, бои продолжаются. ... Отряд разбит на тря взвода. И снова Центральные каменоломни превратились в поле жарких боев. Красно-сталинградцы устраивали налеты на немецкие позиции, уничтожали оккупантов, брали в плен и офицеров и солдат... Когда наши войска, прорвав "Голубую линию" на Тамани, гнали врага к Керченскому проливу, отряд Константина Ивановича Моисеева еще больше активизировал свои боевые действия. На Царском кургане, неподалеку от входа в Центральные каменоломни, гитлеровское командование попробовало оборудовать главный артиллерийский корректировочный пункт. Партизаны доложили, когда немцы завершат работу. Утром поднялся немецкий аэростат. В подвешенной к нему корзине расположились корректировщики - офицер и несколько солдат. "Из-под земли вышла группа партизан во главе с Димой Блохиным, вооруженная несколькими пулеметами. Немцы заметили партизан, бросили против них роту охраны. Но не помогло. Корректировочный пункт был разгромлен, а аэростат сожжен. В начале ноября 1943 года группа красносталинградцев во главе с Иваном Веревшшым в бою подбила легковую машину. В ней оказался начальник штаба дивизии СС и штабные документы. Пленных привели в катакомбы. Надя Коротченко перевязала им раны. От пленных узнали, что советские войска высадились на Керченский полуостров. Ночью в поселке Аджимушкай солдаты подземелья на крыше самого высокого дома водрузили красное знамя. Группа разведчиков взяла под охрану свою святыню. Гитлеровцы направили танки. Осколком снаряда было перебито древко знамени. Но знамя не попало в руки врага. 11 ноября к катакомбам пробились подразделения 696-го стрелкового полка во главе с капитаном Петром Подкидышевым. Потом пришел командир полка подполковник Иван Васильевич Сосин. Он, сняв шапку, поклонился солдатам Аджимушкая. Перед поездкой в Керчь я написал письмо Сосину с просьбой рассказать о событиях тех дней. И вот его ответ, Письмо Ивана Сосина "Ваше письмо очень взволновало меня. Вы спрашиваете о событии, свидетелем и участником которого я был почти четверть века тому назад. Многих бойцов из партизанского отряда "Красный Сталинград" я хорошо помню. Такое не забывается. 11 ноября 1943 года, через несколько дней после того, как наша дивизия высадилась на Керченский полуостров, полку, которым я командовал, было приказано овладеть поселком Аджимушкай и районом каменоломен. Мы легко выполнили этот приказ... Утром 11 ноября мой батальон, которым командовал капитан Петр Подкидышев, соединился с защитниками Аджимушкайских каменоломен. А уже в десять часов утра я встретился с комиссаром партизанского отряда "Красный Сталинград" Василием Андреевичем Коваленко я командиром отряда Константином Ивановичем Моисеевым. Они показали мне свой штаб, трофеи и пленных гитлеровцев, представили список личного состава партизанского отряда. Мы были удивлены тем, что в отряде много пятнадцати- и шестнадцатилетних подростков и каждый из них - участник многих смелых боевых операций. Кроме трофеев Моисеев и Коваленко передали нам документы и материалы, относящиеся к боевым действиям и жизни советских бойцов и командиров, пленных фашистов, в числе которых оказался начальник штаба дивизии СС. Потом мы осмотрели катакомбы, колодец, отрытый советскими бойцами в подземелье, сооружения против газовых атак, подземный госпиталь... Всюду мы видели следы необыкновенных подвигов, железной стойкости тех наших боевых товарищей, которые сражались долгие месяцы здесь, в глубоком тылу врага, испытывая невероятные лишения". Молчат каменоломни. Мы живые, окруженные огромною толпою приехавших поклониться подвигу Аджимушкая, вспоминаем. Говорит Леня Карацуба, бывший матрос, ныне машинист локомотива. - Ходить в разведку приходилось часто по приказанию нашего командира Михаила Григорьевича Поважного, но больше я ходил добровольно, был молод, ничего не боялся, мстил врагу за погибших товарищей. Однажды попал в переплет: выскочил на поверхность, и тут по мне гранатой. Был ранен осколком в спину, потерял сознание. Потом очнулся все же. Морячки и под землею крепко держали марку революционного матроса. Вот Федя подтвердит, - обращается он к Федору Артемьевичу Силычу. - Товарищи меня считают погибшим. Но я вот перед вами. Таких, как я, в катакомбах было много. Я хочу, чтобы не были забыты имена моих товарищей - Манукалова, Поважного, Калабукова, Нестеренко и его жены, Курбана Андрея, Маевского из Москвы, старшего лейтенанта Александрова из Москвы, Феди из Донецка, Бориса Дрикера из Одессы. В настоящее время работаю машинистом паровоза. Семейный, жена Валя, дочь Света, сын Саша. Вот такой я, солдат с того света... Федор Силыч показывает на завал: - Вот здесь, видите, камни... Их тогда было много... Лежал я, охраняя вход в глухой отсек. Немцы тут же, в нескольких метрах... Питались-то очень плохо, зрение мое притупилось, сами знаете, даже лошадь слепнет в темноте. Поднялся я, чтобы швырнуть гранату, а гитлеровец меня в упор из автомата, грудь прошил. Кто-то вытащил меня на поверхность. Выжил. Потом еще воевал, доколачивал врага в его проклятом логове. Тот, которого ребята мертвым нашли в глухом отсеке за столом, наш политрук Таранин. Он собирался писать реляции о награждении бойцов, а все отдыхали перед новым боем и шутили, балагурили. Я пошел на дежурство, и тут произошел взрыв. Иван Данилович Демидов рассказывает еще короче: - Мне повезло: взрывом отбросило меня вместе с камнями в сторону. Выполз на поверхность и там потерял сознание. И не знаю, кто потом меня оттащил в избу. Там женщина меня выходила. А я, глупец;, сразу две кружки воды выпил. Месяц по капле доставалось, а тут пожадничал и слег окончательно. Так вот, полуживого немцы и накрыли меня в хатенке. Потащили в лагерь, а он тут же был, неподалеку от поселка, бросили в подвал - на съедение крысам. Выжил. Теперь работаю в городе Тавда Свердловской области. Я слышу голоса Николая Степановича Саенко, Ивана Федоровича Шепталина, Владимира Дмитриевича Лещинского, Валериана Никандровича Сальникова. Пятнадцать бойцов и командиров из списка, найденного в сумке лейтенанта Остапишина, оказались в живых. Не всех я увидел, не смогли приехать в Керчь. Писарь роты Захар Табунец, сохранивший лейтенантскую сумку, лежит в Керченской земле. Могилу приехали посмотреть его жена Герой Социалистического труда Табунец Елена Дементьевна и сын Володя. Он - председатель колхоза; ему только что, перед отъездом в Керчь, вручили орден Трудового Красного Знамени. Мы идем к глухому отсеку. Народу очень много. Впереди с фонарем - школьник Володя Лукъянченко.