что ли, пойду с навигацией? Теперь только погулять..." 120 Г л а в а 18 ОТЪЕЗД ИЗ ОХОТСКА Утром Лярский повел капитана в порт. Охотск утопал в гальке. Груды ее вместились в проломы и наполнили своей тяжестью гнилой остов какого-то судна, видимо, погибшего китобоя, с полустертой надписью на облупленном борту. На гальке - щепье от дров, кора от деревьев, старые сани для собак. Из низкого дома вышли двое пьяных тунгусов. Чья-то красная бородатая рожа выглянула за ними, но, завидя офицеров, тотчас же исчезла. Тунгусы подошли к Вонлярлярскому и оба встали навытяжку, приложив руки к своим шапкам, как солдаты. - Нам маленько не убили! - хрипло выкрикнул один из тунгусов, как бы рапортуя, и стал объяснять, что его обобрали, взяли меха... - Пшел прочь! - гаркнул на него Лярский.- Я вас, собаки! - Он обратился к Невельскому: - Сами подлецы, а ябеды каких мало. Если тунгус увидит начальника, обязательно пожалуется на что-нибудь. У лодок несколько охотников играли в карты. Они встали при виде офицеров; лица их были смуглы и приятны. - Это охотники, пойдут на промыслы,- говорил Лярский.- Их посадят в трюм компанейского судна и развезут по островам. Это только тут они бездельничают. Но все народ рабочий... Он стал рассказывать, что в Охотске отбывают наказание разбойники и разные шулера, всевозможные порочные личности и это имеет влияние на нравы здешнего населения. - Правда, есть у нас и славный народ из каторжников. Ведь няньки и прислуга у чиновников и даже ночные сторожа - это все каторжники. Ведь иных людей у нас нет. Матросов и солдат горсть, да и то половина больные. У бревенчатой батареи ходил часовой. Толпа каторжных в суконных халатах плелась к берегу; они шли так тихо, что казалось, ходить так куда труднее, чем работать. - Пошли на погрузку,- заметил начальник порта.- Снаряжаю бот в Ново-Архангельск. 121 На эллинге, крепком деревянном здании с округлой крышей, раздавался знакомый перестук топоров. Недавно эллинг отремонтировали. В крыше, среди черных досок, выделялись белые, а на стенах - светлые 6pусья, видимо с немалым трудом поставленные взамен сгнивших. Внутри строилось небольшое судно. Топоры стучали дружно, пахло свежевыструганным деревом, как на любых верфях. Эллинг был невелик, по все делалось как следует, и Невельской даже почувствовал уважение к старому взбалмошному Лярскому. Оказывалось, что он не только кричал и разглагольствовал, но и умет строить. - Вашескородие, Геннадий Иванович,- подошел к капитану коренастый мужик с опилками в светлой бороде,- вы ли и то? - Степан Васильевич? Здорово, братец, я, как есть... Мастеровые вылезли из всех щелей, сбежались из соседней мастерской и обступили капитана, с которым шли вокруг света. Лярский стоял тут же и поглядывал на них свирепо. Невельской расспросил про харчи и жилые помещения, потом осматривал работы. Пошли в казармы. Лярский уверял, что за команду беспокоиться нечего; будет сыта и довольна. Но капитан знал, что овощей свежих уже и сейчас нет. Пища - вяленая, сухая и соленая рыба. Казарма - гнилое, отвратительное помещение. Доктор, показывавший госпиталь, сказал, что среди местных матросов есть больные венерическими болезнями, а среди жителей много туберкулезных. Побывали в затоне и на судах. Вся Охотская флотилия состояла из "Иртыша", маленького транспорта "Охотск" и двух палубных ботов. Это был весь русский военный флот на Тихом океане. Лярский представил капитану штурмана Шарипова, маленького, невзрачного человека, которого он намеревался назначить командиром "Байкала". - А как, Иван Васильевич, у вас дерево выдерживается? - Да выдерживаем как полагается. - У меня, знаете, треснул гафель на гроте, так я прошу вас, пришлите мне, пожалуйста. Лярский удивился в душе, почему это Невельской, который уезжает в Петербург, заговорил про гафель, в то время как "Байкал" остается на зимовку и никуда не пойдет. - Весной уж поставим новый гафель, Геннадий Иванович. - Да нет, я прошу вас завтра или послезавтра. 122 Лярский опять удивился. Он показал помещение, где сушится дерево. На обратном пути Лярский опять пустился в рассуждения, на этот раз про Российско-Американскую компанию. В Невельском видел он человека, близкого и губернатору и великому князю Константину. Он стремился воспользоваться случаем и высказать все своп соображения. Компанию он ненавидел. - Что мы собой представляем и каковы силы и средства правительства на побережье - вы сами видели теперь. Я день и ночь тружусь, но мы, правительственные чиновники, ограничены в средствах. Да и дела Компании из рук вон плохи... Страшно вымолвить, но недалеко то время. Геннадий Иванович, когда Российско-Американская компания фактически перестанет быть собственником своих владений. В ее распоряжении шесть - восемь судов, тогда как к нашим островам и к берегам Аляски уже теперь подходят многие десятки, а может быть, и сотни - почем мы знаем - американских, английских, немецких, французских судов, бьют котиков беспощадно, ни с чем не считаясь, сгоняют наши торговые одиночки, грозят разгромить фактории. А ну, скажите мне, есть у Компании сила справиться со всем этим? Клянусь честью, Геннадий Иванович, если об этом не подумают в Петербурге, дело будет плохо... А ведь есть верфи в Ново-Архангельске, есть порядочные люди, которые прилагают неимоверные усилия и даже два парохода построили сами. Один пароход с английской машиной, а для другого машину сделали сами целиком... А из Штатов,- продолжал начальник порта, останавливаясь посреди улицы,- американцы, как может сказать каждый, кто встречался с ними, не признают в Восточном океане ни за кем никаких прав, несмотря на строжайшие запреты своего же собственного правительства. А Компания? Вы думаете, это их беспокоит? Никак нет. Там разваливают все... - Но ведь у Компания есть школы, больницы, церкви, верфи! - возразил Невельской. - Что толку! Вон, говорят, преосвященный Иннокентий хочет оттуда уйти. Конечно, мы первые построили пароход па Великом океане, но построили один - строй другой. Они живут, как старосветские помещики, а тут не Диканька и по Миргород, когда вокруг ходят такие ухари и пираты. Акционеры и правление, сидя в Петербурге, думают, что тут можно обосноваться, как где-нибудь среди вотяков. Вот Компания 123 уже потеряла свои фактории на Гаваях и в Калифорнии. Они думают, что это как к чукчам - послать в Калифорнию чиновника раз в год, и все. Нет, тут не чукчи, тут со всех сторон идут американцы, народ бывалый, никого не признающий, которому застрелить любого человека - раз плюнуть, у которых всегда пистолет за поясом и нож с собой и на которого жаловаться можно только в Вашингтон, да и то без толку, так как его и не поймаешь без флота. Еще слава богу, что иностранцы побаиваются имени русского, а то бы они уж могли тут все давно разнести. А что мы можем им противопоставить? Камчатку? Или Охотск? Я вам скажу, выработался особый тип компанейского питомца. Ото народ, который едет сюда сорвать, нажиться тут, а совсем не думает делать капитальные затраты, положить труд свой, потерпеть, пострадать. Вот и сложился особый тип колониальных служащих. Для них главное - личное благополучие, карьера. Они надеются во всем на Компанию...- Тут Лярский опять выругал Завойко, потом сказал, что нынешний управитель колонии Тебеньков - пустое место, ничто, а Розенберг, его помощник,- настоящий прохвост, который продовольствие, предназначенное для Аляски, продал за сумасшедшие деньги американцам на Калифорнийские прииски. И такой человек ворочает всем, а Тебеньков ему доверяет. Между тем на улице началось оживление. Обыватели повылезали из-за своих бревенчатых заборов. Появились две пожилые, но веселые бабы в легких светлых кофтах, с выбившимися из-под платков волосами, раскрасневшиеся, словно их оторвали от 'стирки белья. Стоя у ворот, они весело пересмеивались и переглядывались, словно им было по восемнадцать лет, а не по сорок с лишним. Тощий пожилой старец с горбатым носом, видимо, торгаш, с палкой в руке, стоял на крыльце мелочной лавчонки с видом нацелившегося ястреба. Появились солдаты и давешние тунгусы. По улице, бухая ногами в гальку, шагала синяя стройная колонна матросов. Все они были в новой форме, странно выглядевшей среди охотских лачуг и обывателей в лохмотьях. Люди шли дружно, в ногу, рослые, стройные, с открытыми здоровыми, сильными лицами, с тяжелыми руками тружеников. Сердце капитана защемило. Это шел его экипаж, команда "Байкала". Унтер-офицер вел их. Они шли, слегка отбивая шаг, не глядя на домишки и на обступавшую их толпу. Среди них не было видно ни старых, ни слишком молодых, и по 124 росту были как на подбор. А неровная толпа охотских жителей стояла как нива, побитая градом. "Неужели Охотск погубит мою команду? - подумал капитан. Он вспомнил казарму, венерических больных, суп из солонины.- А как я подбирал матросов, сам ездил на суда, как учил их, хотел, чтобы они все стали грамотными, заставлял офицеров заниматься..." Это были люди, которые осуществляли его замысел, почти родные ему. Гордость и горечь охватывали капитана при виде славной команды. Он сам пробудил в них человеческое достоинство, и казалось, оно взывало сейчас к нему же. Капитан наблюдал и за толпой - и тут было немало славных лиц. "Конечно, и в Охотске не все пьяницы и торгаши,- подумал он,- но голод, каторга, тюрьма, жестокий климат..." Колонна приближалась. Глаза Лярского сверкнули и сощурились. Старый моряк, казалось, помолодел. Он приосанился и, когда эта горсть матросов русской морской гвардии, отбивая тяжелый шаг, взяла по команде унтер-офицера равнение на двух капитанов, начальник порта поднял голову и рявкнул: - Здорово, молодцы! Матросы отвечали дружно и громко. - Кронштадтцы! - молвил какой-то старый матрос с компанейского судна. - Пооботрутся тут,- заметил другой. - Превосходная команда,- с чувством сказал Лярский. Он рассчитывал оживить Охотск и всю здешнюю флотилию этими людьми, растасовавши их по другим судам. Матросы прошли. Разговор про Компанию продолжался... Лярский сказал, что Компанию следовало бы лишить всяких привилегий и открыть ее земли для всех русских подданных без исключения. - Вот бы и был выход! Очень просто! Сибирь послала бы тысячи новых промышленников, и это была бы силища, против которой ничто все американские авантюристы. Тогда бы исчез этот тип питомца Компании - сутяги, лицемера, который в Петербург доносит, что превосходную дорогу построил, когда на самом деле там и тропа-то теряется в болотах... Капитан полагал в душе, что выход не только в этом. "Все решится, когда в Европейской России освободят крестьян, на- 125 род, вот в чем наша сила, корень вопроса - в России. А развитие Аляски зависит от развития Сибири. Нам надо о Сибири в первую очередь позаботиться, а у нас Сибирь выхода не имеет к океану". Лярский стал говорить, что охотские обыватели в большинстве сами бывшие каторжане, что дом, из которого выгнали сегодня тунгусов, принадлежит одному из таких. - Тут народ сплошь сволочь, и только я их держу в узде! Невельской ответил, что все население сплошь не может быть порочным. Опять пришли к Лярскому. В полутемной комнате с плюшевого дивана вскочил сонный лакей. К обеду собралось все охотское общество - чиновники, офицеры с женами, офицеры с "Байкала" и флотилии. После обеда расставили столики и сели играть в карты. В биллиардной защелкали шары. Лярский играл превосходно: он был высок и дотягивался через любой борт до любого шара. "Лакейская, бильярдная, плюшевые диваны, разговор о высоких материях,- думал капитан.- А Завойко живет скромно, у него и лакеев нет, он сам огород копает, картошкой все засадил. А тут барство в гнилом доме. И эти фантазии про открытие прохода у берегов Северной Америки!" И в то же время, судя по тому, как эллинг был отремонтирован и как судно строилось, Лярский мог трудиться. И судил он верно о Компании, сообщил много любопытного. Но был он какой-то бешеный, обиженный, теряющий чувство меры. Любил побарствовать, выпить, похвастаться. Лярский выиграл у Невельского несколько партий в бильярд и тут же, с кием в руке, стал рассуждать о сфероидности земли. Потом повел его в кабинет и, видимо воодушевленный выигрышем, объявил, что мог бы взяться вымерять меридиан и доказать, что английская миля неверна... - Ну, Петя, тяжелое впечатление произвел на меня Охотск,- говорил Невельской своему старшему офицеру, возвратившись на судно.- Лярский живет барином, с лакеями, а люди у него мрут от голода и болезней. - Не оставляй, Геннадий, здесь судно на зимовку,-посоветовал Казакевич.- Давай просить губернатора об этом. Порт нездоровый совершенно. - Да я уж и то заказал сегодня гафель у Лярского. - А он спросил тебя, зачем? 126 - Он, кажется, обалдел, но ничего не сказал. Он, видно, хочет рассовать нашу команду по своим гнилым посудинам. Ты съезди, Петя, погляди, что это за флотилия! А в отлив все суда, если не войдут в затон, лежат на суше! Какова бухта! Ну, брат, не для этого мы с тобой собирали людей в Кронштадте. Уж я бы ему сказал, только раньше времени не хочу бередить... Он, кажется, видит во мне этакого ревизора, и я не хочу огорчать его. - Да, разочаровывать раньше времени не надо! Оба приятеля невесело рассмеялись. Петр Васильевич был дельный и спокойный человек. Рапорты его - это обычно целое художественное описание. Он любознателен и приметлив. - Но куда? Куда, Петя? Хорошо бы, конечно, в Аян, к Завойке, хоть он и терпеть меня не может. Но, брат, Аян в главном нехорош. Открыт ветру, и судно там осенью разобьет. - На Гаваи, Геннадий, к Камехамехе. - Нет, Петя! Уж если зимовать, то на Камчатке. Надо приучаться к зимовке в своих портах. Ведь там прекрасная удобная стоянка, без всяких неожиданностей вроде весеннего разлива и ледохода. Да и порт без болезней. А здоровый ли порт в Гонолулу, это тоже большой вопрос. И знаешь, ведь если судно пойдет на зимовку в другой порт, Лярский должен будет выдать Шарипову вперед все продукты по норме. Тут уж экономить ему не удастся. А то он будет морить людей голодом. За чей-то счет содержит он все эти бильярдные и лакеев, не с жалованья же! А тут губернатор прикажет ему выдать сразу все, и продукты будут. Присылает же ему казна. - Ну, а Лярский вскипятится? Ему это сильно не понравится. - Нет, он ничего не сделает,- ответил капитан.- Пойми, что он ждет от меня подмоги против Завойко. - А вы знаете, Иван Васильевич,- сказал Невельской на другой день Лярскому,- я решил "Байкала" на зимовку здесь не оставлять. Лярский ужаснулся. Он пытался спорить, но Невельской сказал спокойно, что об этом будет прислано распоряжение губернатора, и если хоть один матрос будет взят из экипажа "Байкала" на другое судно, то за это придется отвечать. Лярский впал в гнев и стал разглагольствовать о том, что ему не доверяют, когда он намерен сделать все возможное для матросов, и что его право распоряжаться ими. 127 Невельской ответил, что судно вообще не должно зимовать в Охотске. Теперь роли переменились. Загорячился капитан, а Лярский сидел огорченный. Разговор шел в каюте капитана. Присутствовал Казакевич и тоже насел на Лярского, помянувши, как бы между прочим, что экипаж этот составлен из матросов "Авроры" - хотя в самом деле аврорцев было немного - п что в Петербурге позаботятся о его сохранении. Лярский повесил голову. Протестовать он не смел. "Так вот зачем ему нужен был гафель",- думал он. После долгих споров Лярский наконец смирился и обещал подготовить "Байкал" к плаванью. Но сначала он хотел получить об этом распоряжение из Якутска от Муравьева. - Вы что же, время хотите упустить? - вдруг рассердился на него Невельской.- Вы что, не верите моему слову, что распоряжение будет? Вы не доверяете мне? Вы оскорбить меня желаете? - Так не от меня зависит,- пытался оправдываться струсивший Лярский. Наконец он дал слово, что начнет подготовку незамедлительно. Сошли на берег, пошли в адмиралтейство, взяли бумагу и карандаши, стали прикидывать общий "вес" порта, то есть сколько пудов надо будет перевезти, если порт переведут на устье Амура, что бросить, что взять, сколько пойдет людей. У Лярского многое было подсчитано. В душе он еще надеялся, что .поедет губернатором на Камчатку, потому и хвастался заранее готовыми расчетами. Разговоры о том, что Муравьев хочет сделать главный порт на Камчатке, заботили капитана. Правда, губернатор был здесь до открытия устья Амура, естественно, что в разговорах с Лярским он не мог говорить о перенесении порта в Амур и вообще, кроме как в Петропавловск, никуда переносить порта не мог. Все же в глубине души Невельской не был уверен, что планы губернатора переменились. Утром Невельской приказал выстроить команду на шканцах. Мрачные, молчаливые матросы вытянулись в струнку, подчиняясь привычной и приятной сейчас для них дисциплине. Капитан понимал, что у них на душе. Хотя он не раз говорил им, что весной вернется и снова примет командование судном, что "Байкал" еще понадобится для важных дел, но 128 трудно было на их месте не впасть в огорчение. Охотск никого не мог радовать. Капитан и офицеры уезжали. На судно заступал новый командир, из здешних невзрачных штурманов. "Они снесли все тяготы безропотно,- думал капитан.- Мы сами уговаривали их стараться, сулили награды и благодарность потомства. И они делали все по убеждению, там, где никакие приказания и угрозы не подействовали бы". - Ну, что же приуныли? - заговорил капитан.- Разве матрос может раскисать? А ведь через несколько дней я сдам судно и уезжаю, и у вас будет новый командир. Что же он скажет про вас? Я еду в Иркутск к генерал-губернатору, который был у нас на корабле в Аяне. Я уже послал рапорт морскому министру, его светлости князю Меншикову обо всех наших открытиях и прошу о наградах всему экипажу. Губернатор в свою очередь представит об этом же государю императору нашему...- При этих словах Невельской повысил голос, переходя на тон торжественный и грозный. Ретер посвистывал в обледеневших снастях, на которых, казалось, были надеты белые стеклянные дудки. Судно стояло в искусственном затоне. За бортом рябила вода. Вдали виднелись лайды: в отлив вода из бухты ушла. А за кошкой шумело море. - В Иркутске вместе с губернатором мы будем ждать повеления его величества государя императора о плаванье "Байкала" в будущем году. А вам тут надо помнить, что "Байкал" еще понадобится для выполнения высочайшей воли,- продолжал капитан.- Помните, что мы не зря шли из Кронштадта, что, кроме нас с вами, дело довести до конца некому! Ведь сколько раз я толковал вам об этом и прежде... А вы, как видно, позабыли мои слова... Он умолк, глядя на своих матросов. Они хотели еще ободряющих слов. Когда, бывало, капитан что-нибудь рассказывал, все становилось яснее, и теперь им, как и всегда людям в таком положении, хотелось, чтобы он дал смысл тяготам и страданиям, которые их ждали. Матросы слушали сурово, но с надеждой. "Мы вытерпим",- как бы говорили их напряженные лица. - А вы, я вижу, уж не такие веселые, как бывало прежде,- продолжал капитан оживленнее. Он знал, что достаточно сказано уже о государе и про важность дела. Надо поговорить по-свойски. - Вот, Агафонов, например, ты, я вижу, совсем испугался. По строю матросов пробежало неохотное и слабое оживление, словно матросы чувствовали искусственность этого перехода к разговору о "простом". - Агафонов, два шага вперед! Агафонов, скуластый матрос с белокурым чубом, старательно ступил два шага. Ноги у него пятками врозь, носками вместе, что делало их похожими на медвежьи лапы. - Ты вчера в бане ударил тазом банщика по голове? - Так точно, вашескородие,- хрипло ответил Агафонов. - Разве ты драться в Охотск приехал? Отвечай! - Никак нет, вашескородие! Агафонов, обычно скромный и терпеливый, ударил банщика, потому что вообще был зол. Он наслушался разговоров товарищей, насмотрелся на Охотск, досады накопилось много, по говорить он не умел и, придя в баню, рассердился и треснул банщика. - Ты что же, приятель, пришел из Кронштадта за тем, чтобы в Охотске банщикам головы проламывать? За этим тебя послали в Восточный океан? На что ты обозлился? Что тебе зимовать в Охотске? Да ты матрос,- значит, ничего бояться не должен. Вот настанет лето, и мы должны посты ставить в новых бухтах, доставлять русскую армию на Амур, переселенцев, скот, коней. А ты хочешь, чтобы я весной сюда приехал, а мне бы сказали, что Агафонов в каторжной тюрьме сидит. А на тебя глядя, и другие возьмутся за то же. Я приеду и спрошу: где моя команда? Что мне скажут? Матросы стояли ни живы ни мертвы. Их тронуло, что капитан приедет сюда весной и спросит о них. Было в этих словах то, что так дорого матросам,- внимание и забота. Теперь, когда он наконец начал их бранить, они почувствовали это. Души их тянулись к нему. Сказано было немного, но все попало в самое сердце. - Да, да! Глядя на тебя,- продолжал капитан,- примутся и другие бесчинствовать! Вон, выпусти-ка Фомина на берег. Он спит и видит показать какой-нибудь вдове свою картинку. Опять по рядам пробежало оживление, которое, правда, не держалось долго. Но на этот раз все повеселели. Капитан сказал, что будет просить губернатора об отправлении судна на зимовку в другой порт и что к этому надо быть готовым. 130 Матросы знали, что, как капитан говорит, так и будет. Ясно, что он вернется и опять пойдет к Амуру. Ведь недаром было упомянуто и царское имя и губернатор. Свой, питерский, капитан хотя и уезжает, но не покидает их на произвол судьбы; за капитана каждый был готов в огонь и воду. Капитан сказал, что от зимовки в Охотске ни команде, ни судну добра быть не может. Что в Якутске он застанет губернатора и вышлет оттуда бумагу, чтобы "Байкал" шел на Камчатку и сразу был бы снабжен всем необходимым провиантом па целый год. Никто пайка не урежет. - И вам сейчас же надо готовить судно к переходу. Море еще долго будет свободно ото льдов, и переход возможен еще в ноябре, время есть. А будущим летом "Байкал" вернется сюда, и я приму команду снова... - А по мне, Геннадий Иванович, тут бы лучше,- говорил под хохот своих товарищей толстощекий матрос Фомин, когда команда разошлась. Все знали, что будет тяжело, но речь капитана тронула. К тому же он обещал побывать в Кронштадте. Конев в этот день шил новый парус на палубе и думал. Он из пензенских крепостных, попал во флот темным и неграмотным, бывал бит, сносил издевательства. Но еще до службы с Невельским выучился читать по складам. Многое повидал во время кругосветного, многое слыхал он н прежде о жизни людей в других странах, а теперь увидал своими глазами. Он отлично понимал слова капитана. Конев был с Невельским на устье Амура и тоже разговаривал там с русским, жившим среди шляков. Про жизнь на новых местах слыхал Конев и от сибиряков и прежде под Пензой - слухи доходили туда о той жизни из-за Урала. Потом слыхал он н про то, как в Америке люди селились на новых местах. И вот ему запало в голову поселиться на Амуре, как Степка Кудрявцев, только когда будет порт на устье, не с гиляками, а со своими, чтобы пахать землю. Земля там, как сказывал русский, хороша, и чем выше, тем лучше. Места понравились Коневу. Рыбы тьма/ Леса - Серп сколько хочешь. Так и представлял он себе рубленые избы новоселов на лугах под обрывами каменных сопок. А лес по осени в золоте, нивы хлеба созрели, рыба идет по реке... Коневу казалось, что все это может быть скоро... Много ли на ото времени надо!.. 131 И слыхал он однажды, стоя с ружьем на часах, ночью, что говорили на юте офицеры. - Крепостному праву долго не быть,- сказал капитан старшему офицеру. Тот соглашался, и говорили вперемежку по-русски и по-французски. Капитан в ту ночь приводил в пример свою команду, что люди могут отвыкнуть от побоев, что не обязательно их драть... Конев чувствовал, что где-то что-то замышлялось, что скоро будут большие перемены. Слыхал и он про восстание парода во Франции; люди там истребляли помещиков - так однажды рассказывал двум мичманам, захлебываясь, молоденький юнкер, когда стояли в Англии. Видно, он узнал про это... И знал Конев, что за эти разговоры капитан и Казакевич могут расстрелять, но сами ведут их потихоньку. Кто враги, кого бояться - Конев толком не знал, но знал одно, что люди в других странах живут без помещиков и что не худо бы все пензенские деревни из-под гнилой соломы и из-под барина вывести на сибирские земли, в кедровые леса... Он был из тех людей, которые всегда видят вокруг тайны, опасности. Он знал, что жгут помещичьи усадьбы недаром и что капитан такие речи ведет не зря. Капитан хороший, но тоже рыло в пуху, чего-то бунтует. И как нарочно, Коневу приходилось в жизни встречать таких людей и слышать разные разговоры, которые подтверждали существование чего-то неизвестного, даже на том корабле, где он служил, п это еще сильнее воспаляло его склонный к любознательности ум. Именно поэтому он хотел от всего старого уйти, уйти на Амур, на новое место. Глазное, что место было просторное, свободное... Капитан уезжал. Последние вещи вынесли, каюта опустела, полки стоят без книг. "Вот тут я жил почти полтора года.- Он постоял, глядя на голые степы.- Сколько было пережито здесь. На "Байкале", может быть, в этой каюте, прошли самые счастливые дни моей жизни". Он вышел, прикрыл дверь с большой блестящей медной ручкой и быстро поднялся на палубу, где уже выстроился весь экипаж. Фомин выступил вперед и поднес капитану подарок: 132 трубку, вырезанную Фоминым из куска дуба, взятого на Амуре. Капитан заметил, что глаза у многих матросов мутны. "Я никогда не оставлю своего "Байкала",- подумал он, чувствуя, что комок подступает к горлу.- Я лгал им, чтобы успокоить, укрепить, лгал именем царя, знал - поверят... Я пустился на испытанный обман. Как я могу иначе действовать? Разве я смею сказать им, что, быть может, и я и пли со мной обречены на гибель? Да нет, это чушь, я сам черт знает что думаю... Но никогда не позабуду своих матросов". Невельского давно волновало то, что ждет его впереди, а теперь к этому прибавлялась еще судьба остающегося здесь экипажа. Он когда-то мечтал, что матросы "Байкала" будут ядром Гудущего приморского населения Приамурья... - Ну, братцы, так помните - жить дружно. Духом не падать. А я буду хлопотать. Капитан стал обнимать и целовать всех матросов по очереди. Многие отправляли с ним письма. Он обещал, что, если будет в Петербурге, навестит семьи тех, у кого они были в Кронштадте. Матросы снесли вещи. Капитан спустился, шлюпка отвалила. Стал виден весь "Байкал" с бортами, усеянными головами матросов. Судно стояло печально, с обледеневшими снастями. И вдруг на нем послышался незнакомый капитану резкий, звонкий голос. Он понял, что это новый командир что-то скомандовал матросам, видно желая покончить с этими тоскливыми проводами и показать, что теперь командует он, его обязаны слушаться. И этот крик короткой, но острой болью отозвался в сердце Невельского. - А все же я его пробрал,- говорил Иван Подобии своим товарищам.- А то ходит по юту и мечтает! Как я сказал, так совесть-то взяла. - Как же, он чувствует! Матросы с удовольствием рассуждали о том, как Подобии выразил свои мысли капитану и тот посовестился. Каждый из них понимал, что Геннадий Иванович совсем не такой капитан, как другие, и каждый гордился, что на "Байкале" было вольное обращение. И отрадно было вспомнить, что смели упрекнуть даже самого капитана. 133 Все же зимовка предстояла тяжелая, без радости и даже без надежды на радость, а дальше - долгие годы службы здесь, где голо, пусто, голодно. - Поехали, аспиды, в Питер, за мамзелями хлестать,- говорил Конев,- а нас хоть бы на берег, а то, видишь, даже списывать не велели, мол, заразы боятся... Вот и настала мена корабля на лошадей. Как все моряки, Невельской любил поездить верхом. И путь предстоял преинтереснейший, через хребет Джугджур, тот самый, продолжение которого считается границей между Россией и Китаем. А там - Сибирь... И только сейчас, влезши на якутскую лошадь, капитан почувствовал, что он Сибири не знает, хоть и читал о ней всю жизнь книги, что это для него совершенно неведомая страна, как Америка для Колумба. И он желал все видеть, знать, изучить. А в сибирском лесу уже стоял холод, морозы с каждым днем становились все крепче. Давно капитан не видал зимы и соскучился по морозам. Тут они были здоровые, крепкие, при ясном небе и ярком солнце. Иногда ему казалось, что он двигается медленно, а события в мире развиваются быстро или что у него не хватает знаний, что еще очень много надо учиться и многое успеть сделать. С каждым днем все сильней охватывала его тревога, как у перелетной птицы с подрезанными крыльями, которой нельзя лететь, хотя уж осень настала. Думал он и о губернаторе. Приятна была предстоящая встреча с Николаем Николаевичем, с Екатериной Николаевной, с Элиз. "Я, кажется, намеревался влюбиться в нее. И ничего у меня не получилось! Дай бог Мише, если любит ее..." И в то же время его сильно беспокоили дела Завойко, и перенос порта на Камчатку, и будущие действия на Амуре. Он надеялся, что с помощью фактов удастся доказать свое губернатору. Однажды утром поднялись на вершину хребта. Меж скал гребня ветер уносил в проломы целые облака снега. Сугробы были высоки, ветер выл, гнул березовые леса. Тут уже настоящая зима. И дальше за хребтом - замерзшие болота, снега и снега. 134 Капитан все замечал: и нищету населения, и болезни, и чахлый скот, и жалкие жилища якутов и русских - все волновало его. Ночью он спал тревожно. По ночам давили тяжелые сны. Иногда он просыпался от своего крика, постоянно был напряжен, как бы в ожидании чего-то... Г л а в а 19 ЯКУТСК Стояли сильные морозы. Однажды в полдень с холма завиделся Якутск. Низкий деревянный город широко раскинулся по долине, и Невельской с любопытством всматривался в его черты. Ото был первый сибирский город, который видел он в своей жизни. К тому же город старинный, о котором не раз было читано, который с детства представлялся воображению. Тут, по описаниям и слухам, частично сохранился архив с подлинными донесениями русских землепроходцев: Хабарова, Пояркова, Степанова и других... В старину здесь был центр русской жизни в Восточной Сибири, сборище вольницы, подобное Запорожской Сечи; отсюда совершались смелые походы на Амур, на Зею, к Дамскому морю и на север, сюда свозилась добыча. Подъезжая к Якутску, офицеры видели перед собой дрянной захолустный город, в котором, однако, можно отдохнуть, а Невельской испытывал сейчас такое чувство, словно встречался с живой историей. Над городом виднелись купола каменных церквей и соборов, а в стороне от них, в дыму и морозной мгле, проступали тонкие очертания бревенчатых древних башен и с ген старинной казачьей крепости. Купола церквей придавали мрачному Якутску празднично-сияющий, торжественный вид, который особенно должен был поражать тунгусов и якутов и вообще простой народ, в кои-то веки выбиравшийся в город ltd лесной глуши и тундр. Тут был один из богатейших в мире пушных рынков, а также рынок мамонтовой кости. Миновав полосатую полицейскую будку, въехали в улицу. Дома города были черны, но обширны и, видимо, не так низки, как казалось сейчас, когда их занесло снегом. Тучные срубы с сугробами на высоких крышах обнесены бревенчатыми забо- 135 рами с шатровыми воротами. Множество дымов заманчиво и дружно налито из заснеженных труб, и путникам, уставшим и иззябшим, представлялось, что тут главное занятие жителей - топить печки и отогреваться. Выше церковных куполов дымы сливались и стлались белыми кучевыми облаками, в проемах между которыми светило солнце. Офицеры, зная, что этот якутский пейзаж таит где-то в своей глубине маленькое общество во главе с генералом, всматривались с любопытством, ожидая, когда же и как этот мрачный Якутск разрешит задачу, которая всюду решалась одинаково. Kaк бы ни был мрачен вид любого городка в России и как бы ни были дики и нищи его обитатели, но в каждом находились богатые дома, а значит, и общество, и балы... В областном управлении офицерам дали провожатых, чтобы развели их по квартирам. Губернатор, узнав о прибытии Невельского, немедленно послал за ним. В доме начальника округа, где остановился губернатор, на самом деле ничто не напоминало о тех избах и юртах со слюдяными окошками, с пластинами льда вместо стекол, в которых ночевали моряки по дороге, о лошадях, которые падали, разбивая в кровь колени, дохли на глазах под ударами кнутов или ломали ноги на обледеневших обрывах... От хрустальных люстр, от изразцов для печей и до тропических растений здесь все было привезено из Петербурга. - Ждем, ждем, Геннадий Иванович! - восторженно встретил Невельского губернатор. Екатерина Николаевна отдохнула и похорошела, ямочки на ее щеках стали заметней. Теперь уж ей и Элиз не приходилось, как на "Иртыше" и в Аяне, каждое утро затягивать друг другу корсеты и застегивать платья. К их услугам были две горничные. Правда, сложные прически с локонами они делали сами. Христиани кокетливо и с живостью улыбнулась капитану, как хорошему знакомому. Тут же были Струве и доктор Штубендорф. За обедом подавали щи, беф, оленьи языки, рыбу, нельмовые пупки; стояли серебряные ведерца с бутылками во льду и вазы с черным мороженым виноградом из России и с гавайскими апельсинами из Аяна. Губернатор, с салфеткой, косо падавшей через его мундир, склонясь над столом и выкинув из кулака указательный палец тычком вверх, восклицал, обращаясь к Невельскому: 136 - Я говорил вам, что Ледрю Роллен вылетит в форточку! К власти идет Бонапарт! Он - ставленник англичан... Булькало вино, подавался десерт... После обеда Муравьев увел капитана в кабинет. - Теперь рассказывайте, дорогой Геннадий Иванович! - Прежде всего, Николай Николаевич, я прошу вас о спасении "Байкала". - Что же за гибель грозит ему? - с несколько шутливым удивлением спросил генерал. - Гибель не в бою и не в море, а на берегу, в гнилом Охотске, в порту очень нездоровом, пропитанном духом Компании... Муравьев стал серьезен. Он все понял. Ему нравилось, что опытный моряк не хочет дозволить своему судну зимовку в негодном Охотске. - "Байкал" нужен будет нам для дальнейших исследовании. На нем хорошо обученная, дисциплинированная команда, < оставленная мной по выбору из лучших матросов в Кронштадте. Я очень прошу вас принять меры для спасения этого судна и его заслуженного экипажа. - Но что же надо сделать? - быстро спросил губернатор, раскидывая руки и показывая, что не следует волноваться: дело ясно. - Прежде всего, я прошу вас отдать приказание начальнику Охотского порта, пока еще не закончилась навигация, немедленно отправить "Байкал" на зимовку в Петропавловск. - В Петропавловск? На Камчатку? - Да, Николай Николаевич, только туда... Муравьеву ото было еще приятней слышать, но он смотрел с некоторой пристальностью, в таких случаях выражавшей настороженность. - Я немедленно отдам приказание снабдить его для зимовки в Петропавловске всем необходимым. Но ведь поздняя осень? Переход еще возможен? - Да, н на судне все готово к этому... Кроме того, Николай Николаевич, необходимо принять меры к сохранению экипажа судна в прежнем составе, ни в коем случае не дозволять ни Вонлярлярскому, ни Машину списывать людей на берег или на другие суда. - Вполне согласен с вами,- категорически ответил Муравьев,- действительно, надо иметь хоть одно порядочное судно! Губернатор вызвал Струве и приказал составить бумагу на 137 имя Вонлярлярскою об отправлении "Байкала" на зимовку в Камчатский порт. Невельской просил отправить зимним путем из Анна к устью Амура па оленях Орлова, подробно объяснив цель такого путешествия. - Прошу вас, Геннадий Иванович, напишите сами инструкцию Орлову для посылки в Аян с нарочным для передачи Завойко. - Инструкция господину Орлову уже составлена мной, Николай Николаевич.- ответил капитан. Он достал из кармана вчетверо сложенную бумагу и подал ее губернатору.-Судите сами, ваше превосходительство, сколь нужен для нас такой человек, как Орлов. Это прекрасный моряк, знаток края в полном смысле слова. Он знает по-тунгусски и немного по-гиляцки... Но унизительное положение его во многом является препятствием тому делу, которое он мог бы исполнять. Он нужен нам не в качестве частного лица, а именно в той должности и в том чине, которые соответствуют ему и принадлежат по праву. Поэтому я прошу вас, ваше превосходительство, если вы найдете возможным, ходатайствовать о прощении Орлова. Муравьеву нравилось, что Невельской не касается сути вопроса, не говорит, виновен Орлов или нет в прошлом, а судит, нужен он или не нужен. А раз нужен, то просит за него. В этом была широта взгляда, отсутствие предрассудков. "Как в Австралии или в Америке,- думал Муравьев,- какое дело до того, что за человек был прежде. Судит о нем, каков он сейчас, каков он есть... Хотя... У нас часто точно так же...- пришло ему в голову,- нужен человек - прощаем проступки, воровство и все такое прочее. Не нужен - не беда, что нет вины. В ссылку его, в Нерчинск! Чуть-чуть не как в Австралии..." - Я ознакомился с его делом,- продолжал капитан,- и глубоко убежден, что он невиновен. Человек, которого он застрелил, был мерзавец, и мере терпения людского есть предел... - Вы просите за Орлова, и этого достаточно,- ответил губернатор,-я вам верю. Струве ушел. Губернатор спросил, какое все же впечатление произвел Охотск и его начальник и кто лучше - Лярский или Завойко. Невельской сказал, что мало знаком с Завойко, а что Лярский, видимо, дельный человек; эллинг и судно строятся, но в Охотске нехороша бухта. 138 Муравьев спросил про команды охотских судов, про офицеров, встречались ли китобои, что они говорят и какова дорога из Охотска. - Может быть, сейчас, когда подмерзло, вы и проехали, но мириться с ней нельзя! Вы убедились в этом? Летом я ехал - ужас! - Охотская дорога плоха, но тут вряд ли может быть путь удобней. - А аянская? Я тоже приехал по ней! Значительно удобней и лучше. Молчание капитана озаботило Муравьева. - Так о главном, Геннадий Иванович! Благословись, приступим,- пошутил он.- Мне нужны все ваши соображения... Невельской сказал, что, во-первых, нужно всеми наличными морскими средствами немедленно занимать устье Амура, во-вторых, производить исследования лимана самые тщательные, а для этой цели нужны паровые суда, катера или небольшой пароход; подготовлять исследования самой реки с устья; в-третьих, нужны исследования и опись берега к югу от устья, для чего следует использовать "Байкал", отправить его одновременно с занятием устьев к югу; в-четвертых, нужно вытребовать для охраны наших богатств военные крейсера, которые изгнали бы хищников-китобоев и предупредили бы захват иностранцами гаваней на побережье южней устья Амура; в-пятых, нужно добиваться права плаванья по Амуру и уже сейчас заранее готовить для этого суда... - Необходимо подкрепить порт на устье сплавом из Забайкалья, прямо по Амуру. Суда можно, как представляется, строить н