тахту и стал ждать. Через несколько минут в дверь постучали, и человек, свободно говоривший по-английски, спросил: - Могу я получить сверток? - Возьмите на столе рядом с вешалкой, - сказал Зорге, и человек ушел. Они друг друга не видели. Рихард был опытным разведчиком и ничем не хотел рисковать без нужды. В Токио он снова погрузился в свою повседневную, опасную работу. Временами Зорге испытывал гнетущую усталость, но не поддавался и поражал окружающих своим кипучим темпераментом. Прошло более шести лет, как Рихард Зорге почти безвыездно жил в Токио. Он мечтал о возвращении в Москву, тосковал по родным березам, друзьям. Он уже несколько раз писал, спрашивал, когда ему разрешат вернуться, но ответ был один - надо повременить. Вот и на этот раз, когда Рихард ездил в Гонконг, он отправил письмо, в котором писал: "...Вопрос обо мне. Я уже сообщал вам, что до тех пор, пока продолжается европейская война, останусь на посту. Но поскольку здешние немцы говорят, что война продлится недолго, я должен знать, какова будет моя дальнейшая судьба. Могу ли я рассчитывать, что по окончании войны смогу вернуться домой?.. Пора мне осесть, покончить с кочевым образом жизни и использовать тот огромный опыт, который накоплен. Прошу вас не забывать, что живу здесь безвыездно и в отличие от других "порядочных иностранцев" не отправляюсь каждые три-четыре года отдыхать. Этот факт может показаться подозрительным. Остаемся, правда, несколько ослабленные здоровьем, тем не менее всегда ваши верные товарищи и сотрудники. Рамзай". Прошло много недель, и на свой запрос Зорге снова получил отрицательный ответ. Ему писали, что существующая обстановка не позволяет отозвать его в распоряжение Центра. Надо повременить хотя бы еще год. Зорге ответил: "Дорогой мой товарищ. Получив ваше указание остаться еще на год, как бы мы не стремились домой, мы выполним полностью и будем продолжать здесь свою тяжелую работу". "Само собой разумеется, что в связи с современным военным положением мы отодвигаем свои сроки возвращения домой. Еще раз заверяем вас, что сейчас не время ставить вопрос об этом". И вот прошел еще год напряженной работы в подполье. Людям Зорге порой казалось, что они балансируют на непрочном канате над глубокой пропастью. Но разведчики работали, несмотря на опасность, вопреки усталости и нечеловеческому напряжению нервов. Иногда возникала мысль, что враг уже напал на их след, что группа обложена, окружена. Агенты кемпейтай действительно крутились вокруг да около, но ничего не могли обнаружить. Только все больше разбухала папка с копиями перехваченных нерасшифрованных донесений - цифры, цифры, цифры... В беспорядочном нагромождении цифр ничего нельзя было разобрать. Каждая радиограмма передавалась своим шифром, это тоже сбивало с толку - какой аппарат, какую технику имеет таинственная организация?! И пеленгация тоже ничего не давала существенного. Старая аппаратура позволяла определять действующий передатчик только в радиусе трех километров. Радиостанция внезапно умолкала, потом снова начинала работать, но уже на другой волне, в другом месте. Время передач тоже всегда было разным. И в этой бессистемности явно ощущалась своя нераскрываемая система... Однажды на приеме в германском посольстве, когда Зорге был распорядителем вечера, он подошел к группе немецких военных атташе, собравшихся в буфете. Рихард застал самый конец разговора. Подполковник Крейчмер - новый сотрудник посольства, изучавший вооружение и техническое оснащение японской армии, отвечая кому-то, сказал: - Без нас они не обходятся... Наши радиопеленгаторы дают точнейшую наводку. Эти пеленгаторы прибыли неделю назад по просьбе японского генерального штаба. Зорге мгновенно понял, о чем разговор, почуял, какая смертельная опасность нависла над его группой с получением немецких радиопеленгаторов. Но он ничем не выразил своей тревоги. - Господа, - воскликнул он, - может быть, хоть сегодня мы не станем говорить о делах!.. Дамы скучают... Паульхен, ты рискуешь потерять расположение фрау Моор!.. Офицеры прошли в зал, где начинались танцы... Рихард Зорге приказал Клаузену максимально сократить теперь время передач и в течение сеанса ограничиваться всего несколькими короткими фразами. Центр, поставленный в известность о происходящем, рекомендовал на какое-то время вообще прекратить передачи, но Зорге не мог этого сделать: события бурно развивались, и Москва должна была получать нужную информацию. Начальником контрразведки в Токио был полковник Осака, ставленник Тодзио, - он работал с ним еще в полевой жандармерии Квантунской армии. Осака без конца ломал голову над загадочной историей с нераскрываемым шифром и наконец решил действовать обходным путем. Через разведывательный отдел генерального штаба японские военные атташе за границей получили задание внимательно следить за информацией, поступающей из Японии. Кроме того, Осака распорядился подготовить ему список всех, кто мог быть в какой-либо степени причастен к утечке секретной информации из Японии. Список получился огромный - сюда вошли все иностранные журналисты, аккредитованные в Токио, коммерсанты, советники, служащие правительственных учреждений, военные... Окончательный список Осака составил сам лично, включив туда имена людей, которые сами могли быть источником информации. Он ужасался тому, что получилось: в этом секретнейшем списке оказались фамилии бывших премьеров, военных советников, членов Тайного императорского совета, генерального штаба, министры, их окружение - секретари, стенографы, курьеры. Из месяца в месяц полковник сокращал список путем отсечения фамилий людей, которые никак уже не могли вызвать подозрения. И все же этот усеченный список содержал сотни фамилий, которые полковник продолжал проверять и процеживать сквозь фильтр агентурных донесений, поступавших к нему отовсюду. Иногда контрразведчик выпускал "меченую" секретную информацию и следил, где она появится. Но пока ни один хитроумный метод, в том числе и радиопеленгация с помощью новейшей немецкой аппаратуры, не давал никаких результатов. Все это раздражало полковника. Разоблачение неизвестной организации становилось для него делом служебного престижа. В неуловимых разведчиках он видел теперь своих личных врагов, хотя знал, что и его предшественники тоже не могли ничего сделать. Ведь первые ушедшие в эфир неразгаданные шифрограммы были зафиксированы в кемпейтай еще семь лет назад... Группа "Рамзай" продолжала работать... Япония торжественно отмечала юбилей - 2600-летие существования империи. Были парады, торжественные приемы, народные гулянья, отовсюду наехали делегации... Делегацию германского рейха возглавлял герцог Кобург-ский. А при нем находился мало кому известный, державшийся в тени Генрих Штаммер - пожилой, уравновешенный человек, умеющий держать язык за зубами. Он занимал в Берлине скромную должность связного между Риббентропом и японским послом в Германии. Вообще-то Штаммер был старым разведчиком, специалистом по Дальнему Востоку, но об этом никто не должен был знать. Генрих Штаммер поддерживал дружеские отношения с генералом Осима, и поэтому не было ничего удивительного, что, приехав в Токио, он в первые же дни посетил бывшего посла. Штаммер передал ему привет от Риббентропа и напомнил Осима последний телефонный разговор в Берлине перед заключением советско-германского пакта. Министр сказал тогда: "Уверяю вас, мы останемся друзьями, ничего существенного не произошло..." Теперь Риббентроп просил господина Осима выяснить, не пришло ли время снова вернуться к переговорам о военном союзе. Осима подумал - как он был прав, отказавшись заявить протест германскому правительству! Это осложнило бы сейчас дело. Штаммеру он сказал: - Нужны сильные и решительные люди, чтобы заключить военный союз между нашими странами. Я думаю, что понадобится сменить еще два-три кабинета, пока не изменится курс японской правительственной политики. Мы стремимся к этому. В Берлине должны нас понять и не торопить. Эйген Отт почти дословно передал в Берлин содержание разговора Штаммера с генералом Осима. "При существующем кабинете, - писал Отт, - нельзя ожидать присоединения Японии к какой-либо группировке европейских держав... Осима и Сиратори всеми средствами добиваются падения кабинета, но понадобится смена двух-трех кабинетов, прежде чем возникнет нужный нам курс японской политики". После того как в Токио помпезно отпраздновали юбилей - 2600-летие империи, герцог Кобургский поехал в Соединенные Штаты, а на обратном пути снова остановился в японской столице. Генрих Штаммер еще раз посетил Хироси Осима. Бывший посол сообщил ему, что в военных кругах новое германское предложение встречено с удовлетворением. Шли месяцы, и вот Генрих Штаммер снова в Токио. Он приехал один, его никто не встречал в Иокогаме из официальных лиц, не было ни фотографов, ни репортеров. В день приезда Штаммера редакции токийских газет и телеграфные агентства получили секретное полицейское распоряжение, о котором узнал Бранко Вукелич. Через неделю после приезда таинственного посланника Бранко на память изложил Зорге полицейское распоряжение: "В печати не должно упоминаться о прибытии в Японию, а также о деятельности германского посланника Генриха Штаммера, который будет находится в германском посольстве с особым поручением". - Ну, что ты об этом скажешь? - спросил Вукелич. - А то, что вот уже несколько дней, как я, ваш покорный слуга, вместе с генералом Оттом и упомянутым берлинским посланником Штаммером готовим текст военного договора между Японией и Германией!.. Я консультирую Отта. - Рихард рассмеялся, глядя на изумленное лицо своего товарища. - Да, да! - воскликнул он. - И ничего не поделаешь! Уж лучше я, чем кто-то другой... Но чем объяснить поведение Гитлера? Год назад он подписал пакт о ненападении с Россией, а теперь снова меняет позиции. Почему? Личный представитель Риббентропа Генрих Штаммер приехал в Токио в начале сентября 1940 года и незамедлительно приступил к осуществлению возложенной на него особой миссии. В газетах об этом не говорилось ни слова. Переговоры проходили в атмосфере непроницаемой тайны. Обе стороны шли навстречу друг другу, почва для этого была подготовлена. Потребовалось всего семнадцать дней, чтобы закончить переговоры, которые раньше тянулись месяцами и не давали результатов. В середине лета Отт получил указание из Берлина - осторожно подсказать японцам мысль, что сейчас для них самое удобное время захватить французский Индокитай. Такая акция вызовет одобрение в Германии. Риббентроп был себе на уме: продвижение Японии на юг обострит ее отношения с англосаксами, устранит опасность какого бы то ни было соглашения между ними... Берлин подзуживал, подогревал страсти. Но в Токио ухватились за эту идею, только считали, что лучше начать с захвата Гонконга... Вскоре Отт мог сообщить в Берлин: "Все симптомы указывают на то, что японское наступление на Индокитай теперь неизбежно. По меньшей мере три дивизии предназначаются для того, чтобы захватить самые важные города, включая Сайгон. В связи с переменой кабинета, которую требовала армия, можно ожидать, что Япония скоро перейдет к более активным действиям. Я имею строго конфиденциальную информацию от генерального штаба, что осадные орудия для нападения на Гонконг уже подготовлены". Близилось время, о котором говорил Осима при первой встрече со Штаммером, - кабинеты менялись, и политика их становилась с каждым разом все более агрессивной. К этому времени и подгадал Штаммер приехать в Токио. Эйген Отт то и дело консультировался с Зорге. Штаммер сначала держался с Рихардом отчужденно, однако вскоре охотно стал прибегать к помощи хорошо эрудированного журналиста. - Накануне подписания пакта в приемной императорского дворца собрался Тайный совет. Докладывал новый министр иностранных дел Мацуока, коротконогий, нестарый человек с маленькими, подстриженными усиками и широко расставленными хитроватыми глазами, похожий на расторопного коммивояжера. - Все мы родились в эру Мейдзи, - сказал он и обвел глазами сидящих за столами членов Тайного совета. И действительно, он был в кругу сверстников, людей, рожденных в предпоследнем десятилетии прошлого века. Исключение составлял только принц Сайондзи - древний старец с пергаментным лицом, иссеченным глубокими морщинами, с опущенными углами запавшего рта. Это было последнее заседание Тайного совета, на котором присутствовал последний член Генро. Принц Сайондзи вскоре умер в возрасте девяносто двух лет. - Мы родились в эру Мейдзи, - повторил Мацуока, - и несем в себе идеи, внушенные нам божественным императором - дедом ныне царствующего сына неба. Пусть осенит нас мудрость веков при обсуждении этого документа, наиважнейшего в истории Японии. Мы должны одобрить или отклонить военный союз с дружественными нам странами - с Италией Бенито Муссолини и Германией Адольфа Гитлера... На первый взгляд может показаться, что существующий советско-германский договор о ненападении находится в противоречии с проектом трехстороннего пакта, который предложен высокому вниманию Тайного совета. Но мы уверены, что в случае русско-японской войны Германия окажет нам помощь и Япония ответит ей тем же, если возникнет вооруженный конфликт между Германией и Советской Россией... Мацуока прочитал проект договора, поклонился и вышел. Члены Тайного совета, как всегда, остались одни, и первым заговорил советник императора - осторожнейший Кидо. Он добился своего - стал лордом хранителем печати, а на его бывшем месте, позади императорского трона, сидел теперь генерал Хондзио - адъютант благословенного императора. Кидо повторил свою заповедь: - В большой политике не имеет значения, справедливы наши действия или нет, главное - отсутствие риска в задуманном деле... Мы не можем поверить, что Германия долгое время останется преданным другом Японии. Германии и Италии не следует доверять полностью. И тем не менее сегодня Гитлера можно назвать нашим воистину бесценным союзником. Наша цель - строить с ним новый порядок в Европе и Азии. Германия согласна оставить за нами право свободных действий в Восточной Азии. Мы будем поддерживать ее политику в Европе и Африке. Господин Риббентроп предлагает нам занять французский Индокитай, высадить японский десант в Сайгоне. Надо брать то, что нам посылает судьба. В компенсацию за свободу рук в Индокитае мы можем предложить Германии каучук, вольфрам, олово... Что же касается России, то для наших стран, вступающих в военный союз, сейчас выгодно поддерживать нейтральные отношения с русскими. Но такие отношения вряд ли долго продержатся... Для нас должно остаться в силе секретное дополнение к антикоминтерновскому пакту, касающееся России. Генералы, сидевшие рядком на заседании Тайного совета, дружно кивали головами, одобряя мысли лорда хранителя печати. Вернувшись из Берлина, генерал Осима тоже стал членом Тайного совета. Властный, самонадеянный, он говорил с закрытыми глазами, чтобы ничто не могло его отвлечь от мыслей, которые он хотел изложить. - Мы наблюдаем смягчение русско-японских отношений, - изрекал он, - но пусть это обстоятельство не смущает членов совета. Сносные отношения вряд ли продлятся более трех лет. К этому времени, а может, и раньше Германия начнет воевать с Россией. Империя должна быть готова использовать выгодную ситуацию, которая сложится тогда в Европе... Когда дискуссия закончилась, председатель Тайного совета, по обычаю, предложил встать тем, кто согласен с предлагаемым пактом. Тайный совет одобрил военный союз с Германией. По поводу России было записано: "Принять меры для улучшения наших отношений с Советским Союзом и не медлить с подготовкой к серьезным событиям". Под "серьезными событиями" подразумевалась война с Россией в момент, наиболее выгодный для империи. На другой день после заседания Тайного совета в Берлине подписали трехсторонний пакт между Германией, Италией и Японией. Посол Эйген Отт и дипломатический представитель Генрих Штаммер за усердие в подготовке пакта были представлены к высшей японской награде - ордену "Восходящего солнца". Ходзуми Одзаки, конечно, не присутствовал на заседании Тайного совета, но в тот же вечер он получил подробную информацию о том, что происходило в императорском дворце. Несколькими часами позже об этом уже знали в Москве... Шел восьмой год, как Рихард Зорге работал в Японии. Все эти годы он непрестанно убеждался в том, что милитаристские круги Страны восходящего солнца вынашивают антисоветские идеи, проявляют постоянную враждебность к своему ближайшему соседу на Дальнем Востоке. Впрочем, это касалось не только России. Как-то раз на дипломатическом приеме Хироси Осима сам подошел к доктору Зорге и сказал ему: - В Японии больше ста лет зрела идея Великой Восточной Азии, или, как мы называем, "сферы взаимного процветания". Она распространится далеко на юг и на север. С помощью союзной Германии мы осуществим нашу многовековую идею. Он вежливо поклонился, втянув сквозь зубы воздух, и сдержанно улыбнулся. - Теперь мы вместе с вами, вы в Европе, мы в Азии, создаем новый порядок, - закончил Хироси. Но никто не мог знать, что таится за бесстрастной улыбкой японского дипломата. На дипломатическом приеме Осима появился в генеральском мундире. Почему? Это тоже вызывало раздумья доктора Зорге. Рихард отметил для себя эту деталь - к руководству политикой пришли военные. Генерал Тодзио из главного квантунского жандарма сделался военным министром, Доихара Кендези стал главным военным советником правительства, Итагаки работал в генеральном штабе... Что же касается принца Коноэ, снова возглавившего кабинет, и министра иностранных дел Мацуока, то они отличались крайне националистическими взглядами, были сторонниками самых тесных связей с фашистской Германией. Эйген Отт тоже отметил это в своем донесении Риббентропу: "С возвращением к власти принца Коноэ отмечается усиление прогерманской ориентации японского кабинета". Пока внешне ничто будто бы не давало повода для излишней тревоги, но доктор Зорге всем своим существом ощущал напряженность политической атмосферы, как перед близкой грозой, когда начинают ныть старые раны и непонятная тяжесть затрудняет дыхание. Теперь Рихард хорошо разбирался почти во всем, что его окружало, он знал, о чем говорили на секретных заседаниях Тайного совета, ему были известны доверительные разговоры в генеральном штабе, настроения в правительстве, в германском посольстве. Ему доверяли настолько, что предложили стать руководителем нацистской партийной организации в районе Токио - Иокогама и даже... просили наблюдать за послом германского рейха - генерал-майором Эйгеном Оттом. Такое предложение сделал Рихарду новый полицейский атташе германского посольства оберштурмбаннфюрер СС Йозеф Майзингер, с которым Зорге иногда встречался за карточным столом. Рихард сумел расположить к себе эсэсовца-контрразведчика, войти к нему в доверие, - правда, для этого приходилось иногда проигрывать Майзингеру в покер... Как-то вечером они играли в карты в посольстве. Майзингеру бешено везло. На радостях оберштурмбаннфюрер крепко выпил. После игры, когда встали из-за стола, Майзингер пошел было провожать Рихарда к машине, но по дороге предложил на минуту завернуть к нему в кабинет - есть разговор. Гестаповец поставил перед Зорге бутылку кюммеля и сказал: - Послушай, Ики, что я тебе скажу... Послушай и забудь... будто ничего не слышал... Ты хорошо знаешь нашего посла генерала Отта?.. Знаешь! И то, что он путался с генералом Шлейхером, тоже знаешь?.. Верно! А Шлейхер участвовал в путче против нашего фюрера, и его застрелили, как собаку... Ты, оказывается, все знаешь. Послушай, иди к нам в гестапо!.. Не согласен. Жаль! Новая бутылка водки сделала свое дело, Майзингер заговорил громко, отрывисто, язык его заплетался, и он без причины смеялся. - Ты что, думаешь, я пьянее тебя! Нисколько! - Майзингер потянулся к бутылке и опрокинул ее. - Давай поговорим о деле... Так вот, ты должен следить за Оттом, другой этого не сумеет. Здесь я тебе одному доверяю... Наблюдай, понял!.. Йозеф Майзингер, человек двухметрового роста, с кулачищами-кувалдами, внушал страх всем сотрудникам посольства. Женатый на секретарше Гиммлера, друживший с начальником гестапо Мюллером, с руководителем шпионско-диверсионной работой за границей Гейдрихом, Йозеф Майзингер приехал в Токио по их заданию, чтобы возглавить полицейскую слежку в посольстве, установить связь с японской контрразведкой1. И вот с этим человеком оказался сдружен" Рихард Зорге. 1 В Токио Майзингер приехал в 1940 году из Варшавы, где работал в городской комендатуре и "прославился" жестокими расправами с польскими патриотами. После войны его судили и повесили в Варшаве как военного преступника. - Я не люблю кого? - пьяно бормотал Майзингер. - Интеллигентов, евреев и коммунистов... Вот кого! - Он забыл, о чем только что говорил, и перешел на другое. - Ну, а ты согласен стать нашим руководителем? Каким? Гаулейтером национал-социалистской партии в Японии. Вот каким! Всех надо держать вот здесь, - поднял он кулак. - Отказался?! А почему отказался? - Да так, не хочу!.. Я предложил им устраивать собрания в кабаке "Фледермаус" и чтобы у каждого нациста сидело на коленях но две японки, а они не согласились. Ну я и отказался... Майзингер захохотал: - Правильно! На каждого по две японки - вот это собрание национал-социалистской партии!.. Зря ты не пошел! С течением времени сотрудник всесильного управления имперской безопасности оберштурмбаннфюрер Майзингер проникся к доктору Зорге полнейшим доверием, он называл его покергеноссе, приятель по карточному столу. ТАЙНА ТАЙН ЯПОНСКОЙ ИМПЕРИИ В германском посольстве генерала Умедзу Иосидзиро называли Кайзером VI Маньчжурским... После Хондзио, нынешнего адъютанта императора, он, начиная от мукденского инцидента, был шестым командующим Квантунской армией. Шестым правителем Маньчжоу-го. Новый командующий прибыл в Маньчжурию в разгар номонганской битвы, когда уже все было потеряно и ничего нельзя было поправить. Он ужаснулся тому, что произошло под Номонганом. Как русским удалось провести такого опытного, расчетливого генерала, как Уэда! Оказалось, что в течение двух месяцев они накапливали силы, делая вид, что готовятся к длительной обороне. Им удалось создать трехкратное превосходство над силами Шестой армии, тогда как считалось, что императорские войска численно превосходят русских в четыре-пять раз... Какие ужасающие потери: 23-я дивизия окружена в номонганскпх холмах и полностью уничтожена; 7-я дивизия понесла меньшие потери, но тоже практически перестала существовать. Не помогли даже современные мощные железобетонные укрепления, которые возвели инженерные войска Квантунской армии с расчетом на будущее - номонганский укрепленный район должен был стать исходным рубежом для плана "Кан Току-эн", стратегического удара по Забайкалью. К тому же русские применили какое-то новое, неизвестное оружие - реактивную артиллерию: ракеты-снаряды обрушили ливень грохочущего огня... Единственное, что удалось сделать новому командующему, - осуществить ночной контрудар по тылам противника. Уничтожили два десятка русских машин с боеприпасами - и это все! Для подкрепления Квантунской армии в район боевых действий дополнительно направили три дивизии - две из них сняли с китайского фронта. Но не хватало главного - времени. Императорская ставка отдала приказ: не расширяя конфликта, нанести тяжелый ответный удар всеми наличными войсками Квантунской армии, чтобы восстановить пошатнувшийся военный престиж Японии, и после этого начать переговоры об урегулировании инцидента (бои под Номонганом все еще называли "инцидентом"). Но было поздно. Японские войска продолжали нести потери. 16 сентября японское командование подписало перемирие с русскими. А потом произошло еще одно, казалось бы, незначительное событие, но очень сильно уязвившее самолюбие командующего армией генерала Умедзу. Седьмого ноября, в день русского национального праздника, на Красной Площади в Москве проходил военный парад. Нарком Ворошилов сошел вниз с трибуны Мавзолея, чтобы поздороваться с иностранными военными атташе. Он подходил к каждому, а когда дошла очередь до генерала Татабана, Ворошилов протянул руку, поздоровался, а потом при всех, улыбаясь, погрозил ему пальцем... Когда Умедзу прочитал об этом в донесении из Москвы, ему показалось, будто его, командующего Квантунской армией, потомка древнего самурайского рода, так гордившегося своим происхождением, всенародно высекли, как мальчишку... Такого позора никогда не бывало в роду самураев Умедзу. Командующий расплачивался за промахи и ошибки других - ведь теперь он отвечал за Квантунскую армию. Генерал Умедзу, получив назначение, проследовал из Тяньцзиня прямо в район боевых действий, минуя столицу Маньчжоу-го, где размещался штаб Квантунской армии. Он здесь, прямо в блиндаже командного пункта, принял армию от своего подавленного неудачами предшественника. Закончив передачу дел, Уэда протянул генералу Умедзу замысловатый никелированный ключ. - Это от секретного сейфа, - сказал он, - я всегда держал его при себе. Прошло немало времени, прежде чем Умедзу раскрыл тяжелую дверцу и заглянул в сейф, куда имел доступ только командующий Квантунской армией. Здесь лежала сверхсекретная переписка с генеральным штабом, указания императорской ставки, последний вариант разработанного во всех деталях плана "Кан Току-эн" - наступления на советский Дальний Восток... Перебирая папки, он увидел одну, которая остановила его внимание несколькими предупреждающими надписями: "Только для избранного круга высшего командования!", "Хранить только в сейфе!", "При опасности сжечь!". Посередине стоял иероглиф: "Кио ку мицу!" Содержимое этой папки удивило генерала Умедзу, хотя он, прослуживший столько лет в генеральном штабе, должен был бы, казалось, знать все военные тайны Японской империи. Он читал: "Дело отряда э 731. Научно-исследовательский институт Квантунской армии. Бактериологическая война!" Научно-исследовательский институт располагался в военном городке на станции Пинфань, в двадцати километрах от Харбина, а его филиал - отряд э 100 - вблизи Синьцзина. Во главе института стоял профессор Исии Сиро, в ведении которого находилось три тысячи сотрудников. Научно-исследовательский бактериологический институт Квантунской армии располагал новейшими лабораториями, испытательным полигоном, собственным аэродромом на станции Аньда. Весь район Пинфаня на десятки километров в диаметре объявлен запретной зоной. Над ним запрещается пролетать даже самолетам японских авиационных частей, расположенных в Маньчжурии... Все это было ново для генерала Умедзу. Он перелистывал страницы секретнейшей папки, и перед ним раскрывалась тайна тайн Японской империи. Институт возник пять лет назад по указу императора и превратился в солидное военно-медицинское учреждение. Во главе каждого из восьми отделов стояли научные работники, занимавшиеся исследованиями в своей области или подготовкой бактериологического оружия. И только один - третий отдел, называющийся "Управлением по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии", открыто размещался в центре Харбина, маскируя деятельность всего института. Остальные отделы именовались только порядковыми номерами. Новый командующий заинтересовался работой четвертого отдела, который занимался массовым изготовлением бактерий чумы, холеры, сибирской язвы, тифа... Справки, донесения и отчеты изобиловали цифрами, теоретическими выкладками по поводу использования бактериологического оружия, обсуждениями принципов технологических процессов. Четвертый отдел имел восемь котлов, приготовляющих питательную среду для бактерий, емкостью по тысяче килограммов каждый, четырнадцать автоклавов для стерилизации и выращивания чистой культуры болезнетворных бацилл, холодильные установки для хранения готовой продукции, специальные помещения для грызунов с десятками тысяч крыс и мышей, на которых выращивали чумных блох. Впрочем, выращиванием блох занимался второй отдел - его отчет, вероятно, ошибочно оказался среди документов четвертого бактериологического отдела. Готовая продукция исчислялась астрономическими цифрами - миллиардами бактерий. В течение одного производственного цикла, продолжавшегося несколько дней, лаборатория изготовляла тридцать миллионов миллиардов бактерий чумы. В переводе на общеупотребительный язык это составляло тридцать килограммов бактериологической массы. За месяц в отряде э 731 изготовляли триста килограммов бактерий чумы, до шестисот килограммов сибирской язвы и около тонны бактерий холеры. Чумные блохи тоже мерились на килограммы. За один производственный цикл, как сообщалось в отчете, с каждого инкубатора снимали около десяти граммов блох - примерно 130 тысяч насекомых. А в институте было четыре с половиной тысячи инкубаторов! Таким образом, один производственный цикл давал сорок пять килограммов - сотни миллионов блох. Пятым отделом называлась тюрьма для подопытных заключенных, на которых проводили медицинские эксперименты, изучали степень восприимчивости человеческого организма к заразным заболеваниям. Людей для опытов поставляли полевые жандармерии, военные миссии - это были арестованные партизаны или лица, настроенные против японской политики в Маньчжоу-го либо заподозренные в симпатиях к Советской России. Это называлось "особыми поставками". В отряд э 731 заключенных привозили для уничтожения, живыми они отсюда не выходили. В инструкции об "особых поставках" было сказано: "В контингент для особых поставок должны направляться лица не только настроенные просоветски или антияпонски, но вообще все заподозренные жандармерией в антиправительственной деятельности и настроениях, а также во всех тех случаях, когда, состав преступления подозреваемых дает основание полагать, что суд не накажет их достаточно строго". Новый командующий Квантунской армией невозмутимо перелистывал страницы документов, подшитых к секретной папке. Умедзу привык подчиняться и добросовестно входить в детали любого порученного ему дела. Сейчас он знакомился с кругом вопросов, входящих в его компетенцию. С материалами второго - экспериментального - отдела, занимавшегося проверкой и испытаниями бактериологического оружия, Умедзу ознакомился бегло, но не потому, что это его не интересовало. Он решил сам побывать в институте, чтобы иметь более полное представление о действенности нового оружия, поставленного на вооружение его армии. Тем более что в приказе начальника генерального штаба подчеркивалось; отряд э 731 находится в прямом подчинении командующего Квантунской армией. В научном институте заранее знали о прибытии командующего, и генерал медицинской службы Исии Сиро, для конспирации называвший себя Тогоми, ждал приезда гостя в вестибюле главного здания института. Его окружали ближайшие сотрудники, офицеры медицинской службы. Все они, как и профессор Исии Сиро, носили общевойсковую форму. Тоже для конспирации. Из Синьцзина командующий прилетел самолетом в Харбин, где его ждала черная лакированная машина, длинная, как щука, с бронированными бортами и непроницаемыми для пуль стеклами. В Пинфань ехали по закаменевшей коричневатой дороге. Мела поземка, и в розово-лиловой морозной дымке только что наступившего дня тянулись пустынные поля с одиноко торчащими стеблями сухого гаоляна. Умедзу зябко кутался в мешковатую шубу на теплом меху. В вестибюле он сбросил ее на руки адъютанта и предстал перед сотрудниками института в полной генеральской форме - с аксельбантами и орденом "Солнца", не умещавшимся на груди и поэтому прикрепленным на животе, чуть ниже нагрудного кармана. Высший орден империи изображал священное зеркало богини Аматэрасу, обрамленное лепестками цветущего лотоса. Старинный меч, гордость самурайского рода, висел у его пояса. Командующий отстегнул меч и тоже отдал адъютанту. На голову выше всех офицеров, собравшихся в вестибюле, подтянутый, строгий, с гладко выбритым лицом и черепом, с неулыбающимися, крепко поджатыми губами и гордо вскинутой головой, он походил на древнего самурая. Сначала прошли в кабинет профессора - командующий впереди, за ним остальные. Ковровые дорожки приглушали топот шагов. После традиционного чая начали осмотр учреждения, вверенного заботам профессора Сиро. Пошли только начальники отделов и генерал Умедзу с начальником разведки Квантунской армии. Даже адъютант командующего не был допущен к осмотру. Забегая вперед, профессор давал пояснения и непрестанно протирал пенсне, снова и снова быстро водружая его на тонкую переносицу. Лаборатории, аппаратура сияли стерильной чистотой. Рядом высились цилиндрические котлы, источавшие приятную теплоту. Командующего попросили отойти подальше, и лаборант, в белом подкрахмаленном халате, в маске и резиновых медицинских перчатках, прошел за стеклянную перегородку. Он переключил какие-то краны, поднялась крышка котла, и в подставленный квадратный термос потекла серая сметанообразная масса... - Сибирская язва, - услужливо пояснил профессор, - мы снимаем ее с поверхности питательной среды... Важно иметь абсолютно чистую культуру бактерий. В течение месяца мы можем дать семьсот килограммов активной бактериологической массы... Через лабораторию пастеурелла пестис - легочной чумы - прошли не останавливаясь. Здесь тоже все было абсолютно стерильно, но профессор Сиро не решился открывать котел в присутствии командующего. Он ограничился пояснениями, произнесенными на ходу. - Бактерии чумы являются наиболее действенным бактериологическим оружием, - говорил он. - Если разрешите, мы познакомим вас, господин генерал, с фарфоровыми бомбами для доставки бацилл в тыл противника. Они уже прошли предварительные испытания... Профессор Исии Сиро до своего назначения руководителем института работал в военно-медицинской академии, возглавлял санитарное управление военного министерства Японии; он был убежденным сторонником бактериологической войны. В Маньчжурии Сиро начал с небольшой лаборатории, которая выросла теперь в крупный бактериологический центр Квантунской армии. Профессор был горд, что его многолетняя научная работа увенчалась столь значительными результатами - императорская армия получила тайное оружие, невиданной силы. - Стратегическое значение бактериологической войны, - излагал свои идеи профессор, - заключается также и в том, что бациллы уничтожают лишь живую силу врага, они не разрушат зданий, как это делают огнеметы, артиллерия или бомбы. В этом огромное преимущество нового оружия. Материальные ценности в полной сохранности перейдут в наши руки... Из производственного отдела узким, длинным тоннелем перешли в отдел экспериментальной медицины, расположенный в помещении тюрьмы. В дверях их встретил начальник тюрьмы. Профессор представил его: - Мой старший брат, майор Сиро... В его ведении находятся особые поставки для опытов. В железных клетках на циновках лежали больные, иные бредили, но даже сейчас они лежали закованные в ножные кандалы. Сырой, спертый воздух пропах медикаментами. В одной из клеток, прислонившись к решетке, стояла молодая женщина с изможденным лицом и запавшими, пылающими глазами. Она встретилась взглядом с генералом Умедзу и отвернулась. Умедзу спросил: - Это кто? - Русская... Мы не интересуемся, господин генерал, кого присылают к нам для опытов. Особыми поставками занимается жандармерия. В данном случае мы имеем дело с редким случаем многостороннего иммунитета. Получила смертельные дозы заражения тифом, холерой, перенесла другие инфекционные заболевания и выжила. Сейчас ухаживает за больными. Имеет медицинское образование. В подвалы с грызунами и инкубаторами для разведения насекомых командующий не пошел - это не представляло для него интереса. Поднялись к застекленной вышке, откуда можно было обозреть весь городок. Внизу виднелись клумбы, запорошенные снегом. - Вот там, - указал профессор, - находится испытательный полигон, дальше - служебный аэродром. Мы можем туда проехать. Но Умедзу не располагал временем, он рассчитывал к вечеру возвратиться в Синьцзин. - В таком случае мы покажем вам учебный фильм, чтобы вы имели о нас полное представление, - сказал профессор. В просмотровом зале с двумя десятками мягких кресел на мерцающем экране появились первые кадры: профессор Сиро в лаборатории разглядывает на свет колбу с мутной жидкостью, потом низенькое каменное здание, обнесенное проволочным заграждением, и вооруженный солдат у входа. Снова профессор, сидящий за столом, но уже в военной форме, он, жестикулируя, что-то рассказывает генералу Хондзио - первому командующему Квантунской армией. Потом, склонившись над чертежом, они вместе рассматривают какую-то схему. - Это первый вариант фарфоровой бомбы, - пояснил профессор Сиро. Строительство военного городка - рабочие копают траншею, забивают колья, поднимается высокий сплошной забор из железобетона, глубокий котлован, кладка фундамента... и вдруг уже построенное главное здание с цветущими клумбами у входа, группа военных подымается по лестнице, входит в вестибюль. Их встречает профессор, кланяется, пропускает вперед. Среди прибывших Умедзу узнал своих знакомых - начальника генерального штаба Койсо, усатого, с печальным лицом командующего Квантунской армией Уэда, которого сменил он, генерал-лейтенант Умедзу. Придерживая саблю, поднимается по ступеням принц Токада, двоюродный брат императора, офицер стратегического отдела генштаба... Новый командующий лично знал каждого, встречался с ними, работал, с некоторыми дружил, но никогда никто из них словом не обмолвился о таинственном институте, в котором он сейчас находился. Мелькнула ревнивая мысль: почему же он не был посвящен в тайну... А на экране все сменялись кадры... Ряды котлов, как генераторы на электростанции, крупным планом пульт управления, рука, поворачивающая вентиль, и медленная струя сметанообразной бактериологической массы, стекающая в квадратный термос... Клетки с кишащими в них крысами, пожирающими свой корм... Врачи в белых халатах, наблюдающие больных... И все это без единого звука, без титров. Если смотреть эти немые кадры без пояснений, невозможно предположить, что все это имеет какое-то отношение к бактериологической войне, - показывается обычная работа обычного научно-исследовательского института... Но профессор пояснял фильм. - Для изучения боевых действий бактериологического оружия, - слышался его голос, - применяются осколочные фарфоровые бомбы, наполненные бактериологической массой. Чтобы предохранить испытуемых от преждевременной смерти, вызванной осколками разорвавшейся бомбы, применялись стальные щиты, прикрывающие голову и туловище, открытыми оставались только конечности... Испытания на газовую гангрену дали положительные результаты. Все подопытные лица умерли с диагнозом заражения крови... Для испытан