---------------------------------------------------------------
Источник: http://www.kulichki.net/inkwell/hudlit/ruslit/limonov.htm
---------------------------------------------------------------
Влажный, бессмысленный и пустой Нью-Йорк в июле оказался далек от меня
как никогда. В каждый мой приезд мы все более отдаляемся и скоро, может
быть, возненавидим друг друга, как часто случается с бывшими страстно
влюбленными. Я пересек Первую авеню и, не встретив ни одного прохожего,
подошел к нужному дому. Достаточно ординарный снаружи, внутри он должен был
скрывать, по словам моего друга Сашки Жигулина, "охуенный пентхауз". В
"охуенном пентхаузе" остановился Жигулин, так же как и я приехавший из
Парижа на побывку в эту баню. Я приехал по литературным делам и потому, что
кончался мой американский документ для путешествий, зачем приехал Жигулин,
я понятия не имел, может быть, от скуки. Он уже несколько лет мотается
между двумя столицами.
Жигулин открыл мне дверь. Я вошел мимо дверей различных служб (в одном
незакрытом проеме виднелась бело-голубая просторная ванная и ванные
принадлежности) в обширнейшее светлое помещение, украшенное даже двумя
колоннами. Слева у стены ввинчивалась вверх лестница, покрытая черным лаком,
сияющая, как рояль. Спешу заметить, что за те несколько часов, которые я
провел в "охуенном пентхаузе", я так и не поднялся по лакированной
лестнице. От Жигулина я узнал, однако, что там помещается верхняя солнечная
палуба корабля-пентхауза.
"Ну живешь! -- уважительно прокомментировал я увиденное великолепие. --
Ни хуя себя!" -- Сам я жил у приятеля на 101-й улице и Бродвее и спал на
диване.
"А ты думал, Лимонов... -- заулыбался Жигулин и потрогал мою рубашку,
сделанную в виде звездно-полосатого ало-бело-синего американского флага. --
Где купил?" "На Бродвее. Шесть пятьдесят". "Клевая рубашка, -- похвалил
Жигулин. -- Ты, конечно, знаешь маленького Эдварда?" -- спросил он и кивнул
на толстенького небольшого человечка с широким ртом, улыбавшегося мне с
дивана. "Безусловно. Привет, Эдвард!" -- сказал я. "Привет, Эдвард!" --
ответил мне маленький Эдвард и встал, чтобы, очевидно, подойти ко мне и,
может быть, пожать руку. "Нью-Йорк таймс", лежавшая у него на коленях,
воскресная, толстая, упала и рассыпалась по ковру в беспорядке.
"Ну, Эдвард, еб твою мать! -- свирепо закричал на него Жигулин. -- Что
ты, блядь, как свинья все разбрасываешь... Я тебя выгоню на хуй! Ты же
знаешь, что мне нужно убирать этот ебаный апартмент, завтра приезжает эта
пизда Шэрил..." "Этот", "эта", "эти" -- любимые эпитеты Жигулина.
Маленький Эдвард вернулся к газете и, напрягая хаки-брюки на заднице,
нагнулся и стал подбирать "Нью-Йорк таймс". Маленький Эдвард -- француз и
живет в Париже. Он прилетел вместе с Жигулиным. У маленького Эдварда
богатые родители. Маленький Эдвард тянется к культуре, к фотографу
Жигулину, к его моделям, к богеме... А буржуазный папа маленького Эдварда
хочет со временем передать ему управление своими фабриками унитазов. Ну
если не унитазов, чего-то вроде унитазов, может, постельного белья или
горчицы. Маленький Эдвард усиленно сопротивляется воле богатого папы.
"Лимонов?! -- прояснилось лицо Жигулина. -- Ты умеешь убирать квартиры?"
"Что ж тут уметь? -- удивился я. -- Умею". "Слушай, поможешь мне убрать
квартиру, а? Завтра приезжает Шэрил, пизда-модель, владелица этого
помещения, а у меня срач. Я ни хуя ни по этому бизнесу, ни по уборке. Ты
будешь мне говорить, что делать, а я буду убирать. Идет?"
У Жигулина был совершенно отчаявшийся вид. В узюсеньких черных брючках, в
тишотке, в узконосых штиблетиках -- его обычная форма -- Жигулин показался
мне сегодня еще худее, чем обычно, хотя он и обычно почти дистрофик. Мне
стало его очень жалко, к тому же я до сих пор должен ему четыре тысячи
долларов.
"Помогу, -- сказал я, вовсе не имея это в виду. Нужно было его
поддержать. -- Но, -- продолжал я, оглядев светлое помещение, -- я не вижу
никакого особенного срача..."
"Вот, Саша, видишь... -- сказал маленький Эдвард удовлетворенно. -- Все
нормально... А ты на меня кричишь, Саша... Здесь не так грязно, как тебе
кажется".
"Правда, Лимонов, здесь не очень грязно? -- с надеждой спросил меня
Жигулин. -- Но эта пизда Шэрил... сошла с ума на чистоте и порядке.
Обязательно приебется к чему-нибудь. Завтра она приезжает проверить, как я
тут. Она -- приятельница Катрин", -- пояснил он. Эта парочка -- Жигулин и
Катрин умели в течение дня превратить самый чистейший апартмент в мусорную
яму. В одной из их квартир в Париже (а квартиры они меняли вынужденно
часто, их выгоняли за грязь) даже завелись мыши, и в отсутствие Жигулина
Катрин, боящаяся мышей, завалила все углы подушками и одеждой. Мне пришлось
побывать вместе с Жигулиным в этом помещении. Квартира, в которую мы тогда
вошли, могла быть охарактеризована только одним словом -- "кошмар".
Расставленные повсюду мышеловки сообщали помещению дополнительный гойевский
колорит. В мышеловках воняли, очевидно, уже несколько дней, пойманные мыши и
приманки, Катрин боялась их вынимать. В сравнении с парижскими квартирами
нью-йоркскую, не свою, Жигулин только легко посыпал грязью и пылью, обошелся
с нею очень по-джентльменски.
"Квартира нуждается в чистке вакуум-клинером, и только, -- сказал я. --
Газеты, журналы сложить, столы вытереть, диваны взбить. Всего несколько
часов работы. В сравнении с твоей обычной грязью, Сашок, -- удивительный
порядок".
Жигулин смущенно улыбнулся. Он знает за собой этот грех. Он и его модель-
подружка всегда накрахмалены и отстираны, сияют. Почему это же отношение не
распространяется на жилище, для меня загадка.
"Ты позвонил этим французским пЈздам, с которыми мы летели в самолете?" -
- сурово спросил Жигулин у маленького Эдварда. Он его явно притеснял и
третировал сегодня.
"Звонил. Их нет... -- уныло ответил маленький Эдвард. -- Но я оставил
мэссидж на их ансверинг-машине".
"Кого бы выебать сегодня, Лимонов, не знаешь?" -- спросил меня на всякий
случай Жигулин, хотя прекрасно знает, что его девушки и мои никак не
взаимозаменяемы. Я пожал плечами.
"Ты накормишь меня или нет?! -- вновь набросился Жигулин на маленького
Эдварда. -- Я по ошибке оставил свою кредит-карт в Париже, или, может быть,
я ее потерял, -- объяснил мне Жигулин. -- Буду вечером звонить Катрин. У
меня совсем нет денег, я целый день ничего не ел, а этот жлоб не ведет меня
в ресторан..." -- кивнул он в сторону маленького Эдварда.
"Давай я пойду и куплю еды?.." -- предложил я ему. У меня было с собой
очень мало денег, но купить в супермаркете кусок мяса я мог.
"Не надо, -- решительно отказался Жигулин. -- У тебя нет денег. Маленький
Эдвард обещал повести меня в ресторан. Где ресторан?! -- закричал Жигулин
маленькому Эдварду. -- Где твой обещанный обед?!"
"Ну, Саша... -- жалобно начал маленький Эдвард. -- Я хочу дождаться
звонка френд-герлс, а то мы останемся сегодня без девушек... Они хотят с
нами поебаться".
"Маленький Эдвард не ебался уже две недели, -- пояснил мне Жигулин. -- Он
способен сейчас выебать козу. Что угодно, но с пиздой... Ты замечаешь, какой
он дерганый? Брось, сука, не крути этот ебаный стерео, ты все поломаешь!" -
- взвизгнул вдруг Жигулин и, перебежав зал, оттолкнул маленького Эдварда от
стерео. Маленький Эдвард за спиной Жигулина виновато и устало улыбнулся мне.
Затем он сел на диван и, достав с журнального столика из пепельницы чуть
начатый джойнт, закурил его. "Ну давайте я все-таки пойду и куплю еды?.." -
- предложил я опять.
"Сиди, не нужно... -- отмахнулся Жигулин. -- Подождем еще немного звонка
этих пЈзд и пойдем в ресторан".
Я пожал плечами и спросил: "Нет ли чего-нибудь выпить, Саш?"
"Сколько угодно, -- сказал Жигулин. -- В самом нижнем отделении буфета
полно бутылей. Только не открывай, пожалуйста, неоткупоренные бутылки и не
допивай из тех, в которых алкоголя на донышке".
Я прошел к буфету, стоящему в отдаленном углу кухни, которая отделялась
от зала всего лишь несколькими ярдами стены. Я выбрал белый итальянский
вермут. Наполовину опорожненная бутыль как раз соответствовала пожеланиям
Жигулина. Открыв, для того чтобы взять льда, морозильник, я увидел, что он
битком набит морожеными стэйками, мороженым фаршем, даже мороженая индюшка
была там. Из интереса я заглянул и в холодильник. Он также был полон
разнообразной еды.
"Эй, -- сказал я, -- хуя вы ноете... Тут полным-полно еды?!"
"А! -- разочарованно протянул Жигулин. -- Ее же нужно готовить".
"Но ведь ты жаловался, что целый день не ел... -- удивился я. И, увидев в
холодильнике бутылки пива, попросил: -- Можно, я возьму пива?"
"Конечно, возьми. Чего спрашиваешь. Там и вобла есть. Хочешь воблы,
Лимонов? Настоящей? Только ты умеешь ее разделывать?"
Кто же отказывается от воблы? И что же ее разделывать... Содрал шкуру, и
готово... Иногда Жигулин вел себя как ребенок.
"Пожалуй, и я с тобой выпью пива с воблой, -- решил Жигулин, поглядев на
воблу и пиво, которые я принес и водрузил на журнальный столик. -- Только
давай подстелим газету на столик, а то все сейчас будет засрано воблой".
Его предложение имело смысл. Так мы и сделали. Я очистил воблу, и мы
стали с удовольствием жевать жирную сушеную рыбу, запивая ее пивом.
Маленький Эдвард сидел на другом диване, далеко у окон, в глубине зала и
каждые несколько минут звонил куда-нибудь по телефону, всякий раз бросая с
раздражением трубку.
"Какой мудак, кроме нас, останется на уик-энд в Манхэттане... --
философски заметил Жигулин. -- Все бляди давно сидят в Сауфхэмптонах и
нюхают кок. Послушай, Эдвард, оставь в покое телефонный аппарат и пойди
лучше купи несколько бутылок пива в деликатессен на углу".
"Но френд-герлс..." -- начал маленький Эдвард. "Ты не волнуйся, мы
поговорим с френд-герлс", -- заверил его Жигулин. Маленький Эдвард неохотно
встал и вышел.
"Хочешь кокаина?" -- спросил меня Жигулин. "Да, -- сказал я. -- Что за
вопрос". Жигулин встал, пошел к кухонному буфету и откуда-то с верхних его
полок достал блюдце. Принес и поставил передо мной. На блюдце там и сям,
линиями и бесформенными образованиями, белел "вайт сноу". Я взял трубочку,
лежащую тут же на блюдце, и приложил ее к ноздре. Втянул. Потом ко второй
ноздре. Кокаин пах пылью. Почти тотчас же раздался гудок интеркома.
"Кого хуй несет?.. -- подумал вслух Жигулин и, взяв у меня из рук блюдце
с кокаином, поспешно отнес его в буфет и поставил на прежнее место. -- Ну
на хуй делиться с маленьким Эдвардом?" -- сказал он мне в оправдание. Сам
Жигулин кокаин не употребляет; у него аллергия к кокаину. На самом деле.
Редкая и аристократическая болезнь.
Через несколько минут вслед за Жигулиным в зал вошел Ричард. Большой,
юный, полный, улыбающийся Ричард сердечно пожал мне руку и уселся в кресло,
так же как и диван стоящее у журнального столика. Мы с Жигулиным дали ему
оставшийся кусочек воблы и отлили пива в стакан. Ричард достал из кармана
цветастой рубашки на выпуск джойнт и закурил. Передал джойнт Жигулину, тот
потянул и передал джойнт мне.
"Посмотрим ТиВи?" -- предложил Ричард. Мы с Жигулиным кивнули согласно.
Ричард встал, взял с телевизора коробочку дистанционного управления и
уселся опять в кресло. Сменив с дюжину станций, остановился на канале МTV,
двадцать четыре часа в сутки показывающем ньюйоркцам видео рок-энд-ролл.
Свежее начинание. Когда я уезжал из Нью-Йорка в 1980 году, этого канала не
существовало.
Майкл Джексон и куча разряженных под таф-панк гомосексуалистов изображали
улично-балетную драку, С большим искусством изображали. "Бит ит!" -- кричал
Майкл Джексон и, как в "Вест-Сайдской истории", выразительно взметал вверх
кулаки. Очень Майкл Джексон был красивенький.
"Гребет деньги лопатой", -- отметил Жигулин, затягиваясь глубоко. Передал
джойнт мне.
"Десять миллионов копий продано только в Штатах, -- лаконично выдал
справку Ричард. И добавил: -- Последнего альбома "Триллер".
Ричард родился в Риге. Попал он в Соединенные Штаты, когда ему было всего
двенадцать лет. В результате он -- страннейшая гремучая смесь. Русская
еврейская сентиментальность и чувствительность смешалась в нем причудливо с
необыкновенной деловитостью и безжалостной практичностью. Ричард -- поэт,
он выпустил сборник стихов с полуголыми моделями на обложке. Ричард и певец
-- он выпустил пластинку-сингл. На трех языках довольно умело шумит с
пластинки Ричард. Он купил участок земли и выгодно перепродал его. Купил
дом и чуть позже выгодно перепродал его. Открыл вместе с Жигулиным мадэл-
эйдженси. Вдвоем они некоторое время продавали белых рабынь из Америки в
Париж... Некоторое время Ричард был даже агентом Жигулина. Он наглый и
уверенный. Всегда приветливо улыбающегося Ричарда можно встретить где
угодно в Нью-Йорке. Я лично встречал его в диско "Рокси", одетого в
токсидо, встретил единожды и на 8-й авеню, шагающего куда-то в шортах.
"Ричард как танк", -- уважительно говорит о нем Жигулин. И в то же время я
достоверно знаю, что Ричард два раза пытался покончить с собой из-за любви
к девочке-модели.
"Хотите кокаина?" -- вдруг обратился к нам Ричард и, вытащив все из того
же нагрудного кармана пластиковый пакетик, швырнул его на стол. Ни я, ни
Жигулин не прикоснулись к пакетику. Я поглядел в ТиВи. Оказывается, прошло
всего несколько секунд. Майкл Джексон разнимал главарей двух балетных банд,
тактично махавших друг перед другом ножами. С марихуаной, как обычно,
секунды превращались в часы...
"Ебаные претендерс", -- сказал я, глядя в телеэкран. Никто не
отреагировал на мое замечание. Ричард вынул из кармана уже не джойнт, но
пакетик с травой, и сделал джойнт. Раздался гудок интеркома. Время,
повинуясь собственной прихоти, теперь повело себя противоположным образом,
оно вдруг ускорилось необыкновенно, и маленький Эдвард возник, как будто
доставленный к нам со скоростью звука. В руках маленький Эдвард держал
пакет, откуда он достал три бутылки пива.
"Пожрать, конечно, не догадался купить?.." -- укоризненно сказал Жигулин.
"Саша!.. -- обиженно воскликнул маленький Эдвард. -- Ты же сказал
пива..." Жигулин собрался ему ответить, но, поглядев на растерянную
физиономию маленького Эдварда, воздержался. В это время зазвонил телефон.
Маленький Эдвард сделал движение к телефону, но, поглядев на Жигулина,
остался на месте. Довольный выдрессированным маленьким Эдвардом, Жигулин не
спеша встал и пошел к телефону. Маленький Эдвард плюхнулся на его место
рядом со мной на диване.
"Йес, это я, Саша, -- нагло объявил Жигулин в телефонную трубку. -- Ах,
это ты, Шэрил..." -- Голос Жигулина сразу же зазвучал приветливо и бодро...
Я поглядел в ТиВи. Группа "Диво", в белых горшках на головах и желтых
комбинезонах, маршировала, выстроившись в два ряда. Шла прямо на меня. Я
вспомнил, как в прошлый мой приезд, в диско "Нью-Йорк, Нью-Йорк" в меня
почему-то усиленно всматривались другие посетители. Когда же я спросил
наконец у одной маленькой пиздюшки в черном, почему она меня так
разглядывает, она, застеснявшись, сказала, что чего же я хочу от людей,
если я рок-стар, и разве я не главный певец группы "Диво"? На мой взгляд, я
вовсе не похож на этого парня, даже если напялить на меня комбинезон и
горшок.
Жигулин закончил разговаривать и шел к нам довольный.
"Она приезжает не завтра", -- сказал он. "Когда?" -- спросил маленький
Эдвард. Жигулин не успел ему ответить, потому что телефон зазвонил опять и
Жигулин вернулся, дабы уделить ему внимание.
Ричард сделал еще один джойнт, и мы стали смеяться с ним и менять каналы
каждые несколько минут. Маленький Эдвард, который почему-то не был так
глубоко омарихуанен, как мы, очень на нас злился. Он хотел смотреть
классический ковбойский фильм по девятому каналу.
"Эдвард, -- обратился к нему Ричард, нагло улыбаясь, -- ты должен
научиться возноситься до такой степени, чтобы тебе было все равно, что ты
смотришь. Воспитай себя. Посмотри на нас с Лимоновым. Все каналы и все
фильмы для нас -- одна большая комедия человеческой жизни. Мы рады всему".
"Да", -- подтвердил я.
"Это потому, что он француз, -- сказал подошедший Жигулин. -- Сейчас
приедет Эвелин", -- объявил он всем.
"На хуя?" -- равнодушно улыбаясь, спросил Ричард.
"Мы что-нибудь сообразим вместе, -- сказал Жигулин. -- Потом у нее
огромная машина. "Бьюик". "У нас у самих есть машина", -- заметил Ричард
"Будет много людей", -- настаивал Жигулин. Я уверен был, что будет много
людей. Жигулин -- величайший организатор. Он всегда и в Нью-Йорке, и в
Париже, и в Израиле, и до этого в Москве в совсем еще нежном возрасте
организовывал и сплачивал толпы. Потом он, правда, не знал, что ему с
толпой делать, но организовывать он умел. "Кто такая Эвелин?" -- спросил я
Жигулина. "Драг-дилер, -- сказал Жигулин. -- Француженка. Оттянула срок,
сейчас на пробэйшан. -- Он многозначительно помолчал. -- Эвелин одна из
крупнейших драг-дилеров в Нью-Йорке". "У нее есть трава? -- жалобно спросил
маленький Эдвард. -- Ты помнишь, Саша, я тебе говорил, что хочу купить
травы".
"Она не занимается травой, слишком мелко для нее, но может достать. Она в
кокаине, -- объяснил важно Жигулин. -- Думаю, что и героин у нее есть. Но
героина она стесняется..."
Опять зазвонил телефон, и Жигулин ушел. Надвигался вечер. Обычный вечер
Жигулина. Теперь он будет еще часа два пиздеть по телефону, и будут
прибывать все новые люди, пока целою толпою, набившись в машины, они не
отправятся кочевать по ночному городу. И будут кочевать до утра, из диско в
диско, к рассвету приедут в модный и дешевый ресторан, где каждый будет
неохотно расплачиваться.
"Нужно будет угостить Эвелин нашим кокаином", -- внезапно объявил Ричард,
еще несколько минут назад как будто бы возражавший против прибытия Эвелин.
"На хуя ей твой кокаин?.. -- изумился вернувшийся от телефона Жигулин. --
У нее самый лучший кок в городе, розовый нон-катэд, идиот!" -- Жигулин
покачал головой.
"Сам мудак! -- спокойно сказал Ричард. -- Мы столько раз нюхали ее
кок..." "Ты нюхал..." -- успел вставить Жигулин. "Хорошо, я нюхал, --
согласился Ричард. -- И твоя Катрин нюхала. У драг-дилеров больное
самолюбие. Им все время кажется, что их используют и приглашают только для
того, чтобы они принесли кок... Я хочу ее угостить, пусть она знает, что мы
не из-за кокаина с нею общаемся".
"ОК, ОК, ты прав!" -- объявил Жигулин и поднял руки.
"У вас есть кокаин? -- спросил маленький Эдвард. -- Понюхаем?" --
предложил он.
"Есть", -- лениво согласился Ричард, кивнув на валяющийся между бокалами
пива и дочиста обглоданными костями воблы пакетик.
"Погоди, Эдвард! -- раздраженно приказал Жигулин. -- Сейчас появится
Эвелин, тогда и понюхаем... Неприлично будет угощать ее остатками".
Маленький Эдвард зло переменил позу, еще более ввинтившись в подушки
дивана. Потом нашел в пепельнице остаток джойнта и закурил его. Закашлялся.
Драг-дилер Эвелин появилась в момент, когда маленькому Эдварду удалось,
воспользовавшись тем, что моя и Ричардова воли ослабели под действием травы,
опять увидеть довольно большой кусок ковбойского фильма. В фильме Джон Вейн
и некто похожий на нынешнего Президента, может, это он и был, седлали
лошадей. Очень умело.
В мелких, неприятных кудряшках, целая волна их пеной застыла на ее
голове, Эвелин уселась рядом со мной. Ричард тотчас же предложил ей кокаин,
а Жигулин приветственно помахал ей от телефона, с которым он последние
полчаса уже и не пытался расстаться.
Эвелин привычно попробовала кончиком языка предложенный ей Ричардом
кокаин, который он вывалил на стекло ловко сдернутой им со стены картинки,
изображающей одинокую, тщательно вырисованную лошадь. Лицо ее приняло на
мгновение снисходительное выражение, но Эвелин не объяснила свое выражение
словами. Она послушно занюхала кокаин Ричарда и, улыбнувшись, протянула
лошадь в рамочке мне.
"Хотите, сосед?" -- спросила она.
"Эдвард живет в Париже, -- объявил на некоторое время освободившийся от
щупальцев спрута-телефона Жигулин. -- Он -- писатель".
"Как вам нравятся парижские женщины? -- спросила Эвелин и повернулась ко
мне. -- Я -- француженка".
Кое-какие парижские женщины мне нравятся. Она мне не понравилась. Прежде
всего она была стара. Когда-то, лет десять тому назад или даже пять, она, я
думаю, была очень ничего. Теперь же, увы, слишком мелкие ее черты,
пообносившись в жизненных бурях, выглядели... пообносившимися в жизненных
бурях. Я отметил про себя сходство ее лица, шеи и особенно ужасных рук со
старым замшевым костюмом. Со временем вытирается замша на лацканах, по
периметру карманов, на всех выдающихся частях. Впрочем, подумал я,
пристально взглянув на ее узкую юбку, пизда у нее, безусловно, ничем не
хуже других пизд.
Она поймала мой взгляд, направленный своим острием в район ее пизды, и, я
думаю, поняла и ответила, как мне показалось, благодарным взглядом. Затем
она быстро встала и прошлась по комнате. Уже объявивший нам, что у него нет
больше травы, Ричард извлек откуда-то новый пакетик, свернул джойнт и
передал его Эвелин. Эвелин повертела джойнт в руке, недоуменно глядя на
него, потом подошла ко мне и вручила джойнт мне: "Я не курю траву".
Я взял джойнт, закурил, Эвелин сделала еще несколько кругов по залу и,
спросив разрешения у Жигулина: "Можно я позвоню?" -- присела у телефона.
"Луис? -- сказала она. -- Слушай, я не смогу сегодня появиться, давай
перенесем все на завтра? ОК? Тэйк кэр. Да. Да. Я сказала "да". -- Она
встала и опять кругами пошла вдоль стен по периметру зала. Я отметил, что в
профиль ее лицо напоминает усохшую птичью головку. Носик вперед, острые
линии у клюва, резкие набухшие мешочки у глаз. Но бронзаж, о мои французы,
лицо ее покрывал прекрасный бронзаж, что еще более сближало Эвелин с
подержанным замшевым костюмом.
Подергавшись, после еще десятка кругов по апартменту она вновь уселась
рядом со мной, покопалась в обширной сумке и, достав оттуда большую
таблетку, быстро проглотила ее. Заметив мой взгляд, спросила: "Хотите
квайлюд?" "Хочу", -- согласился я. И проглотил протянутый мне квайлюд. "Вы
так и не ответили, нравятся ли вам парижанки", -- смеясь, сказала она,
нервно выискивая нечто в моем лице. Я понял сигнал: "Меня редко ебут сейчас,
и если ебут, то не те, кого бы я сама хотела".
Я сказал: "Да, французские женщины мне нравятся", -- и послал ей сигнал:
"Я тебя выебу, если хочешь, я хороший... Но не рассчитывай на многое.
Рассчитывай на одну ночь, хорошо?"
Она углубилась в подробное объяснение того, почему, по ее мнению,
французские женщины лучше американок, я ей что-то отвечал, но все это уже
не имело значения, потому что мы были согласны позже встретиться, как
животные, в одной постели. И когда спустя какое-то количество минут
обнаружилось, что она сидит, прижавшись ко мне спиной и плечом, а моя рука
пропущена вокруг ее талии и ладонь покоится на ее животе, от которого
сквозь юбку в мою ладонь впитывается жар, я не удивился. Она беседовала с
Ричардом, и толстый юноша тоже не удивлялся. По ядовитым губам худенького
Жигулина иногда пробегала легкая усмешка, когда он глядел на меня и драг-
дилера, но это была усмешка не удивления, а скорее удовлетворения. Усмешка,
казалось бы, говорила: "Я всегда знал, Лимонов, что ты труположец. Что ты
спокойно подбираешь то, что плохо лежит, и что тебе лень подождать до конца
вечера и найти себе в диско молодую жертву, с гладкой кожей и свежим
ртом... Какой же ты сука, Лимонов, практичный". В усмешке Жигулина
содержалась и доля восхищения мной, восхищения тем, как быстро и расчетливо
я устроил свои дела. Только маленький Эдвард смотрел на меня с презрением,
не понимал низенький Эдвард великой мудрости, заключавшейся в моем
поведении. Жигулин понимал. Я был совершенно уверен в том, что маленький
Эдвард не будет ебаться еще две недели, если не изменит своих взглядов на
мир. Так и уедет из Нью-Йорка, не поебавшись, если не изменится...
Маленький Эдвард меня презирал по глупости. Я снисходительно встретил
взгляд маленького Эдварда и погладил Эвелин драг-дилера по животу. Я был
опытный мужчина, а маленький Эдвард -- пиздострадатель, идеалист.
Уже в час ночи мы сели в старый "конвертабл", принадлежащий Жигулину и
Ричарду. Ричард сел за руль. "Конвертабл" заревел, потом задребезжал, как
готовое отвалиться крыло аэроплана. Эвелин закричала, что она не хочет
ехать в "конвертабл", что она боится, она возьмет свою машину. Эвелин и я с
нею вылезли и, пройдя с десяток шагов, нашли ее старый, но необыкновенно
мощный и вместительный "бьюик".
Мы могли, конечно, и не ехать в модный ресторан, находящийся в самом даун-
тауне, в районе складов и индустриальных зданий. Мы могли поехать к ней и,
наглотавшись еще квайлюдов, лечь в ее постель. Но мы, не сговариваясь,
решили все же принять участие в народных развлечениях и только после этого
предаться развлечениям индивидуальным...
Все "новой волны" нью-йоркские новомодные места всегда открываются в
ужасных районах. Может быть, для того чтобы сообщить посетителям
дополнительное возбуждение, эксплуатируется и страх. Вот уже с год очень
модным считается "Пирамид" -- тесная темная дыра бар-диско на авеню А.
Приятелю моего приятеля двухметровому шведу запустили в живот нож, когда он
вздумал пройтись от "Пирамид" в более обжитые районы Веста. Находясь на
одной широте с Гринвич Вилледж, "Пирамид", однако, находится на другой
долготе. Модный в самом конце семидесятых годов "Клаб Мадл" также находился
за Канал-стрит, на территории, более подходящей как сценическая площадка
для съемки фильмов ужасов, чем для размещения модного ночного клуба... До
этого "Ошэн клаб"...
"Эксцесс", куда мы вскоре приехали, хотя бы помещался на достаточно
освещенной стрит. У входа, озаряемого нарочито неистовыми неоновыми огнями,
-- стилизация под начало шестидесятых годов, -- время нейлоновых рубашек,
узких брюк, набриллиантиненных волос и неона, -- болтались без дела, стояли
группками стилизованные под начало шестидесятых годов юноши и девушки. Я и
Эвелин, показалось мне, были в сравнении с ними несколько более зрелыми,
чем необходимо. В неоновом свете входа и полутьме внутренностей "Эксцесса",
куда мы отважно шагнули, -- Эвелин впереди, я -- сзади, я легко утерял
десять лет возраста, боюсь, однако, что Эвелин свои лишние десять не
утеряла.
Маленький Эдвард и Ричард были уже там, но Жигулина уже не было. Он,
усевшись за руль, отправился за "френд-герлс", плюс по дороге он собирался
захватить модель "с очень самоубийственными тенденциями", сочувственно
сообщил мне Ричард.
Внутри "Эксцесс" был плотно начинен такими же юношами и девушками, как и
те, кто стояли снаружи. Многие из них напоминали известных киноактеров или
ту или иную звезду рок-энд-ролла. Промелькнул, испуская вокруг себя сияние,
или сам Билли "Зэ Идол", со тщательно ухоженной золотой шевелюрой, или его
удачный подражатель. "Это Билли Идол?" -- спросил я Ричарда. "Очень может
быть, -- заметил Ричард и добавил: -- Никогда не знаешь".
Мы как будто бы собирались ужинать. Или обедать. Что мы собирались
делать, в действительности было известно одному только Жигулину -- нашему
вождю и организатору всех наших передвижений. Маленький Эдвард сообщил, что
Жигулин уже заказал для нас столик, но что все места заняты, и мы на
очереди, и столик освободится только через сорок минут минимум, а вернее
всего, через час. "Почему бы нам не поехать в другое место? -- предложил я.
-- У нас же есть машина". -- Все посмотрели на меня, как на сумасшедшего.
"Ты хочешь уйти из "Эксцесса"? -- спросил Ричард, пораженный. -- Но мы
должны дождаться Сашу?.." -- быстро добавил он, увидев, что я с критической
усмешкой разглядываю внутренности "Эксцесса" и их содержимое.
Уйти из "Эксцесса"? Какой ужас!.. Небольшое пространство вокруг бара было
битком набито телами, и несчастные посетители должны были прижимать свои
дринки крепко к груди, чтобы не разлить их в момент, когда очередной
пришелец протискивал свое тело между другими телами. Дальний край толпы
терся спинами и боками о первые столики и стулья ресторана и о спины и
локти поздно обедающих других "претендэрс" -- выпендрежников. Метрдотель --
мордастый парень в черном жилете и черных брюках выкрикнул "Лейбовиц!" и
тотчас убежал в кухню. Толпа засуетилась, и сразу несколько человек
ринулось к столикам из толпы. Метрдотель опять появился и растерянно
уставился на сразу нескольких Лейбовицев, нагло глядящих на него. "Столик
на двоих? -- переспросил мордатый, заглянув в книжку. -- А вас? -- Он
пересчитал столпившихся перед ним лейбовицев. -- Пять". Оказалось, что один
Лейбовиц был фальшивый, и с ним были двое друзей. Настоящий Лейбовиц
показал мордатому мэтру свои водительские права, и ненастоящий Лейбовиц был
изгнан, хитрец, обратно в толпу.
"Полным полно претендэрс", -- обратился я к Ричарду, вздохнув. Ричард
кивнул, но, разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы покинуть модный в
этом сезоне "Эксцесс".
"Хочешь квайлюд?" -- прошептала Эвелин, вернувшаяся из туалета.
"Хочу", -- заявил я, и она горячей рукой сунула мне в руку квайлюд. Я
бросил квайлюд в рот и, с трудом протиснув руку вниз, толпа сдавила нас еще
сильнее, пожал благодарно горячую руку драг-дилера.
"Выпьем?" -- предложил я команде.
"Выпьем", -- согласился Ричард, записывая что-то в записную книжку.
Книжку он небрежно положил на плечо маленького Эдварда, который затих,
очевидно, с нетерпением ожидая обещанных "френд-герлс". Я заглянул в
книжку. Ричард писал стихи!
Мы протиснулись к бару и заняли единственно доступное более или менее
место -- у входа в бар. Доступным оно было потому, что официанты все время
сновали в бар и из бара и, очевидно, привыкнув к жесточайшим условиям труда
в "Эксцессе", не всегда оповещали стоящих на их дороге посетителей о своем
приближении. В результате пиво маленького Эдварда, за которое после
некоторого всеобщего замешательства заплатил я, выплеснулось ему на тишот.
Эвелин тоже пригубила пиво, я и Ричард пили джин-энд-тоник, становилось
душно. Все более душно, говоря точнее, потому что вначале тоже было плохо.
Ричард, взяв джин-энд-тоник, протискался постепенно, поскребывая ручкой
голову, к входной двери "Эксцесса", и мне от бара было видно, что он уселся
там в нише окна за дверью и продолжил сочинение поэмы. Может быть, поэма
была об "Эксцессе". Эвелин, таща за собой сквозь толпу свою сумку, опять
отправилась в сторону туалета. Мы с маленьким Эдвардом остались вдвоем,
прижатые друг к другу животами.
"По-моему, она ходит в туалет колоться, -- сказал маленький Эдвард. --
Героином, я думаю, или героином с кокаином. Прошлый раз, когда она
вернулась из туалета, рукав ее рубашки был в мокрых пятнах на сгибе, как
кровь... Темные пятна..."
"Может быть, -- сказал я, философски пожав плечами. Наблюдательность
маленького Эдварда меня раздражала. -- Что мы можем сделать в любом
случае?" -- добавил я, так как маленький Эдвард все еще вопросительно
глядел мне в глаза. -- Может, она бегает в туалет отлить, может, у нее
слабый мочевой пузырь..." -- закончил я зло. Маленький Эдвард в Нью-Йорке
не в первый раз, но ему все еще мерещатся наркоманы-джанки в каждом мирно
глотающем квайлюды драг-дилере. Когда вернулся злой и одинокий Жигулин, мы с
Эвелин откланялись. Я понял, что далее меня ожидает бессмысленное таскание
по ночи в компании нервных, желающих поебаться молодых людей, и только.
"Слушай... -- обратился я к Эвелин, -- поедем к тебе. -- И добавил: --
Если ты не возражаешь".
"Поедем, -- согласилась Эвелин. -- У меня есть четыреста квайлюдов, пол-
паунда кокаина, и если ты любишь мескалин..." -- Она засмеялась, она
счастлива была поразить меня изобилием наркотиков, имеющихся в нашем
распоряжении. "А трава есть?" -- спросил я.
"Есть, -- заверила она. -- Хорошая, для гостей... Я не курю. Только дурь
от нее в голове. Лоу-класс драг".
Мы попрощались с ребятами. Ребята каждый криво улыбнулись. У Жигулина уже
была какая-то новая идея по поводу того, как с наибольшей пользой провести
остаток ночи, и они тоже покинули "Эксцесс", устремившись к своему
"конвертабл". Маленький Эдвард, выпивший еще пару скотчей, платил уже
Ричард, скользнул по нам с Эвелин пьяными глазами, покачал головой и
расхохотался.
"Дурак, -- подумал я снисходительно. -- Я еду туда, где есть полпаунда
кокаина, мескалин, четыреста квайлюдов, трава... и пизда. А ты, маленький
Эдвард, куда едешь ты?"
В "бьюике" Эвелин дала мне еще один квайлюд.
Она жила теперь в Бруклине. До этого она жила в Манхэттане, но теперь она
купила "бьюик" и живет в Бруклине.
"Это недалеко", -- сказала она заискивающе. "Не имеет значения", --
заверил ее я. После всех квайлюдов и чего там еще того, что она принимала в
себя в туалете, ее слегка пошатывало, и она стала шепелявить. Но, сев за
руль, повела машину резко и уверенно.
Через пятнадцать минут мы уже были в тихом провинциальном городке,
вдалеке от новой волны, эксцессов и Билли Идола.
В квартире (путь туда был обычный, -- заплывший от множества слоев краски
холл, две несвежие пальмы, колонны, элевейтор с якобы сделанными из
нержавеющей стали дверьми, три крепких с бронзовыми язычками замка) она
плюхнулась на кровать, перевернулась на спину и выдохнула облегченно: "Уф-
ф!" Я подошел и как мог нежно поцеловал ее, склонившись над нею. Закрыв при
этом глаза. Я знаю, что молодых женщин следует целовать страстно, женщин же
ее возраста следует целовать нежно, жалея их за их усталость.
"Понюхаем? -- предложила она. -- Я нуждаюсь в энергии". -- Разумеется, я
согласился. Сколько себя помню, я не отказывался от драгс никогда.
Кокаин у нее был действительно розовый -- самый лучший, какой только
существует. Она взяла кусок из стеклянной банки (в таких хранят сахар или
соль или зародыши в формалине) и бритвочкой в черепаховой оправе быстро и
ловко стала рассекать кусок на черном зеркале, эпохи, по-моему, арт-нуво.
Или, может, это копченое зеркало было подделкой, ибо как может такое
зеркало прожить 50 -- 60 лет? "В обычном кокаине в два раза меньше чистого
кока, чем в этом", -- сообщила мне Эвелин, продолжая рассекать розовый
кусок.
Я кивнул согласно. Химические формулы меня не интересовали, так же как и
процентные соотношения Нужна была энергия, значит, следовало рассечь кокаин
и нюхать его. Но она была профессионал, ей хотелось поговорить о своей
профессии. Она передала черное зеркало мне. Я втянул линию одной ноздрей и
линию другой.
"Как было в тюрьме?" -- спросил я, передавая зеркало ей. Спросил о
профессии.
"Гнусно и скучно", -- ответила она коротко и втянула только одну линию,
половину одной ноздрей и половину другой. На лице ее появилось выражение
довольства. Она легла на спину и стала смотреть в потолок с тем же
довольным выражением лица. За все ее щедро раскидываемые передо мной дары
(пластиковый мешочек, набитый квайлюдами, она положила на ночной столик у
кровати) следовало ее выебать. Но выебать ее так, свежим после кокаина, или
покурить? Я с сомнением, осторожно, покосился на нее. Нет, все еще замшевый
костюм, истертый и старый, а не желаемая пизда, лежал на спине.
"Ты говорила, что у тебя есть трава?"
"Да-да, есть, -- согласилась она. Только тень неудовольствия смутно
скользнула по ее лицу. Она встала с кровати и принесла железную коробку и
большое кухонное сито. Вывалила содержимое коробки в сито. Я поглядел в
сито. Травы хватило бы и на месяц. -- Сенсимиллия", -- констатировала она
равнодушно, называя сорт травы. "Живут же люди!" -- подумал я с завистью.
"В Париже такую траву найти трудно, -- пожаловался я -- С травой вообще
плохо. Гашиш".
"Ливанский?" -- спросила она.
"Ливанский и афганистанский", -- подтвердил я. "А какие цены на кокаин?"
-- поинтересовалась она, скручивая для меня джойнт.
"От 500 до 700 франков за грамм".
"Ну почти такие же, как здесь", -- удовлетворенно заметила она и выдала
мне джойнт, а сама достала из мешочка квайлюд и откатилась в угол кровати.
Покурив, и покурив спешно, ибо замечал на себе ее нетерпеливые взгляды,
недаром она проглотила столько квайлюдов и только осторожно коснулась
кокаина, чтобы, не дай Бог, не вывести себя из квайлюдного чувственного
тумана, я протянул к ней руку. Она даже задрожала, когда я сунул руку ей
под юбку и погладил ее голый живот, так долго ждала, бедняжка... Когда
после десятка минут всевозможных развлечений без члена я наконец медленно
(с ней следовало делать это медленно) ввел в нее свой член, она захрипела
от радости, и руки и ноги ее одновременно дернулись в сладкой конвульсии.
Дернулись и на мгновение застыли. Дело было сделано, хуй был в ней, губы ее
пола и волосы ее пола крепко обнимали и обвивались вокруг члена мужчины.
"Опять эта сладкая наполненность, -- наверное, думала она. -- Опять во мне
самец. И, значит, я жива. И, следовательно, я опять женщина, и опять молода.
Во мне мужчина, и это доказательство".
Так как мы были друг другу совершенно чужие, чувства наши были чистыми и
честными. Никакой стеснительности между нами не было, последние остатки
неживотности и цивилизованности были уничтожены квайлюдами и травой, и она
орала, стонала и рычала, а я с шумом вдыхал воздух, время от времени
взглатывая слюну, с похабнейшим шумом, следует сказать. После
многочисленных движений и несколько раз сменив позиции, все время чувствуя
друг друга, чувствуя любое, мельчайшее движение, мы наконец кончили вместе,
хрипя, надуваясь и дергаясь, как две огромные лягушки. Я глубоко вжал ее
живот своим пахом в кровать, в последней конвульсии, и там, невидимо, в
нее, в глубь ее внутренностей, брызнула моя сперма...
Очнувшись через мгновение, я увидел экран ТВ -- и рожу Рода Стюарта. Рожа
мистера Стюарта напоминала оголенный, стоячий хуй, по которому,
содрогающемуся, течет вниз сперма. Я захохотал.
"Что?" -- спросила она, высвобождая себя из-под меня, осторожно, нежно и
благодарно. "Род Стюарт похож на член", -- сказал я. Она заглянула в ТВ,
стоящий в изножье кровати. "Да, ты прав, -- расхохоталась она. -- Стюарт
очень сексуален".
"Похабно сексуален, -- добавил я. -- Мужчина и женщина одновременно.
Старая блядь с хуем".
Она, хохоча, встала и пошла в ванную комнату. Через несколько минут она
вернулась оттуда, завернутая в красное кимоно, с полотенцем, от которого
исходил пар.
"Дай мне твой член, -- потребовала она, улыбаясь. Я послушно повернулся и
подставил ей член. -- Французская женщина -- это не американская женщина, --
сказала драг-дилер нравоучительно. -- Французская женщина с детства приучена
к гигиене и к заботе о мужчине. -- Она тщательно протерла мой член горячим
полотенцем и унесла полотенце в ванную. -- Ты хочешь есть?" -- спросила она,
появившись опять.
"Да, -- согласился я. -- Очень".
"Я закажу по телефону еду. Правда, в это время ночи, -- она посмотрела на
часы, -- только китайский ресторан открыт. Ты любишь китайскую еду?"
"До сих пор еще не выработал предпочтений и неприязней, -- сказал я. --
Да, я люблю и китайскую еду".
Она заказала два блюда креветок, свинину для меня, еще биф и два морских
супа. Как женщина разбитная и практичная, она некоторое время поболтала с
принимающим заказы китайцем, чему-то засмеялась, повторила заказ опять и
вдруг углубилась в беседу о качествах креветок. Я опять поглядел в ТВ, тот
же самый канал, что и в жигулинском "охуенном пентхаузе", представлял миру
людей рок-энд-ролла. Эвелин закончила разговор о качествах креветок. "Через
десять минут, -- сообщила она довольно и, погладив меня по голому колену, я
сидел в кровати по-турецки, спросила: -- Хочешь чего-нибудь?"
"Джойнт", -- попросил я. Она послушно стала делать мне джойнт, время от
времени посматривая на меня.
"Это было замечательно, -- сказала она. -- Ты знаешь женщину, Эдуард, ты
европейский мужчина. Это было очень-очень хорошо".
"Ты была тоже очень хороша, дорогая, -- сказал я и погладил ее по шапке
мелких кудрей. -- Ты все чувствуешь, с тобой приятно это делать". Она
смущенно засмеялась.
"Саша сказал, что у тебя вышло несколько книг во Франции... О чем твои
книги?" -- спросила она.
"Обо мне. О моей жизни. О моей социальной жизни, и о моей... -- я
замялся, -- ...сексуальной жизни".
"Интересно было бы прочесть. У тебя нет с собой твоих книг?"
"Увы, нет. Я уже не вожу с собой по свету свои книги. Я подарю тебе мою
американскую книгу, которая только что вышла".
"Правда? -- обрадовалась она. -- Я куплю у тебя..."
"Зачем? Я тебе подарю. Издательство дает мне какое-то количество книг
бесплатно. Как автору..."
"Спасибо, -- сказала она. -- Только не забудь. Держи джойнт". Я закурил.
Почти тотчас же раздался гудок интеркома. Она пошла в кухню и что-то там
бормотала в интерком. Я глядел в ТВ, время от времени затягиваясь
марихуанным дымом. В ТВ опять был Майкл Джексон в розовой курточке. "Бит
ит!" -- опять кричал он. На хорошенького Майкла было так сладко смотреть.
Последовал звонок в дверь. Эвелин вышла из кухни со свертком в руке и
отворила дверь, впрочем, не снимая массивной цепочки. Эвелин просунула
сверток в образовавшуюся щель, и я увидел, что сверток взяла чья-то рука.
Другая рука, пальцы были смуглые и длинные, дала другой сверток, поменьше,
Эвелин. Оказывается, это не был деливери-китаец. Я решил не размышлять на
тему, кто это был, я решил в это дело не входить. Я опять с удовольствием
поглядел на тоненькую фигурку Майкла Джексона на экране ТВ. Очевидно, Майкл
нравится не только мне. Второй раз за эти сутки показывают Майкла. Я
докурил джойнт и полностью растворился в атмосфере хорошо
схореографированной балетной драки.
Снова взвыл интерком, но на сей раз, когда несколько минут спустя Эвелин
открыла двери широко, в дверях появился китаец с большим грубым пакетом.
Эвелин заплатила китайцу, и тот ушел, с удовольствием опустив свой чаевой
доллар в заветный задний карман черных штанов.
Эвелин поместила еду на большой поднос и поставила поднос на кровать. Мы
начали с супа.
После китайской пищи и нескольких банок пива я ебал ее, а по ТВ
показывали старую музыкальную комедию. Черно-белую. Мелькало личико юной
Мэрилин Монро, она не была еще даже в главной роли. Я чуть повернул мою
женщину на кровати, взяв ее для этого за мягкую жопу обеими руками так,
чтобы мне было видно сладкую Мэрилин, и принялся ебать кого-то из них,
обильно награждая это существо длинными пенальными движениями члена в нее и
из нее, в нее и из нее... Чуть позже, когда началась скучная сцена, все
участники которой были мясистые глупые мужчины в шляпах и при галстуках, в
двубортных костюмах, я вынул мой член из существа и, приблизив свою
физиономию к ее пизде, некоторое время вглядывался в затекшее липкое месиво
складок и поверхностей и редких блондинистых волос. Затем я вернулся на
мягкий живот существа, опять ввел в нее свой расслабившийся было член и
стал ебать ее длинными, заставляющими ее напрягать живот все сильнее,
движениями. По степени напряжения живота я чувствовал, что мой драг-дилер
находится всего в нескольких минутах, или секундах, или сантиметрах от
оргазма. И верно, чуть позже она затряслась подо мной и вонзилась когтями
мне в спину...
Я не помню, сколько раз я выебал ее в эту ночь. Много. Мы все время жрали
квайлюды, чтобы не позволить искусственному возбуждению выветриться из наших
тел и вдруг превратить эту пещеру страстей в обыкновенную бруклинскую
квартиру старой полуфранцуженки-полуеврейки. Я не знаю, каким она
представляла себе меня. Я имею наглость верить в то, что она не выдумывала
меня, а воспринимала меня тем, кем я и был, -- писателем, живущим в
любезном ее сердцу Париже, интересным для нее незнакомцем. Мы были, я
думаю, одного возраста, но ей не нужен был Лимонов моложе того, который
лежал с нею в постели. Ее сексуальный восторг был по поводу меня, она с
удовольствием ебалась именно со мной. Я же с помощью марихуаны воображал не
ее... кого-то... ну хотя бы на десять лет моложе.
Под утро я уже ебал именно ее, с презрением к ней и пониманием власти
своего хуя над ней. Все тайны открылись, и мы -- реальные -- встретились. Я
ебал старую полуфранцуженку-полуеврейку, ебал, ясно видя, как она хочет
ебаться, до какой степени ей нужна эта широкая, вольная, хамская ебля.
ЕБЛЯ.
В антрактах она гордо расхаживала по квартире голая, щеголяя своей
натертой моим хуем щелью. Она кружилась, счастливая, перед зеркалом в
красной тишотке с надписью "Кокаин", доходившей ей до самой пизды.
"Хочешь такую же?" -- спросила она меня.
"Хочу".
Откуда-то она достала красную тишотку номер два с белой надписью
"Кокаин", и я надел тишотку на себя.
Около семи часов утра из щелей между шторами и окном уже просачивалось
солнце, мы все еще не спали и танцевали голожопыми близнецами в красных
тишотках под музыку неизвестного телевизионного канала, танцевали что-то
тихое, почти танго.
"Давай поспим, -- предложила она, вдруг остановившись, -- а в десять
встанем и поедем на пляж в Рокавей. Доспим там. Хорошо?"
Мы легли в постель и уснули, обнявшись дружески, как брат и сестра.
Засыпая, я ухмыльнулся, представляя себе, с каким ужасом я проснусь... и,
наверное, убегу тотчас от старой полуфранцуженки-полуеврейки... Нет, я не
убежал. Зазвенел будильник, который она, оказывается, завела, и она, о
чудо, встала. Может быть, тюрьма приучила ее рано вставать, не знаю. Встал и
я и, натыкаясь на мебель, начал искать свою одежду.
"Одень тишотку, которую я тебе подарила, -- сказала она и сунула мне в
руки зеркальце со множеством линий кокаина на нем. -- Возьми. Без этого ты
уснешь".
Я послушно вынюхал целых четыре линии, по две на ноздрю, и стал влезать в
брюки. "Нет, -- сказала она, -- ты не можешь ехать на пляж в черных узких
брюках. Тебе будет неудобно. Я дам тебе брюки".
Порывшись в другой комнате, она принесла мне спортивные синие брюки с
двойным красным лампасом по боковому шву. Кокаин привел меня в порядок, я
преспокойненько стоял через несколько минут готовенький к пляжу и глотал
горячий кофе из большой чашки.
"Мы поедим там, на пляже", -- сообщила она, заботливо улыбаясь.
"Ты ко мне по-человечески, и я к тебе по-человечески", -- вспомнил я
далекий советский анекдот... С такими словами обращается жена к мужу,
подавая ему великолепный обед с водкой в сияющей чистотой квартире, на
следующий день после того, как муж преотлично выебал ее...
Пляж оказался забавным и смешанным: нудистско-гомосексуальным. Вокруг
были вполне симпатичные рожи, груди и жопы, весьма круглые порой. К
сожалению, ассоциация местных жителей недавно одержала судебную победу над
нудистами и гомосексуальными нудистами: лежать с голой жопой и сиськами уже
несколько недель было нелегально. Эвелин оставила свою пизду закрытой, но
обильно посыпанные веснушками сиськи выставила миру на обозрение. Впрочем,
мир был дружелюбный. Здоровенные юноши-атлеты или их полуседые аккуратные
обожатели не обращали никакого внимания на сиськи Эвелин и круглую жопу и
полурастворенную пизду девушки, невинно лежащей на расстоянии метра от
меня.
Так как я подозрительно пристально стал изучать большие мягкие сиськи
Эвелин и ее обильно-веснушчатую спину с несколькими прыщиками на ней, я
решил выкурить джойнт, дабы не обнаружить больше дефектов на ней и таким
образом не испортить себе прекрасного драг-настроения. Под неодобрительным
взглядом Эвелин, затем потеплевшим (по-видимому, от воспоминания о
прошедшей ночи), я скрутил себе под прикрытием ее большой сумы джойнт и
закурил. После пары затяжек веснушки исчезли с сисек Эвелин, но, когда я
посмотрел на невинно дремлющую, полурастворенную пизду кругложопой девушки,
мой член встал, и мне пришлось спешно перевернуться на живот.
Через час Эвелин, у которой оказалось на пляже множество знакомых,
повязавши на грудь цветастый шарф, отправилась за едой. Вернулась она с хат-
догами и сладкой тушеной капустой. Хат-догов я, к своему удивлению,
проглотил целых три. После еды Эвелин сняла шарф с груди и, улегшись на
спину, почти мгновенно заснула. Я некоторое время понаблюдал за
растрескавшимся соском одной ее груди, и мне захотелось ее выебать.
Отвращение к ней, а одновременно и желание еще более усилились, когда она
вдруг захрапела и вскоре после нескольких пробных трелей перешла на
постоянный, не очень громкий, но тщательно оркестрованный храп. Я лежал, и
хуй мой, вдавливаясь в песок, зудел, и я думал о том, как глупо лежать
между двух пизд, хотеть их, а законы общества не позволяют тебе тут же
утолить твое желание.
"Полиция!" -- прервала мой огненный бред полурастворенная пизда. Она
спешно натягивала юбку и, натянув, плюхнулась на спину и прикрыла массивные
сиськи зеленым лифчиком крошечного размера. "Разбудите же вашу подругу,
полиция..." "Что? -- не поняла Эвелин. -- А, полиция..." -- сказала она
спокойно. И повязала вокруг груди шарф. Оглядевшись вокруг, мы обнаружили
толстого человека в громадных черных штанах, с ремня вниз спадал живот
Гаргантюа. Человек был в голубой рубашке с шерифской звездой, от которой,
всплескивая, лучами отлетало в разные стороны солнце, и широкополой черной
шляпе с эмблемой. За ним, переступая через лежащих, пробиралась точно так
же одетая женщина. Когда полицейские отошли на достаточно безопасное
расстояние, Эвелин сняла с грудей шарф, а очень кругложопая девушка,
повозившись, высвободила из юбки свой почти лошадиный зад.
"Хорошо бы подержаться за ее зад", -- грустно помечтал я.
К шести вечера, купив по дороге всевозможных напитков, из алкоголя,
впрочем, только пива, мы вернулись в апартмент моего драг-дилера. Вернулись
для того, чтобы совершить мескалинное путешествие. Океана я не запомнил и,
даже взобравшись в постель, засомневался, а был ли я на океане.
Мескалин обычно делает меня необыкновенно похотливым. В этот раз тоже.
Мескалин и квайлюды, которые мы начали принимать опять еще на пляже, в
конце концов довели меня до такого состояния, что я уже не мог оторваться
от ее пизды. Если я не ебал ее, то я должен был хотя бы перебирать ее пизду
руками или смотреть на красноватую от всех моих действий пизду.
И уж во вторую ночь как она своей пиздой гордилась, ох как! Она лежала,
развалясь на постели, и телефонировала своей подруге Жаклин, владелице
модного магазина, сообщая ей по-французски, как я ее прекрасно ебу.
"Нет, -- кричала она в трубку, весело поглядывая на меня. -- Это тебе не
американский мужчина-элефант... Эди, он прекрасен! Вот и сейчас он лезет в
мою пизду..." -- объявила она, так как я действительно, положив руку на
пелвис, большим пальцем проник в нее...
Затем мы опять ебались, приведя кровать в состояние необыкновенного
разгрома. По моему предложению мы намазались кокосовым маслом с головы до
пят, оба, и ебались, скользя друг по другу. Отскользив, мы приняли еще по
маленькому лиловому кристаллику мескалина. Мескалин, как и кокаин, был у
нее очень хороший -- без спида, менее галлюцинаторный и более, ну как бы
его охарактеризовать, глубокий... Потом мы добавили еще квайлюдов. Ебались
опять. Позвонил ее приятель, пуэрториканец Луис, с которым она
познакомилась в тюрьме. Ему она тоже сообщила, что ебется с русским и что
русский ее очень устраивает. Луис что-то сказал ей, на что она захохотала.
От мескалина и квайлюдов она стала говорить нечетко, речь ее превратилась в
гундосое бормотание, но разве нам нужна была в постели ее речь. Луис, тот,
очевидно, ее понимал...
ТВ работал, и я поставил его на тот же рок-видео-канал и... опять увидел
Майкла Джексона...
"Кого убили? -- спросила Эвелин Луиса... -- Неужели?" -- Потом она долго
слушала Луиса, сделав сочувственное лицо.
Я, глядя на Майкла Джексона, представлял себя и его в одной постели.
Какой он тоненький, какой он прекрасненький, думал я. И вдруг я заплакал.
"Что с тобой, Эдуард?" -- спросила Эвелин, оторвавшись от трубки.
"Ничего, -- ответил я, шмыгнув носом. -- Драгс". -- И чтобы не
расстраиваться, убрал Майкла Джексона. Черно-белые злодеи крались среди
плохо видимых кладбищенских плит.
"Я познакомлю тебя с Луисом, -- пообещала мне Эвелин, повесив трубку. --
Он живет на Нижнем Ист-Сайде. Полиция застрелила одного парня, которого мы
оба хорошо знали. Вчера. Луис мой партнер, -- сообщила она доверительно,
приползла ко мне и обняла меня за ноги. -- Мы вместе работаем. Он
замечательный парень". Она поверяет мне свои секреты. Это следует оценить,
подумал я и погладил ее по мелко завитой шевелюре.
"Луис утверждает, Эдуард... -- она засмеялась, -- что нож выглядит куда
страшнее револьвера. Как ты считаешь?"
"Разумеется, пуэрториканец прав, -- сказал я. -- Быть неаккуратно
порезанным почему-то страшнее, чем опасность того, что в тебя выстрелят и
сделают в теле аккуратную маленькую дыру. Опять же лицезреть блестящее
холодное лезвие -- удовольствие не из приятных. Б-р-р!"
"Пуэрториканцы очень любят ножи".
"Как некоторые любят пизду", -- подытожил я и, поставив ее на колени,
влез вначале в ее пизду рукой, а потом вставил туда член. Злодеи в ТВ,
быстро мелькая лопатами, вырывали гроб из земли.
На следующий день, около 11 часов, разваливаясь на части от усталости, мы
понюхали кокаина, влезли в "бьюик", и она отвезла меня в Иммигрэйшан Сервис
на Федеральной площади, где у меня был в тот день апойнтмент.
"Позвоню тебе вечером", -- сказал я ей, прикрывая дверцу машины... Я не
позвонил ей вечером и не позвонил ей никогда. Зачем, ей-Богу? Следующая
наша встреча была бы неинтересна. И я и она, мы присовокупили друг друга к
нашим альбомам воспоминаний, и, возможно, сейчас, в Нью-Йорке она как раз
рассказывает подруге: "Был у меня однажды и русский парень. Он был
писатель..."
Last-modified: Sun, 09 Sep 2001 17:30:15 GMT