Павел Николаевич Лукницкий. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т.2 --------------------------------------------------------------- © Copyright Павел Николаевич Лукницкий Email: SLuknitsky(a)freemail.ru Date: 10 Jun 2003 --------------------------------------------------------------- ТОМ II 1926-1927 1926 год 11.01.1926 Принес оконную замазку. Застал Пунина. Лежала. Весело шутила. Пунин ругал Есенина, она просила Пунина замолчать... Весела была, оживлена. За это время писем от Шилейко не получала. Прочла 2 стихотворения из "Clart" - АА, переведенные Святополк-Мирским на французский язык ("Настоящую нежность не спутаешь..." и "...Быть с тобою в аду..."), с заметкой, где говорится, что Ахматова - "une admiratrice au sens intime de ce mot" и жена "тоже поэта" Гумилева. АА это не трогает - после "бельевых корзин" Г. Иванова. (Дальше зачеркнуто. - В. Л.) Но АА забавляет такая бестактность, тем более, что Мирский делает это с лучшими чувствами. По поводу: АА уверена, что во Франции русской поэзии не знают. Ни ее, ни других. Блока знают только по "Двенадцать". Знают за границей Льва Толстого: "Oh, Lon Tolsto!", - и, главным образом, как религиозного мыслителя и т. п. Да и то широкая публика знает, конечно, понаслышке, а по-настоящему - только культурные люди знают. Начинают узнавать Достоевского (в частности, в Германии - после ее падения. Потому что в Достоевском ищут утешения. "И Достоевский может дать утешение, даже в таком случае"). Во Франции только теперь перевели Бориса Годунова... В Англии русскую поэзию знают лучше, чем во Франции, хотя тоже плохо. Спросила, не издам ли я сборника (в связи с сообщением Горнунга) в московском издательстве? "Нет, не издам, стихи плохие, и, кроме того, есть такие, которые к вам относятся, и вам это будет неприятно!" АА очень определенно возразила, что никогда по отношению к с т и х а м у нее не бывает таких "буржуазных взглядов". Что всегда и она, и Николай Степанович были в этом отношении совершенно свободны... О влиянии "Фамиры" на "Гондлу". "Я могу образно это так выразить: для постройки "Гондлы" взято несколько серых камней. А вся "Гондла" - из белых камней. И вот среди белых виднеется несколько серых. Не больше... Потому что..." - и АА объяснила, что все остальное - различно. Гомер. Илиада. "Давно вода в мехах иссякла...": Николай Степанович сравнивает себя с Терситом. А Терсит был косоглаз, с узким черепом, горбат... "и имел еще другие достоинства". Николай Степанович, читая Илиаду, обратил на это внимание, сопоставил с Терситом себя, но решил, что из всякого положения есть выход, а в данном случае этот выход - смерть ("Я также выпью сладкий нектар..."). "Кончено время игры..." - это Сцилла и Харибда, и Гумилев говорит от имени действующего лица, не называя себя его именем только. В стихах обстановка (пейзаж) - до того, как Николай Степанович сам ездил и увидел, - могла быть только или придумана им, или взята из книг. Верно второе. И эти книги - Одиссея, Илиада. С Илиадой он вообще не расставался всю жизнь. Война 14-го года для него была Троянской войной, не иначе ("Эпические ночи"... В "Колчане", где он говорит об Агамемноне, - то стихотворение). АА приглашена Кубу участвовать в маскараде. Ей неловко отказаться, потому что Кубу много для нее сделало. Но что она будет там делать? Рыкова шутит: "Вас только под маской и показывают теперь!". Ездил в магазин за сухарями для Гуковских, которые должны прийти к АА вечером. "Четки" не могут относиться к Зубову, потому что АА познакомилась с ним, когда они уже печатались и, во всяком случае, были написаны. Почему Мирский говорит, что АА была любовницей Блока? Здесь поднимались такие разговоры после смерти Блока, но скоро улеглись, потому что было много людей, знающих Блока и что этого не было. "А эти, как Мирский, уехавшие в 17-18 гг., могли унести с собой эти сплетни за границу и так и остаться при этом мнении, искренне веря, что оно соответствует действительности... Но я не в обиде! Блок был таким милым, таким хорошим, что я не в обиде, если считают, что у него был со мной роман!" На улице 27 мороза. В окнах разбиты стекла. АА на рубашку надела чесучовое платье и ходит по комнате, выходит в столовую. Я ругаюсь, а она удивляется и считает, что это в порядке вещей. "Если еще от этого болеть!" 15.01.1926. Пятница У Замятиных "Звено" читала (вчера). Сегодня - письмо от Оленьки. (Купила статуэтку на выставке. "Рада, что тебя хоть фарфоровую вижу...") Вчера человек приходил - приглашает выступать для преподавателей... АА отбрыкивалась: "Мои стихи очень несовременные". Из Кубуча прислали приглашение на заседание ("Вечер ряженых"). О Всеволоде*. Я сказал, что мне его жалко стало... АА: "Я его так и воспринимаю - как трагическую личность... Он несомненно трагическая личность...". Об И. М. Брюсовой. АА умиляется ею. Наташа Рыкова (была у АА?) - АА показывала ей всю работу об Анненском. Наташа говорила о том, как невозможно проделать такую работу с поэтами XVIII в., потому что нет таких сведений (что читал, например, Херасков?). А АА думает, что, с другой стороны, легче: есть перспектива. Об Эйхенбауме. АА "Лермонтова" считает лучшей его книжкой. "Он может принести ее без стыда". (Эйхенбауму Тынянов говорил, что АА заинтересовалась этой книжкой, и он мне сказал, что хочет принести ее АА.) О Есенине: очень неверна причина, которую теперь выставляют, - что друзья загубили. Это имело, конечно, значение, но незначительное. О Луначарском за границей, который называет среди трех пользующихся наибольшим успехом в Европе советских пьес - свою. АА говорит, что холод на нее благотворно действует - бодрит. Ужасна была прошлая зима с оттепелями. (А дров у АА сегодня - ни полена: у Мани** болели зубы, поэтому АА не послала ее купить.) Когда пришел, на столе стоял заботливо приготовленный ужин для Пунина - тарелка с чем-то и в бокале вино. А мне в стакан налила вина и упросила выпить. Такая хорошая сегодня. Милая, ласковая и добрая. Принес два письма Николая Степановича, полученных сегодня мною от Брюсовой. АА показывала новое, в "Книге отражений". Когда пришел (неожиданно и поздно - около 10 часов), сказала ласково: "Давно мы с Вами не виделись!.. Я очень рада, что Вы пришли, мне очень интересно было прочитать...". Пунин обещал прийти из Института в начале одиннадцатого. В одиннадцать еще не было. АА беспокоилась... Я был у Срезневских. Валерия Сергеевна огорчена, что АА старый Новый год не пришла встречать к ней. О сегодняшней заметке в "Красной"* об Айседоре Дункан - это шантаж. Это показывает, как низок уровень там... И разве не позор, что люди должны деньгами отплачиваться от с в о и х поступков. А о самой Айседоре Дункан - как о человеке (не как об артистке - АА ценит ее как артистку) - АА самого низкого мнения и считает ее совершенно падшей. Я ушел домой около двенадцати, сразу после прихода Пунина. АА чудная, хорошая. АА считает, что у Маяковского красивый голос. АА сегодня прислали "Парнас дыбом" с просьбой не обижаться на то, что ее фамилия выставлена. (Всем, чьи фамилии выставлены, без оговорки, что это пародия, прислали.) "Кто-нибудь сказал, может быть, даже скандал устроил - Маяковский, может быть, - вот они и прислали!" 17.01.1926 АА когда в анкете о русских ученых написала по рассеянности дату рождения В. К. Шилейко - 3 апреля (а он родился 2-го февраля). Так это и напечатано в книге ("Словарь русских ученых", что ли? Я не помню название). АА сегодня была в Эрмитаже с Пуниным, чтобы посмотреть что-то во французском отделе. Но говорит, что от этого вернулась к Леонардо да Винчи, что "что бы ни смотреть - всегда вернешься к нему, потому что он несравненен". (Кажется, говорила и о Микель-Анджело.) Сегодня была у Рыбаковых (навещала больную плевритом жену его). Рыбаков все говорит об издательстве, которое он хочет организовать и субсидировать. В это издательство пайщиками должны вступить десять человек, и в том числе АА - обязательно. АА с улыбкой рассказывает об этом и шутит по поводу Рыбакова. АА показывала мне сегодня свою работу о взаимоотношениях Анненского и Гумилева и о влиянии Анненского на Гумилева. Работа - в виде подробнейшего плана - сделана превосходно: ни одна мелочь, ни одна деталь не ушла из внимания АА. А я ей читал "Труды и дни" 1908 года. Это смертельно скучно, но АА слушает очень внимательно. Наконец я сжалился и 1909 год уже не стал читать, и АА согласилась, что лучше я прочту другой раз, потому что внимание ее утомилось. Сегодня АА провела "ужасную ночь" - была разбужена диким лаем и накидыванием Тапа на выходную дверь... Тап совершенно остервенел... И впечатлительной АА было жутко чего-то, даже не знает сама - чего. Вчера я был у Мухиных**. Записал кое-что об Анненском, читал сегодня АА. Мухины сказали мне, что были бы очень рады, если б Ахматова пришла к ним: "Уж мы бы ей все рассказали и показали об Анненском, а она бы тоже сделала нам хорошее - почитала стихи". (Я рассказал вчера Мухиным, что АА занимается Анненским.) Я передал это АА, и она с озорным смехом ответила: "Почитаю, почитаю - им можно!" (т. е. "только бы они об Анненском рассказали"). А на днях, когда я собирался идти к Мухиным спрашивать их об Анненском, АА сказала мне: "Счастливый!.. Как я вам завидую!". Когда я заходил к АА утром, она была оживленная, веселая (в постели лежала, еще не вставала - холод дикий). А вечером была утомленной. К вечеру АА всегда очень утомляется. И ей холодно, бедной, даже в свитере ее белом. В комнате действительно очень холодно. АА со мной ласкова и приветлива... АА заговорила об антологии "Веселый салон". Я просил ее дать мне, чтобы оттуда выписать стихи Брюсова и послать их Брюсовой... АА засмеялась лукаво, сказала, что поищет ее - и найдет, если только она не сожгла ее... "Как сожгла?" АА засмеялась: "Дурные книги можно сжигать!"... 22.01.1926. Пятница В девять часов вечера АА позвонила мне и сказала, что через полчаса придет. Пришла. В руках пакетик - сыр и батон: ужин Владимиру Казимировичу, который она ему отнесет на обратном пути. Снял ей шубу. Провел в мою комнату. Белая фуфайка. АА расстегнула ворот и заложила его внутрь, открыв шею. На ногах топочущие боты. "У Вас по-новому?" - и взглянула на мой приставной стол для работы. На столе навалом бумаги - работа по биографии. Села к столу. Зеленый свет лампы залил лицо - глаза нездоровые, плохо выглядит, лицо усталое, но разговаривает в веселом тоне. Стала рассказывать о том, как вчера показывала Шилейке свою работу. Шилейко долго не хотел смотреть, чтобы не отрываться от своей работы. Наконец согласился. Внимательно выслушал и "выглядел" все, что АА показывала ему. "Когда Вам пришлют горностаевую мантию из Оксфордского университета, помяните меня в своих молитвах!" - смеясь заявил, когда АА показала ему все. Согласился со всем, пробовал возражать против деталей, но АА привела новые доказательства, и он принял их. АА перечислила мне эти детали и свои доказательства. Шилейко, слушая ее, делал свои замечания, приводил соответствующие сравнения из древней литературы - углубляясь до вавилонян и до народной словесности. При этом и сам указал на связь стихотворения Николая Степановича "Еще один ненужный день..." с одним из стихотворений Анненского. АА, передавая мне свой разговор с Шилейкой, поражалась его памятью. Какова же у него должна быть память, если ей удивляется АА - сама обладающая совершенно исключительной памятью!.. Я сегодня был у Кругликовой, и она подарила мне свой альбом силуэтов ("Альциона" 1921). Заговорили о Кругликовой. АА стала перелистывать альбом и по поводу каждого силуэта роняла одно-два слова - со скучающим выражением лица: "Плохо... не похож... не похож... - о Блоке: Совсем не похож..." Из всех силуэтов только силуэт Кузмина сочла передающим сходство... А силуэт самой АА очень непохож, это уж я сам говорю: длинна шея, короток лоб, и вся голова сужена. Николай Степанович совсем непохож - это АА заключила. Отложила альбом в сторону. Стал читать ей воспоминания Кругликовой. По поводу фактов, там упоминаемых, АА рассказала о Н. С. Кругликове, что была она у него всего четыре раза: один раз, когда у него был Бальмонт, другой раз - Поль Фор... И приходила не на людные собрания, а по вечерам, и тогда не много людей было у Кругликова. Затем, Кругликова неправильно говорит, что силуэт АА она у нее рисовала. На самом деле, она рисовала его у Чулковых... В комнату вошла мама со щенятами в руках. АА встала, поздоровалась... АА взяла одного щенка на руки, стала его ласкать. Я стал с ним возиться, потом отдал маме, и она вышла из комнаты. Заговорили об Анненском, о трагедиях его, в которых АА нашла сходство с "Путем конквистадоров". Не в "которых", впрочем, а в одном "Иксионе", потому что мотивы Лаодамии и Меланнипы были Николаю Степановичу в 4-5 годах чужды. А Иксион, человек, который становится богом, - конечно, задержал на себе внимание Николая Степановича: это так в духе Ницше, которым Николай Степанович в ту пору увлекался. АА сделала заключение, что поэмы "Пути конквистадоров" сделаны как-то по типу притчи-трагедии, но из нее вынуто действие. И АА заговорила о том, что в поэмах "Пути конквистадоров" нет действия не из-за неопытности Николая Степановича и неумения вложить его в стихи, а совершенно сознательно. От разговора как-то оторвались, вспомнив что-то о Лозинском... - Позвоните ему... Скажите, что я хочу с ним говорить... АА сидела в кресле у зеркального шкафа и смотрела на меня, пока я звонил... Подошла к телефону жена Лозинского. "Будьте добры попросить Михаила Леонидовича..." - "Сейчас посмотрю, дома ли он. А кто просит?" - "Лукницкий..." - Отошла. АА засмеялась: "Пусть поищет его в комнатах... Может быть, найдет!". Лозинский подошел и начал извиняться (я ему звоню почти ежедневно, и он все занят, занят, занят - не может принять меня!). Я прервал его извинения и передал трубку АА. Она громко и весело заговорила. Сказала, что она и В. К. Шилейко хотят видеть его у себя и просят назначить день. Лозинский сразу назначил: "Вторник", - обрадованный, что "ничего страшного нет" и что извиняться его никто не просит. Я поставил на стол два бокала и налил белого вина ("Барзак"). Принесли чай... АА присела к письменному столу. Пили чай, и за чаем я стал читать "Труды и дни" за 1909 год - скучное перечисление фактов и дат... АА слушала, слушала очень внимательно сначала, но потом утомилась... Детским голосом: "Дневничок... дать... она хочет...". Я дал свой дневник, неохотно... АА стала шутить и балагурить. Взяла дневник, стала читать (запись 9 января). Прочла несколько строк... "Видите, как хорошо! И как интересно!" - Стала уже внимательно читать дальше... - "Видите, как интересно! И если все будете записывать, будьте уверены, что лет через сто такой дневник напечатают и будут с увлечением читать!" А мне надоело смотреть, как АА читает дневник... Я стал трунить и мешать ей шутками... АА взглянула на меня: "Сидите спокойно и займитесь каким-нибудь культурным делом!" - "Я занимаюсь культурным делом: смотрю на Вас!" Я рассмешил АА, и она рассказала мне по поводу случай с Николаем Степановичем. В 1910 году, на обратном пути из Парижа, в Берлине, АА должна была почему-то пересесть в другое купе. Вошла. В купе сидели три немца - в жилетах. Жара была страшная. Увидев АА, они встали и надели пиджаки... Потом стали болтать между собой о том, что надели они пиджаки, потому что это русская дама. А если бы это была немка - конечно, не надели бы... И АА весело проговорила: "Русская дама! - а русской даме 19 лет было...". Потом два немца легли на верхние полки, а третий - на нижнюю, против АА... Говорил ей, что хочет ехать за ней, куда бы она ни поехала, болтал долго, и АА стоило труда объяснить, что едет она в деревню к родным и что за ней никак нельзя ехать... И этот немец не спал и восемь часов смотрел на нее. Утром АА рассказала о нем Николаю Степановичу и тот вразумительно сказал ей: "На Венеру Милосскую нельзя восемь часов подряд смотреть, а ведь ты же не Венера Милосская!". АА опять углубилась в дневник. "Не читайте, бросьте, тут наворочено, а вы вчитываетесь". - "Сейчас, сейчас, - не отрываясь от чтения, бросила АА, - тут две странички осталось и все очень хорошо и не наворочено!" - "Пейте вино!" - поднял бокал. Наклонились друг к другу, прижали бокалы. Потом попросила узнать номер телефона Тынянова. Я позвонил Лавреневу. АА записала номер, оторвала листок бумажки, спрятала. "Который час?" - "Около двенадцати". АА встрепенулась - надо идти... Подошла к телефону... Позвонила Пунину, сказала, что сейчас идет в Мраморный дворец и не знает наверное, придет оттуда в Шереметевский дом или нет, - но я подожду там, и она, если не придет, через меня известит его... "Что ж вы Лукницкому белой ручкой помашете из окна, если не придете?" АА засмеялась счастливым смехом. Повесила трубку. Отошла от телефона. Попросила меня стихи читать: "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня!". Я стоял рядом... "Что Вам не нравится в моей комнате? Эти картины, вероятно?" - "Да, я бы не вынесла..." - "Надо было чем-нибудь стену закрыть - других не было..." - "Подумайте! Как жаль, что мы с вами не были раньше знакомы". (У Судейкиной было много картин, которые она раздавала всем перед отъездом; Мане дала несколько... "С удовольствием дала бы Вам вместо этого".) АА взглянула на свою статуэтку в шкафу... Сказала, что отсюда она хороша, а оттуда (если смотреть от стола) - плоха... Отошла от телефона. Подошли к столу. "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня..." Я взял тетрадь, раскрыл и, держа ее пальцами за верхние углы, показал АА стих "Твоим дыханьем навсегда нетленны...". АА взяла тетрадь за нижние уголки и читала про себя. Мы стояли вплотную, друг к другу лицом... Потом сели к столу. Я стал читать "Смерть солдата", предупредив, чтоб АА серьезно и строго "разругала" бы его... - "Он ткнулся в землю носом и винтовкой..." АА прервала: - "Носом" - нехорошо. "Лбом", что-нибудь другое, только не "носом"... Больше не прерывала, а когда я прочел все, сказала, что слабое окончание (две последние строки), а стихотворение "хорошее на самом деле, без всяких сопоставлений". И не в пример прежним стихам. И никаких влияний не чувствуется - оно самостоятельное - "ваш собственный голос". Я просил: "А Гумилева нет?". - "Нет, ни Гумилева, ни кого другого..." - АА сказала, что оно в связи со смертью Есенина... "Нет?" - "Ну, во всяком случае, этого цикла... Теперь вы прочтите..." - АА отказалась, встала. Вышли в переднюю, к АА вышла мама прощаться. Заговорила о здоровье, о том, какие лекарства надо принимать. АА ответила, что чувствует себя последнее время хорошо, несмотря на болезненный вид. Что принимает камфору с валерианой... Вышли. По Садовой, мимо Инженерного замка, через Марсово Поле. Я взял АА под руку, и мы шли, все время разговаривая... Дошли. АА поднялась одна, я подождал, Скоро вышла, и мы пошли в Шереметевский дом мимо Летнего сада и по Фонтанке... АА говорила о Шилейке, что он не идет к Котовым, что у него все привязанности в Москве, что его московская привязанность - совсем другое дело: это женщина его лет и гораздо более подходящая... Он все рассказал АА, просил ее даже зайти в Москве к ней, и АА зайдет... "Володя по утрам меня чаем поит - в постель приносит". И вчера утром заговорил о Москве, о том. что у него там комната осталась... И АА вчера утром подумала о том, почему бы ей не поехать в Москву ненадолго... Говорила об этом с Шилейко, тот поддержал ее мысль... И АА решила ехать... Поедет с Пуниным, в Москве у нее есть что осмотреть - коллекции, музеи... Хочет ехать инкогнито, так, чтобы никто не знал... АА шла к Шилейко в Мраморный дворец, чтобы отнести ему ужин: хлеб и сыр. Шилейко никогда сам не позаботится. Маню он считает принципиально прислугой АА, и не дает ей никаких поручений. В. К. Шилейко занимается сейчас изучением связи Гомера с Гильгамешем. А АА - Гомера с Гумилевым и Анненским. Интересно было бы, если бы треугольник замкнулся. Вечером была у Замятиных, здесь Эфрос рассказывал АА о третейском суде между имажинистами и Лавреневым за статью последнего о Есенине. (А я присутствовал при разговоре Эфроса - в присутствии Лавренева - об этом же на заседании президиума Союза писателей.) АА, зная, что Лавренев мой приятель, говорит очень сдержанно, что Лавренев поступил неосторожно, что он не настолько знает имажинистов - не был близок с ними - чтоб так безапелляционно заявлять. Говорит, что Есенин не таковский, чтоб его приятели загубили, что он сам плодил нечисть вокруг себя, что если б он не захотел, такой обстановки не было бы: Клюев же не поддался такой обстановке! Клюев отошел от них. И Клюев, который с большим правом мог бы написать статью, подобную Лавреневской, - не написал, однако. Видимо, и он того мнения, что сам Есенин виноват в том, что вокруг него была такая атмосфера. И здесь АА уже делает сравнение с Гумилевым: Гумилев тоже плодил вокруг себя нечисть сам: Г. Иванова, Оцупа и др. И конечно, не божья же Есенин коровка, не овечка, чтобы можно было сказать: Есенина загубили мерзкие приятели...". Есенин сам хотел и искал таких приятелей. Он мог бы искать и других, а он этого не сделал... Пунин накануне приезда Шилейки сфотографировал АА на ковре в ее акробатической позе - когда она ногами касается головы (голая). И получилось очень хорошо, и нельзя говорить о неприличии и т. д.: это - как бронзовая фигурка, как скульптура, это эстетично... Я спросил АА, когда она в первый раз узнала "Фамиру Кифаред". Сказала, что в 1910 г. "Сначала Кривич читал, а потом..." - потом читала уже сама. Раньше, до 10 года, АА "Фамиры" совершенно не знала. А "Кипарисовый ларец"? Тоже в 1910 г., в феврале, когда Николай Степанович показал ей корректуру: "Я обомлела, восхитилась... А Коля сказал: "Ты не думала, что он т а к о й поэт?!". Я проводил АА до Шереметевского дома; на Литейном, у входа, поцеловав руку, расстался. 23.01.1926 Утром мне звонил Пунин, сказал, что АА забыла французский словарь и что, если у меня есть время и охота, то чтоб я отнес его АА. (Пунин не встречается с Шилейко и в Мраморный дворец не ходит.) Я зашел за словарем и пришел к АА. Пришел. В столовой друг против друга за столом сидели АА и Шилейко - пили чай. (Это было в час дня.) АА - в шубе, Шилейко - в пиджаке; минут пятнадцать я побыл у них. О разных мелочах говорили. Можно не любить Шилейко, но нельзя не удивляться его исключительному остроумию. И если б я не боялся исказить, я бы записал несколько его фраз. 25.01.1926. Понедельник В час дня я зашел в Мраморный дворец. Встретил меня Шилейко. АА не было: "Она скоро должна прийти, она сегодня ночевала у М. К. Грюнвальд". Однако я пошел в Шереметевский дом и застал АА там. Передал ей повестки Цеха поэтов, полученные мной от Лозинского вчера; вместе вышли: АА пошла к Наппельбаум - просить отыскать одну из ее фотографий, которую она хочет послать Duddington - переводчице ее стихов на английский язык. Вчера к КК звонила М. К. Грюнвальд, сказала ей, что в Лондоне выходит книга переводов Duddington, и просила приехать к ней вечером поговорить по этому поводу. АА вечером была. У Грюнвальд по воскресеньям собираются какие-то люди (но не литературные), был Протопопов (человек, когда-то усиленно говоривший о садах-городах и т. п.). Оттуда АА вернулась в Шереметевский дом. Сегодня после Наппельбаумов (они были кислыми и надутыми (АА заметила это и спрашивала потом, не знаю ли я причины этого), однако фотографию обещали сделать). В двенадцать часов - я в Шереметевском доме. Пунин и АА занимались составлением краткой автобиографии АА; Пунин записал, что отец АА был инженером-механиком флота, что родилась она на берегу Черного моря, около Одессы, что годовалым ребенком была привезена в Царское Село и жила там все детство, что была в царскосельской гимназии и т. д. Перечислены и все основные критические статьи и работы о ней: книга Виноградова, Эйхенбаума, Чуковского ("Ахматова и Маяковский"), Иванова-Разумника, Голлербаха ("Образ Ахматовой") и др. 27.01.1926 1910. Масленица. Ехала в Царское Село в одном вагоне с Е. Зноско-Боровским и М. Кузминым. 1910. Середина августа (не позже 15-го). Уехала из Царского Села в Киев, к матери. 1910. Август. Уехала к матери в Киев. 1910. Первая половина сентября. Уехала из Киева в Царское Село по вызову Николая Степановича. 1910. Начало сентября. Получив от Н. Гумилева письмо, извещавшее об его отъезде в Африку, АА вернулась из Киева в Царское Село. 1910. 13 сентября. У Гумилевых в Царском Селе был прощальный вечер (перед отъездом Н. Гумилева в Африку). Были: С. Маковский, М. Кузмин. Ал. Толстой с женой, С. Судейкин с женой, В. Чудовский, В. Комаровский. В. Чудовский был у Гумилевых в первый раз, АА познакомилась с ним в этот день. 29.01.1926 Пришел к АА в Шереметевский дом. Сегодня она ночевала в Мраморном дворце. Простудилась, и в 6 часов утра начался кашель... АА пришла в Шереметевский дом и легла. Лежит и больна. Но отрицает, что простудилась, - утверждает, что у нее просто заболевание - поветрие в Петербурге, какая-то легкая форма эпидемической болезни - грипп, что ли? Пунин просил АА узнать, где и когда появились первые музеи. АА спрашивала Шилейко, и тот прочел ей целую главу из Плиния (Старшего). Читал по-латыни и тут же переводил. АА восхищается Плинием: "Много нового, интересного узнала... Какой ум! Какой человек! Какие люди! Эпоха!..". АА любит звуки латинской речи, и ей приятно, даже не понимая смысла, слушать, как читают по-латыни. АА читает Давида. "Все новые и новые работы находятся". Я удивился: "Неужели же нет книги, где все работы Давида были бы перечислены?" - "Во Франции, наверное, есть..." - "Но неужели же не знают определенно, есть такая книга или нет?" АА махнула рукой; коварно: "Не знают! Смело могут не знать!". Днем (в 1 1/2 я забегал к АА в Мраморный дворец) застал ее сидящей в шубе за столом, в полутемной, в холодной "столовой". Она переводила Сезанна. В большой комнате за письменным столом через открытые двери виднелся Шилейко. Я просидел у АА минут пятнадцать и ушел. Письмо Duddington все еще лежит на столе и все еще не отправлено, потому что Пунин не может до сих пор составить биографическую справку. Я сказал, что Пастернак занялся собиранием сведений о Есенине, - тот самый Пастернак, который незадолго до смерти Есенина бил его в Москве... "Что ж! Может быть, это и правильно", - может быть, и следует, чтобы человек, враждебно настроенный до смерти, после смерти переменил бы отношение, потому что смерть смывает все. Говорили очень много о Гумилеве 11-12 года и о людях, его окружавших в этот период. В "Трудах и днях" я забыл отметить, что Николай Степанович вернулся из Африки в 1911 г. разочарованным, очень пессимистически настроенным... АА сильно журила меня за это - "ругалась неистово" ("ругается" АА интонацией, а не словами, конечно). Говорила, что такое состояние Гумилева имеет громадное значение в биографии. Что с этого момента произошел резкий поворот в его отношении к экзотике; сказалось это, прежде всего, на стихах ("Чужое небо" - после поворота); и АА подробно, до мелочей, углубляла эту мысль, а я, растерянный и недовольный собой, слушал и запоминал... Николай Степанович с этого момента стал гораздо серьезнее, хотел учиться, узнавать и т. д. Позже - в 12-13 году, когда АА тащила его в "Бродячую собаку" или куда-нибудь, он часто отговаривался, был недоволен, говорил, что ему все это надоело, неинтересно и что он предпочитает остаться дома, читать, работать... Такое настроение было у него в продолжение Цеха, и оно все укреплялось и углублялось; под его влиянием Николай Степанович поступил в университет, занялся переводами и т. д., и т. д. Перед войной Николай Степанович и АА хотели взять в Петербурге две комнаты (квартиру Городецкого, из которой тот выезжал). И все это прервала война. Сбила такое настроение, да и возможность работать... Николай Степанович уехал на фронт. А приехать с фронта в Петроград - это значило дорваться... Дорваться до всего: до ресторанов, до еды, до питья, до людей, до женщин, наконец... - до всего, что раньше, до войны, было ему неинтересно и что оставлял для работы и накопления знаний... Война перевернула все вверх дном. Прервала всю литературную деятельность и все, к чему он стремился... А потом - Париж (1917-18 гг.). В Париже он очень страдал - АА это знает наверное, хоть Николай Степанович и не говорил ей об этом. Да и довольно раз прочесть "К Синей Звезде", чтоб понять, до какой силы доходило его страдание... А когда он вернулся из Парижа - ему казалось, что он возвращается наконец к тому, что он оставил с началом войны: оживленную литературную деятельность, глубокий внутренний интерес к такой деятельности. Он энергично принялся за работу, за все... Но тут "наступили тяжелые годы", возможности т а к работать не было, Николай Степанович не понял, что работать ему невозможно... Тут и голод, и холод, и тысяча других внутренних и внешних препятствий. Много говорили о Вячеславе Иванове и истории его взаимоотношений с Николаем Степановичем. Вот характерная фраза. Я записал в "Трудах и днях", что Вячеслав Иванов резко и грубо бранил Николая Степановича в одном из заседаний Академии. АА сказала, чтоб я зачеркнул слово "грубо", и добавила: "Вячеслав Иванов задушит - и это не будет грубо...". Что-то я спросил про Вячеслава Иванова: "Он искренним был, когда сказал это..." - что именно, не помню. АА быстро и определенно сказала: "Он никогда искренним не был...". Когда АА первый раз пришла на "башню" (с Николаем Степановичем, в 1910 году), Вячеслав Иванов - по-видимому, из желания унизить Николая Степановича - стал особенно выхваливать АА: говорил о ней как о поэте, который пришел заместить Анненского, и т. д. АА считает, что враждебное отношение Вячеслава Иванова к Николаю Степановичу было выражено впервые, когда Николай Степанович читал "Открытие Америки". Но однако, когда Николай Степанович приехал из Африки и явился к Вячеславу Иванову, тот целовал его: "Очень, очень идет борода, носите бороду... Очень мило", - говорил он про бороду Николая Степановича, которую тот отрастил за время пребывания в Африке. За внешней ласковостью не было, однако, ничего искреннего. Явная и уже не скрываемая враждебность проявилась, когда Николай Степанович читал "Блудного сына". И дальше - все хуже и хуже были их отношения. Николай Степанович говорил постоянно о Вяч. Иванове - его любимая тема такого разговора была - о том, что Вячеслав покровительствует бездарной молодежи - Верховскому, Бородаевскому и другим; что он хочет себе подчинить всех, что это невыносимо и мучительно. И это было мучительно для Николая Степановича. В отдельных комнатах "башни" Вяч. Иванов уговаривал АА разойтись с Николаем Степановичем, утверждал, что он неподходящий для нее человек, всячески хулил его. АА замечает: "Интересно, что сказал бы Вячеслав теперь, если спросить его о Николае Степановиче, ничего не напоминая ему...". АА предполагает - даже не предполагает, а спрашивает себя - не потому ли началась враждебность В. Иванова, что он был отстранен от "Аполлона"? АА не знает, в какой форме это было. Но в какой форме может быть вообще человек, приглашаемому вначале, объявлено о том, что теперь будут обходиться без него? В 1910 г. в Париже Николай Степанович вел очень большие разговоры об "Аполлоне" с Маковским; возвращался от него часто в два-три часа ночи (Маковский был болен). Интересно узнать бы содержание этих разговоров. К этому - справка: литчастью "Аполлона" заведовал сначала Волошин (по-видимому; см. письмо Николая Степановича из Коктебеля), а Николай Степанович - уже потом. Говорили много об окружении Николая Степановича до Цеха. Я просил АА дать мне характеристики Кузмина, Зенкевича, Потемкина, Ауслендера... АА считает, что в этой компании Кузмин был заправилой, задавал тон в поведении и интересах других. Кузмин был несомненно образованнее, культурнее... Кузмин был модный поэт, пусть молодой, но, так сказать, принятый всеми. Работать с Кузминым серьезно нельзя было; приходили к Кузмину, кто-нибудь начинал серьезный и интересный разговор, а Кузмин предлагал гадать по стихам. Садились, начинали гадать... Вот пример. Кузминские "юрочки" также в достаточной степени мешали настоящей и серьезной работе. Даты Кузминского дневника очень неправильный облик Николая Степановича дают. При чтении его - впечатление, что Николай Степанович ходил с Кузминым по ресторанам, по погребкам и больше вообще ничего не делал. А в действительности эти рестораны просто были местом, где нужно было утолить потребность в еде, т. е. попросту пообедать. Обедал в ресторане, потому что не ездить же было в Царское Село к обеду! Манера Кузмина вести дневник не дает возможности хоть сколько-нибудь уяснить себе облик Гумилева. А для самого Кузмина такая манера вести дневник - совершенно безболезненна, потому что он давал свои мнения о прочитанных книгах, о своей деятельности литературной, много читал, думал - его мысли читаются с интересом, - у него ко всему своеобразный подход, свой стиль... АА с интересом читала написанное Кузминым о Гете, о Стравинском и т. д. - в печати... Николай Степанович никогда - это его особенность - не давал другим узнать своей сущности, своих мыслей, своих мнений, своих знаний, своей биографии. А и в эту пору он очень много и читал, и работал, и думал... И просто обидно, что вот кузминский дневник - пестрит датами обедов, и ни звуком не упоминает о действительно интересных моментах, что такие сведения - ненужные и совершенно незначительные - сохранились, а не сохранилось ничего из того, что нужно до зарезу, что интересно... Например, у меня нет сведений о том, когда заболела Маня Кузьмина-Караваева, нет никаких указаний на историю их взаимоотношений - несомненно очень важную для биографии Николая Степановича... АА, например, убеждена, что Николай Степанович за время путешествия 1910 года изучил многие не затронутые прежде стороны французской поэзии, в частности, Готье, о котором он начинает говорить и над которым работает с 1911 года, - это и сказалось на его стихах. Но нет никаких прямых указаний на это - именно на то, что во время путешествия Николай Степанович изучил Готье. А АА помнит, что, вернувшись из Африки, Николай Степанович поразил ее своими новыми познаниями во французской поэзии и литературе (Николай Степанович всегда читал в путешествиях). Покупал книги - и читал очень много. О Зноско АА говорила, что он в своем роде замечательный человек, рассказывала о том, как он был на Японской войне и вернулся с Георгиевским крестом; о том, какой он шахматист, о его произведениях - он был писателем... "Маленький, розовенький, курносенький... Николай Степанович любил его..." - задумчиво и вспоминая сказала АА. О Потемкине говорила, что он был громадного роста, силач, борец, пьяница, - и когда напивался, дебоширил вроде покойного Есенина. Поэтому за ним всегда присматривали приятели и не давали ему пьянствовать. В. А. Шеголева рассказывала, что Потемкин был влюблен в АА; АА никогда этого не знала, потому что Потемкин не высказывал этого (да и Щеголева вспоминает, что Потемкин, говоря о своей влюбленности в АА, добавлял, что она никогда об этом не узнает). АА помнит, что действительно Потемкин, бывало, подсаживался к ней в "Бродячей собаке" и говорил какие-то "многозначительные и непонятные" вещи. АА строго взглядывала на него, убивала его какой-нибудь фразой, и он отходил, чтоб уж во весь вечер больше не подходить к ней. Раз как-то Потемкин провожал АА домой... Ауслендер был очень молод - красив, тип такого "скрипача": с длинными ресницами, бледный и немного томный. Он - еврей. Ауслендер не изменился и посейчас. Зноско, Потемкин, Маковский - сейчас в Париже. Если б их спросить о Николае Степановиче, они бы рассказали охотно и просто - они не то что позднейшие - Г. Иванов, Оцуп ("...не Адамович - он все-таки другой человек!") - эти с ложью. Стремление Николая Степановича к серьезной работе нашло почву в Цехе. Там были серьезные, ищущие знаний товарищи-поэты - Мандельштам, Нарбут - которые все отдавали настоящей работе, самоусовершенствованию... Городецкий сблизился с Николаем Степановичем осенью 1911 - перед Цехом незадолго. Весной 1911 с Городецким у Николая Степановича не было решительно ничего общего - и никаких отношений. Интересно следить за датами собраний Цеха: с одной стороны - количество собраний в 1901, в 1902 и 1903 году (сначала - три раза, потом два раза в месяц, а потом и еще реже). С другой стороны - видно, что собрания у Городецкого перестали бывать: "Нимфа" - как ее звали - жена Городецкого, Анна Алексеевна, искала развлечений, веселья, и конечно, такие собрания с казавшимися ей скучными и неинтересными и некрасивыми людьми, как Николай Степанович, Мандельштам, например, - были ей не по душе... Жена Городецкого была красивой, но... о духовных интересах можно не говорить с особенной настойчивостью! Часто бывает - я спрашиваю у АА какую-нибудь дату. Она из своего архива - из корзинки - достает развалившуюся, разлезшуюся тетрадь в коленкоровой обложке, тетрадь ее стихов, и начинает перелистывать: по датам стихов, по стихам определяет точное время того или иного события. Так сегодня искала дату приезда Николая Степановича из Африки в 1911 году. Перелистала страницы - стихотворения от 15, 16, 17, 18, 19 марта - и по ним видно, что Николай Степанович не приехал. Но АА помнит, что он приехал 25 марта, потому что были разговоры тогда, что он в отсутствии был ровно полгода - с 25 сентября 1910 по 25 марта 1911. Кстати, еще о памяти АА. Мы говорили о Есенине. АА рассказала о том, как Есенин фотографировался в Царском Селе у памятника Пушкина. "Откуда Вы это знаете?" - спросил я. АА ответила, что со слов В. Рождественского, который рассказывал ей об этом при мне же - я вместе с ним тогда пришел к АА. А было это в начале 1925 года или в конце 1924, причем этот рассказ имел характер какого-то незначительного замечания - по поводу - в разговоре о другом. Я совершенно забыл об этом и с большим трудом вспоминал - и то, когда АА подробно восстановила весь разговор. Еще о пессимизме Николая Степановича по приезде из Африки в 1911 году. Николай Степанович говорил, что "золотой двери" нет, что всюду одно и то же, - безнадежно говорил... АА, упрекая меня за то, что я не записал о таком состоянии Николая Степановича по приезде из Африки, не записал хотя бы одним словом: "приехал разочарованный", - стала доказывать мне, какое значение имеют такие одинокие, конспективные слова, и привела в пример обрывочную запись Жуковского о смерти Пушкина - ту, которую он набросал для себя для памяти, только чтобы не забыть что-нибудь. А какое значение приобрела эта запись! АА сказала, что говорит не о письме Жуковского (к отцу?) - блестящем, с громадн