победой!" Из доклада руководителя этого морга: "Дело, товарищи, не в количестве, а в качестве обработки трупов. Родственники наших трупов всегда остаются довольны!" Это вообще записано просто так. А вот рассказ Какабадзе, диалог с Утериным, выписки из акта судебно-медицинской экспертизы -- это так или иначе вольется в статью. Построив в голове примерный план, Вячеслав положил посередине стопку чистой бумаги. Название пришло сразу, и он записал мелко, в уголке: "Мутная вода". Обкатанные критерии "можно" и "нельзя", то есть что пройдет и что не пройдет, помогали быстро обходить острые углы. Он скромно (помня завет Якова Марковича) изложил эпизод с Какабадзе в милиции. Ему приходило в голову, что статья не пройдет, ляжет в стопу других его статей, не напечатанных по тем или иным, а в основном по одной причине. Таких статей становилось у Славы все больше. Написанные по поводу сиюминутных событий, они быстро устаревали из-за отсутствия глубины и теряли исторический интерес из-за пристрастности. Раньше он мог катать о чем угодно и с завидной легкостью. Но едва посерьезнел, стало трудно писать для газеты. От размышлений его отвлекло шуршание под дверью. На паркете шевелился клочок бумаги. Слава поднял и прочитал: "Пусти на минуточку". Ивлев повернул ключ. Надежда, оглянувшись, не видит ли кто, проскользнула внутрь и сама за собой заперла. -- Ты занят? Только покажу новые брюки. Нравятся? А вот здесь не очень стянуто? Потрогай... Вежливо он прикоснулся к ней, и она прыгнула на него, как кошка, обвив руками и ногами. Вячеслав качнулся, но устоял, подхватил ее, поднял и посадил на стол, перемешав тщательно разложенные листки из блокнотов. Сироткина сползла вниз, продолжая стискивать его руками и ногами. -- Пусти, змееныш! -- Работай, мешать не буду, -- она разжала руки и ноги. Плюхнувшись на стул, Ивлев положил голову на рукопись, пытаясь успокоить возникшее сердцебиение и собрать оставшиеся недописанными фразы. Он слышал скрип паркетин, потом почувствовал, как она по-кошачьи гладит ему колени и легонько брыкнул ногой. Не тут-то было! -- Теперь ты мой! -- донесся из-под стола ее радостный голос. -- Если будешь сопротивляться, оторву совсем. Он прикусил губу, протянул руку под стол и погладил Сироткину по волосам. Комната закачалась, поплыла и вдруг остановилась. Еще несколько мгновений Надя сидела на полу, потом поднялась и, стараясь ступать неслышно, направилась к двери. -- Запри за мной, труженик. Слава распахнул окно, и сырой вечерний холод потянулся в комнату. Листки на столе зашевелились. Сырость довела Ивлева до озноба, но привела в чувство. Он запер фрамугу, заставил себя сосредоточиться и дописать еще два абзаца. Материалы без визы "Срочно в номер!" печатались дежурной машинисткой поздно вечером на завтра. Светлозерская, едва Вячеслав вошел в машбюро, не спрашивая, взяла листки, будто почувствовала о чем они. Не допечатав до конца страницу, она выдернула ее из машинки и впилась глазами в покатые линии ивлевского бисера. Дважды пулеметная дробь ее "Континенталя" прерывалась: не веря своим глазам, перечитывала, как Какабадзе били. Оба раза Инна вставала и выпивала по полстакана холодной воды. Отколотив в конце "В.Ивлев, наш спецкор", она прибежала к нему. -- Я поеду, -- сказала она, положив на стол статью. -- Сейчас! -- Никуда ты не поедешь, дуреха, -- мягко урезонил он, положив ладонь ей на ухо. -- Больница-то тюремная... Она села на стул и заплакала. Он поднял ее голову обеими руками, посмотрел, как слезы стекают по краешкам носа в рот, и медленно поцеловал сперва в один глаз, потом в другой. -- Поеду, -- упрямо сказала она. -- Не поедешь, -- устало повторил он ей, как ребенку. -- Максимум, что я могу предложить, -- заменить его на время. -- Кретин! Все вы кретины... Яков Маркович, оставшийся в редакции под предлогом, что у него завал самотека, выкинул в статье Ивлева один абзац в начале и две фразы в конце и возвратил странички Вячеславу. Полищук, не читая статьи, включил селектор, тяжко при этом вздохнув. -- Анечка, Ягубов уехал? -- Только что. Медленно читал Полищук "Мутную воду", то и дело вынимал платок, вытирая лоб. Он не заметил, как вошел Раппопорт и, сопя, сел рядом со Славой. Дождавшись, когда Полищук кончил чтение, он прошепелявил: -- Вы знаете, Лева, чем вы отличаетесь от Зои Космодемьянской? Вам памятника не поставят. Вас извиняют только добрые намерения и дилетантизм. Но все равно: из партии, и с должности, и затаскают. Вы этого хотите?.. Лучше сделать так, ребятки. Наберем, поставим в полосу и вызовем представителя МВД почитать статью. Вы ловите мою мысль на лету, да? Или -- или. Полчаса на колебания и согласования. Скорей всего, они не захотят огласки и дело Какабадзе закроют. Им ведь не придет в голову, что вы не собираетесь печатать статью! А потом скорей-скорей все убрать! -- Шантаж? -- прошептал Полищук. -- Но с благородной целью! И потом, с волками жить -- не поле перейти... Закрыв глаза, Полищук посидел в сосредоточении, взвешивая предложение Якова Марковича. Смелость и трусость образовали в нем такой симбиоз, что граница между ними вообще перестала существовать. -- Эх, мать-перемать! -- в сердцах процедил Лев. -- Вся жизнь -- сплошные компромиссы. Все мы друг другу помогаем быть нечестными... Яков Маркович промолчал. Полищук рванул рычажок селектора, соединился со своим замом в цехе и попросил набрать поскорей и подумать что снять, чтобы освободить на второй полосе место на 180 строк, когда по городскому телефону позвонил из дому Ягубов. Он поинтересовался, как дела с подписанием номера. -- Идем по графику, -- весело отрапортовал Полищук, подмигнув Ивлеву. -- Четвертая и третья полосы подписаны, с минуты на минуту жду остальные. Закругляемся... -- По ТАССу задержки нет? -- Ни строки. Скоро отбой. Спокойной ночи! Повесив трубку, Лев перевел глаза на Таврова. -- Не нравится мне эта возня. Ox, как не нравится! -- ворчал Раппопорт. -- Поверьте травмированному в драках шакалу... Ожидая чистую полосу, они вдвоем наметили, как вести разговор с представителем МВД. -- Пора вызывать, -- сказал Полищук, заметно нервничая. Вбежала Анна Семеновна, тараторя на ходу: -- Ну вот, Лев Викторыч, свеженькая вторая. Только осторожней: воды перелили, тиснули плохо, не запачкайтесь! Едва она убежала, Полищук вытащил из сейфа справочник для служебного пользования, готовясь звонить в МВД, когда загудел селектор. -- Волобуев беспокоит. Добрый вечер! Что-то я в книге регистрации никак не найду... Там у вас на материальчик "Мутная вода" визочка, конечно, имеется? -- Частный случай. Зачем виза? -- Виза? А для порядка. Степан Трофимыч-то знает? -- А как же! Слушайте, Делез Николаич, сейчас я пришлю Ивлева, он вас успокоит... Полищук в остервенении выключил селектор. 47. ВОЛОБУЕВ ДЕЛЕЗ НИКОЛАЕВИЧ ИЗ АНКЕТЫ ПО УЧЕТУ КАДРОВ ОБЩЕГО ОБРАЗЦА Занимаемая должность: старший уполномоченный Комитета по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР (Главлита). Родился 21 января 1919 г. в Ташкенте. Русский. Отец русский, мать узбечка. Социальное происхождение -- рабоче-крестьянское. Член КПСС с 1941 года, партбилет No 12108742. Ранее в партии не состоял, в других партиях не был, из рядов КПСС не выбывал, партийных взысканий не налагалось. Окончил Военную ордена Ленина Академию бронетанковых и механизированных войск Красной армии имени Сталина в 1950 г. Диплом No х 8642. Подполковник бронетанковых войск запаса, комиссован. Военный билет No ТБ 1722048. Код 012/001200. Правительственные награды: Герой Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда, других орденов и медалей 29. Паспорт IV СЕ No 764802 выдан 52 о/м Москвы 29 мая 1961 г. взамен воинского удостоверения. Действителен до 29 мая 1971 г. Прописан постоянно: Москва Б-232, Русаковская ул., д. 25. кв. 17. Тел. дом. 264-88-14. ПОБЕДЫ И ПОРАЖЕНИЯ ДЕЛЕЗА ВОЛОБУЕВА Ни единый штрих в генеалогическом древе и последующей биографии Делеза Николаевича не предсказывал, что он станет работать рядовым уполномоченным Главлита. Он опустился в цензоры по недоразумению. Отец его был хотя и малограмотным, но страстно преданным делу большевиком-ленинцем. Отсюда и взялось красивое имя его сына Делез, с одной стороны, похожее на пышные восточные имена, а с другой, означающее: "Дело Ленина завершим!" Волобуев-отец был послан с красным отрядом на борьбу против басмачей и баев для установления советской власти в Средней Азии. В это время Бухарский эмир, ярый враг Советов, как раз сильно страдал от сифилиса. А в медицинской науке уже было совершено открытие, что все болезни происходят от нервов и только сифилис -- от удовольствия. Дабы пресечь болезнь, придворный врач, немного недоокончивший не то Сорбонну, не то Махачкалу, рекомендовал эмиру полностью заменить контингент и набрать в гарем новых чистых девушек, посредством общения с которыми наступит у эмира выздоровление. Кадровики эмира, вооруженные винтовками, хватали соответствующих девушек и увозили в Бухару. Прибыв на место, большевик Николай Волобуев решил, что лучшим способом агитации несознательных узбеков за советскую власть будет противодействие эмиру в выздоровлении за счет трудящихся женщин, ибо эти женщины должны принадлежать узбекским рабочим и крестьянам. Но когда четверо красноармейцев со своим смелым комиссаром отбили у эмирцев трех юных узбечек и разглядели их без паранджи, трое немедленно на них женились. Двоим, оставшимся неженатыми, стало понятно, что дрались они вхолостую. Среди женившихся был комиссар Волобуев. После победы над эмиром Николай Волобуев занял пост заместителя Наркома просвещения и работал на этом посту до 37-го, когда был расстрелян в качестве врага узбекского народа "за попытку превращения республики обратно в Бухарский эмират". Делезу было восемнадцать, а рано овдовевшей матери его тридцать четыре. На руках у нее оставалось пятеро детей, и она носила шестого. Когда началась война, Делез Волобуев решил кровью смыть со своей семьи позор отца, от которого они с матерью полностью отреклись. В танковых войсках он был механиком, водителем, командиром танка. Попадал в окружение и выходил, горел и шел на таран. Он с отчаянным упорством искал смерти, но таких, как известно, косая не берет. Ордена сыпались на него. Он получил бы вторую звезду героя, но ему со скрипом вручили первую из-за противодействия спецчасти, которую смущали дефекты его биографии. Однако фронтовая печать освещала его подвиги охотно и даже приписывала их магическому смыслу его имени. Всю войну Делез вырезал из газет статьи про свой героизм, надеясь числом хвалебных строк перевесить одну строку: "Сын врага народа". И, видимо, перевесил, поскольку был откомандирован учиться в бронетанковую академию. Герой Советского Союза подполковник Волобуев после академии командовал различными соединениями и служил в Генштабе, где занимался секретным сталинским планом полного освобождения Европы для окончательной победы коммунизма. По вечерам ему нравилось доставать старые газеты и читать о своих подвигах. Жаль только, что об этом за пятнадцать послевоенных лет не написали больше ни разу. Делез решил, что он сам напишет книгу о себе -- не хуже тех, что выходили. И еще ему, честно заработавшему звание героя, вдруг пришло на ум, что напишет он, как было, в отличие от тех звучных слов, которыми пенились известные ему книги. Жена одна безропотно возилась с детьми, он писал. Написал много и стал носить по редакциям. Везде охотно брали почитать, но везде отказывали. Волобуев не понимал в чем дело. А дело было в том, что акценты у него переставлялись чуть-чуть не так, как нужно. То, захватив немецкий город, наши части грабили местное население, то солдаты располагались ночевать в особняке, выгоняли хозяина, но оставляли его дочерей. То появлялись в воспоминаниях поляки и чехи, которые стреляли в наших солдат. И еще герои волобуевской литературы сражались с криками: "За родину! За Сталина!"", а после 56-го в книгах сражались уже не за Сталина, а за партию. Наконец неудачливый автор разделил свою рукопись на две части: можно и нельзя. Оказалось "можно" так мало по сравнению с "нельзя", что от произведения Волобуева вовсе ничего не оставалось. В это время он уже вышел на военную пенсию, поскольку год в армии засчитывается за два, и решил слетать на родину, в Ташкент. В самолете рядом с ним сидел человек маленького роста, лицо знакомое, но Делез его сперва не признал. А когда сосед языком ловко перекатил сигарету из одного угла рта в другой, Волобуев вспомнил. Этот человек командовал его танкистами и шоферами, когда в 56-м очищали улицы Будапешта от трупов. Они даже разговаривали, стоя на мосту между Будой и Пештом, прикидывая, какой объем работы остается. Они были награждены орденами по одному списку. Волобуев услышал, что Ягубов руководит теперь издательством агентства печати "Новости". Он решил, что это судьба и написанное им наконец-то увидит свет. В Ташкенте Волобуев привел Степана Трофимовича к бюсту, который поставили его отцу. Тут Ягубов и предложил Делезу протащить его на должность уполномоченного Главлита. Теперь Волобуев зорко вглядывался в произведения других авторов, чтобы у них не проскакивало чего-либо такого, что было написано им самим. Внешне отношений со Степаном Трофимовичем они не поддерживали, поскольку находились на разных уровнях, но когда Ягубова перевели в "Трудовую правду", он перетащил Волобуева. Тут и начал разворачиваться по-настоящему цензорский талант Делеза Николаевича. Не печатать других оказалось даже интереснее, чем напечатать себя. Начал он не просто с запрещений, а с кропотливых разъяснений сотрудникам, о чем и почему нельзя писать. Государственной тайной является точное расстояние между двумя городами, любые абсолютные цифры производства промышленной продукции (можно только проценты). Запрещено упоминание колхозов, выращивающих мак. Нельзя критиковать недостатки изделий, если они продаются за границу, ибо это подрывает нашу внешнюю торговлю. От разъяснений Волобуев перешел к воспитанию сотрудников газеты. -- Обязанность всего коллектива редакции, -- говорил Делез Николаевич, выступая на летучке, -- помогать Главлиту. Проявляйте инициативу: при отказе авторам ссылайтесь не на цензуру, а на ваше собственное решение. В индивидуальных беседах Волобуев просил не называть его цензором. От этого слова веяло чем-то холодным. -- Я простой политический редактор... Макарцева это раздражало. Но по свойственной ему деликатности он не вмешивался в решения лиц, ему не подчиненных. Однако в душе он считал, что не позволит Главлиту встревать в те вопросы, за которые он сам отвечает перед ЦК. Впрочем, и Волобуев никогда не доводил температуру до высокой. -- Мое дело -- поставить на ваше усмотрение и доложить своему начальству, Игорь Иваныч. -- А решать, если это не касается конкретных государственных тайн и конкретных ограничений по спискам, -- решать, конечно, вам! Слово "конечно" успокаивало Макарцева, и он об очередном конфликте забывал. Деловая энергия Делеза искала выхода, но существовало и чувство опасности. Героизм в тылу только мешал, а его отсутствие только помогало. Войдя во вкус новой профессии, Волобуев размышлял о своем новаторском вкладе в деятельность Главлита. Он пришел к выводу, что его функция не дает полных результатов, так как он приступает к работе над уже готовыми материалами. Вот если бы цензор мог подключаться к автору на стадии замысла, тогда не возникало бы необходимости вынимать лишнее. В январе 69-го Волобуеву исполнилось пятьдесят. Подготовить приветственный адрес юбиляру Ягубов поручил Кашину, а написал его, конечно, Яков Маркович Тавров. Кашин обошел с письмом отделы. Все сотрудники "Трудовой правды", включая Макарцева, подписались под словами: "Желаем Вам, добрый друг нашей газеты, крепкого здоровья и дальнейшей плодотворной работы на ниве славной ленинской печати". Редакционный художник Матрикулов реализовал идею Якова Марковича и изобразил на обложке Волобуева, держащего в одной руке серп, а в другой молот. Яков Маркович пояснил друзьям, что молотом цензор бьет автора по голове, а серпом по... 48. НЕКОНТРОЛИРУЕМЫЕ АССОЦИАЦИИ На двери комнаты маячила дощечка "Уполномоченный Главлита. Вход воспрещен". -- Ну что? -- с порога спросил Ивлев, без особого усердия пожал Волобуеву руку и сел на стул. Делез приветливо ему улыбнулся. -- Слушай, Вячеслав Сергеич! Объясни: почему у вас всегда спешка? Я тут человек новый, прошу, требую, чтобы материалы приносили заранее, ну хотя бы за неделю. Мне же надо согласовать с начальством. Нет! Норовите в последнюю минуту... -- Мы -- газета! На кой нужно старье через неделю? -- Это -- неправильное понимание. Я что ли ограничения придумываю? В Главлите не дураки сидят. Там специально создали группу подтекста -- неконтролируемых ассоциаций. У меня инструкция: первый раз читать текст, второй -- подтекст. Раньше главным был контроль и профилактика текстонарушений, теперь -- подтекстонарушений. К примеру, автор рассуждает о средних веках, а читатель соображает, что у нас еще хуже. Текст укрепляет советскую власть, а подтекст расшатывает. -- И при чем тут "Мутная вода"? -- Сейчас поясню. Критикуете милицию, вроде бы ничего опасного. А читатель поймет, что мутная вода -- это система в целом, понимаешь? -- Какая логика?! -- Ивлев встал и, повернув стул за спинку, пристукнул им об пол. -- А ты не ищи логики. Что вчера можно было печатать, сегодня уже нельзя. Нынче можно карикатуры на глав одних иностранных государств, завтра на других. Я подчиняюсь последней инструкции, только и всего. -- Ладно, -- Слава сделал вид, что уступил. -- Ты, как всегда, прав, Делез Николаич. Снимем материал, не волнуйся! -- Не я волнуюсь -- Степан Трофимыч. -- Он же уехал! -- Пришлось домой позвонить. Оказалось, он о статье-то понятия не имел. Разберется, если уже не разбирается. -- Дома? -- Зачем дома? Сюда покатил... Ивлев смотрел на Волобуева в упор, размышляя: сказать что он думает или просто плюнуть в лицо -- круглое, здоровое, спокойное. Не сделал он ни того, ни другого, а просто вышел, аккуратно прикрыв дверь. Теплые, только что отлитые, серебристые стереотипы третьей и четвертой полос, уже подписанных дежурным редактором Полищуком, пошатываясь на крюках и поскрипывая, давно приползли в печатный цех. Печатники, отрываясь время от времени пососать бесплатного молока из пакетов, снимали тяжелые блоки и устанавливали в ротационные машины. Шла приправка. Медленно прокручивая валы, рабочие подгоняли, подпиливали, придавливали отливки, чтобы оттиск краски был равномерный . ТАСС дал отбой, и пошла первая полоса. Отбой означал, что в номер не поступит срочного материала, в передаче которого газетам ТАСС сам является переправочным звеном. Где готовятся эти важные материалы, обязательные для всех газет, неизвестно. Но о возможности появления таких coобщений редакции уведомляются заранее. В наборном цехе все еще задерживалась вторая полоса, подвал которой занимала статья Ивлева "Мутная вода". Рабочие подходили и читали ее в зеркальном изображении. Такое бывало редко: свою газету печатники презирали, а информацию получали дома сквозь глушилки. Стереотиперы задерживали печатный цех, а тот -- экспедицию. Автомашины ожидали мешки с матрицами, чтобы везти на аэродромы. Там их растаскивали по самолетам и отправляли в города, где "Трудовая правда" печаталась и выходила утром вместе с местными газетами. Срыв графика на несколько минут задерживал доставку газеты в киоски по всей стране. Миллионы, идущие на работу, не успевали купить газету, и она шла в макулатуру. В ожидании отбоя в редакции наступила тишина. Взрывы смеха доносились из комнаты Раппопорта, в которой, кроме хозяина, сидел Закаморный. Дверь в отдел писем была полуоткрыта. Надя, прислушиваясь к шагам в коридоре, тихо регистрировала дневную почту, хотя спокойно сделала бы это завтра. Ивлев мог заметить, что она здесь, и тогда до метро они дошли бы вместе. Кашин кормил рыбок у себя в кабинете, решив оказаться по дороге домой с машинисткой Светлозерской, дежурившей до отбоя на случай, если дежурному редактору понадобится допечатать в номер. Между тем Ягубов стремительной походкой уже входил в наборный цех. Начальники печатного и стереотипного цехов едва за ним поспевали. Начальник наборного спешил навстречу. -- Где ближайший телефон? Ему показали. Ягубов был бледен, немного взлохмачен. Пиджак, надетый впопыхах на голубую шелковую майку, был застегнут на все пуговицы, а не на среднюю, как обычно. Подойдя к телефону, Степан Трофимович набрал внутренний номер Полищука. -- Лев Викторыч! Прошу срочно спуститься в цех. Не ожидая ответа, Ягубов положил трубку и, протянув руку вперед, потребовал: -- Полосу! Ему протянули пахнущий краской лист. Ягубов сразу углубился в чтение, будто стоящих вокруг него и ждущих распоряжений людей не существовало. Дочитав до конца, он аккуратно сложил лист и стал рвать на мелкие части. Измельчив, он смял их, затем разжал пальцы и ссыпал обрывки в ящик для мусора. -- Сколько экземпляров тиснули? -- спросил он. Начальник наборного стал загибать пальцы: -- Дежурному редактору, цензору, "свежей голове", бюро проверки, в отдел спецкорров и в корректорскую, -- шесть, как обычно. -- Соберите все шесть немедленно. За нехватку каждый из вас отвечает партийным билетом. Предупредите рабочих, мастеров, охрану... -- Ясно! Подошел Полищук. Люди расступились, давая ему возможность говорить с Ягубовым. Полищук был явно смущен. -- Нехорошо получилось, Степан Трофимыч, -- он попытался смягчить конфликт. -- Не предупредил вас и взял ответственность на себя. Но печатать ведь и не собирались. Только для переговоров. Ведь с Какабадзе несправедливо... -- А со мной -- справедливо, Лев Викторыч? -- не дослушав, медленно проговорил Ягубов. -- Или, может, я не ваш сотрудник? Но об этом потом... Он повернулся к начальнику наборного цеха: -- Чего вы стоите? Ставьте в полосу загон. Или вы всю ночь тут проторчите?.. Лев Викторыч, пройдемте ко мне. Ягубов нагнул голову, словно собрался бодать собравшихся, и ни на кого не глядя двинулся к двери. Он поднялся к себе в кабинет и открыл его своим ключом. -- Садитесь, Полищук, -- теперь, когда меры были приняты, а ответсек у него в руках, Степан Трофимович успокоился и подобрел. Он просто сидел и курил в задумчивости сигарету за сигаретой. -- Ну и дела! Как прикажете все это понимать? Ведь обманули-то не меня -- я рядовой партийный работник. Вы обманули партию! -- Макарцев в этом вопросе меня поддержал бы. -- Опасная игра! Я думаю, что Игорь Иваныч поставил бы честь газеты выше личных симпатий. -- При чем тут личное? Наоборот! Это и есть защита чести газеты! -- Подмена понятий! Вы можете поручиться за Kaкaбaдзе, как за себя?.. Видите? Что же ставить престиж газеты на карту из-за одного сотрудника. К тому же, если говорить откровенно, я убежден: у нас в стране человек не может быть арестован, если он не виноват! Полищук сузил зрачки и напряг губы, чтобы не возразить немедленно. И проглотил возражение. -- Согласны? -- продолжал Ягубов. -- Но допустим, фотокор Какабадзе действительно невиновен. Он не был пьян, не дрался. Допустим! Кто же так делает? Надо решать на высшем уровне. Тогда и я был бы "за"... Вы умный человек, Лев Викторыч. Мне жаль вас: ЦК такие вещи не прощает, сами знаете. Вы, с вашей хорошей анкетой -- конченый человек. Знаете, я мог бы попытаться поговорить наверху со своими людьми, чтобы это дело замяли, взять часть вины на себя, уволить кого-либо из исполнителей. Но, прямо скажу, от вас тоже кое-что потребуется. Не сейчас и не мнe -- я человек без корысти. А тем, кто вас вытащит, рискуя замарать себя. -- Что потребуется? -- глухо спросил Полищук. -- Мы ведь не купцы, -- усмехнулся Ягубов. -- Сам пока не знаю. Скажем, когда на партбюро будет решаться вопрос об оздоровлении редакции, вы должны быть за... -- За вас и против Макарцева? -- уточнил Полищук, сжав пальцы в кулаки. -- А если вы проиграете? Жест этот не остался незамеченным. Улыбка мелькнула на устах Степана Трофимовича. -- Американцы считают, что тот руководитель хорош, без которого все идет нормально. А стиль Макарцева, между нами, -- вчерашний день, аритмия. Подумайте, на чьей вы стороне. Зазвонил внутренний телефон. -- Сколько? -- переспросил Ягубов. -- Ладно, я сам займусь. Положив трубку, он встал, подошел к Полищуку. -- Кстати, давайте посоветуемся. Хотя мы считаем, что "Мутной воды" не было, мне доложили, что собрали лишь пять полос. Один наш сотрудник все же спрятал верстку со статей. -- Кто? -- Что делать с этим человеком? -- не отвечая, продолжал Ягубов. -- Смотря с какой целью... -- Вот и я думаю: с какой? Цель может быть такая, что и не нам выяснять... -- Просто взял прочитать, -- сразу сказал Полищук, подумав, что лучше предложить из двух зол меньшее. -- Поставим вопрос на партбюро, товарищи решат. -- Тогда включите вопрос о коммунисте Раппопорте в повестку дня. Степан Трофимович внимательно посмотрел на Полищука, пытаясь прочесть эффект от слова "Раппопорт", но Полищук повернулся и пошел к двери. Из своего кабинета Лев позвонил Якову Марковичу. -- В комнате есть кто-нибудь, кроме вас? -- Ага. -- Тогда просто слушайте. Ягубов знает, кто взял верстку. Во избежание неприятностей немедленно отнесите ее Кашину. Скажите, что ее нужно передать Игорю Иванычу. Поняли? -- Значит, ничего-таки не вышло? Но в трубке уже звучали короткие гудки. Яков Маркович мрачно оглядел сидящих рядом с ним Ивлева, Закоморного и Надежду, которая не дождалась, пока Слава к ней заглянет, и забрела к Якову Марковичу. -- Все логично, ребята! -- Ивлев встал. -- Это следовало предположить. Волобуева мы недооценили. Он -- ягубовский сторожевой пес. -- Вот раньше были цензоры!.. -- мечтательно произнес Максим, пустив кольцо дыма. -- Гончаров, Тютчев, Aксаков, Лажечников... Интеллигенты! Но в данном случае, братья, вы сами виноваты! -- Интересно! -- промолвил Яков Маркович. -- Есть такое полезное существо богомол, -- Закаморный говорил красиво, поглядывая на Надю и вдохновляясь. -- Он ловит насекомых. Зрение его устроено так, что он насекомых не видит, если они не шевелятся или ползут медленно. Раздражение зрительного нерва наступает, когда объект промелькнет быстро. Тут богомол и хватает! Уполномоченный Главлита тоже замечает резкое движение. А если мелкими вкраплениями много раз, то для умного читателя можно написать даже антисоветчину. -- Эзоп ты наш! -- Ивлев хлопнул его по плечу. -- Представь себе: идут строчки, в которых ничего нет, кроме повторяющегося "ура!". Если раз уберешь восклицательный знак, богомол вздрогнет. И цап! -- Все гораздо проще, -- Раппопорт потер спину. -- Степан Трофимыч хочет заживо похоронить Макарцева. Для этого нужно доказать, что сейчас "Трудовая правда" стала более удобной для руководства. Макарцев сделал газету серой, Ягубов делает ее коричневой. В лагере, дети, я выпекал газету для зеков, которые мечтали стать свободными. А теперь я выпускаю газету для читателей, вполне довольных тем, что они сидят за колючей проволокой. Ягубов с автоматом -- на вышке. -- Не расстраивайтесь, Яков Маркыч, -- Надя погладила его кончиками пальцев по плечу. -- У вас желудок заболит. -- Как всегда, женщина права, -- засопев, согласился Тавров. -- По домам, чекисты! В коридоре Надю окликнул Кашин. Он тихо спросил ее о чем-то, она ответила и вернулась к компании, а Кашин прошел мимо. -- Чего он? -- спросил Ивлев. -- Выяснил, что у меня день рождения. Спросил, почему его не приглашаю. -- Забавненько, -- протянул Максим. -- Его-то как раз не хватало! Он выразительно постучал согнутым пальцем по стенке. -- Что ты ответила? -- Сказала, буду справлять в ресторане. -- В каком? -- Это надо знать ему, а не тебе. Ты, если захочешь, придешь ко мне домой. А он съездит к черту на кулички... -- Сироткина -- умница, -- заявил Тавров и, посмотрев на Ивлева, прибавил. -- Некоторые этого не ценят. Вячеслав пропустил замечание мимо ушей. В лифте Надежда просунула руку в карман Ивлеву, он в кармане сжал ее руку в своей. На лестничной клетке им встретился Степан Трофимович. Замредактора сделал вид, что ничуть не удивлен этой ночной компании, а так и должно быть. Он и не сомневался, что именно они ждали появления статьи. В чем-чем, а уж в людях он разбирался. Ягубов прошел мимо, чуть наклонив голову, и заглянул в комнату с надписью "Уполномоченный Главлита". Волобуев поднялся ему навстречу. -- Спасибо, Делез, -- Степан Трофимович крепко потряс его руку. -- Я твой должник. -- Да что там, чепуха... Совершив этот краткий дружеский акт, Ягубов ушел так же быстро, как появился. 49. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ Долговязая, чуть косолапящая Катя и юркая полненькая Люся, Надины школьные подруги, бегали с тарелками из кухни в комнату, а гости слонялись, перебрасываясь репликами. Все приехали прямо из редакции, голодные, и ворчали на тех, кто опаздывает. Чтобы побольше наготовить, Сироткина осталась дома. Катя и Люся самоотверженно помогали ей с утра. Генерал Сироткин обещал прийти домой не раньше часу ночи. Лифтеру было приказано пропускать гостей. Надежда обещала обеспечить подругам достаточное количество мужчин, но пока что выбор был небольшой. -- А Слава будет, Надь? -- без посторонних ушей спросила Люся, несмотря на запрет упоминать это имя. -- Ну что привязалась! -- Катя кинулась защищать ее. -- Кажется, тебе объяснили... -- А чего я такого спросила? Мне хочется посмотреть, кому это наша независимая Надька все-таки уступила... Он красивый? Надежда отрицательно мотнула головой. Благо, она резала лук, и плакать можно было в открытую. Она уже почти убедила себя, что не хочет, чтобы Ивлев у нее появился. Будут лишние разговоры, и только. Но, убедив себя, она все-таки надеялась, что он заедет. Пусть не заходит -- она выйдет к нему на лестницу на минуту и возьмет веточку мимозы. Или позвонит, что не может приехать. Пускай придумает любую причину, самую липовую, но пусть придумает!.. В дверь позвонили. -- Граждане, Закаморный, -- вбегая в комнату, уверенно сообщила Сироткина, в душе надеясь, что Ивлев. Звонок повторился настойчивей, и она крикнула. -- Бегу, бегу! За порогом действительно стоял Максим, слегка набычившись. Плащ на груди отдувался, выпуклость Закаморный поддерживал обеими руками, скрестив их на груди. -- Целоваться можно? -- спросил он, не обращая внимания на сидящих по углам Раппопорта и Анечку с мужем. -- Сегодня можно, -- Надя подставила щеку. -- А в губы? -- он облапил ее ручищей, поцеловал и в щеки, и в губы, и в шею. -- Это подарок... Он расстегнул плащ и протянул мягкий живой комок. -- Собака? -- только и произнесла Надя, не зная, радоваться или расстраиваться. Щенок дрожал от холода, шерсть у него местами слиплась, лапы покрылись грязью. Тем временем Закаморный вытащил из кармана бутылку "Столичной" и поставил на столик под зеркалом. -- Это еще не весь подарок, Надя, -- Максим указал на щенка. -- Остальное подарю позже... Строткина понесла щенка в комнату. Она пустила его на пол, он отбежал к буфету, наделал лужу и скрылся под столом. -- Не имела баба хлопот, -- произнесла Раиса Качкарева, редактор отдела литературы и искусства, умеющая к месту вспомнить то, что всем и без нее хорошо известно. -- Один щенок заменяет двух детей. Правда, это беспородный, с ним легче. -- Между прочим, -- включилась Инна Светлозерская, сидевшая на подоконнике так, чтобы все могли видеть ее ноги. -- Это кобелек или сучка? -- Разберемся в процессе размножения, -- ответил Максим. -- А, кстати, здравствуйте, суки! -- Фу, как неэстетично, Макс, -- заметил полулежащий в кресле Яков Маркович. -- Ну зачем же так в лоб? -- Он знает новый анекдот, -- объяснил Сережа Матрикулов, молодой художник, отработавший на Сахалине три года после окончания полиграфического института и теперь взятый в "Трудовую правду". -- Угадал! -- сказал Закаморный. -- Представляете, всех с работы выгнали. Остались Лоры, Доры, Жоры и суки. Лоры -- это любовницы ответственных работников. Доры -- дети ответственных работников. Жоры -- жены ответственных работников... -- Прошу не оскорблять мою жену! -- вставил Полищук. -- Жена молчит, -- заметил Раппопорт. -- Возможно, ее это не оскорбляет. -- И... -- Максим выдержал паузу, -- суки. Это Случайно Уцелевшая Категория Интеллигентов. -- Выпьем мы когда-нибудь? -- застонала Раиса. -- Или нас сюда заманили лечиться голоданием? Вон, щенку уже дали колбасы. Нам не останется... Закоморный принял позу чтеца: -- В стране все хуже дело с мясом, И партия сказала массам: "Опять шалит интеллигент -- Собак развел в такой момент". -- Я Максима боюсь, -- сказала Качкарева. -- И правильно, Раиса Михаиловна, делаете, -- согласился Раппопорт. -- Хотя вообще-то, Яков Маркыч, я всех боюсь. На вид-то я мужик, а душа трусливая, бабская... Сегодня вызывает меня Ягубов, протягивает книжку. Смотрю, рассказы про милицию. Автор какой-то Сизов. "Быстренько, Рая, -- говорит, -- строчите рецензию, да на похвалы не скупитесь". "Ладно, почитаю, -- говорю. -- А если мне не понравится?" "Понравится, Рая, -- заявляет он, -- если вам новая квартира нужна". -- "То есть?" -- "Сизов -- зампред Моссовета, ведающий жилой площадью". Я в библиотеку -- смотрю: на книгу Сизова уже вышло 52 рецензии. Какие только журналы о нем не пишут! -- Всем квартиры нужны, -- сказала жена Полищука. -- Кроме меня, -- заметил Максим, разливая водку. -- А где, черт возьми, Надя? Или мы будем пить за ее подруг? Он по очереди внимательно оглядел Катю и Люсю. Больше ему понравилась Люся, но легче достижима была Катя. -- А почему бы и нет? -- озорно сказала она, и Закаморный улыбнулся, довольный своим ясновидением. -- Посмотрите, гости, -- войдя, Надежда поставила на стол паштет из печени трески с луком и яйцом. -- У меня сегодня потрясающие подарки. Целая выставка! На пианино стоял подсвечник, вырезанный золотыми руками Льва из куска дерева необычной формы. Вот уже полгода Полищук, купив инструменты, резал вечерами по дереву, получая наслаждение от дел рук своих. Подсвечник напоминал скорчившегося от великой муки маленького человечка с огромным фаллосом, на котором человечек, жонглируя, держал горящую свечу. Рядом с подсвечником стояла дощечка, сорванная в лифте: "При повреждении стенок кабины немедленно прекратите пользование лифтом и сообщите диспетчеру". Лишние слова на доске были выскоблены, осталось: "Немедленно прекратите и сообщите". Здесь же, между коробок с конфетами, лежал дар Якова Марковича: кусочек ржавой колючей проволоки, перевязанный розовой лентой с бантом. -- Я тоже хочу проволоку, -- попросила Раиса. -- В крови горит огонь желанья, -- пропел ей Раппопорт. -- Подарки замечательные, -- повторила Надя, растерянно поглядев под ноги. Там щенок выпустил со странным звуком порцию желтой слизи, которая растеклась по начищенному до зеркального блеска паркету. -- Это для аппетита, -- пробурчал Яков Маркович. -- Эх, Надя! -- мечтательно сказал Закаморный. -- Ты не можешь догадаться, какова вторая половина моего подарка. Щенок нагадил, напустил блох. Это, конечно, приятно. Но подарок мой состоит в том, чтобы взять щенка назад и выпустить на двор, где я его нашел. -- Ход щенком, -- сказал Полищук. Максим поднялся из-за стола, вынес щенка за дверь, а после в ванной тщательно вымыл руки. -- НГілито? -- спросил, вернувшись, он. -- Все пьют водку? Тогда пора. За Надю, до дна! Стакановцы вы мои! Выпили, поставили рюмки, молча навалились на жратву, сперва отмечая, что особенно вкусно, а потом поглощая все подряд. Яков Маркович повесил пиджак на спинку стула, оглядел их всех. -- Я здесь самый старый, дети, -- изрек он. -- И скажу вам, что не верю я ни в близость людей по крови, ни по половому признаку, ни по расовому. Верю я только в близость по духу. И поглядите-ка, именно духовное родство запрещают, следят за единомышленниками. -- Телепатии боятся, -- вставил Максим. -- Вдруг окажется неуправляемой духовная связь людей? -- Слушайте! -- перебила Качкарева. -- Ягубов на прошлой неделе послал меня в Калугу, в обком. Подъезжаем к городу -- щит с надписью: "Вперед к коммунизму!" А за щитом знак: "Осторожно, крутой спуск!" Проехали метров сто -- указатель: "Дорога на свалку". -- Качкарева-то -- символистка, -- засмеялся Полищук. -- А что, если мир действительно катится к рабству? -- Мы всегда впереди, -- сказала Надя. -- Блажен, кому отпущены беззакония, и чьи грехи покрыты, -- пропел Максим. -- Выпьем за вождей. Пускай они не устают хоронить друг друга! Следом за коллегой Яков Маркович поднял рюмку к небу и поставил на скатерть. Он с грустью в который раз оглядел острые блюда, столь аппетитные (стол Сироткиной нисколько не напоминал о том, что с продуктами трудно). Раппопорт отломил кусочек хлеба, намазал его маслом и стал медленно жевать. -- Вы почему не пьете, Яков Маркыч? -- к нему наклонилась Светлозерская. -- Не пьют только стукачи... -- Успокойся, моя девочка, -- невозмутимо и ласково ответил он. -- Дай-ка лучше я тебе еще налью... -- Светлозерская инстинктивно укрепляет социалистический лагерь, -- сказал Закаморный. -- Кто не пьет, тот подрывает нашу экономику. -- Если память мне не изменяет, -- заметил Раппопорт, -- еще недавно Макс утвержал обратное: алкоголик расшатывает систему. -- Нормальное диалектическое противоречие, -- сказал Лев. -- Постойте, постойте! -- крикнула Инна. -- Макс, ты между тостами успеваешь еще выпить? Переберешь! -- И разговаривали между собой обо всех событиях, как сказал Лука, -- усмехнулся Максим. -- Ты не беспокойся, Абрамовна, на моей потенции это не отразится. -- Мне все равно! Сережа Матрикулов в это время прижимался коленом к ее ноге. -- Перебор -- наша профессия, ребята, -- твердил свое Яков Маркович. -- Что такое обычная пресса? Эти три примитивные функции: информировать, просвещать и развлекать. У нас задачи посложней: дезинформировать, затемнять, озадачивать... -- По радио призывы к мирному сосуществованию, -- пробурчала Качкарева, -- дикторы читают голосом, будто начинается война. -- Согласно нашей философии материя первична, а сознание вторично, -- стал рассуждать раскрасневшийся Полищук. -- Но поскольку мы уверены, что наши идеи преображают жизнь, нам кажется, что слово преображает материю. И значит, слово первично, главнее материи. Обещания заменяют материальные блага. И, стало быть, слово опаснее поступка. И чужое мнение мы давим танками. -- А что? -- опять заговорил Раппопорт. -- И наивные потомки, Лева, будут читать наши газеты (архивы-то уничтожат!) и думать, что мы были свободны и счастливы. -- Словесное счастье! -- А реальное -- нам невдомек. -- Партайгеноссе Раппопорт прав, -- повысил голос Максим, -- нами никогда не двигали гуманные соображения, которые изложены в наших программах. Вождями руководят дв